- Наше счастье, что у Хьюберта вид человека, неспособного солгать, - сказал он.
      - Этим, наверно, заинтересуются газеты, - пробормотала Динни.
      - Голову даю на отсечение, что да, милая моя нимфа.
      - Как это отразится на карьере Хьюберта?
      - Думаю, что положительно. Запрос в палате общин дискредитировал его, но когда появятся заголовки: "Британский офицер против боливийских метисов", - они вызовут у публики чувства, которые мы питаем к нашим родным и близким.
      - Больше всего мне жаль папу. С тех пор как это началось, волосы у него заметно поседели.
      - В этой истории нет ничего позорного, Динни.
      Девушка вздернула голову:
      - Конечно, нет.
      - Динни, ты напоминаешь мне необъезженного жеребенка-двухлетку. В загоне он брыкается, на старте отстает, а приходит все-таки первым. Вон летит твой американец. Подождем его? Он дал очень ценные показания.
      Динни пожала плечами и почти сразу же услышала голос Халлорсена:
      - Мисс Черрел!
      Динни обернулась:
      - От души благодарю вас, профессор, за все, что вы сказали.
      - Для вас я готов был даже солгать, только случай не представился. Как поживает больной джентльмен?
      - Там покамест все в порядке.
      - Рад слышать! Я беспокоился за вас.
      Сэр Лоренс вступил в разговор:
      - Профессор, ваше заявление о том, что легче умереть, чем иметь дело с этими погонщиками, совершенно ошарашило судью.
      - Жить с ними тоже достаточно неприятно. Могу подвезти вас и мисс Черрел, - меня ждет машина.
      - Если ваш путь лежит на запад, отвезите нас на границу цивилизации.
      - Итак, профессор, - продолжал сэр Лоренс, когда все расселись, - что за мнение вы составили себе о Лондоне? Самый ли это варварский или самый цивилизованный город на свете?
      - Я просто люблю его, - ответил Халлорсен, не сводя глаз с Динни.
      - А я - нет, - тихо возразила та. - Ненавижу контрасты и запах бензина.
      - Как мне, иностранцу, объяснить, за что я люблю Лондон? Наверное, за то, что он такой многообразный, что он - смешение свободы и порядка. Пожалуй, еще за то, что он так отличается от наших городов. Нью-Йорк великолепен, жить в нем интересней, но он не такой уютный.
      - Нью-Йорк, - вставил сэр Лоренс, - подобен стрихнину: сперва взбадривает, потом валит с ног.
      - Я бы не мог жить в Нью-Йорке. Мое место - Запад.
      - Широкие бескрайние просторы, - вполголоса произнесла Динни.
      - Правильно, мисс Черрел. Они бы вам понравились.
      Динни тускло улыбнулась:
      - Никого нельзя безнаказанно вырывать с корнем, профессор.
      - Верно, - поддержал ее сэр Лоренс. - Мой сын как-то поднял в парламенте вопрос о необходимости организовать эмиграцию, но убедился, что у народа крепкие корни, и бросил эту затею, как горячую картофелину.
      - Прямо не верится! - воскликнул Халлорсен. - Когда я смотрю на ваших горожан - низкорослых, бледных, разочарованных, я всегда удивляюсь, какие у них могут быть корни.
      - Чем ярче выражен у человека городской тип, тем крепче у него корни. Широкие просторы для такого - пустой звук. Улицы, жареная рыба, кино - вот и все, что ему нужно. Не высадите ли меня здесь, профессор? Динни, а ты куда?
      - На Оукли-стрит.
      Халлорсен остановил машину. Сэр Лоренс вышел.
      - Мисс Черрел, окажите мне честь, позвольте доставить вас на Оуклистрит.
      Динни наклонила голову.
      Сидя рядом с американцем в закрытой машине, она испытывала неловкость. Как он использует представившуюся возможность? Внезапно, не глядя на нее, он сказал:
      - Как только решится судьба вашего брата, я отплываю. Собираюсь предпринять экспедицию в Новую Мексику. Я всегда буду считать большим счастьем знакомство с вами, мисс Черрел.
      Он стиснул руки, на которых не было перчаток, и сдавил их коленями. Этот жест тронул девушку.
      - Я искренне сожалею, профессор, что сначала, так же как мой брат, составила себе неверное представление о вас.
      - Это было естественно. Когда закончу здесь свои дела и уеду, буду с радостью вспоминать, что заслужил ваше расположение.
      Динни порывисто протянула ему руку:
      - Да, заслужили.
      Он взял руку девушки, медленно поднес к губам и осторожно опустил. Динни почувствовала себя глубоко несчастной. Она застенчиво прибавила:
      - Вы научили меня по-новому смотреть на американцев, профессор.
      Халлорсен улыбнулся:
      - Это уже кое-что.
      - Боюсь, что я очень заблуждалась. Я же, в сущности, их совсем не знала.
      - В этом наша беда. Мы, в сущности, не знаем друг друга. Из-за какихто пустяков действуем друг другу на нервы. Но я всегда буду помнить вас как улыбку на лице вашей страны.
      - Вы очень любезны, - сказала Динни. - Мне хочется, чтобы так было на самом деле.
      - Если бы я мог получить вашу фотокарточку, я хранил бы ее, как сокровище.
      - Разумеется, получите. Не знаю, найдется ли у меня приличная, но лучшая из всех - за вами.
      - Благодарю. Если разрешите, я, пожалуй, сойду здесь. Я что-то не слишком уверен в себе. Такси вас довезет.
      Халлорсен постучал в стекло и отдал распоряжение шоферу.
      - До свидания, - сказал он и снова взял ее руку, подержал в своих, пожал и вышел из машины.
      - До свидания! - прошептала Динни, откидываясь на спинку сиденья и чувствуя, как что-то сжимает ей горло.
