7. ПТИЧИЙ СОН
      Цыган превратился в громадную птицу - стервятника с гниющим клювом. Он парил над Фэйрвью, сбрасывая с себя пепел вроде каминной сажи.
      "Худеющий", - скрипуче прокаркал цыган-стервятник, пролетая над парком, над клубом, над "Уолденбукс", что на углу улиц Мэн и Девон, над "Эста-Эста" неплохим итальянским рестораном Фэйрвью, над почтой, над заправочной станцией "Амоко", над современной стеклянной коробкой публичной библиотеки и, наконец, над засоленными пустотами к заливу.
      Худеющий - всего одно слово, но оно несло в себе проклятие, и Халлек воочию в этом убеждался. Все в этом очаровательном городке Новой Англии, расположенном в самом сердце края Джона Чивера, все его преуспевающие, вежливые жители - все умирали от голода.
      Он торопливо, быстрее и быстрее, шагал по главной улице, будучи при этом невидимым, - во сне все возможно, и с ужасом наблюдал последствия цыганского проклятия. Фэйрвью словно превратился в прибежище спасенных из концлагеря. Дети с большими головами и скелетообразными тельцами орали на богатых лужайках своих домов. Из кафе-мороженого "Вишня сверху", спотыкаясь и шатаясь, вышли две женщины в роскошных платьях. Их лица-черепа, обтянутые кожей, провалившиеся глаза, выпирающие скулы, шеи торчали из ямы между костлявыми плечами.
      Появился Майкл Хаустон, он кое-как передвигался, напоминая огородное пугало на тонких ногах с крупными суставами, на его почти бесплотном остове свободно болтался костюм. В костлявых пальцах он держал сосуд с кокаином. "Попробуй! - завизжал он Халлеку голосом крысы, угодившей в капкан, - предсмертный крик животного. - Попробуй! Он ускорит твой метаболизм, Билли-бой! Попробуй! Попро..."
      С растущим ужасом Халлек понял, что рука, протягивающая ему сосуд, вовсе не рука как таковая, а кости. Человек был ходящим и говорящим скелетом.
      Он повернулся, чтобы бежать, но, как это бывает в кошмарах, не мог сдвинуться с места. Хотя Билли находился на тротуаре главной улицы, ему казалось, что он пытается бежать в глубокой и густой липкой грязи. В любой момент скелет - Майкл Хаустон настигнет его и... и коснется его плеча. А может быть, костяшки пальцев вцепятся ему в глотку.
      "Попробуй! Попробуй! Попробуй!" - визжал крысиный пронзительный голос Хаустона. Визг этот приближался. Халлек знал, что, если обернется, это видение будет совсем рядом, вплотную к нему, глазные яблоки будут устремлены кошмарным взглядом из пустых глазниц на него, голые челюсти будут щелкать и раскрываться.
      Он увидел Ярда Стивенса, выходящего из салона "Выше голову!", его халат развевался вокруг несуществующего более живота. Ярд каркал, как ворона, а когда обернулся к Халлеку, оказалось, что это вовсе и не Ярд, а Рональд Рейган. "Где мое остальное? - заорал он. - Где мое остальное?! ГДЕ МОЕ ОСТАЛЬНОЕ?!!!"
      "Худеющий", - шептал теперь Майкл Хаустон в самое ухо Халлека, и теперь случилось то, чего он так опасался: костлявые пальцы скелета коснулись его, вцепились в рукав, и Халлеку показалось, что он сходит с ума от этого прикосновения. "Худеющий, совсем исхудал... Это была его жена, Билли-бой, его жена... А тебе - кранты. Совсем дело дрянь..."
      8. БРЮКИ БИЛЛИ
      Билли проснулся, сильно вздрогнув, тяжело дыша. Приложил ладонь ко рту. Хейди мирно спала рядом с ним, плотно укрывшись покрывалом. Весенний ветер шумел за окном в кронах молодой листвы.
      Халлек бросил испуганный взгляд на спальню, чтобы убедиться, что Майкл Хаустон или его версия в виде скелета не присутствует в комнате. Нет, это была его обычная спальня, где ему знаком каждый уголок. Кошмар начал размываться в памяти... и все же какая-то его остаточная часть заставила Билли придвинуться ближе к Хейди. Прикасаться к ней он не стал - она спала всегда очень чутко, - зато оказался в зоне ее тепла и стащил на себя небольшую часть ее покрывала.
      Всего лишь сон.
      "Худеющий", упрямо повторил в сознании голос.
      Потом он снова уснул.
      Утром после кошмарного сна весы в ванной показали 215, и Халлек ощутил надежду. Только два фунта. Кокаин или нет, но Хаустон оказался прав: процесс начал замедляться. Посвистывая, он спустился вниз и съел яичницу из трех яиц и полдюжины сосисок из гирлянды.
      По пути к станции электрички он смутно припомнил ночной кошмар. Но, скорее, это было не воспоминанием, а странным чувством, "дежа вю". Проезжая мимо "Выше голову!", салона, зажатого между "Отличным мясом" Фрэнка и магазином "Игрушки-радость", выглянул в окно машины и в какой-то миг ожидал увидеть несколько шатающихся, спотыкающихся скелетов, словно каким-то образом благополучный Фэйрвью превратился в Биафру. Но люди на улице выглядели прекрасно, просто превосходно. Ярд Стивенс во плоти помахал ему рукой, и Халлек жестом ответил на приветствие. Подумал: "Твой метаболизм предупреждает тебя - бросай курить, Ярд". Мысль вызвала легкую улыбку. К тому времени, как электричка прибыла на Большую Центральную, последние фрагменты страшного сна были забыты.
      Успокоившись на счет потери веса, Халлек в следующие четыре дня на весы не становился вовсе и даже особенно их не вспоминал. И вдруг он чуть не угодил в постыдную ситуацию во время очередного судебного разбирательства перед лицом судьи Хилмера Бойтона, у которого юмора было не больше, чем у сухопутной черепахи. Ситуация получилась дурацкая - такие видишь в плохих снах в старшем школьном возрасте.
      Халлек поднялся, чтобы заявить протест, и вдруг его брюки поползли вниз.
