- Кстати, вспомнила. Звонил ваш американец. Он хочет зайти.
      - Пусть заходит. Но я буду на Оукли-стрит.
      Флер бросила на нее проницательный взгляд:
      - Значит, ставить на моряка?
      - Нет. Ставьте на старую деву.
      - Дорогая, это ерунда.
      - Не вижу, что мы выигрываем, вступая в брак.
      Флер ответила с беглой жесткой улыбкой:
      - Мы не можем стоять на месте, Динни. Во всяком случае не стоим.
      Это было бы слишком скучно.
      - Вы - современная женщина. Флер. Я - средневековая.
      - Ну, лицом вы действительно напоминаете ранних итальянцев. Но и ранние итальянцы не бежали от жизни. Не обольщайтесь, - рано или поздно вы наскучите сами себе, а тогда...
      Динни смотрела на Флер, изумленная этой вспышкой проницательности в ее лишенной всяких иллюзий родственнице.
      - Что же выиграли вы. Флер?
      - По крайней мере стала полноценной женщиной, - сухо ответила та.
      - Вы имеете в виду детей?
      - Ими можно обзавестись и не выходя замуж. Так считают многие, хотя я этому не очень верю. Для вас, Динни, это просто немыслимо. Над вами тяготеет родовой комплекс: у всех подлинно старинных семей наследственная тяга к законности. Без этого они бы не были подлинно старинными.
      Динни наморщила лоб:
      - Я, правда, об этом не думала, но ни за что не хотела бы иметь незаконного ребенка. Кстати, вы дали той девушке рекомендацию?
      - Да. Не вижу никаких оснований, почему бы ей не стать манекенщицей. Она достаточна худа. Фигурки под мальчика будут в моде еще по крайней мере год. Затем, - запомните мои слова, - юбки удлинятся, и все снова начнут сходить с ума по пышным формам.
      - Вы не находите, что это несколько унизительно?
      - Что именно?
      - Бегать по магазинам, менять фасон платья, прическу и все такое.
      - Зато полезно для торговли. Мы отдаем себя в руки мужчин для того, чтобы они попадали в наши руки. Философия обольщения.
      - Если эта девушка получит место манекенщицы, у нее будет меньше шансов остаться честной, правда?
      - Наоборот, больше. Она даже сможет выйти замуж. Впрочем, я не утруждаю себя заботой о нравственности ближних. Вам в Кондафорде, наверно, приходится думать о таких вещах, - вы ведь осели там с самого норманнского завоевания. Между прочим, ваш отец помнит о налоге на наследство? Он принял меры?
      - Он еще не стар. Флер.
      - Да, но все люди смертны. Есть у него что-нибудь, кроме поместья?
      - Только пенсия.
      - Много у вас леса?
      - Я не допускаю даже мысли о вырубке. Уничтожить за полчаса то, что двести лет росло и набиралось сил! Это отвратительно.
      - Дорогая, в таких случаях остается одно: продать и удалиться.
      - Как-нибудь справимся, - отрезала Динни. - Кондафорд мы не отдадим.
      - Не забывайте про Джин.
      Динни выпрямилась:
      - И она не отдаст. Тесбери - такой же древний род, как и мы.
      - Допустим. Но Джин удивительно многосторонняя и энергичная особа. Она не согласится прозябать.
      - Жить в Кондафорде не значит прозябать.
      - Не горячитесь, Динни. Я думаю только о вашей пользе. Если вас выставят, я обрадуюсь не больше, чем если Кит лишится Липпингхолла. Майкл решительно ненормальный. Он заявляет, что если уж он - один из столпов страны, то ему жаль ее. Какая глупость! Никто, кроме меня, никогда не узнает, какое он чистое золото! - прибавила Флер с неожиданно глубоким чувством; потом, видимо перехватив удивленный взгляд Динни, спросила: - Значит, я могу отшить американца?
      - Можете. Три тысячи миль между мной и Кондафордом!.. Не выйдет, мэм.
      - По-моему, вам следовало бы сжалиться над беднягой. Он ведь поведал мне, что вы, как он выражается, его идеал.
      - Опять это слово? - воскликнула Динни.
      - Да, термин неудачный. Но он прибавил, что сходит с ума по вас.
      - Велика важность!
      - В устах человека, который едет на край света разыскивать истоки цивилизации, это, вероятно, все-таки важно. Большинство из нас согласилось бы поехать на край света, только бы их не разыскивать.
      - В тот день, когда прекратится история с Хьюбертом, я порву с Халлорсеном, - объявила Динни.
      - Думаю, что для этого вам придется надеть фату. Вы будете прелестны в ней, когда под немецкую музыку выйдете с вашим моряком из деревенской церкви, как в добрые феодальные времена.
      - Я ни за кого не собираюсь замуж.
      - Это будет видно. Пока что не позвонить ли нам Эдриену?
      У Эдриена ответили, что его ожидают к четырем. Динни попросила передать, чтобы он зашел на Саут-сквер, и отправилась собирать свои вещи. В половине четвертого она спустилась вниз и увидела на вешалке шляпу, поля которой напомнили ей нечто знакомое. Она, крадучись, повернула назад к лестнице, как вдруг услыхала:
      - Вот замечательно! Я так боялся, что не застану вас.
      Динни подала Халлорсену руку, и они вместе вошли в гостиную Флер, где на фоне мебели времен Людовика XV он показался ей до нелепости мужественным.
      - Я хотел сообщить вам, мисс Черрел, что предпринято мною в отношении вашего брата. Я условился с нашим консулом в Ла Пас. Он разыщет Мануэля и передаст по телеграфу его показания под присягой о том, что на капитана бросились с ножом. Для разумных людей этого достаточно, чтобы оправдать вашего брата. Я пресеку эту идиотскую историю, хотя бы мне самому пришлось поехать в Боливию.
