Еще в середине 1950-х годов известный социолог Толкот Парсонс писал: "Отношения между врачом и пациентом должны включать в себя элемент авторитарности - мы часто говорим о "предписаниях" (orders) врача". Врачи придерживались правила, ограничивающего раск- рытие пациенту информации о его заболевании лишь инте- ресами установления сотрудничества с ним в деле лече- ния; в противном случае, как об этом говорил Гиппократ, "не следует ничего [рассказывать] пациенту о теперешнем и возможном будущем состоянии его здоровья". Требование безусловного доверия пациента врачу (носящее односто- ронний характер) рассматривалось как одно из существен- ных условий успешного лечения даже тогда, когда на са- мом деле врач мало что мог сделать для этого. Подводя итог, можно констатировать, что на протяже- нии веков от одного поколения врачей другому передава- лись два завета, сформулированные еще Гиппократом: из- бегать причинения вреда пациенту и настаивать на его молчаливом подчинении. Последний завет имел далеко иду- щие последствия при проведении исследований: авторитар- ный стиль отношений, характерный при обращении врачей со своими пациентами переносился и на отношения врачей с испытуемыми, которые зачастую не имели никакого представления о целях научных исследований, к участию в которых их привлекали. Сами врачи-исследователи мало обращали внимания на этические проблемы, связанные с проводимыми ими иссле- дованиями, а если и вспоминали о них, то это никак не влияло на продолжение их деятельности. В конце концов государство обратило внимание на эти проблемы и предп- риняло шаги, направленные на регулирование процессов исследований; по иронии судьбы первым из таких госу- дарств стала Германия, где соответствующие законы были приняты в 1900 и 1931 годах. (В скобках замечу, что я не имею возможности останавливаться здесь на анализе всего комплекса сложных вопросов, связанных с ролью го- сударства в управлении медициной.) В связи с этим хочу напомнить об одном достаточно всем известном обстоя- тельстве, а именно о том, что судьи (а не врачи) яви- лись первыми, кто сформулировал требование "информиро- ванного согласия", придавшего пациентам больший автори- тет при принятии решений, связанных с их здоровьем. Историк Микаэл Китер в своей книге "Врачи при Гитле- ре" приходит к следующему заключению: "немецкие врачи нарушили один из главных принципов "Клятвы Гиппократа", гласящих "Я направлю режим больных к их выгоде сообраз- но с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости" [I], иска- зив тем самым саму суть отношений между врачом и паци- ентом". "Искажение", о котором пишет Китер, имеет, од- нако, долгую и сложную историю. Скажу больше, если не считать, что "лечение" и "исследование" - это одно и то же, то в "Клятве Гиппократа" - документе, содержащем перечень обязательств врача перед пациентом, - вы не обнаружите ни слова об этике проведения исследований. При проведении научного исследования понятия о "вреде" и "несправедливости", причиняемых испытуемому, приобре- тают иное этическое измерение, нежели это имеет место в ходе лечения пациента. Другими словами, не попытавшись переосмыслить и модифицировать требования, содержащиеся в "Клятве Гиппократа", в соответствии с новыми возмож- ностями, открывшимися перед медициной с наступлением эпохи ее расцвета, медики не только не выполнили своих обязательств перед пациентами, но и перед самими собой как членами медицинского сообщества. Существует множество причин, объясняющих тот факт, что врачи предпочитают рассматривать процессы исследо- ваний и экспериментов на человеке лишь в качестве про- должения процессов терапии. Так, например, когда в 1916 г. один из врачей, работавших в Гарвардском университе- те, - Уолтер Кэннон - обратился к Исполкому Американс- кой Медицинской Ассоциации с рекомендацией одобрить требование получения согласия пациента на участие в на- учном исследовании, это предложение не было даже расс- мотрено. Причины этого хорошо сформулировал тогда один из влиятельных членов Исполкома АМА, заметивший, что принятие этого предложения "положило бы начало дискус- сии по поводу необходимости получения согласия пациен- тов на участие в любых исследованиях, в том числе и в тех, которые не направлены непосредственно на их лече- ние". Однако это лишь одна сторона проблемы. Другая заклю- чается в том, что принятие предложения Кэннана означало бы на практике, что, получая такое согласие, врачи должны были бы рассказывать пациентам в том числе и о возможном неопределенном исходе так называемых "тера- певтических исследований", т. е. исследований, направ- ленных на получение терапевтического эффекта при лече- нии этих пациентов. В связи с этим врачи опасались, что их авторитет в деле принятия решений, связанных с лече- нием пациентов, будет поставлен под сомнение, а это, по их убеждению, неизбежно скажется на благополучии самих пациентов. И тогда, и до сих пор врачи рассматривают такую перспективу как угрозу сложившейся практике их отношений с пациентами и предпочитают молчание (как со своей стороны, так и со стороны пациентов), поскольку такое молчание способствует сохранению их авторитета. Как никогда за всю историю медицины, "Суд над врача- ми" продемонстрировал всему миру свидетельства того, что могут сделать врачи и как при этом они могут оправ- дывать свои действия в условиях, когда абсолютно игно- рируется принцип уважения человеческого достоинства. Действия обвиняемых на этом процессе врачей носили нас- только вопиющий