      Собственно, он даже не встал, а только начал подниматься, когда обнаружил, что штаны стали соскальзывать с бедер, ягодиц прямо к коленям. Он торопливо сел на место. А наступил как раз тот момент, когда его протест был бы весьма объективен, и тот факт, что он вдруг сел на место, вызвал некоторое недоумение. Щеки его залила краска стыда.
      - Это ваше возражение, мистер Халлек, или газовая атака?
      Правда, только немногие из присутствующих слегка засмеялись.
      - Ничего, ваша честь, - пробормотал Халлек. - Я... я передумал.
      Бойтон хмыкнул. Процесс продолжался, а Халлека прошиб пот: он не представлял, как ему теперь подняться.
      Десять минут спустя судья объявил перерыв. Халлек остался сидеть на своем месте, делая вид, что изучает бумаги. Когда комната почти опустела, он поднялся, держа руки в карманах брюк, надеясь, что выглядит достаточно естественно. Разумеется, он просто-напросто поддерживал штаны от сползания вниз.
      Запершись в туалете, Билли снял пиджак, повесил его на крюк и осмотрел брюки. Потом снял пояс, и штаны с застегнутой молнией сползли к ступням, только звякнула мелочь в кармане. Он присел на унитаз, поднял перед собой ремень и осмотрел его, как древний свиток. Линда подарила его два года назад в День Отца, теперь он рассматривал его, ощущая, как учащенно от страха забилось сердце.
      Дочь купила ему ремень, который оказался немного маловат. Халлек вспомнил, как подумал о простительном оптимизме Линды. Во всяком случае, он застегивал его на вторую дырочку, и это было в самый раз. Только потом, когда бросил курить, стало трудновато его застегивать, даже используя первую дырочку.
      После того, как бросил курить... но до того, как сбил цыганку.
      Теперь в ремне использовались другие дырки - за четвертой - пятая и, наконец, шестая.
      С растущим страхом Халлек осматривал ремень, который куда более лаконично и правдиво все рассказал, чем это сделал доктор Майкл Хаустон. Потеря веса продолжалась, возрос темп, а вовсе не затормозился. Вот и дошел до последней дырки в ремне фирмы "Ник", который всего пару месяцев назад решил тихо-мирно спрятать и купить другой - подлиннее. Теперь нужная была седьмая дырка, а ее не было.
      Посмотрел на часы: пора было возвращаться в зал. Но кое-что стало куда важнее, нежели проблема судьи Бойтона, - оспаривать или нет какое-то завещание.
      Халлек прислушался. В мужском туалете больше никого не было. Приподняв штаны и придерживая их, он вышел из кабины. Остановившись перед зеркалом, он позволил им вновь свалиться. Задрал рубашку, чтобы лучше осмотреть живот.
      Невольно ахнул, и тут же горло сдавил спазм, - только и всего, но вполне достаточно. Брюхо исчезло. Был нормальный живот. Штаны лежали на полу, рубашка задрана из-под расстегнутого жилета - поза комичная, но факты были на лицо. Реальные факты, как обычно, можно истолковывать и обсуждать - в юридических делах к этому быстро привыкаешь, - но сравнение, которое пришло в голову, было неопровержимым. Он выглядел, как юнец, напяливший на себя одежды отца. Халлек стоял перед зеркалом напротив ряда умывальных раковин и истерично думал: "Маскарад! Детская игра. Осталось только усики себе подрисовать".
      В глотке рождался хохот от зрелища упавших порток, из которых торчали его волосатые ноги в черных нейлоновых носках. В этот момент он внезапно и просто поверил... во все. Цыган проклял его, и никакое это не раковое заболевание. Рак был бы куда милосерднее и быстрее. Здесь нечто иное, и познание этого только начиналось.
      Голос кондуктора закричал в его голове: "Следующая станция - "Пропажа аппетита на нервной почве!" "Анорексия невроза"! Приготовьтесь к выходу заранее!"
      Хохот, похожий на вопль, или вопль, похожий на хохот, рвался наружу. Да какая разница?!
      Кому сказать такое? Хейди? Она сочтет меня сумасшедшим.
      Но Халлек никогда еще не чувствовал себя более в здравом рассудке, чем теперь.
      Хлопнула наружная дверь туалета.
      Халлек спрятался в ближайшей кабине и испуганно закрылся на задвижку.
      - Билли? - Голос Джона Паркера, его ассистента.
      - Я здесь.
      - Бойтон сейчас выйдет. С тобой все в порядке?
      - Нормально, - ответил он. Глаза его были закрыты.
      - У тебя что, - запор? С желудком не того?
      - Да, что-то прихватило малость.
      - Мне надо срочно пакет отправить. Скоро вернусь.
      - О'кей.
      Паркер вышел. Халлек снова уставился на ремень. Он не мог идти на судебное заседание к Бойтону, поддерживая штаны руками через карманы пиджака. Что же делать?
      Вспомнил вдруг про свой швейцарский солдатский нож - добрая старая армейская штука, которую он всегда выкладывал из кармана, становясь на весы в одежде. Так было в далекие добрые деньки до того, как цыгане прибыли в Фэйрвью.
      И какого хрена вы приперлись? Ну почему не отправились в Уэстпорт или в Стрэтфорд?
      Он раскрыл нож и торопливо провертел седьмую дырку в ремне. Дыра получилась рваной и уродливой, но временно годилась. Халлек подтянул штаны, продел и застегнул ремень, привел себя в порядок, надел пиджак и покинул туалет. Впервые обратил внимание на то, как развеваются штанины вокруг его ног - его тонких ног. А другие не замечали этого? - подумал он с новой волной стыда. Видели, как скверно на мне сидят шмотки? Или делали вид, что не замечают? Обсуждали...
      Плеснул на лицо воды из крана и вышел из туалета.
      Когда он входил в зал заседаний суда, Бойтон как раз появился в шелестящей черной тоге судьи. Сердито посмотрел на Билли, который сделал руками извиняющийся жест. Лицо Бойтона осталось непроницаемым: извинения не приняты. И снова пошло нудное заседание. Кое-как Билли закруглил этот рабочий день.
      Он стоял на весах в ту ночь, дождавшись, когда заснут Хейди и Линда. Смотрел на шкалу, не веря глазам своим. Долго смотрел.