      - Я вам так благодарна, профессор.
      - Пустое! Теперь я готов сделать для вашего брата все что угодно. Я полюбил его, как родного.
      Эти зловещие слова были произнесены так просто, с такой душевной широтой и щедростью, что Динни почувствовала себя маленькой и жалкой.
      - Вы нехорошо выглядите, - неожиданно объявил американец. - Если что-нибудь случилось, скажите мне, и я все улажу.
      Динни рассказала ему о возвращении Ферза.
      - Такая красивая леди! Скверное дело! Впрочем, может быть, она любит его и ей потом станет, наоборот, легче.
      - Я буду жить у нее.
      - Вы молодчина! Капитан Ферз опасен?
      - Пока неизвестно.
      Халлорсен сунул руку в задний карман и вытащил миниатюрный пистолет:
      - Положите в сумочку. Меньшего калибра не бывает. Я купил его на то время, пока я здесь, убедившись, что в вашей стране люди ходят без ружей.
      Динни рассмеялась.
      - Благодарю вас, профессор, но он обязательно выстрелит там, где не нужно. И потом, если бы мне даже угрожала опасность, воспользоваться им было бы нечестно.
      - Вы правы. Мне это не пришло в голову, а вы правы. Человек, пораженный таким недугом, заслуживает бережного обращения. Но мне очень неприятно знать, что вы можете подвергнуться опасности.
      Вспомнив наставления Флер, Динни отважно спросила:
      - Почему?
      - Потому что вы мне дороги.
      - Страшно мило с вашей стороны. Но вам не следует забывать, что я не товар на брачном рынке.
      - Каждая женщина - такой товар, пока не вышла замуж.
      - Кое-кто полагает, что лишь тогда она им и становится.
      - Видите ли, мне лично адюльтер не нужен, - серьезно сказал Халлорсен. - Ив вопросах пола, и во всем остальном я люблю, чтобы сделка была честной.
      - Надеюсь, что вам удастся заключить ее.
      Он выпрямился:
      - Я хочу заключить ее с вами. Имею честь просить вас стать миссис
      Халлорсен, и, пожалуйста, не говорите сразу "нет".
      - Я должна это сказать, раз вы хотите честной сделки, профессор.
      Она увидела, как боль затуманила голубые глаза американца, и ощутила жалость. Он приблизился и показался ей таким огромным, что девушка вздрогнула.
      - Дело в моей национальности?
      - Не знаю, в чем.
      - Или в неприязни, которую вы питали ко мне из-за брата?
      - Не знаю.
      - Могу я надеяться?
      - Нет. Я польщена и признательна вам, но - нет.
      - Простите, здесь замешан другой мужчина?
      Динни покачала головой.
      - Я думаю, что слишком мало сделал для вас, - сказал он. - Я должен вас заслужить.
      - Я недостойна служения. Просто у меня нет к вам чувства.
      - У меня чистые руки и чистое сердце.
      - Я уверена в этом. Я восхищаюсь вами, профессор, но никогда не полюблю вас.
      Словно не полагаясь на себя, Халлорсен отошел на прежнее расстояние и отдал ей глубокий поклон. Он был действительно великолепен - статный, исполненный простоты и достоинства. Наступило молчание. Затем он сказал:
      - Что ж, слезами горю не поможешь. Располагайте мной, как вам заблагорассудится. Я ваш самый покорный слуга.
      Он повернулся и вышел.
      Когда Динни услышала, как хлопнула входная дверь, ей что-то сдавило горло. Она испытывала боль из-за того, что сделала ему больно, и в то же время ощущала то облегчение, которое чувствует человек, когда ему перестает угрожать что-нибудь огромное, простое, первобытное - море, гроза, бык. Она стояла перед одним из зеркал Флер и презирала себя, словно в первый раз обнаружила, что у нее чересчур утонченные нервы. Как мог этот большой, красивый, здоровый мужчина полюбить ее, чье отражение в зеркале казалось таким изысканным и тоненьким? Он же переломит ее одной рукой. Не поэтому ли она так испугалась? О, эти широкие бескрайние просторы, частицей которых представлялись ей его рост, сила, здоровье, раскаты голоса! Смешно, пожалуй, даже глупо, но она по-настоящему испугалась! Нет, она будет с теми, кому принадлежит, - не с этими просторами, не с ним. Сопоставлять такие вещи просто комично.
      Динни с кривой улыбкой все еще стояла перед зеркалом, когда вошел Эдриен. Она круто повернулась. Осунувшийся, измученный и морщинистый, худой, добрый и встревоженный! Трудно было придумать контраст более очевидный и более успокоительный для ее натянутых нервов. Поцеловав дядю, Динни сказала:
      - Мне очень хотелось видеть вас до переезда к Диане.
      - Ты переезжаешь к Диане?
      - Да. Я не верю, что вы завтракали, пили чай и вообще что-нибудь ели.
      Динни позвонила.
      - Кокер, мистер Эдриен выпьет...
      - Бренди с содовой, Кокер. Благодарю вас.
      - Ну что, дядя? - спросила она, когда Эдриен осушил стакан.
      - Боюсь, ничего существенного мне там не сказали. По их мнению, Ферз должен вернуться в лечебницу. Но зачем ему возвращаться, коль скоро он ведет себя нормально? Они сомневаются в его выздоровлении, но не могут указать никаких подозрительных симптомов за последние недели. Я разыскал его личного служителя и расспросил этого парня. Он производит вполне приличное впечатление. Он считает, что в данный момент капитан Ферз так же нормален, как и он сам. Но - в этом-то вся беда - он говорит, что Ферз уже был однажды нормален целых три недели, а потом опять неожиданно сорвался. Если его что-нибудь всерьез разволнует - хотя бы малейшее противоречие, - Ферзу снова станет плохо, может быть, еще хуже, чем раньше.