      Пять минут спустя машина остановилась у подъезда Ферзов, и Динни, подавленная, вошла в дом.
      Когда она проходила мимо комнаты Дианы, дверь открылась и Диана, которую девушка не видела со вчерашнего дня, шепнула:
      - Зайдите ко мне, Динни.
      Голос был такой настороженный, что у Динни по коже побежали мурашки. Они сели на кровать с пологом, и Диана тихо и торопливо заговорила:
      - Ночью он вошел ко мне и пожелал остаться. Я не посмела отказать. Он изменился. Я чувствую, что это опять начало конца. Он теряет контроль над собой. По-моему, надо отправить куда-нибудь детей. Хилери не согласится их взять?
      - Разумеется, согласится. И моя мама тоже.
      - Пожалуй, лучше второе.
      - А не уехать ли и вам?
      Диана со вздохом покачала головой:
      - Это только ускорит развязку. Можете вы отвезти детей без меня?
      - Конечно. Но неужели вы действительно думаете, что он...
      - Да. Он опять пришел в возбужденное состояние. Я ведь изучила симптомы. Вы заметили, Динни, каждый вечер он все больше пьет. А это тоже признак.
      - Если бы он мог преодолеть свой страх и начал выходить!
      - Вряд ли это поможет. Здесь, что бы ни произошло, - пусть даже самое худшее, - мы хоть знаем, как быть. А случись это при посторонних, мы сразу же лишимся свободы действий.
      Динни пожала ей руку:
      - Когда увезти детей?
      - Поскорее. Я ему ничего не скажу, а вы постарайтесь уехать как можно незаметнее. Мадемуазель приедет потом, если ваша мама не будет возражать.
      - Я, разумеется, сразу же обратно.
      - Динни, это было бы нечестно по отношению к вам. У меня есть горничные. Утруждать вас моими горестями просто недостойно.
      - Ну что вы! Я, разумеется, вернусь. Я попрошу у Флер ее машину. Он не будет возражать против того, что детей увозят?
      - Только если догадается, что это связано с его состоянием. Я скажу, что вы давно уже приглашали их погостить.
      - Диана, - внезапно спросила Динни, - вы его еще любите?
      - Люблю? Нет.
      - Значит, просто жалость?
      Диана покачала головой:
      - Не могу объяснить. Тут и прошлое, и сознание того, что покинуть Роналда - значит помочь враждебной ему судьбе. А это страшная мысль!
      - Понимаю. Мне так жаль вас обоих и дядю Эдриена!
      Диана провела руками по лицу, словно стирая с него следы тревог.
      - Не знаю, что будет, только ничего хорошего не жду. А вы, дорогая, ни в коем случае не позволяйте мне портить вам жизнь.
      - Вы напрасно тревожитесь. Встряска мне полезна. Старая дева - все равно что лекарство: перед употреблением взбалтывать.
      - Когда же вы найдете себе употребление, Динни?
      - Я только что отвергла широкие бескрайние просторы и чувствую себя изрядной скотиной.
      - Слева - широкие бескрайние просторы, справа - глубокие моря, а вы на распутье. Так?
      - И, по-видимому, останусь на нем. Любовь достойного человека и прочие подобающие случаю слова - все это словно замораживает меня.
      - Подождите. Цвет ваших волос не подходит для монастыря.
      - Я их перекрашу в свой истинный цвет - светло-зеленый, как морская вода. Это цвет айсбергов.
      - Я уже сказала вам - подождите!
      - Подожду! - согласилась Динни.
      Два дня спустя Флер в своем автомобиле подъехала к дому Ферзов. Детей и кое-какую поклажу погрузили без инцидентов, и машина тронулась.
      Эта несколько бурная поездка - дети еще не привыкли к машинам - принесла Динни подлинное облегчение. До сих пор она не отдавала себе отчета, как сильно трагическая атмосфера Оукли-стрит уже отразилась на ее нервах, хотя после ее приезда в город из Кондафорда прошло всего десять дней. Краски осенней листвы стали темнее. Погожий октябрьский день заливал землю ровным мягким светом. Чем дальше от Лондона, тем чище и звонче становился воздух; из труб коттеджей поднимался пахнущий лесом дымок; над нагими полями кружились грачи.
      Машина прибыла как раз к завтраку. Оставив детей с мадемуазель, приехавшей поездом, Динни свистнула собак и пошла прогуляться. Осевшая дорога привела ее к старому коттеджу. Динни остановилась. Дверь открывалась прямо в жилую комнату. У камелька, где горел слабый огонь, сидела старая женщина.
      - Ох, мисс Динни! - вскрикнула она. - Я уж так вам рада. Весь месяц ни разу вас не видела.
      - Я уезжала, Бетти. Как вы себя чувствуете?
      Маленькая, в полном смысле миниатюрная старушка торжественно сложила руки на животе:
      - Опять с животом плохо. Все остальное - лучше не надо, доктор говорит - прямо замечательно. Только вот животом маюсь. Он говорит, надо есть побольше. Аппетит у меня, слава богу, хороший, мисс Динни, а проглотить ничего не могу - сразу тошно. Истинная правда!
      - Как мне вас жаль, милая Бетти! Живот - очень больное место. Живот и зубы. Не понимаю, зачем они нам. Нет у нас зубов - желудок не варит, есть - тоже не варит.
      Старушка хихикнула.
      - Он говорит, мне надо выдернуть все зубы, какие остались, да мне с ними неохота расставаться, мисс Динни. Вот у хозяина моего их вовсе нет, а он все-таки может жевать яблоко, ей-богу, может. Но в мои годы десны уж так не затвердеют.
      - Но ведь вам, Бетти, можно сделать красивые вставные зубы.
      - Ох, не хочу я вставных - один обман. Вы бы и сами не стали носить фальшивые зубы, мисс Динни. Ведь не стали бы, а?
