Некоторые информаторы четко указывают Петров день (29 июня), как день последних хороводов. В Тульской губернии, по описанию конца XVIII – начала XIX века крестьянская молодежь оживленно праздновала этот день как прощанье с весенне-летними гуляньями. На Петров день, как и на Пасху, принято было здесь устраивать качели разных видов. В некоторых районах завершение хороводных игр и переход к работам сенокоса и страды отмечали трехдневным празднованием. «В Петров день, начиная, продолжают три дни увеселения, на круглых и веревчатых качелях качаются, и около качелей во все дни бывает собрание народу,
пение и пляска. С сего времени прекращаются деревенские увеселения и начинаются самые тяжкие труды, сенокос и жатва».
В Мещевском и Мосальском уездах (Калужская губерния) на Петра и Павла молодежь позволяла себе шутки в отношении многих жителей деревни, в том числе и старших (что было невозможно в другое время) – этот день рассматривался как завершающий в цикле хороводов, последний всплеск молодого озорства. Накануне вечером, когда старшие ложились спать, парни тихо заваливали бревнами и хворостом двери в чью-нибудь избу. Телегу одного из обычно ссорившихся мужиков увозили на двор другого, а мялку последнего тащили на огород к первому. Набивали соломой бабью рубаху и ставили это чучело под чье-нибудь окно или посреди деревни. Брошенные не на месте бороны, сохи, колеса, телеги складывали кучей на выезде из деревни. Отправлялись в шалаши на покос и там – кому спутают ноги, а кого и утащат сонного в лес. Автор информации сам участвовал в этих проделках.
В других местах хороводы могли заканчиваться до Петрова поста. В последнее перед постом воскресенье, которое называли ссыпным, по окончании хороводных песен все начинали «прощаться низкими поклонами» до весенних хороводных встреч следующего года. Другие корреспонденты с мест отмечают летние хороводы в будние дни и в конце полевых работ. По-видимому, на Петров день почти повсеместно заканчивались циклы весенне-летних праздничных хороводов, которые следовали, начиная с Пасхи, один за другим, с небольшими промежутками. Несомненно, для всех русских крестьян этот период в годовом цикле был наиболее характерным для хороводов. От Пасхи до Петрова дня эта форма общения молодежи была основной. Сказанное не исключает хороводов повседневного характера, а также праздничных и за этой гранью. Если престольный праздник выходил за сроки Петрова дня, он все равно непременно сопровождался хороводом. Кроме того, местами бытовали зимние хороводы – на Рождество и Масленицу.
Наиболее свободные сроки хороводов представлены в описании села Муравлева и деревни Борщовки (Орловский уезд). Там «карагоды» не бывали только лишь в страду, на Великий и Успенский посты и на Ивана Постного (29 августа). На Благовещенье и Вербное воскресенье собирались в «карагоды», но не пели. Соблюдался также запрет на «улицу» накануне праздников. Но встречаются и четкие свидетельства очень строгого соблюдения молодежью Петрова поста. «С Петровок же ни в какой праздничный день не бывает гулянья и не увидишь на улице никого из молодежи и ни одной девушки», – писал корреспондент Географического общества о селе Давшине Пошехонского уезда в 1849 году. В данном случае имеет значение не только местное отличие, но и ранний срок информации. Сведения первой половины XIX века говорят о более строгом, чем в конце XIX века, соблюдении постов.
Дневной праздничный хоровод собирался обычно часов в 10 – 11, а около часу или двух расходился – участники шли обедать. Вечерний хоровод продолжался, как правило, до 10 – 11 часов, но иногда молодежь гуляла в хороводе до зари. Время возникновения каждого конкретного хоровода и самый механизм его формирования никем, как правило, не определялись, не организовывались, рождались внешне как бы стихийно, но в рамках давней, сложившейся традиции, согласно крестьянскому этикету.
Отдельные виды молодежных развлечений могли иметь в календарных сроках некоторые отклонения. Например, в Смоленской губернии (материалы Знаменской волости Юхновского и Ковширской волости Поречского уездов) катание на качелях было «важнейшим развлечением» 9 марта (40 мучеников церковного календаря). «Качели на этот день устраиваются в каждом дворе», – сообщал учитель народной школы. Однако массовые катания на качелях в местах общих гуляний, собиравшие большие компании молодежи, приурочивались обычно к Пасхе или Троице. В Архангельской губернии и в части Кадниковского уезда Вологодской качались на качелях на пасхальной неделе. К ней же были приурочены хождения толпами на церковные колокольни – в связи с «целодневными» пасхальными звонами. А в деревнях по реке Ламенге, в той же губернии, – преимущественно на Троицу.
Для этикета молодежных развлечений, как и для крестьянской этики в целом, характерна была четкая связь с определенными календарными датами и сроками. То, что являлось нормой поведения в определенные дни и периоды, считалось неуместным в другое время. Сроки летнего «клуба» молодежи имели порайонные отличия, но для каждой конкретной местности они были четкими и устойчивыми. (ЦГИА – 1024, 20, л. 25; ЦГИА – 91, 285, л. 185 об.; АГО – 40, 30, л. 13; 4, л. 18 об.; ГМЭ 631, л. 26; 510, л. 5; 1045, л. 3 об.; 11, л. 3; 1431, л. 19; 1735, л. 4; 492, л. 8; 547, л. 6 – 7; 1024, л. 3 об.; 1436, л. 40; 1057, л. 1; АГО – 14, 80, л. 15 – 16; Петрушевич, 40; АГО – 9, 33, л. 6 об.; АИЭ, 363, л. 16; Архангельский, 34, 49; Ефименко, 141; Потанин, 196).
ДЕВИЧИЙ ХОРОВОД
Русская деревня XIX века знала чисто девичьи хороводы. В их числе были такие, когда девушки на выданье выходили днем на улицу показать себя и свой наряд, то есть своего рода выставки невест, не сочетавшиеся с песенно-игровой формой хоровода.
Наблюдатель из села Тамлык, описавший обычаи части Воронежского уезда, расположенной по левому берегу реки Воронеж, писал о девушках одной из групп русского населения этих мест, которую он называет усманцами: «Когда они приходят в возраст, думают о нарядах и улице. На улицу ходят разряженные: среди летнего жара в заячьих длинных шубах, и в двух рубашках (...). На улице стоят кругом, друг на друга поглядывая искоса. Разговоры между собою не ведут; плясок, песен у них нет. За три, за четыре часа до вечера – непременно дома».
Автор описания настроен скептически .в отношении девичьих и и женских развлечений – это видно и из освещения им других вопросов, к которым мы еще будем обращаться. Тем не менее какие-то характерные черты такого вида хоровода – выставки невест – им уловлены, по-видимому, правильно. Такое стояние «кругом» к видам хороводов может быть отнесено лишь условно. Оно ближе к обычаю «девичьих смотрин», который в Вельском уезде (Есютинская волость), например, проходил следующим образом. На Крещенье, после освящения воды в проруби, на льду (это называлось «на льдинке») около «ёрдани» выстраивались в ряд невесты. Девушки, достигшие соответствующего возраста и попадавшие в этот ряд, назывались «славутницами». Женихи с матерями прогуливались вдоль ряда, а вскоре после смотрин засылали сватов.
Хоровод, состоящий из одних девушек и представляющий собой в некотором отношении своеобразную выставку невест, мог иметь и типичные для хоровода формы: движение по кругу с песней и поочередным выходом внутрь круга; то же самое с включением игрового элемента. Содержание песен, которые «играли» в этом случае, было связано обычно с темой выбора невесты. «Крестьянские девицы, – писал информатор из Шацкого уезда Тамбовской губернии, – в праздничный день на улице, ставши кругом, ходят и поют». По ходу песни «отцепляется» от других и становится в круг одна девушка; опять поют ту же песню – выходит другая, «пока все не встанут в круг».
Девушки могли стать попарно по кругу, а в середину поместить маленьких детей, либо середина круга оставалась пустой. Одна девушка ходила сзади пар, вне круга; все пели. По окончании песни девушка, ходившая сзади, толкала одну из стоявших в парах в круг и становилась на ее место. Потерявшая пару ходила теперь сзади хоровода, а песня повторялась.