характер, что, рассматривая их действия в контексте истории медицины, обвинителям и судьям пришлось поломать голову над определением смысла своих обвинений. В связи с этим, в заключительной части своего выс- тупления я хотел бы остановиться на анализе проблем, вставших перед судом; однако прежде всего я хотел бы отметить, что, несмотря на все эти проблемы, американс- кие судьи ясно и недвусмысленно сформулировали предс- тавления о необходимости ограничения и контроля за про- цессами исследований в медицине. Разумеется, решения суда нуждались в дальнейшем осмыслении, однако одно бы- ло ясно: бескомпромиссная позиция судей в вопросе о необходимости получения предварительного согласия лиц, привлекаемых к участию в медицинских исследовани- ях, не могла не вызвать беспокойства, раздражения со стороны членов медицинского сообщества. Проблемы начались с момента, когда Телфорд Тэйлор, являвшийся Главным обвинителем на процессе о военных преступлениях, в своей вступительной речи обвинил под- судимых в "убийствах, пытках и других жестоких действи- ях, совершенных от имени медицинской науки". В свою очередь. Главный обвинитель по делу врачей - Джеймс Макхейни - обратил внимание Трибунала на то, в чем, по его мнению, состояла суть дела: "Суть предъявленных подсудимым обвинений заключается в том, что они сверша- ли убийства; [то обстоятельство, что] эти преступления имели место в ходе проведения медицинских экспериментов на людях, придает [данному] делу уникальный характер. [Однако] не следует забывать о том, что каковы бы ни были обстоятельства, убийство остается убийством". В связи с этими высказываниями возникает вопрос: должен ли был этот суд быть судом над обычными убийцами, кото- рые, как оказалось, работали врачами, или же это должен был быть суд над учеными-медиками (и медицинской нау- кой), которые оказались убийцами? Именно в ответе на этот вопрос и кроется причина того, что медицинское со- общество с пренебрежением отнеслось тогда (и долго от- носилось потом) к положениям "Нюрнбергского Кодекса". Большинство медиков делало акцент на том, что бесчело- вечность была характерна только для нацистских врачей, что она не имеет никакого отношения к проведению иссле- дований в цивилизованных условиях; отсюда следовало, что и требования, содержащиеся в "Кодексе", распростра- няются лишь на практику нацизма. Размышляя так, они упускали из виду то обстоятельство, что суд рассматри- вал не только факты убийств и мучений: кроме этого суд рассматривал также и вопрос о возможных границах прове- дения научных исследований. Трибунал рассматривал оба вопроса: 1) "военные прес- тупления и преступления против человечности" и 2) пра- вила, в соответствии с которыми должны осуществляться медицинские эксперименты. Что касается второго вопроса, то в тексте "Кодекса" содержится следующее утверждение: "некоторые виды медицинских экспериментов на челове- ке в целом отвечают этическим нормам медицинской про- фессии лишь в том случае, если их проведение ограничено соответствующими, четко определенными рамками" 1). И далее: "Таким образом, все согласны, что необходимо соблюдать определенные базовые принципы, удовлетворяю- щие соображениям морали, этики и закона". Лично меня смущает в этих словах выражение "все согласны". Кто эти "все"? Можно определенно утверждать, что ими не явля- лись нацистские врачи, а также большинство врачей, про- водивших свои исследования в XIX и XX веках. Не входит в число "всех" и большинство современных ученых-меди- ков. Действительно,
1) Здесь и далее цитаты из текста "Нюрнбергского Ко- декса" даются по его переводу, опубликованному в журна- ле "Врач", № 7, 1993. (Прим. перев.)
"все согласны" с тем, что необходимо запретить убийства и истязания, однако "не все согласны" с прин- ципами проведения исследований и экспериментов на чело- веке, выдвинутыми Трибуналом и содержащимися в "Нюрн- бергском Кодексе". Из десяти принципов, содержащихся в "Нюрнбергском Кодексе", я остановлюсь только на первом, который гла- сит: "Прежде всего необходимо добровольное согласие объекта эксперимента...". На этом, однако, судьи не ос- тановились и дали подробную расшифровку понятия "добро- вольного согласия", подразумевающего не только правос- пособность испытуемого на дачу такого согласия, но так- же и получение им соответствующей информации от иссле- дователя. Я убежден, что медики-исследователи считают трудно выполнимым (или невыполнимым) именно последнее требование, согласно которому испытуемый должен быть заранее поставлен в известность не только о целях и ме- тодах эксперимента, но также о степени риска и иных возможных последствиях для его здоровья, связанных с участием в данном эксперименте. Но что говорить об исследователях, если даже судьи высказывали опасение по поводу того, не заходят ли они слишком далеко; это видно из следующей цитаты: "Мы, ра- зумеется, озабочены прежде всего формулированием требо- ваний чисто юридического характера... Пытаясь выдвигать иные требования, мы вышли бы за пределы своей компетен- ции". При этом судьи не добавили, однако, что даже если формулировки, содержащиеся в первом принципе, и выгля- дят как попытка "выйти за пределы своей компетенции", попытка эта является вынужденной - являясь американцами (т.