Часть пятая. ПИСЬМА КРЫСЫ И ТО, ЧТО ЗА НИМИ ПОСЛЕДОВАЛО
     
      1. ПЕРВОЕ ПИСЬМО КРЫСЫ
      (штемпель: 21 декабря 1977 года)
     
      Ну, как дела?
      Давненько же мы с тобой не виделись! Сколько лет-то прошло? В каком году это было?...
      Все хуже ориентируюсь в датах и числах. Кажется, будто странная черная птица мечется, хлопает крыльями над моей головой - и я никак не могу сосредоточиться и сосчитать до трех. Так что извини, но лучше тебе посчитать самому.
      То, что я тогда, не сказав никому, внезапно уехал из города, наверное, и тебе доставило немало проблем. Или, может, тебя задело, что я не сообщил об этом даже тебе? Сколько раз уже я собирался объясниться с тобой - и не мог. Сколько писем писал - да рвал одно за другим. Но, я думаю, это естественно: разве можно объяснить кому-то другому то, что не удается толком объяснить самому себе?
      Вряд ли.
     
      Никогда не умел писать писем как следует. То порядок мыслей с ног на голову, то доводы выводам не соответствуют, то еще что-нибудь. Получается, что, пытаясь изложить мысли на бумаге, я лишь еще больше запутываюсь. Не говоря уже о том, что мне недостает чувства юмора, и я частенько бросаю письмо, своим занудством себе же и надоев.
      Хотя, положим, человеку, умеющему как следует писать письма, нет особой надобности этим заниматься. Ведь ему уже заранее известно, что и как он хочет сказать - и потому он может преспокойно оставаться живым внутри своего контекста. Но это, разумеется, моя личная точка зрения. Может быть, на самом деле жизнь в собственном контексте - вещь вовсе и невозможная.
      Сейчас очень холодно, у меня коченеют руки. Я не чувствую, что это - мои руки. Даже мозги в голове - и те словно чужие. Падает снег. Снег, похожий на чьи-то мозги. Валит и валит, становясь, как и чьи-то мозги, все глубже, все непролазнее... (Что за бред я несу?)
     
      Если не считать холодов - жизнь у меня в полном порядке. У тебя-то там как? Я не буду сообщать тебе мой нынешний адрес; не обижайся. Причина здесь вовсе не в том, что я хочу от тебя что-то скрыть. Пойми меня, если можешь. Для меня это - очень деликатная проблема. Мне кажется, сообщи я тебе свой адрес - и внутри меня моментально что-то изменится. Не могу как следует объяснить... По-моему, ты всегда хорошо понимал те вещи, которые я не умел как следует объяснить. Вот только чем больше ты понимал меня, тем хуже у меня получалось выражать свои мысли словами. Видимо, тут у меня с рождения какой-то мелкий изъян.
      Конечно, у всех есть свои изъяны.
      Но, видишь ли, величайший из моих изъянов как раз и заключается в том, что стоит мне выявить в душе какой-нибудь совсем небольшой изъянчик - как тот сразу начинает неудержимо расти. Иначе говоря - внутри у меня прямо какая-то птицеферма. Снесла курочка яичко, а оно превратилось в новую курочку, которая тоже снесла яичко... Вот так и плодятся изъяны в душе, и поражаешься: да разве может так жить человек - в постоянной попытке удержать весь их огромный, расползающийся рой жалким обхватом растопыренных рук? Но в том-то и дело, что - может. В этом вся и беда.
      Так или иначе, адреса своего я тебе сообщать не стану. Уверен, что так будет лучше. И для меня, и для тебя.
      ...Нам с тобой, наверное, следовало родиться где-нибудь в России девятнадцатого столетия. Мне - князем Таким-то, тебе - графом Сяким-то. На пару охотиться, стреляться на дуэлях, соперничать в любовных интригах, страдать метафизическими душевными муками и потягивать пиво, созерцая черноморский закат. На склоне лет оказаться замешанными в заговоре каких-нибудь очередных мартобристов, пойти по этапу в Сибирь - и там помереть... Замечательно было бы - ты не находишь? Родись я в девятнадцатом веке - наверняка, и писал бы куда приличнее. Пусть не как
      Достоевский, на порядок пониже - но достаточно солидно для признания в свете.
      Что бы делал ты? Скорее всего, просто графствовал себе помаленьку. "Просто граф"
      - это ведь тоже неплохо. Очень даже в духе столетия...
      Ладно, хватит фантазий. Вернемся в двадцатый век.
     
      Поговорим о провинциальных городах.
      Не о тех, где мы родились, а обо всяких других.
      На свете, знаешь ли, существует несметное количество провинциальных городков. И в каждом из них обязательно есть что-то, о чем мы и слыхом не слыхивали; собственно, этим они меня всегда и притягивали. Из-за этой тяги за последние годы я прокочевал по великому множеству таких вот маленьких городишек.
      Сев на первый попавшийся поезд, я отправлялся, куда Бог пошлет, выходил на случайной станции - и видел перед собой: маленький кольцевой разъезд, карту городка на железном щите и прямо по курсу - торговый квартал с притиснутыми друг к дружке лавками и ресторанчиками. Картина одинаковая везде, куда бы я не приехал. Одинаковая - до выражений на собачьих мордах. Описав пешком круг по городу, я заходил в контору по сдаче жилья и подбирал себе пансион подешевле.
      Известное дело, при первом знакомстве маленький, замкнутый в себе городишко не пылал особым доверием к чужакам вроде меня. Ну, да ты меня знаешь: когда приспичит, я неплохо приспосабливаюсь к обстановке; дай мне 15 минут - и я сумею поладить с большинством окружающих. Так что и с жильем вопросы решались сразу, и любые сведения о жизни вокруг, когда нужно, всегда оказывались под рукой.
      Дальше нужно было найти работу. Для этого, опять же, необходимо завести как можно больше знакомств. Ты, наверное, посчитал бы это чересчур утомительным (я и сам порой не знал, куда от скуки деваться) - пускаться во все тяжкие, чтобы найти работу на какие-то четыре месяца. Но, скажу тебе, "стать своим" в таком городишке совсем несложно. Первым делом вычисляется место, где собирается молодежь, какая-нибудь кофейня или закусочная (в любом городе есть что-то в этом роде - как колодец в деревне). Там, примелькавшись, заводишь приятелей, которые и знакомят тебя с очередным работодателем. Имя и биография, понятно, сочиняются всякий раз, исходя из ситуации. Ты просто не представляешь, каким количеством имен и биографий обзавелся я за последние годы! Иногда даже трудно вспомнить, кто я был в прошлом на самом деле.
      Работа тоже случалась самая разная. В большинстве своем - скучная, но мне все равно нравилось. Чаще всего попадались бензозаправки. Затем - работа официантом в закусочных. Был я и приказчиком в букинисте, и ведущим радиопрограммы. Копал землю. Торговал косметикой. Между прочим, моей репутации торговца можно было позавидовать... Ну и, конечно же, спал с разными девчонками. Скажу откровенно: спать поочередно с женщинами разных имен и биографий - штука совсем неплохая.
      В общем, примерно так все и вертелось. И вот мне двадцать девять. Через девять месяцев - тридцать. Совпадала такая жизнь с моим внутренним "Я" или нет - этого я пока не пойму. Может быть, у меня натура скитальца, помогающая приживаться где угодно; не знаю.
      Кто-то писал, что для долгой бродячей жизни человек должен тяготеть к какому-то из трех видов деятельности: проповедничеству, искусству или психоанализу.
      Дескать, без внутренней предрасположенности к одному из этих занятий долго не поскитаешься. Я же в своем характере ни одной из подобных склонностей не наблюдаю (хотя, если уж на то пошло... Впрочем, не стоит). А может быть, я просто по ошибке распахнул не ту дверь и забрел куда-то не туда
      - но слишком далеко, чтобы отступать назад. А раз уж ошибся дверью - так хоть веди себя прилично. Да и, в конце концов, не всю же жизнь прозябать на кредиты да займы...
      Вот такие дела.
      Я уже говорил (или нет?), что боюсь вспоминать о тебе. Наверное, ты просто напоминаешь мне о временах, когда я был более или менее приличным человеком.
     
