- Она не может стать женой человека, от которого все отвернутся, как только его поступок получит огласку.
      - Чем больше будут его сторониться, тем крепче она будет держаться за него.
      - Люблю таких, - объявил Масхем. - Что скажете вы. Юл?
      - Дело это не мое. Если сэру Лоренсу угодно, чтобы я молчал, я буду молчать.
      - Разумеется, это не наше дело. Но если бы огласка могла остановить твою племянницу, я бы его разгласил. Черт знает какой позор!
      - Результат был бы прямо противоположный, Джек. Мистер Юл, вы ведь хорошо знакомы с прессой. Предположим, что историей Дезерта займутся газеты. Это вполне возможно. Как они себя поведут?
      Глаза Юла сверкнули.
      - Сначала они туманно сообщат о некоем английском путешественнике; затем выяснят, не опровергнет ли Дезерт слухи; затем расскажут уже конкретно о нем, по обыкновению исказив целую кучу деталей, что печально, но все-таки менее прискорбно, чем вся эта история. Если Дезерт признает факт, то возражать уже не сможет. Пресса в общем ведет себя честно, хотя чертовски неточна.
      Сэр Лоренс кивнул:
      - Будь я знаком с человеком, который собирается стать журналистом, я сказал бы ему: "Будь абсолютно точен и будешь в своем роде уникумом". С самой войны я не встречал в газетах заметки, которая касалась бы личностей и была при этом достаточно точной.
      - Такая уж у газет тактика, - пояснил Юл. - Наносят двойной удар: сперва неточное сообщение, потом поправки.
      - Ненавижу газеты! - воскликнул Масхем. - Был у меня как-то американский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю, как он меня там расписал.
      - Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон - два величайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?
      - Да, - подтвердил Юл.
      Масхем кивнул головой.
      Сэр Лоренс быстро переменил тему:
      - Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?
      - Мне надо быть в городе к вечеру.
      - Разрешите вас подвезти?
      - С удовольствием.
      Они выехали через полчаса.
      - Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагавками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека...
      Сэр Лоренс сделал паузу.
      - Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека? Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в воздухе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же - настороженная томность, и к тому же у человека осталось свое собственное божество.
      - Внешняя форма, и Джек Масхем ее пророк.
      - Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, - задумчиво продолжал сэр Лоренс. - Дуэль - единственный человеческий акт, при котором полностью соблюдаются все внешние формы.
      - Они обречены на исчезновение, - отрезал Юл.
      - Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мертвому единообразию, форма останется даже тогда.
      - Верно, - согласился Юл. - Но культ внешней формы доводит это чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим блестящим юнцам.
      - Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в книгах?
      - А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все. Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для безработных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих юнцов!
      - Я что-то не сталкивался с ними, - усомнился сэр Лоренс.
      - Тогда возблагодарите господа. И днем, и ночью, и даже совокупляясь, они заняты одним - разговорами.
      - Вы, кажется, их недолюбливаете?
      - Еще бы! - выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры. - Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочисленная шайка!
      - Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их собрата? - осведомился сэр Лоренс.
      - Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздражает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.
      - Падший ангел! Гордыня - враг мой! - сказал сэр Лоренс. - В нем есть что-то прекрасное.
      Юл утвердительно кивнул головой:
      - Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с заплетенной гривой, выезженный и послушный узде.
      - Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане! - заключил сэр Лоренс.
      XIV
      Когда примерно в тот же час дня Эдриен, направляясь к брату, пересекал убогую улочку, которая вела к дому викария прихода святого Августина в Лугах, он увидел в шестом подъезде от угла картину, достаточно полно характеризующую англичан.
      Перед этим лишенным будущего домом стояла санитарная карета, и на нее глазели все окрестные жители, которым она пока еще была не нужна. Эдриен присоединился к кучке зрителей. Два санитара и сестра вынесли из жалкого здания безжизненно вытянувшегося ребенка; за ними выскочили краснолицая женщина средних лет и бледный мужчина с обвислыми усами, рычащий от ярости.
      - Что тут происходит? - спросил Эдриен полисмена.
      - Ребенка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а резать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймет, тогда никому не справиться.
      Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному мужчине. Рычание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка положили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.
      - Рехнулись они, что ли? - удивился полисмен и шагнул вперед.
      Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та обернулась" видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась тихим хныканьем. Хилери взял ее под руку и неторопливо повел в дом. Карета тронулась. Эдриен подошел к бледному человеку и предложил ему сигарету. Тот принял ее, сказал: "Благодарю, мистер", - и последовал за женой.
      Все закончилось. Кучка зрителей рассеялась, остался один полисмен.
      - Наш викарий - просто чудо! - воскликнул он.
      - Это мой брат, - сообщил Эдриен.
      Полисмен взглянул на него гораздо почтительнее, чем раньше.
      - Викарий - редкий человек, сэр.
      - Согласен с вами. А ребенок очень плох?
      - Без операции до ночи не доживет. Родители как нарочно тянули до последнего. Еще счастье, что викарий оказался поблизости. Бывают же такие - скорей помрут, чем лягут в больницу, а уж детей и подавно туда не пустят.
      - Чувство независимости, - пояснил Эдриен. - Я их понимаю.
      - Ну, раз уж вы так рассуждаете, сэр, мне приходится соглашаться, но все-таки странно: живут они жутко, а в больнице им дают все самое лучшее.
      - Смирение - паче гордости, - процитировал Эдриен.