      - Конечно, стала бы. Теперь их чуть ли не все носят.
      - Все смеетесь над старухой? Нет, это не по мне. Все равно что парик надеть. А волосы-то у меня остались густые, как прежде. Я ведь для своих лет замечательно сохранилась, есть за что бога благодарить. Только животом маюсь. Похоже, там что-то есть.
      Динни увидела в ее глазах испуг и страдание.
      - Как поживает Бенджамен, Бетти?
      Взгляд старухи изменился. Глаза повеселели, хотя остались такими же рассудительными, словно она смотрела на ребенка.
      - Ну, с отцом-то все в порядке, мисс. С ним, кроме ревматизма, никогда ничего не бывает. Он сейчас в огороде - пошел в земле покопаться.
      - А как Голди? - осведомилась Динни, с грустью глядя на сидевшего в клетке щегла. Ей было невыносимо видеть птиц в клетках, но у нее не хватало духу намекнуть старикам на их маленького любимца, веселого даже за решеткой. Кроме того, они утверждали, что, если ручного щегла выпустить на волю, его сейчас же заклюют до смерти.
      - Ох! - воскликнула старушка. - До чего же он заважничал, с тех пор как вы подарили ему клетку побольше. - Глаза ее загорелись. - Подумать только, мисс Динни! Капитан женился, а тут против него такое ужасное дело затеяли. Что они там думают? За всю жизнь такого не слыхивала. Чтобы одного из Черрелов таким манером потащили на суд, - это уж слишком!
      - И все же это так, Бетти.
      - Говорят, она славная молодая леди. А жить-то они где будут?
      - Пока неизвестно. Надо подождать, - пусть сначала дело кончится.
      Может быть, здесь; может быть, он получит место в колониях. Конечно, им придется туговато.
      - Страхи какие! В старое время этого не бывало. Как теперь насели на дворянство, боже милостивый! Я все вспоминаю вашего прадедушку, мисс Динни. До чего он ловко четверкой правил! Я тогда еще совсем пигалицей была. Такой славный старый джентльмен - обходительный, можно сказать!
      Подобные замечания о дворянстве всегда вызывали у Динни чувство неловкости, тем более в устах старушки, которая, как знала девушка, была одной из восьми детей работника с фермы, чье жалованье равнялось одиннадцати шиллингам в неделю, и которая, вырастив семерых детей, существовала теперь вместе с мужем лишь на пособие по старости.
      - Бетти, милая, что вам можно есть? Я скажу кухарке.
      - Большое вам спасибо, мисс Динни. Кусочек постной свинины вроде иногда могу съесть.
      Глаза старухи потемнели, в них снова мелькнула тревога.
      - Так ужасно болит! Иногда прямо рада была бы богу душу отдать.
      - Ну, что вы, Бетти, милая! Просто посидите немножко на подходящей пище и сразу начнете чувствовать себя лучше.
      Старушка улыбнулась:
      - Тревожиться-то нечего - я для своих лет замечательно сохранилась.
      А когда для вас зазвонят колокола, мисс Динни?
      - Не стоит об этом, Бетти. Я знаю одно: сами по себе они не зазвонят.
      - Да, теперь люди женятся поздно. Семьи стали маленькие, не то что в мое время. Вот моя старая тетка - та родила восемнадцать детей и вырастила одиннадцать.
      - В наши дни для них не нашлось бы ни жилья, ни работы.
      - Эх, изменилась страна!
      - Наша, слава богу, еще меньше, чем другие.
      Взгляд Динни обежал комнату, где эти двое стариков провели лет пятьдесят жизни. Все - от кирпичного пола до потолочин - было тщательно выскоблено и дышало уютом.
      - Ну, Бетти, мне пора. Я гощу у приятельницы в Лондоне и до ночи должна вернуться. Я велю кухарке прислать вам кое-какой еды. Это будет повкуснее, чем свинина. Не вставайте!
      Но маленькая старушка была уже на ногах. Взгляд ее стал задушевно ласковым.
      - Я так рада, что повидала вас, мисс Динни. Храни вас бог, и пусть у капитана больше не будет хлопот с этими ужасными людьми.
      - До свидания, Бетти, милая. Передавайте привет Бенджамену.
      Динни пожала руку старушке и вышла к собакам, ожидавшим ее на вымощенной плитами дорожке. Как всегда после таких визитов, она испытывала умиление, и ей хотелось поплакать. Вот они, корни! Их не хватало ей в Лондоне, их не хватало бы ей и на широких бескрайних просторах. Она добралась до узкой, вытянутой в длину буковой рощи, толкнула незапертую расшатанную калитку, вошла и влезла на сырой поваленный ствол, от которого сладко пахло корой. Слева - иссиня-серое небо, расколотое искривленными стволами деревьев; справа - вспаханное под пар поле. Заяц, сидевший там на задних лапах, повернулся и пустился наутек вдоль живой изгороди. Под носом у одной из собак с пронзительным криком поднялся фазан и взмыл над макушками. Динни вышла из леска и остановилась, глядя вниз на свой длинный серый дом, полускрытый кустами магнолий и купами деревьев. Над двумя трубами курился дымок, на коньке крыши пятнышками белели трубастые голуби. Девушка глубоко вздохнула и простояла там целых десять минут, вбирая в себя живительный воздух, словно политое растение влагу. Пахло листьями, свежей землей и близким дождем. Последний раз Динни была здесь в конце мая. Тогда она дышала летним ароматом, и каждый глоток его был воспоминанием и надеждой, болью и радостью...
      После чая они двинулись обратно. Флер снова вела машину, верх которой пришлось поднять.
      - Должна признаться, никогда не видела большей глуши, чем Кондафорд, - объявила ее безжалостная молодая родственница. - Я бы здесь просто умерла. После него даже Липпингхолл не кажется деревней.
