XVIII
Но жизнь несправедлива и разлучает даже лучших
друзей. В 1939 году гражданская война в Испании конча-
ется, и пути Фишерабеля и Орлова расходятся. Они поки-
дают мадридский отель "Насьональ", откуда от начала до
конца осуществлялось руководство этой операцией, садят-
ся -- кто в самолет, кто на пароход, а кто и на подвод-
ную лодку, которая везет испанский золотой запас, от-
данный Советам Хуаном Негрином -- министром финансов
республиканского правительства, и разъезжаются в разные
сторо ны. Орлов растворяется в воздухе. Фишерабель
возвращаются в Москву и продолжают работать на то же
учреждение -- сочиняют отчеты, натаскивают новобранцев
-- т.е. делают все то, что делают полевые офицеры, уйдя
с поля битвы. В 1940 году Рудольфа Абеля переводят на
Дальний Восток, к монгольской границе, где в этот мо-
мент назревает конфликт; он делает неверный шаг, и его
убивают. Потом начинается вторая мировая война. Все го-
ды войны Вилли Фишер живет в Москве, натаскивает новоб-
ранцев -- на этот раз, вероятно, с большим удовольстви-
ем, поскольку немецкий для него родной благодаря отцу,
но в целом чувствует, что жизнь проходит стороной, что
его обходят с повышениями, что он стареет. Это безра-
достное положение вещей прерывается только в тысяча де-
вятьсот шорох письмом, когда внезапно его извлекают из
нафталина и дают новое задание. "К такому заданию, --
загадочно говорит он накануне отъезда одному из своих
бывших подручных еще с испанских времен, -- к такому
заданию вся жизнь сотрудника -- только подготовка".
После чего он отбывает. В следующий раз приятели слышат
о нем X лет спустя, когда, взятый ФБР в этой самой
бруклинской квартире, старина Вилли запел: "Я полковник
Красной Армии Рудольф Абель, и я требую..."
XIX
Из массы доступных нам добродетелей терпение, до-
рогой читатель, знаменито тем, что вознаграждается чаще
прочих. Более того, терпение есть неотъемлемая часть
всякой добродетели. Что есть добродетель без терпения?
Просто хороший характер. Но в определенных видах дея-
тельности это не окупается. Более того, оказывается
смертельно опасным. Определенный род деятельности тре-
бует терпения -- дьявольского терпения. Может быть,
именно из-за того, что в определенном роде деятельности
терпение -- это единственная осязаемая добродетель, ли-
ца, деятельностью этой занимающиеся, так на нем зависа-
ют. Поэтому потерпи, любезный читатель. Считай, что ты
-- "крот".
XX
Стон гитары, звук выстрела в полутемной аллее.
Место действия: Испания, незадолго до окончания граж-
данской войны (кончающейся, разумеется, не из-за нера-
дивости Орловских сотрудников, но в Москве многие вещи,
вероятно, видятся иначе). В этот вечер Орлова вызывают
на встречу с неким официальным лицом из Москвы на борту
корабля, ставшего на якорь в Барселоне. Как руководи-
тель советской разведывательной сети в Испании Орлов
подотчетен только -- и непосредственно -- секретариату
Сталина. Он чует ловушку и бежит. Т.е. хватает жену,
спускается на лифте в вестибюль и просит портье вызвать
такси. Кадр. Панорама зазубренных Пиренеев, рев двухмо-
торного аэроплана. Кадр. Утром в Париже; звуки аккорде-
она, панорама -- ну, скажем, площади Согласия. Кадр.
Кабинет в советском посольстве на рю де Варенн. Усы
Джугашвили над распахнутой настежь дверью сейфа "Мос-
лер"; крахмальный рукав с запонками и рука, торопливо
запихивающая в саквояж французские банкноты и докумен-
ты. Кадр. Затемнение.
XXI
Увы, никаких крупных планов. В сцене исчезновения
Орлова таковых не было. И все же, если достаточно прис-
тально всматриваться в темный экран, можно различить
письмо. Письмо адресовано Сталину и говорится в нем
нечто в том духе, что он, Орлов, порывает с безбожным
коммунизмом и его отвратительной и преступной системой,
что он с женой выбрал свободу, и если хоть один волос
упадет с головы их стариков-родителей, остающихся в
тисках этой системы, то он, Орлов, расколется и вывалит
urbi et orbi весь совсекретный товар, ему известный.
Письмо вкладывается в конверт с адресом то ли редакции
"Ле Монд", то ли "Фигаро". Адрес, так или иначе, па-
рижский. Перо снова ныряет в чернильницу: еще одно
письмо. На этот раз -- Троцкому. Написано в нем пример-
но следующее: я, нижеподписавшийся, -- русский негоци-
ант, только что через Сибирь бежавший из Советского Со-
юза в Японию, и совершенно случайно в московской гости-
нице я подслу шал разговор в соседнем номере. Речь шла
о покушении на Вашу жизнь, и через щель в двери я даже
сумел разглядеть предполагаемого убийцу. Это высокий
молодой человек, который прекрасно говорит по-испански.
Считаю своим долгом Вас предупредить. Письмо подписано
вымышленным именем, но Дон Левин -- биограф и исследо-
ватель Троцкого -- достоверно установил, что автор --
Орлов, и, если я не ошибаюсь, Орлов лично ему это подт-
вердил. На конверте -- почтовый штамп Нагасаки, а адре-
совано оно в Мехико. Однако оно тоже попадает в местные
газетки (La Prensa Latina? El Pais?), поскольку Троц-
кий, едва оправившийся от второго покушения (во время
которого его американского секретаря убил впоследствии
всемирно знаменитый художник-монументалист Давид Альфа-
ро Сикейрос при содействии впоследствии всемирно знаме-
нитого поэта и даже Нобелевского лауреата Пабло Неру-
ды), регулярно передает в печать все угрозы и предосте-
режения, которые он получает. И Орлову это известно,
хотя бы потому что вот уже три года ему приходится
просматривать кипы периодики на испанском. Ну, напри-
мер, за кофе. В холле "Насьоналя", например, или у себя
в люксе на шестом этаже.