      P. S. Посылаю тебе свою повесть. Ценности для меня она больше не представляет, так что распорядись с ней, как сам сочтешь нужным.
      Письмо пошлю срочной почтой - чтобы доставили к 24-му декабря. Хорошо, если успеет вовремя...
      Как бы там ни было, с днем рожденья.
      Ну, и - Счастливого Рождества!
     
      Письмо от Крысы пришло под самый Новый Год - 29-го декабря иcтерзанно-мятый конверт просунули мне в щель почтового ящика. На конверте - сразу две квитанции о переадресовке: адрес я сменил много лет назад. Что ж, - я сам виноват, что не сообщал о себе.
      Четыре странички бледно-зеленой бумаги, заполненные убористым почерком. Я прочитал письмо трижды, затем взял конверт и исследовал знаки на полувыцветшем штемпеле. О городе с таким названием я ни разу в жизни не слышал. Сняв с полки атлас, я попробовал отыскать это место на карте. Из некоторых фраз в письме
      Крысы создавалось впечатление, что речь идет о каких-то северных окраинах Хонсю.
      Предчувствие не обмануло меня: я нашел, что искал, в префектуре Аомори. То был крохотный, забытый Богом городишко: целый час езды на электричке от самого Аомори. По расписанию поезда там останавливались пять раз в день. Два раза утром, один в обед и два вечером. Что такое Аомори в декабре я знаю: сам бывал несколько раз. Нечеловеческие холода. Светофоры - и те покрываются льдом.
      Позже я показал письмо жене. "Бедняга," - только и сказала она. Возможно, она хотела сказать: "Бедняги". Сейчас, разумеется, это не имеет никакого значения. Рукопись страниц этак в двести я отправил в ящик стола, даже не взглянув на название. Не знаю, почему, но читать ее у меня и мысли не было. Письма было более чем достаточно.
      Вслед за этим я уселся на стул перед керосиновой печкой - и выкурил три сигареты подряд.
     
      Второе письмо от Крысы пришло в мае следующего года.
     
      2. ВТОРОЕ ПИСЬМО КРЫСЫ
      (штемпель: ? мая 1978 г.)
     
      Кажется, в предыдущем письме я болтал много лишнего... Вот только о чем - хоть убей, не помню.
      Я опять переехал. Нынешнее жилье - не сравнить с предыдущим. Очень тихое место.
      Может, даже слишком тихое для меня.
      Но в каком-то смысле здесь - моя последняя пристань. С одной стороны, я чувствую, именно сюда меня и должно было занести в конечном итоге; с другой стороны - кажется, будто весь свой путь досюда я плыл "против течения". Которое из ощущений вернее - судить не берусь...
      Что-то у меня со слогом неладно. Все чересчур туманно - ты, наверное, никак не поймешь, что к чему. А может, ты решил, что меня заклинило на теме Судьбы в своей жизни и прочих фатальных вопросах? Если я и вправду заставил тебя так думать - что ж: никого, кроме себя, за то не виню.
      Я просто хочу, чтоб ты понял одно: чем дальше я буду пытаться объяснить свою нынешнюю ситуацию, тем больше таких вот завихрений будет в моем письме, и тут уж ничего не поделаешь. Но с головой у меня все нормально. Нормальнее, чем когда-либо.
      Итак, поговорим конкретно.
      Вокруг меня, как я уже говорил, - могильная тишина. Поскольку заняться здесь больше нечем, каждый день только и делаю, что читаю (книг здесь столько, что не прочесть и за 10 лет) да слушаю музыку - то радио на коротких волнах, то пластинки (пластинок тоже + просто невообразимое количество). Так обстоятельно, с расстановкой я не слушал музыку уже, наверное, лет десять. Просто удивительно, что "Роллинг Стоунз" и "Бич Бойз" еще что-то сочиняют. Все-таки Время, куда ни глянь, сплетает все вещи и события в одно непрерывное полотно, тебе не кажется?
      Мы привыкли кромсать эту ткань, подгоняя отдельные куски под свои персональные размеры - и потому часто видим Время лишь как разрозненные лоскутки своих же иллюзий; на самом же деле связь вещей в ткани Времени действительно непрерывна. Здесь же у меня никаких "персональных размеров" не существует. Нет людей, чтобы
      хвалить или ругать, сравнивая чужие размеры с собственными. Время, как прозрачнейшая река, мирно течет своим природным течением. Здесь я часто ловлю себя на ощущении просто бескрайней свободы - так, словно возвращаюсь к своему первоначальному естеству... Вот, скажем, падает мой взгляд на автомобиль - а осознание того, что это автомобиль, приходит лишь через пять-шесть секунд. То есть, конечно, в каком-то уголке мозга я просто-напросто знаю, что это такое. Но ведь ЗНАНИЕ это не имеет ничего общего с моим практическим опытом!... И такие вещи в последнее время происходят со мною все чаще. Наверное, оттого, что я слишком долго живу в одиночестве. До ближайшего городка отсюда - полтора часа езды электричкой. Правда, и ту глухомань даже "городом" назвать крайне трудно. Горстка домов, да и те все сплошь развалюхи. Тебе, наверное, непросто такое представить. Но все же - город, как ни крути. Одежду еду и бензин купить можно. А захочется на людей посмотреть - есть там и люди...
      Зимой дороги покрыты льдом; вести машину почти невозможно. Местность болотистая, и земля устилается крошкой льда, как толченым щербетом. Когда же на все это сверху еще падает снег - где там была дорога, и сам черт не поймет. Наверное, вот так и должен выглядеть конец света. Я прибыл сюда в начале марта. Просто въехал в этот странный пейзаж, бренча цепями на колесах своего джипа. Как ссыльный на сибирскую каторгу. Сейчас май, и снег уже совсем стаял. А вот чуть раньше, где-то с конца апреля, из ущелий в горах только и доносились раскаты снежных лавин. Ты когда-нибудь слышал, как грохочет лавина в горах? Как раз после того, как отгрохочет лавина, и приходит
      Абсолютная Тишина. Перестаешь понимать, где находишься - такая она стопроцентная. Просто ОЧЕНЬ тихо... Зажатый горами со всех сторон, я вот уже четвертый месяц не сплю ни с какой, даже самой завалящей, девчонкой. Не скажу, что мне от этого плохо; но если так будет и дальше - у меня, того и гляди, пропадет интерес к человеку вообще, а это уже - совсем не то, к чему я хотел бы прийти в итоге. Вот я и подумываю, как станет чуть потеплее, размять ноги - да пойти поискать себе где-нибудь девчонку. Вовсе не для того, чтобы потешить самолюбие - найти женщину для меня никогда не составляло проблемы. Если уж приспичит - а жизнь моя что-то стала прямо вся состоять из этих "если-уж-приспичит" - худо-бедно, я способен проявить сексуальность. И завести себе девчонку всегда мог запросто. Проблема в другом: я никогда не умел толком освоиться с этой способностью. То есть, дойдя до известных пределов, я перестаю понимать: где еще - я сам по себе, а где уже - просто моя сексуальность. До сих пор я - Лоуренс Оливье, а с каких пор - Отелло? На таком распутье я становлюсь совершенно невозможен в общении и причиняю кучу неудобств окружающим людям. Можно сказать, вся моя жизнь до сих пор - нескончаемые повторы именно такой ситуации.
      Что хорошо (и это действительно хорошо!) - в моей нынешней жизни нет ничего, что хотелось бы отрезать и выкинуть. Ощущение великолепное. Если что-то и можно выкинуть из моей нынешней жизни, так разве только меня самого. Неплохая, однако, мысль - "моя жизнь без меня самого"!.. Хотя нет - так оно, пожалуй, звучит чересчур патетично. Сама-то мысль без патетики, а как напишешь - так сразу выглядит патетично.
      Прямо беда...
      О чем это я?
      Ах, да - о женщинах.
      У каждой женщины обязательно имеется некий красивый шкафчик (шкатулка, ящичек), под самую крышку набитый Хламом Неизвестного Назначения. Я все это страшно люблю. Ибо в хламе том можно копаться, выуживать оттуда всякие привлекательные вещицы одну за другой, стирать с них пыль и пытаться разгадать их истинный смысл. Так вот: сексуальность - привлекательность той же природы. Я откопал ее в себе; но зачем она мне и что с нею делать дальше? Дальше можно только перестать быть самим собой...
      Вот почему я теперь думаю исключительно о сексе в его, так сказать, "рафинированном виде". Когда концентрируешься на сексе в его чистом виде, то и не ломаешь себе голову - патетичен ты или нет.
      Все равно, что потягивать пиво, созерцая черноморский закат...
      Перечитал написанное. Пусть даже какие-то части и противоречат друг другу - по-моему, вышло достаточно искренне. Удачнее всего - те отрывки, где скучно.
      И еще. Как ни крути - получилось, что письмо и написано-то не тебе. Скорее всего, писалось почтовому ящику... Но ты меня за это не ругай. Даже до почтового ящика отсюда - полтора часа на джипе.
      Ну, а теперь, наконец - письмо к тебе. Есть у меня к тебе две просьбы. Ни та, ни другая особой срочности не требуют; сделай, когда будет подходящее настроение. Очень меня обяжешь... Еще месяца три назад я, пожалуй, не смог бы попросить тебя ни о каком одолжении. А теперь вот - могу. И это - уже прогресс. Первая просьба несколько сентиментальна. То есть, дело касается Прошлого. Пять лет назад я уезжал из города в такой страшной запарке, что забыл попрощаться с несколькими людьми. Конкретно - с тобой, с Джеем, и с одной женщиной, которую ты не знаешь. Но если с тобой, сдается мне, я еще попрощаюсь, как полагается - то с ними, боюсь, такого случая уже не представится. Вот я и хочу попросить тебя: будешь в городе - попрощайся за меня.
      Я понимаю, что это звучит дерзковато. На самом деле я, конечно, должен сам сесть и написать всем этим людям письма. Но если честно - я просто хочу, чтобы ты вернулся в город и встретился с ними. Мне кажется, такая встреча передала им мои чувства яснее, чем любое письмо. Адрес и номер телефона моей знакомой прилагаю. Если вдруг окажется, что она переехала, либо же замуж вышла - тогда ладно. Не встречайся, езжай домой. Но если живет по тому же адресу - уж повидайся с нею, будь добр, и передай от меня привет. Ну, и Джею - привет огромный. Распейте там на двоих мое пиво.
      Это первое.
      Вторая просьба будет немного странной.
      Прилагаю к письму фотографию. Фотографию овец. Помести ее где угодно - лишь бы на нее почаще смотрели люди. Прекрасно осознаю все нахальство своей просьбы - но, поверь, кроме тебя мне больше совершенно некого попросить. Готов уступить тебе всю свою сексуальность - только сделай это, пожалуйста. Зачем - рассказать не могу. Но фотография очень важна для меня. Когда-нибудь - очень нескоро - может быть, расскажу.
      Прилагаю также и чек. На все необходимые расходы. О деньгах можешь не беспокоиться. Здесь мне приходится ломать голову, на что их потратить; и к тому же это - единственное, чем я могу тебе посодействовать.
      Да, лишний раз: пиво-то за меня распить не забудьте...
     