      - И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют трущобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места тронуть, - они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов - вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам нужен.
      - Ничего, я подожду.
      - Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не лез! - продолжал полисмен. - Эй, парень, проваливай! Нашел место, где харкать!
      Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался выкрикнуть: "Ух ты!" - мгновенно изменил их положение.
      Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в надежде услышать еще что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подошел к ним.
      - Не их вина будет, если она выздоровеет, - буркнул он, поздоровался с полисменом и осведомился: - Ну как петунии, Белл? Растут?
      - Растут, сэр. Моя жена на них не наглядится.
      - Чудно! Вот что, Белл, когда сменитесь, зайдите в больницу, - вам ведь по дороге, - и справьтесь там от моего имени, как девочка. Если плохо, звоните мне.
      - Обязательно зайду. Рад услужить вам.
      - Благодарю, Белл. А теперь, старина, пойдем выпьем чаю.
      Миссис Хилери была на собрании, и братья пили чай вдвоем.
      - Я пришел насчет Динни, - объявил Эдриен и рассказал то, что было ему известно.
      Хилери долго раскуривал трубку, потом заговорил:
      - "Не судите, да не судимы будете". До чего же удобная заповедь, пока тебе самому никого судить не надо! А когда надо, так сразу видишь, что ей грош цена: всякое действие основано на суждении, вслух или про себя - неважно. Динни сильно влюблена?
      Эдриен кивнул. Хилери сделал глубокую затяжку.
      - Не предвижу ничего хорошего. Мне всегда хотелось, чтобы небо над Динни было ясным, а эта история смахивает на самум. Мне кажется, сколько ни разубеждай девочку с точки зрения постороннего человека, толку будет все равно мало.
      - По-моему, вовсе не будет.
      - Ты хочешь, чтобы я предпринял какие-то шаги? Эдриен покачал головой:
      - Я только хотел знать, как ты отреагируешь.
      - Очень просто: огорчусь, что Динни придется пережить тяжелые минуты. Что же касается отречения, то у меня при одной мысли о нем ряса дыбом встает. Может быть, потому, что я священник, может быть, потому, что я англичанин и воспитанник закрытой школы, - не знаю. Наверное, потому, что я такой, как все.
      - Если Динни решила за него держаться" мы обязаны ее поддержать, - сказал Эдриен. - Я всегда считал так: если с человеком, которого ты любишь, делается такое, что тебе не по сердцу, выход один - со всем примириться. Я постараюсь привыкнуть к Дезерту и понять его точку зрения.
      - У него ее, вероятно, вовсе не было, - вставил Хилери. - Au fond [3] он, как лорд Джим, просто взял и прыгнул. В душе он наверняка это сознает.
      - Тем трагичнее для обоих и тем обязательнее нужно их поддержать.
      Хилери кивнул:
      - Бедный старик Кон! Это для него тяжелый удар. Фарисеи-то до чего обрадуются! Я уже воочию представляю себе, как дамы подбирают юбки, чтобы случайно не коснуться парии.
      - А может быть, современный скепсис возьмет да и скажет, пожав плечами: "Еще одному предрассудку конец"?
      Хилери покачал головой:
      - Людям в целом, в силу самой их природы, легче стать на иную точку зрения: он унизился, чтобы спасти свою шкуру. Как бы скептически наши современники ни относились к религии, патриотизму, империи, слову "джентльмен" и прочему, они, грубо говоря, все-таки не любят трусости. Я не хочу сказать, что среди них самих мало трусов, но тем не менее в других они ее не любят и, когда эту нелюбовь можно высказать без риска для себя, высказывают:
      - А может быть, все останется в тайне?
      - Нет, так или иначе, а всплывет. И чем скорее, тем лучше для молодого Дезерта, потому что это даст ему возможность снова обрести себя. Бедняжка Динни! Какой экзамен для ее врожденного юмора! Ох, боже правый, я чувствую, как старею! Что говорит Майкл?
      - Не видел его со дня рождения Эм.
      - А Эм и Лоренс знают?
      - Вероятно.
      - Для всех остальных это секрет, так?
      - Да. Ну, мне пора двигаться.
      - А я, - сказал Хилери, - вырежу свои чувства на римской галере. Посижу над ней полчаса, пока не узнаю, жива ли девочка.
      Эдриен пошел по направлению к Блумсбери. По дороге он пытался поставить себя на место человека, над которым внезапно нависла угроза смерти. Впереди - ни минуты жизни, ни надежды еще раз увидеть тех, кого любишь, ни упований, пусть даже смутных, на то, что в будущем тебя ждет нечто похожее на земное бытие!
      "Случай исключительный и неожиданный, как гром с неба, которому нет дела до человека. Кто из нас выдержал бы такое страшное испытание?" - думал Эдриен.
      Его братья - солдат и священник - приняли бы смерть покорно, как требует их долг. Так же, видимо, поступил бы и его брат - судья, хотя он постарался бы оспорить приговор и, возможно, переубедил бы своего палача. "А я? - спрашивал себя Эдриен. - Как ужасно умирать за убеждения, которых не разделяешь, умирать на краю света, не утешаясь даже тем, что твоя смерть кому-то принесет пользу, что о ней кто-то узнает!" Когда человеку не нужно защищать кастовую или национальную честь, когда его ставят перед дилеммой, требующей немедленного решения, ему некогда взвешивать и обдумывать свои поступки и приходится полагаться на интуицию. Тут все зависит от характера. А если характер таков, каким, судя по стихам, наделен молодой Дезерт; если человек привык противопоставлять себя окружающим или, по крайней мере, внутренне отчужден от них; если он презирает условности и прозаическую английскую твердолобость; если он втайне, вероятно, больше симпатизирует арабам, чем своим соотечественникам, он почти неизбежно должен выбрать то, что выбрал Дезерт. "Бог знает, как поступил бы я сам, но я понимаю его и в какой-то мере сочувствую ему. Что бы ни было" я на стороне Динни и помогу ей, как она помогла мне в деле Ферза".