е. людьми, чье сознание пропитано идеалами свободы человека), судьи были вынуждены распространить принцип защиты этих идеалов (лежащий в основе жизни в цивилизо- ванном обществе) и на процесс проведения научных иссле- дований. Затем судьи вновь обратились к экспериментам, прово- дившимся в нацистских концлагерях. Такое обращение мог- ло создать превратное впечатление о том, что положения "Кодекса" распространяются только на эти эксперименты, а не на все многообразие экспериментов на людях. Это впечатление, повторяю, оказывается неверным, поскольку в тексте преамбулы к "Кодексу" говорится об "экспери- ментах на человеке" вообще. Во всяком случае, таково мое впечатление о намерениях судей. Формулировка первого принципа содержит недвусмыслен- ное утверждение того, что противоречие между интересами прогресса медицинской науки и неприкосновенностью жизни испытуемых должно разрешаться в пользу уважения личнос- ти последних, их права на самоопределение, автономию при принятии решений. Другими словами, требование "сог- ласия" становится необходимым, но не достаточным усло- вием проведения исследований на людях. Остальные девять принципов "Кодекса" содержат перечень других условий, которые должны быть соблюдены прежде, чем того или ино- го человека пригласят выступить в качестве испытуемого или, говоря иначе, в качестве средства для достижения чуждых ему целей. Критики "Кодекса" совершенно справедливо указывают на то, что требования, содержащиеся в первом принципе, не имеют никакого отношения к событиям, рассматриваемым Трибуналом, поскольку в условиях концлагеря речь не шла о проблеме "добровольности". Однако, по моему убежде- нию, и положения, содержащиеся в первом принципе, и в "Кодексе" в целом, направлены не столько на то, чтобы заклеймить происходившее в Освенциме, сколько на то, чтобы избежать подобного в будущем. Если бы это было не так, то сама идея его создания выглядела бы достаточно бессмысленной. В этом отношении я рад, что американские судьи предпочли "приподняться" над фактами разбираемого ими дела. Приглашенные на процесс эксперты-медики, утверждав- шие, что остальные исследователи-медики, работавшие в то время на Западе, проводят свои исследования в соот- ветствии с самыми высокими стандартами медицинской эти- ки (включая требование получения согласия испытуемых), также внесли тем самым элемент путаницы в ход заседаний Трибунала. Я сомневаюсь в том, что судьи поверили этим утверждениям. Однако, какова бы ни была их реакция на эти утверждения, судьи не нуждались в дополнительных доказательствах недопустимости использования людей в медицинских исследованиях без их согласия; и если такая практика и имела место в прошлом или вне Освенцима и других концлагерей, то у судей не было сомнений в том, что она должна быть прекращена. И в этом смысле кошмар- ные истории, услышанные судьями в ходе процесса, лишь укрепили их в этом убеждении. Они, разумеется, не могли предположить, что на про- тяжении нескольких последующих десятилетий выработанные ими и изложенные в "Кодексе" принципы проведения иссле- дований на человеке окажут столь незначительное влияние на практику их проведения, что многочисленные случаи нарушения этих принципов будут по-прежнему отмечаться как в США, так и в других странах. Я не имею возможнос- ти останавливаться на этих случаях, однако я убежден, что они хорошо известны всем присутствующим; я говорю, например, об исследованиях по сифилису, проводимых в Тускеги, исследованиях по влиянию радиации на организм человека, проводимых в годы "холодной войны", а также фактах нарушений принципа получения информированного согласия испытуемых, установленных Консультативным ко- митетом при Президенте США по вопросам проведения ради- ационных исследований на людях, которые в своем особом мнении я подверг более серьезной критике, чем это было сделано в решении названного комитета. Я сделал акцент на первом принципе "Нюрнбергского Кодекса" с тем, чтобы еще раз подчеркнуть: настаивая на "добровольном согласии", судьи пытались убедить иссле- дователей в необходимости с большим уважением относить- ся к интересам испытуемых, к их праву самостоятельно принимать решения в процессе взаимодействия с исследо- вателями. Достижение этой цели, завещанной нам судьями Нюрнберга, остается по-прежнему актуальной задачей. Де- ло в том, что никакие старые и новые установления, ре- гулирующие процессы исследований и экспериментов на людях и содержащие требование получения их пред- варительного "согласия" на это, не смогут служить эф- фективной защитой прав испытуемых до тех пор, пока в умах самих исследователей не укоренится представление о том, что испытуемые обладают этими правами, а также представление о том, что исследователи обязаны их соб- людать так же как до этого все врачи обязаны были соб- людать "Клятву Гиппократа". Пациенты или испытуемые на- ходятся в заведомо уязвимом положении, поскольку в силу обстоятельств вынуждены доверять врачу, в котором они видят прежде всего того, кто может оказать им "меди- цинскую помощь" (care givers), а не исследователя. Приведу всего один пример. Во времена "холодной вой- ны", а именно в 1994 г. уже упомянутый мной Консульта- тивный комитет при Президенте по вопросам проведения радиационных экспериментов на людях провел опрос многих сотен испытуемых с целью выяснения их отношения к про- водившимся на них исследованиям. В результате выясни- лось, что сами испытуемые были уверены в том, что "ме- дицинское вмешательство, носящее экспериментальный ха- рактер, даже не было бы предложено им, если бы оно не обещало потенциальной пользы для них"; именно поэтому эти испытуемые рассматривали процесс получения их пред- варительного согласия на участие в экспериментах как "пустую формальность", не требующую особого внимания с их