В Шенкурском уезде (Велико-Николаевский, Киянский и Преображенский приходы) во время престольных праздников после обедни устраивался «лужок» – «коровод» девиц; при этом «старухи» выбирали в хороводе невест. В Череповецком уезде (Новгородской губернии) в конце XIX века хороводы (в узком значении) «составлялись исключительно из девиц», хотя в играх-песнях (например, песня с действиями – «Вейся ты, вейся, капустка моя») участвовали и парни.
Бывали девичьи хороводы сводные – из разных деревень. Девушки каждой деревни шли на место таких встреч с песнями. Придя, кланялись в пояс тем, кто был уже на лужайке. Сначала каждая деревня держалась отдельно, своей группой, и пела свое, так что звучали сразу несколько песен. Когда же собиралось много девушек, становились в круг, берясь не за руки, а за концы платков, и начинали медленно двигаться хороводом с песней. Сводный девичий хоровод собирался часа в 3 – 4 и расходился в 5 – 6 часов. Держались в нем строго, без плясок и озорства. Автор информации отмечает монотонность пения и отсутствие веселья, «точно все пришли по принуждению».
Между тем молодежь этих мест умела веселиться: в описанных этим же корреспондентом святочных играх на ссыпчинах много задора, живости и игривости. Да и в этот день после общего девичьего хоровода, в котором парни не участвовали, а стояли в стороне в качестве зрителей, все отправлялись по своим деревням играть в горелки – подвижную совместную игру парней и девушек. Следовательно, этот как бы унылый характер пения, отсутствие шуток и смеха, строгое отделение от парней – все это входило в традицию данного хоровода, было нарочитым стилем поведения, принятым именно в этом случае. Возможно, традиция эта велась с тех времен, когда хоровод девушек имел ритуальный смысл. Подобное впечатление от хоровода – заунывный напев, наводящий грусть, отсутствие веселости и состояние участниц, выраженное похожей формулировкой – «как будто выполняют какую-то обязанность» – встречаем в описании «закликания весны» из Мосальского уезда.
Иногда девичий состав хоровода собирался просто потому, что парней не было в этот момент в деревне. Социальная действительность вносила свои коррективы в сроки и стиль хоровода. Существенную роль в этом отношении играло отходничество. Парни уходили на заработки, и на определенное время в деревне почти не оставалось молодых людей. Так, в деревне Барминой Середниковской волости Егорьевского уезда (Рязанская губерния) на Фоминой неделе все парни (начиная с 15 лет) уходили на плотницкий отхожий промысел (за 50 – 100 верст от деревни). Девушки же продолжали ходить вечерами на «улицу», водили хороводы.
В содержании песен при этом не было ничего специфически девичьего, не было выставки невест. Пели то, что всегда. К престольному празднику Николая-угодника (9 мая) почти все ребята возвращались домой, и праздничный хоровод был совместным; затем снова уходили плотничать до Петрова дня. На Петров день парни и девушки вместе водили большие хороводы, объединялись и с другими деревнями. Новый заход мужской молодежи на заработки повторялся осенью: от 15 августа до ноября, но это накладывало отпечаток уже на сроки и состав не хоровода, а посиделок. (АГО – 9, 66, л. 17; ГМЭ, 104, л. 2; 1435, л. 6 – 7, 10 – 12; 21 – 23; АГО – 40, 18, л. 4 – 4 об.; Богатырев, 80; ЦГИА – 1022, 27, л. 244 – 245; АГО – 14, 80, л. 11 – 17; АГО – 15, 5, л. 1)
ДЕВУШКИ И ЖЕНЩИНЫ
Широко распространен был хоровод девушек и молодых женщин.
Некоторые корреспонденты Географического общества и Тенишевского бюро вообще упоминали праздничные хороводы только «женщин и взрослых девиц» (по-другому – «молодых баб и девок»). По Калужской губернии такую информацию встречаем и на рубеже 40 – 50-х годов, и в 90-х годах XIX века. «Парни в эти хороводы не допускаются», – подчеркивает корреспондент.
Житель Воронежской губернии (Бирючский уезд, село Нижне-Покровское) писал о сборищах молодежи по праздникам «в кружок», с песнями и плясками. Плясали под песни, а изредка – под жалейки, рожки, дудки, на которых играли парни. Однако в самом хороводе (в узком смысле слова) парни не участвовали. «Молодые бабы и девки становятся в круг; две девки выступают на середину, принимая роли песни, которую поют круговые». Речь идет об известной песне о муже, привозившем подарки жене, которая и.х отвергала до тех пор, пока не привез шелковую плеть. Девушка выступает здесь в чисто женском хороводе в мужской роли. Роли парней исполняли девушки и женщины и тогда, когда круг делился на два ряда – «мужской» и «женский». Между тем в этом же селе на Троицу, когда молодежь собиралась «на выгоне», «молодые бабы и девки, мужики и парни» составляли «большой круг с песнями», то есть не исключались здесь и смешанные хороводы.
В некоторых местах было принято, чтобы более ранний по времени девичье-женский хоровод позднее превращался в смешанный. Так, в селе Волосове-Дудине Козельского уезда и селе Адуеве Медынского уезда (Калужская губерния), где хороводы водили не только по большим праздникам, но и по воскресеньям, начиная с 5 – 6 часов вечера, в них участвовали сначала девушки, а иногда замужние женщины и молодые вдовы. Парни держались особняком, лишь наблюдая за участницами. С наступлением сумерек большая часть замужних и девочек-подростков расходилась по домам (полноправными участницами хоровода здесь считались девушки с 16 лет), тогда парни подходили ближе, обступали танок и постепенно входили в круг. Оживление хоровода нарастало. К поющим голосам присоединялись гармоники, трекселя и бубны. Звучали шутки, среди которых допускались теперь и двусмысленные. Однако большие вольности были невозможны, так как вокруг танка стояли любопытствующие старшие. Иногда парни из других деревень пытались войти в круг, но их оттесняли «свои». Понравившиеся друг другу парень и девушка уходили из танка за угол: здесь было принято «стояние за углом» пар – с объяснениями, ласками, разговорами о свадьбе.
Бывали хороводы из одной женской молодежи, приуроченные к конкретным датам календаря, носившие следы древней обрядовой традиции. О них мы уже говорили выше в связи с праздниками.
Здесь мы отметим лишь один из них. Некоторую обрядовую окраску поведению развлекающихся девушек на второе воскресенье после Пасхи – Жен-мироносиц – придавали отголоски древней коллективной магии, направленной на то, чтобы хорошо рос лен или конопля. Корреспондент из Суджанского уезда писал в 1855 году: «В воскресенье недели Жен-мироносиц женщины и девки русских селений отправляются в лес, раскладывают костер, зажигают его и жарят яичницу из принесенных на общий счет яиц, сала и пр. Все общество садится в кружок, и те, которые постарше, раскладывают ржаные лепешки с куском яичницы и жареного сала. Затем девки с криками веселья бегут под деревья и развешивают на ветвях (...) яичную скорлупу так высоко, как только могут достать, чтобы в тот год уродилась такая же высокая конопля; после закуски все встают и некоторые принимаются плясать, составив хоровод, притопывая ногами и хлопая в ладоши... Три-четыре девки играют в это время в кувички, то есть дудочки с одним отверстием, разной длины, нарезанные из тростника. Они подбираются под тоны, и звуки их так чудны и оригинальны необыкновенно, что сильно действуют на нервы, особенно с непривычки. Когда стемнеет, начинают прыгать через огонь. Ребята редко принимают участие в этих плясках и по большей части остаются простыми зрителями».
Лен, конопля – культуры, относящиеся к сфере женской деятельности, и соответственно хороводы, связанные с ними по происхождению и смыслу, остаются чисто женскими и приурочены к женскому дню церковного календаря. В селе Шелковка Обоянского уезда в день Жен-мироносиц в лес отправлялись одни девушки, жарили сало и яичницу, после еды подбрасывали вверх ложки с криками: «Родись, лен, такой-то здоровый!» Туда и обратно шли с песнями. «Бабий праздник» в день Жен-мироносиц описан также по наблюдениям в Мещевском уезде Калужской губернии. Участвовали в нем «молодые бабы и девки» (от 17 до 40 лет), иногда из двух близких деревень. Собирались вне селения, жарили яичницу, «играли песни». Иногда в их компанию могли затесаться гармонист и 2 – 3 парня (ГМЭ, 492, л. 5, 8; 525, л. 10; 526, л. 8 – 10; 547, л. 2; 631, л. 27; АГО – 9, 4, л. 1. 7 – 8 об.; АГО – 19, 2, л. 52 – 52 об.).