      - Потому что здесь все так ветхо и запущено, да?
      - Знаете, я всегда твержу Майклу, что ваша ветвь семьи - одна из наименее колоритных и наиболее интересных древностей, еще уцелевших в Англии. Вы совершенно незаметны, держитесь в самой глубине сцены.
      Даже для писателей вы слишком несенсационны. Тем не менее вы существуете и будете существовать, хоть я и не понимаю - как. Против вас все - начиная от налога на наследство и кончая граммофонами. Но вы все-таки упорно влачите свои дни в разных концах страны, занимаясь тем, чего никто не знает и до чего никому нет дела. У большинства таких, как вы, нет даже Кондафорда, куда можно вернуться умирать, и все же вы сохраняете корни и чувство долга. Вот у меня нет ни того, ни другого, - я наполовину француженка. У семьи моего отца, у Форсайтов, были корни, но отсутствовало чувство долга - по крайней мере в том виде, как у вас. Я хочу сказать - в смысле служения чему-то. Я восхищаюсь им, Динни, но оно нагоняет на меня смертную скуку. Это оно заставляет вас убивать молодость на историю с Ферзом. Чувство долга - это недуг, Динни, прекрасный недуг.
      - Как же, по-вашему, я должна с ним бороться?
      - Дать волю своим инстинктам. Трудно представить себе, что еще старит человека быстрее, чем то, что вы делаете сейчас. Диана - из той же породы: у Монтжоев в Дамфришире есть нечто вроде своего Кондафорда. Я восхищаюсь ее терпением, но считаю это безумием с ее стороны. Все равно - конец один, и чем дольше его оттягивать, тем будет тяжелее.
      - Я понимаю, что она поступает так во вред себе, но, надеюсь, и сама сделала бы то же.
      - А я так не поступила бы, - весело призналась Флер.
      - Я не верю, что человек знает, как он поступит, пока дело не дошло до самого главного.
      - Вся соль в том, чтобы до него не дошло.
      В голосе Флер зазвенел металл, складка губ стала жесткой. Динни всегда находила, что Флер обаятельна именно своей таинственностью.
      - Вы не видели Ферза, - сказала девушка, - а не увидев его, нельзя понять жалость, которую он вызывает.
      - Все это сантименты, дорогая, а я бесчувственна.
      - Я уверена. Флер, - прошлое есть и у вас, а тот, у кого оно есть, не бывает бесчувственным.
      Флер быстро взглянула на нее, прибавила газ и бросила:
      - Время включить фары.
      Остальную дорогу она болтала об искусстве, литературе и прочих ничего не значащих предметах. Было около восьми, когда она высадила Динни на Оукли-стрит.
      Диана была дома. Она уже переоделась к обеду.
      - Динни, - сказала она. - Он ушел.
      XXV
      Простые и зловещие слова!
      - Утром, когда вы уехали, он был очень возбужден. Видимо, вообразил, что мы сговорились все от него скрывать.
      - Так оно и было, - прошептала Динни.
      - Отъезд мадемуазель его еще больше расстроил. Вскоре после этого я услыхала, как хлопнула входная дверь. С тех пор его нет. Что будет, если он не вернется?
      - Ох, Диана, я так этого хочу!
      - Но куда же он ушел? Зачем? К кому? О господи, как это ужасно!
      Динни с отчаянием смотрела на нее и молчала.
      - Простите, Динни! Вы, должно быть, устали и голодны. Поедим, не дожидаясь обеда.
      Тревожна была их трапеза в "берлоге" Ферза - этой комнате с панелями, отделанной в очаровательных зеленовато-золотистых тонах. Затененный свет мягко ложился на обнаженные плечи и руки двух женщин, на фрукты, цветы, серебро. Разговор касался лишь самых нейтральных тем. Наконец горничная вышла.
      - Есть у него ключ? - спросила Динни.
      - Да.
      - Позвонить дяде Эдриену?
      - Чем он поможет? Если Роналд вернется и застанет его здесь, будет еще опаснее.
      - Ален Тесбери обещал мне приехать в любой момент, если понадобится,
      - Нет, сегодня уж справимся как-нибудь сами, а завтра посмотрим.
      Динни кивнула. Ей было страшно, но мысль, что Диана может это заметить, страшила девушку еще больше: она здесь для того, чтобы поддержать Диану своей твердостью и спокойствием.
      - Пойдемте наверх. Вы мне споете, - предложила она наконец.
      В гостиной Диана поочередно спела "Долину", "Хижину в Юрте", "Косьбу ячменя", "Ветку тимьяна", "Дроморский замок", и прелесть комнаты, песен и певицы сняла с Динни тягостное ощущение кошмара. Она погрузилась в мечтательную дремоту, как вдруг Диана остановилась.
      - Дверь хлопнула!
      Динни вскочила и встала подле клавикордов:
      - Пойте, пойте! Ни слова ему не говорите и не подавайте вида.
      Диана снова заиграла и запела ирландскую песню "Долго ль мне плакать, тебе рас певать?" Дверь распахнулась, и в зеркале, стоявшем на другом конце комнаты, Динни увидела Ферза, который стоял и слушал.
      - Пойте, - шепнула она.
      Долго ль мне плакать, тебе распевать?
      Долго ль еще мне по милой страдать?
      Ах, почему не могу я забыть
      Ту, что не хочет меня полюбить?
      Ферз по-прежнему стоял и слушал. Вид у него был такой, словно он до предела разбит усталостью или мертвецки пьян: волосы растрепаны, рот растянут, зубы оскалены. Наконец он шагнул вперед, явно стараясь не шуметь. Прошел в дальний угол к кушетке и опустился на нее. Диана умолкла. Динни, рука которой обвивала ее плечи, почувствовала, как дрожит Диана, стараясь совладать со своим голосом.
      - Ты обедал, Роналд?