стороны. Вывод ясен: получение согласия пациентов-испытуемых будет оставаться просто формальностью до тех пор, пока их не выведут из этого заблуждения. Их права действи- тельно будут защищены только тогда, когда тот или иной врач-исследователь действительно поймет и будет в своей деятельности исходить из того, что в ходе проводимого им исследования испытанию подвергается то доверие, с которым его пациент-испытуемый относится к ему, видя в нем прежде всего "врача", а не "исследователя". При этом пациент-испытуемый должен знать о том, что его личные интересы не совпадают с интересами врача-иссле- дователя. Говоря иначе, исследование и лечение - это не одно и то же. Это очень важная, но и трудно достижимая цель: ее достижение требует времени, может затруднить (а в неко- торых случаях сделать просто невозможным) процесс исс- ледования или эксперимента. Исследователю приходится делать выбор между стремлением к прогрессу медицинской науки и необходимостью защитить неприкосновенность лич- ности испытуемого. Для того, чтобы сделать выбор в пользу последнего, врач должен научиться уважать в па- циенте-испытуемом личность, обладающую способностью и правом принимать самостоятельные решения, касающиеся собственного здоровья. И каковы бы ни были эти решения: были ли или нет они продиктованы альтруистическими со- ображениями, желанием принести себя в жертву на алтарь медицинской науки - они должны иметь приоритет перед интересами развития науки. Из изложенного, думается, ясно видна моя привержен- ность идее о том, что при проведении любых исследований на людях следует руководствоваться тем, что принято на- зывать "принципом автономии", "принципом уважения лич- ности"; исключения из этого могут быть сделаны в очень редких случаях. Говоря так, я, разуме- ется, не хочу умалить значение других этических принци- пов, имеющих отношение к другим видам деятельности в сфере медицины. Вместе с тем, хочу еще раз подчеркнуть, что отношения между наделенным большими возможностями исследователем и находящимся, по сравнению с ним, в бо- лее уязвимом положении испытуемым должны строиться на принципе уважения права последнего (являющегося неотъ- емлемым правом каждого человека) принимать собственные решения; именно этот принцип и может служить непреодо- лимым барьером на пути недостойного обращения с испыту- емыми. Хорошо как-то об этом сказал Джеймс Чилдресс: "не получив предварительно добровольного информирован- ного согласия потенциального испытуемого, исследователь не в праве привлекать его к участию в исследовании". А Дэниэл Каллахан предупреждал о том, что "мы живем в ми- ре, слишком склонном к проявлениям тирании, а также в мире, в котором медицина проявляет большую склонность забывать о том, что пациент - это личность". Как только у нас появится искушение пренебречь принципом автономии личности при проведении того или иного исследования на людях, мы должны вспомнить о жертвах Холо-коста. Разу- меется, мы никогда не сделаем того, что сделали нацист- ские врачи, однако так ли уж это очевидно? В заключение, памятуя о том, что сегодняшнее заседа- ние посвящено в том числе и памяти жертв нацистских врачей, я хочу вновь обратиться к тому, о чем я говорил в начале своего выступления, а также к тому, о чем я говорил на конференции в Нюрнберге, и задать себе сле- дующие вопросы: "Справедливо ли по отношению к памяти жертв концлагерей я поступаю, когда рассматриваю их страдания в контексте проблем, позволяющих рассматри- вать действия нацистских врачей как нечто уникальное, а не как следствие исторического процесса? Справедливо ли также по отношению к этим жертвам сравнение их судьбы с судьбами других людей, также выступавших в роли испыту- емых, но чьи жизни не были превращены в прах в печах концлагерей? Насильственная смерть - это всегда траге- дия, а потому будет ли справедливым по отношению к этим жертвам, отмечая юбилей "Нюрнбергского Кодекса", тем самым фактически отмечать юбилей постигшей их траге- дии?" Но что есть "справедливость" и что - "несправедли- вость"? Один из моих друзей рассказал мне об услышанном им во время поездки в Израиль комментарии одного места в Библии, в котором повторяется слово "справедливость": "Tzedek, tzedek tirdof" (справедливо и только справед- ливо должен ты поступать). Вот текст этого комментария: "Под справедливостью не следует понимать только некую цель или идеал, к которым следует стремиться; справед- ливыми должны быть также и средства достижения этой це- ли или идеала". Выступая сегодня перед вами и сравнивая трагический эпизод, имевший место в Освенциме и других нацистских концлагерях, с тем, что имело место в прошлом (и отчас- ти в настоящем), я пытался избежать критики в необосно- ванности такого сравнения. Я также стремился отдать долг не только памяти, но и справедливости по отношению к жертвам нацистских экспериментов, пытаясь рассмотреть "Нюрн- бергский Кодекс" как их своеобразное и до конца не ис- полненное завещание. Жертвы нацистов подвергались наси- лию, жестокому и бесчеловечному обращению; "Нюрнберг- ский Кодекс" направлен на утверждение свободы и досто- инства человека. Как профессиональные медики мы по-прежнему не до конца понимаем необходимость следо- вать принципам, изложенным в "Кодексе", тому, что я бы назвал его "духом". И все же у меня сохраняется надежда на то, что когда-нибудь мы это поймем. Возможно, эта надежда так и останется несбывшейся мечтой, но эта меч- та согревает мои сны.
Литература
1. Гиппократ. Избранные книги. Т. 1. М., 1936, с.
87.