      - Он буйный во время приступов?
      - Да. Он впадает в какое-то мрачное бешенство, направленное скорее на себя, чем на окружающих.
      - Они не попытаются забрать его?
      - Не имеют права. Он пошел туда добровольно: его не зарегистрировали, я же тебе рассказывал. Как Диана?
      - Вид усталый, но прелестна. Говорит, что сделает все возможное, чтобы помочь ему выкарабкаться.
      Эдриен кивнул:
      - Это на нее похоже: в ней бездна отваги. И в тебе тоже, дорогая. Знать, что ты с ней - большое утешение. Хилери готов взять ее и детей к себе, если она захочет. Но ты говоришь, она не уйдет?
      - Сейчас, конечно, нет.
      Эдриен кивнул:
      - Что ж! Придется тебе рискнуть.
      - Ох, дядя, как мне жаль вас! - сказала Динни.
      - Моя дорогая, какое имеет значение, что происходит с пятым колесом, раз телега все-таки катится? Не позволяй мне задерживать тебя. Ты всегда найдешь меня либо в музее, либо дома. До свидания, и да хранит тебя господь! Передавай ей привет и расскажи то, что слышала от меня.
      Динни еще раз поцеловала Эдриена и, захватив вещи, поехала в такси на Оукли-стрит.
      XXII
      У Бобби Феррара было одно из тех лиц, на которых не отражаются грохочущие вокруг бури. Иными словами, он являл собой идеал непременного должностного лица - настолько непременного, что трудно было себе представить министерство иностранных дел без него. Министры приходили и уходили, Бобби Феррар оставался - белозубый, учтивый, загадочный. Никто не знал, есть ли у него в голове что-нибудь, кроме бесчисленных государственных тайн. Годы, казалось, никак не отразились на нем. Он был низкорослый, коренастый, голос имел глубокий и приятный, держался с видом полной отрешенности, носил темный костюм в узкую светлую полоску с неизменным цветком в петлице и обитал в просторной приемной, куда проникал только тот, кто добивался приема у министра иностранных дел и попадал не к нему, а к Бобби, самой природой предназначенному для роли буфера. Слабостью Бобби была криминология. На каждом мало-мальски интересном процессе для него оставляли место, и он обязательно появлялся в зале хотя бы на полчаса. У него хранились специально переплетенные отчеты таких судебных заседаний. Он обладал характером, и, хотя последний трудно поддавался определению, наличие его явственно подтверждалось тем, что все, с кем сталкивался Бобби, охотно искали знакомства с ним. Люди шли к Бобби Феррару, а не он к людям. Почему? Чем он добился того, что для всех без исключения стал просто "Бобби"? Учтивый, всезнающий, непостижимый, он всегда умел сохранить за собой последнее слово, хотя был только сыном лорда с неподтвержденным титулом и не имел права даже на эпитет "высокочтимый". Если бы Бобби с его цветком в петлице и легкой усмешкой исчез с Уайтхолла, тот утратил бы нечто, придающее ему почти человечность. Бобби обосновался там еще до войны, с которой его вернули как раз вовремя, чтобы - как острил кое-кто - эта улица не утратила своего прежнего облика, а сам Бобби снова успел стать средостением между Англией и ею. Она не могла превратиться в ту суетливую сердитую старую ведьму, какой пыталась ее сделать война, пока дважды в день между тусклых и важных особняков проходила по ней коренастая, медлительная, украшенная цветком фигура непроницаемого Бобби.
      Утром в день свадьбы Хьюберта он просматривал каталог цветочной фирмы, когда ему подали карточку сэра Лоренса. Вслед за нею появился ее владелец и спросил:
      - Вам известна цель моего прихода, Бобби?
      - Безусловно, - ответил Бобби. Феррар. Глаза у него были круглые, голова откинута назад, голос глубокий.
      - Вы видели маркиза?
      - Вчера я завтракал с ним. Он удивительный!
      - Самый замечательный из наших могикан, - согласился сэр Лоренс. - Что вы собираетесь предпринять в этой связи? Старый сэр Конуэй Черрел был лучшим послом в Испании, которого когда-либо удалось откопать в недрах вашего заведения, а Хьюберт Черрел - его внук.
      - У него действительно есть шрам? - осведомился Бобби Феррар с легкой усмешкой.
      - Конечно, есть.
      - А он действительно получил его во время этой истории?
      - Вы - воплощенный скепсис. Конечно!
      - Удивительно!
      - Почему?
      Бобби Феррар обнажил зубы в улыбке:
      - А кто это может подтвердить?
      - Халлорсен достанет свидетельские показания.
      - Знаете, ведь это не по нашему ведомству.
      - Разве? Но тогда вы можете поговорить с министром внутренних дел.
      - Гм! - глубокомысленно изрек Бобби Феррар.
      - Или, во всяком случае, столковаться с боливийцами.
      - Гм! - еще глубокомысленней повторил Бобби Феррар и протянул Монту каталог: - Видели этот новый тюльпан? Совершенство, правда?
      - Послушайте, Бобби, - сказал сэр Лоренс, - это мой племянник. Он по-настоящему хороший парень, так что номер не пройдет. Понятно?
      - Мы живем в век демократии, - загадочно произнес Бобби. - Порка, не так ли? Дело попало в парламент.
      - Но его можно прекратить, а там пусть шумят. В общем, полагаюсь на вас. Вы ведь все равно ничего определенного не скажете, просиди я здесь хоть целое утро. Но вы должны сделать все от вас зависящее, потому что обвинение действительно скандальное.