      Квитанция о переадресовке оказалась наклеена прямо на штемпель; чтобы вскрыть конверт, мне пришлось отодрать ее - и дату отправки разобрать было уже невозможно. Кроме письма, в конверте я обнаружил банковский чек на сто тысяч иен
      (*10), листок бумаги с женским именем, адресом и номером телефона, а также
      черно-белую фотографию с овцами.
      Письмо я обнаружил в почтовом ящике, когда выходил из дому, и прочел за столом в конторе. Бумага, как и в прошлый раз, оказалась бледно-зеленой - но на чеке значились реквизиты Банка Саппоро. Получалось, что Крыса уже вроде как на Хоккайдо...
      Я также плохо понял, что он имел в виду насчет горных лавин; но в целом, как и писал сам Крыса, письмо было необычайно серьезным и искренним. Да и - что говорить! - никто не станет шутки ради посылать вам чек на сто тысяч... Я выдвинул ящик стола и побросал туда все, что нашел в конверте.
      Эта весна - отчасти из-за того, что наши отношения с женой трещали уже по всем швам, - выходила у меня безрадостно-серой. Вот уже четвертые сутки она не возвращалась домой. Молоко в холодильнике прокисло и источало тошнотворную вонь; кошка шаталась по комнате с голодным брюхом. Зубная щетка жены в ванной комнате ссохлась и затвердела, как доисторическая окаменелость. И вот теперь по этому дому медленно растекался тускло-призрачный свет Весны. Солнечный свет. Как всегда, задаром.
      "Затянувшийся тупик"?...
      Что ж, - пожалуй, она права.
     