      И, придя к заключению, Эдриен почувствовал, что ему стало легче.
      Хилери вырезал модель римской галеры. В молодости он пренебрегал классическими науками и по этой причине стал священником, хотя давно уже перестал понимать, как это случилось. С чего ему тогда вздумалось, что он создан для духовного сана? Почему он не сделался лесничим или, скажем, ковбоем, не взялся за любое ремесло, которое позволило бы ему жить на воздухе, а не в самом центре прокопченных городских трущоб? Верил он или нет в свое призвание? А если не верил, то к чему же он был призван? Размечая палубу корабля, подобную тем, под которыми по воле римлян, этой древнейшей разновидности твердолобых, исходило потом великое множество иноплеменников, Хилери размышлял: "Я служу идее, ставшей фундаментом для такой надстройки, которая не выдерживает критического рассмотрения". А все-таки на благо человечества стоит поработать! Каждый делает свое дело - и врач, чья профессия сопряжена с шарлатанством и формализмом, и государственный деятель, прекрасно сознающий, что демократия, которая сделала его государственным деятелем, олицетворяет собой ничтожество и невежество. Каждый пользуется формами, в которые не верит; больше того, каждый призывает ближних уверовать в эти формы. Практически жизнь - это непрерывный компромисс. "Мы все - иезуиты и прибегаем к сомнительным средствам во имя благих целей, - подумал Хилери. - Мой долг - умереть, если нужно, за мое облачение, как солдат умирает за честь мундира. Но я, кажется, понес ерунду!"
      Зазвонил телефон, и в трубке раздалось:
      - Викария!.. Да, сэр!.. По поводу девочки. Оперировать поздно. Хорошо бы вам приехать, сэр.
      Священник положил трубку, схватил шляпу и выбежал из дому. Бдение у смертного одра Хилери считал самой тягостной из своих многообразных обязанностей, и, когда он выскочил из такси у подъезда больницы, на его морщинистом лице читалось подлинное смятение. Такая малышка! И он ничем ей не поможет, разве что пробормочет несколько молитв да подержит ее за руку. Родители преступно запустили болезнь, оперировать поздно. Их стоило бы упрятать в тюрьму, но прежде нужно засадить туда всю британскую нацию, которая до последней минуты не позволяет ущемить свою независимость, а когда наконец позволит, уже бывает поздно!
      - Сюда, сэр! - сказала сиделка.
      В приемном покое, сверкающем белизной и порядком, Хилери увидел распростертую под белой простыней фигурку с окаменевшим и помертвевшим лицом. Он сел рядом, подыскивая слова, которые могли бы скрасить последние минуты ребенка.
      "Молиться не буду, - решил он. - Слишком молода".
      Глаза девочки, поборов вызванное морфием оцепенение, испуганно забегали по комнате и наконец остановились - сперва на белой фигуре сиделки, затем на халате врача. Хилери предостерегающе поднял руку и попросил:
      - Вы не оставите меня с ней на минутку? Доктор и сестра вышли в соседнюю палату.
      - Лу! - тихонько окликнул Хилери, Звук его голоса отвлек девочку и рассеял ее испуг. Глаза ее перестали блуждать, - она поймала улыбку священника.
      - Здесь чисто, хорошо, правда? Лу, что ты больше всего любишь?
      С бескровных запекшихся губ слетел чуть слышный ответ: "Кино".
      - Тут показывают его каждый день, два раза в день. Ты подумай только! Теперь закрой глазки и как следует усни, а когда проснешься, начнется кино. Закрой глазки! Я тебе кое-что расскажу. Ничего здесь с тобой не случится, - я же рядом, видишь?
      Ему показалось, что ребенок закрыл глаза, но внезапно боль снова пронизала девочку. Она захныкала, потом вскрикнула.
      - Боже милостивый! - тихо простонал Хилери. - Доктор, еще укол, скорее!
      Врач впрыснул морфий.
      - Оставьте нас опять вдвоем.
      Врач выскользнул из комнаты, и улыбка Хилери медленно притянула к себе взгляд девочки. Он притронулся пальцами к исхудалой ручонке:
      - Ну, слушай, Лу.
      Шел плотник берегом морским плечом к плечу с моржом
      И горевал, зачем там все усеяно песком.
      "Коль семь служанок, - молвил морж, - семь метел взяли б враз,
      Они бы берег привели в порядок хоть сейчас".
      "Навряд ли!" - плотник возразил, смахнув слезинку с глаз.
      Хилери все читал и читал "Алису в Стране Чудес". И под его шепот глаза девочки закрылись и ручонка ее похолодела.
      Почувствовав, как холод леденит руку и ему, Хилери мысленно воскликнул: "А теперь, господи, если ты существуешь, покажи ей кино!"
      XV
      Когда утром, после ночного разговора с отцом, Динни открыла глаза, она сперва никак не могла понять, что ее тревожит, а поняв, так и осталась сидеть в постели, охваченная ужасом. Что, если Уилфрид решит бежать - обратно на Восток или еще подальше?
