1. Мир философии

                                                
      Одним счастьем кажется добродетель, другим - рас-
судительность, третьим - - известная мудрость, а иным -
все это [вместе] или что-нибудь  одно  в  соединении  с
удовольствием  или  не без участия удовольствия;  есть,
[наконец],  и такие, что включают [в понятие счастья] и
внешнее благосостояние (eyeteria). Одни из этих воззре-
ний широко распространены и идут из  древности,  другие
же  разделяются  немногими,  однако знаменитыми людьми.
Разумно,  конечно,  полагать, что ни в том, ни в другом
случае не заблуждаются всецело,  а, напротив, хотя бы в
каком-то одном отношении или  даже  в  основном  бывают
правы.  Наше  определение...  согласно с [мнением] тех,
кто определяет счастье как добродетель или как какую-то
определенную  добродетель,  потому  что добродетели как
раз присуща деятельность сообразно добродетели. И может
быть, немаловажно следующее различение: понимать ли под
высшим благом обладание добродетелью или применение ее,
склад  души  (hexis)  или деятельность.  Ибо может быть
так,  что имеющийся склад [души] не исполняет  никакого
благого дела - скажем, когда человек спит              
   или как-то  иначе  бездействует,- а при деятельности
это невозможно,  ибо она с необходимостью  предполагает
действие,  причем  успешное.  Подобно тому как на олим-
пийских состязаниях венки получают не самые красивые  и
сильные,  а те, кто участвует в состязании (ибо победи-
тели бывают из их числа),  так в  жизни  прекрасного  и
благого достигают те,  кто совершает правильные поступ-
ки.  И даже сама по себе жизнь доставляет им удовольст-
вие.  Удовольствие ведь испытывают в душе,  а между тем
каждому то в удовольствие,  любителем чего он называет-
ся.  Скажем,  любителю коней - конь,  любителю зрелищ -
зрелища,  и точно так же правосудное - любящему правое,
а любящему добродетель - вообще все, что сообразно доб-
родетели.  Поэтому у большинства  удовольствия  борются
друг с другом, ведь это такие удовольствия, которые су-
ществуют не по природе.  То же, что доставляет удоволь-
ствие любящим прекрасное (philokaloi),  доставляет удо-
вольствие по природе,  а  таковы  поступки,  сообразные
добродетели, следовательно, они доставляют удовольствие
и подобным людям, и сами но себе. Жизнь этих людей, ко-
нечно, ничуть не нуждается в удовольствии, словно в ка-
ком-то приукрашивании, но содержит удовольствие в самой
себе.  К сказанному надо добавить: не является доброде-
тельным тот,  кто не радуется прекрасным поступкам, ибо
и  правосудным никто не назвал бы человека,  который не
радуется правому, а щедрым - того, кто не радуется щед-
рым поступкам,  подобным образом - ив других случаях. А
если так, то поступки сообразные добродетели (kat' are-
ten) будут доставлять удовольствие сами по себе.  Более
того,  они в то же время добры (agathai)  и  прекрасны,
причем и то и другое в высшей степени, если только пра-
вильно судит о них добропорядочный человек,  а он судит
так,  как мы уже сказали.  Счастье, таким образом,- это
высшее и самое прекрасное [благо],  доставляющее  вели-
чайшее удовольствие, причем все это нераздельно, вопре-
ки известной делосской надписи:                        
Право прекрасней всего, а здоровье - лучшая участь,
 Что сердцу мило добыть- вот удовольствие нам1.