XXII
Где он обычно принимал самых разных посетителей. В
том числе, Рамона Меркадера, третьего -- и справившего-
ся с задачей -- убийцу Троцкого. Который был попросту
подчиненным Орлова, так же как и Фишерабель, и работал
в той же самой конторе. Так что если бы Орлов действи-
тельно хотел предупредить Троцкого, он мог бы расска-
зать ему про Рамона Меркадера намного больше, а не
только что тот -- молодой, высокий, красивый и прекрас-
но говорит по-испански. Однако не Троцкий был поводом
для второго письма: поводом для второго письма было
первое письмо, адресованное Сталину. Точности ради,
скажем так: письмо Сталину, напечатанное в газете "Ле
Монд", было обращено к Западу, тогда как письмо Троцко-
му, хотя отправлено оно было именно на Запад -- в за-
падное полушарие, -- было обращено к Востоку. Цель пер-
вого из них заключалась в том, чтобы обеспечить Орлову
приличную репутацию за границей, предпочтительно в кру-
гах, связанных с разведкой. Второе было предназначено
для своих, чтобы показать ребятам в московской
штаб-квартире, что он не болтает лишнего, хотя и мог бы
-- например, про Меркадера. Так что они -- ребята --
могут доделать дело с Троцким, если им так хочется. (Им
захотелось, но слез в связи с этим мы лить не станем,
поскольку Троцкий, утопивший в крови Кронштадтское
восстание -- единственную подлинную русскую революцию,
которая когда-либо имела место, -- был ничуть не лучше,
чем то исчадье ада, которое отдало приказ его прикон-
чить. В конце концов, Сталин был оппортунист. Троцкий
был идеолог. От одной мысли, что они могли бы поменять-
ся местами, кидает в пот.) Более того, если бы всплыло,
что он был автором второго письма (как и всплыло в ходе
исследований Дона Левина), это только укрепило бы репу-
тацию Орлова как истинного антисталиниста. Каковым он
вовсе не был. У него не было ни идеологических, ни ка-
ких-либо иных расхождений со Сталиным. Он просто бежал,
спасая свою драгоценную для него шкуру, и на ходу кинул
псам кость, чтоб было что грызть. И пару десятилетий
они ее грызли.
XXIII
Затемнение. Сейчас пойдут титры. Десять лет назад
русское эмигрантское издательство во Франции выпустило
книгу под названием "Охотник вверх ногами". Название
это вызывает в воображении "загадочную картинку", в ко-
торой нужно отыскать скрытые фигуры -- охотника, зай-
цев, крестьян, птиц и т. д. Автор книги -- Виктор Хен-
кин. Он был тем самым подручным Вилли Фишера в старые
добрые испанские времена, и книга его посвящена главным
образом Фишерабелю, хотя по существу это -- автобиогра-
фия. Некоторые детали про Орлова тоже заимствованы от-
туда. Книга должна была бы стать бестселлером уже хотя
бы потому, что осведомленные лица на более длинном из
двух берегов Атлантики по-прежнему считали, что взяли
Рудольфа Абеля. Так же точно, как они все еще верили,
что Орлов, в свое время к ним перешедший, действительно
работал на эту сторону Атлантики, награды которой гор-
деливо красуются у него на груди на одном из редких
снимков Орлова в книге, с помпой изданной в Штатах че-
рез много лет после его смерти (умер он в 1972 году). С
книгой Хенкина никакой помпы не было. Когда американс-
кий издатель попытался заключить на нее контракт, он
уперся в стенку авторского права. Еще был какой-то нег-
ромкий скандал, обвинения в плагиате в связи с фран-
цузским и немецким изданиями, дело дошло до суда и,
насколько я знаю, Хенкин проиграл. Теперь он работает
на мюнхенской радиостанции, которая вещает на Россию --
почти что зеркальное отражение того, чем он занимаются
долгие годы на московском радио, вещая по-французски. А
может быть, он уже на пенсии. Российский эмигрант со
слишком пестрой биографией... Ненадежный человек, види-
мо -- параноик... Живет прошлым, скверный характер...
По крайней мере, теперь он свободен, теперь у него нор-
мальные документы. Он может отправиться на Лионский
вокзал, сесть на поезд и, как пятьдесят лет назад, про-
ведя ночь в вагоне, прибыть наутро в Мадрид, город его
юности и приключений. Стоит лишь пересечь широкую при-
вокзальную площадь, и он окажется перед входом в "Нась-
ональ" -- он может его найти с закрытыми глазами. Так
же, с закрытыми глазами, он может войти в вестибюль
отеля, где пятьдесят лет назад кишели Орловы, Фишеры,
Абели. Хемингуэи, Филби, Орвеллы, Меркадеры, Мальро,
Негрины, Эренбурги и светила поменьше, вроде него само-
го, -- все те персонажи, которые на данный момент уже
приняли участие в нашем повествовании или которым мы
обязаны своими сведениями. Однако раскрой он глаза, он
обнаружил бы, что "Насьональ" закрыт. Закрыт он, если
верить одним -- молодежи в особенности -- вот уже де-
сять лет; если верить другим -- уже скоро пятьдесят.
Судя по всему, ни молодежь, ни старики не знают, кто
платит за него налог на недвижимость; но может, в Испа-
нии все вообще делается по-другому.
XXIV
А чтобы ты, дорогой читатель, не подумал, что мы
забыли про Кима Филби, давай извлечем его из этой толпы
в вестибюле "Насьоналя" и спросим его, что он тут поде-
лывает. "Пресса, знаете ли, -- услышим мы в ответ. --
Репортаж с поля боя". Попробуем выяснить, на чьей он
стороне, и представим на минутку, что он ответит чест-
но. "В данный момент меняю стороны. Инструкции". И,
возможно, легким движением подбородка укажет на шестой
этаж "Насьоналя". Ибо я на сто процентов убежден, что
именно Орлов в 1937 году или около того в Мадриде велел
ему сменить свою песню в "Тайме" с республиканской на
франкистскую, для вящего камуфляжа. Если, как принято
считать, идея была в том, чтобы превратить Филби в мину
замедленного действия в sancta sanctorum британской
разведки, окраска его должна была стать профашистской.
Не то чтобы Орлов предвидел, чем кончится испанский
спектакль (хотя какие-то предчувствия у него могли
быть), -- просто он предполагал или даже знал, что Фил-
би нужно приберечь на будущее. А полагать или знать это
Орлов мог только при условии, что он имел доступ к
досье Филби, которое к этому времени накопилось у русс-
ких (завербован он был в 1933 году), или же был причас-
тен к самой его вербовке. Первое несомненно, второе --
возможно. Так или иначе, Орлов знал Филби лично, что он
и пытался довести до сознания незадачливого сотрудника
ФБР, который с ним беседовал в 1944 году, по-моему, в
Айове, где Орлов обретался после того как иммигрировал
в Соединенные Штаты из Канады. В этот момент, судя по
всему, Орлов был готов расколоться, но малый из ФБР не
обратил внимания на упоминание о каком-то заике-англи-
чанине, работавшем на Советский Союз, каковой, ко всему
прочему, был тогда американским союзником. Орлов не
стал особенно настаивать, и Ким Филби дослужился до
почтовой марки.
XXV
Со всеми этими данными в полной сохранности в так
и не расколовшемся гиппоталамусе, с одной стороны, и с
парой напечатанных романов, напичканных безликой детек-
тивной жвачкой, правда, русского образца, с другой, Ор-
лов, несомненно, представлял некоторый интерес для
только что образованного в конце 40-х гг. ЦРУ. Понятия
не имею, милый читатель, кто сделал первый шаг: я не
занимался изучением ни биографии Орлова, ни печатных о
нем материалов. Не мое это дело. Я даже не детектив-лю-
битель -- просто собираю на досуге все эти обрывки в
нечто единое, и не из любопытства даже, а чтобы заглу-
шить приступ сильного отвращения, вызванного видом заг-
лавной страницы вышеупомянутой литературной газеты.