ВСЯ МОЛОДЕЖЬ
ВМЕСТЕ
Русская деревня знала и будничные, и праздничные хороводы смешанного состава – мужская и женская молодежь вместе. Житель села Алексеевского Малоархангельского уезда (Орловская губерния) подчеркивал, что молодежь водит хороводы, в которых встречаются парни и девушки не только в праздники, но и в конце лета – после уборки хлеба и в будние дни. О постоянных «карагодах», в которых разыгрывались действия по ходу песни (парень ходит в кругу, выбирает девушку и т. д.), писали по наблюдениям в селе Муравлеве, деревне Борщовке Орловского уезда и селе Крестовоздвиженском Волховского уезда (той же губернии). В селе Шелковка Обоянского уезда на Курщине «водили танки» смешанного состава, начиная с четверга пасхальной недели и до Красной горки. Эти праздничные хороводы сопровождались пляской и игрой на дудках. Здесь были в ходу три вида дудок: девичьи – из пяти тростниковых дудочек разных тонов; мужицкие – из просверленного дерева с пятью отверстиями; пужатки – длинные дудки с шестью отверстиями, издававшие низкие, журчащие звуки.
Сначала молодежь, взявшись за руки, проходила с песнями под специально натянутыми поясами, затем образовывался «карагод» (круг), в середине которого становились «парни, девки и бабы», играющие на самодельных дудках. Вокруг музыкантов внутри «карагода» возникал кружок пляшущих: «девки и молодайки, взявшись за руки, поджав губы и стараясь не шелохнуться ни одним членом, вытаптывают ногами в такт музыке, а один или несколько мужиков выплясывают перед ними, поводя платочком и покрикивая: «ну што, *а ну-ну!» Иные пронзительно свистели при этом. В таком хороводе было принято, чтобы парень плясал больше перед той девушкой, которая ему нравилась. Веселье оканчивалось около 12 часов. По домам расходились с песнями».
Во время храмовых праздников почти повсеместно устраивались смешанные хороводы. На Орловщине (материалы ряда волостей Карачаевского и Орловского уездов) в день престольного праздника танки возникали после обедни, на базаре. Парни и девушки брались за руки, образуя круг. Потом «в таком виде» шли по деревне, «играя таношные песни». Примечательно, что в одной из исполнявшихся здесь в смешанном хороводе песен говорилось о девичьем танке («по той по улице красны девки танки водили»), и величали в ней только девушек хоровода. Возможно, что прежде в такой же ситуации хоровод был чисто девичьим, потом стал смешанным.
Часто смешанный хоровод на храмовый праздник сопровождался гармошкой, балалайкой, пляской под ритм хлопков в ладоши или «под приказки» (частушки), свистом в такт танца. Парень и девушка во время пляски соревновались «коленцами» и отвечали друг другу «приказками». Устав, кланялись гармонисту, пожимали руки друг другу и выходили из круга.
Подобные же свидетельства относятся к Медынскому, Жиздринскому и Калужскому уездам Калужской губернии. Парни и молодые женатые мужчины ходили в хороводе с девушками и женщинами, взявшись за руки, «играли» песни. Двигался круг «по солнцу». Когда песня доходила до определенного места, парень выбирал девушку, и в центре круга эта пара изображала сцены по тексту песни. По окончании песни оба возвращались в общую цепочку, а внутри круга их сменяла новая пара.
Из определившихся пар внутри круга мог возникнуть второй, малый, круг. Соединялись же пары в этом случае не сразу, а через определенные игровые действия. Поведение парней и девушек при таком «гулянье всем хороводом» описано по Середниковской волости Егорьевского уезда Рязанской губернии. Речь идет о престольном празднике (9 мая, Николая-чудотворца), когда молодежь, накупив гостинцев на устроенном около церкви на этот день базаре (парни угощали девушек), отправлялась катать яйца, бродить в поле и по лесу, водить хоровод на лугу. Когда хоровод пел:
Нате вам белый платок, поканайтеся,
Ой ли, ой да люли, поканайтеся!
Ну кому ж из вас я достануся!
Ой ли, ой да люли! Я достануся, –
девушка внутри круга давала парням (стоявшим там же) платок, который они скручивали и «канались» – чья рука придется наверху, того и девушка. Этот парень оставался на месте, напротив девушки, а другой шел по хороводу и выбирал новую. Возникал внутренний, тоже двигавшийся круг из пар, взявшихся за руки. Потом парни целовали девушек и выходили из круга. Приводится несколько таких песен-игр – во всех присутствуют девичий платок и поцелуи. Но в ходу было и много хороводных песен другого типа.
Часам к 11 вечера хоровод здесь заканчивался. «Играющие» парни старались «улизнуть» со своими девушками, остальные еще долго бродили по улицам с песнями.
Иногда уходили в соседнюю деревню, славившуюся более свободными нравами девушек. Корреспондент-крестьянин описывает свои собственные похождения, характеризуя определенную свободу отношений парней и девушек. В то же время он подчеркивает, что, «играя», даже и ложась вместе (иногда и в избе, при спящих родителях), старались избегать близости. В соседней деревне с более свободными нравами тоже добрачное сближение было редкостью. «Когда про девушку пойдут нехорошие толки или слава», родители принимают «крутые меры». Следует заметить, что мужская молодежь этой волости почти поголовно ходила на заработки, так что новые веяния по части свободы нравов доходили сюда непосредственно.
По описанию С. И. Гуляева, на юге Западной Сибири «играющие девушки и молодые мужчины берут друг друга за руки, становятся в круг и потом, запев круговую, начинают ходить в одну которую-нибудь сторону, скоро или медленно, смотря по такту песни». Смешанные хороводы здесь водили на улицах с первого дня пасхальной недели до Троицы, «от вечеров до поздней ночи». Но «с наступлением постов и страды, то есть времени сенокоса, жатвы, уборки льна и других сельских работ редко слышны круговые песни, и то разве на однех помочах». Если круг собирал очень много молодежи, то он превращался в подковообразную фигуру, чтобы уместиться на той же территории. Внутри круга пары разыгрывали сцены по содержанию песни.
Очень широкий состав хоровода с активным участием старших – зрителей собирался на улице для «величания» молодых женщин, недавно вышедших замуж. В нашем распоряжении есть подробное описание исполнения этого обычая в селе Подзовалове Бунинской волости (Волховский уезд Орловской губернии), сделанное в 1898 году. Намерение величать молодую возникало в хороводе неожиданно (или как бы неожиданно?), во всяком случае, явной предварительной договоренности не было. Уже из хоровода посылали кого-нибудь из девушек за молодой, а какого-либо парня – оповестить всю деревню. Тем не менее молодая заранее готовилась к этому моменту, так как от нее ожидалось точное исполнение всех деталей обычая, знание рифмованных ответов, присказок, прибауток. Приглашали и всех жителей селения к участию в «величании».
Молодую ставили в середину хоровода. Она кланялась на все четыре стороны, приговаривая: «Низко кланяюсь красным девушкам, молодым молодушкам, парням холостеньким, дедушкам, дядюшкам, бабушкам, тетушкам! Сватам и свахам, всем за одним махом! Прошу меня принять к себе, а не принять – отогнать от себя».
Отвешивала она эти поклоны на четыре стороны по три раза: первый раз – поясные, второй – несколько ниже, третий – почти до земли. В ответ на первый и второй ряд поклонов хоровод хранил молчание; на третий – раздавалась величальная песня девушек. Обычно исполнялось несколько песен, включавших обращение к молодой, величание ее по имени и отчеству. После каждой песни молодая должна была благодарить: «Благодарим покорно, красные девушки! Молодые молодушки! Усех вас поравенно, усех за едино! За ваше угощенье сорок одно почтенье! Маленький поклонник примите, а большой поболее подождите».
При этом из публики подавались реплики, критические замечания: «Матушка, покорись да ниже поклонись!» «Чего спину-то не согнешь? Ай лом проглотила?» Если молодая сбивалась, не проявляла достаточную находчивость, все кричали: «Не умеет!» Если молодая совсем терялась, с ее мужа брали штраф. Возможно, что обычай величания молодой относился первоначально только к женам, взятым из другой деревни, – их как бы принимали при этом в свое общество, в свой хоровод. Об этом говорит просьба молодой принять ее к себе.
