Предсказание понимается в гипотетическом смысле. Если теория действительна, тогда будут действи- тельными также определенные эмпирические законы. Предс- казанный эмпирический закон говорит об отношениях между наблюдаемыми величинами, так что возникает новая воз- можность производить эксперименты и убедиться, что эм- пирический закон соблюдается. Если эмпирический закон подтверждается, то он обеспечивает косвенное подтверж- дение закона, эмпирического или теоретического, являет- ся, конечно, только частным, но никогда не полным и аб- солютным. Но в случае эмпирических законов такое подт- верждение является более непосредственным. Подтвержде- ние теоретического закона происходит косвенным образом, потому что оно имеет место только через подтверждение эмпирических законов, выведенных из теории. Самое важ- ное значение новой теории состоит в ее возможности предсказывать новые эмпирические законы. Верно также, что теория имеет значение и для объяснения известных эмпирических законов, но это представляет меньшую цен- ность. Если ученый выдвигает новую теоретическую систе- му, из которой не могут быть выведены новые законы, тогда она логически эквивалентна совокупности всех из- вестных эмпирических законов. Теория может иметь известную элегантность и в известной степе- ни упростить совокупность всех известных законов, хотя, вероятно, это не будет существенным упрощением. С дру- гой стороны, каждая новая теория в физике, приводящая к значительному скачку вперед, будет теорией, из которой могут быть выведаны новые эмпирические законы. Если бы Эйнштейн сделал не больше, чем выдвинул свою теорию от- носительности как изящную новую теорию в физике, кото- рая охватила бы некоторые известные законы (возможно, также и упростила бы их до некоторой степени), тогда его теория не имела бы такого революционного воздейс- твия. Все было, конечно, совершенно иначе. Теория отно- сительности привела к новым эмпирическим законам, кото- рые впервые объяснили такие явления, как движение пери- гелия Меркурия и отклонение светового луча вблизи Солн- ца. Эти предсказания показали, что теория относитель- ности представляет собой нечто большее, чем только но- вый способ выражения старых законов. Действительно, эта теория обладает огромной предсказательной силой. Следс- твия, которые могут быть выведены из теории Эйнштейна, еще далеко не исчерпаны. Существуют такие ее следствия, которые не могут быть выведены из прежних теорий. Обыч- но теория такой силы обладает изяществом и объединяющим воздействием на известные законы. Она проще, чем вся полная совокупность известных законов. Но громадное значение теории состоит в ее силе предлагать новые за- коны, которые можно будет подтвердить эмпирическими средствами. Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. М., 1971. С. 39-58. 84-53, 301-309
3. ПРОБЛЕМА ИСТИНЫ И ЕЕ РЕШЕНИЕ В ФИЛОСОФИИ
Близко к изложенным здесь взглядам и сказан- ное Протаго- ром, а именно: он утверждал, что человек есть мера всех вещей, имея в виду лишь следующее: что каждому кажется, то и достоверно. Но если это так, то выходит, что одно и то же и существует и не существует, что оно и плохо и хорошо, что другие противолежащие друг другу высказывания также верны, ибо часто одним кажется прекрасным одно, а другим - противоположное, и что то, что кажется каждому, есть мера. Это затруднение можно было бы устранить, если рассмотреть, откуда такой взгляд берет свое начало. Некоторые стали придерживать- ся его, исходя, по-видимому, из мнения тех, кто размыш- лял о природе, другие - исходя из того, что не все су- дят об одном и том же одинаково, а одним вот это кажет- ся сладким, а другим - наоборот. Что ничто не возникает из не-сущего, а все из сущего - это общее мнение почти всех рассуждающих о природе 44. А так как предмет не становится белым, если он уже есть совершенно белый и ни в какой мере не есть не-белый, то белое, можно поду- мать, возникает из не-белого *, поэтому оно, по их мне- нию, возникало бы из не-сущего, если бы не-белое не бы- ло тем же самым, что и белое. Однако это затруднение устранить нетрудно: ведь в сочинениях о природе сказа- но, в каком смысле то, что возникает, возникает из не-сущего, и в каком - из сущего *. С другой стороны, придавать одинаковое значение мнениям и представлениям спорящих друг с другом людей нелепо: ведь ясно, что од- ни из них должны быть ошибочными. А это явствует из то- го, что основывается на чувственном восприятии: ведь никогда-одно и то же не кажется одним - сладким, другим - наоборот, если у одних из них не разрушен или не пов- режден орган чувства, т. е. способность различения вку- совых ощущений. А если это так, то одних надо считать мерилом, других - нет. И то же * Например, в "Физике" Аристотель излагает собственное решение этих трудностей, исходя из понятий материи, формы и лишенности.