      195.
      9. 188
      На следующий день Халлек поехал и купил себе одежду. Выбирал лихорадочно, словно новые одеяния, которые будут ему в пору, все решат. Купил и новый пояс "Ник", покороче размером. Он обратил внимание на то, что знакомые перестали поздравлять его с потерей веса. С какого момента это началось?
      Надел обновки, отправился на работу, вернулся домой. Слишком много выпил, съел дополнительную порцию за ужином, хотя и не испытывал большого желания. Еда тяжелым грузом легла в желудок. Миновала неделя, и новые одежды перестали выглядеть элегантно - они стали висеть на нем мешковато.
      Он подошел к ванной. Сердце тяжело билось в груди, даже в глазах отдавалось. Болела голова. Потом он обнаружит, что до крови прикусил нижнюю губу. Образ весов в мыслях вызывал детский страх: они стали гоблином, домовым в его жизни. Минуты три стоял он возле них, кусая нижнюю губу, не замечая боли и солоноватого вкуса крови. Был вечер. Внизу Линда смотрела по телевидению "Компанию Трех", Хейди на "Коммодоре" в кабинете Халлека проверяла домашние расходы за неделю.
      Собравшись с духом, словно перед прыжком в холодную воду, он ступил на весы.
      188.
      Спазм схватил живот изнутри, показалось, что рвоты не избежать. Он мрачно сделал усилие, чтобы удержать свой ужин на месте, - питание было ему необходимо, - горячие здоровые калории.
      Тошнота прошла. Снова посмотрел на шкалу внизу, тупо вспомнив слова Хейди: "Они врут не в сторону плюса, а в сторону минуса". Вспомнил слова Майкла Хаустона, который сказал, что при 217 он все равно на 30 фунтов тяжелее нормы. "Но не теперь, Майкл", подумалось устало. "Теперь я... я - Худеющий".
      Он сошел с весов, неожиданно ощутив некоторое облегчение. Наверно, такое облегчение испытывает приговоренный к высшей мере, когда без двух минут двенадцать являются надзиратель и священник, и звонка от губернатора ждать бессмысленно. Оставались еще какие-то мелкие формальности, но конец наступил. И все это было реальностью. Если обсуждать такое с окружающими, они подумают, что он либо шутит, либо спятил, - в цыганские проклятия больше никто не верил. А может быть, и никогда не верил: они были деклассированы в мире, который наблюдал, как сотни морских пехотинцев вернулись домой из Ливана в гробах; в мире, который следил за тем, как заключенные из Ирландской Освободительной Армии довели себя голодовкой до смерти. Мир был свидетелем и других подобных чудес, которые оказались вполне реальны. Он убил жену старого цыгана с разлагающимся носом, а его партнер по гольфу, любитель полапать чужих жен, судья Кэри Россингтон взял да и отпустил его, только по плечу похлопал. И тогда старый цыган решил свершить собственное правосудие над жирным юристом из Фэйрвью, которого впервые жена решила обслужить рукоблудием в процессе управления автомашиной. Правосудие, которое было бы по вкусу человеку вроде его прежнего приятеля Джинелли.
      Халлек выключил в ванной свет и вышел, думая о приговоренных, направляющихся к месту казни. "Глаза не надо завязывать, отец... у кого-нибудь есть сигаретка?" Он слабо улыбнулся.
      Хейди сидела за его письменным столом: слева квитанции и счета, перед ней мерцающий зеленый экран, чековая книжка - на клавиатуре, словно музыкальные ноты. Обычная картина, повторяющаяся в первую неделю каждого месяца. Однако она не выписывала чеков, и пальцы ее не бегали по клавишам: просто сидела с сигаретой в руке. Когда обернулась к нему, Билли увидел в ее глазах столько грусти, что у него сердце сжалось.
      Вновь вспомнил об избирательном восприятии, забавном свойстве разума не замечать того, чего не хочется видеть... вроде того, как затягивал пояс на несоразмерных брюках вокруг уменьшающейся талии, или не замечал темных кругов под глазами супруги, этого отчаянного вопроса в ее глазах.
      - Да, я продолжаю терять вес, - сказал он.
      - О, Билли... - Она судорожно вздохнула. Однако выглядела теперь даже получше, и Халлек предположил, что Хейди просто довольна тем, что разговор пошел в открытую. До того они не осмеливались затевать разговор на эту тему. Точно так же в его конторе никто не осмелился говорить: "Твои шмотки начинают походить на продукцию Омара, шьющего палатки, Билли-бой... У тебя ничего там не растет злокачественного? Рачком тебя никто не наградил случайно, Билли? А может, внутри у тебя растет этакая черная фиговина, что все твои соки пожирает подчистую?" О, нет, подобной гадости никто никогда не скажет - предпочтут, чтобы сам все обнаружил. Однажды на суде начинаешь терять штаны, когда встанешь, и в лучших традициях Перри Мейсона говоришь: "Я протестую, ваша честь!" - и никто ничего тебе не скажет, сделают вид, что не заметили.
      - Да, - сказал он и делано хохотнул.
      - Сколько?
      - Весы в ванной показывают сто восемьдесят восемь.
      - О, Господи!
      Он кивнул в сторону ее сигареты.
      - Можно я тоже одну выкурю?
      - Да, если хочешь, Билли. Ты об этом не говори ничего Линде. Ни слова.
      - А в этом и нужды нет, - сказал он, закуривая. От первой затяжки голова слегка пошла кругом. Нормально. Даже приятно. Лучше, чем тупой страх, сопровождавший окончание "избирательного восприятия". - Она и так знает, что я теряю в весе непрерывно. По ее глазам увидел. Просто до сегодняшнего вечера я толком сам не знал, что вижу.
      - Надо опять к Хаустону обратиться, - сказала она. На лице - выражение сильного испуга, крайней тревоги, в глазах больше не было сомнения и печали. - Метаболическая серия...
      - А знаешь, что, Хейди, - начал он и остановился.
      - Что? - спросила она. - Что, Билли?
      Чуть было не сорвалось с языка. Чуть было не выложил ей все. Что-то остановило его, и в последствии он так и не смог понять - что же именно... разве что на какой-то миг, сидя сбоку у своего письменного стола, в то время, как их дочь в другой комнате смотрела телевизор. Он ощутил лютую ненависть к Хейди.