      Ферз не ответил. Он смотрел на противоположную стену со странной и жуткой усмешкой.
      - Играйте, - шепнула Динни.
      Диана заиграла "Красный сарафан". Она вновь и вновь повторяла эту простую и красивую мелодию, словно гипнотизируя ею безмолвную фигуру мужа. Наконец она остановилась. Наступило трагическое молчание. Нервы Динни не выдержали, и она отрывисто спросила:
      - На улице дождь, капитан Ферз?
      Ферз провел рукой по брюкам и кивнул.
      - Ты бы пошел переоделся, Роналд.
      Он уперся локтями в колени и опустил голову на руки.
      - Ты, наверно, устал, милый. Не пора ли тебе лечь? Принести тебе есть?
      Ферз не шелохнулся. Усмешка сбежала с его губ, глаза закрылись. У него был вид человека, который заснул так же внезапно, как загнанная лошадь валится наземь между оглоблями перегруженной телеги.
      - Закройте инструмент, - шепотом бросила Динни. - Идемте ко мне.
      Диана бесшумно опустила крышку и встала. Они немного подождали, держась за руки. Ферз не шевелился.
      - Он в самом деле заснул? - чуть слышно спросила Динни.
      Ферз вскочил:
      - Где уж там заснуть! Начинается! Опять начинается! И я этого не вынесу, видит бог, не вынесу!
      На мгновение гнев преобразил его. Но тут же он увидел, как они отшатнулись, и упал на кушетку, закрыв лицо руками. Диана шагнула к нему.
      Ферз поднял голову. Взгляд у него был дикий.
      - Не подходи! - зарычал он. - Оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда!
      У дверей Диана обернулась и спросила:
      - Роналд, не вызвать ли врача? Он даст тебе снотворное и сразу уйдет.
      Ферз опять вскочил:
      - Никого мне не надо. Убирайтесь!
      Женщины выскочили из гостиной, взбежали наверх, в комнату Динни, и остановились, обнявшись и дрожа.
      - Горничные уже легли?
      - Они всегда ложатся рано, если только одна из них не уходит в город.
      - Диана, я спущусь вниз и позвоню по телефону.
      - Нет, Динни, пойду я. А кому звонить?
      Весь вопрос заключался в этом. Они зашептались. Диана считала, что нужно звонить прямо ее врачу, Динни предлагала попросить Эдриена или Майкла заехать за ним.
      - Тогда, перед катастрофой, он был в таком же состоянии?
      - Нет. Тогда он не знал, что впереди. Динни, я чувствую, что он может покончить с собой.
      - У него есть оружие?
      - Я отдала его служебный револьвер на сохранение Эдриену.
      - Бритва?
      - Только безопасная. Яда в доме нет.
      Динни направилась к двери:
      - Я должна пойти позвонить.
      - Динни, я не допущу, чтобы вы...
      - Меня он не тронет. Это вы в опасности. Заприте дверь, пока я хожу.
      И, прежде чем Диана успела остановить ее, Динни выскользнула из комнаты. Свет еще горел. Девушка на мгновение задержалась. Спальня Дианы и комната Ферза - ниже, на одном этаже с гостиной. Придется пройти мимо них - иначе не попасть в холл и маленький кабинет, где находится телефон. Внизу все тихо. Диана отперла дверь и встала на пороге. В любой момент она может проскочить мимо Динни и спуститься. При этой мысли девушка кинулась вперед и побежала по лестнице. Ступеньки заскрипели, она остановилась и сняла туфли. Держа их в руке, на цыпочках прокралась мимо гостиной. Там - ни звука. Динни поспешила в холл, по дороге заметила пальто и шляпу Ферза, брошенные им на стул, вошла в кабинет, закрыла за собой дверь и перевела дух. Затем включила свет, взяла телефонную книгу, отыскала номер Эдриена и уже протянула руку к трубке, как вдруг чьи-то пальцы сдавили ей запястье. Она охнула и повернула голову. Перед ней стоял Ферз. Он рывком заставил ее обернуться и пальцем указал на туфли, которые девушка все еще держала в руке.
      - Что, решили меня выдать? - прошипел он и, не отпуская девушку, вытащил из кармана складной нож. Откинувшись на всю длину вытянутой руки, Динни смотрела ему в лицо. Ей было гораздо менее страшно, чем раньше, и она не чувствовала ничего, кроме стыда за то, что держит туфли в руке.
      - Глупо, капитан Ферз! - ледяным голосом процедила она. - Вы же знаете, что ни я, ни Диана не причиним вам вреда.
      Ферз отбросил ее руку, открыл нож и одним яростным ударом перерезал шнур. Трубка упала на пол. Он сложил нож и спрятал его в карман. Динни показалось, что этот жест привел Ферза в несколько более уравновешенное состояние.
      - Наденьте туфли, - приказал он.
      Динни повиновалась.
      - Запомните раз и навсегда: я не позволю соваться в мои дела и мешать мне. Я сделаю с собой что захочу.
      Динни молчала. Сердце ее бешено колотилось; она боялась, что голос может ей изменить.
      - Вы что, не слышите?
      - Слышу. Никто не собирается ни соваться в ваши дела, ни раздражать вас. Мы желаем вам только добра.
      - Знаю я это добро. Хватит с меня! - выкрикнул Ферз, подошел к окну, резко отдернул штору, посмотрел на улицу и проворчал:
      - Льет как из ведра.
      Затем повернулся и уставился на девушку, сжимая кулаки. Лицо его задергалось, он вертел головой из стороны в сторону. Вдруг он закричал:
      - Убирайтесь из комнаты, живо! Убирайтесь! Убирайтесь!
      Динни опрометью ринулась к двери, закрыла ее за собой и взлетела наверх. Диана по-прежнему стояла на пороге комнаты Динни. Та втолкнула ее туда, заперла дверь и упала на постель.