Ред. самое говорю я и о хорошем и о дурном, прекрасном и бе- зобразном и обо всем остальном в этом роде. В самом де- ле, отстаивать мнение, (что противолежащие друг другу высказывания одинаково верны) - это все равно что ут- верждать, будто предмет, который кажется двойным тому, кто нажимает снизу пальцем на глаз и тем самым застав- ляет этот предмет казаться двойным вместо одного, не один, а два, потому что он кажется двойным, и затем снова один, так как для тех, кто не трогает глаз, одно и кажется одним. И вообще не имеет смысла судить об ис- тине на том основании, что окружающие нас вещи явно из- меняются и никогда не остаются в одном и том же состоя- нии. Ибо в поисках истины необходимо отправляться отто- го, что всегда находится в одном и том же состоянии и не подвергается никакому изменению. А таковы небесные тела: они ведь не кажутся то такими, то иными, а всегда одними и теми же и не причастными никакому изменению. Далее, если существует движение и нечто движущееся, а все движется от чего-то и к чему-то, то движущееся должно быть в том, от чего оно будет двигаться, и [за- тем] не быть в нем, двигаться к другому и оказываться в нем, а противоречащее этому не может быть (в то же вре- мя) истинным вопреки их мнению- Кроме того, если в от- ношении количества все окружающее нас непрерывно течет и движется и кто-то полагал бы, что это так, хотя это и неверно, почему не считать все окружающее нас неизмен- ным в отношении качества? Мнение о том, что об одном и том же можно высказывать противоречащие друг другу ут- верждения, основывается больше всего, по-видимому, на предположении, что количество у тел не остается неиз- менным, поскольку-де одно и то же имеет четыре локтя в длину и не имеет их. Однако сущность связана с качест- вом, а качество имеет определенную природу, тогда как количество - неопределенную. Далее, почему, когда вра- чеватель предписывает принять вот эту пищу, они прини- мают ее? В самом деле, почему это скорее хлеб, нежели не хлеб? Так что не должно было бы быть никакой разницы съесть его или не съесть. Однако они принимают эту пи- щу, тем самым полагая, что это соответствует истине, т. е. что предписанное им есть пища. Между тем им нельзя было бы так поступать, если никакая сущность (physis) в чувственно воспринимаемом не остается той же, а всякая сущность *сегда находится в движении и течет. Далее, если мы всегда изменяемся и никогда не остаемся теми же, то что же удивительного в том, что вещи нам никогда не кажутся одними и теми же, как это бывает у больных? Ведь и больным, поскольку они находятся не в таком же состоянии, в каком они находились тогда, когда были здоровы, не одинаковыми кажутся предметы чувственного восприятия, причем сами чувственно воспринимаемые вещи из-за этой причины не причастны каким- либо изменениям, но ощущения они вызывают у больных другие, а не те же. Так вот, таким же образом, пожалуй, должно обстоять де- ло и тогда, когда происходит указанное изменение *. Ес- ли же мы не меняемся, а продолжаем оставаться теми же, то значит, есть нечто неизменное. Возражая тем, у кого указанные затруднения вызваны словесным спором **, не легко эти затруднения устранить, если они не выставляют определенного положения, для которого они уже не требу- ют обоснования. Ведь только так получается всякое рас- суждение и всякое доказательство, ибо если они не выс- тавляют никакого положения, они делают невозможным об- мен мнениями и рассуждение вообще. Поэтому против таких лиц нельзя спорить, прибегая к доказательствам. А тем, кто высказывает сомнения из- за трудностей, дошедших к ним (от других) , легко возразить и нетрудно устранить все, что вызывает у них сомнение. Это ясно из сказанно- го. . Так что отсюда очевидно, что противолежащие друг другу высказывания об одном и том же не могут быть ис- тинны в одно и то же время; не могут быть таковыми и противоположности, ибо о всяком противоположении гово- рится на основании лишенности. Это становится ясным, если расчленять определения противоположностей, пока не доходят до их начала. Подобным же образом нельзя выска- зывать об одном" том же ничего промежуточного (между противоположностями) . Если предмет, о котором высказы- ваются, есть нечто белое, то, говоря, что он не белое и не черное, мы скажем неправду, ибо получается, что он и белое, и не белое; действительно, только одна из взятых вместе (противоположностей) будет истинна относительно его, а другая есть нечто противоречащее белому. Таким образом, если следовать мнению и Гераклита, и Анаксаго- ра, то невозможно говорить правду; в таком случае ока- жется возможным делать противоположные высказывания об одном и том же. В самом деле, если (Анаксагор) говорит, что во всяком есть часть всякого, то он тем самым гово- рит, что всякая вещь столь же сладкая, сколь и горькая (и так в отношении любой из остальных противоположнос- тей), раз во всяком находится всякое не только в воз- можности, но и в действительности и в обособленном ви- де. Точно так же невозможно, чтобы высказывания были все ложными или все истинными, невозможно и в силу мно- жества других затруднений, которые вытекают из такого положения, и потому, что если все высказывания ложны, то не говорит правду и тот, кто это утверждает, а если все истинны, то и утверждение, что все высказывания ложны, также не будет ложным. Аристотель. Метафизика // Сочинения. 84 т. М., 1975. Т. 1. С. 28]-284 * Коль ско- ро люди изменяются, то именно их изменениями, а не из- менениями в чувственно воспринимаемых предметах опреде- ляются изменения в их представлениях. Ред. ** Когда оп- понент оспаривает каждый выдвигаемый тезис, не противо- поставляя ему никакого определенного положения. Ред.
