Портрет, на который Бен Джонсон рекомендовал не смотреть
Вторая важнейшая реалия, находящаяся
на пересечении (посмертном) двух шекспировских
биографий, - Великое фолио. Хотя английские поэты,
писатели - и издатели - никак не отреагировали на
смерть Великого Барда, в 1623 году появился
роскошный фолиант:
"Мистера Уильяма Шекспира
Комедии, Хроники и Трагедии" - книга, обычно
называемая Первым, или - из-за своего значения для
всей мировой культуры - Великим фолио.
8 ноября 1623 года в Регистре
Компании печатников и книгоиздателей была
сделана самая знаменитая - за все предыдущие и
последующие годы ее существования - запись:
"Мастер Блаунт и Исаак Джаггард внесли за свои
рукописи в руки Мастера Доктора Уоррала и
Мастера старшины Кола: Мастера Уильяма Шекспира
Комедии, Хроники и Трагедии, поименованные
рукописи, прежде не регистрированные другими... 7
шиллингов". Далее перечислено 16 пьес (на самом
деле ранее не регистрировалось больше). Всего в
книге было напечатано 36 пьес*, из которых 20 вообще
появились впервые - в том числе "Макбет",
"Буря", "Двенадцатая ночь",
"Укрощение строптивой", "Генрих VI",
"Юлий Цезарь", "Кориолан", "Антоний и
Клеопатра", "Цимбелин", "Мера за
меру", "Два веронца" и др. Где хранились
тексты этих двух десятков пьес все годы после
смерти автора - неизвестно. Поскольку под
обращениями к покровителям издания и читателям
стоят имена членов актерской труппы "слуг Его
Величества" Джона Хеминга и Генри Кондела,
принято считать, что все эти тексты - в том числе и
не шедших на сцене пьес - находились у пайщиков
труппы. Однако никаких других подтверждений
этому предположению нет, представить себе такое
многолетнее хранение в каком-то актерском
сундуке тоже нелегко. Что касается участия в
издании Хеминга и Кондела и их роли в нем
(некоторые шекспироведы заходят так далеко, что
называют их редакторами), то ни до этого случая,
ни после эти два актера никакого отношения к
книгоизданию и книгопечатанию не имели. Хеминг,
например, ведал в труппе хозяйственными делами,
потом, уйдя из театра, торговал бакалеей.
*Из 37 пьес, составляющих
шекспировский драматургический канон, в Первом
фолио отсутствовал только "Перикл",
печатавшийся в 1609 году.
Никогда прежде все пьесы одного
драматурга не собирались в один том, тем более
такого огромного объема - 998 страниц крупного
формата, с текстом, напечатанным в две колонки.
Тираж для того времени был очень большим -
порядка тысячи экземпляров. Подготовка к изданию
началась еще в 1620 году. Пришлось провести
непростую работу по приобретению издательских
прав на пьесы, ранее публиковавшиеся и
зарегистрированные другими издателями.
Печатание начал Уильям Джаггард (уже знакомый
нам по истории со "Страстным пилигримом"), но
душой предприятия был, несомненно, Эдуард Блаунт.
Потом к ним присоединились Дж. Сметуик и А. Аспли.
В начале ноября 1623 года Уильям Джаггард умер, и
регистрация книги в Компании производилась его
сыном и наследником Исааком вместе с Блаунтом.
Ранее издатель Томас Пэвиер и
Уильям Джаггард предприняли первую попытку
издать собрание из десяти пьес Шекспира - об этом
мы уже говорили в 1-й главе. Тогда кто-то
воспрепятствовал изданию (как предполагают
ученые - "по жалобе актеров"). Как бы там ни
было, пьесы, уже напечатанные Пэвиером и
Джаггардом, все-таки были выпущены, но по
отдельности, и на половине из них стояли
фальшивые (ранние) даты. Тайна этой издательской
операции была раскрыта только в нашем веке путем
исследования водяных знаков на бумаге,
особенностей печати, типографских эмблем, но
причины, побудившие издателей прибегнуть к
фальшивой датировке, остаются одной из загадок,
связанных с именем и произведениями Шекспира.