Особенно больших размеров достигали смешанные хороводы, устраивавшиеся на местах встреч молодежи нескольких селений. В двух верстах от деревни Ямны (Щелкановская волость) на горе, среди леса встречалась молодежь многих селений двух смежных уездов. Участвовали деревни Слобода, Новая, Федоровка, Жеремыслы, Жилетова – Мещевского уезда и деревни Вороново, Дворки, Кулиги, Куркино, Подолемье, Любимово – Мосальского уезда. Это называлось «ходить на курганы». За лето там собирались 3 – 4 раза по воскресным дням и водили хороводы, сопровождавшиеся игрой на гармошке и пляской. Но мужская часть этих больших встреч молодежи численно сокращалась по мере развития в этих местах летнего отходничества парней на заработки.
В Середниковской волости Егорьевского уезда на Петров день собирались «где-нибудь у речки парни и девушки всех окрестных деревень» – водили хороводы, плясали под гармошку. На таком широком сборище полагалось все-таки оказывать внимание девушкам своей деревни. Если же кто-либо хотел поухаживать за «чужой» девушкой, он должен был давать выкуп парням ее деревни.
В хороводах разного состава повсюду бытовали подвижные коллективные игры, но особенно характерны они были при смешанном составе. Чаще всего встречаются в описаниях широко известные «горелки», а также игры «в редьку» (вариант – «в хрен»), «дитятки», «в лебеду», «задавки» (современный «третий лишний») и др. Эти динамичные игры на лужайках включали элементы бега и борьбы по заданным правилам и в то же время сопровождались на определенных этапах песнями или игровыми речитативами. В некоторые игры молодежь охотно принимала детей.
Например, очень популярная среди крестьянской молодежи летняя игра «в редьку» охватывала самый широкий возрастной состав – от взрослых парней до малышей, которых старшие охотно принимали в ходе игры. Один из самых сильных участников – «бабка» – садился на землю, к нему на колени – другой или другая. Местами было принято, чтобы парни и девушки непременно чередовались. Пристраивались все желающие. Последними садились самые юные и слабые. Все держались друг за друга. Не садился один из сильных участников игры или иногда – четверо: две девушки и два парня. Эти водящие «покупали» у «бабки» «редьку» – пели, расхаживая вдоль «плетенки» сидящих, или прибаутками выясняли, поспела ли «редька». По сигналу «бабки» (сигналом служил текст, разрешающий «дергать редьку», или крик «поспела!») «покупатели» бросались к концу плетенки и начинали «таскать» по одному, а то и сразу по 3 – 4 человека. Если водил один человек, «выдернутые» ему помогали. Иногда делали перерыв, и выдергивающие снова ходили с песней вдоль «редьки». Победа завершалась тем, что все катали по траве «бабку» с песней.
В играх ценили подвижность и быстроту реакции, в том числе и у девушек. «Считалось большим срамом», по выражению описания из Орловской губернии, если девушка долго водила в подвижной игре, где надо было обогнать соперницу.
Иногда среди парней во время хоровода случались драки. По мнению жителя села Семеновского (Владимирского уезда), эти драки бывали «в большинстве из-за хождения в первой паре хоровода, одним словом, из-за главенства; а так как у каждого вожака были сторонники, то схватки иногда принимали серьезный оборот». Тогда вступали в дело окружающие мужики и водворяли порядок. Корреспондент подчеркивал, что драки эти всегда обходятся без полиции – «парни обыкновенно мирятся сами на вечеринках».
В этом сообщении привлекает внимание понятие – первая пара хоровода, которое связывается с ролью вожака в молодежной компании. Хоровод жил своей сложной внутренней жизнью, в которой, естественно, проявлялись взаимоотношения, выходившие далеко за пределы сегодняшнего увеселения. По-видимому, выход первой пары (и тогда, когда участники хоровода по всему кругу делились на пары, и тогда, когда пары выходили по ходу песни внутрь круга), не был случайным. В Семеновской волости Владимирского уезда, о которой идет речь, было принято открытое закрепление пар на долгий срок. Здесь каждый парень, не моложе 17 – 18 лет, выбирал себе «из своей ровни» девушку, с которой «и гулял свое холостое время» – «иногда года два и даже три». С нею он «ходил в кругу хоровода»; гулял, когда парами гуляли по селу; катался на лошадях и на санях на Масленицу, выделял ее в играх на посиделках.
Девушка могла не принять выбор парня, и общественное мнение молодежи не оказывало на нее никакого давления. Она могла отказаться и «не стоять с ним». Но если уж она принимала выбор и пара их становилась постоянной, то парень считал себя ее защитником и в то же время приобретал некоторое право распоряжаться ее поведением: запрещал идти в хоровод с другими (особенно из другого селения) без его согласия. Он мог даже запретить ей ходить в хоровод в течение нескольких вечеров. И в этой ситуации мнение молодежи было уже на его стороне. Девушку, не посчитавшуюся в этом отношении с парнем, могли не принять вообще в компанию. «Парни в этом случае солидарны между собою и всегда найдут средство прекратить выказанную девушкою самостоятельность». Как в хороводе, так и за пределами его, парни должны были соблюдать правило – не мешать друг другу в ухаживании за девушками (ГМЭ, 1045, л. 3 об.; 1057, л. 1 – 2; 1056, л. 3; 937, л. 1; 631, л. 26 – 27; 11, л. 3 – 3 об.; 1451, л. 45 – 206; 8, л. 16 – 18 об.; 1082, л. 2 – 4; 1033, л. 5; 1088, л. 15 – 16; 986, л. 4 – 5, 10; 510, л. 5; 519, л. 2; 1431, л. 10 – 22; 908, л. 32 – 33; 916, л. 1; 546, л. 9; АГО – 15, 21, л. 21; Гуляев, 58 – 69).
Как видно из разнообразных рассказов наблюдателей и участников, нормы поведения в хороводе имели немало конкретных местных различий при единстве основных этических позиций. Следует отметить, кроме того, расхождения в оценках допустимого и запретного по возрастным группам крестьян.
В Ростовском уезде Ярославской губернии (Карашская волость, село Пречистое) крестьяне в конце XIX века различали два понятия: «ходить песни» и «плясать». Под первым понималось плавное, спокойное движение хороводом с пением; под вторым – русская пляска, включающая движение «вприсядку». Старики не считали предосудительным «ходить песни»: «Ежели тихо ходят, не топают, ногами кверху не задирают, то пусть ходят. Бог с ними, греха большого тут нет». Пляску же все пожилые считали здесь большим грехом. У молодежи, наоборот, особенно ценились плясуны и плясуньи. «Ходить песни» умели все уже с 10 – 12 лет; плясать – только отдельные парни и девушки, они-то и имели наибольший успех у сверстников. В Пошехонском уезде Ярославской губернии считалось непозволительным, чтобы замужняя женщина или женатый мужчина плясали вместе с молодежью. Исключение делалось только для молодоженов – в течение одного года.
Четко выражены возрастные различия в оценке поведения в хороводе в районах с заметным влиянием старообрядческого крестьянства. Так, у семейских Забайкалья (село Заган) в начале XX века звучанье в хороводе частушки (на фоне старинных круговых песен) вызывало ворчанье стариков: «Забрехали по-собачьему!»
У старообрядцев Верхней Камы женщины в пожилые годы – после 60 – 65 лет – слушали и исполняли только служебные песнопения и духовные стихи. Особенности старшей возрастной группы определялись здесь в значительной мере принадлежностью к «собору», так как нормы поведения «мирских» и «соборных» у верхокамских старообрядцев сильно отличались. При этом в отдельных группах требовалось не только самим не исполнять мирские песни, но и не разрешать их в своем присутствии. Отсюда нежелание у старших даже видеть хоровод и осуждающее отношение ко всему, что с ним связано.
У большинства православного крестьянства хороводы вообще и в дни церковных праздников, в частности, проходили при благожелательном отношении старших. Более того, местами можно отметить даже сочетание хоровода с посещением богомольцами почитаемых мест. В Валдайском уезде Новгородской губернии в день святой Параскевы стекался народ к часовне, стоявшей на ключе в 14 верстах от села Короцка и связанной с преданием о чудесном явлении иконы Параскевы. Из церкви села к часовне в этот день бывал Крестный ход, а девушки и женщины «по обетам или по вере в целительность вод» купались в ключах. При этом, как сообщал житель этой волости, многие пришедшие на богомолье девицы отправлялись в этот же день на «гулянье и хороводы», проходившие в соседней деревне Бор (ГМЭ, 1813, л. 12; 1787, л. 13; Селищев, 18 – 19; Чернышева, 128; Никитина, 93, 102, 106; Богословский, 83).