      - Он вошел вслед за мной, перерезал шнур, - задыхаясь, заговорила она. - Он достал себе нож. Боюсь, что у него начинается приступ. Выдержит ли дверь, если он станет ломиться? Не придвинуть ли к ней кровать?
      - Тогда мы не заснем.
      - Все равно не спать, - возразила Динни и взялась за спинку кровати. Они подперли ею дверь.
      - Горничные запираются на ночь?
      - Да, с тех пор как он вернулся.
      Динни облегченно вздохнула, - мысль о том, что нужно будет снова выйти и предупредить их, приводила ее в содрогание. Она села на кровать и взглянула на стоявшую у окна Диану.
      - О чем вы думаете, Диана?
      - О том, что я переживала бы, если бы дети остались здесь.
      - Да, слава богу, что их нет.
      Диана опять подошла к кровати и взяла руку Динни. Рукопожатие было таким долгим и крепким, что у обеих заломило пальцы.
      - Что же нам предпринять, Динни?
      - Может быть, он уснет и к утру ему станет лучше. Теперь, когда он опасен, я чувствую, что мне вполовину меньше жаль его.
      - Я давно уже ничего не чувствую, - тяжело сказала Диана. - Меня беспокоит одно: знает он, что я не у себя в комнате? Не следует ли мне спуститься?
      - Я вас не пущу.
      Динни вынула ключ из замка и сунула за подвязку в чулок. Его холодное твердое прикосновение успокоило ее.
      - Теперь ляжем - ногами к двери, - объявила она. - Не стоит зря изводить себя.
      Охваченные странной апатией, они долго лежали, прижавшись друг к другу под одеялом, не бодрствуя, но и не засыпая. Когда, наконец, глаза Динни стали слипаться, ее неожиданно разбудил какой-то звук. Она взглянула на Диану. Та спала - по-настоящему, как мертвая. Свет снаружи полоской пробился под дверью, которая закрывалась неплотно. Динни приподнялась на локте и насторожилась. Дверная ручка повернулась и осторожно задергалась. Раздался тихий стук.
      - В чем дело? - чуть слышно спросила Динни.
      - Мне нужна Диана, - донесся приглушенный голос Ферза.
      Динни подползла к замочной скважине:
      - Диана нездорова. Она уснула, не надо ее тревожить.
      Наступила тишина. Затем, к своему ужасу, девушка услышала долгий, страдальческий вздох, такой безысходный, словно он был последним. Еще немного, и Динни вытащила бы ключ. Ее остановил вид бледного, измученного лица Дианы. Нельзя! Что бы ни означал этот вздох, - нельзя! Она отползла, улеглась и стала слушать. Больше ни звука! Диана продолжала спать, но девушка уже не могла заснуть. "Буду ли я виновата, если он покончит с собой?" - думала она. Разве такой конец не лучше для всех - для Дианы, для детей, для него самого? Но каждый нерв девушки все еще отзывался эхом на этот долгий полувздох-полустон. Несчастный человек, какой несчастный! Динни переполняло теперь лишь одно чувство - беспредельная горькая жалость, возмущение против неумолимой природы, которая обрекает людей на подобную участь. Покориться неисповедимой воле провидения? У кого хватит на это сил? Как все бессмысленно и беспощадно! Динни лежала рядом с бессильно уснувшей Дианой, и дрожь била ее. Не сделано ли ими что-нибудь такое, чего они не должны были сделать? Нельзя ли было помочь ему больше, чем помогли они? Что можно будет предпринять, когда наступит утро? Диана шевельнулась. Неужели проснется? Но та лишь повернулась и снова погрузилась в тяжелый сон. Дремота медленно сковала Динни, и девушка уснула.
      Ее разбудил стук в дверь. Уже рассвело. Диана еще спала. Динни взглянула на свои ручные часы. Восемь. Ее окликали по имени.
      - Все в порядке, Мери! - отозвалась она. - Миссис Ферз у меня.
      Диана села на постели, глядя на полураздетую девушку:
      - Что случилось?
      - Все в порядке, Диана. Уже восемь! Давайте встанем и отодвинем кровать. Вы по-настоящему хорошо выспались. Горничные уже встали.
      Они накинули халаты и водворили кровать на место. Динни вытащила ключ из его необычного пристанища и отперла дверь:
      - Ну, смелее! Пошли вниз!
      На площадке лестницы они задержались и прислушались, затем спустились. В спальне Дианы царил порядок. Шторы были подняты, - горничная, видимо, уже побывала здесь. Они постояли у двери, которая вела в комнату Ферза. Оттуда не доносилось ни звука. Они вышли на площадку и приблизились к наружной двери. Опять ни звука.
      - Спустимся лучше вниз, - шепнула Динни. - Что вы скажете Мери?
      - Ничего. Она все понимает.
      Столовая и кабинет были заперты. На полу валялась телефонная трубка - единственное напоминание о ночном кошмаре.
      Вдруг Динни сказала:
      - Диана, нет его пальто и шляпы. Они лежали вот здесь, на стуле.
      Диана вошла в столовую и позвонила. Из подвального этажа поднялась пожилая горничная. Вид у нее был испуганный и встревоженный.
      - Мери, видели вы сегодня утром пальто и шляпу мистера Ферза?
      - Нет, мэм.
      - Когда вы встали?
      - В семь часов.
      - Вы не были у него в комнате?
      - Нет еще, мэм.
      - Ночью мне нездоровилось. Я спала наверху у мисс Динни.
      - Понятно, мэм.
      Втроем они поднялись наверх.
      - Постучитесь к нему.
      Горничная постучала. Динни и Диана стояли рядом с ней. Ответа не последовало.
      - Стучите еще. Мери. Сильнее.