Чаше всего пытаются объяснить эти действия
издателей, объявив их "пиратами" - так
книговеды называют издателей и печатников,
извлекавших доходы из рукописей, добытых
сомнительными путями, минуя авторов или других
законных владельцев. Ну, что касается Шекспира,
то, строго говоря, чуть ли не все его произведения
попадали к издателям какими-то неведомыми путями
(распространенная версия, будто Шекспир отдавал
пьесы труппе в качестве вклада, оплачивая ими
свою долю в деле, свой пай, а потом переставал ими
интересоваться, - не более чем вынужденная
догадка). Кроме того, объявив Джаггарда
"пиратом", ученым трудно объяснить, почему
после истории со "Страстным пилигримом" и с
пэвиеровскими десятью пьесами печатание
задуманного грандиозного собрания
шекспировских пьес было поручено тому же
Джаггарду. И - кем поручено? Актерами, которые
якобы жаловались на него графу Пембруку за год до
того (хотя неясно, какие юридические основания у
них могли быть для такой жалобы)?
Очевидно, дело не в пресловутом
"пиратстве" и не в предполагаемых жалобах
актеров. В предисловии к изданию "Троила и
Крессиды" (изощренное обращение к читателям,
написанное неизвестным автором) в 1609 году прямо
говорится о неких "Великих Владетелях Пьес"
("Grand Possesors of Plays"), от кого зависит появление
шекспировских произведений, которым, кстати,
дается высочайшая оценка, как и уму самого
Шекспира, "настолько острому, что ни у кого не
хватило бы мозгов притупить его". Об этих
"Великих Владетелях" не назвавший себя
автор обращения говорит с величайшим почтением,
а о театре и его публике - с высокомерной
брезгливостью: "... пьеса не затрепана на
театральных подмостках, не замызгана хлопками
черни... ее не замарало нечистое дыхание толпы".
Ясно, что "Великие Владетели" - это никак не
актеры, социальный престиж которых тогда был еще
весьма плачевным; речь идет о каких-то
чрезвычайно влиятельных, высокопоставленных
личностях, о круге, недоступном для
непосвященных. Пэвиер и Джаггард сначала просто
попытались сами издать сборник шекспировских
пьес, не заручившись согласием и
покровительством "Великих Владетелей", и
были остановлены. Лишь после того, как
соответствующее поручение было дано Эдуарду
Блаунту - доверенному лицу поэтессы Мэри Сидни -
Пембрук*, началась подготовка к
квалифицированному изданию полного собрания
пьес; Блаунт же привлек в качестве печатника
опытного и располагавшего солидными
полиграфическими ресурсами Джаггарда.
*Э. Блаунт начинал свою
деятельность в полиграфии как ученик У. Понсонби
(умер в 1603 г.), которого тогда часто называли
"придворным издателем графини Пембрук".
Посвящение Первого фолио
открывает нам имена двух из "Великих
Владетелей" - сыновей Мэри Сидни - Пембрук:
Уильяма, графа Пембрука, лорда-камергера, и
Филипа, графа Монтгомери; именно им, оказывавшим,
как сообщается в обращении, "благосклонность
Автору, когда он был жив, и его пустякам",
которые они ценили, была посвящена огромная
книга. Хотя под обращением к покровителям и
читателям напечатаны имена Хеминга и Кондела,
почти все ученые, анализировавшие эти обращения,
их стилистические особенности, пришли к
заключению, что они написаны не кем иным, как
Беном Джонсоном. Интересно, что именно его во
время работы над Великим фолио (конец 1621 - июль 1623)
лорд-камергер граф Пембрук неожиданно назначил
смотрителем королевских увеселений (в том числе
театральных представлений). Когда потом, в июле
1623 года, должность принимал родственник Пембрука
сэр Генри Герберт, он обнаружил, что старые
регистрационные книги представлений кем-то
сожжены. Многие из помещенных в Великом фолио
текстов имеют значительные изменения по
сравнению с прижизненными изданиями. В
"Виндзорских насмешницах" - более тысячи
новых строк, часть текста заново
отредактирована; во 2-й части "Генриха VI" - 1139
новых строк, около двух тысяч строк
отредактировано; в "Ричарде III" -
соответственно 193 и 2000. В "Короле Лире" - 1100
новых строк, в "Гамлете" добавлено 83 новые
строки и убрано 230 и т.д. Кто и когда так глубоко
редактировал тексты, внес в них все эти
изменения, учитывая, что автора уже много лет не
было среди живых? На отдельной странице помещен
список "главных актеров, игравших во всех этих
пьесах", и открывает этот список Шекспир (имя
написано так же, как и имя автора на титульном
листе, - Shakespeare, но без каких-либо оговорок, что это
один и тот же человек*). На втором месте - Ричард
Бербедж, на третьем - Джон Хеминг, на восьмом -
Генри Кондел, а всего поименовано 26 актеров, в
разное время состоявших в труппе.
