- Ты куда?
      - Скоро вернусь, - крикнула Джин и скрылась за углом.
      Она плохо знала Лондон и взяла первое попавшееся такси, которое привезло ее на Итон-сквер, к огромному мрачному особняку. Она отпустила машину и позвонила.
      - Лорд Саксенден в городе?
      - Да, миледи, но его нет дома.
      - Когда он вернется?
      - Его светлость будет к обеду, но...
      - Тогда я подожду.
      - Простите... миледи...
      - Не миледи, - поправила Джин, вручая слуге карточку. - Но он все равно меня примет.
      Слуга заколебался, Джин пристально посмотрела ему в глаза, и он выдавил:
      - Прошу вас, пройдите сюда, ми..." мисс.
      Джин вошла вслед за ним. Комната была небольшая и почти пустая: золоченые стулья в стиле ампир, канделябры, два мраморных столика - больше ничего.
      - Как только он придет, вручите ему, пожалуйста, мою карточку.
      Слуга собрался с духом:
      - Его светлость будет очень стеснен временем.
      - Не больше, чем я. Об этом не беспокойтесь.
      И Джин уселась на раззолоченный стул. Слуга удалился. Поглядывая то на темнеющую площадь, то на мраморные с позолотой часы, девушка сидела, стройная, энергичная, подтянутая, и сплетала длинные пальцы смуглых рук, с которых сняла перчатки. Слуга вошел снова и опустил шторы.
      - Может быть, мисс угодно что-нибудь передать или оставить записку? - предложил он.
      - Благодарю вас, нет.
      Он постоял, словно раздумывая, есть ли при ней оружие.
      - Мисс Тесберг? - спросил он.
      - Мисс Тесбери, - поправила Джин и подняла глаза. - Лорд Саксенден меня знает.
      - Понятно, мисс, - поторопился ответить слуга и ушел.
      Когда девушка вновь услышала голоса в холле, стрелки часов уже доползли до семи. Дверь распахнулась, и вошел лорд Саксенден с карточкой Джин в руках и с таким выражением лица, словно всю жизнь ожидал ее визита.
      - Страшно рад! - воскликнул он. - Страшно рад!
      Джин подняла глаза, подумала: "Замурлыкал, сухарь!" - и подала руку.
      - Вы чрезвычайно любезны, что согласились принять меня.
      - Помилуйте!
      - Я решила сообщить вам о своей помолвке с Хьюбертом Черрелом. Помните его сестру? Она гостила у Монтов. Слышали вы о нелепом требовании выдать его как преступника? Это настолько глупо, что не заслуживает даже обсуждения. Он выстрелил ради самозащиты. У него остался ужасный шрам. Он может показать его вам в любую минуту.
      Лорд Саксенден пробурчал нечто невнятное. Глаза его словно подернулись льдом.
      - Словом, я хотела просить вас прекратить эту историю. Власть у вас для этого есть, я знаю.
      - Власть? Ни малейшей... Никакой.
      Джин улыбнулась:
      - Конечно, у вас есть власть. Это же каждый знает. Для меня это страшно важно.
      - Но тогда, в Липпингхолле, вы не были помолвлены?
      - Нет.
      - Все это так внезапно.
      - Может ли помолвка не быть внезапной?
      Джин, вероятно, не поняла, как подействовало ее сообщение на человека, которому за пятьдесят и который вошел в комнату с надеждой, пусть даже неясной, что произвел впечатление на молодую девушку. Но Джин поняла, что она не та, за кого он ее принимал, и что он не тот, за кого принимала его она. Лицо пэра приняло осторожное и учтивое выражение.
      "Он поупрямей, чем я думала", - решила Джин и, переменив тон, холодно сказала:
      - В конце концов, капитан Черрел - кавалер ордена "За боевые заслуги" и один из вас. Англичане не оставляют друг друга в беде, не так ли? Особенно когда они учились в одной школе.
      Это поразительно меткое замечание в момент, когда рушились все иллюзии, произвело должное впечатление на того, кого прозвали Бантамским петухом.
      - Вот как? - удивился он. - Он тоже из Хэрроу?
      - Да. И вы знаете, как ему досталось в экспедиции. Динни читала вам его дневник.
      Красное лицо лорда побагровело, и он сказал с неожиданным раздражением:
      - Вы, молодые девушки, видимо, полагаете, что у меня, только одна забота - вмешиваться в дела, к которым я не имею касательства. Выдачей преступников занимается юстиция.
      Джин взглянула на него из-под ресниц, и несчастный пэр заерзал на стуле с таким видом, словно вознамерился втянуть голову в плечи.
      - Что я могу? - проворчал он. - Меня не послушают.
      - А вы попробуйте, - отрезала Джин. - Есть люди, которых всегда слушают.
      Глаза лорда Саксендена чуть-чуть выкатились.
      - Вы говорите, у него шрам? Где?
      Джин закатала левый рукав:
      - Вот отсюда и до сих пор. Он выстрелил, когда этот человек бросился на него вторично.
      - Гм-м...
      Не сводя глаз с руки девушки, он повторил это глубокомысленное замечание. Оба умолкли. Наконец Джин в упор спросила:
      - Вы хотели бы, чтобы вас выдали, лорд Саксенден?
      Он сделал нетерпеливый жест:
      - Это дело официальное, юная леди.
      Джин опять посмотрела на него:
      - Значит, правда, что ни в каком случае ни на кого нельзя повлиять?
      Пэр рассмеялся.