      3. ПЕСЕНКА СПЕТА
     
      В Город я вернулся в июне.
      Сочинив благовидный предлог, я взял на работе отпуск на три дня - и во вторник сел на утренний "Синкансэн" (*11). В белой рубашке с короткими рукавами, зеленых спортивных штанах с пузырями на коленях, старых теннисных туфлях - и без багажа.
      Спросонья даже побриться забыл. Теннисные туфли я не надевал уже очень давно, и теперь они казались мне стоптанными на странный манер - так, что походка в них получалась какая-то не своя.
      Замечательное чувство - садиться в поезд дальнего следования без багажа. Словно, выйдя из дому прогуляться, вдруг попадаешь в искривленное пространство-время - и оказываешься в кабине пикирующего бомбардировщика. И больше уж нет ничего. Ни визитов к зубному, расписанных на неделю в календаре. Ни проблем, громоздящихся на столе в ожидании твоего прихода. Ни всех этих "общественных отношений", из которых рискуешь не выпутаться до конца жизни. Ни фальшивой приветливости на физиономии для завоевания доверия окружающих... Все это я на какое-то время просто посылаю к чертям. Все, что остается - эти старые теннисные туфли со стоптанными подошвами. Только они - и ничего больше. Уж они-то накрепко приросли к ногам - ошметки неясных воспоминаний о другом пространстве-времени. Ну, да это уже не страшно. Такие воспоминанья запросто изгоняются парой банок пива и сэндвичем с ветчиной.
      Вот уже четыре года я не появлялся в Городе. Четыре года назад я приезжал уладить некоторые, так сказать, "чисто бюрократические формальности" по поводу моего брака. Поездка, однако же, вышла бессмысленной: оказалось, что только я находил свой вопрос "чисто бюрократическим"; все остальные вокруг почему-то так не считали. Ну, то есть - обычное несовпадение взглядов. То, что для одного человека уже закончилось и представляется "делом прошлым" - другому таким не кажется. Вот и все, казалось бы - и ничего особенного. Но в этом малом и скрывается самое главное. Чем дальше в будущее прочерчивать линии несовпадающих взглядов - тем шире будет зазор несовпадения между ними.
      С тех пор у меня больше нет "моего города". Нет места, куда возвращаться... При одной мысли об этом на душе полегчало. Никто не жаждет со мною встречи. Я никому не нужен - и никто не надеется, что может быть нужен мне. После двух банок пива я на полчаса заснул. Проснувшись же, обнаружил, что прежнее ощущение свободы и легкости тела исчезло. В окне - словно вдогонку за убегающим поездом - пепельно-серая туча стремительно обволакивала небо, грозя вот-вот пролиться затяжным июньским дождем. Под небом этим, куда ни глянь, тянулся один и тот же скучный пейзаж. С какой бы скоростью ни ехал поезд - от скуки не убежать. Наоборот: чем выше скорость - тем глубже вязнет душа, как в болоте, в бездоннейшей скукотище. Собственно, в этом и заключается главный принцип Скуки Как Она Есть.
      Молодой, лет двадцати пяти клерк в кресле рядом со мной практически не шевелился, с головой погрузившись в чтение "Кэйдзай Симбун" (*12). Темно-синий летний костюм без единой морщинки и черные туфли; белая сорочка - только что из химчистки. Я уставился в потолок вагона и закурил. Чтобы как-то убить время, я попробовал подсчитать в уме, сколько песен записали "Битлз" на пластинках. Дойдя до семидесяти трех, я застрял. Интересно, сколько насчитал бы сам Пол Маккартни?...
      Понаблюдав за тем, что творилось в окне, я снова уставился в потолок. Итак, мне двадцать девять. Еще полгода - и канет в Лету третий десяток лет жизни. Ничего, абсолютно ничего после себя не оставившее десятилетие. Во всем, что нажито, ценности - ни на грош; все, чего я добился, не имеет ни малейшего смысла. Если что и осталось со мною в итоге - так лишь эта самая Скука...
      Что же было тогда, сначала, - чего я сейчас не помню? Ведь было же, безо всяких сомнений. Что-то трогало мою душу - так же, как души других людей... И вот в итоге это "что-то" потеряно безвозвратно. Я сам решил потерять его - и оно потерялось. Но кроме этого - кроме того, чтобы выпустить все из слабеющих рук, - что еще оставалось делать?
      Ведь, по крайней мере, я выжил... Конечно, лучший индеец - это мертвый индеец. Но мне во что бы то ни стало понадобилось жить дальше.
      Зачем?
      Рассказывать байки каменным стенам?
      Чушь собачья.
     
      - Какого черта ты остановился в отеле? - удивился Джей, когда я вручил ему
      спичечный коробок из отеля с телефоном на этикетке. - У тебя же здесь дом!
      - Это уже не мой дом, - ответил я.
      Джей не стал ни о чем расспрашивать.
      Я выстроил перед собой три тарелки с закуской, выпил с полкружки пива и только потом протянул ему через стойку письма Крысы. Вытерев ладони полотенцем, Джей наскоро пробежал глазами оба послания - и затем, уже медленнее и вдумываясь в слова, перечитал все сначала.
      - Хм-м-м!... - протянул он с интересом. - Значит, живой еще, сукин сын?
      - Жив-здоров, как видишь!... - сказал я и отхлебнул еще пива. - Слушай, я побриться хочу. Дашь станок и крем для бритья?
      - Что за вопрос! - Джей извлек из-под стойки походный бритвенный набор. -
      Бриться удобнее в туалете - правда, там нет горячей воды...
      - Ничего, сгодится и холодная, - сказал я. - Лишь бы пьяные бабы на полу не валялись. Вот тогда бриться действительно трудновато...
      Бар Джея полностью переменился.
      Прежний "Джей'з бар" являл собой промозглое заведение в подвале развалюхи-многоэтажки у обочины городской магистрали. В летнее время даже из кондиционеров там вытекал не воздух, а какой-то сырой туман. Посидишь чуть подольше - и можно рубаху выжимать.
      Настоящее имя Джея было китайское - длинное и труднопроизносимое. Прозвище "Джей" он получил от американских солдат, когда работал на авиабазе США. С тех пор настоящее имя забылось само собой.
      По словам самого Джея, в 54-м году он бросил работу на авиабазе - и там же неподалеку открыл свое маленькое заведение. Это и был самый первый "Джей'з бар".
      Дела шли довольно успешно. Посетителями, в основном, были военные летчики-офицеры, и атмосфера поддерживалась весьма достойная. Когда бизнес немного окреп, Джей женился - но пять лет спустя жена умерла. О причине смерти Джей никогда ничего не рассказывал.
      В 63-м, когда стало слишком горячо во Вьетнаме, Джей продал свой бар, решив перебраться "куда подальше" - получилось, в мой город. И открыл свой второй по счету "Джей'з бар".
      Это - все, что я знал про Джея. Он держал кошку, выкуривал пачку сигарет в день и не брал в рот ни капли спиртного.
      До знакомства с Крысой я частенько появлялся у Джея, всегда один. Потягивал пиво, курил сигарету за сигаретой да слушал пластинки, подбрасывая мелочь в музыкальный автомат. Бар уже частенько пустовал в те времена, и мы с Джеем то и дело вели через стойку какие-то долгие разговоры. О чем - хоть убей, не помню.
      Какой разговор может быть между семнадцатилетним старшеклассником-молчуном и овдовевшим китайцем?
      После того, как мне стукнуло восемнадцать и я уехал из Города, тянуть пиво к Джею ходил один Крыса. Когда же в 73-м уехал и Крыса - приходить стало больше некому. А вскоре начали расширять городскую магистраль, и заведение Джея решили куда-нибудь перенести. Так закончилась для нас история второго "Джей'з бара".
      Третий "Джей'з бар" расположился метрах в пятистах от предыдущего, недалеко от реки. Места и здесь было немного, но теперь сверкающий лифт доставлял вас на третий этаж новенького четырехэтажного здания. Странное чувство - ехать в "Джей'з бар" на лифте. Еще страннее - с табурета у стойки "Джей'з бара" созерцать городские огни.
      Из гигантских окон, западного и южного, открывался вид на волнистую линию гор и низину, в которой раньше плескалось море. Несколько лет назад море в низине засыпали, и на его месте плотными рядами, будто надгробные плиты, выстроились небоскребы... Я постоял перед окнами, посозерцал пейзаж и вернулся обратно за стойку.
      - Раньше, небось, было море видно? - спросил я.
      - Да уж, - ответил Джей.
      - Я там в детстве купался, - сказал я.
      - М-м, - промычал Джей с сигаретой в зубах, прикуривая от массивной зажигалки. -
      Прекрасно тебя понимаю. Разрушить горы, построить дома; останками гор засыпать море - и опять понастроить дома... Некоторые идиоты до сих пор считают это прекрасной идеей.
      Я молча пил пиво. Динамики под потолком выдавали новый хит Бозза Скэггза.
      Музыкальный аппарат куда-то исчез. Посетители за столиками - опрятные студенческие парочки - благовоспитанно, глоток за глотком потягивали виски с водичкой напополам и коктейли. Ни тебе пьяных баб в сортире, ни субботнего гвалта до боли в ушах. Потом, ясное дело, все разойдутся по домам, наденут пижамы, почистят зубы и лягут спать... Ну, и что ж? - ну, и слава Богу. Чистая, опрятная жизнь - что в этом плохого? В конце концов, каким должен быть этот мир, каким должен быть этот бар - общих стандартов для этого просто не существует.
      Все это время Джей следил за моим блуждающим взглядом.
      - Ну, что скажешь? Все так изменилось, что никак не освоишься?
      - Да ничего подобного, - сказал я. - Старый беспорядок на новый лад, вот и все. "Медведь у жирафа выменял шляпу, а зебра надела медвежий сюртук"...
      - А суть все та же? - рассмеялся Джей.
      - Времена изменились, - сказал я. - Меняются времена - меняется многое. Но, в конечном счете - и ладно, и пускай себе меняется дальше. Все мы живем, меняясь. И жаловаться тут не на что...
      Джей промолчал.
      Я принялся за новое пиво, Джей закурил новую сигарету.
      - Как жизнь? - спросил Джей.
      - Неплохо, - ответил я.
      - А с женой как?
      - А-а, непонятно. Как оно бывает между двумя разными людьми? Иногда кажется -
      все в порядке. Иногда так не кажется. В супружеской жизни - дело обычное, сам знаешь.
      - Не знаю, - мрачно проворчал Джей и почесал мизинцем переносицу. - Забыл я уже,
      что такое супружеская жизнь. Давно это было...
      - Кошка твоя здорова?
      - Померла четыре года назад. Как раз после вашей свадьбы. Кишки себе попортила.
      Ей, правда, и так уже возраст вышел - двенадцать лет все-таки. Дольше, чем мы с женой были вместе... Двенадцать лет жизни - вроде, такая мелочь, а?
      - И не говори, - сказал я.
      - Там, на горе - слыхал, небось - есть кладбище для животных. Вот там и схоронил. Пусть теперь хоть на небоскребы эти сверху вниз посматривает. А то уже куда ни плюнь - все в небоскреб попадешь. Кошке это, конечно, до лампочки... Но все-таки.
      - Тоскуешь?
      - Тоскую, понятное дело. Уж не знаю, кому из людей нужно помереть, чтоб я так тосковал... Что, странно говорю?
      Я покачал головой.
      Покуда Джей сооружал для очередного посетителя замысловатый коктейль и салат "Юлий Цезарь", я забавлялся головоломкой из Северной Европы, которую обнаружил на стойке. В стеклянной коробке нужно было восстановить из фрагментов рисунок - три бабочки, порхающие над лужайкой с клевером. Терпения моего хватило минут на десять, затем я плюнул и положил игрушку на место.
      - Детей не заводишь? - спросил Джей. - По возрасту уж пора бы...
      - А не хочу, - ответил я.
      - Серьезно?
      - А ты представь: родится кто-нибудь, вроде меня - что я с ним буду делать?
      Джей озадаченно рассмеялся и подлил мне пива.
      - По-моему, ты слишком много думаешь наперед.
      - Да нет, дело не в этом. Просто я никак не могу понять, стоит ли вообще это делать - производить на свет еще одну жизнь... Ну, вырастут дети, сменится поколение. И что? Больше гор снесено, больше моря засыпано. Больше скорость у автомобилей - и больше кошек задавлено... Только и всего, разве нет?
      - Но это - только темная сторона жизни. Случаются ведь и хорошие события. Есть ведь и хорошие люди...
      - Да? Ну-ка, приведи мне по три примера и того, и другого - тогда поверю...
      Джей ненадолго задумался, потом рассмеялся:
      - Все равно: что хорошо, что плохо - о том судить уже не вам, а вашим детям.
      Ваше-то поколение уже, хм...
      - Отпело свое?
      - В каком-то смысле, - изрек Джей.
      - Песенка спета, а призрак мелодии в сердце еще звучит...
      - Эк у тебя все складно сказать получается...
      - Пижонство, - поморщился я.
     