*Данный случай - уникальный. Ни
одной другой книги того периода, где автор пьес
числился бы и в списке актеров, напечатанном
здесь же, нет.
Наконец-то появились и памятные
стихотворения, посвященные Шекспиру, - они
написаны Беном Джонсоном, а также Хью Холландом,
Леонардом Диггзом - двумя "университетскими
умами", и анонимом I. M.**. Они скорбят о великом
поэте и драматурге, воздают ему высочайшую хвалу
и предсказывают бессмертие его творениям и его
имени. Хью Холланд: "Иссяк источник муз,
превратившись в слезы, померкло сияние
Аполлона... лавры венчают гроб того, кто был не
просто Поэтом, но Королем Поэтов... хотя линия его
жизни обрвалась так рано, жизнь его строк никогда
не прервется..." Аноним I. M.: "Мы скорбим,
Шекспир, что ты ушел так рано с мировой сцены в
могилу..."
*Есть основания полагать, что
это - Джон Марстон, хотя чаще называются другие
кандидаты.
Эти строки нередко порождали
споры. Нестратфордианцы указывают, что Шекспир
умер 52-х лет от роду, то есть в возрасте,
считавшемся тогда почтенным - вряд ли к нему
может относиться выражение "так рано", - и
приводят список известных лиц, живших в XVI - XVII
веке, умерших в возрасте 30-40 лет. Некоторые
стратфордианцы в ответ приводят список людей,
доживших тогда до 70-80 лет, и доказывают, что на
этом фоне 52 года - совсем не старость. Конечно, 52
года - это по любым меркам не молодость, но, с
другой стороны, смерть гения всегда
безвременна...
Леонард Диггз также предвидит
бессмертие Шекспира в его творениях: "Шекспир,
наконец-то твои друзья представили миру твои
труды,/ Благодаря которым твое имя переживет твой
памятник,/ Ибо когда время размоет стратфордский
монумент*,/ В этой книге потомки будут видеть тебя
вечно живым..." Это очень важные строки.
Во-первых, они подтверждают, что к 1623 году
памятник в стратфордской церкви был уже
сооружен. Во-вторых, они бесспорно подтверждают
связь между Шекспиром и Шакспером, но какую
связь? Говоря о том, что время "размоет"
стратфордский "монумент", автор
стихотворения, очевидно, выражается намеренно
двусмысленно. Ибо это можно понять просто в том
смысле, что воздвигнутый человеческими руками
памятник когда-нибудь неизбежно будет разрушен
неумолимым временем, тогда как духовному
памятнику - великим творениям Шекспира - суждена
вечная жизнь; так истолковывают это образное
выражение стратфордианцы. Но нестратфордианцы
понимают его по-другому: Диггз говорит о будущем,
когда исчезнет, испарится** завеса, маска,
скрывающая лицо великого человека, и миру
откроется удивительная правда о нем и о его
книге. Здесь, так же как и в поэме Джонсона, а еще
через десятилетие - в стихотворении Милтона, -
творения Шекспира как бы отделяются от
памятника, на котором начертано его имя. При этом
предсказание, что время "размоет", уберет
только что созданный памятник, обнаруживает
странное отсутствие пиетета к сооружению в
церковной стене, поставленному, казалось бы,
именно для того, чтобы отметить эту могилу среди
многих других. О том же, вероятно, говорит и
подозрительная опечатка (?) в ключевом слове
"монумент".
*В некоторых экземплярах
Великого фолио слово "монумент"
транскрибировано Moniment, что на шотландском
диалекте означает "посмешище". **Dissolve -
размывать, испарять, растоплять, исчезать.