      - Безусловно, - подтвердил Бобби Феррар. - Хотите послушать процесс убийцы из Кройдона? Это потрясающе. У меня есть два места. Я предложил одно дяде, но он не желает ходить ни на какие процессы, пока у нас не введут электрический стул.
      - Этот тип в самом деле виноват?
      Бобби Феррар кивнул:
      - Да, но улики очень шаткие.
      - Ну, до свидания, Бобби. Я рассчитываю на вас.
      Бобби Феррар слабо усмехнулся, обнажил зубы, протянул руку и ответил:
      - До свидания.
      Сэр Лоренс повернул налево к "Кофейне", где швейцар вручил ему телеграмму:
      "Венчаюсь Джин Тесбери сегодня два часа церкви святого Августина в Лугах тчк Буду счастлив видеть вас тетей Эм Хьюберт".
      Войдя в ресторан, сэр Лоренс сказал метрдотелю:
      - Бате, я тороплюсь на свадьбу племянника. Срочно подкрепите меня.
      Двадцать минут спустя баронет уже мчался в такси к церкви святого Августина. Он прибыл за несколько минут до двух и встретил Динни, поднимавшуюся по ступеням.
      - Динни, ты выглядишь бледной и очень интересной.
      - Я всегда бледная и очень интересная, дядя Лоренс.
      - Этот брак кажется мне несколько поспешным.
      - Работа Джин. Я ужасно боюсь: на мне теперь вся ответственность. Это я ее ему нашла.
      Они вошли в церковь и направились к передним рядам. Пока что народу было немного: генерал, леди Черрел, миссис Хилери и Хьюберт, привратник и двое зевак. Чьи-то пальцы перебирали клавиши органа. Сэр Лоренс и Динни заняли отдельную скамью.
      - Я рад, что Эм не приехала, - шепнул баронет. - Обряд до сих пор действует на нее. Когда будешь выходить замуж, вели напечатать на пригласительных билетах: "Просят не плакать". Почему на свадьбах всегда так влажно? Судебные приставы и те всхлипывают.
      - Всему виною фата, - ответила Динни. - Сегодня ее нет, и слез не будет. Смотрите - Флер и Майкл!
      Сэр Лоре не направил на вошедших свой монокль. Его невестка и сын шли по боковому проходу.
      - Восемь лет назад я был на их свадьбе. В целом все получилось у них не так уж плохо.
      - Да, - подтвердила Динни. - Флер вчера сказала мне, что Майкл - чистое золото.
      - В самом деле? Это хорошо. Было время, Динни, когда я начал сомневаться.
      - Не в Майкле, надеюсь?
      - Нет, нет. Он - первоклассный паре'нь. Но Флер раза два переполошила их курятник. Впрочем, после смерти отца она ведет себя примерно. Идут!
      Заблаговестил орган. Ален Тесбери шел по проходу под руку с Джин.
      Динни залюбовалась его спокойной осанкой. Джин казалась воплощением яркости и живости. Когда она вошла, Хьюберт, который стоял, заложив руки за спину, словно по команде "вольно", обернулся, и Динни увидела, как его хмурое, изборожденное морщинами лицо посветлело, словно озаренное солнцем. Что-то сдавило девушке горло. Затем она увидела Хилери, уже в стихаре: он незаметно вошел и стоял на алтарной ступени.
      "Люблю дядю Хилери!" - воскликнула про себя Динни.
      Хилери заговорил.
      Против своего обыкновения девушка слушала священника. Она ждала слова "повиновение" - оно не раздалось; ждала сексуальных намеков - они были опущены. Хилери попросил кольцо. Надел его. Теперь он молится. Вот молитва уже окончена, и они направляются к алтарю. До чего же все это быстро!
      Динни поднялась с колен.
      - Безусловно удивительно, как сказал бы Бобби Феррар, - шепнул сэр Лоренс. - Куда они потом?
      - В театр. Джин хочет остаться в городе. Она нашла квартиру в доходном доме.
      - Затишье перед бурей. Хотелось бы, Динни, чтобы вся эта история с
      Хьюбертом была уже позади!
      Новобрачные вышли из алтаря, и орган заиграл марш Мендельсона.
      Глядя на идущую по проходу пару, Динни поочередно испытывала чувства радости и утраты, ревности и удовлетворения. Затем, заметив, что Ален Тесбери посматривает на нее так, словно и сам питает известные чувства, она поднялась со скамьи и направилась к Флер и Майклу, но увидела Эдриена у входа и повернула к нему.
      - Что нового, Динни?
      - Пока все благополучно, дядя. Я сразу же обратно.
      У церкви, с присущим людям интересом к чужим переживаниям, толпилась кучка прихожанок Хилери, проводивших пискливыми приветствиями Хьюберта и Джин, которые уселись в коричневую дорожную машину и укатили.
      - Я подвезу вас в такси, дядя, - предложила Динни.
      - Ферз не возражает против твоего пребывания у них? - спросил Эдриен, когда они сели в автомобиль.
      - Он безукоризненно вежлив, но все время молчит и не спускает глаз с Дианы. Мне его ужасно жаль.
      Эдриен кивнул.
      - А как она?
      - Изумительна. Ведет себя так, словно все идет как обычно. Вот только он не хочет выходить. Сидит целыми днями в столовой и за всем наблюдает.
      - Ему кажется, что все в заговоре против него. Если он продержится достаточно долго, это пройдет.
      - А разве он обязательно должен опять заболеть? Бывают же случаи полного выздоровления.
      - Насколько я понимаю, это не тот случай, дорогая. Против Ферза наследственность и темперамент.