Стало быть -- автотерапия, и какая разница, каковы ис-
точники, лишь бы действовало. Как бы там ни было, кто
бы ни сделал первый шаг, Орлов, судя по всему, с начала
1950-х гг. сотрудничал с ЦРУ. Штатно или внештатно --
трудно сказать, но, судя по наградам и косвенным свиде-
тельствам в его последующих худ. произведениях, предпо-
ложение это имеет основания. Скорее всего, агентство
это держало его в роли советника; в наши дни такой сот-
рудник называется консультантом. Интересно, конечно,
знали ли московские коллеги о его новой работе. Полагая
-- ради блага Орлова, -- что сам он их об этом не уве-
домил, ибо это было бы самоубийством, и что проникнуть
в новорожденное учреждение -- хотя бы по определению --
им не удалось, москвичи оставались в неведении. Тем не
менее, основания считать, что Орлов жив и здоров, у них
были -- хотя бы как честолюбивый автор. Поскольку в те-
чение двадцати лет про него не было никаких новостей,
они могли сомневаться. А когда сомневаешься, воображе-
ние рисует самые мрачные картины. При определенном роде
занятий это только естественно. Вполне возможно, что им
захотелось проверить свои опасения.
XXVI
И для этого у них был подходящий инструмент. Вот
они и извлекли его из нафталина и доставили в нужную
точку. Тем не менее, они не торопились. То есть не то-
ропились, пока не наступил тысяча девятьсот вездесят
мятый. И тут они вдруг заспешили. И надцатого мартобря,
в Бруклине, Вилли Фишер дает этим самым малым из ФБР
себя арестовать и заявляет urbi et orbi: "Я -- Рудольф
Абель". И пресса в Штатах и во всех других местах от
этого просто заходится. И Орлов молчит, как рыба. Вид-
но, ему неохота встречаться со старым приятелем.
XXVII
Что же такого необычного случилось в тысяча де-
вятьсот вездесят мятом, спросите вы, и почему вдруг
срочно понадобилось проверять содержание орловского
гиппоталамуса? Даже если он еще не раскололся, разве
оно не устарело и не утратило какую бы то ни было цен-
ность? И кто сказал, что обязательно нужно встречаться
со старыми приятелями? А теперь, дорогой читатель, при-
готовься выслушать бредовые соображения. Теперь-то мы
тебе докажем по-настоящему, что не забыли свой сюжет.
Сейчас в котле закипит: мы топим чистой нефтью.
XXVIII
Вопреки популярной демонологии, внешняя политика
Советского Союза с самого его возникновения всегда была
оппортунистической. Это слово я употребляю в букваль-
ном, а не в уничижительном значении. Оппортунизм -- это
суть любой иностранной политики, вне зависимости от
степени уверенности в себе данного государства. Означа-
ет он использование возможностей -- объективно присутс-
твующих, мнимых или созданных. На протяжении большей
части прискорбной своей истории Советский Союз оставал-
ся весьма неуверенным в себе субъектом, травмированным
обстоятельствами собственного рождения, и поведение его
по отношению к окружающему миру колебалось между насто-
роженностью и враждебностью. (Лучше всех в этих пара-
метрах чувствовал себя Молотов, сталинский министр
иностранных дел). В результате Советский Союз позволял
себе пользоваться лишь объективно существующими возмож-
ностями. Которыми он наиболее явно и воспользовался в
1939 году, захватив балтийские государства и пол-Поль-
ши, предложенные Сталину Гитлером, а также в заключи-
тельный период второй мировой войны, когда он завладел
Восточной Европой. Что касается возможностей мнимых
(поход на Варшаву в 1928 году, испанская авантюра
1936--39 гг. и финская кампания 1940 года), то Советс-
кий Союз дорого заплатил за эти полеты фантазии (хотя в
случае с Испанией и получил возмещение в форме испанс-
кого национального золотого запаса). Первым за это поп-
латился Генеральный штаб, почти целиком обезглавленный
к 1941 году. И все же, как я подозреваю, самое тяжелое
последствие этих фантазий заключалось в том, что беспо-
мощность Красной Армии, проявленная в борьбе с горсткой
финских соединений, сделала одолевавшее Гитлера искуше-
ние напасть на Россию непреодолимым. Реальной расплатой
за удовольствия, связанные с мнимыми возможностями,
оказалось число дивизий, вовлеченных в операцию "Барба-
росса".
XXIX
Победа не вызвала заметных изменений в советской
внешней политике, поскольку военные трофеи не в состоя-
нии были покрыть гигантских человеческих и промышленных
потерь, понесенных в ходе войны. Масштабы разрушений
были беспрецедентными; основным лозунгом после войны
стало восстановление страны. Осуществлялось оно, в ос-
новном, за счет техники, вывозимой с покоренных терри-
торий и устанавливаемой в СССР. Политика эта приносила
моральное удовлетворение, но промышленному прогрессу не
способствовала. Страна оставалась второстепенной, если
не третьестепенной державой; единственным, что оправды-
вало ее претензии на величие была ее физическая величи-
на и размер военной машины. При всей внушительности и
оснащенности этой машины по последнему (или предпослед-
нему) слову техники, утешение, которое страна могла в
ней почерпнуть, было по существу вариантом нарциссизма,
учитывая суммарную мощь ее предполагамых противников и
появление ядерного оружия. Если что и потерпело пораже-
ние в схватке с этой машиной, так это внешняя политика
Советского Союза: по сути, ее принципы диктовались его
легионами. К этому Клаузевицу наизнанку нужно добавить
нараставшую косность государственного аппарата, зами-
равшему от ужаса при мысли о личной ответственности и
проникнутому убеждением, что первое и последнее слово
во всех вопросах и, в первую очередь, в вопросах внеш-
ней политики, принадлежит Сталину. В этой атмосфере
дипломатические инициативы были немыслимы, не говоря
уже о попытках создания новых возможностей. Кроме того,
различие между созданной и мнимой возможностями порою
не вполне очевидно. Чтобы отличить одну от другой, ну-
жен аналитик, знакомый с динамикой хорошо развитой эко-
номики (накоплением ресурсов, избыточным производством
и т. п.). Если такого опыта у вас нет, одну из них лег-
ко принять за другую. А его как раз в середине 1950-х
годов Советскому Союзу недоставало. Сегодня тоже.
XXX
И тем не менее, в конце 50-х годов Советский Союз
предпринимает нечто поразительное, нечто, заставляющее
предположить, что со смертью Сталина (1953) советская
внешняя политика оживает. После Суэцкого провала (осень
1956) Советский Союз предпринимает необычайно продуман-
ный и весьма последовательный рывок в направлении вос-
точного Средиземноморья и Северной Африки. Инициатива
эта столь же внезапна, сколь и успешна. Как теперь,
задним числом, очевидно, целью ее было установление
контроля над Ближним Востоком, а если конкретнее, над
его нефтеносными районами. Логика этого маневра --
простая и вполне марксистская: тот, кто контролирует
энергетические ресурсы, контролирует и производство.