Ни Холланд, ни Диггз при жизни ни
разу не упомянули имя Шекспира, творения
которого они, оказывается, настолько высоко
ценили, что считали его не просто "знаменитым
сценическим поэтом" (Холланд), но Королем
Поэтов! Никак не откликнулись они и на его смерть.
Так же, как и знавший его еще более близко и тоже
высоко ценивший поэт и драматург Бен Джонсон, -
при жизни Шекспира и он не сказал о нем открыто ни
одного слова. И не только при жизни Барда, но и в
течение нескольких следующих после его смерти
лет.
В 1619 году Бен Джонсон предпринял
пешее путешествие в Шотландию, во время которого
он посетил поэта Уильяма Драммонда и был его
гостем несколько дней. В дружеских беседах (за
стаканом вина, неравнодушие к которому своего
гостя Драммонд специально отметил) Джонсон
откровенно высказывал мнение о выдающихся
писателях, поэтах и драматургах, вспоминая при
этом множество интересных деталей о каждом из
них и об отношениях с ними, - а знал он едва ли не
всех своих литературных современников. Эти
рассказы, проводив гостя в постель, Драммонд
каждый раз добросовестно записывал. Его записи -
не без приключений - дошли до нас, и они дают
уникальную возможность увидеть "живыми"
многих выдающихся елизаветинцев и якобианцев, а
заодно хорошо дополняют наши представления о
неукротимом нраве и злом языке самого Бена. Мы
находим в "Разговорах с Драммондом" и
воспоминание о жестокой ссоре с Марстоном, и
описание внешности Филипа Сидни (хотя Джонсону
вряд ли довелось его видеть), и многое другое о
Донне, Дрейтоне, Дэниеле, Чапмене, Бомонте, и
конечно - больше всего о самом Бене Джонсоне. Но
напрасно стали бы мы искать здесь какие-то
конкретные воспоминания Джонсона об Уильяме
Шекспире, о человеке, которого Бен, как станет
ясно из поэмы, написанной через несколько лет для
Великого фолио, хорошо знал и ставил несравненно
выше всех современников и даже выше корифеев
античного театра. О Шекспире Джонсон сказал лишь,
что ему не хватало искусства, да еще вспомнил, что
в одной пьесе ("Зимняя сказка") у него
происходит кораблекрушение в Богемии, где нет
никакого моря. И больше ничего.
А теперь, всего лишь через
три-четыре года, Джонсон пишет для Великого фолио
поэму, которая станет самым знаменитым из его
поэтических произведений и навсегда свяжет в
глазах потомков его имя с именем Великого Барда:
"Памяти автора, любимого мною Уильяма
Шекспира, и о том, что он оставил нам". В этой
блестящей поэме, исполненной подлинного пафоса,
содержится высочайшая, проникновенная оценка
творчества Шекспира и пророческое предсказание
того места, которое ему предстоит занять в
мировой культуре. Джонсон называет Шекспира
"душой века, предметом восторгов, источником
наслаждения, чудом нашей сцены". Шекспир -
гордость и слава Англии: "Ликуй, Британия! Ты
можешь гордиться тем, кому все театры Европы
должны воздать честь. Он принадлежит не только
своему веку, но всем временам!" В заключение
поэмы Джонсон восклицает: "Сладостный лебедь
Эйвона! Как чудесно было бы снова увидеть тебя в
наших водах и наблюдать твои так нравившиеся
нашей Елизавете и нашему Джеймсу набеги на
берега Темзы! Но оставайся там; я вижу, как ты
восходишь на небосвод и возникает новое
созвездие! Свети же нам, звезда поэтов..." Более
тщательный разбор этой замечательной поэмы нам
еще предстоит. Пока же отметим, что Уильям
Шакспер жил в Лондоне почти постоянно, а не
"набегами"; к тому же невозможно представить
себе грозную владычицу Британии или ее
преемника, с радостным нетерпением ожидающими
приезда члена актерской труппы в свою столицу. И
еще одна строка - в начале поэмы - заслуживает
пристального внимания: "Ты сам себе памятник
без надгробия..." Она звучит загадочно: ведь
стратфордский настенный памятник только что был
установлен и его упоминает в своем стихотворении
Диггз. Но, выходит для Джонсона этот памятник как
бы не существует вообще: единственным истинным
памятником Потрясающему Копьем являются его имя
и творения, как и при жизни они были его
единственной ипостасью.