      - Приходите позавтракать со мной в ресторан "Пьемонт" послезавтра, нет, через два дня, и я сообщу вам, удалось ли мне что-нибудь сделать.
      Джин умела останавливаться вовремя: на приходских собраниях она никогда не говорила дольше, чем нужно. Она протянула лорду руку:
      - Я вам так признательна. В час тридцать?
      Лорд Саксенден растерянно кивнул. В этой девушке была прямота, которая импонировала тому, чье существование протекало среди государственных деятелей, блистающих ее отсутствием.
      - До свидания! - сказала Джин.
      - До свидания, мисс Тесбери. Желаю счастья.
      - Благодарю. Это будет зависеть от вас. Не так ли?
      И, прежде чем Пэр успел ответить, она уже была за дверью. Джин шла обратно, не испытывая ни малейшего смятения, мысль ее работала четко и ясно: она не привыкла полагаться на других, когда нужно устраивать собственные дела. Сегодня же вечером она должна повидать Хьюберта. Вернувшись домой, девушка прошла к телефону и вызвала "Кофейню".
      - Ты, Хьюберт? Говорит Джин.
      - Слушаю, дорогая.
      - Приходи сюда после обеда. Нужно повидаться.
      - К девяти?
      - Да. Привет. Все.
      И Джин повесила трубку.
      Пора было идти переодеваться, но девушка немного помедлила, словно подтверждая свое сходство с тигрицей. Она и в самом деле казалась воплощением юности, крадущейся навстречу своему будущему. Гибкая, упорная, цепкая, она чувствовала себя как дома в изысканно стильной гостиной Флер и оставалась не менее чуждой ее атмосфере, чем настоящая тигрица.
      Всякий обед, на котором одни сотрапезники чем-то серьезно встревожены, а другие об этом знают, вызывает у присутствующих желание свести разговор к самым общим темам. О Ферзе никто не вспомнил, и Эдриен ушел сразу же после кофе. Динни проводила его до дверей:
      - Спокойной ночи, дядя, милый. Я буду спать буквально на чемодане. Такси здесь можно достать немедленно. Обещайте мне, что не будете беспокоиться.
      Эдриен улыбнулся, но вид у него был измученный. Джин перехватила Динни на пороге и выложила ей новости о Хьюберте. Первое, что почувствовала его сестра, было полное отчаяние; затем оно сразу же сменилось пылким негодованием.
      - Какое беспредельное хамство!
      - Да! - подтвердила Джин. - Хьюберт будет с минуты на минуту. Нам надо поговорить наедине.
      - Тогда ступайте в кабинет. Я предупрежу Майкла. Ему следовало бы сделать запрос в палате. Только там сейчас каникулы, и вообще она заседает тогда, когда не надо.
      Джин встретила Хьюберта в холле. Когда он поднялся вместе с ней в кабинет, вдоль стен которого в тисненых переплетах размещалась мудрость трех последних поколений, она усадила жениха в самое покойное кресло Майкла, прыгнула к нему на колени и провела несколько минут, обвив его шею руками и почти не отрываясь от его губ.
      - Хватит, - сказала она, поднимаясь и раскуривая две сигареты - ему и себе. - Из этой затеи с твоей выдачей, Хьюберт, ничего не выйдет.
      - Но предположим, что выйдет...
      - Не выйдет. А если выйдет, тем больше у нас оснований немедленно пожениться.
      - Девочка моя милая, я не могу это сделать.
      - Должен. Или ты думаешь, что тебя выдадут, - это, разумеется, абсурд, - а я останусь? Нет, я поеду с тобой тем же пароходом - как жена или не жена, неважно.
      Хьюберт поднял на нее глаза:
      - Ты - чудо! Но...
      - Знаю, знаю: твой отец, твое рыцарство, твое желание сделать меня несчастной ради моей же пользы и так далее! Я видела твоего дядю Хилери. Он готов нас обвенчать. А ведь он священник и человек с опытом. Теперь слушай. Я расскажу ему о новом повороте дела, и если он все-таки согласится, мы венчаемся. Завтра утром идем к нему.
      - Но...
      - Опять "но"? Ему-то уж ты можешь доверять. Он, по-моему, настоящий человек.
      - Да, - подтвердил Хьюберт. - Второго такого нет.
      - Вот и прекрасно. Значит, договорились. Теперь опять можно целоваться.
      Джин снова уселась к жениху на колени, и, если бы не ее острый слух, их и застали бы в таком положении. Однако, когда Динни открыла дверь. Джин уже разглядывала висевшую на стене "Белую обезьяну", а Хьюберт вытаскивал портсигар.
      - Замечательная обезьяна! - воскликнула Джин. - Динни, мы венчаемся, несмотря на эту новую ерунду, если только ваш дядя Хилери не раздумает. Пойдешь к нему утром с нами?
      Динни посмотрела на Хьюберта. Тот встал.
      - Она безнадежна, - объявил он. - Я ничего не могу с ней поделать.
      - И без нее - тоже. Ты только вообрази, Динни! Он думал, что я не поеду с ним, если случится самое худшее и его выдадут. Честное слово, мужчины ужасно похожи на детей.
      - Я очень рада.
      - Все зависит от дяди Хилери, - сказал Хьюберт. - Ты понимаешь это, Джин?
      - Да. Он опытней нас в жизни. Как скажет, так и сделаем. Динни, отвернись. Я поцелую Хьюберта на прощанье, - ему пора.
      Динни отвернулась.
      - Ну, все, - сказала Джин.
