Терминология и понятийный аппарат наших гуманитарных наук отстают от развития современной культуры, поскольку долгое время не обновлялись. Отсюда - соблазн терминологических новообразований, одним из которых хотелось бы поделиться с читателем.
Термин "кенотип" образован от древнегреческих слов "kainos" - "новый" и "typos" - "образ", "отпечаток". "Кенотип" - это буквально "новообраз", и в системе культурологических понятий он должен быть соотнесен с "первообразом", "архетипом", откуда и выявляется его специфическое значение.
Как известно, "архетипами" К. Юнг назвал обобщенно-образные схемы, формирующие мир человеческих представлений и устойчивыми мотивами проходящие через всю историю культуры. Поскольку архетипы коренятся в коллективном бессознательном, они изначально заданы психической деятельности всякого индивида, проявляется ли она в сновидениях или созданиях искусства, в древних религиозных памятниках или современной коммерческой рекламе. Такие архетипы, как "невинное дитя", "гонимый пророк", "философский камень" и пр., повторяются во множестве произведений, истоки их-в первобытной мгле бессознательного.
Наряду с "архетипами" теоретики литературы и искусства часто пользуются понятием "типа", вкладывая в него представление о конкретно-исторических закономерностях, обобщенных в художественном произведении. В этом смысле "типическими" называют образы Чацкого, Онегина, Чичикова, Обломова, поскольку в них преломились наиболее характерные особенности эпохи, нации, определенного общественного слоя. Если в архетипическом проявляется самый нижний, доисторический, вневременной пласт "коллективной души", то в типическом запечатлен ход истории, предстающей в своих социально обусловленных и конкретных по смыслу проявлениях.
Однако архетипическим и типическим не исчерпывается содержание культурных форм и художественных образов, взятых в их предельной обобщенности. Универсальность может быть не предзаданной априорно и не ограниченной исторически, но устремленной к последним смыслам истории, к сверхисторическому состоянию мира, в котором раскрываются и такие "схемы", "формулы", "образцы", которые не имеют аналогов в доисторическом бессознательном. По контрасту с архетипами, эти духовные новообразования, пронизывающие всю культуру Нового времени и особенно XX века, можно было бы назвать КЕНОТИПАМИ. Кенотип - это познавательно-творческая структура, отражающая новую кристаллизацию общечеловеческого опыта, сложившаяся в конкретных исторических обстоятельствах, но к ним несводимая, выступающая как прообраз возможного или грядущего. Если в архетипе общее предшествует конкретному, как изначально заданное, а в типе - сосуществует с ним, то в кенотипе общее - это конечная перспектива конкретного, которое вырастает из истории и перерастает ее, прикасаясь к границам вечного. Все, что ни возникает, имеет свой сверхобраз в будущем, о чем-то пророчит или предостерегает, и эта кладовая сверхобразов гораздо богаче, чем ларец первообразов, в котором замкнуто бессознательное древности. Для того и дана человечеству открытость истории, чтобы в ней рождалось и проявлялось сверхисторическое содержание, вечность получала бы "прибавочную" стоимость и образ ее не просто сохранялся, а возрастал во времени.
Например, "волшебная гора" в одноименном романе Т. Манна - образ архетипический, связанный с комплексом древнейших представлений о месте обитания богов (Олимп, Герзельберг - гора, где Тангейзер провел семь лет в плену у Венеры). Что касается туберкулезного санатория, размещенного на ее вершине, то это, скорее, кенотипический образ, в котором кристаллизуется исторически новая система понятий, развернутая Т. Манном в размышлениях о "новой, грядущей человечности, прошедшей через горнило глубочайшего познания болезни и смерти"'. "Славненький немец с влажным очажком", как называет Ганса Касторпа Клавдия Шоша, или рентгеновский снимок легких, который он выпрашивает у нее вместо обычной фотографии,- все это не просто социально характерные детали, но и не "издревле заданные формулы" (как Т. Манн определил архетипы) - это кенотипические образы, через которые проходит новая культурная семантика, сформулированная Касторпом как "гениальный принцип болезни". В своих эссе, посвященных Ницше и Достоевскому, Т. Манн подчеркивает исторический характер возникновения "болезни" как культурного феномена - и вместе с тем ее универсальный смысл, по-новому организующий духовную жизнь человечества. "...Именно его (Ницше.- М. Э.) болезнь стала источником тех возбуждающих импульсов, которые столь благотворно, а порой столь пагубно действовали на целую эпоху"2. Физиологическая конкретика, искусно подобранная в романе,- туберкулезный процесс как заболевание ткани, снабжающей организм воздухом, самой тонкой и "бестелесной" из всех субстанций,- обеспечивает непрестанный выход к художественной метафизике духа. Манновская кенотипика, рожденная конкретной культурно-исторической ситуацией: творчество "больных провидцев" Достоевского и Ницше; атмосфера утонченного разложения, ознаменовавшая "конец века"; "декаданс" в литературе и искусстве; опыт первой мировой войны,- извлекает из этой ситуации все возможные смыслы, но не ограничивает их рамками эпохи, а, переплавляя в топику легочной болезни, придает им эсхатологическую окраску. Кенотипы "туберкулезного санатория" и "рентгеновской пластинки", при всей своей очевидной универсальности, никак не запроектированы на исходных уровнях "коллективного бессознательного" и не имеют аналогов в древней мифологии.