      Воспоминание о том, что происходило за минуту до того, как старуха вышла в поток автомобильного движения, ярко вспыхнуло в сознании. Хейди сидела рядом вплотную к нему, левой рукой обняла его за плечи, а правой - прежде, чем он сообразил, что происходит, - расстегнула ему молнию на брюках. Почувствовал, как ее опытные пальцы легко просунулись внутрь через трусы.
      Подростком Билли Халлек иногда злоупотреблял (со вспотевшими ладонями и остановившимся взглядом) тем, что его приятели называли "дрочильные книжки". В этих "дрочильных книжках" попадались как раз такие картинки - "классная баба" держит в пальцах член мужика. В общем-то, ерунда - "мокрые сны". Да только вот в тот момент Хейди ухватила его член. И начала дрочить, черт бы ее подрал. Тогда он бросил на нее удивленный взгляд, а она ответила этакой шаловливой улыбкой.
      - Хейди, ты что...
      - Ш-ш-ш... Не говори ни слова.
      Что на нее нашло? Никогда прежде таких вещей не делала, и Халлек готов был поклясться, что подобное ей и в голову никогда не приходило. Но тут вдруг затеяла, а старая цыганка выскочила перед носом.
      "О! Да скажи ты правду! Уж коли наступает прозрение, не лучше ли быть откровенным во всем с самим собой? Не ври себе - для вранья времени не остается. Только факты!"
      Ну, хорошо. Пусть будут только факты. Неожиданная выходка Хейди потрясающе возбудила его, возможно, именно потому, что была столь неожиданной. Он потянулся к ней правой рукой, а она задрала спереди юбку, обнаружив самые заурядные желтые нейлоновые трусики. Они его никогда не возбуждали прежде, а теперь... еще как! Или сам ее жест, когда задирала юбку? Кстати, и этого она прежде не делала так. Факт состоял также в том, что процентов восемьдесят пять его внимания было отвлечено от управления автомобилем, хотя такая ситуация в девяти из десятка параллельных миров разрешилась бы благополучно. В течение рабочей недели улицы Фэйрвью бывали не просто спокойными, а сонными. Впрочем, что об этом толковать? Он не был в девяти из десяти параллельных миров, а находился именно в том, единственном. _Ф_а_к_т_ состоял в том, что старая цыганка _н_е в_ы_с_к_о_ч_и_л_а_ между "субару" и "файрбердом": она _в_ы_ш_л_а_ между двумя машинами, держа авоську с покупками в старческой узловатой руке. Такие сетчатые сумки обычно берут с собой англичанки, когда совершают прогулку по центру городка с его магазинами. Халлек запомнил, что в авоське у старухи была коробка стирального порошка "Дуз". Верно, что по сторонам она не глядела, но _ф_а_к_т_ состоял в том, что он оказался на грани взрывного оргазма. Все его сознание, за исключением крохотной его доли, было переключено на область ниже пояса, где руки Хейди двигались взад и вперед неторопливыми сладостными движениями, то сжимая, то ослабляя хватку пальцев. Его реакция была безнадежно замедленна, все оказалось безнадежно поздно, а рука Хейди придушила оргазм, когда его затрясло от наслаждения в течение каких-то секунд, которые стали неизбежными и, в итоге, страшными.
      Таковы были _ф_а_к_т_ы_. Но - минуточку, друзья и соседи! Ведь были и еще два факта, не так ли? Первый: если бы Хейди не выбрала именно тот день для своего эротического эксперимента, Халлек без труда овладел бы ситуацией в качестве водителя автотранспортного средства. "Олдс" остановился бы по меньшей мере футах в пяти от цыганки, остановился бы - пусть с визгом тормозов, из-за которого вздрогнули бы все матери, катившие коляски с младенцами вдоль тротуаров. Возможно, он заорал бы из окна: "Смотри, куда идешь!" - а старуха посмотрела бы на него со страхом и отсутствием какого-либо понимания. Он и Хейди проследили бы, как она торопливо ковыляет через улицу, и сердца их тоже забились бы от испуга. Может быть, Хейди разозлилась бы от того, что все покупки на заднем сиденье перевернулись вместе с сумкой и рассыпались по полу.
      Но все было бы в порядке. Не было бы слушания в суде и старого цыгана с гнилым носом, поджидающего снаружи, чтобы погладить пальцем по щеке и произнести одно кошмарное слово проклятия. То был первый, побочный, вспомогательный факт. Второй последовал из первого: он заключался в том, что причиной всему происшедшему была Хейди - ее ошибка с начала до конца. Он не просил ее сделать то, чем она занялась, не говорил ей: "Послушай! Почему бы тебе не сдрочить мне, пока катим домой, Хейди? Три мили - время есть". Нет. Она сама занялась этим... и, как ни странно, время было мистически точно подгадано.
      Да, ее ошибка, но старый цыган об этом не знал, а Халлек получил проклятье и общую потерю веса в шестьдесят один фунт. И вот теперь она сидит перед ним с темными кругами под глазами, с поблекшей кожей на лице, но ни то, ни другое не убьет ее. О, нет! Ее старый цыган не коснулся.
      Вот так и проскочил мимо тот момент, когда он мог бы сказать ей просто: "Ты знаешь, я верю в то, что теряю вес из-за проклятия". Вместо этого некая примитивная катапульта запустила его сознание грубую вспышку ненависти, эмоциональный булыжник в ее сторону.
      - Слушай... - сказал он.
      - Что, Билли?
      - Пожалуй, верно - схожу опять к Майклу Хаустону, - ответил он совсем не то, что собирался высказать. - Ты, пожалуй, позвони ему, скажи, что я приду для метаболической серии анализов. Какого хрена, в конце-то концов, как говаривал Альберт Эйнштейн?
      - Билли, мой дорогой! - Она протянула обе руки к нему, и он нырнул в ее объятия. Поскольку они принесли ему утешение, он устыдился мимолетной вспышки ненависти, посетившей его мгновение назад... Но в последующие дни, когда Фэйрвью вступил как следует в расцвет весны, готовясь к лету, ненависть стала посещать его чаще, невзирая на все его попытки как-то выбросить ее из головы, хотя бы приостановить, удержать.