      Они спустились вниз, и вскоре после этого девушки отправились спать. Их комнаты располагались рядом и были обставлены с присущим Флер вкусом. Подруги немного поговорили, расцеловались и разошлись. Динни неторопливо стала раздеваться.
      В домах, окружающих тихую площадь, светились лишь немногие окна: здесь жили преимущественно члены парламента, которые сейчас разъехались на каникулы. Ветер не колыхал темные ветви деревьев; сквозь открытое окно воздух вливался в комнату Динни, не принося с собой ночного покоя, и шум большого города не давал утихнуть звенящим впечатлениям этого долгого дня.
      "Я бы не могла жить вместе с Джин", - подумала Динни, но тут же, справедливости ради, прибавила: "А Хьюберт может. Ему именно это и нужно". Девушка скорбно усмехнулась. Что еще остается делать, раз тебя выжили? Она лежала в постели, размышляя о тревоге и отчаянии Эдриена, о Диане и об этом несчастном - ее муже, жаждущем ее и отрезанном от нее, отрезанном от всех. В темноте Динни чудились его пляшущие зрачки, горящий и напряженный взгляд - глаза человека, который истосковался по семье, по покою и не находит ни того, ни другого. Девушка с головой укрылась одеялом и, чтобы успокоиться, принялась повторять про себя детскую песенку:
      Упрямица Мери, глазам я не верю:
      Уже расцветает твой сад.
      И мак, и ромашка, и белая кашка
      На клумбах, качаясь, стоят.
      XIX
      Если бы, проникнув в душу Хилери Черрела, викария прихода святого Августина в Лугах, вы исследовали ее тайники, скрытые под внешним обликом, словами и жестами, то оказалось бы, что он по существу не верит в полезность своей самоотверженной деятельности. Но у него в крови была потребность чему-то служить - служить так, как служат все, кто рожден руководить и возглавлять. Подобно сеттеру, который без всякой предварительной тренировки берет след, как только его выведут на прогулку, или догу, который сразу же пускается за лошадью, как только хозяин выезжает верхом, Хилери, отпрыск рода, на протяжении многих поколений руководившего различными областями социальной жизни, инстинктивно стремился изматывать себя, вечно кем-то распоряжаясь, что-то возглавляя, трудясь для ближних и не надеясь на то, что в своей общественной и пастырской деятельности ему удастся сделать больше, чем требует от него долг. В век, когда все поставлено под сомнение и каждого из нас непреодолимо тянет посмеяться над кастой и традициями, Хилери олицетворял старый порядок вещей, поколение, приученное влачить свою ношу не потому, что это полезно для других или выгодно для себя, а потому что отказ от этого равносилен дезертирству. Хилери никогда не приходила в голову мысль оправдывать или объяснять то служение или, вернее, рабство, на которые были обречены и он сам, и его отец дипломат, и его дядя епископ, и его братья - солдат, хранитель музея и судья (Лайонел только что получил назначение). Он полагал, что все они просто обязаны тянуть лямку. Кроме того, профессия каждого из них давала им известные преимущества, о которых он не забывал, хотя в глубине души и догадывался, что последние существуют скорее на словах, чем на деле.
      На следующий день после возвращения Ферза Хилери просматривал свою обширную почту, когда около половины десятого утра Эдриен вошел в его довольно убогий кабинет. У Эдриена было немало друзей-мужчин, но лишь один Хилери до конца понимал его положение и считался с его переживаниями. Разница между братьями составляла всего два года, в детстве они крепко дружили; оба были альпинистами и еще в довоенные времена привыкли делить вдвоем трудности опасных восхождений и еще более опасных спусков; оба побывали на войне - Хилери во Франции как полковой капеллан, Эдриен, владевший арабским языком, - на Востоке как офицер связи; оба обладали совершенно разными темпераментами, что всегда способствует прочности дружеских чувств; оба не отличались склонностью к долгим душевным излияниям и поэтому немедленно перешли к делу.
      - Что нового? - спросил Хилери.
      - Звонила Диана. Говорит, что все тихо. Но рано или поздно напряжение, которое он испытывает, находясь под одной крышей с Дианой, сломит его. Сейчас с него еще довольно сознания, что он свободен и вернулся домой, но больше чем на неделю этого не хватит. Я поеду, поговорю в лечебнице, но там скажут только то, что мы и сами знаем.
      - Прости, старина, но полезней всего ему была бы нормальная жизнь с нею.
      Лицо Эдриена дрогнуло.
      - Хилери, это выше человеческих сил. В таких отношениях есть что-то невыразимо жестокое. Нельзя требовать их от женщины...
      - Если только бедняга не выздоровел окончательно.
      - Решать не ему, не тебе, не мне, а ей. Но такого никто не вынесет. Не забывай, через какие муки она прошла, пока он не попал в лечебницу. Его нужно как-нибудь удалить, Хилери.
      - Проще ей самой поискать себе пристанище.
      - Никто, кроме меня, ей его не предоставит, а это самый верный способ опять свести его с ума.
      - Если ее не пугают наши условия, мы можем взять ее к себе, - сказал Хилери.
      - А детей?
      - Распихаем куда-нибудь. Но он вряд ли выдержит, оставшись один, без всякого дела. Работать он в состоянии?
      - Едва ли. Четыре таких года любого сломят. Да и кто даст ему работу? Эх, если бы убедить его переехать ко мне!
      - Динни и эта другая девушка сказали, что он выглядит и разговаривает нормально.
      - В известной мере - да. Может быть, в лечебнице что-нибудь посоветуют.