Эксперименты на людях - не только в нацистской Германии В. Я. Бирштейн Летом 1990 года я, в составе Международной комиссии по расследованию судьбы Рауля Валленберга, приехал в г. Владимир для знакомства с картотекой печально известной Владимирской тюрьмы, в прошлом Тюрьмы № 2 НКВД-НКГБ-МГБ. Валленберг был шведским дипломатом, спасшим в 1944 году тысячи евреев Будапешта от уничто- жения немецкими нацистами. Он был арестован сотрудника- ми СМЕРШ в начале 1945 г. и позже бесследно исчез на Лубянке. Реальных сведений о нем нет с 1947 г. В конце 1940-х - начале 1950-х годов Владимирская тюрьма была местом заключения многих осужденных высокопоставленных нацистов, которые после освобождения и возвращения в Германию в 1954-1956 годах дали показания шведским властям о пребывании Валленберга в московских Лубянской и Лефортовской тюрьмах. В течение многих лет существо- вали неясные слухи о возможном пребывании Валленберга во Владимирской тюрьме. Международная комиссия получила личное разрешение Министра Внутренних Дел СССР, Вадима Бакатина, проверить эту информацию по тюремной картоте- ке. Эта картотека состоит из карточек, заводившихся на каждого арестованного. В карточке регистрировались ко- роткие биографические сведения, состав преступления, статьи, по которым арестованный осужден, детали переме- щения в заключении, и т.д. Перед отъездом во Владимир мои коллеги по работе в Московском "Мемориале" посове- товали мне поинтересоваться также карточками нескольких известных сотрудников когда-то всесильного наркома бе- зопасности Лаврентия Берия, которые были приговорены после смерти Сталина и падения Берии не к расстрелу (как Берия), а к тюремному заключению. Так я впервые узнал имя Григория Моисеевича Майрановского. Следов пребывания Валленберга во Владимирской тюрьме Международная комиссия не нашла, но личность Майрановс- кого и его коллег из НКВД-МГБ меня заинтересовала. В карточке Майрановского стояло следующее: профессия - врач-фармаколог; старший инженер Лаборатории ь 1 00 Т МГБ СССР; осужден 14 февраля 1953 г. по статьям 193-17 ф и 179 за "злоупотребление служебным положением и не- законное хранение сильнодействующих веществ". Что скры- валось за этими словами? Бросалось в глаза, что заклю- ченного Майрановского возили неоднократно обратно во Внутреннюю тюрьму МГБ-КГБ (официальное название "Лубян- ки") в 1953, 1956, 1957, 1958 годах, вероятно, на доп- росы. Что такого особенного знал этот человек? В архиве "Мемориала" я познакомился с несколькими документами, пролившими свет на деятельность Майрановс- кого. Позже последовали публикации о Майрановском в прессе, в том числе моих "мемориаль-ских" коллег [1, 2, 3, 4, 5, 6]. Дополнительная информация была обнародова- на полковником юстиции Владимиром Бобреневым, имевшим доступ к следственным делам Майрановского и Берии [7]. Постепенно стала складываться ясная картина: с конца 1930-х по начало 1950-х годов в составе НКВД-МГБ су- ществовала лаборатория, разрабатывавшая яды, убивавшие жертвы без идентифицируемых следов, а также искавшая наркотики, которые могли бы стимулировать "откровен- ность" допрашиваемых жертв. Все яды и наркотики испро- бовались на людях, заключенных, приговоренных к смерт- ной казни. Руководил экспериментами и проводил их "док- тор" и биохимик Майрановский. В конце 1940-х годов "доктор" также выступал в роли палача: он вводил ле- тальные дозы ядов жертвам - реальным или воображаемым политическим противникам Советской власти, похищенным командой Павла Судоплатова (о нем ниже) на улицах раз- ных городов Советского Союза. "Достижения" Майрановско- го были также использованы агентами КГБ за границей для политических убийств. До последнего времени один из са- мых страшных ядов Майрановского, рицин, промышленно производился в России как химико-биологическое оружие. Лаборатория смерти "Камера" Немного предыстории Впервые работа над использованием ядов и наркотиков стала проводиться в ОГПУ с 1926 г. по указанию наркома безопасности Вячеслава Менжинского. Специальная лабора- тория была частью секретной группы, возглавлявшаяся бывшим эсером-боевиком Яковом Серебрянским. "Группа Яши" была создана для проведения террористических актов за границей, подчинялась непосредственно наркому и су- ществовала до 1938 г. Следующий нарком, Генрих Ягода, интересовался ядами профессионально: по образованию он был фармацевт. По-видимому, при нем специальная лаборатория состояла из двух подразделений: химической и химико-бактериоло- гической групп. В 1936 г. по приказу Сталина Ягода был смещен с поста наркома безопасности, арестован в марте 1937 г., осужден во время суда над Николаем Бухариным за организацию убийств, якобы совершавшихся врачами, и расстрелян в 1938 г. При новом наркоме, Николае Ежове, во время "красного террора" методы "Яшиной группы" стали применяться для "чистки" даже на Лубянке. 