- Значит, я должен послать в "Дейли фейз" письмо и заявить, что
      "Барс" написан вами на основании ваших личных переживаний? Так я вас понял?
      - Так.
      - Дорогой мой, это же замечательно! Это, если хотите знать, акт мужества!
      Улыбка Уилфрида заставила Компсона Грайса отодвинуться назад к спинке стула, проглотить вертевшуюся на языке фразу: "Спрос на книгу чудовищно возрастет", - и заменить ее другой:
      - Письмо чрезвычайно укрепит ваши позиции. Надо бы также щелкнуть по носу этого парня.
      - Пусть занимается своей стряпней!
      - Пожалуй, верно, - согласился Компсон Грайс. Он был отнюдь не намерен впутываться в драку, - влиятельная "Дейли фейз" могла подвергнуть избиению издаваемых им авторов.
      Уилфрид поднялся:
      - Весьма признателен. Мне пора.
      Компсон Грайс посмотрел ему вслед. Дезерт уходил медленным шагом, высоко подняв голову. "Бедняга! - подумал издатель. - Вот будет сенсация!"
      Вернувшись в контору, он потратил некоторое время на поиски фразы, которую можно было бы вырвать из рецензии, чтобы использовать для рекламы. Наконец он подобрал нужную выдержку:
      "Дейли фейз": "В литературе последних лет поэма не имеет равных себе по мастерству".
      (Остальную часть предложения Компсон Грайс опустил, потому что она гласила: "... выбивания почвы из-под ног у всего, на чем мы стоим".) Затем он сочинил письмо редактору газеты. Он пишет, сообщал Компсон Грайс, по просьбе мистера Дезерта, которому вовсе не нужно бросать вызов, чтобы добиться от него искренности, и который сам жаждет объявить во всеуслышание, что в основу "Барса" им действительно положены собственные переживания. Лично он, Компсон Грайс, считает такое откровенное признание самым поразительным актом мужества за последние годы. Он гордится тем, что первым печатает поэму, которая по своей психологической глубине, художественным достоинствам и чисто человеческой ценности представляет собой наиболее выдающееся явление современности.
      Он подписался: "Ваш покорный слуга Компсон Грайс", - затем увеличил предполагаемый тираж второго издания, распорядился заранее подготовить объявление: "Первое издание разошлось; второй, расширенный тираж - в наборе", - и поехал к себе в клуб играть в бридж.
      Компсон Грайс, как и Майкл, состоял членом "Полиглота" и поэтому наткнулся в холле на Монта. Волосы его бывшего компаньона были растрепаны, уши стояли торчком, и заговорил он немедленно:
      - Грайс, что вы собираетесь предпринять против этого молодого негодяя Колтема?
      Компсон Грайс успокоительно улыбнулся и заверил:
      - Не волнуйтесь! Я показал рецензию Дезерту, и он поручил мне вырвать у змеи жало, объявив, что он полностью все признает.
      - О господи!..
      - А что? Разве вы не знали?
      - Знал, но...
      Эти слова пролили бальзам на сердце Компсона Грайса, который усомнился было в правдивости признания Уилфрида. В самом деле, мог ли он решиться напечатать эту поему, если она написана о нем самом? Кто же станет разглашать такие подробности своей биографии? Но слова Монта разрешили его недоумение: тот в свое время открыл Дезерта и был ближайшим другом поэта.
      - Словом, я написал в "Дейли фейз" и все объяснил.
      - Так просил Уилфрид?
      - Да, просил.
      - Публикация поэмы - безумие. Quern Deus... [4]
      Майкл перехватил выражение, мелькнувшее на лице Компсона Грайса, и горько прибавил:
      - Впрочем, вам ведь важно, чтобы была сенсация.
      Тот холодно возразил:
      - Покамест трудно сказать, что это нам принесет - пользу или вред.
      - Чушь! - вскипел Майкл. - Теперь все, будь они прокляты, кинутся читать поэму! Видели вы сегодня Уилфрида?
      - Мы завтракали вместе.
      - Как он выглядит?
      "Как Азраил", - пришло на ум Компсону Грайсу, но ответил он подругому:
      - О, прекрасно! Совершенно спокоен.
      - Как грешник в аду! Слушайте, Грайс, если вы не встанете рядом с ним и не поддержите его всем, что только в ваших силах, я с вами навеки порву.
      - За кого вы меня принимаете, дорогой друг? - не без достоинства осадил его Компсон Грайс и, одернув жилет, проследовал в карточный салон.
      Майкл, бормоча под нос: "Рыбья кровь!" - помчался на Корк-стрит.
      "Не знаю, захочет ли бедняга видеть меня", - тревожно думал он.
      Но, дойдя до угла этой улицы, Майкл впал в такой ужас, что отправился не к Уилфриду, а на Маунт-стрит. Дворецкий сообщил ему, что его родителей нет дома, но мисс Динни приехала утром из Кондафорда.
      - Хорошо, Блор. Если она не ушла, я ее сам найду.