Другими словами, замысел сводится к тому, чтобы поста-
вить западные демократии на колени. Как это осущест-
вить, непосредственно ли -- за счет посылки войск в
этот район, или же чужими руками (за счет поддержки
местных арабских режимов и превращения их в просоветс-
кие), это вопрос обстоятельств и организации; ясно, что
чужие руки -- предпочтительнее. И поначалу этот план
срабатывает: несколько арабских стран становятся на
просоветские позиции, и столь стремительно, что можно
подумать, будто эти страны созрели для коммунистической
идеологии или, по крайней мере, привыкли к подобной
проблематике. Это было не так. Считанные коммунистичес-
кие ячейки, возникшие в Египте при короле Фаруке, были,
например, начисто уничтожены Насером, а их члены оказа-
лись в тюрьмах или на виселице. В прочих мусульманских
стра нах к востоку и к западу от Каира имел (и имеет)
место еще больший дефицит марксизма: культура Священной
Книги не терпит других книг, в особенности сочиненных
евреем. Тем не менее, первые советские шаги в этом ра-
йоне оказались успешными, что объяснить можно только
тем, что наш новоприбывший воспользовался какой-то
агентурной сетью внутри этих стран, обеспечившей ему
доступ в них практически во все слои общества. Сеть эта
не могла быть германского происхождения (даже в Егип-
те), потому что Рейнхард Гелен, послевоенный глава за-
падногерманской разведки, в конце 40-х годов запродал
на корню свои сейфы с их содержимым Соединенным Штатам.
Не могла она быть и французской -- французское присутс-
твие в этом районе всегда было незначительным, и аген-
тура отличалась фанатичной преданностью Франции. Оста-
ется местный пробританский элемент, видимо, получавший
инструкции -- в вакууме, оставшемся после ухода высшей
расы, -- от какого-нибудь местного резидента, обретав-
шегося, скажем, в Бейруте. Ностальгия, если угодно; на-
дежда на возврат Империи. Так или иначе, отнюдь не но-
визна русского варианта неверных была причиной того,
что в 1950-х гг. этот район чуть было не достался Со-
ветскому Союзу. Причиной была созданная возможность.
XXXI
Представьте себе этот проект на чертежной доске в
Москве тридцать пять или сорок лет назад. В нем написа-
но: на Ближнем Востоке с уходом англичан образовался
вакуум. Заполните его. Оказывайте поддержку новым
арабским лидерам -- либо поодиночке, либо сведя их в
какую-нибудь конфедерацию -- например, в Объединенную
Арабскую Республику или Лигу. Дайте им оружие, дайте им
все, что они захотят. Загоните их в долги. Скажите им,
что они смогут с вами расплатиться, вздув цены на
нефть. Скажите, что они могут действовать без оглядки,
что вы всегда их поддержите и что у вас -- боеголовки.
В кратчайший срок Запад кричит караул, арабы богатеют,
а вы контролируете арабов. Вы командуете парадом, как и
подобает первой в мире стране социализма. Что же каса-
ется самого первого шага, здесь все уже на мази. Вы
чудно найдете общий язык с этими ребятами -- они тоже
не любят евреев.
XXXII
И представьте себе, что проект этот придуман не
вами. Ибо это просто исключено. Чтобы это придумать,
нужно знать этот мир до мельчайших подробностей. Нужно
знать, кто там -- кто, к чему клонит тот или этот шейх
или полковник, его родословную и подноготную. В Москве
и ее окрестностях обладающих подобного рода данными
нет. Кроме того, нужно разбираться в таких вещах, как
государственные доходы от добычи нефти, колебания рын-
ка, курс акций, ежегодная потребность той или иной ин-
дустриальной демократии в неочищенной нефти, тоннаж
танкеров, тарифы на перевозки и все прочее. У вас нет
штатной единицы, знакомой с подобными вещами, да и
внештатной нет тоже. И даже если представить себе, что
такой человек существует -- марксист-начетчик и книжный
червь с допуском в спецхран для чтения западной перио-
дики, -- даже если бы такой человек существовал и сос-
тавил бы подобный проект, ему потребовался бы минимум
крестный в составе Политбюро, чтоб проект этот оказался
на вашей чертежной доске. Что обеспечило бы крестному
этому значительное преимущество, чего остальные члены
Политбюро не потерпели бы ни секунды. И, наконец, этот
проект не мог бы прийти в голову русскому человеку хотя
бы уже потому, что у России и у самой есть нефть -- и в
избытке. А то, что разбазариваешь, не рассматриваешь
как источник энергии. Возникни этот проект в России,
белого света он бы не увидел. Слишком уж близко к вооб-
ражаемой возможности. Но основная причина того, что
проект оказался у вас на рабочем столе, как раз в том,
что он не имеет ничего общего с отечественным воображе-
нием. Одного этого достаточно, чтобы характеризовать
его как возможность созданную. Ибо он пришел извне, и
его главная притягательная сила -- в заграничности. Для
членов Политбюро в 1950-х гг. проект этот был, как
джинсы для ихних отпрысков. Он им очень понравился. Тем
не менее, они решили проверить ярлычок. И у них был
способ.
XXXIII
А пока они там проверяют ярлычок, дорогой чита-
тель, вот тебе чистые -- без авторского вмешательства
-- факты. Гарольд Адриан Расселл Филби, которого прия-
тели в Англии и особенно в России звали "Ким" (в России
это прозвище ассоциаций с Киплингом не вызывало, будучи
популярным -- особенно в 1930-х годах -- нововведением
в советских святцах в качестве акронима "Коммунистичес-
кого Интернационала Молодежи"), родился в Амбале, в Ин-
дии, в -- как справедливо утверждает та самая марка --
1912 году. Его отец -- Гарри Сент-Джон Филби, выдающий-
ся английский арабист и путешественник, обратившийся
впоследствии в мусульманство, был советником короля Ибн
Сауда (угадайте, какой страны!). Малыш поступил в Вест-
минстер, а потом в Тринити-колледж в Кембридже, где
изучал историю и экономику и был членом студенческого
братства "Апостолы". После Кембриджа он работал внеш-
татным сотрудником нескольких лондонских газет, в этом
качестве в 1937 году отправился в Испанию освещать
гражданскую войну и через некоторое время был взят в
"Таймс", став ее военным корреспондентом. Вот, вкратце,
что было известно об этом 26-летнем молодом человеке к
1940 году, когда его взяли на службу в "М-16" -- отдел
контрразведки легендарной британской Интеллидженс Сер-
вис, где ему поручили вести дела, связанные с антиком-
мунистическим контршпионажем. По-видимому, по его собс-
твенной просьбе. За годы войны он быстро продвигается
по службе, получает назначение в Стамбул и в 1946 году
становится во главе отделения контрразведки по Советс-
кому Союзу. Это высокая должность, но уже через три го-
да он ее оставляет, поскольку его назначают первым сек-
ретарем в посольство Великобритании в Вашингтоне -- то
есть он становится главным связующим звеном между Ин-
теллидженс Сервис и ЦРУ; в этом последнем, среди проче-
го, он становится близким другом Джеймса Энглтона --
главы отдела контрразведки ЦРУ. В целом -- великолепная
карьера. За заслуги во время войны он произведен в Ка-
валеры Ордена Британской Империи, пользуется глубоким
уважением в британском министерстве иностранных дел и в
журналистской среде; предполагается, что он вскоре ста-
нет во главе Интеллидженс Сервис. Вот, вкратце, что бы-
ло известно коллегам и начальству об этом 39-летнем
мужчине в 1951 году, когда происходит нечто непредви-
денное. Двое его старых приятелей еще по кембриджским
временам -- Гай Берджесс и Дональд Маклейн -- оказыва-
ются советскими шпионами и сбегают в Советский Союз.