26 М. М. Громыко
«ВЬЮНЕЦ МОЛОДОЙ, ВЬЮНЦА МОЛОДАЯ! »
Особую форму сборищ крестьянской молодежи составляли обходы дворов своего или соседних селений. Размеры партий, совершавших обход, были различны: от 5 – 6 человек до гурьбы, насчитывавшей свыше сотни участников. Мы уже столкнулись с этим ярким явлением в жизни деревни на Святках. Но обходы дворов бывали и по другим поводам. Объединяло все варианты поздравление хозяев двора, приветствие их по определенному случаю. Обходы приурочивались традицией к конкретным календарным срокам и, в зависимости от повода, охватывали часть семей селения (выделявшуюся по определенному принципу) или все дворы подряд. Иногда избирательность связывалась не с поводом поздравлений, а с возможностью получить хорошее награждение, так как все обходы сопровождались сбором угощении и нередко последующей пирушкой молодежи.
Обходы непременно включали пение, в котором и выражалось основное содержание поздравления с пожеланиями благополучия, а нередко и представление сценок. Для крестьянских парней и девушек коллективные обходы дворов – одна из форм праздничного общения в своей молодежной среде, шумного и в то же время художественно выраженного, освященного традицией, признаваемого старшими, с непременным выходом вовне – на хозяев дворов. Движение компании по селению оживлялось шутками и забавами; непосредственных исполнителей обходных песен сопровождали нередко зрители. Разные реакции приветствуемых хозяев и соответствующие различия в поведении исполнителей исключали однообразие, несмотря на повтор общей схемы поведения в каждом дворе.
В ряду весенне-летних увеселений выделяется сборище мужской молодежи – «окликанье молодых», называвшееся также вьюнетвом, вьюнитством, вьюнишником, юнцом, юнинами, вьюнинами. Подробная картина его представлена в описании, относящемся к Гороховецкому уезду (Владимирская губерния). На пасхальной неделе, в субботу, до восхода солнца, в каждой деревне собирались партии парней – по 5, 10, 15 и более человек. Окликальщики одевались в праздничные рубахи, плисовые шаровары, лучшие бекеши. Окликать полагалось молодых, поженившихся после предыдущей Пасхи. Начинали со своей деревни, а потом переходили в другие, не пропуская ни одной молодой четы.
Под окнами молодых окликальщики пели. Во время пения плясали. Песню пели одну и ту же, непосредственно связанную по содержанию с данным обычаем. В ней описывался самый приход окликальщиков, подчеркивалось множество их: «сила – армия валит». После каждого двустишья, в качестве припева, дружный мужской хор (нередко очень многочисленный) «окликал» в предрассветной тишине: «Вьюнец молодой, вьюница молодая!» – обращение к молодоженам. Песня рассказывала о вьюнцовском дворе, который стоит «на семи верстах», «на чугунных столбах, на медных цепях, на серебряных крючках», окруженный белокаменной оградой с железным тыном, «где на каждой на тычининке по маковке цветет», а «на каждой-то на маковке соловушко поет», о молодой жене («новы сенечки смела, звончаты гусли нашла, под полою пронесла, свому мужу отдала»), о вьюнце-молодце, который тешит молодую жену игрой на гуслях. Он утешает ее, плачущую, еще и тем, что сегодня приедут ее родственники: «Придет батюшка и со матушкою, придет дядюшка и со тетушкою, придет милый брат со невестушкою, придет милый зять со милой сестрой, придет дедушка и со бабушкою».
Эта часть песни отражала реальный обычай: посещение родственниками молодой новобрачных в субботу на пасхальной неделе, в середине дня, после прихода окликальщиков. Местный житель подчеркнул в описании ярко выраженную здесь тенденцию «ублажать гордых», то есть родственников жены, после свадьбы. «Особенно если снова попадется подходящая к дому, муж и свекор, чтобы удобнее приспособить ее к себе – к своему семейству, делают для нее и для родных ее все, что только может ей понравиться». Прием родных в субботу пасхальной недели стоит в ряду целой системы взаимных посещений и угощений породнившихся семейств в течение первого после свадьбы года.
Мотив утешения молодой предстоящим приездом ее родственников сменялся в песне окликальщиков советом или скорее назиданием отвыкать от своей прежней семьи и привыкать к новой. Следовал подробный перечень дел, которыми можно угодить свекру, свекрови, деверям, золовкам и мужу. Здесь же звучала тема привыкания ко всей родне и шире «ко моей стороне». Эта часть была центральной, главной в хоре окликал и выражала основное содержание обычая – приобщение молодой к новой жизни. За нею следовал веселый перечень того, чем следует оделять пришедших с окликанием (их самих в песне тоже называли вьюнцами-молодцами), и заканчивалось все выражением уважения молодоженам.
«Окликанные молодые» выносили окликальщикам угощенье. По данному описанию, это пироги, пряники, орехи, брага или водка. Зажиточные добавляли к угощенью деньги. Собранное во время окликанья угощенье выставлялось на вечерней пирушке молодежи.
В Махловской волости Юрьевского уезда наряду с мужскими вьюнишниками бывало окликание молодых женским хором – «бабий вьюнец».
В некоторых местах молодоженов приветствовали в течение дня две, три или более групп окликал, распределявшихся по половозрастному принципу и выходивших в определенной последовательности. Рано утром – дети, с 12 часов – взрослые мужчины в сопровождении нарядных девушек и женщин в качестве зрителей (Рожновская волость Семеновского уезда). Утром и в полдень – мальчики и девочки 10 – 15 лет, в 5 – 6 часов вечера – женская партия, еще позже – мужская (Юрьевецкий уезд). Возможно, было и исполнение вьюнишника всей деревней во главе со стариками. Оно бытовало наряду с чисто мужским молодежным окликанием. Обходы дворов молодежью, построенные по типу колядования, бывали на Масленицу, Пасху, Егорьев день, Семик. Но они сохранялись не так устойчиво и распространены были не столь повсеместно, как обходы рождественско-новогоднего цикла. Колядование на Масленицу описано в 30 – 90-х годах XIX века во Владимирской, Вологодской, Костромской, Новгородской, Тверской и Ярославской губерниях. Иногда славильщики в первый день Масленицы ходили ряжеными. В Калужской губернии в последний день Масленицы по дворам ходили с песней подростки; хозяйки выносили им блины и деньги. Местами отмечены также обходы дворов в середине Великого поста – в крестопоклонную среду и накануне Вербного воскресенья.
Сохранилось подробное описание пасхальных обходов дворов русских крестьян Поречского уезда Смоленской губернии (Ковширская волость) начала 90-х годов XIX века. Сами крестьяне называли его хождением волочебников. «В самый день Воскресения Христова, – писал местный житель, – с самого раннего утра мужики, парни и дети собираются в отдельные партии, начинают ходить по порядку из одного дома в другой, становятся в передний угол, поют песни, за которые принято дарить певцов, и наконец, христосуясь, поздравляют с праздником хозяина и всю его семью». Исполнявшаяся при этом песня имела разные варианты в деревнях одной волости. В деревне Исаково пели:
Не шум шумит, не гром гремит!
Христос воскрес! Сын Божий!
(Припев после каждого стиха).
Шумят, гремят волочебники!
А к чьему двору, ко богатому –
Ко богатому – к Николаеву (имя хозяина).
Хозяюшка, наш батюшка!
Раствори окошечко, посмотри немножечко!
Что у тебя в доме деется?!
Среди двора, против окна кутняго,
Стоит церковь с ярого воску.
А в той церкви все праздники –
Все святые, годовые,
Из года в год раз побывают,
Христа величают!
Первый праздник – Егорий;
Второй праздник – святой Микола,
Третий праздник – Пречистая Мать!
Хозяюшка, наш батюшка,
Кого у тебя дома нет?!
Дома нет Ильи с Петром:
Вьюнец молодой, вьюница молодая!»
