что происходит в нас, то ум пытается оперировать противоположностями,
осветить вопрос с двух сторон и таким способом
как бы поставить предмет посередине.
Гёте
Перед читателем - не историко-литературное исследование и не сборник отдельных статей, а свободная теоретическая композиция, части которой можно в равной степени назвать и "статьями" - поскольку они тематически самостоятельны, и "главами" - поскольку они связаны проблемно. Внутри каждой из этих статей-глав исследуется одна литературная или общекультурная ситуация, заключающая в себе источник самодвижения, систему внутренних противоречий, которые, с одной стороны, придают ей цельность и завершенность, с другой - выводят ее из равенства себе и вовлекают в общий ход художественного развития. Литературный процесс рассматривается при этом не в его исторической постепенности и протяженности, а в его, так сказать, диалектических сгущениях, моментах наибольшего напряжения противоречий, которые либо выводят культуру на новый уровень развития, либо, замыкаясь на себе, приводят в состояние кризиса. В любом случае для нас важно было найти в исследуемой ситуации ее проблемное ядро, к которому стягиваются как известные исторические факты, так и устоявшиеся теоретические категории, лишаясь своей самоочевидности и самодостаточности, вступая в отношения вопросов и ответов.
Именно поэтому от книги не следует ждать ни теоретически развернутых категорий и строгих дефиниций, ни исторически последовательного изложения литературных событий. Задача заключалась в другом: повернуть историю и теорию навстречу друг другу, найти точки их соприкосновения и даже столкновения в движении самой литературы, для которой литературоведение - один из способов нагнетания и разрешения ее собственных противоречий. По сути. и литературоведческие категории, и литературные факты - это лишь раздельные выражения всеохватывающей проблемности самого литературного процесса, который расщепляется на "теорию" и "практику" ради внутреннего ускорения, ради возможности диалектически соотноситься с собой, отрицать и опережать себя. Мыслить о литературе - значит, отвечать на ее собственные требования, дополнять ее смысл, всегда открытый, "проблемный" и потому ждущий определенных теоретических решений,- чтобы опереться на них, а затем вновь опровергнуть. Литературоведение - это самосознание литературы, которое не только не может остаться в стороне от ее противоречий, но и само способствует их проблемному заострению, бросая вызов творчеству и пробуждая все его скрытые возможности.
Гёте говорил, что посредине между двумя противоположными суждениями лежит не истина, а проблема. Добавим: когда эти противоположности соединяются в одном суждении, рождается парадокс. Парадокс - это не просто проблема, а высшая степень ее заостренности, доходящая порой до гротескной несообразности или трагической неразрешимости, но всякий раз способствующая предельной концентрации творческих усилий; отсюда - известная пушкинская формула: "Гений, парадоксов друг". Гений самой литературы также не может обойтись без парадоксов в своем развитии, без обострения противоречий, чреватых кризисами. Кризис - это парадокс в действии. Именно такие взрывчатые ситуации, когда литература становится местом столкновения противоположных творческих сил, порождающих и отрицающих друг друга, интересуют нас в первую очередь, ибо от них исходит самый мощный импульс художественного обновления. Где нет опасности кризиса - там нет возможности прогресса.
Следует заметить, что категория "противоречия", общепризнанная в философском плане, еще недостаточно используется у нас в конкретных литературоведческих исследованиях. Слишком часто все сводится к противопоставлению хорошего и плохого, художественно сильного и слабого, передового и отсталого. Но это противоречие действует лишь на самой периферии литературного процесса и не определяет подлинных его достижений. Суть в том, что живое в литературе противоречит живому, великое - великому, и мерой этой самопротиворечивости определяется жизненность и величие самой литературы. Чем крупнее художественное явление, тем больше оно вбирает противоречий и разрешает собой. Даже, казалось бы, самое "успокоенное", гармонически завершенное - классика - раздирается внутренними противоречиями и только поэтому сквозь время настигает и тревожит нас.
Более того, для изучения самой общедиалектической категории противоречия опыт литературы может дать чрезвычайно много. Не случайно ведь слово "противоречие" почти во всех европейских языках, в том числе и в русском, буквально означает "возражение, прение, пререкание, прекословие", то есть действие, совершаемое речью и против речи. Литература, как искусство слова, пронизана "противоречиями" в более точном и изначальном смысле, чем какая-либо другая область бытия. В игре прямых и переносных значений, в речевом поведении персонажей, в диалогических отношениях писателя и критика сконцентрирована сама "говорящая" - вопрошающая и отвечающая суть диалектики.
XX столетие подходит к концу, позволяя рассмотреть "литературу XX века" как единое, саморазвивающееся культурно-историческое целое. И в нашей стране, и за рубежом все чаще предпринимаются попытки охватить с разных сторон всю художественную панораму столетия, подвести предварительный итог его творческим исканиям. Однако понять, что в литературе XX века принадлежит собственно XX веку и составляет новый этап художественного развития, невозможно вне соотнесения с опытом предыдущего столетия, на фоне которого только и постижима специфика "неклассических" явлений в культуре. Можно сказать, что XIX век сейчас тоже в известной мере получает второе свое завершение, превращаясь в век "позапрошлый", образуя в рамках раскрывшейся исторической ретроспективы более тесное единство с "уходящим" XX веком, чем это казалось раньше, в пору бурных дискуссий и резкого эстетического размежевания.
