Критики, говоря от имени писателей, в конце концов успешно заменили их.
     
      Сол Беллоу. "Скептицизм и глубина жизни"

Выражения "критический момент", "критическая ситуация" сделались очень популярными в западной литературной прессе двух-трех последних десятилетий. При этом, как правило, имеется в виду, что ситуация в критике должна характеризоваться как кризисная ситуация'.
      Верна ли эта характеристика?' Не затушевывает ли она тех фактов, о которых говорил французский критик Роже Кайюа на одной из сессий Международной ассоциации литературных критиков (Реймс, 1972): "Мир еще не знал такого обилия критических работ, как в наши дни... Широкая публика ищет их, обсуждает, проявляя к ним несравненно больший интерес, чем прежде. Мы живем в литературный век критики..."?2
      Что же оправданней: тревога - "критическая ситуация" или воодушевление - "век критики"? На самом деле перед нами две неразделимые грани одного крайне противоречивого явления. В XX веке не внове парадокс, когда кризис происходит не от недостатка, а от переизбытка производительности в какой-нибудь области материальной и духовной культуры. В данном случае именно возрастающая активность критики вызывает девальвацию тех художественных ценностей, которые критика по своей природе призвана оберегать.
     
     
      1. См., напр., сб. ст. "The Critical Moment". L., 1964; Jean R. Uiie situation critique.- In: Les Chemiiis Actuels de la Critique, P. 1968:
      Bergonzi B. Critical Situations: From the Fifties to the Seventies.- "Critical Quartely", v. 15, № 1, Spring 1973.
      2. "Вопросы литературы", 1973, № 8, с. 303.
     
     
      Вспомним, что само выражение "век критики" вошло в обиход в середине 50-х годов, после известной статьи американского поэта и критика Рэнделла Джэррелла, где оно употреблялось преимущественно в негативном смысле. Джэррелл провозгласил наступление эры нового "алек-сандризма" - "мелочного, педантичного, унылого, многоречивого, клишеобразного, самодостаточного критицизма, одержимого манией величия". Следы пагубного, разлагающего влияния критики на литературную жизнь Джэррелл видит повсюду: писатели разучиваются писать (всё, кроме критики друг на друга), потому что их слишком упорно и навязчиво этому учат; читатели разучиваются читать (все, кроме критики), потому что литература все чаще доходит до них во вторичной, отраженной форме эссе или статьи, рецензии или обозрения, краткой рекламной аннотации или пухлой исследовательской монографии. Отсюда самоочевидный, как аксиома, вывод: "Век критики - это не век созидания и не век чтения, это - век критики"2.
      Спустя некоторое время был дан еще более яркий пример скептического отношения к "прогрессу" критики, влекущему опасные последствия для творчества. Пример особенно поучительный, потому что он исходил от такого признанного авторитета, как Томас Элиот, который сам неустанно на протяжении нескольких десятилетий проповедовал строжайшую дисциплину критической оценки и самооценки и возвел критику, в глазах двух-трех поколений англичан и американцев, в едва ли не более высокий литературный ранг, чем поэзию. Лекция о критике, которую он в 1956 году прочел в Миннесотском университете, собрала огромное количество слушателей (по утверждению некоторых наблюдателей, за всю историю США ни одно публичное выступление поэта с чтением стихов не привлекало такой аудитории) и должна была, по всей вероятности, стать своего рода апофеозом "века критики". Но Элиот, назвав свою лекцию "Границы критики", придал ей прямо противоположную направленность. Критике, предупредил он, угрожает превышение своих полномочий, забвение собственных границ: переступая их в разных
     