      - Он мне даже нравится - у него такое смелое лицо. Но глаза страшные.
      - Видела ты его с детьми?
      - Пока что нет, но они говорят о нем очень любовно и непринужденно, так что он, видимо, их не напугал.
      - В лечебнице я наслушался всякой тарабарщины - комплексы, одержимость, депрессия, диссоциация, но все-таки понял, что болезнь проявляется у него в крайней подавленности, которая перемежается приступами крайнего возбуждения. В последнее время эти симптомы настолько смягчились, что практически он превратился в нормального человека; однако нужно следить, не усилятся ли они снова. В Ферзе всегда сидел бунтарь: во время войны он восставал против диктаторских замашек правительства, после войны - против демократии. Теперь, вернувшись, он опять против чего-нибудь восстанет. Динни, если в доме есть оружие, его надо спрятать.
      - Я скажу Диане.
      Такси свернуло на Кингз-род.
      - По-моему, мне лучше не подъезжать к дому, - печально вымолвил Эдриен.
      Динни вылезла вместе с ним. С минуту постояла, глядя, как он удаляется - высокий, сутуловатый, - потом повернула на Оукли-стрит и вошла в дом. Ферз стоял на пороге столовой.
      - Зайдите ко мне, - попросил он. - Хочу поговорить.
      Комната с панелями была отделана в зеленовато-золотистые тона. Завтрак уже кончился, посуду убрали. На узком столе лежали газета, коробка с табаком и несколько книг. Ферз подал Динни стул и встал спиной к камину, где поблескивал слабый намек на пламя. Он смотрел в сторону, поэтому девушке впервые представилась возможность хорошенько разглядеть его. На это красивое лицо было тяжело смотреть. Высоко посаженные скулы, решительный подбородок, вьющиеся волосы с проседью лишь оттеняли его голодные, горящие, синевато-стальные глаза. Сама его поза - Ферз стоял прямо, упершись руками в бедра и наклонив голову вперед, - и та лишь оттеняла эти глаза. Испуганная Динни со слабой улыбкой откинулась на спинку стула. Ферз повернул голову и спросил:
      - Что говорят обо мне?
      - Я ничего не слыхала: я была на свадьбе брата.
      - Вашего брата Хьюберта? На ком он женился?
      - На девушке по имени Джин Тесбери. Вы ее видели позавчера.
      - Как же, помню! Я ее запер.
      - Зачем?
      - Она показалась мне опасной. Знаете, я ведь сам согласился уйти в лечебницу. Меня туда не увезли.
      - Это мне известно. Вы находились там по собственному желанию.
      - Не такое уж плохое место. Ну, довольно об этом. Как я выгляжу?
      Динни ответила мягко:
      - Знаете, я раньше видела вас только издали. Но, по-моему, сейчас выглядите вы хорошо.
      - Я здоров. Я сохранил мускулатуру. Мой служитель в лечебнице за этим следил.
      - Вы много там читали?
      - В последнее время - да. Так что же обо мне говорят?
      Услышав этот повторный вопрос, Динни взглянула Ферзу в лицо:
      - Как могут люди говорить о вас, если вы с ними не встречаетесь?
      - По-вашему, это нужно?
      - Не мне об этом судить, капитан Ферз. Впрочем, почему бы и нет? Вы же встречаетесь со мной.
      - Да, но вы мне нравитесь.
      Динни протянула ему руку.
      - Только не говорите, что жалеете меня, - торопливо сказал Ферз.
      - За что мне вас жалеть? С вами же все в полном порядке.
      Он прикрыл глаза рукой:
      - Надолго ли?
      - Почему не навсегда?
      Ферз отвернулся к огню.
      Динни робко заметила:
      - Если вы не будете расстраиваться, с вами ничего не случится.
      Ферз круто обернулся:
      - Вы часто видели моих детей?
      - Нет, не очень.
      - Есть у них сходство со мной?
      - Нет, они похожи на Диану.
      - Слава богу! А что она думает обо мне?
      На этот раз его глаза впились в Динни, и девушка поняла, что от ее ответа может зависеть все, - да, все.
      - Диана просто рада.
      Он яростно замотал головой.
      - Невероятно!
      - Правда часто бывает невероятной.
      - Она меня очень ненавидит?
      - За что ей вас ненавидеть?
      - Ваш дядя Эдриен... Что между ними? И не уверяйте, что ничего.
      - Мой дядя боготворит ее, - невозмутимо ответила Динни. - Поэтому они только друзья.
      - Только друзья?
      - Только.
      - Это все, что вы знаете?
      - Я знаю это наверняка.
      Ферз вздохнул.
      - Вы славная. Как бы вы поступили на моем месте?
      На Динни опять навалилось беспощадное сознание своей ответственности.
      - Думаю, что поступила бы так, как захочет Диана.
      - Как?
      - Не знаю. Пожалуй, она сама тоже не знает.
      Ферз отошел к окну, затем вернулся обратно.
      - Я обязан что-то сделать для таких горемык, как я.
      - Что? - встревоженно воскликнула Динни.
      - Мне ведь еще повезло. Другого бы просто зарегистрировали и упрятали подальше, не считаясь с его желаниями. Будь я беден, такая лечебница оказалась бы нам не по карману. Там тоже достаточно ужасно, но все-таки в тысячу раз лучше, чем в обычном заведении. Я расспрашивал моего служителя, - он работал в нескольких.
      Ферз замолчал, и Динни вспомнила слова дяди: "Он против чего-нибудь восстанет, и это вернет его к прежнему состоянию".