Главное, что объединяет два века,- открытый характер противоречий, вторгающихся в индивидуальное творчество художника, расшатывающих единство и ускоряющих темп всего художественного процесса. Торжество реализма в литературе означало, прежде всего, ее право противоречить не только внешнему окружению (завоевание романтизма), но и самой себе. Историческая реальность, постигнутая литературой, и эстетический идеал, исконно в ней заключенный, повели между собой спор внутри каждого произведения, в пределах одного образа, разрушая его "наивную" цельность и нормативную стройность. Это "овнутрение" противоречий, включение их в само ядро художественной образности, вызвало к жизни множество односторонних, гротескно искаженных или монументально преувеличенных стилей, привело к распаду и самого традиционного реализма XIX века и возникновению - на его основе и в противоречии с ним - новых методов, направлений и школ, непрерывно соперничающих, сливающихся, расходящихся.
Очевидно, что ход литературного развития продолжает убыстряться и в нашу эпоху, предельно заостряя и снимая в новых синтезах такие философско-эстетические антитезы, как "реальность" и "идеал", "природа" и "искусство", "массовое" и "индивидуальное", "гармония" и "ирония", "правдивость" и "условность", "интуиция" и "рефлексия", "миф" и "документ", "вещь" и "слово", "образ" и "понятие"... Результатом этого углубляющегося диалектического процесса является, с одной стороны, взаимное истребление и опустошение многих противоположностей, отрицающих "свое иное" и, следовательно, самих себя; с другой - создание новых, творчески обогащенных форм культурной целостности.
Последовательность разделов и глав книги в общем соответствует историческому движению литературных противоречий, хотя и, повторяем, воспроизводит лишь отдельные, диалектически наиболее выразительные его моменты. В первом разделе речь идет о классике, которая энергией своих внутренних коллизий: Стендаль и Бальзак, Гёте и Пушкин, Гоголь и Достоевский - устремляется навстречу современности, открывает через свои растущие антитезы простор для нашего духовного соучастия и споров с самими собой. Второй раздел - обратное движение от современности навстречу классике, осуществляемое через выбор традиций: на определенных стадиях развития литературы ее отношение к собственному прошлому становится актом творчества. Третий раздел - отрыв современности от прошлого, опасный своим замыканием в новизне, такой "переворот" традиций, который может завести культуру в круг дурных парадоксов, беспрестанно переставляющих исходные противоположности - без надежды вырваться за их предел. Наконец, четвертый раздел - опыт выявления и отчасти предвидения тех культурных форм, где противоречия могут найти продуктивное разрешение. Литература рассматривается здесь на стыках со смежными видами искусства и типами общественного сознания (театр, музей, философия) - как часть великого Целого, от которого она некогда обособилась, в котором, свободно развившись, должна снова занять свое особое место.
"Два века" - так можно было бы обозначить крайние пределы этого всемирного движения литературы: не только от века XIX к XX, но и от нерасчлененного единства - через раскол и противоречия - к расчлененному целому. "Два века" - это два полюса, задающие каждому литературному явлению его ориентацию во времени и определяющие его смысловое двуединство. Внутри каждого произведения, каждого образа содержится в свернутом виде вся диалектика литературного развития, соотношение его основных вех и рубежей, тезисов и антитез.
Самое трудное - исследовать различное, не подменяя его различиями, абстрактными двоичными оппозициями, извлеченными из непрерывного ценой его болезненного разрыва. Духовной культуре свойственна принципиальная размытость: "Дух дышит где хочет", минуя все рассечения. Парадокс - это и есть жизнь Различия в его отличиях от самого себя, в страдании становления. Полнокрасочная техника масляной живописи приходит в современной теоретической мысли на смену сухой графике структуралистского рисунка, где дуальные пары соотносятся по принципу строгого контраста, как черное и белое.
Само построение данной книги, как уже говорилось, тоже включает в себя противоречие - между прерывностью исследуемых ситуаций, взятых из литератур разных периодов и народов, и непрерывностью в развертывании самой исследовательской проблематики, обращенной к диалектической стороне мирового литературного процесса. Автор надеется, что эта противоречивость теоретической композиции будет работать на осуществление общего замысла и не вызовет затруднений у читателя, а быть может, и даст дополнительный толчок его самостоятельным размышлениям.
Позиция риска ближе автору, чем система абсолютных гарантий. Пусть идея окажется небезошибочной - в области познания действует то же правило, что в области правосудия: лучше огласить десять ошибочных идей, чем замолчать одну истинную; лучше помиловать десять преступников, чем осудить одного невиновного. К тому же нет ничего невозможного ни в одной идее - ведь "жить в идее значит обращаться с невозможным так, как будто бы оно возможно" (Гёте).
В художественном оформлении книги использованы эмблемы, выражающие ее замысел: раскрыть динамику противоречий в литературном развитии. Эмблема на переплете, названная ее автором, философом Виталием Ковалевым "Парадигма разума",-соединение двух бесконечных конусовидных спиралей, замкнутых в кольцо и раскрывающих взаимосвязь развертывания и свертывания, эволюции и инволюции в художественном процессе. Эта же фигура в боковом разрезе воспроизведена на шмуцтитуле III раздела. На шмуцтитуле IV раздела - созданная художником Евгением Гором эмблема клуба "Образ и мысль": буквы О и М, вписанные друг в друга, символизируют "округлость" и целостность Образа, "угловатость" и расчлененность Мысли в их творческом взаимодействии. Пользуюсь случаем выразить благодарность авторам этих эмблем за возможность украсить ими книгу.