Подлинной
достопримечательностью книги стал помещенный на
титульном листе портрет, представленный как
изображение Уильяма Шекспира. Портрет был
выполнен молодым гравером фламандского
происхождения Мартином Дройсхутом (родился в 1601
году). Портрет очень странный и - что особенно
удивительно - совершенно не похож на другое
изображение Шекспира, появившееся незадолго до
того, - стратфордский бюст в храме св. Троицы (и в
первоначальном, и в сегодняшнем его виде).
Лицо маскообразное, лоб
огромный ("как при водянке" - заметил один
шекспировед), широкий подбородок вытянут вниз. На
верхней губе - узкие усики, под нижней губой
штрихами обозначена маленькая бородка; кроме
того, подбородок и верхняя губа как будто
нуждаются в бритье. Плоское, торчащее в сторону
ухо и волосы кажутся наклеенными. Линия овала
лица идет прямо от мочки уха, а за ней - другая,
резко очерченная линия, скрывающаяся вверху за
ухом, а внизу уходящая под подбородок. Поскольку
свет дан с разных сторон, эту линию нельзя
считать естественной, контуром тени; линия
нанесена художником специально и, как считают
нестратфордианцы, она обозначает край маски - для
тех, кто посвящен в тайну портрета. Огромная
голова кажется отделенной от туловища плоским,
напоминающим секиру или блюдо плоеным
воротником. Не менее странное впечатление
производит и одежда "фигуры" (как назвал это
изображение Бен Джонсон). Неправдоподобно узкий
кафтан, богато отделанный шитьем и пуговицами,
никак не похож на одежду человека среднего
сословия. Самое удивительное - одна половина
кафтана показана спереди, другая - сзади (однако
заметили это только в начале XX века специалисты
из лондонского журнала для портных). Мог ли
художник - пусть даже самый неопытный - допустить
такую ошибку*? Нет, это могло быть сделано только
специально, по указанию хитроумных инициаторов
Великого фолио.
*Джон Брофи, автор книги
"Джентльмен из Стратфорда", высказывает
предположение, что "перевернутость" одной
стороны кафтана была придумана художником,
который хотел таким необыкновенным образом
символически указать на раздвоенность души
Барда, "в которой все время как бы спорят между
собой две натуры...".
Некоторые ученые, изучавшие
гравюру Дройсхута, пришли к заключению, что
необыкновенный кафтан и воротник-секира на этом
портрете являются плодом фантазии художника.
Действительно, найти в этом смысле что-то
аналогичное в галерее портретов людей среднего
сословия XVI - XVII веков очень трудно, наверное -
невозможно, не говоря уже об абсолютной
уникальности "раздвоенного" кафтана. Но
нормальные кафтаны сходного покроя и отделки
можно увидеть на портретах нескольких самых
высокопоставленных титулованных аристократов,
например, графов Саутгемптона и Дорсета.
Особенно интересен портрет графа Дорсета работы
И. Оливера (1616), где не только кафтан, но и воротник
имеют некоторое сходство с дройсхутовской
"фантазией", и читатель может в этом
убедиться. Похоже, что Дройсхут видел картину
Оливера и кое-что оттуда позаимствовал*, когда
конструировал портрет Шекспира.
*Воротник на портрете Дорсета
отделан кружевом. Борода и усы Дорсета тоже
похожи по форме на "шекспировские", но они у
графа погуще и выглядят несравненно более
естественно, как и все лицо.
Многочисленные странности
гравюры Дройсхута требуют, конечно, какого-то
объяснения от биографов-стратфордианцев, и они
чаще всего предлагают самое простое - указывают
на молодость Дройсхута (в 1623 году ему было всего 22
года), неопытность, скромные творческие
возможности. Так, С. Шенбаум пишет: "Едва ли он
(Дройсхут. - И.Г.) имел большой опыт в своем
ремесле. Каким образом он получил этот заказ, мы
не знаем; возможно, его гонорар был столь же
скромным, как и его дарование"21. Подобные
утверждения свидетельствуют о слабом знакомстве
некоторых маститых шекспироведов с творческой
биографией Дройсхута. Ведь всего лишь через два
года им была выполнена гравюра-портрет самого
герцога Бэкингема, отличающаяся как
профессиональным мастерством, так и
реалистическим изображением всех деталей
костюма, несомненным сходством лица Бэкингема с
другими его портретами. Уже одно то
обстоятельство, что Дройсхут получил заказ от
первого вельможи королевства (или от кого-то из
его приближенных), говорит о его высокой
репутации как гравера и портретиста.