      Неожиданно Ферз заговорил снова:
      - Взялись бы вы ухаживать за умалишенными, будь у вас возможность получить другую работу? Нет, не взялись бы - ни вы, ни никто, у кого есть нервы и сердце. Святой, может быть, и взялся бы, но где же набрать столько святых? Нет, чтобы ухаживать за нами, вы должны быть железной и толстокожей, должны забыть о жалости и нервах. У кого есть нервы, тот еще хуже толстокожих, потому что выходит из себя, а это отражается на нас. Это какой-то порочный круг! Боже мой, уж я ли не искал из него выхода! А тут еще деньги. Ни одного человека с деньгами нельзя отправлять ни в одно из подобных мест. Никогда, ни за что! Устраивайте ему тюрьму дома - какнибудь, где-нибудь! Не знай я, что могу в любое время уйти, не цепляйся я за эту мысль в самые жуткие минуты, меня бы здесь не было, я давно бы стал буйным. Господи, да я бы конечно стал буйным! Деньги! А у многих ли они есть? От силы у пяти из ста. А остальные девяносто пять несчастных заперты - добром или силком, а заперты. Плевать мне на то, что это научные, что это полезные учреждения! Сумасшедший дом - это всегда смерть заживо. Иначе и быть не может. Кто на воле, тот считает нас все равно что мертвыми. Так кому какое дело до помешанных! Вот что кроется за научными методами лечения! Мы непристойны, мы больше не люди. Старое представление о безумии не умерло, мисс Черрел. Мы - позор семьи, мы - отщепенцы. Значит, надо упрятать нас подальше, - пусть мы хоть провалимся! - но сделать это гуманно - ведь сейчас двадцатый век. А вы попробуйте сделать это гуманно! Не выйдет! Так что остается одно - подлакировать картину. Больше ничего не поделаешь, поверьте моему слову, моему мужскому слову. Я-то знаю.
      Динни слушала оцепенев. Вдруг Ферз рассмеялся.
      - Но мы не мертвецы, вот в чем несчастье, - мы не мертвецы! Если мы хотя бы могли умереть! Все эти мученики - не мертвецы: они по-своему способны страдать - так же, как вы, сильнее, чем вы. Мне ли не знать? А где лекарство?
      Ферз схватился за голову.
      - Как замечательно было бы его найти! - сочувственно вставила Динни.
      Он удивленно взглянул на нее:
      - Лекарство? Погуще развести лак - вот и все, что мы делаем и будем делать.
      У Динни так и просилось на язык: "А тогда зачем же убиваться?" - но она сдержалась и сказала только:
      - Может быть, вы и найдете лекарство, но это требует терпения и спокойствия.
      Ферз расхохотался.
      - Я, наверно, до смерти надоел вам.
      Динни незаметно выскользнула из комнаты.
      XXIII
      Ресторан "Пьемонт", это прибежище людей, которые все знают, был полон всезнающими людьми: одни из них уже успели насытиться, другие только начинали насыщаться. Они тянулись друг к другу, словно еда была звеном, соединяющим их души, и сидели по двое, а порой и вчетвером и впятером. Лишь кое-где попадались отшельники, пребывавшие в дурном настроении и мрачно поглядывавшие вокруг поверх длинных сигар. Между столиками носились проворные худощавые официанты, и на лицах их было написано неестественное напряжение - следствие перегрузки памяти. Лорд Саксенден и Джин, сидевшие в углу со стороны входа, успели съесть омара, выпить полбутылки рейнвейна и поболтать о всякой всячине, прежде чем она медленно отвела глаза от опустошенной клешни, подняла их на пэра и спросила:
      - Итак, лорд Саксенден?
      Он перехватил этот брошенный из-под густых ресниц взгляд, и глаза его слегка выпучились.
      - Недурной омар, а? - спросил он.
      - Потрясающий.
      - Я всегда захожу сюда, когда хочу вкусно поесть. Официант, вы собираетесь подать нам куропатку?
      - Да, милорд.
      - Так поторопитесь. Попробуйте рейнвейн, мисс Тесбери, вы ничего не пьете.
      Джин подняла свой зеленоватый бокал:
      - Вчера я стала миссис Хьюберт Черрел. Об этом напечатано в газетах.
      Щеки лорда Саксендена чуть-чуть надулись, - он раздумывал: "В какой мере это касается меня? Интереснее эта юная леди, когда она свободна или когда она замужем?"
      - Вы не теряете времени, - сказал он и взглянул на нее так пристально, словно его глаза искали доказательств тому, что ее положение изменилось. - Знай я об этом, я не осмелился бы пригласить вас позавтракать без мужа.
      - Благодарю вас, он сейчас будет здесь, - ответила Джин и взглянула из-под ресниц на пэра, глубокомысленно осушавшего свой бокал. - Есть у вас новости для меня?
      - Я видел Уолтера.
      - Какого Уолтера?
      - Министра внутренних дел.
      - Это ужасно мило с вашей стороны!
      - Да, ужасно. Терпеть его не могу. Не будь волос, голова у него была бы форменное яйцо.
      - Что он сказал?
      - Юная леди, никто ни в одном официальном учреждении никогда ничего вам не скажет. Там не говорят, а "продумывают вопрос". Так и подобает власти.
      - Но он, разумеется, прислушается к тому, что вы говорите. Что же вы сказали?
      Ледяные глаза лорда Саксендена, казалось, ответили: "Ну, знаете, это уж слишком!" Но Джин улыбнулась, и они постепенно оттаяли.
      - Вы самая непосредственная девушка, с какой я сталкивался. По существу, я сказал ему: "Уолтер, прекрати это!"
      - Как чудесно!
      - Ему это не понравилось. Он, видите ли, поборник законности.
      - Можно мне повидаться с ним?
      Лорд Саксенден расхохотался. Он смеялся, как человек, нашедший нечто очень драгоценное.