      Бар начал заполняться людьми. Я попрощался с Джеем и вышел на улицу. Девять часов. Кожу на скулах покалывало - из-за бритья под холодной водой, а также от водки с лимоном вместо лосьона. Тот же эффект, если верить Джею; вот только все лицо теперь пахло водкой.
      Ночь была на удивление теплой, небо - как и прежде, угрюмо-пасмурным. Южный ветерок вяло тормошил мокрый воздух. Все так же, как и всегда. Запах моря с предчувствием дождя. Пейзаж с легким привкусом ностальгии. В буйной траве у речки - скрежетанье сверчков. И, как всегда, этот "вроде-бы-дождь". Мелкий и странный - то ли с неба падает, то ли в воздухе висит, - но уже очень скоро вымокаешь с головы до ног.
      В холодном свете фонарей было видно, как в речке бежит вода. Река совсем обмелела - еле-еле по щиколотку. Но все такая же чистая, как и несколько лет назад. Ручьи сбегали сюда прямо с гор, и вода никогда не мутнела. Русло реки было выложено камнями, добытыми из тех же гор; вода звонко журчала по голышам и стихала в запрудах. Запруды были глубокими, а кое-где даже плескалась рыбешка.
      Если долго не шли дожди, от реки оставались лишь длинные лужи вдоль русла, и на месте бывшего берега проступали белые косы невысыхающего песка. Частенько я бродил по песчаным косам и выискивал те места, где река обрывалась, выдохшись меж камнями на собственном дне. Отследив глазами такой обрывок до последнего, самого крохотного водяного коленца, я останавливался как вкопанный. И тогда на мгновение мне как будто виделось что-то еще - но уже в следующий миг исчезало.
      Словно какие-то странные существа жили, скрываясь, во мраке на дне реки.
      Путь вдоль реки был моей любимой дорогой. Двигаться вместе с рекой. Ощущать на
      ходу ее прерывистое дыхание... ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СУЩЕСТВУЮТ. ЭТО ОНИ СОЗДАЛИ
      ГОРОД. СОТНИ ВЕКОВ, ГОД ЗА ГОДОМ - РАЗРУШАЛИ ГОРЫ, ПРЕВРАЩАЛИ ИХ В ЗЕМЛЮ,
      ЗАСЫПАЛИ ТОЙ ЗЕМЛЕЙ МОРЕ, РАССАЖИВАЛИ ДЕРЕВЬЯ. С САМОГО НАЧАЛА ГОРОД ПРИНАДЛЕЖАЛ
      ИМ. ВИДНО, ТАК ОНО БУДЕТ И ДАЛЬШЕ...
      После июньских дождей река уже не переползала рывками от камня к камню на дне, а резво бежала вперед до самого моря. От деревьев вдоль набережной пахло свежей листвой, и казалось, что даже воздух, им пропитавшийся, был зеленого цвета. На траве рука об руку сидело несколько парочек; старик выгуливал собаку. Паренек, оперевшись на мотоцикл, курил сигарету. Обычный летний вечер, как и всегда.
      Купив в забегаловке по пути пару банок пива, я с бумажным пакетом в руках спустился к реке. Место, где река выливалась в море, теперь походило не то на крошечную бухту, не то на оросительный канал, зачем-то засыпанный с одной стороны. От морской бухты остался обрубок метров в пятьдесят шириной... На песчаном пляже все было как раньше. Мелкие волны; гладко-округлые деревянные щепки, прибитые к берегу. Запах моря. Глыбы бетонного волнореза с прутьями арматуры и похабными надписями краской из распылителя... Кусок прошлого шириной в полста метров. Все остальное было наглухо отсечено десятиметровой бетонной стеной. Стена эта, оставив от моря лишь узенькую полоску, уходила вдаль на несколько километров. За стеной же, до самого горизонта - бесформенными жилмассивами, точно стадами гигантских монстров, тянулись многоэтажки. Море загнали в пятидесятиметровую клеть - и полностью уничтожили.
      По магистрали, когда-то бежавшей вдоль взморья, я двинулся от реки на восток. К моему удивлению, старый волнорез не тронули. Очень странное зрелище - волнорез, потерявший море. Я дошел до места, где раньше часто останавливал машину и смотрел на море, взобрался на бетонный валун, сел и, открыв банку с пивом, огляделся по сторонам. Вместо моря перед глазами тянулись километры искусственного грунта и вереницы многоквартирных домов. Торчащие нелепыми обрубками, дома эти походили скорее на строительные леса для какого-то другого, надземного города, строить который начали, да бросили на полдороге; а еще больше - на перепуганных малолетних детей, что глядят на дорогу и никак не дождутся, когда же их родители вернутся домой.
      Прошивая силуэты домов, нити асфальтовых магистралей разбегались в разные стороны, цеплялись за широченные автостоянки, сматывались в клубок у автобусного терминала. Супермаркеты, бензоколонки, огромный парк, роскошный Дворец Собраний.
      Все было новехоньким - и совершенно ненатуральным. Добытая из гор земля отливала обычным для всех искусственных территорий холодно-свинцовым оттенком. На тех же участках, что еще не попали под жернова Планового Градостроения, колыхался густой бурьян. Просто поразительно, с какой быстротой на "новых землях" принимаются сорняки. Как будто специально ради того, чтоб дразнить и дурачить все эти инкубаторские деревья да газоны вдоль асфальтовых улиц, переселяются они украдкой за человеком, какое бы новое место он себе ни выбрал...
      Прискорбное зрелище.
      Да только что же я на это могу сказать? Новая игра, по новым правилам, уже началась. Остановить ее никому не под силу.
      Я допил пиво и, одну за другой, с силой зашвырнул пустые банки туда, где когда-то плескалось море. Те озадаченно покрутились в воздухе - и сгинули в волнах колыхавшегося бурьяна. Я закурил.
      Уже докуривая сигарету, я вдруг заметил, что какой-то человек движется в мою сторону с фонариком в руке. То был мужчина лет сорока в серой рубашке, серых брюках и серой фуражке. Судя по всему, полицейский из Службы охраны государственных объектов.
      - Вы сейчас что-то бросали, не так ли? - спросил он, остановившись рядом.
      - Бросал, - подтвердил я.
      - Что бросали?
      - Круглые металлические предметы. Внутри пустые. Отверстие с одной стороны.
      Полицейский, похоже, слегка озадачился.
      - Зачем бросали?
      - Да низачем! Уже двенадцать лет прихожу сюда и бросаю. Иногда - по полдюжины за раз. И никто до сих пор не жаловался.
      - То было раньше. А сейчас здесь - муниципальная территория. Бросать мусор на муниципальной территории запрещается.
      Я выдержал паузу. Что-то задрожало во мне на какую-то долю секунды, но тут же унялось.
      - Вся проблема в том, - сказал я полицейскому, - что в ваших словах и правда скрывается некий смысл.
      - Так в Законе написано, - сказал полицейский.
      Я вздохнул и достал из кармана сигареты.
      - И что теперь делать?
      - Ну, не буду же я требовать, чтоб вы лезли и подбирали. Темно уже, да вот и дождь собирается... Поэтому - чтобы больше предметов не бросали!
      - Больше не буду, - пообещал я. - Спокойной ночи.
      - Спокойной ночи, - сказал полицейский и растворился в сумерках.
      Свернувшись калачиком на бетоне волнореза, я уставился в небо. Как заметила наблюдательная полиция, накрапывал дождик. Закурив новую сигарету, я прокрутил в голове свой диалог с полицейским. Мне показалось, что десять лет назад я был явно покруче... Хотя нет, - скорее всего, просто показалось. Что так, что эдак - разницы никакой.
      Когда, возвратившись к реке, я поймал на набережной такси, дождь висел в воздухе, точно густой туман.
      - В отель! - сказал я водителю.
      - Путешествуете? - поинтересовался тот.
      - Ага...
      - Первый раз здесь?
      - Второй, - ответил я, не задумываясь.
     