      Хилери взял брата за руку:
      - Это ужасно для тебя, старина. Но десять против одного - все кончится не так скверно, как мы предполагаем. Я поговорю с Мэй, а ты поезжай в лечебницу. Если сочтешь, что Диане стоит перебраться к нам, предложи ей.
      Эдриен прижал к себе руку Хилери:
      - Я пошел, а то опоздаю на поезд.
      Оставшись один, Хилери нахмурился. На своем веку он столько раз убеждался в неисповедимости путей провидения, что в своих проповедях давно перестал называть их благими. С другой стороны, он видел множество невзгод и столько же людей, побежденных невзгодами, но тем не менее живших совсем неплохо. Поэтому он был убежден, что человек склонен преувеличивать свои горести и что все потерянное обычно так или иначе наверстывается. Главное - держаться и не падать духом.
      В эту минуту к нему постучалась вторая посетительница - девушка Миллисент Пол, которая потеряла работу у Петтера и Поплина, несмотря на то что была оправдана: утрата доброго имени не восполняется официальным признанием невиновности.
      Она явилась к назначенному часу в опрятном синем платье и, видимо, без гроша в кармане и теперь ожидала, когда ей начнут читать мораль.
      - Ну, Милли, как сестра?
      - Вчера уехала, мистер Черрел.
      - А ей уже можно было ехать?
      - Едва ли, но она сказала, что если не поедет, то, наверное, тоже потеряет работу.
      - Не понимаю - почему?
      - Она сказала, что если еще задержится, то хозяева подумают, что она тоже замешана в том деле.
      - Так. А как же с тобой? Поедешь в деревню?
      - Ой, нет.
      Хилери взглянул на нее. Хорошенькая девушка: стройные фигурка и ножки, беспечный рот. Она смотрела на него открыто, без тени смущения, словно собиралась вступить в законный брак.
      - Есть у тебя друг, Милли?
      Девушка улыбнулась:
      - Не очень надежный, сэр.
      - Не хочет жениться?
      - Насколько я понимаю, нет.
      - А ты?
      - Мне не к спеху.
      - Есть у тебя какие-нибудь планы?
      - Я бы хотела... в общем, я бы хотела быть манекенщицей.
      - Я думаю! У Петтера тебе дали рекомендацию?
      - Да, сэр" Они сказали, что им жалко меня увольнять, но раз уж про это столько писали в газетах, то для других девушек...
      - Понятно. Так вот, Милли, ты сама виновата, что попала в эту историю. Я заступился за тебя, потому что тебе пришлось туго, но я не слепой. Обещай мне, что такое, не повторится. Ведь это первый шаг к гибели.
      Девушка ответила именно так, как предполагал священник, - молчанием.
      - Сейчас я сведу тебя к жене. Посоветуйся с ней. Если не найдешь себе работу вроде прежней, мы тебя определим куда-нибудь подучиться и устроим официанткой. Подойдет это тебе?
      - Я бы с удовольствием...
      Она бросила на него взгляд - полузастенчивый, полуулыбающийся, и Хилери пришло в голову: "Девушек с таким лицом должно обеспечить государство. Иного пути уберечь их нет".
      - По рукам, Милли, и запомни, что я сказал. Твои родители были моими друзьями, и ты будешь достойна их.
      - Да, мистер Черрел.
      "Как бы не так! - подумал Хилери и проводил девушку через прихожую в столовую, где его жена работала за пишущей машинкой. Вернувшись в кабинет, он выдвинул ящик письменного стола, достал пачку счетов и приготовился к схватке с ними: он не мог избежать ее, потому что на земле были места, где казначейским билетам придавалось большее значение, чем в этом сердце трущоб христианского мира, чья религия презирает деньги.
      "Полевые лилии не трудятся, не прядут, но все равно попрошайничают. - Хилери усмехнулся. - Где" черт побери, добыть столько, чтобы комитет дотянул до конца года?" Проблема еще не была разрешена, как горничная уже доложила:
      - Капитан и мисс Черрел и мисс Тесбери.
      "Ну и ну! - удивился про себя Хилери. - Они не теряют времени".
      Он не видел племянника с тех пор, как тот возвратился из экспедиции Халдорсена, и угрюмый вид постаревшего Хьюберта потряс его.
      - Поздравляю, старица! - воскликнул он. - Я кое-что слышал вчера о твоих намерениях.
      - Дядя, - объявила Динни, - приготовьтесь к роли Соломона.
      - Репутация Соломона как мудреца - это, возможно, самая сомнительная вещь в истории, моя непочтительная племянница. Прими во внимание число его жен. Итак?
      - Дядя Хилери, - сказал Хьюберт, - мне стало известно, что может последовать приказ о выдаче меня как преступника. Я ведь застрелил погонщика мулов. Джин хочет немедленно венчаться несмотря на это...
      - Нет, из-за этого, - вставила Джин.
      - Я же считаю, что в сущности поступаю очень рискованно и нечестно по отношению к ней. Мы решили все изложить вам и сделать так, как вы найдете нужным.
      - Весьма признателен, - буркнул Хилери. - Почему именно я?
      - Потому что вы помогаете попасть в рай людям, ожидающим его, чаще, чем кто-либо другой, за исключением полицейского судьи, - ответила Динни.
      Хилери скорчил гримасу:
      - Ты так хорошо знаешь священное писание, Динни, что могла бы вспомнить об игольном ушке и верблюде. Однако...
      Он посмотрел на Джин, потом на Хьюберта и опять на Джин.
      - Нам нельзя ждать, - отрезала Джин. - Если его возьмут, я все равно поеду за ним.