      Джин выждала, пока он успокоится, и сказала:
      - Итак, я еду к нему.
      Последовавшую за этим паузу заполнила куропатка.
      - Послушайте, - неожиданно начал лорд Саксенден, - если уж вы действительно решили это сделать, то есть один человек, который может устроить вам встречу. Это Бобби Ферар. Он работал с Уолтером, когда тот был министром иностранных дел. Я дам вам к нему записку. Сладкого хотите?
      - Нет, благодарю. Но я бы выпила кофе. А вот и Хьюберт.
      У входа, выскочив из вращающейся двери-клетки, стоял Хьюберт, отыскивая глазами жену.
      - Позовите его сюда.
      Джин пристально посмотрела на мужа. Лицо его прояснилось, и он направился к ним.
      - Ну и взгляд у вас! - пробормотал лорд Саксенден, поднимаясь. - Здравствуйте. Ваша жена - замечательная женщина. Хотите кофе? Здесь недурной бренди.
      Пэр вынул карточку и написал на ней четким, аккуратным почерком:
      "Роберту Феррару, эсквайру, М. И. Д.
      Уайтхолл.
      Дорогой Бобби,
      Примите моего молодого друга миссис Хьюберт Черрел и, если возможно, устройте ей встречу с Уолтером.
      Саксенден".
      Затем подал карточку Джин и потребовал счет.
      - Хьюберт, покажи лорду Саксендену свой шрам, - распорядилась Джин и, расстегнув манжету, закатала мужу левый рукав. На фоне белой скатерти синевато-багровый рубец выглядел особенно странным и зловещим.
      - Н-да! - выдавил лорд Саксенден. - Полезный удар!
      Хьюберт опустил рукав.
      - Джин вечно вольничает, - проворчал он.
      Лорд Саксенден уплатил по счету и предложил Хьюберту сигару:
      - Простите, мне пора удирать. А вы оставайтесь и допивайте кофе. До свидания, и желаю вам обоим успеха!
      Он пожал им руки и стал пробираться между столиками. Молодые люди смотрели ему вслед.
      - Странно! Деликатность, насколько мне известно, не относится к числу его слабостей, - удивился Хьюберт. - Ну как. Джин?
      - Что означает М.И.Д.?
      - Министерство иностранных дел, моя провинциалочка.
      - Допивай бренди, и едем к этому человеку.
      У подъезда молодоженов окликнули:
      - Кого я вижу! Капитан! Мисс Тесбери!
      - Моя жена, профессор.
      Халлорсен сжал им руки:
      - Ну, не замечательно ли? У меня в кармане каблограмма, капитан. Она вполне заменит свадебный подарок.
      Через плечо Хьюберта Джин прочла:
      "Реабилитирующие показания Мануэля высылаем почтой тчк Американское консульство Ла Пас".
      - Великолепно, профессор. Не хотите ли зайти с нами в министерство иностранных дел? Мы должны повидаться с одним человеком насчет Хьюберта.
      - Что за вопрос! Но я не люблю терять время. Возьмем машину.
      Сидя в такси напротив молодых, Халлорсен весь излучал изумление и благожелательность.
      - Вы действовали с потрясающей быстротой, капитан!
      - Это все Джин.
      - О да, - сказал Халлорсен, как будто ее и не было в машине, - когда я встретился с ней в Липпингхолле, я сразу увидел, что она - энергичная особа. Ваша сестра довольна?
      - Довольна она. Джин?
      - Надеюсь.
      - Замечательная юная леди! Знаете, в низких зданиях есть что-то приятное. Ваш Уайтхолл вызывает у меня симпатию. Чем больше солнца и звезд можно увидеть с улицы, тем выше моральный уровень народа. Вы венчались в цилиндре, капитан?
      - Нет, так, как сейчас.
      - Жаль. В нем есть что-то забавное: он похож на символ проигранного дела, водруженный вам на голову. Вы, кажется, тоже из старинной семьи, миссис Черрел? В таких семьях у вас принято из поколения в поколение служить своей стране. Это очень достойный обычай, капитан.
      - Я над этим не задумывался.
      - В Липпингхолле я беседовал с вашим братом, мэм. Он рассказал, что у вас в семье испокон веков кто-нибудь обязательно служит во флоте. А у вас, капитан, - в армии. Я верю в наследственность. Это и есть министерство иностранных дел?
      Халлорсен взглянул на часы.
      - Интересно, на месте ли этот парень? У меня сложилось впечатление, что такие люди всю свою работу делают за едой. Пойдем-ка лучше в парк и до трех посмотрим на уток.
      - Я только занесу ему эту карточку, - сказала Джин.
      Вскоре она вернулась:
      - Его ждут с минуты на минуту.
      - Значит, он явится не раньше чем через полчаса, - заметил Халлорсен. - Там есть одна утка. Я хотел бы слышать ваше мнение о ней, капитан.
      Пересекая широкую дорожку, ведущую к пруду, они чуть не стали жертвой неожиданного столкновения двух автомобилей, водители которых растерялись в непривычной обстановке. Хьюберт судорожно прижал к себе Джин. Лицо его побелело под загаром. Машины разъехались. Халлорсен, успевший схватить Джин за другую руку, сказал, нарочито растягивая слова:
      - Еще немного, и дело кончилось бы плохо.
      Джин промолчала.
      - Я иногда спрашиваю себя, - снова заговорил американец, когда они подошли к уткам, - окупается ли скорость теми деньгами, которые мы на ней зарабатываем. Что вы думаете, капитан?
      Хьюберт пожал плечами:
      - Число часов, которые мы теряем, разъезжая в автомобилях вместо поезда, в общем равно тому, которое мы выигрываем с их помощью.