      4. ОНА РАССКАЗЫВАЕТ О ШУМЕ ВОЛН, ПОТЯГИВАЯ "СОЛТИ ДОГ"
      - Я привез вам письмо! - сказал я.
      - Мне? - переспросила она.
      Голос в трубке был страшно далеким, телефонная линия забита помехами, говорить приходилось куда громче, чем то нужно для нормальной беседы, и оттенки интонаций терялись напрочь. Как если взобраться на холм, встать под всеми ветрами и пытаться вести беседу, выкрикивая фразы в поднятые воротники пальто.
      - Вообще-то, оно адресовано мне... Но мне кажется, что писали именно вам!
      - Ах, вам так кажется?
      - Ну да! - сказал я. Сказал - и сам почувствовал, в какую идиотскую ситуацию себя загоняю.
      Она молчала. Помехи в трубке постепенно затихли.
      - Я не знаю, какие отношения у вас были с Крысой. Я звоню, потому что он попросил меня с вами встретиться. А раз так, то, я думаю, вам и письмо лучше самой прочитать.
      - Так вы специально для этого приехали сюда из Токио?
      - Вот именно.
      Она закашлялась, потом извинилась.
      - А вы, что, были с ним друзьями?
      - Вроде того.
      - А почему же он не написал прямо мне?
      Что говорить - в ее словах явно ощущалось больше здравого смысла.
      - Действительно, не понимаю, - ответил я искренне.
      - Так вот и я что-то никак не пойму. Все, что было когда-то, давно уже кончилось. Или нет?
      Этого я не знал. Я так и сказал - не знаю. Прижимая к уху телефонную трубку, я лежал на кровати в номере и разглядывал потолок. Мне чудилось, будто я лежу, свернувшись калачиком, на дне моря и одну за другой считаю тени проплывающих надо мною рыб. При этом понятия не имею, до скольки досчитать, чтобы все-таки остановиться.
      - Пять лет назад, когда он исчез куда-то, мне было двадцать семь, - несмотря на мягкий голос, эти ее слова прозвучали глухо, как из колодца. - Слишком многое меняется за пять лет...
      - Это точно, - поддакнул я.
      - Даже если на самом деле ничего не меняется, все равно - нельзя позволять себе так думать. Позволишь себе так думать - и уже никогда не сдвинешься с места...
      Хотя бы поэтому я стараюсь считать себя совершенно другим человеком.
      - Мне кажется, я вас понимаю, - сказал я.
      Мы помолчали. На этот раз первой заговорила она:
      - И когда вы с ним виделись в последний раз?
      - Пять лет назад. Как раз перед тем, как он исчез.
      - Он что-нибудь сообщал вам? Почему уезжает и все такое?
      - Нет, - сказал я.
      - То есть, я тогда правильно поняла, что он исчез, никому не сказав ни слова?
      - Совершенно правильно.
      - Ну, а что вы подумали?
      - В смысле - когда он исчез?
      - Ну да.
      Я приподнялся на кровати и оперся спиной о стену.
      - Что подумал... Ну, пошатается с полгода, да и вернется назад. Он же из тех, у
      кого ничего не бывает надолго.
      - Но он не вернулся...
      - Да, не вернулся.
      На другом конце провода явно боролись с собой: в очередной долгой паузе я различал ухом тихое прерывистое дыхание.
      - Где вы остановились? - спросила она, наконец.
      - В отеле "..........." .
      - Завтра в пять я буду в кофейном зале отеля. Там, на восьмом этаже. Подходит?
      - Прекрасно, - сказал я. - Я буду в белой футболке, зеленых шерстяных брюках.
      Стрижка короткая...
      - Ничего, я как-нибудь догадаюсь, - тихо, но с явным нажимом перебила она. И повесила трубку.
      Я тоже положил трубку - и попытался сообразить, что же, черт побери, может означать это "как-нибудь догадаюсь". Но так и не понял. Что-то я стал слишком многого не понимать. Зря говорят, что с годами становишься мудрее. Как заметил какой-то русский писатель, это только характер может меняться с возрастом; ограниченность же человека не меняется до самой смерти... Иногда эти русские говорят очень дельные вещи. Не оттого ли, что зимой вообще лучше думается?
      Я забрался под душ, вымыл голову после дождя, вылез, обмотав полотенцем бедра, сел на кровать и включил телевизор. Шел какой-то американский фильм про войну и старую подводную лодку. Капитан и первый помощник грызлись как кошка с собакой, сама лодка напоминала ржавую кастрюлю, а в довершение ко всему этот жалкий сюжетик разразился еще и всеобщей панической клаустрофобией; - но, тем не менее, проблемы странным образом улаживались одна за другой, и в финале все у всех было в порядке. После таких вот фильмов может запросто показаться, что раз у всех все в порядке, то и война - не такая уж страшная штука. Не удивлюсь, если скоро начнут делать фильмы, в которых ядерная война испепеляет род человеческий - но в финале У ВСЕХ ВСЕ В ПОРЯДКЕ...
      Я выключил телевизор, нырнул в постель - и уже через десять секунд спал мертвым сном.
     