Полагаю, что окую истину знает один только бог и, может быть, узнает душа человека, когда оставит это тело, т. е. эту мрачную темницу (Против академиков 1, 3). Мне кажется, что в пользу своего мнения я имею уже многое, в чем и стараюсь найти для себя опору против учения академиков, хотя между ними и мною пока нет дру- гой разности, кроме следующей. Им показалось вероятным, что истину найти нельзя, а мне кажется вероятным, что найти можно (Против академиков 11, 9). Академики назы- вают вероятным или истиноподобным то, что может вызы- вать нас на деятельность без доверия (sine assensio- пе). Говорю "без доверия" в том смысле, что то, что мы делаем, мы за истину не считаем, однако делаем. Напри- мер, если бы нас кто-нибудь спросил, взойдет ли после вчерашней светлой и безоблачной ночи ясное солнце, я думаю, что мы ответили бы, что не знаем, но кажется-де так (Против академиков Л, 11). Философией называется не самая мудрость, а любовь к мудрости; если ты к ней об- ратишься, то хотя и не будешь мудрым, пока живешь (ибо мудрость у бога и человеку доступна быть не может), од- нако если достаточно утвердишь себя в любви к ней и очистишь себя, то дух твой после этой жизни, т. е. ког- да перестанешь быть человеком, несомненно, будет вла- деть ею (Против академиков III, 9). . Остается диалек- тика, которую истинно мудрый хорошо знает и которую, не впадая в заблуждение, может знать всякий... Неужели ты мог что-нибудь узнать из диалектики? Гораздо более, чем из какой другой части философии. Во-первых, это она ме- ня научила, что все вышеприведенные положения, которыми я пользовался, истинны. Затем через нее я узнал и мно- гое другое истинное. А как его много, сосчитайте, если можете. Если в мире четыре стихии, то их не пять. Если солнце одно, то их не два. Одна и та же душа не может умереть и быть бессмертною. Не может человек в одно и то же время быть и блаженным, и несчастным. В данном месте не может и солнце светить, и быть ночь. Или мы бодрствуем, или спим. То, что, кажется мне, я вижу, или есть тело, или не есть тело. Все это и многое другое, что было бы слишком долго припоминать, я узнал от нее за истинное и, в каком бы состоянии ни находились чувс- тва наши, за истинное само в себе... Научила она меня также, что когда предмет, ради которого слова употреб- ляются, ясен, то о словах спорить не должно. И если кто это делает, то буде делает по неопытности, должен быть вразумляем, а буде с дурным умыслом-оставляем (Против академиков 111, 13). Августин. Пришв академиков // Ан- тология мировой философии. В 4 т. М., 1969- Т 1. С. 513-595
Христианин. После обращения в нашу веру многих философов ни тебе, ни потомкам нельзя сом- неваться в ней, и, по-видимому, нет нужды в столь горя- чем споре, так как в мирских науках вы во всем доверяе- те авторитету этих философов; новее же пример их не по- буждает вас к вере, хотя бы и говорите (вместе) с про- роком: "Мы не лучше, чем отцы наши". Философ. Мы не настолько полагаемся на их авторитет, чтобы не обсуж- дать при помощи разума их высказывания, прежде нежели согласиться с ними. Иначе мы перестали бы философство- вать, а именно, если бы, отбросив исследование разумных доводов, мы более всего пользовались авторитетными выс- казываниями, которые являются простейшими, совершенно не касающимися сути дела и заключающимися больше в ут- верждениях, нежели в истине, мы могли бы поверить, что и сами наши предки не были склонены к исповеданию вашей веры при помощи доводов разума, а что они были побежде- ны силой, с чем согласуются и ваши предания. Ведь преж- де чем были обращены к вере вашей, как вы говорите, посредством чудес императоры и знать, ваша чистота за- воевала из числа мудрецов лишь немногих или совсем ни- кого, хотя тогда народы легко могли быть вырваны из со- вершенно явных заблуждений идолопоклонства и приведены хотя бы к какому- нибудь культу единого бога. Поэтому ваш Павел в своем послании к афинянам предусмотрительно говорит вначале так: "Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно склонны к предрассудкам" и т. д. Ведь уже тогда исчезло знание естественного закона и божест- венного культа, и множество заблуждающихся совершенно уничтожило и подавило малое число мудрецов. Говоря по совести и подтверждая немалую пользу христианской про- поведи, мы не сомневаемся в том, что именно благодаря ей всего более тогда было уничтожено идолопоклонство. Христианин. Прибавь к этому и то, что, как это ясно, и естест- " " - --* --"венныи закон, и совершенство нравственного учения, которым, как вы говорите, вы только одни и