Хуже то, что в головах осведомленных лиц по обе стороны
Атлантики мелькает подозрение, что предупредил их об
опасности Филби. Начинается расследование, доказатель-
ств нет, сомнения остаются, и его просят уйти в отстав-
ку. Жизнь несправедлива, и самые лучшие друзья могут
подвести человека под монастырь. Так решили многие, в
том числе в министерстве иностранных дел. Филби возвра-
щается к журналистской деятельности -- в конце концов,
ему чуть больше сорока, -- расследование, однако, про-
должается. Есть же люди, которые никогда не унимаются!
Но в 1955 году Гарольд Макмиллан, тогдашний министр
иностранных дел Великобритании, в заявлении, зачитанном
в Палате Общин, полностью освобождает Филби от подозре-
ний в каких-либо неблаговидных поступках. Обеленный та-
ким образом Филби, с подернутого легкой дымкой грусти
благословения министерства иностранных дел, становится
корреспондентом "Экономиста" и "Обзервера" в Бейруте,
куда и отплывает в 1956-м, чтобы уже никогда больше не
увидеть белых скал Сассекса.
XXXIV
Проходит три года, и московские товарищи в восхи-
щении прищелкивают языком над представленным проектом.
Но все равно они хотят проверить ярлычок. Ибо то, что
-- безупречная репутация для одних, огненные буквы на
стене -- для других. Они догадываются, что британцы не
обнаружили компромата на данного англичанина, потому
что доискивались его у англичан; они были обречены, ибо
занимались тавтологией. Потому что задача "крота" --
перехитрить своих. Что же касается русского конца, то,
даже получи они к нему доступ, что крайне маловероятно,
-- они бы все равно ничего не узнали. Настоящее имя
"крота", особенно "крота", пробравшегося столь высоко,
неизвестно даже офицеру, ведущему его досье: в лучшем
случае, это будет кодовая кличка или просто набор цифр.
Только это и сможет вам рассказать самый осведомленный
перебежчик, не говоря уже о том, что перебежит он прямо
в объятия отдела контрразведки Интеллидженс Сервис, и
угадайте, кто возглавляет этот отдел! Существуют только
два человека, которые, возможно, знают имя "крота": это
нынешний советский руководитель контрразведки (а так
высоко никакой британец никогда забраться не мог) и
офицер-контрразведчик, который когда-то "крота" завер-
бовал. Сержант по определению старше своего новобранца,
и поскольку речь идет о 1950-х годах, сержант этот или
уже умер или действительно руководит всей советской
контрразведкой. Скорее всего, однако, он мертв, ибо нет
лучше способа сохранить секреты новобранца, нежели сер-
жанта убрав. И потом, в 1933 году, когда кембриджского
выпускника завербовали (в возрасте 21 года), секрет-
ность не была такой тотальной, как сейчас, в 1950-х,
когда мы занимаемся проверкой ярлыка, и старый бравый
-- нет, мертвый -- сержант мог что-нибудь сболтнуть
своему тогдашнему шефу (которого, скорее всего, тоже
уже нет -- чистки аппарата в 1930-х тоже проводились не
за просто так), или же при вербовке присутствовал ка-
кой-нибудь свидетель, или сам глупый юный новобранец
мог общаться с кем-нибудь, кто потом протух. В конце
концов, именно приятели и подвели его под монастырь,
хотя было время, когда они исправно доставляли отчеты
обо всех делах Англо-Американской комиссии по атомной
энергии. Хороши были голуби, да отлетались и дремлют
теперь у нас на насесте. Ну, что было, то было и быльем
поросло, но если мы хотим осуществить этот проект, нам
нужно что-нибудь понадежней, чем заявление Макмиллана
(дай ему бог здоровья!) в Палате Общин; нашему человеку
нужен стопроцентный иммунитет против любых теноров, что
поют оперу. Чтобы никаких сюрпризов, никаких голосов с
того света, никаких скелетов в чулане. Так с кем там он
общался, пока они не протухли? Где их свидетельства о
смерти?
XXXV
А Орловского-то свидетельства и нет! И тут Вилли
Фишер запевает на весь мир свою арию Абеля. А Орлов не
хочет встречаться со старым приятелем. И они понимают,
что либо он уже мертв, либо не склонен к самоубийству.
И тогда они делают рывок на Ближний Восток -- в Египет,
Сирию, Йемен. Ирак, Ливию, -- воспользовавшись создан-
ной возможностью. Они вываливают на арабских лидеров из
самолетов и пароходных трюмов лавину своих военных из-
лишков, советников и бог знает чего еще, загоняя их
страны в долги. И советники советуют лидерам вздуть це-
ны на нефть, чтобы долги эти выплатить. И лидеры так и
поступают: вздувают эти цены -- непомерно и безнаказан-
но, потому что за ними стоят новые неверные с боеголов-
ками. И Запад празднует труса и кричит "ООН!", но букву
"н" уже опускает. И теперь все наши -- верные и невер-
ные -- вместе ненавидят евреев. Все выходит точно так,
как предсказал этот мужик.
XXXVI
Но жизнь несправедлива, и в один прекрасный день
нефтяных подельников одолевает жадность. Они организуют
картель под названием ОПЕК и начинают набивать собс-
твенные сундуки. Они поприжали-таки Запад, но не ради
нас! К тому же они начинают ссориться между собой. Так
или иначе, оказываются богаче своих прежних хозяев, не
говоря уже про нас. Этого в проекте не предусматрива-
лось. Архитектор нашей ближневосточной политики, сын
советника короля Ибн Сауда, к тому же -- обозреватель и
экономист, наш великий и нераспознанный -- ну, говоря
технически -- секретный агент должен был бы предвидеть
такой оборот событий! До сих пор все шло по плану, всё,
как он обещал, и вдруг -- нате вам! Нет уж, пусть он
теперь скажет, что нам делать дальше. В общем, он нужен
нам сейчас, здесь, чтоб в любой момент был под рукой. К
тому же в Москве ему и безопасней будет, не говоря --
меньше соблазнов. Легче сосредоточиться. Чай, не Бей-
рут.
XXXVII
Что было намного холоднее -- это точно. По крайней
мере, для шпиона, который явился с жары. Давно пора! А
если посчитать, то ровно через тридцать лет после того,
как его завербовали. Что бы это ни значило. Но теперь
ему 51 год, и ему приходится начинать новую жизнь. Ну,
это не так уж и трудно, поскольку местные ребята из
своей при вилегированной кожи лезут вон, чтоб посодейс-
твовать. А к тому же в 51 год любая жизнь -- не совсем
новая, любая страна -- не совсем чужая. Особенно если
ты шпионил на эту страну всю свою сознательную жизнь. И
особенно если ты делал это не ради денег, а по убежде-
нию. Так что новое место должно быть тебе знакомо, хотя
бы мысленно. Потому что убеждения -- это твой дом, твой
главный комфорт; ты копишь всю жизнь, чтоб его обста-
вить. Если окружающий мир нищ и бесцветен, то ты запол-
няешь этот дом ментальными люстрами и персидскими ков-
рами. Если этот мир был богат фактурой, то декор твой
будет ментально черно-белым, с несколькими абстрактными
стульями.