      "Я не могу ждать до четверга, - подумала она. - Нужно ехать. Если бы только у меня были деньги на случай..." Девушка вытащила свои безделушки и сгребла их в кучу. Два джентльмена с Саут-Молтон-стрит! В деле с изумрудной подвеской Джин они вели себя вполне достойно. Динни отобрала все, что можно было заложить, и сделала из этого небольшой пакетик, не тронув лишь тех украшений, которые носила обычно. Ничего подлинно ценного у нее не было, и Динни не сомневалась, что при самом благожелательном к себе отношении не получит больше сотни фунтов.
      За завтраком все держались так, словно ничего не произошло. Значит, всем известно самое худшее!
      "Разыгрывают из себя ангелов!" - рассердилась Динни.
      Когда отец объявил, что едет в город, девушка попросила захватить и ее.
      Генерал посмотрел на дочь. Так могла бы взглянуть обезьяна, недоумевая, вправе ли человек отрицать свое родство с ней. Динни удивилась, почему она раньше не замечала, какой печалью умеют светиться темные глаза ее отца.
      - Прекрасно, - согласился он.
      - Хотите, я поведу машину? - предложила Джин.
      - Принято с благодарностью, - ответила Динни.
      Никто ни словом не коснулся, темы, занимавшей мысли всей семьи.
      Динни сидела рядом с отцом в открытой машине. Весна в этом году несколько запоздала, но теперь май был в разгаре, все цвело, и благоухание заглушало вонь бензина. В небе висели серые, набухшие дождем тучи. Черрелы, минуя Чилтернские холмы, ехали через Хэмпден, Грейт Миссенден, Челфонт и Чорли Вуд - местность настолько типично английскую, что, если привезти сюда спящего и неожиданно разбудить, он сразу понял бы: это Англия, а не другая страна. Обычно такие поездки никогда не оставляли Динни равнодушной. Однако сегодня ни весенняя зелень, ни радостный май, ни цветущие яблони, ни крутые повороты, ни старые деревушки не могли отвлечь внимание девушки от человека, бесстрастно сидевшего рядом с ней. Она инстинктивно чувствовала, что отец намерен увидеться с Уилфридом, а раз так - она тоже должна повидать его. Генерал говорил об Индии. Когда раскрывала рот Динни, она говорила о птицах. А Джин яростно гнала машину, ни разу не обернувшись назад. Только когда автомобиль выехал на Финчли-род, генерал спросил:
      - Куда тебя отвезти, Динни?
      - На Маунт-стрит.
      - Значит, останешься там?
      - Да, до пятницы.
      - Мы забросим тебя, а потом я съезжу к себе в клуб. Отвезете меня вечером домой, Джин?
      Джин, не оборачиваясь, наклонила голову, и машина проскользнула между двумя ярко-красными автобусами, водители которых одновременно употребили одно и то же выразительное словечко.
      В голове Динни шло бурное брожение. Решится ли она позвонить Стэку, чтобы тот протелефонировал ей, когда явится ее отец? Если да, можно будет рассчитать с точностью до минуты, когда ей прийти к Уилфриду. Динни относилась к тем, кто умеет сразу находить общий язык с прислугой. Не успевала она проглотить картофелину, которую ей клал в тарелку лакей, как тот уже чувствовал, что девушка бессознательно признает его человеком. Она никогда не забывала прибавить "благодарю" и редко уходила, не сказав слугам двух-трех слов, свидетельствовавших о ее интересе к ближнему. Динни встречалась со Стэком всего три раза, но твердо знала, что для него она - человек, хотя и не родилась в Барнстепле. Она вызвала в памяти его облик: уже немолодое аскетическое лицо, черные волосы, крупный нос, выразительные глаза и губы, искривленные иронической, но в то же время благожелательной улыбкой. Он держался прямо, двигался быстро. Она представляла себе, как он смотрит на нее с таким выражением, словно размышляет: "Смогу ли я поладить с ней, раз уж гак случилось? Смогу". Она догадывалась, что он безгранично предан Уилфриду. Динни решила рискнуть. Когда ее высадили на Маунтстрит и машина уехала, девушка подумала: "Хорошо мне, - я никогда не буду отцом!"
      - Можно позвонить, Блор?
      - Разумеется, мисс.
      Динни назвала номер Уилфрида.
      - Это Стэк? Говорит мисс Черрел... Не окажете ли мне маленькую услугу? Мой отец зайдет сегодня к мистеру Дезерту. Да, генерал сэр Конуэй Черрел. Не знаю, в котором часу, но хочу сама явиться в то же время... Вы позвоните мне сюда, как только он придет? Буду ждать - Очень, очень признательна... Мистер Дезерт здоров?.. Не говорите, пожалуйста, что я приду... Да, да, ни ему, ни моему отцу. Еще раз благодарю!
      "Все в порядке, - подумала она. - Если, конечно, я правильно поняла отца. Там напротив есть картинная галерея. Я увижу в окно, когда он выйдет".
      До завтрака, за который она села вдвоем с теткой, звонка не последовало.
      - Твой дядя ездил к Джеку Масхему, - объявила леди Монт в середине завтрака. - В Ройстон. И привез обратно второ'о, ну, это'о, похоже'о на мартышку. Они будут молчать, но Майкл говорит, что не надо, Динни.
      - Чего не надо, тетя Эм?
      - Публиковать поэму.
      - Да, но он все-таки ее опубликует.