пользуетесь и которое, как выверите, яв- ляется достаточным для спасения, были пробуждены или. вернее, даны тем, как истинной мудростью, то есть пре- мудростью бога,были наставлены все те, коих должно наз- вать истинными философами. философ. О, если бы ты мог доказать, как ты говоришь, то, что вы являетесь логика- ми, вооруженными разумными словесными доводами от са- мой, как вы говорите, высшей мудрости, которую по-гре- чески вы называете логосом, а по-латински словом божь- им! И не дерзайте предлагать мне, несчастному, извест- ное спасительное прибежище Григория, говорящего: "Та вера не имеет цены, коей человеческий разум предостав- ляет доказательства". Ибо ведь те у вас, которые не в состоянии обосновать воздвигаемую ими веру, для оправ- дания своего невежества тотчас же прибегают к этому из- речению Григория. А оно, соответственно их мнению, не означает ли того, что мы должны быть удовлетворены любыми высказываниями о вере, равно как здравыми, так и глупыми? Ведь если разум не допускается к обсуждению веры для того, чтобы она не утратила своего значения, а также к обсуждению того, во что надлежит верить, и если тотчас же должно соглашаться с тем, что провозглашается, то сколько бы заблуждений ни насаждала проповедь, ничего нельзя сде- лать, потому что нельзя ничего опровергнуть при помощи разума там, где не дозволено применять разум. Утвержда- ет идолопоклонник о камне или бревне или каком- либо творении: это - истинный бог, творец неба и земли. И какую бы явную глупость он ни высказал, кто в состоянии опровергнуть его, если разуму совсем не дозволено рас- суждать о вере. Ведь уличающему его,- и скорее всего христианину,- он тотчас же противопоставит то, что ска- зано выше: "та вера не имеет цены..." и т. д. И тотчас же христианин смутится в самой своей защите и должен будет сказать, что вовсе не должно слушать доводов ра- зума там, где он сам совершенно не разрешает их приме- нять и совершенно не дозволяет себе открыто нападать на кого- либо в вопросах веры при помощи разума. Христиа- нин. Как говорит величайший из мудрецов, такими и ока- зываются в большинстве случаев доводы разума, то есть высказанными разумно и соответствующим образом, хотя на самом деле они вовсе не таковы. Философ. Что же сказать о тех, кто считается авторитетами? Разве у них не встречается множества заблуждений? Ведь не существовало бы столько различных направлений веры, если бы все пользовались одними и теми же авторитетами. Но, смотря потому, кто как рассуждает при помощи собственного ра- зума, отдельные лица избирают авторитеты, за которыми следуют. Иначе мнения всех писаний должны были бы восп- риниматься одинаково, если бы только разум, который ес- тественным образом выше их, не был бы в состоянии су- дить о них. Ибо и сами писавшие заслужили авторитет, то есть то, что заставляет им немедленно верить, только благодаря разуму, которым, по-видимому, полны их выска- зывания. По их собственному суждению, разум настолько предпочитается авторитету, что, как упоминает ваш Анто- ний, поскольку потребность человеческого разума явилась изобретателем письменности, последняя менее всего нужна тому, у кого эта потребность совсем не развита. В любом философском обсуждении авторитет ставится на последнее место или совсем не принимается во внимание, так что вообще стыдятся приводить доказательства, проистекающие от чьего-либо суждения о вещи, т. е. от авторитета. Те, которые полагаются на свои собственные силы, презирают прибежище чужой помощи. Поэтому правильно, философы признали, что подобные доказательства, когда к ним при- нужден прибегать скорее оратор, нежели философ, являют- ся совершенно внешними, устраненными от существа вещи, лишенными всякой силы, поскольку они заключаются скорее в мнении, нежели в истине, и не требуют никаких ухищре- ний ума для того, чтобы отыскать собственные доказа- тельства, и что тот, кто приводит их, пользуется не своими словами, а чужими. Поэтому и ваш Боэций, объеди- няя в своих "Топиках" изречения как Фемистия, так и Ци- церона, говорит: "В суждении о вещи те доказательства, которые представляют как бы свидетельства, иной раз ли- шены искусства и не связаны совершенно с существом и, по-видимому, относятся не к сущности вещи, а к высказы- ванию". Опять он же говорит об этом, следуя Цицерону: "Для них остается то положение, которое они называют взятым извне. Оно опирается на суждение и авторитет и является лишь вероятным, не заключая ничего необходимо- го". Абеляр П. Диалог между философом, иудеем и христи- анином // Абеляр П. История моих бедствий. М., 1959.