Илья с Петром в чистом поле,
По метам ходят – жито родят:
Туда идет, засевая, оттуда идет, заклиная;
Он раз резнет – сноп нажнет,
Два резнет – бабку ставит,
Три резнет – хоровод ставит.
Бабка от бабки – полторы пятки,
Сноп от снопа – полтора ступня,
Хоровод от хоровода – полтора перевода.
После пожелания в такой форме богатого урожая волочебники переходили к просьбе об одаривании их самих, выделяя лиц, игравших особую роль в обходах: починальника (запевалы, зачинщика), скомороха и хомяножи (тот, кто носит сумку с дарами).
Хозяюшка, наш батюшка,
Не вели томить, прикажи дарить!
Наши дары невеликие:
Не рублем дарят – полтиною,
А и той золотою хоть гривною.
Починальничку – по десяточку,
Кто за ним поет – по пяти яиц,
А скомороху – сито гороху,
Хомяноже – кусок сала,
Кусок сала – боты мазать,
Чтобы не топтались, грязи не боялись.
Не хочешь дарить – ступай с нами ходить,
С нами ходить – собак дразнить,
А где не перейдем – там тебя положим.
В деревне Ковширах этой же волости с тем же припевом исполнялся другой вариант:
Здоров Богу, хозяин!
Хозяюшка, наш батюшка!
Ты спишь, ты лежишь, пробуждаешься.
Отхутай-ка окошечко,
Окошечко немножечко.
Что у тебя в доме загадано?
Среди двора, против окна,
Против окна, против кутняго,
Стоит церковь с ярого воску.
В той церкви все праздники –
Все праздники – все святые:
Первый праздник – Юрья – Егорья,
Второй праздник – святый Микола,
Третий праздник Пречистая Мать и т. д.
Ковширский вариант также включал пожелания обильного урожая («Хозяюшка, наш батюшка! Куй серпы булатные, зажимай ригуправой рукой, правой рукой, золотым серпом, что раз резнешь, то снопнажнешь, что два резнешь – бабку ставишь, что три резнешь – корогод ставишь» и т. д.) и требование подношения («А нам, молодцам, по пяти яиц»).
В деревне Каменке Ковширской волости волочебники пели по-другому:
Здоров Богу хозяину!
Твоя жена по воду пошла,
Коромысел маленький,
А ведерочки досчаныя,
Перевязки-то шелковыя.
Размахнула, почерпнула,
Почерпнула злата-серебра,
Понесла она во светлицу,
Поставила на ступицу...
Стала она свово мужа будить:
Добрый муже, не спи, друже,
Не спи дуже – Христос воскрес!
На водицы – промывайся,
На ширинку – утирайся.
Воссядем мы за тесовый стол,
Да будем мы думу думать,
Думу думать да церковь строить,
Церковь строить – соборную.
А в соборе, на престоле,
На престоле. Пречистая Мать.
Пречистая Мать слезно плачет,
Святый Микола унимает:
Не плачь, не плачь, Пречистая Мать!
Твой же Сын сегодня воскрес,
Сегодня воскрес в заутрени,
Ударили во все звоны,
Во все звоны, в одни часы.
Добры люди рады стали,
Рады стали – Бога взнали.
После пения волочебников одаривали яйцами, салом, хлебом и другой едой. Если в доме были парни-женихи или девушки-невесты, исполнялась дополнительно особая песня для них. Обходили так все деревни. Мальчики-волочебники весь сбор делили на равные части и каждый нес свою долю домой. Взрослые нередко собранные продукты продавали. Корреспондент отмечал в 1892 году, что «взрослые мужчины все меньше ходят волочебниками».
В некоторых местах традиционные коллективные обходы всех жителей селения приурочивались и к Егорьеву дню (23 апреля). В Макарьевском уезде Костромской губернии вечером накануне Егорьева дня собирались подростки и обходили все дома селения. Их задорная песня под окнами имела, подобно святочным колядкам, два варианта окончания: с добрыми пожеланиями («Дай вам Бог, надели Христос, двести коров» и т. п.), если хозяева подали угощение; с дурными пожеланиями («Ни кола, ни двора, нет ни куричья пера!») – если не подали. Это хождение называлось «окликанием Егория». В этой же губернии в других местах окликальщики на Егория ходили по дворам с иконой св. Георгия.
О разнообразии календарных поводов для поздравительного обхода молодежью дворов односельчан свидетельствуют также описания Семика, относящиеся к ряду мест Владимирской губернии, Поволжья и Сибири. В Нижнеудинском уезде (Тулуновская волость, село Гадалей) семишники (так называли здесь участников семиковых обходов дворов) составляли группы по 10 – 15 человек. Такая группа называлась «вьюном». Всего в селе набиралось пять вьюнов. «Вьюном» же называлась и песня, которую они исполняли под окнами. Обход дворов на Семик сочетался с выходом в лес и известным уже нам по предыдущей главе обрядом березки. Когда вечером возвращались с реки, «утопив» березку, пели группами по дворам. Семишникам подавали яички. Сходная картина описана корреспондентом Тенишевского бюро из Меленковского уезда Владимирской губернии (село Домнино): на Семик по дворам ходили партии девушек-подростков, подобранные по возрастам; из собранных под окошками яиц, молока и масла на берегу реки «варили яичницу». В Вязниковском уезде той же губернии (село Станки, Мстерской волости) во время обхода дворов двух подростков наряжали Семиком и Семичихой, и в исполнявшейся при этом песне фигурировали эти же персонажи. Веселое шествие сопровождалось ударами палки в старое ведро. Хозяева подавали муку, крупу, масло, сметану, яйца, сахар. Еду из собранных продуктов молодежь готовила на Троицу (Чичеров, 115 – 165; Земцовский, 38 – 47; Розов, 47 – 69; Тульцева, 122 – 137; АГО – 6, 15, л. 1 об. – 5; Поэзия крест, праздн., 315, 316, 332 – 356, 534; Андроников, 37 – 41; Снегирев, 133 – 134; АИЭ, 115, л. 4; Шаповалова, 133; Виноградов, 43; ГМЭ, 29, л. 39).
УДАЛАЯ ИГРА
Наш рассказ о молодежных развлечениях под открытым небом будет неполным, если мы не вспомним об увеселениях спортивного типа. К ним, несомненно, относились масленичные катанья на лошадях и на санях – о них шла у нас речь при описании Масленицы. Спортивный характер катанью на лошадях в повозках или санях придавал элемент состязаний, гонки, а также обычай запрыгивать на ходу. Но местами встречалось и катанье верхом. У семейских Забайкалья на Троицу не катались парами и тройками, молодежь устраивала гулянье верхом на лошадях большими компаниями. В деревнях на верхней Пинеге на Фомино воскресенье катались на лошадях в упряжке, увешанной «множеством колокольчиков, бубенчиков и шаркунов» [Шаркуны (шеркуны) – вид колокольчиков].
Были два календарных дня, выходивших за пределы обычных сроков хороводов, к которым приурочивались летние конные развлечения молодежи: первое воскресенье после дня Петра и Павла и 18 августа – день Флора и Лавра, которые считались покровителями лошадей. В конкретной местности освящением коней и конными состязаниями отмечался один из этих дней.
В Вельском уезде (Вологодская губерния) в воскресенье после Петрова дня крестьяне задолго до заутрени съезжались в село со всего прихода. Полагалось с каждого двора привести на погост если не всех лошадей, то хотя бы одну. Ехали на тарантасах, запряженных по большей части тройками. Иногда в одну тройку впрягали лошадей, принадлежавших разным людям. Можно было приехать и верхом. Приезжали крестьяне и из соседних приходов. Съезд продолжался во время заутрени и обедни. После молебна участники «чуть не бегом» бросались отвязывать коней и верхом подъезжали к церковной паперти, где стоял ушат с освященной водой, и священник ковшом плескал на лошадей в первом ряду. Зрители спешили отойти в сторону. Всадники старались обмыть голову коня, особенно глаза, уши и ноздри. Затем каждый объезжал вокруг церкви и останавливался опять против паперти, в последнем ряду, ожидая, когда до него снова дойдет очередь. Когда вода в ушате кончалась, все участники выезжали из ограды и устремлялись на «буево» – большую площадь недалеко от церкви. Здесь-то и начиналось собственно «фроленье», или «хроленье» (от Фрола – Флора) – своеобразное состязание в верховой езде.