17 февраля 1938 г. начальник Иностранного отдела НКВД, Абрам Слуцкий, был найден мертвым в кабинете Михаила Фриновского, заместителя но- вого наркома. Рядом с неуклюже сползшим с кресла телом Слуцкого стоял пустой стакан из-под чая. Фриновский конфиденциально объявил сотрудникам НКВД, что врач уже установил причину смерти: разрыв сердца. Несколько офицеров, знавших симптомы отравления цианистым калием, заметили специфические синеватые пятна на лице Слуцкого [8]. Короткое кровавое правление Ежова закончилось в кон- це 1938 г., когда он был обвинен в "политической нена- дежности", осужден и расстрелян1). При новом наркоме, Лаврентии Берия, секретная лаборатория была реорганизо- вана. С 1938 г. она была включена в состав 4-го спецот- дела НКВД, а с марта 1939 г. ее возглавил Михаил Фили- монов, фармацевт по образованию, имевший степень канди- дата медицинских наук. С этого момента Майрановский был зачислен начальником 7-го отделения 2-го спецотдела НКВД, одной из двух лабораторий этого спецотдела. На- чальником второй лаборатории стал Сергей Муромцев (о нем ниже). Спецотдел подчинялся непосредственно нарко- му, Лаврентию Берия, и его заместителю, Всеволоду Мер- кулову. "Лаборатория смерти" просуществовала до 1946, когда она была включена в состав Отдела Оперативной Техники (ООТ) и стала Лабораторией ь 1 ООТ уже при но- вом министре госбезопасности, Викторе Абакумове2). Под руководством Майрановского Первое упоминание о специальной лаборатории в систе- ме МГБ, в которой проводились эксперименты на людях, появилось на Западе в 1983 г. в книге бывшего сотрудни- ка КГБ, невозвращенца Петра Дерябина [9]. Он писал: "С 1946 по 1953 г. в составе структуры Министерства Госу- дарственной Безопасности в Москве существовала пресло- вутая лаборатория под названием "Камера". Она состояла из медика-заведующего и нескольких помощников. Они про- водили опыты на людях - заключенных, приговоренных к смертной казни, чтобы определить эффективность различ- ных ядов и инъекций, а также гипноза и наркотиков при допросах. Только министр государственной безопасности и четыре офицера из высшего руководства МГБ имели доступ к этой лаборатории". Некоторые детали работы лаборато- рии стали известны лишь недавно. Полковник Бобренев, который имел доступ к следственным делам Майрановского и Берии, так описывает "лабораторию смерти": "Под лабо- раторию Е выделили большую комнату на первом этаже уг- лового здания, что в Варсанофьевском переулке. Комната была разделена на пять камер, двери которых с несколько увеличенными глазками выходили в просторную приемную. Здесь во время экспериментов постоянно дежурил кто-то из сотрудников лаборатории.
1) Ежов был расстрелян в январе 1940 г., Фриновский - 2 февраля 1940 г. 2) Последовательность наркомов гос- безопасности, упомянутых в статье, в 1920-1950-х годах была следующей: Вячеслав Рудольфович Менжинский (ОГПУ), 1926-1934; Генрих Григорьевич Ягода (НКВД), 1934-1936; Николай Иванович Ежов (НКВД), 1936-1938; Лаврентий Павлович Берия (НКВД), 1938-1941 и 1941-1943; Всеволод Николаевич Меркулов (НКГБ), 1941 (февраль-июль) и НКГБ-МГБ, 1943-1946; Виктор Семенович Абакумов (МГБ), 1946-1951; Сергей Иванович Огольцов (и.о., МГБ), 1951 (август-декабрь); Семен Денисович Иг- натьев (МГБ), 1951-1953; Лаврентий Павлович Берия (МВД), 1953 (март-июнь).
Почти ежедневно в лабораторию поставляли заключен- ных, приговоренных к расстрелу. Процедура внешне похо- дила на обычный медицинский осмотр. "Доктор" участливо расспрашивал "пациента" о самочувствии, давал советы и тут же предлагал лекарство". По свидетельствам очевид- цев, "Майрановский приводил в лабораторию дряхлых и цветущих по состоянию здоровья людей, полных и худых. Одни умирали через три-четыре дня, другие мучились с неделю". Основная цель лаборатории состояла в поиске ядов, которые нельзя было бы идентифицировать при вскрытии. Сначала Майрановский испробовал безвкусовые производные иприта. Похоже, что он начал эксперименти- ровать с этими веществами даже раньше, чем его коллеги в нацистской Германии, где впервые эксперименты с ипри- том были произведены на заключенных Заксенхаузена в 1939 [10]. Результаты экспериментов Майрановского с производными иприта закончились неудачно: иприт обнаруживался в трупах жертв. Нацистским кол- легам Майрановского было проще: производное иприта "Циклон Б" срабатывало в лагерях смерти эффективно, и не было необходимости скрывать его применение. Больше года ушло у Майрановского на "работу" с рици- ном, растительным белком, содержащимся в семенах клеще- вины. Поскольку ис-пробовались разные дозы рицина, ос- тается только гадать, сколько жертв погибло при этих экспериментах. Действие каждого из других ядов - диги- токсина, таллия, колхицина - опробовалось на 10 "подо- пытных". За мучениями жертв, не умерших сразу, экспери- ментаторы наблюдали в течение 10-14 дней, после чего "подопытных" убивали. В конце концов был найден яд