XXXVIII
И, поскольку, дорогой замученный читатель, мы
приближаемся к концу, давай позволим себе чуть-чуть
анахронизма. Есть некий тип англичанина, которому милы
скудость и бестолковость. Он кивает с удовлетворением,
когда застревает лифт или когда одного ребенка порют за
проделки другого. Он узнаёт халтуру и разгильдяйство,
как узнают родственников. Он узнаёт себя в обшарпанных
шатких перилах, в сырых гостиничных простынях, в неоп-
рятных деревьях покрытого сажей окна, в плохом табаке,
в вонючем вагоне опоздавшего поезда, в бюрократических
препонах, в лени и нерешительности,в бессильных пожати-
ях плеч, конечно же, в дурносидящем саржевом пиджаке, в
сером цвете. Поэтому он любит Россию -- в основном, на
расстоянии, поскольку не может себе позволить туда отп-
равиться, разве что ближе к старости, в 50 или 60, пос-
ле ухода на пенсию. И он готов на многое, чтобы помочь
России -- своей бестолковой, но чувственной, задушевной
России, России из "Доктора Живаго" (фильма, не романа),
куда двадцатый век не въехал еще на своих протекторах
марки "Гуд-йер", где детство его все еще продолжается.
Он не хочет, чтобы его Россия стала американкой. Он хо-
чет, чтобы она оставалась пылкой и неуклюжей, в корич-
невых шерстяных чулках с широкими розовыми подвязками
(ради бога, никакого нейлона, никаких колготок!). Это
-- его эквивалент тех ребят с рабочих окраин, которые
не брезгуют легким приработком и за которыми его старые
кембриджские приятели будут охотиться по лондонским па-
бам до конца своих дней. Но он -- не "голубой", он --
"натурал"; для него это -- Россия; либо Германия или
Австрия.
XXXIX
И если в России -- коммунизм, тем лучше. Особенно
если на дворе -- 1933 год и о Германии не может быть и
речи. И если кто-то с легким акцентом предлагает тебе
поработать на Россию, и тебе 21 год, то ты говоришь
"да", потому что это настолько отличается от всего вок-
руг, и в этом есть момент подрыва устоев. Если школа
чему- нибудь и учит, то это принадлежности к группе: к
партии или к клубу, на худой конец; созданию ячейки. И
компартия -- это вариант "Апостолов", нечто вроде сту-
денческого братства, -- к тому же она и проповедует
братство. И вообще ты берешь пример с приятелей, а у
них слова "мировой пролетариат" вызывают в воображении
образ не брезгающих приработком ребят с рабочих окраин,
но в крупном масштабе. И через какое-то время ты опять
слышишь тот самый легкий акцент, тебя просят выполнить
задание -- ничего серьезного, но с легким душком. И ты
его выполняешь, и теперь у обладателя акцента есть на
тебя компромат. Ежели он не дурак, то в следующий раз,
когда он тебя попросит об услуге, он не заговорит про
мировой пролетариат, он упомянет Россию. Потому что ра-
ди, скажем, Индии ты не станешь этого делать, хотя Ин-
дия, реально говоря, это ведь тоже часть мира и уж тем
более -- пролетариата. Пятьдесят лет назад социальные
грезы были все еще этноцентрическими, и шпионы -- тоже.
Так что еще чуть-чуть Чехова на твою долю, еще немного
Толстого в переводе Констанс Гарнетт -- в поезде, по
дороге в Испанию, потому что -- пришла пора. А с ней --
и место. Подающий надежды малый может отведать здесь
этого братства с его кровью, вшами, надеждами, отчаяни-
ем, поражением, апатией. Но вместо этого он болтается в
вестибюле "Насьоналя", потом встречается с каким-то по-
донком наверху, и ему говорят (несомненно, к его тайно-
му облегчению), что он должен сменить колер -- во имя
высшего блага он должен поменять ориентацию. Так подаю-
щая надежды вещь узнаёт о "большой схеме", alias -- бу-
дущем.
В следующий раз, когда он слышит легкий акцент, он
знает, что это -- голос из будущего. Акцент немножко
иной, потому что предыдущему его обладателю уже перере-
зали горло ради будущей безопасности нашей подающей на-
дежды вещи, и если у обладателя горла была, например,
подружка, то она тоже уже получила свои двадцать пять
лет и долбит вечную мерзлоту на русском Дальнем Восто-
ке, на величественном снежном фоне, не влезающем в кадр
будущего "Живаго". Однако когда этот голос из будущего
снова раздается у тебя над ухом, начинается война, Рос-
сия теперь -- союзник, и Интеллидженс Сервис хочет,
чтобы ты внес свою лепту в военные усилия. На тебя как
бы надвигается -- своим ходом и явно -- эта самая
"большая схема", и ты просишься на работу, связанную с
Россией. И поскольку ты -- джентльмен, тебя на эту ра-
боту радушно берут старшие джентльмены, хотя таковыми
их можно назвать только по тому, какую из двух возмож-
ных дверей они толкают в уборной. Но и это не наверня-
ка.
XL
Итак, ты знаешь страну, в которой оказываешься
тридцать лет спустя, в зрелом возрасте 51 года. Полон
энергии, конечно, но лучшее -- позади. Ну, погодите,
белые скалы Сассекса! Ну, погоди, проклятый остров! И
весь Pax Britannica! Вы еще поплатитесь за то, что за-
губили такую блестящую карьеру и выставили умного чело-
века пастись на травке в апогее его подъема! Умный че-
ловек знает, как сквитаться с империей: с помощью дру-
гой империи. (И вместе им не сойтись.) И тут "большая
схема" сильно разрастается. Не зуб за зуб, а всю че-
люсть! Как знать, возможно, самое большое удовлетворе-
ние любому шпиону приносит мысль о том, что он играет
роль Рока, что он держит в руках все нити. Или -- их
перерезает. Он стремится уподобиться Клото или же Арах-
не. Deus in machina, работающей на бензине (он, навер-
ное, даже не осознал иронии, когда обосновался в Мазут-
ном переулке -- по крайней мере, на первых порах). Но
будь ты бог или черт, установить контроль над нефтяными
промыслами -- игра покрупнее, чем передавать русским
секреты британской разведки. В любом случае, в Лондоне
и выдавать-то больше практически нечего, а в здешней
игре -- ставки гигантские. На кон поставлен весь миро-
порядок. И кто бы ни выиграл, это будет его победа! Не
зря же он -- экономист и обозреватель -- читал "Капи-
тал" и "Семь столпов мудрости". Не говоря уже о том,
что победит все равно Россия, ибо чего можно ждать от
демократий? Никакой решимости. Представьте себе Россию
-- его неприбранную Россию, в коричневых шерстяных чул-
ках с розовыми подвязками, в роли хозяина планеты -- и
не только благодаря ядерным боеголовкам или баллисти-
ческим ракетам; представьте ее, задушевную и ленивую,
со всеми доходами от нефти Арабского полуострова под
подушкой -- сомневающуюся, чеховскую, иррациональную!