1. Манн Т. Собр. соч., т. 9, с. 171.
2. 2 Там же, т. 10, с. 352.
По-видимому, кенотипические образования можно обнаружить не только в сфере литературно-художественной, но и среди тех реалий современной техники, быта, культуры, значение которых выходит и за рамки собственной предметности, и за грань современности как таковой. Кенотипично метро - система подземных склепов, наполненных не могильным покоем, но суетой и движением миллионов живых людей. Кенотипичность того или иного жизненного явления обнаруживается в его мгновенно угадываемой символической емкости, в обилии метафор и аналогий, сопровождающих процесс его общественного осознания: например, рак часто осмысляется как болезнь социального организма, злокачественное упрощение и однородность его структур.
В одном и том же культурно значимом явлении могут одновременно выступать и архетипические, и кенотипические слои. Так, берег, разделяющий две стихии, море и сушу, глубоко архетипичен, о чем свидетельствуют и многочисленные литературные произведения (подробнее см. статью "Фауст и Петр на берегу моря" в данной книге). Но вот использование берега в качестве места для отдыха, оздоровления всеми подступающими сюда стихиями (солнца, воды, песка), одним словом, то же физическое место, взятое в ином метафизическом значении, как пляж, - это уже кенотип, рожденный нашим временем. Смысловая разница очевидна. "На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн". "Моей души предел желанный! Как часто по брегам твоим Бродил я, тихий и туманный, Заветным умыслом томим". Безошибочная интуиция Пушкина подсказывает: на берегу - место законодателя или мятежника. Именно на границе и рождается порыв к безграничному, "великая дума" и "заветный умысел", простирающийся за пределы доступного. На берегу стоят или по берегу ходят - тут видится фигура стража, берегущего границу стихий, или нарушителя, замыслившего ее преодоление. На пляже все подчинено горизонтали, здесь не стоят, а лежат, отдаваясь рассеянному покою, ленивому млению. Если берег ставит между стихиями всеразделяющее "или - или", то пляж - всесовмещающее "и... и". Граница бытия при этом превращается в бытие и быт самой границы, место отдыха и удовольствия, где все стихии играют вокруг человека, покорные, любящие. Не в это ли будущее устремляется человечество - с той же скоростью, с какой оно летом устремляется на пляжи, обретая в этих самых густонаселенных местах мира, где теснота прилегающих тел почти равняется площади самой обжитой суши, свой утраченный рай? Не это ли превращение всей земли в нескончаемый пляж, золотую песчаную россыпь,- предельная задача самообожествленного человечества? Кенотип пляжа исполнен своего грозного и предостерегающего значения, указывая на вырождение человеческой мечты о возвращенном рае, о месте вечного блаженства.
Согласно распространенному представлению об архетипах все новое - это феноменальная оболочка "перво-сущностей", фонд которых остается от века неизменным. Однако сущность может быть так же нова, как и явление. Время не только варьирует изначально заданные архетипы, его задача более фундаментальна - творчество новых типов, причем не только таких, которые остаются обобщениями своей эпохи" но и таких, которые обретают сверхвременное значение. Кенотипичность - это возможность универсализации нового исторического опыта, перспектива, обращенная не к началу, а к концу времен, как их растущая смысловая наполненность и вместимость.
Соответственно для обозначения этих открывающихся измерений культуры нужна новая, проспективная терминология, которая отсылала бы не назад, к доисторическим фазам и формам сознания, а вперед. Между тем в размышлениях о современной культуре постоянно всплывают термины "мифологема", "архетип", которые подменяют суть дела: та сверхисторическая направленность и универсальность, которые нарастают в современном сознании,- вовсе не архаического, предличного образца, и ретроспективная терминология здесь не годится.
Введение понятия "кенотип" в принципе не противоречит теории бессознательного, поскольку сам К. Юнг предполагал в нем возможность резких метаморфоз, предвосхищающих исторические сдвиги. Бессознательное, по Юнгу, способно к творчеству нового, исторически подвижно и продуктивно. Но тогда тем более важно выделить в нем консервативные, охранительные слои, относящиеся к области архетипов, и слои динамичные, созидательные, производящие все новые кенотипы. Предлагаемый термин и призван восполнить этот изъян - не теории, а ее словесной артикуляции.