с требуемыми свойства- ми: К-2 (кар-биламинхолинхлорид); он убивал жертву быстро и не оставлял следов. Согласно показаниям оче- видцев, после приема К-2 "подопытный" становился "как бы меньше ростом, слабел, становился все тише. И через 15 минут умирал" [7]. В 1942 г. Майрановский обнаружил, что под влиянием определенных доз рицина "подопытный" начинает исключи- тельно откровенно говорить. Майрановский получил одоб- рение руководства НКВД-НКГБ работать над новой темой, "проблемой откровенности" на допросах. Два года ушло на эксперименты лаборатории Майрановского по получению "откровенных" и "правдивых" показаний под влиянием ме- дикаментов. Были безрезультатно опробованы хлоралскопо- ламин и фенамин-бинзедрин. Допросы с использованием ме- дикаментов проводились не только в лаборатории, но и в обеих тюрьмах Лубянки, ь 1 и 2. Один из основных сот- рудников лаборатории (а также ассистент кафедры фарма- кологии 1-го Медицинского института), Владимир Наумов, открыто считал эти эксперименты профанацией. Однако из- вестно, что после войны, в 1946 г., советские "советни- ки" из МГБ использовали наркотики при допросах полити- ческих заключенных, арестованных в странах Восточной Европы [II]. Помимо самих ядов, проблемой был и способ введения их в организм жертвы. Сначала яды подмешивались к пище или воде, давались под видом "лекарств" до и после еды или вводились с помощью инъекций. Было опробовано и введение яда через кожу, обрызгивая или смачивая ее ядовитым раствором. Потом пришли идеи трости-колки и стреляющей авторучки. На разработку отравленных маленьких пуль для этих уст- ройств, эффективно убивающих жертву, было потрачено много времени и усилий. Опять-таки, о количестве жертв приходится только гадать. Стрельбой отравленными пулями в затылки жертв глав- ным образом занимался начальник 4-го спецотдела Павел Филимонов. Пули было легкие, с полостью для яда, поэто- му убийства не всегда проходили гладко. Бывали случаи, когда пуля попадала под кожу и жертва извлекала ее, умоляя Филимонова больше не стрелять. Филимонов стрелял вторично. Согласно Бобреневу, в 1953 г. на допросах по делу Берии Майрановский вспоминал случай, когда он сам стрелял в жертву три раза: по правилам лаборатории, ес- ли жертва не умирала от яда, содержавшегося в первой пуле, следовало испробовать другой яд на той же жертве. В 1954 г., на допросе академик ВАСХНИЛ Сергей Муромцев, сам убивший 15 заключенных (данные Бобренева), утверж- дал, что он был поражен садистским отношением Майра- новского к жертвам. Иногда приходили поупражняться в стрельбе или экспе- риментах сотрудники других немногочисленных ведомств МГБ, которые знали о существовании секретной лаборато- рии. Одним из них, по словам Бобренева, был Наум Эйтин- гон, заместитель и соратник (оба были организаторами убийства Льва Троцкого) начальника Службы ДР (диверсий и террора) МГБ, Павла Судоплатова3). По воспоминаниям Судоплатова, оба были также в сердечных дружеских отно- шениях с Майрановским4)
3) Павел Анатольевич Судоплатов (1907-1996) служил в
органах ГБ с 1921 г. С 1928 г. в Иностранном отделе ОГ-
ПУ, с февраля 1941 г. замначальника 1-го Управления
(разведка) НКГБ СССР, с июля 1941 г. начальник Особой
группы НКГБ, в 1942-1946 гг. начальник 4-го Управления
НКВД-НКГБ (диверсионно-террористическая деятельность в
тылу врага);
генерал-лейтенант с 1945 г. С 1946 г. начальник
службы ДР МГБ, в 1950-1953 гг. начальник Бюро ь 1 "по
диверсионной работе за границей"; после слияния МГБ с
МВД в апреле 1953 г. начальник 9-го отдела 2-го Главно-
го Управления МВД; арестован 21 августа 1953 г. и осуж-
ден за "измену Родине" в 1957 г.; освобожден по отбытии
срока в 1968 г.
Наум Исаакович Эйтингон (1899-1981) служил в органах
ГБ с 1920 г. сначала в Восточном, затем в Иностранном
отделе ОГПУ. С июля 1941 г. заместитель Судоплатова на
всех постах; генерал-майор с 1945 г. В 1951 г. аресто-
ван по обвинению в принадлежности к сионистской заго-
ворщической организации в МГБ; освобожден в 1953 г. С
мая 1953 г. замначальника 9-го отдела 2-го Главного Уп-
равления МВД (т.е. Судоплатова). Вторично арестован 20
августа 1953 г. и осужден "за измену Родине" в 1957 г.;
освобожден в 1964 г. Работал редактором в издательстве
"Международная книга".
4) Публикация одиозных мемуаров Судоплатова на анг-
лийском языке [12] вызвала бурю протестов в американс-
кой прессе и международных научных журналах (например,
|13], а также выступление в печати русских ученых (см.
статью |14|). Насколько я могу судить, мемуары состоят
из смеси реальных фактов, полуправды и откровенной де-
зинформации. Я лично встречал двух бывших политзаклю-
ченных, знавших Судоплатова во Владимирской тюрьме, Бо-
риса Георгиевича Меньшагина и Револьта Пименова, кото-
рые задолго до выхода мемуаров излагали некоторые факты
биографии Судоплатова с его слов в тюрьме иначе, чем
Судоплатов позже описал их в книге.