      Он поднялся по лестнице и осторожно приоткрыл дверь гостиной.
      В нише под клеткой с попугаем тетки тихо и прямо, как девочка на уроке, сидела Динни, сложив руки на коленях и устремив взгляд в пространство. Она не заметила Майкла, пока тот не положил ей руку на плечо:
      - Маленькая моя!
      - Как сделать так, чтобы тебе не хотелось убить человека?
      - Ах, ядовитый гаденыш! Твои прочли "Дейли фейз"? Динни кивнула.
      - Какая реакция?
      - Молчание и поджатые губы.
      Майкл кивнул:
      - Бедная девочка! И ты все-таки приехала?
      - Да. Мы идем с Уилфридом в театр.
      - Передай ему привет и скажи, что я буду у него, как только понадоблюсь. Да, вот что, Динни, постарайся дать ему почувствовать, что мы восхищены тем, как он сжег мосты.
      Динни подняла на Майкла глаза, и выражение их тронуло его.
      - Он поступил так не от гордости, Майкл. В нем зреет что-то страшное. В глубине души он не доверяет себе: ему кажется, что он отрекся из трусости. Я знаю, он не может выбросить это из головы. По его мнению, он обязан доказать, - и не столько другим, сколько себе, - что он не трус. О, я-то знаю, что он не такой! Но пока он не докажет этого себе и окружающим, от него можно ожидать всего.
      Майкл кивнул. Из своей единственной встречи с Уилфридом он вынес примерно такое же впечатление.
      - А тебе известно, что он сам просил издателя написать письмо?
      - Что же теперь будет? - беспомощно спросила Динни.
      Майкл пожал плечами.
      - Майкл, неужели никто не поймет, в каком положении он тогда оказался?
      - Люди с воображением встречаются редко. Я не смею утверждать, что сам могу понять его. А ты можешь?
      - Только потому, что это - Уилфрид.
      Майкл стиснул ей руку:
      - Я рад, что у тебя старомодный недуг, а не просто современная "физиологическая потребность".
      XX
      Пока Динни одевалась, к ней в комнату вошла тетка:
      - Твой дядя прочел мне эту статью. Удивляюсь!
      - Чему, тетя?
      - Я знавала одно'о Колтема, но он умер.
      - Этот тоже когда-нибудь умрет.
      - Динни, где ты заказываешь такие лифы на косточках? Очень удобные.
      - У Хэрриджа.
      - Твой дядя говорит, что Дезерт должен выйти из свое'о клуба.
      - Уилфриду решительно наплевать на клуб, - он за все время там и десяти раз не был. Но я не надеюсь, что он напишет туда о своем выходе.
      - Заставь е'о.
      - Тетя, мне никогда не придет в голову заставлять его что-нибудь делать.
      - Это так ужасно, ко'да тебе кладут черные шары!
      - Тетя, милая, можно мне подойти к зеркалу? Леди Монт пересекла комнату и взяла с ночного столика тоненькую книжечку:
      - "Барс"! Но он же изменил их, Динни.
      - Нет, тетя. У него не было пятен, которые можно менять.
      - А крещение, и вообще?
      - Если в крещении есть какой-то смысл, значит, оно - надругательство над детьми, которые не в состоянии понять, в чем оно заключается.
      - Динни!
      - Да, я так считаю. Нельзя ни на что обрекать людей без их согласия. К тому времени, когда Уилфрид научился мыслить, у него уже не было веры.
      - Значит, он не отрекся, а принял.
      - Он это знает.
      - Поделом этому арабу, - объявила леди Монт, направляясь к двери. - Какая навязчивость! Если тебе нужен ключ от двери, возьми у Блора.
      Динни торопливо закончила туалет и побежала вниз. Блор был в столовой.
      - Тетя Эм велела дать мне ключ, Блор, и вызовите, пожалуйста, такси.
      Дворецкий позвонил на стоянку такси, принес девушке ключ и сказал:
      - Миледи привыкла высказывать свои мысли вслух, так что я поневоле все знаю, мисс. Утром я и говорю сэру Лоренсу: "Если бы мисс Динни могла его увезти в горную Шотландию, куда газеты не доходят, это сберегло бы им много нервов". В наше время, если замечали, мисс, что ни день - новое событие, да и память у людей не такая, как прежде. Вы простите, что я об этом заговорил.
      Динни взяла ключ:
      - Наоборот, я благодарна вам, Блор. Я и сама ничего лучшего не желала бы. Только боюсь, он сочтет такой шаг недостойным.
      - В наше время молодые леди умеют добиваться всего, чего захотят.
      - Мужчинам все-таки приходится соблюдать осторожность, Блор.
      - Конечно, мисс. Родные - трудный народ, но все как-нибудь образуется.
      - Думаю, что мы выдержим эту свистопляску.
      Дворецкий сокрушенно покачал головой:
      - По-моему, тот, кто ее начал, изрядно виноват. Зачем без нужды причинять другим неприятности? Такси у подъезда, мисс.