      - Верно, - согласился Халлорсен. - Самолеты - вот что реально экономит время.
      - Сначала подведите окончательный итог, а потом уж расхваливайте их.
      - Вы правы, капитан. Мы держим курс прямиком в ад. Следующая война дорого обойдется тем, кто примет в ней участие. Допустим, Франция сцепится с Италией. Не пройдет и двух недель, как не останется ни Рима, ни Парижа, ни Флоренции, ни Венеции, ни Лиона, ни Марселя. Они превратятся в зараженные пустыни. А флот и армия, может быть, не успеют даже открыть огонь.
      - Да. Все правительства это знают. Я - военный, но я не понимаю, зачем они продолжают тратить сотни миллионов на солдат и матросов, которых, видимо, никогда не пустят в дело. Если жизненные центры страны разрушены, армией и флотом управлять нельзя. Сколько продержатся Италия и Франция, если подвергнуть газовой атаке все их большие города? Англия и Германия не протянули бы и недели.
      - Ваш дядя, хранитель музея, уверял меня, что при современных темпах человек снова быстро опустится до уровня рыбы.
      - Рыбы? Каким образом?
      - Очень просто: двигаясь по эволюционной лестнице в обратном направлении - млекопитающие, птицы, пресмыкающиеся, рыбы. Мы скоро станем птицами, в результате этого начнем пресмыкаться и ползать и кончим где-нибудь в море, когда суша станет необитаемой.
      - Почему бы не закрыть воздух для войны?
      - А как его закроешь? - вставила Джин. - Государства не доверяют друг другу. Кроме того, Америка и Россия не входят в Лигу наций.
      - Мы-то, американцы, согласились бы войти. Но наш сенат, пожалуй, заартачится.
      - Сенат у вас, кажется, вечный камень преткновения, - проворчал Хьюберт.
      - Такой же, каким была ваша палата лордов, пока ее не отхлестали в тысяча девятьсот десятом. Вот эта утка.
      Халлорсен указал на редкую птицу. Хьюберт долго рассматривал ее.
      - Я стрелял таких в Индии. Это... Забыл, как ее называют. Идемте. До нее можно дотянуться с мостков. Подержу в руках - тогда вспомню.
      - Нет, нет, - запротестовала Джин. - Сейчас четверть четвертого. Он, наверно, уже на месте.
      И, не определив породу утки, они возвратились в министерство иностранных дел.
      Манера Бобби Феррара здороваться пользовалась широкой известностью. Он вздергивал руку антагониста кверху и оставлял ее висеть в воздухе. Не успела Джин водворить свою руку на место, как сейчас же приступила к делу:
      - Вам известна эта история с выдачей, мистер Феррар?
      Бобби Феррар кивнул.
      - Вот профессор Халлорсен, который был главой экспедиции. Угодно вам взглянуть на шрам моего мужа?
      - Очень, - сквозь зубы процедил Бобби Феррар.
      - Покажи, Хьюберт.
      Хьюберт со страдальческим видом вновь обнажил руку.
      - Удивительно! - объявил Бобби Феррар. - Я же говорил Уолтеру...
      - Вы виделись с ним?
      - Сэр Лоренс просил меня об этом.
      - А что сказал Уол... министр внутренних дел?
      - Ничего. Он видел Бантама, а Бантама он не любит и поэтому отдал распоряжение на Боу-стрит.
      - Вот как! Значит ли это, что будет выписан ордер на арест?
      Бобби Феррар, погруженный в созерцание своих ногтей, кивнул.
      Молодожены посмотрели друг на друга.
      Халлорсен с расстановкой спросил:
      - Неужели никто не в силах остановить эту банду?
      Бобби Феррар покачал головой. Глаза его округлились.
      Хьюберт встал:
      - Сожалею, что разрешил посторонним впутаться в это дело. Идем, Джин.
      Он отдал легкий поклон, повернулся и вышел. Джин последовала за ним.
      Халлорсен и Бобби Феррар стояли, глядя друг на друга.
      - Непонятная страна! - воскликнул американец. - Что же нужно было делать?
      - Ничего, - ответил Бобби Феррар. - Когда дело попадет к судье, представьте все свидетельские показания, какие сможете.
      - Разумеется, представим. Счастлив был встретиться с вами, мистер Феррар.
      Бобби. Феррар усмехнулся. Глаза его округлились еще больше.
      XXIV
      В установленном законом порядке Хьюберт был препровожден на Боустрит по ордеру, выданному одним из судей. Пребывая в состоянии пассивного протеста, Джин вместе с остальными членами семьи высидела до конца заседания. Подтвержденные присягой показания шести боливийских погонщиков мулов, которые засвидетельствовали факт убийства и утверждали, что оно было неспровоцированным, - с одной стороны; прямо противоположные показания Хьюберта, демонстрация его шрама, оглашение его послужного списка и допрос Халлорсена в качестве свидетеля - с другой, составили тот материал, на основании которого судье предстояло вынести решение. Он вынес его. Обвиняемый заключался под стражу впредь до прибытия затребованных защитой документов. Затем началось обсуждение столь часто опровергаемой на практике презумпции британской законности: "Пока преступление не доказано, задержанный считается невиновным", - в связи с просьбой последнего о передаче его на поруки, и Динни затаила дыхание. Мысль о том, что Хьюберт, только вчера женившийся и по закону считающийся невиновным, будет брошен в тюремную камеру вплоть до прибытия плывущих через Атлантику документов, была ей нестерпима. Однако солидный залог, предложенный сэром Конуэем и сэром Лоренсом, был в конце концов принят, и девушка вышла из зала, облегченно вздыхая и высоко подняв голову. На улице ее нагнал сэр Лоренс.

К титульной странице
Вперед
Назад