После смещения Майрановского с поста заведующего в 1946 г., Лаборатория № 1 была разделена на две, фарма- кологическую и химическую. Во главе их были поставлены упомянутый выше В. Наумов и А. Григорович. Лаборатории перевели из центра Москвы в новое здание, построенное в Кучино. По-видимому, работа над ядами закончилась в 1949 г. В 1951 г. обсуждался вопрос полного расформиро- вания этих лабораторий. Похоже, в это время руководство СССР отдавало предпочтение бактериологическим методам политических убийств: в 1946 г. руководитель бактерио- логической группы, профессор Сергей Муромцев, был удос- тоен Сталинской премии. Во всяком случае, в 1952 г. один из самых успешно действовавших за границей агентов МГБ, Иосиф Григуле-вич, тренировался использовать спе- циальное оборудование для убийства руководителя Югосла- вии Иосипа Тито с помощью распыленных бацилл чумы. Кто были жертвы? Сколько их было? 1-е Специальное (потом учетно-архивное или "А") Управление НКВД-МГБ бы- ло ответственно за поставку "подопытных" в лабораторию Майрановского. Отбором для опытов среди приговоренных к смертной казни в Бутырской тюрьме занимался начальник (с 1941 по 1953 г.) этого Управления Аркадий Герцовский и несколько других сотрудников МГБ (И. Балишанский, Л. Баштаков, Калинин, Петров, В. Подобедов), в Лубянской тюрьме жертв отбирал комендант тюрьмы генерал Василий Блохин и его специальный помощник П. Яковлев. Отбор и доставка "подопытных" в лабораторию происходили соглас- но предписанию, разработанному и подписанному Петровым, Баштаковым, Блохиным, Майрановским и Щеголевым и санк- ционированному Берией и Меркуловым. Позже этот документ хранился в личном сейфе Судоплатова. Трудно указать общее число погибших в ходе экспери- ментов: разные источники называют цифры от 150 до 250. По утверждению полковника Бобренева, часть жертв были уголовники, но, несомненно, большинство было политичес- кие заключенные, арестованные по пресловутой статье 58 УК СССР. Известно, что среди жертв были немецкие и японские военнопленные, польские граждане, корейцы, китайцы. Полковник Бобренев указывает, что по меньшей мере четы- ре немецких военнопленных были привезены в 1944 г., а в конце 1945 г. еще три немецких гражданина были предос- тавлены для экспериментов. Все трое были антифашиста- ми-политэмигрантами, бежавшими из нацистской Германии; они умерли через 15 секунд после летальных инъекций. Тела двух жертв были кремированы, тело третьей было привезено в Институт Склифосовского. Пато-логоанатоми- ческое вскрытие показало, что покойный умер от паралича сердца; следов яда патологоанатомы не нашли. Японские военнопленные, офицеры и рядовые, а также арестованные японские дипломаты использовались в экспериментах по "проблеме откровенности". К этим жертвам надо прибавить еще по меньшей мере четыре, ко- торые стали объектами политических убийств. В своем об- ращении к XXIII съезду Коммунистической партии Судопла- тов писал [5]: "Внутри же страны в период второй поло- вины 1946 года и в 1947 году было проведено 4 операции: 1. По указанию члена Политбюро ЦК ВКП(б) Украины Хрущева, по плану, разработанному МГБ СССР и одобренно- му Хрущевым, в гор. Му-качеве был уничтожен Ромжа - глава греко-католической церкви, активно сопротивляв- шийся присоединению греко-католиков к православию. 2. По указанию Сталина, в Ульяновске был уничтожен польский гр-н Самет, который, работая в СССР инженером, добыл сов. секретные сведения о советских подводных лодках, собираясь выехать из Советского Союза и пере- дать эти сведения американцам. 3. В Саратове был уничтожен известный враг партии Шумский, именем которого, шумкизм, называлось одно из течений среди украинских националистов. Абакумов, отда- вая приказ об этой операции, ссылался на указания Ста- лина и Кагановича. 4. В Москве, по указанию Сталина и Молотова, был уничтожен американский гражданин Оггинс, который, отбы- вая наказание в лагере во время войны, связался с по- сольством США в СССР, и американцы неоднократно посыла- ли ноты с просьбой о его освобождении и выдаче разреше- ния ему на выезд в США. В соответствии с Положением о работе Спец. Службы, утвержденным правительством, приказы о проведении пере- численных операций отдавал бывший тогда министр госбе- зопасности СССР Абакумов. Мне и Эйтингону хорошо из- вестно, что Абакумов по всем этим операциям Спец. Служ- бы МГБ СССР докладывал в ЦК ВКП (б)". В своих мемуарах Судоплатов еще более откровенен и с гордостью подробно описывает эти убийства. Команда Судоплатова-Эйтингона занималась похищением жертвы, убийство же было "рабо- той" Майрановского. Поскольку архиепископ Ромжа нахо- дился в госпитале после организованной местным руко- водством МГБ автомобильной катастрофы, Майрановский снабдил ядом кураре дежурившую возле архиепископа меди- цинскую сестру - сотрудницу МГБ. В Саратове под видом врача он лично ввел также яд кураре лежавшему в больни- це А. Шумскому. Похищенный на улице Ульяновска интерни- рованный с 1939 г. польский гражданин Самет тоже умер в руках Майрановского от инъекции кураре. Исаак Оггинс, американский коммунист и ветеран Коминтерна, в середине 1930-х годов работал агентом НКВД в Китае и других странах Дальнего Востока. В 1938 он приехал в СССР с поддельным чешским паспортом и моментально был аресто- ван сотрудниками НКВД. После второй мировой войны его жена обратилась в американское посольство в Москве с просьбой способствовать освобождению и выезду ее мужа в США. Оггинс был "освобожден" с помощью Эйтингона и уко- ла Майрановского. Судоплатов также упоминает о других случаях, когда Эйтингон (который свободно говорил на нескольких языках) приглашал иностранцев на специальные квартиры МГБ в Москве, где их ждал с "осмотром" "док- тор" Майрановский. Судоплатов не уставал повторять, что все это проис- ходило по прямому указанию высшего руководства ВКП (б) и членов правительства.