      - Зачем? Так хороша?
      - Лучше всего, что он написал.
      - Совершенно лишнее.
      - Уилфрид не стыдится себя, тетя Эм.
      - Как это неприятно для тебя! Я думаю, гражданский брак тебя не устроит?
      - Я сама предложила ему это, милая тетя.
      - Поражаюсь тебе, Динни!
      - Он не согласился.
      - Слава бо'у! Не хочу, чтобы ты попала в газеты.
      - Я не больше, тетя.
      - Флер попала в газеты за клевету.
      - Помню.
      - Как называется та штука, которая летит обратно и бьет тебя, если промахнешься?
      - Бумеранг.
      - Я же знала, что это австралийское. Почему у австралийцев такой вы'овор?
      - Право, не знаю, тетя.
      - И там еще кен'уру. Блор, налейте мисс Динни.
      - Благодарю, тетя Эм. Я больше не хочу. Можно мне спуститься вниз?
      - Спустимся вместе.
      Леди Монт встала и, склонив голову набок, посмотрела на племянницу:
      - Дышать по'лубже и есть морковь для охлаждения крови. Что такое
      Гольфштрем? Откуда он взялся?
      - Из Мексики, тетя.
      - Я читала, там водятся у'ри. Ты уходишь?
      - Я жду телефонного звонка.
      - Ко'да телефонистки говорят: "Выз-з-зываю", - у меня начинают ныть зубы. А они славные девушки, я уверена. Кофе?
      - Да, пожалуйста!
      - Действует. От не'о становишься сбитым, как пудинг.
      "Тетя Эм всегда видит больше, чем мы предполагаем", - подумала
      Динни.
      - В деревне влюбляться хуже, - продолжала леди Монт. - Там кукушки. Кто-то говорил, что в Америке их нет. Может быть, там не влюбляются. Твой дядя, наверно, знает. Он привез оттуда историю про како'о-то папашу из Нупорта. Но это было давным-давно. Я вижу человека насквозь, - сделала непостижимый вывод леди Монт. - Куда поехал твой отец?
      - В свой клуб.
      - Ты сказала ему, Динни?
      - Да.
      - Ты же е'о любимица.
      - Нет, не я, а Клер,
      - Вздор!
      - Ваш роман протекал гладко, тетя Эм?
      - У меня была хорошая фигура, - ответила тетка. - Может быть, чуть пышноватая, но в то время так пола'алось. Лоренс был у меня первым.
      - Серьезно?
      - Если не считать мальчиков из хора, нашего грума и двух-трех офицеров. Там был еще один капитан с черными усиками. Но ко'да тебе четырнадцать, это не имеет значения.
      - Ваш роман протекал, наверно, вполне пристойно?
      - Нет, твой дядя был очень страстный. Девяносто первый год. Тридцать лет не было дождя.
      - Такого сильного?
      - Нет, вообще никако'о. Я только забыла, где. Телефон!
      Динни подбежала к аппарату на секунду раньше дворецкого:
      - Это меня, Блор. Благодарю.
      Она схватила трубку дрожащей рукой:
      - Да?.. Понятно... Благодарю, Стэк... Очень, очень признательна...
      Блор, не вызовете ли такси?
      Динни примчалась на такси в галерею, расположенную напротив дома
      Дезерта, купила каталог, поднялась наверх и встала у окна. Здесь, под предлогом детального изучения экспоната N 35, который именовался "Ритм", хотя, как показалось девушке, на то не было никаких оснований, она впилась глазами в подъезд на противоположной стороне улицы. После телефонного звонка прошло всего семь минут. Отец еще не мог уйти. Однако вскоре она увидела, как он появился в дверях и вышел на улицу. Динни проводила его взглядом. Голова генерала была опущена, он несколько раз покачал ею. Лица не было видно, но девушка представляла себе, какое на нем сейчас выражение.
      "Кусает усики, - подумала она. - Бедный, бедный!"
      Как только генерал завернул за угол, Динни скатилась вниз по лестнице, перебежала улицу и взлетела на второй этаж. Остановилась у квартиры Уилфрида, протянула руку к звонку и помедлила. Затем позвонила.
      - Я опоздала, Стэк?
      - Генерал только что вышел, мисс.
      - Вот как? Можно видеть мистера Дезерта? Не докладывайте.
      - Слушаюсь, мисс, - ответил Стэк.
      Приходилось ли ей когда-нибудь смотреть в столь же проницательные глаза?
      Динни глубоко вздохнула и открыла дверь. Уилфрид стоял у камина, опираясь на него руками и опустив на них голову. Девушка подкралась к нему и замерла, ожидая, пока он ощутит ее присутствие.
      Внезапно он поднял голову и заметил ее.
      - Дорогой мой, прости, что мешаю, - извинилась Динни.
      Подняв голову так, что шея обнажилась, и полураскрыв губы, она следила за внутренней борьбой, отражавшейся на его лице.
      Уилфрид не выдержал и поцеловал ее.
      - Динни, твой отец...
      - Знаю, я видела, как он выходил. "Мистер Дезерт, я полагаю? Моя дочь уведомила меня о помолвке и о вашем... э-э... положении. Я явился в этой... э-э... связи. Представляете ли вы себе, что произойдет, когда ваше э-э... поведение на Востоке получит... э-э... огласку? Моя дочь совершеннолетняя, она вправе поступать, как ей заблагорассудится, но все мы горячо любим ее, и, я надеюсь, вы согласитесь, что в предвидении таких... э-э... неприятностей вам не подобает... э-э... претендовать сейчас на ее руку".