      10. 179
      Он записался на серию метаболических анализов через Хаустона, который разговаривал менее оптимистично, узнав, что неуклонная потеря веса Халлека продолжается и что он сбросил с прошлого месяца еще двадцать девять фунтов.
      - Какое-то вполне нормальное объяснение этому есть, - сказал Хаустон, перезвонив спустя три часа Халлеку. Он сообщил ему о дате и времени приема в клинике. Халлеку его фраза сказала о том, что "вполне нормальное объяснение" стало темной лошадкой.
      - Ага, - тихо отозвался Халлек, глядя вниз, туда, где прежде был его живот. Никогда бы не поверил, что такое выдающееся брюхо может полностью исчезнуть. Из-за него кончиков туфель было не видать, приходилось нагибаться, чтобы посмотреть - не нужно ли почистить обувь. Не поверил бы в такое, когда после изрядной выпивки приходилось подниматься по лестнице, угрюмо сжимая портфель в руке, обливаясь потом и раздумывая - уж не нынче ли ночью грянет сердечный приступ с его парализующей болью в левой части груди. Но это было правдой: брюхо исчезло. Каким-то зловещим образом это брюхо представлялось ему теперь другом.
      - Ты думаешь, что нормальное объяснение все же есть? Какое? - спросил он Хаустона.
      - Вот те ребята тебе и скажут, в чем оно состоит, - ответил Хаустон. - Будем надеяться.
      Визит был назначен в клинику Хенри Глассмана, небольшое учреждение в Нью-Джерси. Билли предстояло провести там трое суток. Ориентировочная стоимость пребывания там и анализов была такова, что Халлек невольно порадовался: страховка все покроет.
      - Ладно. Пошли мне открытку с пожеланием доброго здоровья, - вяло сказал Халлек и положил трубку.
      Прием был назначен на 12 мая, то есть через неделю. В оставшиеся дни Билли наблюдал, как продолжается его физическая эрозия, всеми силами пытался сдерживать внутреннюю панику, побеждал собственную слабость и вообще, держался как настоящий мужчина.
      - Папа, ты что-то уж очень сильно теряешь в весе, - сказала с тревогой Линда как-то за ужином. Халлек хмуро положил себе три куска жареной свинины в яблочном соусе, благополучно разделался с ними, потом пару порций поджаристого картофеля с соусом. - Если ты на диете, то лучше бросить ее.
      - Разве это похоже на диету? - сказал Халлек, указав вилкой, с которой капал соус, на свою тарелку.
      Говорил он спокойно, но лицо Линды вдруг исказилось, она вышла из-за стола, всхлипывая, и удалилась.
      Халлек бесстрастно посмотрел на жену, она ответила таким же бесстрастным взглядом.
      "Вот так наступает конец света", подумал он. "Не с громом и молнией, а через похудание".
      - Я поговорю с ней, - сказал он, поднимаясь.
      - Если ты с таким видом, как у тебя сейчас, пойдешь к ней, еще больше напугаешь девочку, - сказала Хейди, и в этот момент он вновь ощутил мимолетно сверкнувшую, как металл, вспышку ненависти.
      186. 183. 181. 180. Словно некто использовал на нем чудовищный ластик, стирая его на нет фунт за фунтом. Когда в последний раз он весил 180? В колледже? Нет... скорее всего, когда был старшеклассником.
      За тот же период до 12 мая в одну из бессонных ночей он вспомнил книжку о вудуизме, которую когда-то читал. Объяснение этому колдовству давалось такое: оно действует, потому что жертва считает, что вудуизм действует. Ничего сверхъестественного - просто сила внушения.
      "Может быть", - подумал Халлек, - "Хаустон был прав, и я просто внушил себе, что я худею... поскольку тот старый цыган хотел, чтобы я так думал. Только теперь не могу уже остановиться. Я бы, наверно, миллион долларов заработал, написав ответ на книгу Нормана Винсента Пила. Назвал бы так: "Сила негативного мышления".
      Однако разум подсказал, что вся эта старая идея о силе внушения - просто-напросто мусор. "Все, что сказал старик, - одно лишь слово: "Худеющий". Он не провозгласил: "Могуществом, коим наделен я, проклинаю тебя, и да утратишь ты от шести до девяти фунтов в неделю веса твоего, пока не подохнешь". Не произносил заклинаний "Ини-мииичили-бини", скоро тебе понадобится новый пояс "Ник".
      Если все дело в психологии, в силе внушения, то вопрос о том, что ему предпринять, не снимается. Как ему бороться с этой напастью? Нет ли способа внушить себе, что он снова становится толстым? Пойти к гипнотизеру, к психиатру и объяснить ему, в чем проблема? Гипнотизер внушит ему как следует, что проклятье старого цыгана больше не действует. Может, и сработает?
      Скорее всего - нет.
      Вечером за два дня до отправления в клинику Глассмана он стоял на весах и смотрел на шкалу. 179. И вдруг то, что, видимо, давно бродило в подсознании, выплыло наружу: ему надо потолковать на эту тому с судьей Кэри Россингтоном.
      Россингтон обычно по пьянке становился нахальным бабником, зато в трезвом виде был человеком славным и способным понять другого. К тому же он не был болтуном и умел хранить чужие тайны. В то же время Халлек допускал, что по пьянке Россингтон мог и проболтаться, если крепко поддаст. Он может и ляпнуть что-то по поводу параноидальных идей Билли Халлека насчет цыган и проклятий. Однако Билли полагал, что Россингтон дважды подумает, прежде чем рассказать такое. В общем-то ничего незаконного не произошло на суде: случай был азбучный, типично муниципальный, но уж если придираться и быть дотошным, следовало признать, что свидетелей не пригласили, все было решено со слов обвиняемого. И хотя судья Россингтон был умен и опытен, в принципе, к таким мелочам можно было придраться.
      Полиция не провела и не представила анализа на алкоголь. Россингтон со своего судейского места не потребовал этого, проигнорировал основополагающий пункт процесса по делу о наезде. Он обязан был провести и еще кое-какие расследования по делу, но не провел.