      К пяти часам следующего дня мелкий дождь по-прежнему висел в мокром воздухе. Тот самый дождь, что случается, когда после первых ясных денечков лета думаешь, что сезон дождей уже миновал. Из окна восьмого этажа я разглядывал землю внизу - черную, вымокшую от влаги. По надземной магистрали на несколько километров с запада на восток растянулась вереница увязших в заторе автомобилей. Я вгляделся чуть пристальнее - и мне показалось, будто те медленно тают, растворяясь в дожде. И в самом деле - таять начал весь Город. Таял бетонный волнолом в порту, таяли стрелы кранов, таял частокол небоскребов, под черными зонтами таяли на улицах люди. Таяла зелень на склонах гор, беззвучно стекая к подножью...
      Зажмурившись на пару секунд, я снова открыл глаза - и Город вернулся в свое прежнее состояние. Вновь устремились в небо шесть кранов в порту; по шоссе как и прежде, короткими рывками в заторе, поползли на восток машины; толпа пешеходов под зонтиками потекла туда-сюда через улицу; пышная зелень в горах снова жадно вбирала в себя воду июньских дождей. В просторном зале, на сцене чуть ниже уровня пола, стоял роскошный рояль цвета морской лазури. Девица в сплошном кричаще-розовом платье исполняла на нем стандартный набор мелодий "а-ля чашечка кофе в зале большого отеля", хороня популярные мотивчики в мудреных синкопах и зубодробительных арпеджио. Играла она неплохо; но заканчивалась мелодия, последний звук растворялся в воздухе - и абсолютно ничего не оставалось.
      Был уже шестой час, но та, кого я ждал, все не появлялась; я прихлебывал уже второй кофе и от нечего делать разглядывал пианистку. На вид ей было лет двадцать; пышная копна волос - как каплища шоколада на бисквитном печенье.
      Волосы расплескивались влево-вправо в такт музыке, и как только мелодия заканчивалась, укладывались обратно в копну. И начиналась новая мелодия.
      Глядя на нее, я вспомнил одну знакомую девчонку. В последний год школы я учился играть на пианино. Мы совпадали с ней и по году обучения, и по специальности, и нас частенько усаживали играть вместе в четыре руки. Ни лица, ни имени той девчонки я совершенно не помнил. В памяти остались лишь тонкие белые пальцы, красивые волосы и чуть колыхавшееся при игре сплошное легкое платье. Больше, как ни старался, я ничего припомнить не мог.
      Поймав себя на этом, я почувствовал странную вещь. Как будто я сам вырезал из жизни для собственных воспоминаний ее пальцы, волосы, платье, - а все остальное, оставшись нетронутым, и сегодня живет неизвестно где... Да нет, конечно же, что
      за бред. Этот мир всегда вертелся без моего участия. Без малейшего отношения ко мне люди ходят по улицам, затачивают карандаши, едут с востока на запад со скоростью пятьдесят метров в минуту и заполняют рафинированно-безликой музыкой воздух в кофейных залах больших отелей.
      "Мир"... Сразу представляется толпа слонов с черепахами, что, натужно кряхтя, подпирают спинами здоровеннейший земной диск. При этом слоны не знают, для чего черепахи, черепахи не разумеют, зачем слоны, - и ни те, ни другие понятия не имеют, зачем, вообще говоря, нужен мир.
      - Извините, что так поздно! - раздался у меня за спиной ее голос. - Задержали на работе, никак не могла уйти.
      - Ничего страшного! Я сегодня весь день абсолютно свободен...
      Она бросила на стол ключ от стойки для зонта и, не глядя в меню, заказала себе апельсиновый сок.
      Возраст ее невозможно было определить на глаз. Не сообщи она мне его по телефону - наверное, я так никогда и не понял бы, сколько ей лет.
      Но поскольку она с самого начала сказала, что ей тридцать три, то ей, надо полагать, и было тридцать три - и именно на тридцать три она теперь выглядела.
      Хотя я уверен: скажи она, что ей двадцать семь - и выглядела бы она на двадцать семь, ни больше ни меньше.
      На одежду ее, неброскую, но со вкусом, было приятно смотреть. Свободного покроя белые хлопчатые брюки, оранжевая, в желтую клетку, рубашка - рукава закатаны до локтей; кожаная сумочка через плечо. Ни одна из вещей не была новой, но смотрелось все очень опрятно. Ни колец, ни бус, ни браслета, ни серег. Короткий чубчик наивно-кокетливо зачесан набок. Чуть заметные морщинки у глаз не сообщали возраста их хозяйки, а как бы заявляли о том, что были на этом лице с рождения. Разве только ключицы, белевшие из-под расстегнутого на две пуговицы воротничка, да запястья недвижных рук на краю стола едва заметно выказывали не первую молодость этой женщины. С мелких, поистине микроскопических изменений начинает стареть человек. Чем дальше, тем больше появляется таких вот слабо уловимых, но уже нестираемых мелочей - пока, наконец, не опутают они, точно паутина, все тело.
      - Чем занимаетесь? Работаете где-нибудь? - спросил я наугад.
      - В конструкторском бюро. Уже много лет.
      Разговор не клеился. Я не спеша достал сигарету, не спеша закурил. Пианистка закрыла крышку рояля, встала и удалилась куда-то на перерыв. Легкая зависть - буквально совсем чуть-чуть - промелькнула в глазах моей собеседницы.
      - И долго вы с ним знакомы? - спросила она.
      - Уже одиннадцать лет. А вы?
      - Два месяца десять дней, - не раздумывая, ответила она. - С нашего знакомства - и до того, как он исчез. Два месяца и еще десять дней. Я дневник веду, поэтому помню точно.
      Ей принесли апельсиновый сок, у меня забрали пустую кофейную чашку.
      - После того, как он исчез, я три месяца ждала. Декабрь, январь, февраль...
      Самое холодное время. Зима тогда выдалась жутко холодная, правда?
      - Н-не помню, - растерялся я. Холода пятилетней давности она обсуждала, словно вчерашний дождь.
      - А вы вот так же когда-нибудь ждали женщину?
      - Нет, - ответил я.
      - Если изо всех сил ждать, а в срок не дождаться - тогда делается все равно.
      Неважно, какой был срок - десять лет, пять лет или один месяц.
      Я кивнул.
      Ее стакан с соком опустел уже наполовину.
      - И когда в первый раз вышла замуж, так и случилось. Все ждала, ждала, как положено, а потом устала ждать - и сделалось все равно. В двадцать один замуж выскочила, в двадцать два - развелась. А потом переехала в этот город...
      - Вот и у моей жены то же самое, - сказал я.
      - Что?
      - В двадцать один замуж вышла, а в двадцать два - развелась.