      - Слово в слово.
      - Что ты ответил?
      - Что подумаю. Он совершенно прав.
      - Он совершенно неправ. Я уже говорила тебе: "Любовь, - которая боится препятствий, - не любовь". Майкл считает, что ты не должен публиковать "Барса".
      - Нет, должен. Мне нужно отвести душу. Когда тебя нет и я остаюсь один, я прямо схожу с ума.
      - Знаю! Но, родной мой, те двое будут молчать. Может быть, это и не всплывет? То, о чем долго не вспоминают, часто совсем забывается. Зачем лезть на рожон?
      - Дело не в огласке. Во мне самом живет проклятый страх, - я боюсь, не струсил ли я. Пусть все будет известно. Тогда, трус я или не трус, я смогу высоко держать голову. Неужели ты не понимаешь, Динни?
      Она понимала. Достаточно взглянуть на его лицо. "Мой долг - чувствовать так же, как чувствует он, что бы я при этом ни думала, - размышляла девушка. - Только таким путем я могу помочь ему и удержать его".
      - Я все прекрасно понимаю. Майкл не прав. Мы выдержим эту свистопляску, и наши головы будут "в крови, но подняты высоко". Что бы ни случилось, душу свою мы в жертву не принесем.
      И, вызвав у Дезерта улыбку, Динни села сама и усадила его рядом. Затем, после долгого молчания, открыла глаза и посмотрела на него долгим взглядом, как это умеют делать все женщины.
      - Уилфрид, завтра четверг. Ты не будешь возражать, если мы по дороге домой заедем к дяде Эдриену? Он на нашей стороне. А что касается помолвки, то ее можно и отрицать, а на деле все останется как было. До свиданья, любовь моя.
      Внизу, в подъезде, когда Динни открывала входную дверь, ее окликнул Стэк:
      - Прошу прощенья, мисс.
      - Да. В чем дело?
      - Я давно живу у мистера Дезерта и много о нем думал. Если не ошибаюсь, вы помолвлены с ним, мисс?
      - И да, и нет, Стэк. Но я все же надеюсь выйти за него.
      - Понятно, мисс. И, с вашего позволения, очень хорошо сделаете. Мистер Дезерт - джентльмен стремительный, и я полагал, что, если бы мы с вами были, как говорится, заодно, это пошло бы ему на пользу.
      - Совершенно согласна. Поэтому я позвонила вам утром.
      - Я видел много разных молодых леди, но вы первая, мисс, на ком я желал бы ему жениться. Вот я и взял на себя смелость.
      Динни протянула ему руку:
      - Я ужасно рада. Это как раз то, чего я хотела, потому что дела плохи и, боюсь, будут еще хуже.
      Стэк вытер руку о штаны, принял руку девушки, и они обменялись горячим рукопожатием.
      - Я чувствую, что он что-то задумал, - сказал слуга. - Конечно, не мне судить, но ему не впервой принимать внезапные решения. Вы бы дали мне номера ваших телефонов, - может, я и пригожусь вам обоим.
      Динни записала номера.
      - Это городской - моего дяди Лоренса Монта, Маунт-стрит; это иногородний - нашего дома в Кондафорде, Оксфордшир. Вы меня обязательно найдете по одному из них. Бесконечно вам признательна. У меня камень с души свалился.
      - И у меня, мисс. Мистер Дезерт может на меня положиться. Я ему хочу только добра. Мистер Дезерт не с каждым уживается, но, по мне, он хорош.
      - И по мне, Стэк.
      - Не люблю отпускать комплименты, мисс, но, с вашего позволения, скажу, что он счастливчик.
      Динни улыбнулась:
      - Нет, это я счастливица. До свидания, и еще раз благодарю.
      Обратно с Корк-стрит она не шла, а, так сказать, летела. У нее нашелся союзник в самом логове льва, соглядатай в дружественном лагере, изменник-доброжелатель! Так, изобретая немыслимые катахрезы, она торопилась обратно к тетке: отец непременно зайдет туда до возвращения в Кондафорд.
      В холле дома Монтов она заметила его старый котелок, который невозможно было спутать с другим, и предусмотрительно сняла шляпу, прежде чем подняться в гостиную. Генерал разговаривал с сестрой, и, когда Динни вошла, оба смолкли. Теперь все замолкали, когда она входила! Спокойно и открыто взглянув на родных, девушка села.
      Глаза генерала встретились с ее глазами.
      - Я был у мистера Дезерта, Динни.
      - Знаю, дорогой. Он думает. В любом случае мы подождем, пока все не станет известно.
      Генерал неловко поднялся.
      - И, если тебе от этого станет легче, формально мы не помолвлены.
      Генерал слегка поклонился, и Динни повернулась к тетке, которая обмахивала раскрасневшееся лицо куском фиолетовой промокательной бумаги.
      Наступило молчание. Затем генерал спросил:
      - Когда ты едешь в Липпингхолл, Эм?
      - На будущей неделе, - ответила леди Монт. - А может быть, через две? Лоренс знает. Я показываю двух садовников на цветочной выставке в Челси. Босуэла и Джонсона, Динни.
      - Как! Они все еще держатся за вас?
      - Крепче, чем раньше. Кон, вам нужно завести у себя анемии... Нет, не то слово. Ну, знаешь, такие яркие.
      - Анемоны, тетя.