      В машине девушка опустила оба боковых стекла и наклонилась вперед, чтобы ей обдувало сквозняком разгоряченные щеки. Она была полна таким сладостным волнением, что в нем тонули даже злоба и негодование, которое вызвала у нее рецензия. На углу Пикадили она увидела плакат: "Все на дерби!" Завтра дерби! Оказывается, она перестала замечать время! Дин ни ехала в Сохо, где они с Уилфридом собирались пообедать у Блафара, но такси двигалось медленно - накануне национального празднества уличное движение было особенно оживленным. У дверей ресторана со спаниелем на поводке стоял Стэк. Он протянул ей конверт:
      - Мистер Дезерт послал меня к вам с запиской, а я прихватил с собой пса, - пусть погуляет.
      "Динни, родная,
      Прости, что сегодня подвел. Весь день терзаюсь сомнениями. Дело вот в чем: пока я не узнаю, как на меня посмотрят после этой истории, мне не отделаться от мысли, что я не вправе компрометировать тебя. Ради тебя самой я должен избегать появляться с тобою на людях. Надеюсь, ты прочла "Дейли фейз"? Травля началась. С неделю хочу побыть один - посмотрю, как все обернется. Я не сбегу, мы сможем переписываться. Ты меня поймешь. Собака стала моей отрадой. Ею я тоже обязан тебе. До скорого свидания, любимая.
      Твой Уилфрид".
      Динни стоило величайшего напряжения не схватиться руками за сердце на глазах у шофера. Вот и свершилось то, чего она все время втайне боялась, - она отрезана в самый разгар боя. Сделав над собой еще одно усилие, она дрожащими губами выдавила: "Подождите минутку", - и повернулась к Стэку:
      - Я отвезу вас с Фошем домой.
      - Благодарю, мисс.
      Девушка нагнулась над собакой. Панический страх все сильнее овладевал ею. Собака! Вот связующее их звено!
      - Посадите его в машину, Стэк.
      По дороге она вполголоса спросила:
      - Мистер Дезерт дома?
      - Нет, мисс, он дал мне записку и ушел.
      - Как он себя чувствует?
      - По-моему, немного встревожен, мисс. Признаюсь честно, я бы не прочь поучить манерам джентльмена из "Дейли фейз".
      - Значит, вы тоже прочли?
      - Прочел. Они не смели ее пропускать, - вот что я вам доложу.
      - Свобода слова, - пояснила Динни. Собака прижалась мордой к ее колену. - Фош хорошо себя ведет?
      - С ним никаких хлопот, мисс. Он у нас настоящий джентльмен. Верно, старина?
      Спаниель по-прежнему прижимался к ноге девушки, и его прикосновение успокаивало ее.
      Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый листок от письма Уилфрида и написала:
      "Родной мой,
      Делай как знаешь. Но помни: я с тобой навсегда. Нас не разлучит никто, пока ты меня любишь.
      Твоя Динни.
      Ты не сделаешь этого, правда? Ох, не надо!"
      Она лизнула оставшийся на конверте клей, вложила туда половинку листка и сдавила письмо в пальцах. Когда клей схватился, Динни вручила конверт Стэку, поцеловала собаку в голову и сказала шоферу:
      - Маунт-стрит, со стороны парка, пожалуйста. Спокойной ночи, Стэк.
      - Спокойной ночи, мисс.
      Взгляд и склад губ неподвижно стоявшего вестового выражали такое глубокое понимание происходящего, что девушка отвернулась. И на этом закончилась прогулка, которой она с нетерпением ждала с самого утра.