      Горничная стучала снова и снова. Никакого ответа. Динни отстранила ее и повернула ручку. Дверь открылась. Комната была пуста и в полном беспорядке, словно кто-то метался по ней и с кем-то боролся. В грелке нет воды, всюду рассыпан табачный пепел, кровать не постелена, но смята. Никаких признаков приготовлений к отъезду, из ящиков стола ничего не вынуто. Три женщины уставились друг на друга. Потом Диана сказала:
      - Приготовьте завтрак. Мери, и побыстрее. Нам придется выйти.
      - Слушаюсь, мэм. Там телефон...
      - Поднимите трубку, вызовите монтера и никому ни о чем не говорите.
      Отвечайте коротко: мистер Ферз уехал на несколько дней. Чтобы было на это похоже, приберите комнату. Идем скорей одеваться, Динни.
      Горничная ушла вниз.
      - Есть у него деньги? - спросила Динни.
      - Не знаю. Можно посмотреть, здесь ли его чековая книжка.
      Диана убежала. Динни ждала ее в холле. Наконец та вернулась.
      - Здесь. Она на бюро в столовой. Живо, Динни! Одевайтесь!
      Это означало... Что это означало? Надежда и страх боролись в душе девушки. Она помчалась к себе наверх.
      XXVI
      Торопливо завтракая, они совещались. К кому обратиться?
      - Не в полицию, - сказала Динни.
      - Конечно, нет.
      - По-моему, прежде всего нам нужно выехать к дяде Эдриену.
      Они послали горничную за такси и отправились на квартиру к Эдриену.
      Было около девяти. Они застали его за чаем и одной из тех рыб, которые занимают тем больше места, чем дольше их едят, что и объясняет евангельское чудо с насыщением пяти тысяч человек.
      Эдриен, еще более поседевший за последние дни, слушал их, набивая трубку; наконец он сказал:
      - Предоставьте все это мне. Динни, можешь ты увезти Диану в Кондафорд?
      - Разумеется.
      - До отъезда разыщи молодого Алена Тесбери. Пусть он съездит в лечебницу и узнает, не там ли Ферз, но не говорит, что тот ушел из дому. Вот адрес.
      Динни кивнула.
      Эдриен поднес к губам руку Дианы:
      - Дорогая, у вас измученный вид. Не волнуйтесь. Вы отдохнете в
      Кондафорде с детьми, а мы постараемся держать вас в курсе дела.
      - Эдриен, оно получит огласку?
      - Если только этому можно помешать, - нет. Я посоветуюсь с Хилери, и мы сделаем все, что в наших силах. Вы не знаете, сколько при нем было денег?
      - Последний раз он выписал чек на пять фунтов третьего дня. Но вчера он где-то пропадал до самого вечера.
      - Как он одет?
      - Синее пальто, синий костюм, котелок.
      - Вы не знаете, где он провел вчерашний день?
      - Нет. До этого он совсем не выходил.
      - Он состоит еще членом какого-нибудь клуба?
      - Нет.
      - Кому из старых знакомых известно о его возвращении?
      - Никому.
      - Вы говорите, он не взял с собой чековой книжки? Динни, как скоро ты можешь разыскать этого молодого человека?
      - Немедленно, если разрешите позвонить, дядя, ин ночует в своем клубе.
      - Звони.
      Динни вышла к телефону. Вскоре она вернулась и объявила, что Ален Тесбери уже выезжает и обо всем известит Эдриена. Он представится как старинный друг больного, сделает вид, будто не знает, что тот ушел из лечебницы, и попросит в случае возвращения Ферза сообщить ему об этом, чтобы он мог навестить его.
      - Молодчина, - одобрил Эдриен. - У тебя есть голова на плечах, дорогая. А теперь отправляйся и присмотри за Дианой. Дай мне номер вашего телефона в Кондафорде.
      Он записал его и усадил женщин в такси.
      - Дядя Эдриен - самый хороший человек на свете, - сказала Динни.
      - Никто не знает этого лучше, чем я, Динни.
      Вернувшись на Оукли-стрит, они поднялись наверх и уложили вещи. Динни боялась, что в последнюю минуту Диана откажется ехать, но та дала Эдриену слово. Вскоре они уже были на вокзале. Полуторачасовой переезд прошел в полном молчании. Обе они настолько обессилели, что забились по углам купе и словно оцепенели. Только сейчас Динни поняла, какое напряжение пришлось ей выдержать. А ведь, в сущности, ничего особенного не было - ни грубостей, ни покушений, ни даже простой сцены. Какая жуткая вещь помешательство, какой оно вселяет страх, как разрушает нервы! Теперь, когда встреча с Ферзом больше не угрожала девушке, он опять вызывал в ней одну жалость. Динни представляла себе, как он бродит по городу, теряя рассудок, не зная, куда преклонить голову, на чью руку опереться, стоя на грани - может быть, уже за гранью! О этот страх, вечный спутник самых трагических несчастий! Преступники, прокаженные, безумцы - все, чья судьба и недуг вселяют ужас в окружающих, безнадежно одиноки в напуганном ими мире. Теперь, после вчерашней ночи, Динни гораздо лучше понимала, почему Ферз с таким отчаянием говорил о порочном круге, в котором мечется умалишенный. Теперь она знала, что не вынесла бы общения с помешанным, - у нее недостаточно крепкие нервы и толстая кожа. Теперь ей стало ясно, за что так жестоко обращались с сумасшедшими в старину. Здоровые собаки кидаются на бешеную потому, что их собственные нервы не выдерживают. Презрение и грубость, которые обрушивались на слабоумных, были просто самозащитой. Здоровые мстили больным за свои измотанные нервы. Тем горше, тем мучительнее думать об этом! И по мере того как поезд подвозил девушку все ближе к ее мирному дому, она все больше разрывалась между желанием отбросить всякую мысль о несчастном отщепенце и жалостью к нему. Она посмотрела на Диану, полулежащую с закрытыми глазами в противоположном углу купе. Что же перечувствовала она, связанная с Ферзом воспоминаниями, узами закона, детьми? Лицо ее, прикрытое шляпкой, носило следы долгих испытаний: его тонкие черты стали суровыми. Губы Дианы еле заметно шевелились, - она не спала. "Какая же сила помогает ей держаться? - спрашивала себя Динни. - Она не религиозна, ни во что особенно не верит. На ее месте я бы все бросила и убежала куда глаза глядят. Так ли?" Видимо, в человеке живет сознание долга перед самим собой, и оно-то не позволяет ему ни отступать, ни сгибаться.