XXXIX Есть четыре вида идолов , кото- рые осаждают умы людей. Для того чтобы изучать их, да- дим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй - идолами пещеры, третий - идолами площади и четвертый - идолами театра... XLI Идолы рода находят основание в самой природе человека...47 ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все воспри- ятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии чело- века, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезобра- женном виде. XLII Идолы, пещеры суть заблуждения от- дельного человека 48. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пеще- ра, которая ослабляет и искажает свет природы. Происхо- дит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причи- нам... Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или общем, мире. XLIII Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сото- варищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов уди- вительным образом осаждает разум. Определения и разъяс- нения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям, XLIV Су- ществуют, наконец, идолы, которые вселились в души лю- дей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобре- тенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные ми- ры... При этом мы разумеем здесь не только общие фило- софские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности... XLIX Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому 49. Человек скорее верит в истин- ность того, что предпочитает,.. Бесконечным числом спо- собов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят ра- зум. Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого ума происходят от косности, несоответс- твия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. Поэтому созерцание прекращается, когда прекращается взгляд, так что наблю- дение невидимых вещей оказывается недостаточным или от- сутствует вовсе. Поэтому все движение духов, заключен- ных в осязаемых телах, остается скрытым и недоступным людям *".Подобным же образом остаются скрытыми более тонкие превращения в частях твердых тел - то, что при- нято обычно называть изменением, тогда как это на самом деле перемещение мельчайших частиц... Всего вернее ис- толкование природы достигается посредством наблюдений в соответствующих, целесообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только об опыте, опыт же -о природе и о самой вещи. Человеческий ум по природе своей уст- ремлен на абстрактное и текучее мыслит как постоянное. Но лучше рассекать природу на части, чем абстрагиро- ваться. Это и делала школа Демокрита, которая глубже, чем другие, проникла в природу. Следует больше изучать материю, ее внутреннее состояние и изменение состояния, чистое действие и закон действия или движения *', ибо формы суть выдумки человеческой души, если только не называть формами эти законы действия... LVI Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к новизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что справедливо установлено древ- ними, и не пренебречь тем, что верно предложено новыми. Это наносит большой ущерб философии и наукам, ибо это скорее следствие увлечения древним и новым, а не сужде- ния о них. Истину же надо искать не в удачливости како- го-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен. Поэтому нужно отказаться от этих устремлений и смотреть за тем, как бы они не под- чинили себе ум... LIX Но тягостнее всех идолы площади, которые проникают в разум вместе со словами и именами. Люди верят, что их разум повелевает словами. Но бывает и так, что слова обращают свою силу против разума. Это сделало науки и философию софистическими и бездействен- ными. Большая же часть слов имеет своим источником обычное мнение и разделяет вещи в границах, наиболее очевидных для разума толпы. Когда же более острый разум и более прилежное наблюдение хотят пересмотреть эти границы, чтобы они более соответствовали природе, слова становятся помехой. Отсюда и получается, что громкие и торжественные диспуты ученых часто превращаются в споры относительно слов и имен, а благоразумнее было бы (сог- ласно обычаю и мудрости математиков) с них и начать для того, чтобы посредством определений привести их в поря- док... LX Идолы, которые навязываются разуму словами, бывают двух родов. Одни-имена-несуществующих вещей (ведь подобно тому как бывают вещи, у которых нет име- ни, потому что их не замечают, так бывают и имена, за которыми нет вещей, ибо они выражают вымысел), дру- гие-имена существующих вещей, но неясные, плохо опреде- ленные и необдуманно и необъективно от- влеченные от вещей. Имена первого рода: "судьба", "пер- водви- гатель", "круги планет", "элемент огня" и другие выдумки такого же рода, которые проистекают из пустых и ложных теорий. Этот род идолов отбрасывается легче, ибо для их искоренения достаточно постоянного опровержения и, устаревания теорий. Но другой род сложен и глубоко укоренился. Это тот, который происходит из плохих и не- умелых абстракций. Для примера возьмем какое-либо слово - хотя бы "влажность" - и посмотрим, согласуются ли между собой различные случаи, обозначаемые этим словом. Окажется, что слово "влажность" есть не что иное, как смутное обозначение различных действий, которые не до- пускают никакого объединения или сведения... Тем не .