Рекомендовать Дройсхута герцогу мог кто-то из
инициаторов Великого фолио, от которых Бэкингем,
как мы увидим дальше, был не так далек**.
**Можно указать и на другую -
более известную - работу Мартина Дройсхута -
гравюру, изображающую Джона Донна в смертном
саване (1632). Здесь тоже обращает на себя внимание
не только высокий профессиональный уровень
работы, но и полное сходство этого графического
изображения поэта-священника со скульптурой
работы Николаса Стоуна в соборе св. Павла. Таким
образом, Дройсхут, когда нужно, умел делать
гравюры-портреты без шекспировских
"странностей".
Представить и объяснить публике
столь странный портрет Потрясающего Копьем
взялся все тот же неутомимый Бен Джонсон. Кроме
замечательной поэмы и (вероятно) текста
обращения от имени двух членов актерской труппы
Бен написал еще одно - специальное -
стихотворение "К читателю", помещенное на
развороте с гравюрой Дройсхута. Этот подлинный
маленький поэтический шедевр остроумия и
двусмысленности непросто передать на другом
языке даже в подстрочнике; поэтому кроме
подстрочника полезно будет привести и
английский оригинал. Итак, Джонсон обращается к
читателю: "Эта фигура, которую ты видишь здесь
помещенной,/ Была для благородного Шекспира
вырезана;/ В ней гравер вел борьбу/ С природой,
чтобы превзойти саму жизнь:/ О, если бы только он
смог нарисовать его ум/ Так же хорошо, как он
схватил/ Его лицо; гравюра превзошла бы все,/
Когда-либо написанное на меди,/ Но так как он не
смог, то, читатель, смотри/ Не на его портрет, а в
его книгу/"*.
*"This figure that thou here seest put,
It was for gentle Shakespeare cut;
Wherein the graver had a strife
With nature, to outdo the life:
О, could he but have drawn his wit
As well in brass, as he hath hit
His face; the print would then suprass
All, that was ever writ in brass,
But, since he cannot, reader, look
Not on his picture, but his book".
Некоторые нестратфордианцы
обращают внимание на то, что английское has hit his face
(нашел, схватил его лицо) произносится почти как
has hid his face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсон это
учитывал, предназначая второй вариант для
посвященных. Такой оборот очень хорошо
согласуется с "фигурой", которая "была для
благородного Шекспира вырезана", и с борьбой,
которую пришлось вести художнику, "чтобы
превзойти (выйти за пределы) саму жизнь".
Действительно, зачем бы иначе художнику
потребовалось выходить за пределы жизни,
создавая лицо "фигуры"? Джонсон, указывают
нестратфордианцы, хвалит Дройсхута за то, что
тому удалось создать превосходную маску,
скрывающую подлинного автора, подлинного
Великого Барда, но так как на рисунке невозможно
изобразить его ум, то читателям остается лишь
изучать его произведения. Кстати, в
джонсоновском поэтическом наследии есть
интересное стихотворение22, обращенное к некоему
художнику, которого Джонсон
"инструктирует", как надо изображать то, что
не может позировать. Творя вымышленный образ,
художник состязается с самой природой, пытается
превзойти самую жизнь.
Итак, нестратфордианцы,
указывая на многочисленные странности и
двусмысленности дройсхутовского портрета и
сопровождающего его стихотворения Джонсона,
делают вывод, что портрет "сконструирован"
художником по желанию заказчиков и на нем
изображен вообще не какой-то конкретный человек,
а то, что Джонсон назвал "фигурой" - нарочито
нежизненная маска. Хитроумная гравюра,
сопровождаемая двусмысленным обращением, как бы
подтрунивает над наивным (непосвященным)
читателем, перед глазами которого, как говорит
Джонсон во втором своем стихотворении, невидимый
Шекспир "потрясает своим копьем".