                                 
НИКОЛАЙ КУЗАНСКИЙ

      Человека в общем порядке представь через единство
света - человеческую природу -  и  инаковость  телесной
тьмы...  Оставаясь человечески конкретным, единство че-
ловечности явно свертывает  в  себе  сообразно  природе
своей  определенности все в мире.  Сила ее единства все
охватывает,  все замыкает в пределах своей  области,  и
ничто в мире не избегает ее потенции.  Догадываясь, что
чувством,  или рассудком,  или интеллектом  достигается
все, и замечая, что она свертывает эти силы в собствен-
ном един-                                              
   стве, она предполагает в себе способность человечес-
ким образом                                            
 прийти ко всему. В самом деле, человек есть бог, толь-
ко не абсолютно,  раз он человек; он - человеческий бог
(humanus deus). Человек есть также мир, но не конкретно
все вещи,  раз он человек;  он - микрокосм, или челове-
ческий мир.  Область человечности охватывает, таким об-
разом,  своей  человеческой  потенцией бога и весь мир.
Человек может быть человеческим богом; а в качестве бо-
га  он  по-человечески может быть человеческим ангелом,
человеческим зверем,  человеческим львом, или медведем,
или  чем  угодно  другим:  внутри человеческой потенции
есть по-своему все.  В человечности человеческим  обра-
зом, как во Вселенной универсальным образом, развернуто
все, раз она есть человеческий мир. В ней же человечес-
ким  образом и свернуто все,  раз она есть человеческий
бог. Человечность есть человечески определенным образом
единство,  оно  же  и бесконечность 2,  и если свойство
единства - развертывать из себя сущее, поскольку единс-
тво  есть бытие,  свертывающее в своей простоте все су-
щее, то человек обладает силой развертывать из себя все
в круге своей области, все производить из потенции сво-
его центра.  Но единству свойственно еще и ставить  ко-
нечной  целью своих развертываний самого себя,  раз оно
есть бесконечность;  соответственно у  творческой  дея-
тельности человека нет другой конечной цели,  кроме че-
ловека.  Он не выходит за свои пределы,  когда  творит,
но,  развертывая свою силу, достигает самого себя; и он
не производит чего-то нового,  но обнаруживает, что все
творимое  им  при  развертывании заранее уже было в нем
самом, ведь человеческим образом, как мы сказали, в нем
существует  целый  мир.  Как сила человека человеческим
образом способна прийти ко всему, так все в мире прихо-
дит  к  нему,  и стремление этой чудесной силы охватить
весь мир есть не что иное,  как свертывание в ней чело-
веческим образом вселенского целого.