     
      1. Randall Jarrell. The Age of Criticism.- In: Poetry and the Age. L., 1955, p. 73
     
     
      направлениях, литературная критика либо утрачивает контакт со своим предметом и перестает быть "литературной", либо утрачивает специфику своего метода и перестает быть "критикой"'. Нужно отдать должное проницательности Элиота: он пошел как бы против созданного им самим течения, ибо увидел опасности "разлива" критики, выхода ее из собственных берегов, когда она поглощает собой литературу или растворяется в ней.
      Если в 50-е годы наиболее дальновидными оппонентами "безбрежной" критики были поэты, то в 60-е годы эта тема начинает живо затрагивать самих критиков, которые чувствуют как бы некоторую тщету своих профессиональных усилий, внутренний обессмысливающий их парадокс. В Лондоне был выпущен в свет сборник "Критический момент", участники которого - видные ученые и критики Запада - с тревогой анализировали усиливающуюся в критике тенденцию к автономии, к цеховой замкнутости, к освобождению от обязательств перед литературой и читателями. Как указывал тогда английский критик Джордж Стейнер, "если вообще критик является слугой поэта, то сегодня он ведет себя как господин"2. Беспокойство за судьбу литературы в "век критики" стало доминирующей нотой и в последующих многочисленных публикациях такого рода (отчасти по материалам специально организованных коллоквиумов)3. Современный критик, усвоивший постулаты гегелевской философии, часто обладает больной совестью: в собственных профессиональных успехах ему чудится исполнение горестного пророчества о гибели искусства, сдающего свои позиции понятийному, дискурсивному мышлению.
      Но "критическая ситуация" имеет не только психологическую подоплеку. Первоочередное внимание обращают на себя ее социальные аспекты, связанные с издательской политикой, с рекламой и имеющие даже чисто количественное выражение. Подсчитано, например, что во Франции за одно десятилетие (1956-1966) вышло в свет такое количество критических работ, которое составляет примерно
     
      1. Eliot Т. S. The Frontiers of Criticism (A lecture). University of Minnesota Press, 1956, p. 3.
      2 The Critical Moment, p. 22.
      3.Назовем некоторые из них: "The Arts and The Public". Chicago - L., 1967; "Les Chemins Actuels de la Critique". P., 1968; "Kritik: von wem - fur wen - wie. Eine Selbstarstellung der Kritik". Munchen, 1969; "The Politics of Literature". N. Y., 1972.
     
     
      броским заголовком "Как преуспеть в литературе" (одной из американской серии "Как преуспеть в жизни"): "Нужно отдавать себе отчет, что они (критики.- М. Э.) играют куда более значительную роль, чем прозаики или поэты. Вы должны всегда держаться на стороне критиков. Художественное произведение может само по себе иметь некоторые достоинства, но существует оно ради того, чтобы критики могли заниматься своим делом"'. Этот забавный пассаж, иллюстрирующий литературный кодекс начинающего карьериста, лишь по-своему преподносит ту "переоценку ценностей", которая совершается ныне и в гораздо более изощренной, методологически разработанной форме. Говорил же, например, вполне серьезно на московской сессии МАЛК (1973) американский критик Джон Браун, что "текст - это предлог, критик существует сам по себе - только для себя"2.
      На Западе выдвигаются самые разные объяснения происходящего "критического взрыва": от сугубо философских, метафизических, спекулятивных - с почти обязательной ссылкой на гегелевское предвидение упадка искусства, вытесняемого рассуждением об искусстве,- и до конкретно-социологических, вроде того что хроническая безработица в странах капитала приводит к вынужденной специализации части населения в гуманитарных областях и создает перевес профессиональных литературных кадров над творческими личностями. Однако, по-видимому, парадокс, ставящий критику в обратную зависимость от престижа литературы и превращающий ту и другую из союзников в соперников, может объясняться только внутренними противоречиями самой художественной культуры, формы которой постепенно отделяются от функций. Критика перестает быть посредником литературы в ее связях с обществом, с читателями и становится самостоятельной культурной инстанцией, обслуживающей свои потребности с помощью литературы и отчасти за ее счет.
      Наивными представляются рассуждения некоторых западных теоретиков о том, что можно предотвратить дальнейшее развитие "критической ситуации" путем резкого ограничения числа публикуемых работ, содержание которых предлагается переводить в память электронно-вычислительных машин, или путем изменения академического распорядка, требующего от преподавателей университетов и колледжей повышенной авторской активности".
     
     
      Цит. по: The Arts and The Public, p. 49. "Иностранная литература", 1973, № 12, с. 231.
     
     
      Ведь привилегированное положение критики по отношению к литературе, хотя и проявляет себя наиболее красноречиво в масштабе целой культурной ситуации, создается гораздо раньше - внутри отдельной статьи, отзыва, рецензии. Все дело - в отношении метода критики к ее предмету: подчиняется ли она его законам или навязывает ему свои; доносится до читателя художественное воздействие произведения или теряется в самом процессе интерпретации. Одна статья, даже одна строка может не менее радикально расправиться с литературой, оттеснить ее на задний план и занять ее место, чем бесконечный ряд критических публикаций.
      Вот почему в "критической ситуации" самого пристального внимания заслуживает ее методологический аспект.