      Динни вылезла на углу Маунт-стрит, зашла в парк и села на ту скамейку, где раньше сидела с Уилфридом. Она забыла, что с ней нет провожатого, что она без шляпы и в вечернем платье, что пробило уже восемь, и сидела, подняв воротник, втянув каштановую головку в плечи и пытаясь стать на точку зрения Уилфрида. Понять его нетрудно. Гордость! Она сама достаточно горда, чтобы его понять. Не впутывать других в свою беду - это же элементарное правило. Чем дороже тебе человек, тем сильнее хочется и оберечь его. Странная ирония судьбы: любовь разделяет людей именно тогда, когда они всего нужнее друг другу! И выхода, по-видимому, нет! Слабые звуки гвардейского оркестра донеслись до слуха девушки. Что играют? "Фауста"? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида! Динни встала и по траве, напрямик, направилась туда, где играла музыка. Сколько здесь народу! Девушка отошла в сторону, отыскала свободный садовый стул, вернулась назад и села под кустом рододендронов. Хабанера! Первые такты всегда вызывают дрожь. Какая дикая, внезапная, непонятная и неотвратимая вещь - любовь! "L'amour est 1'enfant de Boheme..." [5]. В этом году поздние рододендроны. Какой красивый вон тот, темно-розовый! В Кондафорде у нас свои такие же... Ох, где он, где он сейчас? Почему, даже любя, нельзя сорвать с себя плотские покровы, чтобы призраком скользить рядом с Уилфридом, вложив в его руку свою? Лучше уж держаться за руку призрака, чем остаться одному! И неожиданно Динни почувствовала, что такое одиночество, почувствовала так остро, как ощущают его только по-настоящему влюбленные люди, когда мысленно рисуют себе жизнь без любимого существа. Отрезанная от Уилфрида, она поникнет, как поникают цветы на стебельках. "Хочу побыть один - посмотрю, как все обернется". Сколько он захочет пробыть один? Всю жизнь? При мысли об этом девушка вздрогнула. Какой-то прохожий, предположив, что она собирается с ним заговорить, остановился и взглянул на нее. Лицо девушки внесло поправку в его первое впечатление, и он пошел дальше. Динни предстояло убить еще два часа: она не желает, чтобы родные догадались, как печально кончился для нее вечер. Оркестр завершает концерт арией тореадора. Самая популярная и самая банальная мелодия оперы! Нет, не банальная, она нужна для того, чтобы ее грохот заглушил безысходность смерти, точно так же, как страсть двух влюбленных тонет в грохоте окружающего их мира. Что он такое, как не бессмысленные и безжалостные подмостки, по которым движутся статисты-люди, сталкиваясь и на мгновение обнимая друг друга в темных закоулках кулис? Как странно звучат аплодисменты на открытом воздухе! Динни взглянула на ручные часики. Половина десятого. Окончательно стемнеет не раньше чем через час, но уже стало прохладно, в воздухе поплыл аромат трав и листвы, краски рододендронов потускнели, пенье птиц смолкло. Люди шли и шли мимо Динни. Она не замечала в них ничего необычного, и они не замечали ничего необычного в ней. Динни подумала: "Да бывает ли вообще в жизни что-нибудь необычное? Бывает, - я не обедала". Зайти в кафе? Пожалуй, слишком рано. Но не может быть, чтобы здесь нигде нельзя было поесть! Не обедать, завтракать кое-как и не пить чаю, - кажется, так и полагается при любовных терзаниях? Динни направилась к Найтс-бридж, убыстряя шаг скорее инстинктивно, чем на основании опыта, потому что впервые бродила по Лондону в такой поздний час. Она без приключений добралась до ворот, пересекла проспект и пошла по Слоун-стрит. На ходу ей было легче, и Динни отметила про себя это обстоятельство. "Когда томишься от любви, - ходи!" Широкая и прямая улица была почти пуста, на Динни некому было обращать внимание. Тщательно запертые высокие и узкие дома с казенного вида фасадами и железными шторами на окнах, казалось, еще более подчеркивали равнодушие упорядоченного мира к переживаниям одиноких прохожих вроде нее. На углу Кингз-род стояла женщина.
      - Не скажете, где здесь поблизости можно поесть? - осведомилась Динни.
      Только после этого она заметила, что у женщины, к которой она обратилась, круглое скуластое лицо с сильно подведенными глазами, добродушный рот, губы немного мясистые, нос тоже. Выражение глаз было такое, словно они утратили соприкосновение с душой, - следствие постоянной привычки попеременно казаться то неприступными, то обольстительными. На темном облегающем платье поблескивала нитка искусственного жемчуга. Динни не могла удержаться от мысли, что не раз видела в обществе женщин, похожих на эту.
      - Налево недурной ресторанчик.
      - Не хотите ли зайти со мной перекусить? - предложила Динни, не то повинуясь первому импульсу, не то уловив в глазах женщины голодный блеск.
      - Еще бы! - ответила та. - По правде сказать, вышла-то я не поевши. Да и в компании посидеть приятно.
      Она свернула на Кингз-род, и Динни пошла рядом с ней, подумывая, что если встретит знакомых, может получиться неудобно, но в общем испытывая облегчение.
      "Бога ради, Динни, держись естественно", - мысленно увещевала она себя.
      Женщина привела ее в небольшой ресторанчик, вернее - кабачок, потому что при нем был бар. В обеденном зале, куда вел отдельный вход, было пусто. Они сели за столик, где стояли судок, ручной колокольчик, бутылка вустерской минеральной воды и вазочка с осыпающимися ромашками, которые, видимо, попали в нее уже несвежими. В воздухе припахивало уксусом.
      - Я не отказалась бы от сигареты, - объявила женщина.
      У Динни не было сигарет. Она позвонила.
      - Какой сорт вы курите?
      - А, любую дешевку.
      Появилась официантка, взглянула на женщину, взглянула на Динни и осведомилась: "Что вам?"
      - Пачку "Плейере", пожалуйста. Мне большую чашку свежего кофе покрепче с кексом или булочкой. А вам?
      Женщина посмотрела на Динни, словно оценивая ее возможности, посмотрела на официантку и нерешительно попросила:
      - По правде сказать, я здорово голодная. Холодного мяса и бутылку портера, что ли.