      Нет, Халлек был вполне уверен, что вся эта история огласки не получит, разве что лет через пяток, когда все быльем порастет. Думать нужно было о текущем времени, о текущем годе. Если все так продолжиться, уже летом он будет выглядеть как жертва фашистских концлагерей.
      Он быстро оделся, спустился вниз и извлек из шкафа легкий пиджак.
      - Ты куда? - спросила его Хейди с кухни.
      - Я ненадолго. Скоро вернусь.
      Леда Россингтон открыла дверь и посмотрела на Халлека так, словно увидела его впервые. Она стояла перед ним при свете лампы: аристократическое лицо, черные волосы туго уложены на затылке, зеленое платье от Диора, простое, но элегантное, - тысячи за полторы.
      От ее взгляда он ощутил смущение и неловкость. "Неужто я так похудел, что она меня не узнает?" Но даже в своей новой паранойе этому он поверить не мог. Конечно, лицо его похудело, появились новые морщинки у рта, бледные мешки под глазами от бессонных ночей, но все равно, лицо его оставалось прежним, узнаваемым лицом Билли Халлека. За ее спиной стояла массивная лампа из кованого железа - имитация уличного фонаря в Нью-Йорке 80-х годов прошлого века стоимостью в 687 долларов. Свет ее был достаточен, чтобы осветить фигуру Халлека в дверях. Вряд ли потеря веса сделала его совсем не узнаваемым.
      - Леда, это я, Билли. Билли Халлек.
      - Разумеется. Привет, Билли. - Ее рука в нерешительности пощипывала бусы на шее. Он заметил, что для пятидесяти девяти лет она, конечно, моложава, благодаря операциям подтягивания кожи. Но шея ее выглядела уже по-старчески дряблой.
      "Кажется, она пьяная. Или..." Он подумал о Хаустоне, вдыхающем носом белый порошок. "Наркотики? Леда Россингтон? Трудно в это поверить". И тут же другая мысль: "Она испугана. Она в отчаянии. Что же такое могло случиться? Не связано ли это каким-то образом с тем, что происходит со мной?"
      Дурацкая идея... Тем не менее ему вдруг срочно захотелось выяснить, почему у Леды Россингтон так плотно сжаты губы, почему у нее под глазами такие же мешки, как у него, почему пальцы ее, перебиравшие бусы на шее, дрожали?
      Билли и Леда Россингтон молча смотрели друг на друга, а потом заговорили почти одновременно.
      - Леда, Кэри у себя?
      - Кэри дома нет... Он...
      Она смолкла, а он жестом предложил ей продолжать.
      - Его вызвали в Миннесоту. У него серьезно заболела сестра.
      - Это любопытно, - сказал Халлек. - Тем более, что никакой сестры у него нет.
      Она улыбнулась. Улыбка воспитанной дамы, предназначенная тем, кто позволил себе невольную бестактность. Получилась, однако, не улыбка, а нечто мало на нее похожее: Леда только растянула губы.
      - Я сказала "сестра"? О, мы тут все так переволновались. Это брат, его брат.
      - Леда, Кэри - единственный сын у своих родителей, - тихо сказал Халлек. - Наши семейные вопросы и происхождение мы с ним обсудили за рюмкой в салоне Хастура. Года четыре назад. Вскоре после этого Хастур сгорел дотла. Сейчас на том месте магазин "Король в желтом". Моя дочка там джинсы покупает.
      Он и сам не знал, зачем излагал подобные детали. Подспудно думалось, что такой разговор позволит ей держаться попроще. И вдруг при тусклом свете фонаря увидел, как блеснула слеза на ее щеке, покатившись к уголку рта. Слезы блестели под ее глазами. Пока он говорил, она быстро пару раз моргнула, и по другой щеке покатилась еще одна слеза.
      - Уходи, - сказала она. - Уходи, Билли, хорошо? Не задавай вопросов. Я на них отвечать не буду.
      Халлек приметил в ее глазах за пеленой слез решимость. Она твердо решила не говорить, где находится Кэри. Под влиянием неожиданного импульса, который он и впоследствии не мог объяснить, он расстегнул молнию своей куртки и распахнул ее. Услышал, как она ахнула от неожиданности.
      - Посмотри на меня, Леда, - сказал он. - Я потерял семьдесят фунтов веса. Ты слышишь? Семьдесят фунтов!
      - Какое это имеет отношение ко мне? - хрипло произнесла она. Лицо ее заметно побледнело, отчего румяна на щеках обрели клоунскую контрастность. Глаза смотрели со страхом, зубы слегка обнажились, словно она готова была зарычать.
      - К тебе это не имеет никакого отношения, но с Кэри я хотел бы потолковать. - Халлек перешагнул порог, держа куртку распахнутой. "Очень хотел бы", подумал он. "Если прежде сомневался, то теперь уверен в этом".
      - Прошу тебя, Леда, скажи мне где он. Он здесь?
      Она ответила вопросом на вопрос. У него буквально перехватило дыхание, и он оперся о косяк двери.
      - Это цыгане, Билли?
      Он перевел дыхание с легким стоном.
      - Так где он, Леда?
      - Сначала ответь на мой вопрос - это цыгане?
      Теперь, когда Халлек получил возможность все высказать в открытую, он обнаружил, что ему это дается с большим трудом. Он сглотнул и кивнул головой.
      - Да. Я так думаю. Проклятье. Что-то вроде проклятья. - Он сделал паузу. - Нет, не что-то вроде. К чему увиливать? Я считаю, что цыган наложил на меня проклятье.
      Билли ожидал услышать издевательский хохот - такую реакцию он не раз видел в своих снах и фантазиях. Но она вдруг поникла, склонив голову. Весь ее облик олицетворял обреченность и печаль. Несмотря на собственные страх и отчаяние, Халлек испытал к ней сочувствие, увидев воочию ее страх и растерянность. Он шагнул к ней и мягко коснулся ее руки. Когда она подняла к нему лицо, он вздрогнул, увидев на нем выражение откровенной ненависти, даже шагнул прочь, часто заморгав, прислонился к косяку двери. Выражение ее лица было олицетворением той внезапной вспышки ненависти, которую Билли мимолетно испытывал как-то вечером к Хейди. Теперь это чувство было явно направлено на него, и ему стало страшно.