      - Серьезно?
      - Разумеется.
      - Можешь ты помешать этому, Хьюберт?
      - Думаю, что нет.
      - Значит, любовь с первого взгляда, молодые люди?
      Ни Хьюберт, ни Джин не ответили, но Динни подтвердила:
      - Вот именно. Я заметила это с крокетной площадки в Липпингхолле.
      Хилери кивнул:
      - Что ж, это не так уж плохо. Со мной получилось то же самое, и я об этом никогда не сожалел. Тебя действительно могут выдать как преступника, Хьюберт?
      - Нет, - сказала Джин.
      - Хьюберт?
      - Не уверен. Вы знаете, у меня остался шрам. Отец встревожен, но многие люди делают все, что в их силах.
      И молодой человек закатал рукав.
      Хилери кивнул:
      - Твое счастье.
      Хьюберт усмехнулся:
      - Тогда и в том климате это, поверьте, не было счастьем.
      - Достали вы разрешение?
      - Еще нет.
      - В таком случае доставайте. Я окручу вас.
      - Серьезно?
      - Да. Может быть, я и не прав, но вряд ли.
      - Вы правы! - Джин пожала ему руку. - Устроит вас завтра в два часа, мистер Черрел?
      - Дайте сообразить.
      Хилери полистал записную книжку и кивнул.
      - Великолепно! - вскричала Джин. - Хьюберт, едем за разрешением.
      - Я страшно признателен вам, дядя, если только вы действительно считаете, что это не подло с моей стороны.
      - Мой дорогой мальчик, - ответил Хилери, - когда имеешь дело с такой девушкой, как Джин, надо быть готовым к скоропалительным решениям. Au revoir, и да благословит вас обоих господь!
      Когда они вышли, он повернулся к племяннице:
      - Я очень тронут, Динни. Комплимент был очаровательный. Кто его придумал?
      - Джин.
      - Значит, она либо очень хорошо, либо очень плохо разбирается в людях. Как - не могу сказать. Быстро сработано: вы явились в десять пять, сейчас - десять четырнадцать. Не помню, приходилось ли мне распорядиться двумя жизнями за более короткий срок. У Тесбери с наследственностью в порядке?
      - Да, только все они чуточку слишком стремительные.
      - В общем, я таких люблю, - одобрил Хилери. - Мужественный человек обычно все делает с налета.
      - Как в Зеебрюгге.
      - Ах, да, да! Там ведь есть брат моряк, не правда ли?
      Ресницы Динни затрепетали.
      - Он еще не пришвартовался к тебе?
      - Пытался несколько раз.
      - И что же?
      - Я не из стремительных, дядя.
      - Значит, лучше тяжеловоз, чем рысак?
      - Да, лучше.
      Хилери с нежностью улыбнулся любимой племяннице:
      - Синие глаза - верные глаза. Я еще обвенчаю тебя, Динни. А теперь извини - мне нужно повидать одного человека. Бедняга нарвался на неприятности с покупкой в рассрочку. Впутался в одно дело, а выпутаться не может и плавает в нем, как собака в пруду с крутыми берегами. Между прочим, девушка, которую ты на днях видела в суде, сейчас сидит в столовой с твоей теткой. Хочешь еще раз взглянуть на нее? Боюсь, что она - неразрешимая загадка. В переводе это означает - представительница рода человеческого. Попробуй раскуси ее.
      - Я-то не прочь, да она не даст.
      - Не уверен. Вы обе - девушки, и ты могла бы из нее кое-что вытянуть. Я не удивлюсь, если это будет по преимуществу дурное. Конечно, то, что я сказал, цинично, - прибавил он. - Но цинизм облегчает душу.
      - Без него нельзя, дядя.
      - Он - то преимущество, которое католики имеют перед нами. Ну, до свидания, дорогая. Увидимся завтра в церкви.
      Спрятав свои счета, Хилери проводил девушку в прихожую, открыл дверь столовой, объявил: "Дорогая, у нас Динни!" - и вышел из дому с непокрытой головой.
      XX
      Девушки вышли из дома священника вместе и направились к Саутсквер, где собирались попросить у Флер еще одну рекомендацию.
      - Знаете, - сказала Динни, преодолевая застенчивость, - на вашем месте я просто потребовала бы ее у кого-нибудь из начальства по работе. Не понимаю, за что у вас отняли место.
      Девушка искоса посмотрела на нее, словно взвешивая, стоит ли сказать ей правду.
      - Насчет меня пошли разговоры, - выдавила она наконец.
      - Да, я случайно попала в суд в тот день, когда вас оправдали. Помоему, безобразие, что вас притащили туда.
      - Я вправду заговорила с мужчиной, - неожиданно призналась девушка. - Мистеру Черрелу я не сказала, но так оно и было. Мне тогда совсем уж стало тошно от безденежья. Вы считаете, что это нехорошо с моей стороны?
      - Видите ли, я лично не заговорила бы из-за одних денег.
      - Да ведь вы в них никогда не нуждались по-настоящему.
      - Вероятно, вы правы, хотя их у меня совсем не много.
      - Лучше уж так, чем воровать, - угрюмо бросила девушка. - Что тут такого, в конце-то концов? Это сразу забывается, - я, во всяком случае, так думала. Ведь про мужчину за это никто плохого не говорит, и ничего ему не бывает. А вы не расскажете миссис Монт о том, что я вам сказала?
      - Разумеется, нет. Вам было очень трудно, да?