«Буево» проезжали всей толпой, взад и вперед. Лошади были увешаны множеством «шеркунов». Всадники – в рубахах, с ременницами [Ременница- плеть.] в руках. В этом массовом заезде участвовали опытные ездоки; начинающие плелись сзади, боясь быть смятыми. Задача состояла в том, чтобы показать свое искусство в верховой езде и качества лошади. Здесь, на «буеве», вступали в силу спортивно-игровые нормы поведения. В условия состязаний входило, например, правило стегать лошадь чужую, а не свою. Зрители толпились по краям «буева». Знатоки следили за посадкой всадника, за особенностями хода лошади, за соблюдением правил. Допускалось и более активное участие зрителей в происходящем. Когда утомленный всадник отъезжал в сторону, чтобы переменить лошадь, кто-либо из зрителей держал ее при этом. Едва седок касался крупа, державший сильным ударом гнал коня в гущу состязавшихся.
И религиозная, и спортивно-развлекательная части этого праздника касались почти исключительно мужской молодежи, девушки же и женщины были активными зрителями и наблюдали за мчавшимися к центру села возницами. Как писал информатор из Хаврогорского прихода Холмогорского уезда, «как бы за труд от родителей делается удовольствие молодым людям, исключительно мужикам, прокатиться на лошади по всему приходу в праздничном платье и показать удальство своей лошади» (в этом приходе Фролов день был храмовым праздником и потому отмечался особенно празднично).
В немногих ответах на программы научных обществ упоминаются в числе развлечений молодежи кулачные бои. Один из информаторов Орловской губернии сообщал, что в деревне Мешковой «бьются на кулачки». (В соседних деревнях такого обычая в это время – конец XIX века – не было.) Сроки для таких сражений были строго регламентированы: на второй день Рождества, Новый год, Крещение, в субботу и воскресенье Масленицы. Команды составлялись по социально-территориальным частям деревни: «монастырские» и «однодворцы» бились против «дашковских». Последние численностью уступали объединенным усилиям первых двух групп, но действовали более дружно и «нередко даже одолевали противника».
На кулачный бой созывали возгласами: «Давай, давай на кулак!» Начинали «кулачки» подростки – 10 – 12 лет. Затем к ним присоединялись взрослые парни. Следующими вступали в борьбу женатые мужики; иногда участвовали даже старики.
Русская кулачная борьба имела ряд жестко соблюдавшихся правил. Нельзя было бить «лежачего». Так же нельзя было бить того, кто присел. Запрещены были удары сзади, стыла, обязательно следовало заходить вперед, лицом к лицу с противником. Разрешалось биться только «голыми руками» – в кулаке ничего не должно было быть. Нарушителей этих норм наказывали самосудом: их била собственная команда.
Сугубо спортивный характер носила зимняя уличная игра «в пышку» – народная предшественница современного хоккея. Две равные партии играющих становились по обе стороны улицы. Каждый участник имел «кочергу» – палку с загнутым концом. Одна партия начинала игру: крайний игрок поддевал кочергой лежащий на земле шар, и вся партия стремилась гнать его в определенном направлении, а противники возвращали его обратно. Игра проходила очень оживленно, как сообщал житель Волконской волости Дмитровского уезда (Орловская губерния). Если шар удавалось вернуть в начальное положение, то вернувшая его команда переходила на другую сторону улицы, и теперь она начинала игру – гнала шар вперед. Если же начинавшей партии удавалось довести шар до условленного места, то опять начинал игрок из ее состава. В этой игре принимала участие только мужская молодежь в возрасте от 14 до 30 лет. Считалось уместным играть «в пышку» и женатым мужчинам. Играли обычно в праздничные дни.
Летом бытовали разные игры с мячом. Мячи делали кожаные, набитые шерстью. В Западной Сибири, например, описана в 1852 году мужская игра с мячом типа лапты. Половина игроков шла в «поле» и распределяла «между собою место, где кому стоять и что делать. Одни станут посредине, другие по бокам, и все обязаны ловить мяч. Один из полевых подает бить мяч. Кто не попадает палкою за третьим разом, тот лишается права бить мяч. Кто бьет за каждым разом, тот продолжает бить до трех промахов».
Более развернутое описание русской лапты 60 – 80-х годов XIX века находим у В. И. Даля. Игроки делились на две половины, с двумя «матками», то есть, выражаясь современным языком, двумя капитанами команд. Одна часть – в «городе», другая – в «поле». В «городе» один игрок подавал мяч – «гилил», другой – бил мяч лаптою, то есть палкою или специальной плоской дощечкой, расширяющейся с одного конца. Если в «поле» удавалось поймать мяч с лету, «городская» команда проигрывала и шла в «поле». Если с лету поймать не удавалось, то пока мяч поднимали, игрок, который бил лаптой, должен был добежать до черты «поля» и вернуться на свое место. Он бросался бежать сразу же после удара. Команда «поля» старалась, схватив мяч, «салить», «пятнать» им бегущего. Если попадали, шли в «город».
Мужской характер игры во времена В. И. Даля подчеркивала пословица: «Не берись, девка, за лапту». В то же время на Алтае, например, в 70-х годах XIX века «девицы играли в лапту с парнями, огромными стягами ударяя мячик так, что он исчезал из виду».
Позднее, в первой трети XX века, в лапту играли все подростки – и мальчики, и девочки. Сейчас эта очень живая и доступная игра почти совсем забыта. А люди, которым ныне 50 – 60 лет, в отрочестве еще носились по деревенским выгонам и городским дворам, увлеченно играя в лапту, и не ждали, сидя у телевизоров, когда им кто-то построит спортивную площадку.
Другие мячи набивали конским волосом и тоже обшивали кожей, иногда разноцветной. В такие мячи играли поочередно, с ударом об землю, ловили через ногу или руку, как это делается и в современных играх, но уже только детских. С мячом играли также в «воробьи»: в выкопанную в земле ямку клали деревянную дощечку, на нее – мяч. Бросали жребий, кому бить первому. От удара палкой по свободному концу дощечки мяч летел далеко; игрок, поймавший мяч, сменял бившего. Аналогичная игра с чуркой, косо заостренной с концов, называлась «чижом».
Большой популярностью пользовались игры в «свайку» и «бабки». «Свайка» делалась из железа в виде гвоздя с большой головкой и заостренным концом. В играх взрослых она достигала четырех-пяти фунтов (1,5 – 2 кг). Второй предмет игры – железное кольцо. «Свайку» брали за острие и метали так, чтобы она воткнулась в центр кольца. Помните, какую надпись сделал А. С. Пушкин к статуе играющего в свайку?
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый.
Строен, легок и могуч, – тешится быстрой игрой!
Особенно ценился такой удар, когда «свайка», попав во внутреннюю часть кольца, отлетала от него в сторону. Тот, кто с десяти раз не мог воткнуть «свайку», должен был в качестве штрафа подавать ее другим игрокам.
Бабки делали из подкопытной кости. Их вываривали в кипятке. Самую большую и тяжелую кость выбирали для битка. Иногда ее еще наливали свинцом. Каждый игрок ставил несколько пар своих бабок на ровном месте в один ряд. Группа бабок называлась «гнездом», а все гнезда вместе – «коном». Начинал игру тот, чей биток, брошенный из кона, отлетел дальше других. Сбитое гнездо поступало в качестве выигрыша тому, кто бил.
Игре в бабки повезло в литературе. Ее тоже воспел Пушкин. А в наши дни Виктор Астафьев посвятил ей целую вдохновенную главу в своем «Последнем поклоне». Там он говорит, что начинает рассказ «с игры давней, распространенной в старину во всех русских деревнях, и самой ранней в году – с игры в бабки». К рассказу Астафьева и отсылаю вас, читатель, если захотелось вам подробнее узнать об этой игре, требовавшей, по справедливому утверждению того же Астафьева, силы, ловкости и терпения.
К девичьим развлечениям спортивного типа относились прыжки на качающейся доске, положенной поперек колоды. Две девушки становились на концах доски и раскачивались, делая высокие скачки. «Кто выше подскакивает, тому честь и похвала», – написал в 1852 году об этом девичьем состязании житель Тюменского уезда. Допустимо было также для девушек бегать «взапуски», догоняя друг друга. «Тут большое наслаждение девушки, если она сумеет словить свою подругу на самом бегу».