      - Гарнир или салат? - спросила Динни.
      - Благодарю, лучше салат.
      - Прекрасно. Возьмем еще пикули. И будьте добры, поскорее.
      Официантка провела языком по губам, кивнула и ушла.
      - Знаете, это очень мило с вашей стороны, - неожиданно выпалила женщина.
      - С вашей стороны тоже очень любезно, что вы согласились. Без вас я совсем растерялась бы.
      - Она не понимает, в чем дело, - сказала женщина, кивнув в сторону исчезнувшей официантки. - Сказать по правде, я тоже.
      - Почему? Мы же обе хотим есть.
      - Ну, в этом сомневаться не приходится, - согласилась женщина. - Увидите, как я буду уплетать. Ужасно рада, что вы заказали пикули. Обожаю маринады, хоть они мне и не по карману.
      - Я забыла про коктейли, - смущенно призналась Динни. - Но, может быть, их тут не приготовляют?
      - Сгодится и шерри. Сейчас принесу.
      Женщина встала и вышла в бар.
      Динни воспользовалась случаем и попудрила нос. Потом сунула руку за, лиф, где были спрятаны трофеи с Саут-Молтон-сквер, и вытащила пятифунтовую бумажку. Ею овладело какое-то мрачное возбуждение.
      Женщина принесла два бокала:
      - Я сказала, чтобы их приписали к счету. Выпивка здесь что надо.
      Динни подняла бокал и пригубила. Женщина осушила свой одним глотком.
      - Не могу без этого. Представляете себе страну, где не достанешь выпить!
      - Люди все равно достают.
      - Еще бы! Но, говорят, спиртное там дрянь.
      Динни отметила жадное любопытство, с каким глаза женщины скользнули по ее пальто, платью и лицу.
      - Простите, у вас свидание? - неожиданно спросила та.
      - Нет. Я поем и пойду домой.
      Женщина вздохнула.
      - Скорей бы уж она принесла эти чертовы сигареты! Официантка вернулась с бутылкой портера и пачкой сигарет. Поглядывая на волосы Динни, она откупорила бутылку.
      - Уф! - вздохнула женщина, глубоко затянувшись своей "дешевкой". - Очень курить хотелось.
      - Остальное сейчас подам, - объявила официантка.
      - Я вас случайно не видела на сцене? - поинтересовалась женщина.
      - Нет, я не актриса.
      Возвращение официантки помешало очередному вопросу. Кофе оказалось горячим и лучше, чем предполагала Динни. Она успела выпить почти всю чашку и проглотить большой кусок сливового пирога, прежде чем женщина, сунув в рот маринованный орех, заговорила снова.
      - В Лондоне живете?
      - Нет, я из Оксфордшира.
      - Я тоже люблю деревню, только теперь почти не бываю за городом. Я ведь выросла около Мейдстоуна, - отсюда рукой подать.
      Женщина испустила отдающий портером вздох.
      - Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного еще не бывало, - продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. - Жуткая у нас безработица!
      - Да, она на всех отражается.
      - Насчет всех не знаю, а на мне здорово. - Взгляд женщины стал тяжелым. - Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать?
      - В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно.
      - Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь.
      Динни расхохоталась.
      - А они, что, не такие, как все? - вызывающе бросила женщина. - Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я еще не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал.
      - Пари держу, я его знаю, - отозвалась Динни. - Его фамилия Черрел.
      - Точно! - воскликнула женщина, и глаза ее округлились.
      - Он мой дядя.
      - Вот оно что! Так-так. Смешной все-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, - прибавила женщина.
      - Он и сейчас жив.
      - На свете таких мало.
      Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается заводить: "Заблудшая сестра моя!.."
      Женщина насытилась и удовлетворенно вздохнула.
      - С удовольствием поела, - объявила она и встала. - Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет.
      Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой.
      - Счет, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?
      Официантка опасливо взяла кредитку.
      - Я сейчас, - только приведу себя в порядок, - предупредила женщина и скрылась в дверях.
      Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живет эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
      - Ну, - раздался позади нее голос женщины, - не думаю, что нам приведется встретиться, но все-таки скажу: вы - молодчага.
      Динни подняла на нее глаза:
      - Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?
      - Ясное дело, - подтвердила женщина.
      - Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег - просто ужасно.
      Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
      - Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, - замялась женщина.
      - А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в нее деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
      - Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.
      Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что ее тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, - до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звезды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решетки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось все оживленнее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для нее Лондон, если отнять у нее Уилфрида и надежду на встречу с ним.
      Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперед. Он протянул руки и прижал ее к себе.
      Минуты встречи затягивать было нельзя, - вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришел сюда, чтобы ощутить ее близость, - и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.
      Они ходили взад и вперед мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, - все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.
      Наконец чувство юмора взяло верх.
      - Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, еще один!.. Еще один!
      Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
      XXI
      Уилфрид расстался со своим издателем злой и встревоженный. Не вдаваясь в исследование душевных глубин Компсона Грайса, он тем не менее чуял какую-то махинацию. Весь этот тревожный день Дезерт пробродил по городу, раздираемый борьбою двух чувств: облегчения, потому что он сжег корабли, и негодования, потому что он не желал примириться с неотвратимым. Поглощенный своими переживаниями, он даже не сообразил, каким ударом для Динни будет его записка, и только по возвращении домой, когда он получил ее ответ, сердце его, а вслед за сердцем и тело потянулись к ней, и Уилфрид отправился туда, где она случайно столкнулась с ним. За те немногие минуты, которые они провели на Маунт-стрит, молча, полуобнявшись и прохаживаясь мимо дома Монтов, девушка сумела вселить в Уилфрида веру в то, что теперь миру противостоит не он один, а они вдвоем. Зачем же отстраняться и делать ее несчастнее, чем нужно? Поэтому на другое утро Уилфрид послал ей через Стэка записку с приглашением "прокатиться". Но Уилфрид забыл про дерби, и, как только их машина тронулась, поток автомобилей подхватил ее и унес с собой.
      - Я никогда не бывала на дерби, - сказала Динни. - Съездим?
      Оснований поехать было тем больше, что никаких оснований не ехать не было.
      Динни пришла в изумление при виде всеобщей сдержанности. Ни пьяных, ни лент, ни тележек, запряженных осликами, ни приставных носов, ни шуток, ни экипажей четверкой, ни разносчиков, ни торговок - один клинообразный неудержимый поток автобусов и машин, по большей части закрытых.
      Когда наконец они вылезли из автомобиля на стоянке у ипподрома, съели свои сандвичи и смешались с толпой, их инстинктивно повлекло туда, где можно увидеть лошадь. Если картина Фрита "Дерби" и соответствовала когда-нибудь жизненной правде, то теперь, казалось, давно утратила это соответствие. На ней изображены живые люди, живущие настоящей минутой; толпа же, окружавшая Уилфрида и Динни, казалось, не жила, а только куда-то стремилась.
      В паддоке, который, казалось, тоже заполнен исключительно одними людьми, Уилфрид неожиданно сказал:
      - Мы сделали глупость, Динни, - нас кто-нибудь да увидит.
      - Ну и пускай. Смотри, наконец-то лошади.
      Действительно, на круге проминали лошадей. Динни заторопилась к ним.
      - Они все такие красивые, - вполголоса заметила она. - Для меня они - все как на подбор, кроме вон той. Не нравится мне ее спина.
      Уилфрид заглянул в программу:
      - Это фаворит.
      - А мне все равно не нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Она какая-то угловатая - до хвоста ровно, а потом сразу вниз.
      - Согласен, но ведь резвость не зависит от формы спины.
      - Я поставлю на ту, которая понравится тебе, Уилфрид.
      - Тогда подожди, пока я присмотрюсь.
      Со всех сторон люди на ходу сыпали кличками лошадей.
      Динни протискалась к барьеру, Уилфрид встал позади нее.
      - Не лошадь, а сущая свинья, - объявил кто-то слева от Динни. - Ни за что не поставлю больше на эту клячу.
      Девушка взглянула на говорившего. Широкоплечий мужчина, рост футов пять с половиной, на шее жирная складка, на голове котелок, во рту сигара. Лучше уж быть лошадью, чем таким.
      Дама, сидевшая на раскладной трости справа от нее, негодовала:
      - Неужели нельзя очистить дорогу? Лошади того и гляди споткнутся. В позапрошлом году я из-за этого проиграла.
      Рука Уилфрида легла на плечо девушки.
      - Мне нравится вон тот жеребец - Бленхейм, - шепнул он. - Пойдем поставим на него.
      Они проследовали туда, где перед окошечками, вернее перед отверстиями, напоминавшими голубиные гнезда, стояли недлинные очереди.
      - Побудь здесь, - попросил Уилфрид. - Я только положу яичко и назад.
      Динни остановилась, глядя ему вслед.
      - Здравствуйте, мисс Черрел! Перед нею стоял высокий мужчина в сером цилиндре, с переброшенным через плечо большим футляром от полевого бинокля.
      - Мы встречались с вами у памятника Фошу и на свадьбе вашей сестры.
      Помните?
      - Ну как же! Вы - мистер Масхем.
      Сердце девушки учащенно забилось. Она старалась не смотреть в сторону Уилфрида.
      - Сестра пишет?
      - Да, было письмо из Египта. В Красном море они, видимо, попали в страшную жару.
      - Выбрали, на какую поставить?
      - Нет еще.
      - Я не связывался бы с фаворитом, - не вытянет.
      - Мы хотели на Бленхейма.
      - Что ж, хорошая лошадь и на поворотах послушная. Но у ее владельца в конюшне есть другая, поинтереснее. Я вижу, вы - новичок. Подскажу вам две приметы, мисс Черрел, и смотрите, чтобы у вашей лошади была хоть одна из них: во-первых, подъемность сзади; во-вторых, индивидуальность, - не внешний вид, а именно индивидуальность.