      - Все из-за тебя, - прошептала она. - Ты виноват во всем! Какого черта ты сбил эту старую манду? Ты, ты виноват!
      Он не в силах был произнести ни звука и просто смотрел на нее, широко раскрыв глаза. "Старая манда?" В голове был сумбур. "Неужели я не ослышался? Кто бы мог поверить, что Леда Россингтон способна вслух сказать хоть одно неприличное слово?" Вторая мысль была: "Все не так, Леда. Хейди виновна, а не я. Она это классно сделала. Я просто обалдел".
      Ее лицо сменило выражение: теперь она смотрела на Халлека вежливо и бесстрастно.
      - Входи, - сказала она.
      Леда принесла ему мартини с джином, которого он попросил, - в большом бокале. На миниатюрный позолоченный меч были нанизаны две оливки и две маринованных луковки. Мартини оказался крепковатым, против чего Халлек отнюдь не возражал, хотя и отдавал себе отчет в том, что с выпивкой ему следует отныне быть осторожным, если не хочет упиться в чужом доме. Опыт последних трех недель показал, что с потерей веса стала утрачиваться его способность держаться молодцом, когда перебирал лишнего.
      Тем не менее он сделал приличный глоток и благодарно закрыл глаза, когда алкоголь теплом разлился в животе. "Чудесно", подумал он. "И высококалорийно".
      - Он в Миннесоте, - бесстрастно сказала Леда, усаживаясь в кресло тоже с бокалом мартини в руке. Ее бокал был еще больше, чем у Билли. - Но он вовсе не с визитом к родственникам. Кэри - в клинике Мэйо.
      - Мэйо...
      - Он убежден, что у него рак, - продолжала она. - Майкл Хаустон у него ничего не обнаружил. Ничего не обнаружил и дерматолог, к которому он обратился в городе. Но он все равно уверен, что у него рак. Ты знаешь, сначала он решил, что у него лишай, думал, что подцепил у кого-то.
      Билли опустил голову и уставился в пол, испытывая крайнее смущение. Но в этом не было нужды: Леда смотрела поверх его плеча, в стену. Часто, по-птичьи, отпивала, и в ее бокале заметно убывало.
      - Я смеялась над ним, когда он впервые мне такое сказал. Смеялась и говорила: "Кэри, если ты это называешь лишаями, тогда ты знаешь о венерических заболеваниях меньше, чем я о термодинамике". Мне не следовало насмехаться, но это было хоть каким-то способом развеять его мрачное настроение. Его тревогу? Нет, скорее страх. Майкл Хаустон дал ему какой-то крем, который не подействовал, и дерматолог дал какие-то мази, которые тоже не помогали. Ему делали уколы, и все бесполезно. И тогда я вспомнила старого цыгана с разлагающимся носом, как он во время уик-энда после того суда протиснулся из толпы на блошином рынке в Рейнтри, Билли. Он подошел и коснулся его. Да, он приложил руку к лицу Кэри и что-то сказал ему. Я тогда спросила Кэри и еще раз потом, когда это начало разрастаться, но он мне ничего не говорил, только головой качал.
      Халлек отпил второй глоток в тот момент, когда Леда поставила на столик свой пустой бокал.
      - Рак кожи, - сказала она. - Он был убежден в этом, поскольку он излечим в девяноста процентах случаев. Я знаю, как его мысли работают. Глупо было бы не знать, прожив с ним двадцать пять лет, наблюдая, как он усаживается в кресло судьи и решает проблемы недвижимости, потом выпивает, потом решает проблемы недвижимости, потом лапает чужих жен, решает проблемы с недвижимостью... Ладно. Сижу и думаю, какую речь произнесу на его похоронах. Что-нибудь такое: "Он скупил много земли в Коннектикуте, где теперь построены супермаркеты, он полапал множество бюстгальтеров, выпил множество коктейлей и оставил меня богатой вдовой. С ним я провела лучшие годы моей жизни, приобрела шмоток больше, чем было в моей жизни оргазмов". Давайте уйдем отсюда, завалимся в какой-нибудь приличный кабак, потанцуем. А потом кто-нибудь, возможно, так надерется, что забудет, что я трижды делала подтяжку кожи - дважды в Мехико-Сити и разок в Германии, и стащит с меня бюстгальтер. Тьфу ты, черт. Что я тебе несу такое? Мужчины вроде тебя интересуются только своей работой и футболом.
      Она снова заплакала. Билли теперь понял, что бокал, который она только что осушила, далеко не первый за этот вечер. Он смущенно заворочался в кресле и отпил из своего бокала. В желудке опять стало тепло.
      - Он уверен, что это рак кожи, потому что не способен поверить в такую старомодную чушь, как цыганское проклятье. Но я видела по его глазам, Билли, особенно в последний месяц... в них таилось, особенно по вечерам - понимание... до него что-то дошло. Я думаю, потому он и уехал, что я разглядела это в его глазах. Налить еще?
      Билли покачал головой и проследил, как она подошла к бару и налила себе еще мартини, увидел, что она делала элементарный коктейль с джином, запах которого уловил на расстоянии.
      Что же произошло с Кэри Россингтоном? В чем там дело? Часть его разума не желала знать ответа на этот вопрос. Хаустон явно не провел параллели, не увидел связи между тем, что происходит с Билли и с Россингтоном. Да и с чего бы, собственно? Хаустон ничего не знал о цыганах. Кроме того, Хаустон регулярно бомбардировал свой рассудок белыми торпедами.
      Леда вернулась с бокалом и села в кресло.
      - Если он позвонит и скажет, что возвращается, - спокойно заговорила она, - я поеду на нашу виллу в Каптиве. Там дикая жара в это время года, но джина у меня хватит. Я жару не замечаю, а с ним оказаться наедине - выше моих сил. Все еще люблю его, это факт. По-своему люблю. Но выносить этого больше не могу. Представить себе, что он лежит в соседней кровати... подумать, что он... он может дотронуться до меня... - Она поежилась и немного расплескала содержимое бокала. Потом разом выпила и откровенно, не стесняясь, рыгнула.
      - Леда, так что же с ним конкретно? Что случилось?