Она была бы гораздо более хорошим хозяином (нет, любя-
щей хозяйкой!) мира, нежели его собственный картезианс-
кий Запад, который так легко одурачить (и он сам тому
прекрасный пример). А в худшем случае, ежели победите-
лем станет не Россия, а какой-нибудь араб -- шейх или
диктатор, это его тоже устраивает. И вообще папа гор-
дился бы им, если бы все досталось Саудовской Аравии.
XLI
Ей-то все и досталось -- почти целиком. Во всяком
случае, такая большая доля, что марку эту должна была
бы выпустить Саудовская Аравия, а не Россия. Ну, может,
еще и выпустит. Или Ирак, или Иран. Кто завладеет моно-
полией на нефть, тот и должен эту марку выпустить. Ах,
мусульмане, мусульмане! Где бы они сейчас были, если бы
не советская внешняя политика 1960-х и 1970-х годов, то
есть если бы не покойный мистер Филби? Представьте на
минуту, что они не могут купить "Калашникова", не гово-
ря о ракетной установке. Не попасть бы им на первую по-
лосу, их бы не взяли даже как фон для верблюдов с сига-
ретной пачки... Но жизнь несправедлива и облагодетель-
ствованные не помнят своих благодетелей, -- как, впро-
чем, и жертвы -- своих мучителей. А может, и не надо.
Может, лучше истокам добра и зла оставаться затерянными
во мраке -- и зла особенно. Какая разница, чем окутан
лик божества: теорией диалектического материализма или
чалмой Пророка? Сумеем ли мы их отличить друг от друга?
В конечном счете, между вишневым садом и тривиальным
песком нет иерархии; это вопрос вкуса -- и только. Как
у людей, так и у денег. Деньги, судя по всему, лишены
индивидуального сознания и выигрыш поэтому отправляется
в пустыню просто из чувства родства с принципом мно-
жества. Вообще, как и определенный тип англичанина,
деньги тяготеют к востоку -- хотя бы только потому, что
эта часть света гуще заселена. Тайный агент, таким об-
разом, -- только первая ласточка, предвестник крупного
банка. И если он селится там, на востоке, и совершенно
ассимилируется посредством местного ли спиртного или
любящей девы, что в этом плохого? Разве вернулись в
ковчег голуби? Эх, дорогой читатель, представь себе
письмо, отправленное сегодня или в недалеком будущем из
Москвы в Эр-Рияд. Как ты думаешь, что будет в этом
письме? Поздравление с днем рождения, планы на лето,
новости или весть о смерти близких, жалобы по поводу
холодного климата? Нет, скорее что-нибудь насчет денег.
Например, просьба о финансовой помощи братьям-мусульма-
нам, живущим на сов. территории. И скорей всего оно бу-
дет написано по-английски, это письмо, и не удостоится
перлюстрации. Может быть, взглянув на обратный адрес,
почтмейстер приподнимет полумесяц своей брови, прикры-
той традиционным головным убором, но после недолгого
колебания бросит конверт в соответствующий ящик; а на
конверте -- марка с портретом Филби.
XLII
"Мрачновато", -- кивает головой изможденный чита-
тель. Но разве ход вещей не привел бы нас в ту же самую
точку даже и без содействия нашего друга-англичанина?
Конечно, привел бы, если учесть так называемую динамику
современного мира, то есть демографический взрыв и про-
мышленные аппетиты Запада. Этих двух факторов было бы
уже достаточно; в третьем нет никакой нужды, не говоря
уже о чьих-то индивидуальных усилиях. В лучшем случае,
наш друг-англичанин сформулировал то, что витало в воз-
духе, а точней, валялось под ногами. В остальном ника-
кой роли он не сыграл. Раньше или позже это должно было
случиться, с Кимом или без Кима, с Россией или без Рос-
сии. Ну, может быть, без России на это ушло бы чуть
больше времени, ну и что с того? Личность не играет ро-
ли, все дело в экономике, так? В этом смысле, даже если
личность и существует, по сути ее как бы и нет. Немного
отдает солипсизмом, но на марксистский лад, и наш
друг-англичанин первым бы оценил эту мысль. В конце
концов, историческая необходимость была его девизом,
его кредо, его главным возражением на уколы совести. И,
в конце концов, при всех профессиональных опасностях
определенного вида деятельности, вера в неминуемый три-
умф дела, которому ты служишь, это надежная ставка, не
так ли? (А если это дело победит при твоей жизни, а?)
Так или иначе, с точки зрения исторической необходимос-
ти, наш друг был лишним, в лучшем случае -- тавтологи-
ей. Или страховкой. Ибо целью истории было сделать ара-
бов богатыми, Запад -- бедным, а Россию оставить бол-
таться между небом и землей. Вот что гласит своим чис-
тым бельканто необходимости графа "итого", и кто такой
наш автор, чтобы с этим спорить? Грош, стало быть, цена
ощущению исторической миссии нашего приятеля; но и ав-
тору за взлет его воображения причитается не больше. И
вообще, каковы его источники?
XLIII
"Источники!" -- презрительно передергивает плечами
автор. Кому нужны источники? Разве можно верить источ-
никам? С каких это пор? Отдает ли себе читатель отчет,
во что он себя вовлекает, заподозрив автора в ошибке
или, тем паче, доказав ее? А ты не боишься, дорогой чи-
татель, что успешное опровержение небольшой теории,
выдвинутой твоим автором, приведет тебя к неизбежному
заключению, что темно-коричневая субстанция, в которой
ты в сегодняшнем мире сидишь по самые ноздри -- имма-
нентна, предопределена свыше или, по меньшей мере, нис-
послана Матерью-Природой? Зачем тебе это нужно? Между
тем автор стремится избавить тебя от этих тревог, дока-
зывая, что вышеупомянутая субстанция -- дело рук чело-
веческих. В этом смысле автор твой -- истинный гума-
нист. Нет, дорогой читатель, не нужны тебе источники.
Ни истоки, ни притоки в виде показаний перебежчиков, ни
даже элект ронные осадки, выпадающие прямо в руки с
усеянных спутниками небес. В нашем варианте потока тебе
нужно только устье, вернее -- уста, а за ними -- море с
подведенной итоговой чертой горизонта. Впрочем, это ты
уже видел.