      - Подъемность сзади? То есть круп выше, чем остальная спина? Джек Масхем улыбнулся:
      - Примерно так. Как только заметите это в лошади, особенно если ей надо брать подъем, ставьте не колеблясь.
      - А что такое индивидуальность? Это, когда она поднимает голову и смотрит поверх людей в пространство? Я однажды видела такую.
      - Честное слово, из вас получилась бы замечательная ученица. Вы прямо-таки прочли мою мысль.
      - Но я не знаю, какая это была лошадь, - призналась Динни.
      - Очень странно.
      Девушка увидела, что благожелательный интерес словно застыл на лице
      Масхема. Он приподнял шляпу и отвернулся. За ее спиной раздался голос
      Уилфрида.
      - Ну, я поставил десятку.
      - Пойдем на трибуну и посмотрим скачки.
      Уилфрид, по-видимому, не заметил Масхема, и Динни, идя с ним под руку, старалась забыть внезапно застывшее лицо ее собеседника. Вид толпы, где каждый изо всех сил протискивался вперед, чтобы поскорее "узнать свою судьбу", 'отвлек девушку, и, когда они подошли к трибуне, ей уже было безразлично все на свете, кроме Уилфрида и лошадей. Им достались стоячие места у барьера, поблизости от букмекеров.
      - Я запомнила - зеленый и шоколадный, как конфеты. Фисташки - моя любимая начинка. Сколько я могу выиграть, милый?
      - Послушаем.
      В общем шуме они различили слова:
      - Бленхейм - восемнадцать против одного.
      - Сто восемьдесят! - воскликнула Динни. - Вот замечательно!
      - Видишь, у Бленхейма прочная репутация, она идет не из конюшен.
      Скоро следующий заезд. Смотри, уже выводят. Жокеев в зеленом и шоколадном двое. Вторая из лошадей - наша.
      Парад, упоительный для всех, кроме самих лошадей, позволил Динни разглядеть выбранного ими гнедого, масть которого прекрасно гармонировала с цветами наездника.
      - Нравится он тебе, Динни?
      - Мне почти все лошади нравятся. Правду говорят, что можно определить по виду, какая лучше?
      - Нет, неправду.
      Лошади повернули и легким галопом проскакали мимо трибун.
      - Ты не находишь, что у Бленхейма круп выше остальной спины?
      - Нет. Красиво идут. А почему ты спрашиваешь?
      Но Динни только прижала к себе его руку и слегка вздрогнула.
      Биноклей у них не было, и когда начался заезд, они ничего не смогли разглядеть толком. Позади них какой-то мужчина то и дело вскрикивал:
      - Фаворит ведет!.. Фаворит ведет!..
      Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь, переменил мнение:
      - Паша... Паша возьмет!.. Нет, Фаворит... Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!..
      Уилфрид стиснул руку Динни.
      - Наш! Смотри - вон там! - бросил он.
      Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зеленый. Обошел, обошел! Они выиграли!
      Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш - знамение!
      - Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.
      Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить ее от себя!
      На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.
      Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.
      Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и легким загаром на щеках. Ее дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал:
      - Пробеги ее, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы - тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся.
      Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:
      ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.
      НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.
      ПРИЗНАНИЕ.
      Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда
      Лайела "Богословие перед казнью".
      Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю, -
      Я и жил и погибну безвестно;
      Не за право на место в небесном раю, -
      Торговаться с всевышним невместно.
      Но, блюдя англичанина имя и честь,
      Предпочту умереть, чем позор перенесть.
      Я сегодня усну меж несчетных костей
      Тех, о ком все давно позабыли,
      Кто служил безымянно отчизне своей,
      Кто лежит в безымянной могиле
      И о ком не расскажет надгробный гранит,
      Как солдат и в мучениях верность хранит.
      Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.
      - Да, - печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, - дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, - и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем еще утешаться!
      - Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать все, что ему заблагорассудится.
      Сэр Лоренс кивнул:
      - Чем крупнее червяк, тем больше он убежден в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдет англичанина имя и честь". Такие еще попадаются.
      - Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?
      - Он хорошо воевал.
      - Кто же помнит о войне!
      - Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? - печально усмехнулся сэр Лоренс. - Пусть небрежно взглянет на нее и закурит сигарету. Умнее ничего придумать не могу.
      - Вчера я видела мистера Масхема.
      - Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:
      - Джек убежден, что ты - жертва.
      - Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!
      - Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.
      Динни безнадежно рассмеялась.
      - Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.
      Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг нее лает, как собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.
      XXII
      Когда скачки задерживали Джека Масхема в Лондоне, он ночевал в Бэртон-клубе. Он прочел в "Дейли фейз" отчет о дерби и лениво перевернул страницу. Остальные отделы "этой газетенки" обычно мало интересовали его. Ее стиль был несовместим с его приверженностью к внешним формам, новости, печатаемые в ней, претили его вкусу, а политические убеждения раздражали тем, что слишком напоминали его собственные. Тем не менее у него все же хватило внимания заметить шапку: "Отступничество мистера Дезерта". Прочтя половину набранной под ней колонки, Джек Масхем отшвырнул газету и сказал себе: "Парня придется осадить!"