Стратфордианские авторы обычно
стараются "не копаться" в двусмысленностях
джонсоновского обращения к читателю по поводу
портрета, мимоходом отмечая, что Джонсон-де
критически оценивает работу Дройсхута. Иные,
наоборот, считают, что Джонсону гравюра
понравилась, и, вероятно, он нашел в ней сходство
с покойным Бардом - иначе зачем бы он и другие
составители стали ее помешать в Фолио. Такой
авторитет, как С. Шенбаум, в своей обстоятельной
шекспировской биографии касается этого
стихотворения лишь мимоходом, осторожно сообщая:
"Джонсон смог заставить себя написать
несколько превосходных похвальных строк... Без
сомнения, лишь чрезмерно проницательный
читатель обнаружит скрытую насмешку в
заключительных словах Джонсона"23. Да,
действительно, заключительные слова Джонсона
звучат достаточно внятно. Но понимать их можно
далеко не однозначно, особенно в контексте всего
стихотворения и уникальных особенностей
дройсхутовской "фигуры". И вообще, возьмется
ли кто-либо утверждать, что помещать в книге на
видном месте рядом с портретом автора
специальное стихотворение, в котором читателям
рекомендуется на этот портрет не смотреть, - дело
обычное...
Дройсхутовская "фигура"
была перепечатана без изменений в следующем,
Втором фолио, вышедшем через десятилетие, в 1632
году. А еще через восемь лет, в 1640 году, то есть уже
после смерти Бена Джонсона, издатель Джон Бенсон
(интересное совпадение) выпускает собрание (без
больших поэм) поэтических произведений Шекспира;
там же подборка стихотворений, посвященных его
памяти, и гравюра с его изображением - с
инициалами другого гравера. Рисунок этот
малоизвестен и крайне редко воспроизводится
даже в специальной литературе. Черты лица здесь
различимы не так отчетливо, как в Великом фолио
(формат листа октаво - четверть от фолио), но
влияние гравюры Дройсхута бесспорно - особенно в
изображении лица, волос, воротника. Есть и
новшества: голова повернута не вправо, а влево, на
правое плечо накинут плащ; левая рука (в перчатке)
держит оливковую ветвь с плодами, вокруг головы -
подобие ореола.
Под этой гравюрой помещено
короткое стихотворение, иронически
перекликающееся с джонсоновским обращением к
читателю в Великом фолио:
"Эта Тень - и есть
прославленный Шекспир? Душа века,
Предмет восторгов? источник наслаждения? чудо
нашей сцены".
Джонсоновская "фигура"
стала "тенью", и три вопросительных знака
подряд выглядят весьма интригующе. Обращение к
читателю, подписанное инициалами издателя, и
помещенные в книге стихотворения других поэтов
исполнены глубокого преклонения перед Бардом, -
что же могут означать эти двусмысленные,
загадочные вопросительные знаки?
Что касается гравюры Дройсхута,
то этот портрет, формально являющийся
единственным, хоть как-то подтвержденным
современниками, из-за своих подозрительных
странностей недолюбливается шекспировскими
биографами, и они предпочитают ему другие,
относительно которых нет абсолютно никаких
доказательств, что на них действительно
запечатлен Шекспир (или Шакспер), но зато
изображенные на них неизвестные мужчины
безусловно похожи на живых людей того времени. О
портретах, когда-то украшавших музейные стены и
страницы роскошных шекспировских переизданий и
оказавшихся фальсификациями, я уже говорил. Из
других наиболее известны так называемые
чандосский и графтонский портреты. На
графтонском есть надпись, из которой явствует,
что изображенному на нем молодому человеку в 1588
году было 24 года, то есть столько же, сколько и
Шаксперу. Этого оказалось достаточно, чтобы уже
известный нам шекспировед Довер Уилсон
поддержал предположение, что на полотне
представлен молодой Шекспир. Уилсон писал:
"Однако никакого подтверждения этому не
существует, и я не прошу читателя верить в
подлинность портрета и не хочу даже убеждать в
этом. Единственное, что я полагаю, - он помогает
забыть стратфордский бюст".