      - Случилось? Случилось? Билли, дорогой, а я думала, что сказала тебе. Или, может, ты сам как-то узнал.
      Билли покачал головой. Он начал верить в то, что вообще ни о чем не подозревает.
      - На нем чешуя растет. Кэри покрывается чешуей.
      Билли разинул рот.
      Леда коротко хохотнула невеселым смешком и слегка покачала головой.
      - Нет, не совсем так. Его кожа превращается в чешую. Он демонстрирует обратную эволюцию. Чудо-юдо. Превращается не то в рыбу, не то в рептилию.
      Она внезапно захохотала с визгом, от которого у Халлека мурашки побежали по спине. "Она близка к безумию", подумал он, и от этого стало еще страшнее. "Я думаю, она уедет а Каптиву в любом случае. Ей нужно убраться из Фэйрвью, если хочет сохранить рассудок".
      Линда прикрыла рот ладонями и извинилась. Билли не смог ничего сказать, только кивнул и встал, чтобы налить себе еще.
      Теперь, когда он не смотрел на нее, ей стало легче говорить, а Билли умышленно задержался возле бара.
      11.ВЕСЫ ПРАВОСУДИЯ
      Кэри был вне себя от ярости, когда старый цыган потрогал его по лицу. Он поехал, чтобы повидаться с шефом полиции Рейнтри Алленом Чокером на следующий день после суда. Чокер был партнером по покеру и человеком понимающим.
      Он сказал Кэри, что цыгане прибыли в Рейнтри прямо из Фэйрвью. Чокер ожидал, что они уедут вскоре сами по себе. И так уж пять дней тут болтались, обычно три дня для них - нормальный срок. Как раз достаточно, чтобы все заинтересованные подростки городка узнали свою судьбу, а безнадежно импотентные мужчины и климактерические женщины под покровом темноты пробрались в их табор, чтобы получить снадобья и мази. Через три дня интерес городка к цыганам сходил на нет. Чокер решил, что они просто дожидаются воскресной барахолки - "блошиного рынка". Это было ежегодным мероприятием в Рейнтри, на которое стекались жители четырех близлежащих городков. Аллен Чокер сказал Кэри, что решил позволить цыганам обработать толпу на "блошином рынке", вместо того, чтобы шпынять их, - это все равно что осиное гнездо разворошить. Но если в понедельник утром не отправятся, придется их вытурить.
      Однако такая мера не понадобилась. Утром в понедельник табор покинул ферму, где располагался, оставив пустые бутылки и банки, черные пятна от костров, на которых готовили еду, и несколько покрывал, настолько завшивевших, что Чокер распорядился прикасаться к ним только длинными шестами.
      В какой-то момент между закатом и рассветом цыгане снялись и покинули Рейнтри. Чокер сказал своему партнеру по покеру Кэри Россингтону, что они могли хоть улететь на другую планету, - ему наплевать. Главное - избавились.
      В воскресенье после полудня старый цыган прикоснулся к лицу Кэри. Ночью они уехали. В понедельник утром Кэри зашел к Чокеру и подал жалобу (ее юридическая основа Леде Россингтон была неизвестна). Во вторник утром начались неприятности. После душа Кэри, спустившись к завтраку в одном халате, сказал: "Посмотри-ка, что это у меня?".
      На коже чуть повыше солнечного сплетения у него оказалось шершавое пятно. Оно было светлее окружающей кожи, которая имела приятный цвет кофе со сливками (гольф, теннис, плаванье и лампы для загара зимой).
      Пятно имело желтоватый оттенок, как у мозолей на пятках. Леда потрогала его и отдернула палец. Пятно было шершавым, как наждак, и странно твердым. "Броня", мелькнуло у нее в голове.
      - Ты не думаешь, что этот чертов цыган меня чем-то заразил? - спросил ее Кэри с беспокойством. - Какая-нибудь инфекция? Парша?
      - Но он же коснулся твоего лица, а не груди, дорогой, - ответила Леда. - Давай-ка быстрей одевайся. У меня бриоши горячие. Надень темно-серый костюм с красным галстуком. Ты - душка моя.
      Два дня спустя вечером он позвал ее в ванную. Так закричал, что она бегом бросилась туда ("Все наши худшие открытия происходят в ванной", подумал Билли). Кэри стоял без рубашки, в руке жужжала электробритва, глаза уставились в зеркало.
      Пятно желтой отвердевшей кожи сильно увеличилось. По форме оно напоминало дерево, крона которого разрослась от груди к низу живота до пупка. Впрочем, и пятном это уже нельзя назвать - скорее, нарост толщиной в восьмушку дюйма. Она увидела на нем трещины, некоторые столь глубокие, что можно было просунуть в них монетку. Выглядело это страшно.
      - Что это? - почти закричал он. - Леда, скажи, что это значит?
      - Я не знаю. - Она постаралась говорить спокойно. - Тебе надо сходить к доктору Хаустону. Прямо завтра, Кэри.
      - Нет. Не завтра, - сказал он, глядя на себя в зеркало, на кору желтоватой плоти. - Завтра, может, и лучше. Но лучше послезавтра. Нет, нет, не завтра.
      - Кэри...
      - Леда, дай мне крем "Нивея".
      Она передала ему баночку с кремом и понаблюдала, как он мажет желтоватый панцирь на животе, прислушалась к шуршащему звуку и почувствовала, что не может этого перенести. Леда вышла из ванной и направилась к себе в комнату. По ее словам, в тот момент она впервые была рада, что у них раздельные кровати, сознательно рада, что он не сможет коснуться ее во сне. Ночью долго не смогла заснуть, прислушиваясь к шуршащим звукам, когда он скреб пальцами по странному наросту.
      А на следующую ночь он сообщил ей, что ему становится лучше. Потом подтвердил, что дело, кажется, пошло на поправку. Но она по глазам видела, что он обманывает, - и даже не столько ее, сколько себя. В экстремальной ситуации Кэри оставался таким же эгоистом, каким был всегда. Впрочем, Леда тут же добавила, что и она стала порядочной эгоисткой за годы жизни с ним. Ей самой нужна была хоть какая-то иллюзия.

К титульной странице
Вперед
Назад