      - Очаровательные цветы. Для них нужна глина.
      - В Кондафорде нет глины, - возразил генерал. - Тебе, Эм, следовало бы это знать.
      - В этом году азалии у нас - просто мечта, тетя Эм.
      Леди Монт положила промокашку:
      - Я говорила твоему отцу, Динни, чтобы тебя оставили в покое.
      Динни, искоса наблюдавшая за мрачным лицом генерала, обошла скользкую тему:
      - Тетя, знаете вы магазинчик на Бонд-стрит, где продают фигурки животных? Я купила там чудесную лисичку с лисенятами, чтобы папа перестал ненавидеть этих зверьков.
      - Ах, охота! - вздохнула леди Монт. - Они такие трогательные, ко'да высовываются из норы!
      - Даже папа не любит раскапывать их жилье и брать их прямо в земле. Правда, папа?
      - Н-нет, не люблю, - ответил генерал.
      - Они кусают детей до крови, - объявила леди Монт. - Я помню, как у тебя шла кровь. Кон.
      - Грязный и бесцельный способ. В наше время к нему прибегают только охотники старой школы, приверженцы арапника.
      - Кон выглядел то'да отвратительно, Динни.
      - У тебя не хватает выдержки для такого способа, папа. Тут нужны курносые, рыжие, веснушчатые мальчишки, способные убивать ради того, чтобы убивать.
      Генерал поднялся:
      - Мне пора обратно в клуб. Джин заедет туда за мной. Когда мы увидим тебя, Динни? Твоя мать...
      Он оборвал фразу.
      - Тетя Эм оставляет меня у себя до субботы.
      Генерал кивнул. Он принял поцелуи сестры и дочери с таким видом, как будто хотел сказать: "Да, но..."
      Динни посмотрела ему вслед из окна, и сердце у нее сжалось.
      - Твой отец! - раздался за спиной голос тетки. - Все это очень тя'остно, Динни.
      - Я считаю, что с папиной стороны крайне любезно не напоминать о своих правах на меня.
      - Кон - чудный, - согласилась леди Мон. - Он сказал, что молодой человек был очень почтителен. Кто это ворчал: "Гр-гр"?
      - Старый еврей в "Дэвиде Копперфилде".
      - Вот, вот. Я чувствую себя точно так же.
      Динни оторвалась от окна:
      - Тетя! А я чувствую, что стала совсем другой, чем две недели назад. Тогда у меня не было никаких желаний; сейчас я - одно сплошное желание, и мне совершенно безразлично, пристойно я себя веду или нет. И не уверяйте, что это пройдет.
      Леди Монт потрепала племянницу по руке.
      - "Почитай отца своего и матерь свою", - напомнила она. - Но ведь есть еще: "Оставь все и следуй за мной". Нико'да не - знаешь, какой заповедью руководствоваться.
      - Нет, я знаю, - сказала Динни. - Как вы думаете, на что я сейчас надеюсь? На то, что завтра все раскроется. Если это произойдет, мы можем немедленно пожениться.
      - Выпьем чаю, Динни. Блор, чаю! Индийского и покрепче.
      XVI
      На другой день Динни привела своего возлюбленного к дверям музея, где служил Эдриен, и там рассталась с ним. Оглянувшись, она увидела, что Уилфрид, высокий, перехваченный в талии поясом, снял шляпу и дрожит. Но он улыбнулся девушке, и его взгляд согрел ее даже на расстоянии.
      Эдриен, предупрежденный заблаговременно, принял молодого человека с "нездоровым", как он сформулировал про себя, любопытством и тут же мысленно сопоставил его с Динни. Удивительно несхожая между собой пара! Однако его чутье, обостренное, вероятно, длительным изучением скелетов, сразу же подсказало ему, что сточки зрения физической племянница выбрала правильно. Этот человек имел право стоять рядом с ней. Его мужественная грация и мускулистая элегантность была под стать ее стильной хрупкости. А смуглое усталое и напоенное горечью лицо озарялось такими глазами, заглянув в которые даже Эдриен, воспитанник закрытой школы, не выносивший кинозвезд мужского рода, признал, что они обладают притягательной силой для представительниц слабого пола. Разговор зашел о костях, и это растопило первый лед; когда же началась дискуссия о принадлежности к хеттской расе одного не слишком хорошо сохранившегося скелета, отношения стали почти сердечными. Люди и страны, с которыми они оба познакомились в несколько необычных условиях, явились следующим стимулом для упрочения взаимной симпатии. Но лишь взявшись за шляпу, Уилфрид наконец неожиданно спросил:
      - Мистер Черрел, а как поступили бы вы? Эдриен поднял голову и молча окинул собеседника взглядом прищуренных глаз.
      - Я плохой советчик, но за Динни стоит держаться.
      - Да.
      Эдриен наклонился и запер дверь кабинета:
      - Сегодня утром, принимая ванну, я наблюдал за одиноким муравьем, который пытался отыскать дорогу и разобраться, куда он попал. Со стыдом признаюсь, что стряхнул на него пепел из трубки, - мне захотелось выяснить, что он будет делать. Провидение тоже постоянно осыпает нас пеплом и смотрит, каков результат. Я обдумал много вариантов и пришел к такому выводу: если вы по-настоящему любите Динни...
      Уилфрид судорожно передернулся, но все кончилось тем, что пальцы его стиснули шляпу.