      На станции их никто не встретил, поэтому они сдали вещи на хранение и двинулись в Кондафорд пешком по тропинке, ведущей через поле.
      - Удивляюсь, - неожиданно заговорила Динни, - как плохо мы, современные люди, переносим волнение. Но была бы я счастлива, если бы провела тут всю жизнь, как наши старые фермеры? Вот Клер - той здесь не нравится. Ей нужно все время быть в движении. Наверное, в каждом человеке обязательно сидит какой-то чертик.
      - Я не замечала, чтобы он выглядывал из вас, Динни.
      - Жаль, что я была совсем маленькой во время войны. Когда она кончилась, мне едва стукнуло четырнадцать.
      - Вам повезло.
      - Не знаю. Вы, должно быть, испытали тогда много волнующего, Диана.
      - Когда она началась, я была в вашем теперешнем возрасте.
      - Замужем?
      - Только-только обвенчалась.
      - Он, наверное, прошел всю войну?
      - Да.
      - Это и послужило причиной?
      - Вернее, поводом.
      - Дядя Эдриен упоминал о наследственности. Дело в ней?
      - Да.
      Динни указала на крытый соломой коттедж:
      - В этом домике живут двое стариков - мои любимцы. Эта пара провела здесь пятьдесят лет. Способны вы на такое, Диана?
      - Теперь да. Я хочу покоя, Динни.
      До поместья они дошли молча. Там их ожидало сообщение от Эдриена. Ферз в лечебницу не вернулся, но они с Хилери полагают, что напали на верный след.
      Диана побыла с детьми и ушла к себе в комнату, а Динни отправилась в гостиную к матери.
      - Мама, я должна об этом рассказать. Я молилась, чтобы он умер.
      - Динни!
      - Ради него самого, ради Дианы, ради детей, ради всех, ради меня самой, в конце концов.
      - Конечно, если он безнадежен...
      - Безнадежен он или нет - мне все равно. Это слишком страшно. Провидение - пустой звук, мама.
      - Дорогая!..
      - До него слишком далеко. Наверно, у творца был план, когда он создавал вселенную, но нам, как личностям, он уделил столько же внимания, сколько комарам.
      - Тебе нужно выспаться, родная.
      - Да. Но я и потом буду думать так же.
      - Не позволяй таким мыслям укореняться, Динни. Это портит характер.
      - Не вижу связи между убеждениями и характером. Я не начну вести себя хуже оттого, что перестану верить в провидение или загробную жизнь.
      - Конечно, Динни, но...
      - Нет, я начну вести себя даже лучше. Если я порядочная, то лишь потому, что быть порядочным - хорошо, а не потому, что я на этом выигрываю.
      - Но чем же хороша порядочность, если бога нет?
      - О дражайшая и нежная матушка, я ведь не сказала, что бога нет. Я только сказала, что до него слишком далеко. Представь себе, как творец вопрошает: "А что, этот шарик - Земля еще вертится?" И ангел ответствует: "О да, сэр, и вполне исправно". - "Надо взглянуть, не заплесневел ли он и не водятся ли на нем чрезвычайно беспокойные маленькие паразиты..."
      - Динни!
      - "Понятно, сэр. Вы имеете в виду людей?" - "Вот именно. Мне помнится, мы их так и назвали".
      - Динни, это ужасно!
      - Нет, мама, если я порядочна, то лишь потому, что порядочность завещана людьми на благо людям, как красота завещана людьми на радость людям. Я ужасно выгляжу, правда, дорогая? У меня такое состояние, словно я ослепла. Пойду прилягу. Не знаю, мама, почему меня все это так расстроило. Наверное, потому, что я видела его лицо.
      Динни повернулась и вышла с подозрительной быстротой.
      XXVII
      Исчезновение Ферза было праздником для чувств того, кому его возвращение причинило столько страданий. Даже мысль о том, что он положил конец этому празднику, взяв на себя поиски Ферза, не мешала Эдриену испытывать облегчение. Он был исполнен почти энтузиазма, когда сел в такси и направился к Хилери, раздумывая по дороге, как разрешить задачу. Боязнь огласки закрывала для него такой прямой и естественный путь, как обращение к полиции, радио и прессе. Эти институты пролили бы чересчур яркий свет на судьбу Ферза. Размышляя о средствах, остающихся в его распоряжении, Эдриен чувствовал себя так, словно перед ним один из тех кроссвордов-головоломок, которыми он, как и все люди с развитым интеллектом, сильно увлекался в свое время. Рассказ Динни не позволял точно, в пределах нескольких часов, установить, когда ушел Ферз. Чем дольше откладывать опрос соседей по Оукли-стрит, тем меньше шансов наткнуться на тех, кто его видел. Не повернуть ли обратно в Челси? Эдриен, продолжая ехать к Лугам, подчинялся скорее инстинкту, чем разуму. Хилери был его вторым "я", а когда на человека возлагается такая задача, две головы бесспорно лучше одной. Он подъехал к дому священника, не наметив определенного плана и решив просто порасспросить людей на набережной и Кингз-род. Еще не было половины десятого, и Хилери сидел за своей корреспонденцией. Выслушав новость, он позвал в кабинет жену и предложил:

К титульной странице
Вперед
Назад