ДЖ. БРУНО 
                        
      С е б а с т о.  Так что вы  определенно  думаете,
что душа человека по своей субстанции тождественна душе
животных и отличается от нее лишь своей фигурацией? 
Онорио.  Душа у человека в своем роде и в своем специ-
фическом существе та же,  что и у мухи,  у морских уст-
риц, у растений и любой одушевленной и имеющей душу ве-
щи,  так как нет тела, которое не имело бы в себе самом
более или менее живой или совершенной связи с духом. Но
этот дух роком или провидением,  законом  или  фортуной
соединяется  либо с одним видом тела,  либо с другим и,
на основании разнообразия  и  сочетания  органов  тела,
имеет  различные  степени  совершенства ума и действий.
Когда этот дух,  или душа,  находится в пауке,  имеется
определенная деятельность, определенные коготки и члены
в таком-то числе,  величине и форме;  соединенная же  с
человеческим отпрыском, она приобрета-                 
   ет другой ум,  другие орудия,  положения и действия.
Допустим,  если бы это было возможно (или если  бы  это
фактически  случилось),  что у змеи голова превратилась
бы в человеческую голову, откинулась назад и выросло бы
туловище такой величины, каким оно могло стать за время
жизни этого вида животных; допустим, что язык у нее уд-
линился,  расширились плечи, ответвились руки и пальцы,
а там,  где кончается хвост, образовались ноги. В таком
случае она понимала бы,  проявляла бы себя,  дышала бы,
говорила,  действовала и ходила бы не иначе,  чем чело-
век, потому что была бы не чем иным, как человеком. На-
оборот,  и человек был бы не чем иным,  как змеей, если
бы втянул в себя,  как внутрь ствола, руки и ноги, если
бы все кости его ушли на образование позвоночника;  так
он превратился бы в змею,  приняв все формы ее членов и
свойства ее телосложения.  Тогда высох бы его более или
менее живой ум; вместо того чтобы говорить, он испускал
бы шипенье;  вместо того чтобы ходить,  он  ползал  бы;
вместо того чтобы строить дворцы,  он рыл бы себе норы,
и ему подходила бы не комната,  а яма;  и как раньше он
имел одни, теперь он имел бы другие члены, органы, спо-
собности и действия.  Ведь у одного и того же  мастера,
по-иному снабженного разными видами материала и разными
инструментами,  по-разному  обнаруживаются  устремления
ума и действия.  Затем легко допустить,  что многие жи-
вотные могут иметь больше способностей и  много  больше
света  ума,  чем  человек  (не в шутку говорил Моисей о
змее,  называя ее мудрейшим из всех  земных  животных);
однако  по недостатку органов они ниже человека,  тогда
как последний по богатству и разнообразию органов много
выше их. А чтобы убедиться в том, что это истина, расс-
мотрим повнимательнее и исследуем самих себя;  что было
бы,  если бы человек имел ум, вдвое больше теперешнего,
и деятельный ум блистал бы у него ярче,  чем теперь, но
при  всем этом руки его преобразились бы в две ноги,  а
все прочее осталось бы таким,  как и теперь? Скажи мне,
разве  в таком случае не претерпели бы изменения нынеш-
ние формы общения людей?  Как могли бы  образоваться  и
существовать семьи и общества у существ,  которые в той
же мере или даже больше,  чем  лошади,  олени,  свиньи,
рискуют быть пожранными многочисленными видами зверей и
которые стали бы подвергаться большей  и  более  верной
гибели?  И,  следовательно,  как в таком случае были бы
возможны открытия учений,  изобретения  наук,  собрания
граждан,  сооружения зданий и многие другие дела, кото-
рые свидетельствуют о величии и  превосходстве  челове-
чества  и делают человека поистине непобедимым триумфа-
тором над другими видами животных? Все это, если взгля-
нешь внимательно, зависит в принципе не столько от силы
ума, сколько от руки, органа органов. Себасто. А что ты
скажешь об обезьянах и медведях, у которых, если не за-
хочешь признать наличие рук,  все же имеется орудие  не
хуже руки?  О н о р и о. У них не то телосложение, чтоб
можно было иметь ум с такими способностями;  потому что
у многих других животных,                              
 вследствие грубости и низости их физического сложения,
всеобщий  разум не может запечатлеть такую силу чувства
в подобных  душах.  Поэтому  сделанное  мною  сравнение
должно  быть  распространено  на самые одаренные породы
животных.  Себасто.  А попугай разве не имеет органа, в
высшей  степени способного выражать какие угодно члено-
раздельные слова?  Почему же он тогда так тупо, с таким
трудом и так мало может сказать,  притом не понимая то-
го, что говорит? О н о р и о. Потому что он обладает не
понятливостью и памятью, равноценной и сродной той, что
имеется у людей, но лишь тем, что соответствует его по-
роде; в силу этого он не нуждается, чтобы другие обуча-
ли его летать,  отыскивать еду,  отличать здоровую пищу
от ядовитой,  рождать,  вить гнезда, менять жилище, чи-
нить его для защиты от плохой  погоды  и  заботиться  о
нуждах жизни не хуже, а частью и лучше и легче, чем че-
ловек.