      - ...а я вижу, что это так, и знаю, что она всей душой с вами, то крепитесь и вместе с ней пробивайте себе путь сквозь пепел. Она охотнее сядет с вами в телегу, чем в пульман с любым из нас. Я уверен, - продолжал Эдриен, и лицо его засветилось искренностью, - что она из тех, о ком в Писании позабыли сказать: "И будут двое дух един".
      Лицо молодого человека дрогнуло.
      "Настоящий!" - решил Эдриен.
      - Словом, думайте прежде всего о ней, но только не в таком плане: "Я люблю тебя, поэтому ничто не заставит меня жениться на тебе. Сделайте то, чего она хочет, если она, конечно, этого хочет. Ей здравого смысла не занимать. И, честно говоря, я не сомневаюсь, что никому из вас не придется раскаиваться.
      Дезерт шагнул к нему, и Эдриен увидел, что он глубоко тронут. Но молодой человек справился с наплывом чувств, не выдав его ничем, кроме судорожной улыбки, махнул рукой, повернулся и вышел.
      Эдриен неторопливо задвинул ящики и запер дверцы шкафов, где хранились кости. "Да, у него самое своеобычное и в каком-то смысле самое красивое из всех лиц, виденных мною, - думал он. - Оно - глубокое озеро: дух шествует по его водам и порой чуть не тонет. Я, может быть, дал ему преступный совет. Хотелось бы знать, так ли это, ибо мне почему-то кажется, что он его примет".
      Несколько минут Эдриен сидел молча, с язвительной усмешкой на губах. Доктринеры, экстремисты! Этот араб, приставивший пистолет к виску молодого Дезерта, олицетворял собой наихудшее свойство человеческой натуры. Идеи и кредо! Что они такое, как не полуправда, полезная лишь постольку, поскольку она помогает соблюдать равновесие в жизни? Географический журнал соскользнул с колен Эдриена.
      Возвращаясь в Блумсбери, он задержался в сквере на площади перед домом, чтобы подставить лицо солнцу и послушать пение черного дрозда. Он обладал всем, чего желал от жизни: любимой женщиной: крепким здоровьем; приличным жалованьем - семьсот фунтов в год и надеждами на пенсию; двумя очаровательными детьми, притом неродными, так что его не терзали присущие родителям страхи. У него была увлекательная работа, он любил природу и мог прожить еще лет тридцать. "Если бы сейчас мне приставили к виску пистолет и потребовали: "Эдриен Черрел, отрекись от христианской веры, или тебе размозжат башку!" - крикнул бы я, как Клайв в Индии: "Стреляйте и будьте прокляты"?" - задавал он себе вопрос и не мог на него ответить. Дрозд пел, молодая листва трепетала в воздухе, солнце грело Эдриену щеку, и в тиши этого когда-то фешенебельного сада жизнь казалась особенно желанной...
      Динни, оставив мужчин на пороге знакомства, постояла в раздумье и двинулась на север, к приходу святого Августина в Лугах. Девушка инстинктивно стремилась прежде всего сломить сопротивление побочных родственников, чтобы обойти с тыла позиции прямых. Поэтому к центру практического приложения христианских догматов она приближалась с какой-то опасливой бодростью.
      Тетя Мэй поила чаем двух молодых универсантов перед уходом их в клуб, где они заведовали кеглями, шашками, шахматами и пинг-понгом.
      - Тебе нужен Хилери, Динни? Он собирался заседать сегодня в двух комитетах, но заседания могут и сорваться, потому что он чуть ли не единственный член обоих.
      - Я полагаю, дядя в курсе моих дел? Миссис Хилери кивнула. На ней было пестренькое платьице, и выглядела она очень молодо.
      - Вы не расскажете мне, какое мнение сложилось у дяди?
      - Я предпочла бы, чтобы он сделал это сам, Динни. Никто из нас не помнит мистера Дезерта как следует.
      - Люди, которые его как следует не знают, не могут верно судить о нем. Но ведь ни вы, ни дядя не обращаете внимания на то, что говорят посторонние.
      Динни произнесла эту фразу с простодушным видом, который ни в коей мере не обманул миссис Хилери, имевшую опыт работы в женских учреждениях.
      - Как тебе известно, Динни, мы с Хилери оба не слишком ортодоксальны, но глубоко верим в то, чему учит христианство, и не надо притворяться, будто ты об этом не знаешь.
      "Стоит ли эта вера больше, чем доброта, отвага, самопожертвование, и обязательно ли нужно быть христианином, чтобы ею обладать?" - мелькнуло в голове у Динни.
      - Я воздержусь обсуждать твою помолвку. Боюсь сказать что-нибудь такое, что противоречит точке зрения Хилери.
      - Тетя, какая вы примерная жена! Миссис Хилери улыбнулась, и Динни поняла, что ничего не сумеет вытянуть из нее.
      Она посидела еще, разговаривая о посторонних вещах, и наконец дождалась Хилери. Он был бледен и казался озабоченным. Тетя Мэй подала ему чай, провела рукой по его лбу и вышла.
      Хилери вылил чашку и набил в трубку щепоть табаку, придавив его сверху бумажным кружком.
      - Зачем только существуют муниципалитеты? Почему просто не собрать вместе трех врачей, трех архитекторов, трех инженеров, прибавив к ним счетную машину и человека, который будет работать на ней и держать остальных в руках?
      - У вас неприятности, дядя?
      - Да. Очищать дома от жильцов, когда кредит в банке исчерпан, - достаточно сложно и без муниципального бюрократизма.

К титульной странице
Вперед
Назад