XLIV
Никто, однако, не знает будущего. И менее всего --
те, кто верят в исторический детерминизм. После них
идут шпионы и журналисты. Может, как раз по этой причи-
не первые часто выступают под маской вторых. Разумеет-
ся, если речь идет о будущем, любое занятие будет хоро-
шей "легендой". Но все равно сбор информации побивает
все другие формы деятельности, потому что любая единица
информации, в том числе секретная, есть порождение
прошлого; почти что по определению, информация имеет
дело со свершившимся фактом. Будь то новая бомба, зап-
ланированное вторжение или перемена политического кур-
са, узнать можно только о том, что уже произошло, что
уже имеет место. Парадокс шпионажа заключается в том,
что чем больше ты узнаешь о своем противнике, тем боль-
ше это тормозит твое собственное развитие, так как зна-
ние это принуждает тебя все время пытаться его настиг-
нуть, дабы сорвать его усилия. Заставляя тебя менять
первостепенные задачи, он не оставляет тебе свободного
времени. Поэтому чем лучше у тебя шпионы, тем в большую
зависимость ты впадаешь от того, что от них узнаёшь. Ты
уже не действуешь сам по себе, а только реагируешь. Это
обрекает тебя буксовать в прошлом, почти не оставляя
доступа к настоящему и начисто закрывая путь в будущее.
То есть, в то будущее, которое ты сам бы себе заплани-
ровал, не говоря -- создал. Представь себе, что Советс-
кий Союз не выкрал бы американские атомные секреты и
таким образом в последние сорок лет не имел бы возмож-
ности бряцать ядерными боеголовками. Наверняка это была
бы совсем другая страна -- возможно, не намного более
процветающая, чем сегодня -- по причине идеологии; но,
по крайней мере, то фиаско, свидетелями которого мы те-
перь оказываемся, могло бы произойти значительно рань-
ше. В худшем случае, они могли бы построить жизнеспо-
собный вариант своего социализма. Но когда ты крадешь
какую-то вещь, она завладевает тобой или, по крайней
мере, твоими способностями. Учитывая усердие нашего
английского друга и его приятелей, здесь дело одними
способностями не ограничилось: обе руки российских
скупщиков были -- и довольно долгое время -- слишком
заняты, чтоб строить социализм; они удерживали награб-
ленное. Можно было бы даже сказать, что предавая свою
Империю в таких масштабах, эти гаврики на самом деле
оказывали этой Империи услугу более существенную, неже-
ли ее самые рьяные знаменосцы. Ибо объем секретной ин-
формации, переданной Советам кембриджскими питомцами
выпуска 1931 года, заворожил ее получателей до такой
степени, что, по крайней мере, свою внешнюю политику
они в значительной степени строили в расчете на урожаи
с собственных агентурных угодий. То есть сотрудники
московского Центра как бы семь дней в неделю непрерывно
читали воскресные газеты, вместо того, чтобы вымыть по-
суду или сводить детей в зоопарк.
XLV
Так что, дорогой читатель, нельзя сказать, что всё
это было напрасно, правда? Хотя ты, наверное, устал от
нашего сюжета не меньше, чем сам автор. Давай сошлемся
на утомление, откажемся от выводов и обойдемся без не-
доверия и, тем более, сарказма. Вообще в усложненности
мысли нет ничего дурного, если не считать того, что
сложность всегда достигается за счет глубины. Давай ся-
дем в твою японскую "тойоту", благо, она потребляет не
слишком много арабских нефтепродуктов, и поедем переку-
сим. В какой ресторан? Китайский? Вьетнамский? Таиланд-
ский? Индийский? Мексиканский? Венгерский? Польский?
Чем больше мы обделываемся за границей, тем разнообраз-
нее наше меню. Испанский? Греческий? Французский?
Итальянский? Может быть, единственное, что было у мерт-
вых шпионов в жизни хорошего, так это то, что у них был
выбор. Но вот, как раз когда я пишу эти строки, по ра-
дио сообщают, что Советского Союза больше нет. Тогда
что ж, в армянский? Узбекский? Казахский? Эстонский?
Что-то сегодня нам неохота ужинать дома. Неохота анг-
лийского.
XLVI
Чего так переживать по поводу покойных шпионов? И
почему невозможно подавить приступ тошноты, возникающий
при виде обложки литературного журнала? Не слишком ли
это сильная реакция? Что нового в том, что кто-то ве-
рит, будто где-то существует справедливое общество, что
в этом старом руссоистском бреде, воплощенном или не-
воплощенном, -- особенного? Каждая эпоха, каждое поко-
ление имеет право на собственную утопию, в том числе и
эпоха Филби. Конечно, способность сохранять верность
чепухе в возрасте, когда уже пора брать ссуду на покуп-
ку дома (не говоря уже об уходе на пенсию), озадачива-
ет, однако это можно списать на темперамент или на за-
болевание органического характера. Католик, в особен-
ности плохой католик, может оценить подобные затрудне-
ния и, если он писатель, изготовить из этого что-нибудь
съедобное -- как, впрочем, и язычник. А может, меня за-
тошнило просто из-за нарушения масштабов, из-за разог-
нанного изображения столь незначительного предмета,
всего лишь марки, в результате чего перфорация приобре-
тает масштаб бельевой бахромы -- платка, наволочки,
покрывала, нижней юбки? Может быть, у меня сложности с
бахромой на белье? Еще одна детская травма? День был
жарким, и на секунду мне почудилось, что марка с жур-
нальной обложки так вот и будет расти и перерастет
Бельсайз-парк, Хемпстед, и будет становиться все больше
и больше. Словом, галлюцинация. Поэтов-сюрреалистов на-
читался! Или старуха-сетчатка насмотрелась плакатов с
мордами членов Политбюро -- а портрет на марке очень на
них смахивает, несмотря на сходство с Алеком Гиннессом
и Тренером Хауэрдом. Плюс, конечно, кириллица... Немуд-
рено, что голова пошла кругом. Нет, все было не так.
Никаких галлюцинаций не было. Было просто лицо -- из
тех лиц, которое не заметил бы, если б не текст, наб-
ранный, ко всему прочему, кириллицей. В эту минуту я
пожалел, что знаю русский. Я стоял, лихорадочно подыс-
кивая английское слово, чтобы защититься от ощущения
личной причастности, излучаемого русскими буквами. Как
часто бывает с лингвистическими полукровками, нужное
слово не подворачивалось -- поэтому я повернулся и вы-
шел из магазина. Я вспомнил это слово уже на улице, но
именно из-за самого этого слова не мог повернуть обрат-
но и купить газету. Слово это было -- "treachery" (пре-
дательство).
XLVII
Замечательное английское слово, а? Скрипучее, как
доска, перекинутая через пропасть. В смысле звукоподра-
жания -- покрепче этики. Это -- акустика табу. Потому
что границы племени определяются прежде всего его язы-
ком. Если слово тебя не останавливает, значит, не твое
это племя. Его гласные и шипящие не порождают инстинк-
тивной реакции, не заставляют нервные клетки дергаться
от отвращения, тебя от них не кидает в холодный пот. И
значит, владение языком этого племени есть лишь мимик-
рия. Что, в свою очередь, указывает на твою принадлеж-
ность к какому-то другому эволюционному порядку. До --
или если угодно, надлингвистическому -- в отношении
языка, в котором есть слово "treachery". Препятствующее
внезапному превращению кости в студень. Поскольку эво-
люция еще не кончилась; она все еще продолжается. "Про-
исхождение видов" -- не конец пути, в лучшем случае --
веха. Поскольку не все люди -- люди. Данная марка -- из
серии "Панцирные и моллюски". Мы всё еще на дне морс-
ком.