      Она окинула меня долгим, пристальным взглядом - и нервно забрякала длинной палочкой в стакане, размешивая апельсиновый сок. Я, кажется, сболтнул что-то лишнее.
      - Очень тяжело, когда в молодости переживешь и замужество, и развод, - продолжала она. - Если коротко - дальше уже начинаешь хотеть чего-то одномерного, чего-то совершенно ирреального - понимаете? Но ведь ирреальной жизнью нельзя прожить слишком долго, не правда ли?
      - Да... Наверное.
      - После развода, пока с ним не встретилась, я пять лет прожила в этом городе.
      Такой вот ирреальной жизнью. Ни знакомых почти никаких, ни желания куда-то сходить, ни любовника; утром проснешься - идешь на работу, чертишь свои чертежи, по дороге домой в супермаркете купишь чего-то, сама приготовишь, сама и съешь.
      Радио включено постоянно, книжка какая-нибудь; дневник про саму себя кропаешь - а в ванне чулки замочены. Да еще квартирка в доме у моря, так что в ушах постоянно волны шумят... Зябкая жизнь! - Она допила свой сок. - Я, наверное, пустое болтаю, да?
      Я молча покачал головой.
      Шел седьмой час - "время кофе" закончилось, наступило "время коктейлей". Лампы под потолком пригасили, и зал погрузился в полумрак. Город в окне зажигал огни.
      Заалели фонари и на кранах в порту. В тусклых вечерних сумерках поблескивал мелкими иголками дождь.
      - Не хотите чего-нибудь покрепче?
      - А как это называется, если водку с грейпфрутовым соком смешать?
      - "Солти Дог"...
      Подозвав официанта, я заказал для нее "Солти Дог" и для себя - "Катти Сарк" со льдом.
      - На чем я остановилась?
      - Вы сказали - "зябкая жизнь"...
      - Да нет, если честно - сама-то жизнь не такая и зябкая, - поправилась она. -
      Вот только когда волны шумят - тогда действительно зябко. Въезжала в квартиру - управдом говорил: "ничего, мол, быстро привыкнете"... Да вот не привыкла.
      - Ну, теперь-то моря больше нет.
      Она тихонько усмехнулась. Морщинки в уголках ее глаз задрожали едва заметно.
      - Ну, конечно. Ну, разумеется. "Моря больше нет" - какая наблюдательность! А мне и сейчас то и дело слышится, будто волны шумят. Вот как можно сжечь свои уши за долгое время...
      - И потом вы познакомились с Крысой?
      - Да. Только я его так не называла.
      - А как вы его называли?
      - По имени, как же еще! Как и все вокруг, разве нет?
      А и действительно, подумал я вдруг. Слово "Крыса" даже как прозвище звучало слишком по-детски.
      - Да, конечно, - сказал я.
      Нам принесли напитки. Она пригубила свой "Солти Дог" - и салфеткой стерла приставшие к уголкам рта кристаллики соли. Салфетку со слабым отпечатком помады она искусно, двумя пальцами перегнула пополам и положила рядом на стол.
      - Для меня он был - как бы лучше сказать... достаточно ирреальный. Вы меня понимаете?
      - Кажется, понимаю..
      - Я подумала, что мне как раз и нужна его ирреальность - для того, чтобы разрушить свою. С первой же встречи с ним сразу так и подумала. Может быть, потому он мне и понравился... А может, и наоборот - сначала он мне понравился, а потом я так для себя решила. Что так, что эдак - результат все равно одинаковый.
      Пианистка вернулась со своего перерыва, села за рояль и заиграла мелодии старого кино. Это звучало странно - как если бы к какой-нибудь сцене фильма по ошибке подобрали не тот музыкальный фон.
      - Вот мне и кажется иногда... Может, я таким образом просто его использовала.
      Может быть, он самого начала чувствовал это - потому и... Вы так не думаете?
      - Откуда я знаю, - пожал я плечами. - Это уже чисто ваши с ним отношения.
      Она ничего не сказала.
      Молчание длилось секунд двадцать, прежде чем я сообразил, что ее монолог окончен. Я проглотил остатки своего виски, достал из кармана письма Крысы и положил на середину стола. Два конверта лежали на столе, и притрагиваться к ним она как будто не торопилась.
      - Я должна это прочитать прямо здесь?
      - Забирайте домой, там и читайте. А не захотите читать - так выбросьте.
      Она кивнула, взяла письма и спрятала их в сумочку. Легкий металлический звук - клик! - и замок защелкнулся. Я закурил вторую сигарету, заказал себе второй виски. Надо сказать, что больше всего я уважаю именно вторую порцию виски. Если с первым виски успокаиваются нервы, то со вторым приходит в порядок голова. С третьего же и далее - уже ни вкуса, ни смысла не остается: простое перекачивание жидкости из рюмки в желудок.
      - И только ради этого вы ехали сюда из Токио? - спросила она.
      - Да, почти что...
      - Очень любезно с вашей стороны.
      - Ну, как раз об этом я не думал. Просто у нас с ним так повелось. Поменяй нас в жизни местами - и он сделал бы точно так же, я знаю.
      - Что, он уже оказывал вам такие услуги?
      Я покачал головой.
      - Да нет. Просто мы издавна надоедаем друг другу такими вот "ирреальными" просьбами. И привыкли выполнять их без лишних вопросов. Ну, а как выполнять ирреальные просьбы в реальном мире - это уже другая проблема.
      - Наверное, на свете больше нет таких странных людей!
      - Очень может быть...
      Рассмеявшись, она поднялась из-за стола и взяла в руки счет.
      - Позвольте, я сама за все заплачу. Тем более, что на сорок минут опоздала...
      - Если вам так будет лучше - пожалуйста, - я пожал плечами. - Но у меня к вам один вопрос. Можно?
      - Ну, разумеется!
      - Вот вы сказали по телефону, что догадаетесь, как я буду выглядеть.
      - Ну да, сказала. Так, чисто из настроения...
      - И что же - прямо-таки сразу и догадались?
      - Моментально, - сказала она.
     
      Дождь хлестал с прежней силой. Прямо в окно отеля заглядывала гигантская неоновая реклама с соседнего небоскреба. В ее искусственном свете бежали, сплетаясь, к земле беспорядочные нити дождя. Встав у окна, я посмотрел вниз - и мне почудилось, будто дождь всеми струями стремится попасть в одну и ту же точку земной поверхности.
      Я плюхнулся на кровать и выкурил две сигареты подряд. Потом позвонил администратору отеля и попросил забронировать билет на завтрашний поезд. Больше в этом городе мне было абсолютно нечего делать... И только дождь все лил до глубокой ночи.
     
     

К титульной странице
Вперед
Назад