      Упиваясь своей трусостью, Дезерт добьется того, что и эту милую девушку сделает парией! Он настолько непорядочен, что осмеливается появляться с ней на людях в тот самый день, когда публично признал свою трусость в такой же грязной, как он сам, газете!
      В век, когда терпимость и всепрощение стали чуть ли не повальной болезнью, Джек Масхем не стеснялся следовать своим антипатиям и выражать их. Он невзлюбил молодого Дезерта с первого же взгляда. У парня даже фамилия и та ему под стать. И подумать только, что эта милая девушка, которая безо всякой подготовки делает такие меткие замечания о скаковых лошадях, испортит себе жизнь из-за хвастуна и трусливого мальчишки! Нет, это уж чересчур! Если бы не Лоренс, давно пора бы принять меры. Внезапно Масхем мысленно запнулся. Как!.. Человек публично признается в своем позоре. Старая уловка - вырвать жало у критики, выдать необходимость за доблесть. Похваляться дезертирством! Петушок не стал бы драться, будь у него другой выход!.. Но тут Масхем опять запнулся. Конечно, не дело посторонних вмешиваться. Но если открыто и явно не осудить поведение этого типа, вся история будет выглядеть так, словно она никого не касается.
      "Черт побери! - воскликнул он про себя. - Пусть хоть клуб возвысит' голос и выскажет свое мнение. Нам в "Бэртоне" не нужны крысы!"
      В тот же вечер Джек Масхем поставил вопрос на заседании правления и чуть не ужаснулся, увидев апатию, с какой тот был встречен. Из семи присутствовавших, - председательствовал Уилфрид Бентуорт, Помещик, - четверо считали, что все это, во-первых, дело личной совести молодого Дезерта, а во-вторых, смахивает на газетную утку. С тех пор как Лайел написал свою поэму, времена изменились! Один из четырех вообще заявил, что не желает связываться: он не читал "Барса", не знает Дезерта и терпеть не может "Дейли фейз".
      - Я тоже, - согласился Джек Масхем. - Но вот поэма.
      Он утром послал лакея купить ее и читал целый час после завтрака.
      - Позволите прочесть вам отрывок?
      - Бога ради, Джек, не надо! Пятый член, который до сих пор хранил молчание, высказался в том смысле, что, если Масхем настаивает, придется всем прочесть эту вещь.
      - Да, настаиваю.
      Помещик, не проронивший покамест ни слова, объявил:
      - Секретарь достанет нужные экземпляры и разошлет членам правления. Следует послать им, кроме того, по номеру сегодняшней "Дейли фейз". Правление обсудит вопрос на будущей неделе в пятницу. Так как же, покупаем кларет?
      И они перешли к рассмотрению текущих дел.
      Давно замечено, что, когда газета откапывает факт, который дает ей возможность выступить в роли поборницы добродетели и ударить в литавры собственной политики, она эксплуатирует этот факт в пределах, допускаемых законом о клевете, и не считается с чувствами отдельных личностей. Застрахованная от неприятностей письмом Компсона Грайса с признанием Уилфрида, "Дейли фейз" максимально использовала свои возможности и за неделю, предшествовавшую очередному заседанию правления, лишила членов последнего всяких оснований ссылаться на неосведомленность или выказывать равнодушие. В самом деле, весь Лондон читал "Барса" или говорил о нем, а утром в день заседания "Дейли фейз" напечатала длинную и прозрачную передовую о чрезвычайной важности достойного поведения британцев на Востоке. В номере был также помещен большой анонс: "Барс" и другие стихотворения" Уилфрида Дезерта, издание Компсона Грайса; распродано 40 000 экземпляров; третий, расширенный тираж поступает в продажу".
      Обсуждение вопроса о предании остракизму одного из сочленов, естественно, должно было привлечь на заседание большинство остальных; поэтому на правление явились лица, которые никогда на нем не бывали.
      Джек Масхем поставил на обсуждение следующую формулировку:
      "На основании 23-го параграфа устава предложить достопочтенному Уилфриду Дезерту отказаться от членства в Бэртон-клубе ввиду поведения, не подобающего члену такового".
      Он открыл заседание следующими словами:
      - Каждый из вас получил по экземпляру поэмы Дезерта "Барс" и по номеру "Дейли фейз" за прошлую неделю. Дело не вызывает сомнений. Дезерт публично признался, что отрекся от своей религии под пистолетом, и я заявляю, что он не вправе оставаться членом нашего клуба. Последний был основан в честь великого путешественника, который не отступил бы даже перед силами ада. Нам не нужны люди, презирающие английские традиции и открыто хвастающиеся этим.

К титульной странице
Вперед
Назад