менее в словах имеют место различные степени негоднос- ти и ошибочности. Менее порочен ряд названий субстан- ций, особенно низшего вида и хорошо очерченных (так, понятия "мел", "глина" хороши, а понятие "земля" дур- но), более порочный род-такие действия, как "произво- дить", "портить", "изменять"; наиболее порочный род - такие качества (исключая непосредственные восприятия чувств), как "тяжелое", "легкое", "тонкое", "густое" и т. д. Впрочем, в каждом роде одни понятия по необходи- мости должны быть немного лучше других, смотря по тому, как воспринимается человеческими чувствами множество вещей... LXII Идолы театра или теорий многочисленны, и их может быть еще больше, и когда-нибудь их, возможно, и будет больше... Существует... род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что они выводят науки от духов и гениев... Ко- рень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие. LXIII Наиболее заметный пример первого рода являет Аристотель, который своей диалекти- кой испортил естественную философию, так как построил мир из категорий... Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответ и словами высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей. Это обна- руживается наилучшим образом при сравнении его филосо- фии с другими философиями, которые славились у греков. Действительно, гомеомерии-у Анаксагора, атомы-у Левкип- па и Демокрита, земля и небо - у Парменида, раздор и дружба - у Эмпедокла, разрежение тел в безразличной природе огня и возвращение их к плотному состоянию - у Гераклита - все это имеет в себе что-либо от естествен- ной философии, напоминает о природе вещей, об опыте, о телах. В физике же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучания диалектических слов. В своей метафизике он это вновь повторил под более торжественным названием, будто бы желая разбирать вещи, а не слова. Пусть не смутит кого-либо то, что в его книгах "О животных", "Проблемы" и в других его трактатах часто встречается обращение к опыту. Ибо его решение принято заранее, и он не обра- тился к опыту, как должно, для установления своих мне- ний и аксиом, но, напротив, произвольно установив свои утверждения, он притягивает к своим мнениям искаженный опыт, как пленника. Так что в этом отношении его следу- ет обвинить больше, чем его новых последователей (род схоластических философов), которые вовсе отказывались от опыта. LXIV Эмпирическая школа философов выводит еще более нелепые и невежественные суждения, чем школа со- фистов или рационалистов, потому что эти суждения осно- ваны не на свете обычных понятий (кои хотя и слабы, и поверхностны, но все же некоторым образом всеобщи и от- носятся ко многому), но на узости и смутности немногих опытов. И вот, такая философия кажется вероятной и поч- ти несомненной тем, кто ежедневно занимается такого ро- да опытами и развращает ими свое воображение; всем же остальным она кажется невероятной и пустой. Яркий при- мер этого являют химики и их учения... LXV Извращение философии, вызываемое примесью суеверия или теологии, идет еще дальше и приносит величайшее зло философиям в целом и их частям. Ведь человеческий разум не менее подвержен впечатлениям от вымысла, чем впечатлениям от обычных понятий... Яркий пример этого рода мы видим у греков, в особенности у Пифагора; но у него философия смешана с грубым и обременительным суеверием. Тоньше и опаснее это изложено у Платона и у его школы. Встреча- ется оно и в некоторых разделах других философий - там, где вводятся абстрактные формы, конечные причины, пер- вые причины, где очень часто опускаются средние причины и т. п. ...Погрузившись в эту суету, некоторые из новых философов с величайшим легкомыслием дошли до того, что попытались основать естественную философию на первой главе книги Бытия, на книге Иова и на других священных писаниях. Они ищут мертвое среди живого. Эту суетность надо тем более сдерживать и подавлять, что из безрас- судного смешения божественного и человеческого, выво- дится не только фантастическая философиям но и ерети- ческая религия. Поэтому спасительно будет, если трезвый ум отдаст вере лишь то, что ей принадлежит... LXVIII Итак, об отдельных видах идолов и об их проявле- ниях мы уже сказали. Все они должны быть отвергнуты и отброшены твердым и торжественным решением, и разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них. Ба- ком Ф. Новый Органон // Сочинения. В 2 т. М., 1978. Т. 2. С. 18-20, 22-23, 24, 25-26, 27, 28-30. 33