      - Жутко. Мы с сестрой еле-еле сводим концы с концами, если обе работаем. Она проболела пять недель, а тут я еще потеряла кошелек. Там было целых тридцать шиллингов. Ей-богу, я не виновата.
      - Да, вам не повезло.
      - Чертовски! Будь я на самом деле такая, думаете, они замели бы меня? Все получилось потому, что я еще зеленая. Держу пари, девушкам из общества не приходится этим заниматься, когда их поджимает.
      - Ну, наверно, и там бывают девушки, которые не побрезгуют любым путем увеличить свои доходы. Но все равно я считаю, что это можно сделать только по любви. Впрочем, у меня, наверное, старомодные взгляды.
      Девушка снова окинула ее долгим и на этот раз чуть ли не восхищенным взором:
      - Вы - леди, мисс. Скажу честно, я и сама не прочь быть леди, да ведь кем родился, тем и помрешь.
      Динни поморщилась:
      - А, далось вам это слово! Самые подлинные леди, каких я знавала, - это старые фермерши.
      - Правда?
      - Да. Я считаю, что некоторые лондонские продавщицы не уступают любой леди.
      - Знаете, между ними попадаются ужасно симпатичные девушки. Например, моя сестра. Она куда лучше меня. Никогда бы на такое не пошла. Ваш дядя мне кое-что растолковал, только я не могу на себя положиться. Не люблю отказываться от удовольствий. Да и зачем?
      - Весь вопрос в одном: что такое удовольствие. Случайный мужчина - это не удовольствие. Скорее наоборот.
      Девушка кивнула:
      - Это верно. Но когда некуда деваться, пойдешь и на такое, на что не согласишься в другое время. Можете мне поверить.
      Настала очередь Динни кивнуть.
      - Мой дядя - славный человек, правда?
      - Настоящий джентльмен - никому не навязывает свою религию и всегда готов сунуть руку в кошелек, если там что-нибудь есть.
      - Думаю, что это случается не часто, - вставила Динни. - Наша семья довольно бедна.
      - Не деньги делают джентльмена.
      Динни выслушала это замечание без особого восторга: ей уже приходилось его слышать.
      - Давайте-ка сядем в автобус, - сказала она.
      День был солнечный, и девушки поднялись на крышу.
      - Нравится вам новая Риджент-стрит? - спросила Динни.
      - О да! По-моему, замечательная улица.
      - А разве старая вам не больше нравилась?
      - Нет. Она была унылая и желтая - вся на один манер.
      - Зато непохожая на другие улицы. Однообразие подходило к ее кривизне.
      Девушка, видимо, сообразила, что речь коснулась вопросов вкуса. Она заколебалась, затем упрямо сказала:
      - По-моему, она теперь гораздо светлее. Больше движения, все не так казенно.
      - Вот как!
      - Люблю ездить на крыше автобуса, - продолжала девушка. - Отсюда больше видно. Жизнь-то идет. Верно?
      Эти слова, произнесенные Милли с характерным акцентом лондонских предместий, обрушились на Динни словно удар грома. Разве ее собственная жизнь не была размечена заранее? Какой риск, какие приключения ей суждены? Люди, чья судьба зависит от их работы, живут куда интереснее. Ее же работа до сих пор состояла в отсутствии всякой работы. И, подумав о Джин, Динни сказала:
      - Боюсь, что я веду очень монотонную жизнь. Мне кажется, я вечно чего-то ожидаю.
      Девушка опять украдкой взглянула на нее:
      - Вам-то уж, наверно, скучать не приходится. Такая хорошенькая!
      - Хорошенькая? У меня нос вздернутый.
      - Пустяки. Зато в вас есть стиль, а это - все. Я всегда считала, что красота - это полдела. Главное - стиль.
      - Я бы предпочла красоту.
      - Ой, нет. Красивым всякий может быть.
      - Но не всякий бывает.
      И, взглянув на девушку в профиль, Динни прибавила:
      - Вот вам повезло.
      Девушка помолчала.
      - Я сказала мистеру Черрелу, что хотела бы стать манекенщицей, но он, по-моему, не очень это одобряет.
      - Признаюсь откровенно, это самая худшая из всех бесполезных профессий. Переодеваться перед кучей раздраженных женщин! Фу!
      - Кому-то же нужно этим заниматься, - с вызовом возразила ее собеседница. - Я сама люблю одеться. Без знакомств такое место не получишь. Может быть, миссис Монт похлопочет за меня? Господи, какая манекенщица вышла бы из вас, мисс! Вы такая тоненькая и стильная!
      Динни рассмеялась. Автобус остановился на углу Уайтхолла и Вестминстер-стрит.
      - Нам выходить. Вы бывали в Вестминстерском аббатстве?
      - Нет.
      - Не зайти ли нам туда, пока его не снесли и не настроили здесь жилых домов или кино?
      - А что, уже собираются?
      - К счастью, покамест об этом думают только про себя. Сейчас даже идут разговоры о реставрации.
      - Шикарное место! - воскликнула девушка, но у стен аббатства на нее низошло молчание, и она не нарушила его, даже когда они вошли. Динни наблюдала за Миллисент: задрав голову, та созерцала памятники Четему и его соседу.
      - Кто этот голый старикан с бородой?
      - Нептун. Это символ. Знаете: "Правь, Британия, морями".
      - Ну и ну!
      Они шли все дальше, пока пропорции древнего храма не предстали им во всем величии.
      - Бог ты мой, до чего же здесь много всякой всячины!
      - Да, это настоящая лавка древностей. Здесь собрана вся история Англии.