В этом интересном высказывании
маститого ученого отметим его недовольство
существующими реалиями. Он (как и некоторые
другие стратфордианские авторитеты) не
удовлетворен ни стратфордским бюстом (о его
первоначальном варианте он даже не упоминает), ни
дройсхутовской гравюрой, так как они не
соответствуют его представлению о Шекспире, и
поэтому он хотел бы верить в подлинность других
портретов, более соответствующих этому
представлению, несмотря на отсутствие каких-либо
серьезных оснований. Впрочем, Уилсон пытался
какие-то основания все же найти. Он произвел
измерения, вычислил пропорции частей лица на
графтонском портрете и нашел, что эти пропорции
совпадают с соответствующими пропорциями у
стратфордского бюста (в его настоящем виде!) и на
дройсхутовской гравюре. Таким образом, несмотря
на бросающееся в глаза несходство этих трех
изображений, у них, как утверждал Уилсон,
совпадают "пропорции частей лица".
В отличие от Уилсона, некоторые
другие шекспироведы не критикуют дройсхутовскую
гравюру и даже пытаются "оживить"
изображенную на ней "фигуру", воспроизводя
увеличенные репродукции отдельных ее частей -
например, одно лицо, но без волос, без воротника и
пресловутого кафтана, придающих, как писал А.А.
Аникст, "облику Шекспира скованный и
одеревенелый вид". Я не говорю уже о
всевозможных стилизованных преображениях этого
портрета современными
художниками-иллюстраторами. Не обошли своим
вниманием дройсхутовскую гравюру и любители
"преображений" другого сорта -
фальсификаторы реликвий. Давно высказывалось
предположение, что Дройсхут делал свою гравюру с
какого-то прижизненного портрета Шекспира. И вот,
во второй половине прошлого века такой
"первопортрет" действительно появился
Некто миссис Флауэр приобрела и подарила
Шекспировскому мемориалу, а сотрудник Мемориала
Эдгар Флауэр представил экспертам живописный
портрет (масло, на деревянной доске), чрезвычайно
похожий на дройсхутовскую гравюру, с надписью в
левом верхнем углу "Уилм Шекспир".
Авторитетные эксперты Британского музея и
Национальной картинной галереи признали картину
подлинной, написанной при жизни Шекспира. Это
была сенсация - наконец-то найден портрет
Шекспира, да еще с его именем, а заодно
развеиваются зловредные подозрения насчет
странностей дройсхутовского творения! Картина с
соответствующей разъясняющей табличкой была
экспонирована в Национальной картинной галерее,
а знаменитый шекспировед Сидни Ли поместил ее
репродукцию на фронтисписе своего главного
труда "Жизнь Шекспира" (1898); долгое время
потом такие репродукции украшали различные
переиздания Шекспира и труды о нем на разных
языках. Однако существовали и обосновывались
сомнения в аутентичности этого портрета; но
только в 1966 году было произведено его
исследование с применением рентгеновских лучей,
показавшее, что под портретом находится другая
картина - Мадонна с младенцем, вероятно, работы
какого-то рядового итальянского мастера XVI века.
Предположение, что какой-то художник при жизни
Шекспира (или Шакспера) вздумал писать его
портрет поверх старой итальянской картины,
достаточно фантастично - гораздо проще и дешевле
писать портрет на новом холсте или доске. По ряду
других признаков специалисты заключили, что
"портрет" создан гораздо позже гравюры -
вероятней всего, уже в следующем столетии, то
есть сфабрикован специально. За основу была
взята дройсхутовская гравюра, в старой же
итальянской картине фальсификаторов, очевидно,
интересовала лишь потемневшая от времени
деревянная панель. Впрочем, защитники
флауэровского портрета не перевелись и после
этого: теперь они надеются, что анализ пигмента
или какое-то другое чудо восстановят репутацию
"ценнейшего и достовернейшего из всех
изображений Великого Барда"... Итак,
стратфордский памятник и Великое фолио - две
важнейшие посмертные реалии, лежащие на
пересечении творческой биографии Уильяма
Шекспира и документальной биографии Уильяма
Шакспера, - свидетельствуют, что, несмотря на
очевидную несовместимость этих личностей, между
ними действительно существует какая-то
интригующая связь. Стратфордский культ возник не
случайно. Через несколько лет после смерти
Шакспера, когда о нем уже мало кто помнил, некие
влиятельные люди специально позаботились о том,
чтобы потомки принимали его за Великого Барда (к
тому времени тоже ушедшего из жизни). И своей цели
они, как мы знаем, достигли. Надолго.