4. Лишь благодаря именам мы способны к знанию, к кото- рому животные, лишенные преимущества использования имен, не способны. Да и человек, не знающий употребле- ния имен, не способен к познанию. Ибо как животное, в силу того, что ему неизвестны имена, обозначающие поря- док,- один, два, трап т. д., т. е. те имена, которые мы называем числами, не замечает, когда не хватает одного или двух из его многочисленных детенышей, так и чело- век, не повторяя устно или мысленно имен чисел, не знал бы, сколько монет или других вещей лежит перед ним. 5. Так как существует много представлений об одной и той же вещи и так как мы даем особое имя каждому представ- лению, то отсюда следует, что для одной и той же вещи мы имеем много имен, или атрибутов. Так, одного и того же человека мы называем справедливый, храбрый и т. п. соответственно различным добродетелям, присущим ему, или же даем ему имена сильный, кра- сивый и т. п. соот- ветственно различным качествам его тела. С другой сто- роны, так как мы имеем одинаковые представления о раз- ных вещах, то многие вещи по необходимости должны иметь одно и то же название. Так, мы называем видимыми все вещи, которые видим, и называем движущимися все вещи, которые видим в движении. Те имена, которые даются нами многим предметам, мы называем общими им всем. Так, имя человек относится ко всякому отдельному представителю человеческого рода. Имя же, которое мы даем только од- ной вещи, мы называем индивидуальным, или единичным, как, например, Сократ и другие собственные имена, для обозначения которых мы иногда пользуемся методом кос- венного описания. Так, имея в виду Гомера, мы говорим: человек, который написал "Илиаду". 6. То обстоятельст- во, что одно имя может быть общим многим вещам, привело к тому, что некоторые люди полагают, будто сами вещи универсальны. Эти люди серьезно уверяют, что сверх Пет- ра, Ивана и всех остальных людей, которые существуют, существовали или будут существовать в мире, есть еще нечто другое, что мы называем человек, или человек во- обще. Ошибка этих людей состоит в том, что они принима- ют универсальные, или всеобщие, имена за вещи, которые этими именами обозначают. И в самом деле, если кто-либо предлагает художнику нарисовать человека или человека вообще, то он имеет в виду лишь то, что художник волен выбрать того человека, которого он будет рисовать, при- чем, однако, художник вынужден будет рисовать одного из тех людей, которые существуют, существовали или будут существовать и из которых никто не является человеком вообще. Но если кто-нибудь требует от художника, чтобы тот нарисовал ему портрет короля или какого-нибудь дру- гого определенного лица, то он не предоставляет худож- нику никакой возможности выбора, последний должен нари- совать именно то лицо, которое выбрал заказчик. Ясно поэтому, что универсальны только имена. Универсальные имена являются также неопределенными, так как мы сами не ограничиваем их и предоставляем тому, кто нас слуша- ет, свободу применять их так или иначе. Единичное же имя ограничено в своем применении одной из многих обоз- начаемых им вещей. Такое ограничение имеет место, когда мы говорим этот человек, указывая на него пальцем, даем человеку собственное имя и в некоторых других подобных случаях. 7. Названия, которые являются всеобщими и при- менимыми ко многим вещам, не всегда присваиваются, как это следовало бы, всем соответствующим предметам на ос- новании одинаковых признаков и в одинаковом смысле. Это обстоятельство является причиной того, что многие из таких имен не имеют постоянного значения и вызывают в нашем уме другие мысли, а не те, для обозначения кото- рых они были предназначены. Эти имена мы называем двус- мысленными. Так, слово faith значит то же самое, что слово belief, причем, однако, это слово обозначает иногда веру христианина, а иногда - верность данному слову или обещанию. Точно так же все метафоры являются по самой своей сути двусмысленными, да и вряд ли можно найти слово, которое не становилось бы двусмысленным благодаря разному сочетанию слов в речи, особенному произношению или жесту, которым сопровождается его про- изнесение. Гоббс Т. Человеческая природа. // Избран- ные произведения. В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 460-461
...Это слово - истина - в собственном своем смысле означает соответствие мысли предмету, но в при- менении к вещам, находящимся вне досягаемости мысли, оно означает лишь, что эти вещи могут служить объектами истинных мыслей - наших ли или Бога; однако мы не можем дать никакого логического определения, помогающего поз- нать природу истины. Декарт Р. Из переписки 1619- 1643 гг.// Сочинения. В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 604