      - Только ужасно темно. И столбы такие грязные, верно?
      - Заглянем в Уголок поэтов? - предложила Динни.
      - А что это такое?
      - Место, где хоронят великих писателей.
      - За то, что они писали стихи? - удивилась девушка. - Умора!
      Динни промолчала. Она не находила это таким уж уморительным - коекакие стихи были ей знакомы. Исследовав ряд надгробий, надписи на которых представляли для Динни лишь весьма относительный интерес, а для ее спутницы и вовсе никакого, они медленно прошли по приделу туда, где две красные ветви обвивают черную с золотом надпись: "Неизвестному Солдату".
      - Интересно, видит он все это оттуда или нет? - полюбопытствовала девушка. - По-моему, ему все равно. Никто не знает, как его звали, так что он от этого ничего не имеет.
      - Да. Зато мы имеем, - возразила Динни, ощутив в горле то щекотание, которое испытывает каждый у могилы Неизвестного Солдата.
      Когда они вновь очутились на улице, девушка внезапно спросила:
      - Вы верующая, мисс?
      - В известной мере, - с сомнением в голосе ответила Динни.
      - Меня не обучали катехизису. Отец с мамой любили мистера Черрела, но считали веру предрассудком. Знаете, мой папа был социалист. Он говорил, что религия - часть капиталистической системы. Конечно, люди нашего класса в церковь не ходят. Во-первых, времени нет. Потом, в церкви надо уж очень тихо сидеть, а я больше люблю двигаться. И еще: почему, если бог существует, его называют Он? Меня это возмущает. Мне кажется, с девушками потому так и обращаются, что бога называют Он. После этой истории я много думала над тем, что рассказывал нам в участке проповедник. Один Он ничего сотворить не может. Для этого требуется еще Она.
      Динни встрепенулась:
      - Вам следовало бы поделиться этим соображением с моим дядей. Интересная мысль!
      - Говорят, теперь женщины равны мужчинам, - продолжала девушка, - но, знаете, это же неправда. У меня на работе все девушки без исключения боялись хозяина. У кого деньги, у того и сила. Все чиновники, и судьи, и священники - мужчины. Генералы - тоже. Кнут у них в руках, и всетаки без нас им ничего не сделать. Будь я одна женщина на земле, я бы им показала.
      Динни хранила молчание. Личный опыт девушки слишком горек, это бесспорно, и все-таки в ее словах есть правда. Создатель двупол. В противном случае процесс творения сразу же прервался бы. В этом причина изначального равенства, над которым Динни прежде не задумывалась. Будь эта девушка такой же, как она сама, Динни сумела бы ей, ответить, а так - приходится сдерживаться. И, немного сожалея о своем снобизме, Динни вернулась к своему обычному ироническому тону:
      - Экая бунтовщица!
      - Конечно, бунтовщица, - согласилась девушка. - После такого любая взбунтуется.
      - Ну, вот мы и у миссис Монт. Мне надо по делам, поэтому я вас оставляю. Надеюсь, еще встретимся.
      Динни протянула руку, девушка пожала ее и сказала просто:
      - Мне было очень приятно.
      - И мне. Желаю успеха!
      Оставив Миллисент в холле, Динни отправилась на Оукли-стрит в том настроении, какое бывает у человека, когда ему не удается зайти так далеко, как хотелось. Она соприкоснулась с тем, что отмечено на карте белым пятном, и в испуге отпрянула. Ее мысли и чувства напоминали щебет весенних птиц, еще не сложивших свои песни. Эта девушка пробудила в Динни странное желание вступить в схватку с жизнью, но не дала ей ни малейшего представления о том, как это делается. Влюбиться, что ли? И то было бы легче! Приятно, наверно, понимать друг друга с полуслова. У Джин и Хьюберта это получилось сразу же. Халлорсен и Ален Тесбери тоже уверяли ее, что это возможно. Жизнь представала перед Динни, словно какой-то призрачный театр теней. В полной растерянности девушка облокотилась на парапет набережной и устремила взгляд на бегущую реку. Где выход? Религия? В какой-то мере. Но в какой? Ей вспомнилась фраза из дневника
      Хьюберта: "Тому, кто верит в рай, легче, чем таким, как я. Ему вроде как обещана пенсия". Неужели религия - это вера в расчете на награду? Если так, она цинична. Нет, это вера в добро ради добра, ибо оно прекрасно, как красивый цветок, звездная ночь, ласковая мелодия! Дядя Хилери выполняет тяжелую работу лишь ради того, чтобы делать ее хорошо. Религиозен ли он? Надо будет об этом спросить.
      Рядом с Динни кто-то воскликнул:
      - Динни!
      Она круто повернулась и увидела Алена Тесбери. Он широко улыбался.
      - Я искал Джин и вас. Поехал на Оукли-стрит, там сказали, что вы у Монтов. Я как раз направлялся туда и вот вижу вас. Какая удача!
      - Я раздумывала, религиозна я или нет, - сказала Динни.
      - Вот совпадение! Я думал о том же.
      - Кого вы имеете в виду - себя или меня?
      - Откровенно говоря, я смотрю на нас, как на одно целое.
      - В самом деле? Ну и как, оно религиозно?
      - С оговорками.
      - Слышали, какие новости на Оукли-стрит?
      - Нет.
      - Капитан Ферз вернулся.
      - Вот несчастье!
      - Все того же мнения. Видели вы Диану?
      - Нет, только горничную. Она как будто была чем-то взволнована. А этот бедняга все еще не в своем уме?