В повседневных зимних развлечениях односельчан вне помещения бытовала игра «в сало». В ней принимали участие парни, девушки, а также «молодки и молодожены». Ближе к вечеру они все собирались кружком «в трех шагах от ворот какого-нибудь задворка». Один из парней становился у ворот, прислонившись к ним спиною. Из круга его спрашивали, кого ему «в сало» давать; парень у ворот должен был выкрикнуть имя и фамилию какой-либо из девушек. Вызывали обычно того, кто нравился. К названной девушке сразу же подбегали парни, выхватывали ее из толпы и гнали к воротам, приговаривая: «Иди у сало, у сало, у сало!» (Запись в Волконской волости Дмитровского уезда Орловской губернии.) Добежав до ворот, девушка кокетливо упрекала парня: «Ванек, змей! Ну зачем же ты мине кликал-та?» Теперь двое у ворот тихо сговаривались, кого следующего вызвать; подходили к толпе и неожиданно начинали хлопать по спине выбранного ими парня, приговаривая: «В сало, в сало!» К ним присоединялись другие. Парень бежал к воротам и вызывал себе пару и т. д. Во время игры в «сало» пели разные песни, в том числе величальные. Последние адресовали обычно молодоженам. «Величать принято только что недавно женатых, – писал корреспондент из Орловской губернии, – притом отличающихся или хороших мужей или жен, которые тут же участвуют. Придя домой, рассказывают: нынче величали Гришинаго Степка, Ванька Деминаго и Питруху Залетенкова».
Другая подвижная зимняя игра вне помещения приурочивалась также к будним вечерам. Участники разбивались на пары и устанавливали (по желанию или перебором рук на палке), какая пара будет искать первой. Эта пара оставалась у ворот, остальные прятались: по две-три и больше пар в одном месте (в сарае, под стрехой, в омете соломы, овине, сенях). Иногда парни при этом вольничали, а на громко протестующих девушек шикали – нельзя шуметь, найдут. Нашедшие и отысканные вместе искали остальных участников игры: «водила» в следующий раз пара, которую нашли первой (Болонев, 134 – 135; Ефименко, 141; Ядрин-цев, 101; ГМЭ, 104, л. 89; 1088, л. 9; 980, л. 5 – 8; АГО – 55, 36, л. 1 – 5).
В целом развлечения молодых крестьян под открытым небом поражают своим разнообразием и активным характером. Разнообразие заложено было уже в самих местах, где проводилось свободное время: это и лес, и луга, и выгон за околицей, и горка на стыке двух водоразделов, и площадь перед церковью, и сама деревенская улица. Разнообразие крылось и в особенностях каждого праздника, и в песенном богатстве, которыми владели все, и в неповторимых чертах каждой игры и каждой хороводной затеи.
Хоровод (в самом широком значении этого понятия) диктовал свои законы, свои нормы поведения. Ими владел каждый молодой крестьянин и каждая молодая крестьянка. Эти неписаные нормы отражали морально-этические представления русского крестьянства в целом, взгляды отдельных его групп и, наконец, местные особенности, наиболее заметные в конкретных, мелких, детализированных правилах поведения, связанных с определенным календарным праздником, отдельным развлечением. Община, семья, общности самой молодежи следили за соблюдением традиций поведения, сложившихся в этой местности и регулируемых общественным мнением. Но упорядоченность поведения не означала бедности: в рамках традиции проявлялось не только богатство местных вариантов, но и бесконечное многообразие поведения отдельного человека. Поведение его, разумеется, не сводилось к нормативным требованиям, но существование их осознавалось каждым.
Каноны поведения в хороводе не только воспринимались с детства путем наблюдения, но им учили родители, старшие родственники, старшие подруги и товарищи, специальные «хороводницы», «стиховодницы» – от принципиальных правил нравственности до мелкого этикета.
Обучение нормам поведения тесно переплеталось с народным художественным воспитанием – в этом сказывался активный характер проведения досуга, отсутствие возможности воспользоваться продукцией профессионального творчества. Для полноправного участия в хороводе нужно было знать огромное количество фольклорных текстов, исполнявшихся при разных обстоятельствах, владеть музыкальными инструментами, бытовавшими в этих местах, ритмами, мелодиями. Кроме того, девушки по большей части сами изготовляли праздничный костюм, включавший художественную отделку (тканый или вышитый узор, кружево, нашивание подобранных полос, шнуров и т. п.). Молодежь в праздничном хороводе щеголяла нарядами, которые подвергались оценке общественного мнения по уровню мастерства.
КОГДА ХОЛОД ПРИВОДИТ В ИЗБУ
Осенью и зимой основным местом общения крестьянской молодежи был один из домов селения, хотя и в этот период случались хороводы на улице, игры под открытым небом, катания на лошадях и санях, коллективные обходы дворов, молодежные помочи и пр. Разнообразные сборища в помещении делятся на две основные группы: с выполнением какой-либо работы и без работы. Местные названия и тех и других были многообразны. При этом один и тот же вид молодежных встреч мог иметь разные названия, и, наоборот, разные виды могли бытовать в одном или разных районах под одним наименованием.
Распределялись сборища с работой и без нее в основном по календарным срокам, но были свои оттенки и по дням недели. Так, в Тверской губернии, начиная с «Филипповских заговен», то есть с 14 ноября, каждый вечер, кроме канунов воскресений и праздников, молодежь собиралась на посиделки поочередно в избе каждой девушки и каждого парня. При этом девушки приносили прялки, либо шитье, или пяльца с вышивкой полотенец. (К шитью и вышиванию обращались тогда, когда кончится лен.) На Святках собирались без работы, а «в зимний мясоед», то есть от Крещения до Масленицы, – опять с прялками или иной работой. В субботние вечера и накануне праздников собирались только 2 – 3 подруги – шили, вязали или вышивали. Делать же настоящую работу – прясть – в такие дни было не принято. На Масленице «поседок» совсем не бывало, молодежь развлекалась по-другому.
Подобное чередование вечеринок с работой и чисто развлекательных соблюдалось повсеместно, хотя и с некоторыми отклонениями. Помимо местных особенностей, в некоторых сообщениях отразились определенные изменения в соблюдении ограничений в сроках проведения посиделок. Так, из Пошехонского уезда сообщали, что сидеть на беседах в субботу, а тем более – в воскресенье, считается грехом, но при этом добавлялось, что «в последнее время» (материал был собран в 80-х годах XIX века) в некоторых местах стали устраивать беседы и накануне праздников.
На время Великого поста вечерние развлечения молодежи, как правило, прекращались либо становились более редкими и носили особенно строгий характер. На них пели только «протяжные» песни – всякое другое пение считалось великим грехом. «В говенны (Великий пост – от глагола «говеть») грех калёкать», – такое утверждение бытовало в Обоянском уезде (Курская губерния). В Пошехонском уезде Ярославской губернии девушки собирались на посиделки Великим постом, но только днем и без парней. Не разрешалось петь никаких песен, кроме духовных стихов.
Резкое нарушение этой традиционной нормы поведения, с одной стороны, и стремление воздействовать на молодежь, чтобы сохранить аскетизм поведения в установленные сроки – с другой, нашли яркое отражение в быличке, бытовавшей в Ярославской губернии в первой половине 90-х годов XIX века. Приводим ее полностью в изложении чиновника А. Балова – корреспондента Географического общества, не сохранившего, к сожалению, язык и стиль былички, а передавшего лишь ее содержание.
«В одном селе на первой неделе Великого поста была у местной молодежи вечеринка. Молодежь пела и плясала, забыв о святости Великого поста. В самый разгар веселья в комнату вошел неведомый странник и обратился с строгим увещеванием к веселившейся молодежи, но увещевания старика были встречены насмешками и шутками. Один из молодых людей подошел даже к горевшей в комнате лампаде и закурил от нее папиросу. Тогда по мановению старика все бывшие в комнате молодые люди неистово заплясали. Прошло несколько времени, несчастные, несмотря на свое желание, никак не могли прекратить своей невольной пляски. Так прошло несколько дней. Родные несчастных обратились за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому, и последний сказал им, что грешники будут плясать так до великого четверга, и только в этот день господь помилует их. И до сих пор (легенда записана нами в середине Великого поста, замечает А. Балов) пляшут нечестивцы; от утомления все они почернели, но ни на минуту не прекращается их неистовая пляска. Так господь карает за кощунство и непочитание Великого поста».