1. Филалет. Так как истинность или ложность свойственна только предложениям, то отсюда следует, что когда идеи называют истинными или ложными, то имеется некоторое молчаливое предложение или утверж- дение ( 3), т. е. молчаливое- предположение об их со- ответствии некоторой вещи ( 5), особенно тому, что другие обозначают этим словом (когда, например, они го- ворят о справедливости), а также тому, что существует реально (как, например, человек, но не центавр), а так- же сущности, от которой зависят свойства вещи. В этом смысле наши обычные идеи субстанций ложны, когда мы во- ображаем себе какие-нибудь субстанциальные формы. Впро- чем, идеи, может быть, лучше было бы называть правиль- ными или неправильными, чем истинными или ложными. Тео- фил. Я считаю приемлемым такое понимание истинных или ложных идей, но так как эти различные значения не сов- падают друг с другом и .не могут быть подведены под од- но понятие, то я предпочитаю называть идеи истинными или ложными по отношению к другому молчаливому утверж- дению, содержащемуся во всех идеях, а именно утвержде- нию о возможности. Таким образом, возможные идеи истин- ны, а невозможные ложны.., 1. Филалет... Познание есть, не что иное, как восприятие связи и соответствия или противоречия и несоответствия между двумя нашими идеями - безразлично, воображаем ли мы, догадываемся или верим. Мы сознаем, например, таким способом, что черное не есть белое и что углы треугольника и их ра- венство двум прямым углам связаны между собой необходи- мым образом. Теофил. Познание можно понимать еще более широким образом, находя его также в идеях или терминах, прежде чем перейти к предложениям или истинам. И можно сказать, что человек, внимательно рассмотревший большее количество рисунков растений и животных, больше черте- жей машин, больше описаний или изображений домов и кре- постей, прочитавший больше интересных романов, услышав- ший больше любопытных рассказов, будет обладать больши- ми познаниями, чем другой человек, хотя бы в том, что ему нарисовали или рассказали, не было ни слова правды. Привычка представлять себе в уме много определенных и актуальных понятий или идей делает его более способным понимать то, что ему говорят, и он, несомненно, будет образованнее и способнее другого человека, который ни- чего не видел, не читал, не слышал, лишь бы только он не принимал в этих историях и изображениях за истину то, что не является истинным, и лишь бы эти впечатления не мешали ему отличать действительное от воображаемого или существующее от возможного. Поэтому некоторые логи- ки эпохи Реформации, примыкавшие отчасти к партии рамп- став *, не без основания говорили, что топики, или, "пункты" изобретения (argumenta, как их называли), слу- жат как для объяснения или обстоятельного описания нес- ложной темы, т. е. какойнибудь вещи или идеи, так и для доказательства сложной темы, т. е. какого-нибудь ут- верждения, предложения или истины. И даже утверждение можно объяснить, чтобы лучше растолковать его смысл и значение, безотносительно к его истинности или его до- казательству, как это видно на примере проповедей, или толкований известных мест Священного писания, или на примере чтений или лекций по поводу некоторых текстов гражданского или канонического права, истинность кото- рых при этом предполагается. Можно даже сказать, что существуют темы, представляющие нечто среднее между идеей и предложением. Таковы вопросы, из которых неко- торые требуют в качестве ответа только "да" или "нет"; такие вопросы ближе всего к предложению. Но есть также вопросы, в которых спрашивается об обстоятельствах дела и т. д. и которые требуют больших дополнений для прев- ращения их в предложения. Можно, правда, сказать, что в описаниях (даже чисто идеальных вещей) содержится мол- чаливое утверждение возможности. Но столь же верно и то, что, подобно тому как можно взяться объяснить и до- казать ложное предложение (что иногда полезно для луч- шего опровержения его), так и искусство описания может быть применено к невозможному. Примером этого могут служить выдумки графа Скандиано, которому подражали Ариосто, Амадис Галльский, и другие старые романы, сказки о феях, снова вошедшие в моду несколько лет на- зад, "Правдивые истории" Лукиана и путешествия Сирано де Бержерака, не говоря уже о гротесках в живописи. Из- вестно также, что у преподавателей риторики басни отно- сятся к числу progymnasmata, или предварительных упраж- нений. Но если брать слово познание в более узком смыс- ле, понимая под ним познание истины, как Вы это здесь делаете, то хотя верно, что истина основывается всегда на соответствии или несоответствии идей, но не всегда верно, что наше познание истины есть восприятие этого соответствия или несоответствия. В самом деле, когда мы знаем истину только эмпирически, на основании опыта, не зная связи вещей и основания того, что мы наблюдаем в опыте, то мы не имеем восприятия этого соответствия или несоответствия, если только не понимать под этим, что мы смутно чувствуем его, не сознавая отчетливо. Но как мне кажется. Ваши примеры показывают, что Вы всегда требуете познания, при котором мы сознаем связь или противоречие, а в этом пункте я не могу согласиться с Вами. Как я уже указал, можно рассматривать сложные те- мы, не только отыскивая доказательства истины, но также объясняя и разъясняя их иным образом, согласно топичес- ким "пунктам". Наконец, я имею еще одно замечание по поводу нашего определения. Оно, по-видимому, годится только для категорических истин, где имеются две идеи - субъект и предикат. Но существует еще познание гипоте- тических истин или истин, сводимых к ним (как, напри- мер, разделительные и др.), в которых имеется связь между предыдущим и последующим предложениями и в кото- рых, следовательно, может быть больше двух идей.