      - Нет, он здоров. Но это ужасно для Дианы.
      - Надо ее убрать оттуда,
      - Я поселюсь у нее, если она позволит, - внезапно объявила Динни.
      - Мне эта идея не нравится.
      - Допускаю. Но я все равно так сделаю.
      - Зачем? Вы не настолько уж близки с ней.
      - Мне надоело отлынивать от своих обязанностей.
      Молодой человек вытаращил глаза:
      - Ничего не понимаю.
      - Жизнь вдали от опасностей - ложный путь. Хочу все брать с бою.
      - Тогда выходите за меня.
      - Право, Ален, я в жизни не видела человека с меньшим количеством мыслей в голове.
      - Лучше меньше, да лучше.
      Динни направилась вверх по набережной:
      - Мне на Оукли-стрит.
      Они шли молча. Наконец молодой Тесбери участливо спросил:
      - Что вас гложет, дорогая?
      - Моя собственная натура: ей все мало тех хлопот, которые она мне причиняет.
      - Я мог бы доставить их вам в любом количестве.
      - Я говорю серьезно, Ален.
      - Это хорошо. Пока вы не станете серьезной, вы не выйдете за меня.
      Зачем вы себя грызете?
      Динни пожала плечами:
      - У меня, видимо, все получается прямо по Лонгфелло: "Жизнь реальна, жизнь серьезна". Разве вы не понимаете, как бессодержательна жизнь дочери землевладельца в деревне?
      - Я, пожалуй, лучше не скажу вам того, что хотел сказать.
      - Нет, скажите.
      - Это легко поправить: станьте матерью в городе.
      - На этом месте полагается краснеть, - вздохнула Динни. - Я не люблю все превращать в шутку, но, кажется, превращаю.
      Молодой Тесбери взял ее под руку:
      - Вы будете первой, кто превратит в шутку жизнь жены моряка.
      Динни улыбнулась:
      - Я выйду замуж только тогда, когда мне этого очень сильно захочется. Я себя достаточно хорошо знаю.
      - Ладно, Динни. Не буду надоедать вам.
      Они опять замолчали. На углу Оукли-стрит Динни остановилась:
      - Дальше не провожайте, Ален.
      - Я заверну к Монтам вечером и узнаю, как вы. Помните: что бы вам ни потребовалось... насчет Ферза, вам стоит только позвонить мне в клуб. Вот номер.
      Он записал его на карточке и протянул ее девушке.
      - Будете завтра на свадьбе Джин?
      - Еще бы! Ведь это я ее выдаю. Я только хочу...
      - До свидания, - простилась Динни.
      XXI
      У дверей дома Ферзов девушка остановилась. Она спокойно рассталась с молодым человеком, но нервы у нее были натянуты, как струны скрипки. Ей никогда не приходилось сталкиваться с душевнобольными, и мысль о предстоящей встрече тем сильнее пугала ее. Открыла все та же пожилая горничная. Миссис Ферз с капитаном Ферзом. Не пройдет ли мисс Черрел в гостиную? Динни немного подождала в той комнате, где была заперта Джин. Вошла Шейла, спросила: "Хэлло! Вы ждете ма-а-моч-ку?" - и снова вышла. Когда появилась Диана, на лице Динни было такое выражение, словно она снимала допрос со своих собственных чувств.
      - Простите, дорогая, мы просматривали газеты. Я изо всех сил стараюсь обращаться с ним так, словно ничего не было.
      Динни подошла к Диане и погладила ее по руке.
      - Но так нельзя без конца, Динни, нельзя. Я знаю, что нельзя.
      - Позвольте мне остаться у вас. Скажете ему, что мы давно условились.
      - Но ведь вам, может быть, придется трудно, Динни! Не знаю прямо, что с ним делать. Он боится выходить, встречаться с людьми, даже слышать не хочет о том, чтобы уехать туда, где его никто не знает, не хочет показаться врачу, не хочет ничего слушать, не желает никого видеть.
      - Он будет видеть меня. Это приручит его. Думаю, что трудно будет лишь первые дни. Ехать мне за вещами?
      - Если вы решили быть ангелом, поезжайте.
      - Раньше чем вернуться сюда, я созвонюсь с дядей Эдриеном. Он с утра поехал в лечебницу.
      Диана отошла к окну и смотрела в него, стоя к Динни спиной. Вдруг она обернулась:
      - Я решилась, Динни. Я ни за что не дам ему пойти на дно! Если я хоть как-нибудь могу помочь ему выкарабкаться, я это сделаю.
      - Благослови вас бог! Располагайте мною, - сказала Динни и, не полагаясь больше ни на выдержку Дианы, ни на свою, торопливо вышла и спустилась по лестнице. Проходя под окнами столовой, она вновь увидела лицо с горящими глазами, которые наблюдали за ее уходом. Всю обратную дорогу до Саут-сквер чувство трагической несправедливости не покидало Динни.
      За завтраком Флер сказала:
      - Нет смысла мучить себя раньше времени, Динни. Конечно, счастье, что Эдриен - сущий святой. Но все это прекрасный пример того, как мало закон влияет на нашу жизнь. Предположим, Диана получила бы свободу. Разве это помешало бы Ферзу вернуться прямо к ней? Или изменило бы ее отношение к нему? Закон не властен там, где речь идет о чисто человеческой стороне дела. Диана любит Эдриена?
      - Не думаю.
      - Вы уверены?
      - Нет. Мне трудно разобраться даже в том, что я сама чувствую.

К титульной странице
Вперед
Назад