                         
ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ

      ...Человек - это некое странное животное, состоя-
щее из двух или трех чрезвычайно разных частей: из души
(anima) - как бы некоего божества (numen) и тела - вро-
де бессловесной скотины.  В отношении тела мы настолько
не превосходим животных другого рода, что по всем своим
данным  находимся гораздо ниже них.  Что касается души,
то мы настолько способны воспринять  божественное,  что
сами  могли  бы  пролететь мимо ангелов и соединиться с
Богом.  Если бы не было тебе дано тело,  ты был бы  бо-
жеством, если бы не был в тебя вложен ум (mens), ты был
бы скотом.  Эти две столь отличающиеся  друг  от  друга
природы высший творец объединил в столь счастливом сог-
ласии,  а змей,  враг мира,  снова разделил  несчастным
разногласием,  что  они и разлученные не могут жить без
величайшего мучения и быть вместе не могут без постоян-
ной войны; ясно, что и то и другое, как говорится, дер-
жит волка за уши3; к тому и к другому подходит милейший
стишок:  Так не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке
с тобою. 4                                             
      В этом неясном раздоре враждует  друг  с  другом,
будто разное, то, что едино. Ведь тело, так как оно ви-
димо,  наслаждается вещами видимыми; так как оно смерт-
но,  то идет во след преходящему, так как оно тяжелое -
падает вниз. Напротив, душа (anima), памятуя об эфирном
своем происхождении, изо всех сил стремится вверх и бо-
рется с земным своим бременем,  презирает то, что види-
мо,  так как она знает,  что это тленно; она ищет того,
что истинно и вечно.  Бессмертная,  она любит бессмерт-
ное,  небесная - небесное, подобное пленяется подобным,
если только не утонет в грязи тела и                   
   не утратит  своего  врожденного  благородства  из-за
соприкосновения с ним.  И это разногласие посеял не ми-
фический Прометей,  подмешав к нашему духу (mens) также
частичку,  взятую от животного 5 ; его не было в перво-
начальном виде,  однако грех исказил созданное  хорошо,
сделав его плохим,  внеся в доброе согласие яд раздора.
Ведь прежде и дух (mens) без труда  повелевал  телу,  и
тело охотно и радостно повиновалось душе (animus);  ны-
не,  напротив, извратив порядок вещей, телесные страсти
стремятся повелевать разумом (ratio) и он вынужден под-
чиняться решению тела.  Поэтому не глупо было бы сопос-
тавить  грудь  человека  с неким мятежным государством,
которое,  так как оно состоит из разного рода людей, по
причине разногласия в их устремлениях должно раздирать-
ся из-за частых переворотов и восстаний,  если  полнота
власти  не  находится  у одного человека и он правит не
иначе как на  благо  государства.  Поэтому  необходимо,
чтобы больше силы было у того,  кто больше понимает,  а
кто меньше понимает, тот пусть повинуется. Ведь нет ни-
чего неразумнее низкого простого люда; он обязан подчи-
няться должностным лицам,  а сам не иметь никаких долж-
ностей.  На  советах  следует  слушать  благородных или
старших по возрасту,  и так, чтобы решающим было сужде-
ние одного царя,  которому иногда надо напоминать, при-
нуждать же его и предписывать ему нельзя. С другой сто-
роны,  сам царь никому не подвластен, кроме закона; за-
кон отвечает идее нравственности  (honestas).  Если  же
роли переменятся и непокорный народ, эти буйные отбросы
общества, потребует повелевать старшими по возрасту или
если  первые  люди  в  государстве  станут пренебрегать
властью царя,  то в нашем обществе возникнет опаснейший
бунт и без указаний Божьих все готово будет окончатель-
но погибнуть.                                          
  В человеке обязанности царя осуществляет разум.  Бла-
городными можешь считать некоторые страсти,  хотя они и
плотские,  однако не слишком грубые; это врожденное по-
читание родителей,  любовь к  братьям,  расположение  к
друзьям,  милосердие к падшим, боязнь дурной славы, же-
лание уважения и тому подобное.  С другой стороны. пос-
ледними  отбросами простого люда считай те движения ду-
ши,  которые весьма сильно расходятся с  установлениями
разума и низводят до низости скотского состояния. Это -
похоть,  роскошь, зависть и подобные им хвори души, ко-
торых, вроде грязных рабов и бесчестных колодников, на-
до всех принуждать к одному:  чтобы, если могут, выпол-
няли дело и урок,  заданный господином, или. по крайней
мере,  не причиняли явного вреда.  Понимая все это  бо-
жественным вдохновением,  Платон в "Тимее" написал, что
сыновья богов по своему подобию создали в людях двоякий
род души:  одну - божественную и бессмертную,  другую -
как бы смертную и подверженную разным страстям.  Первая
из  них - удовольствие (voluptas) -приманка зла (как он
говорит), затем страдание (dolor), отпугивание и помеха
для добра, потом болезнь и дерзость неразумных советчи-
ков.  К ним он добавляет и неумолимый гнев, а кроме то-
го,  льстивую надежду,  которая бросается на все с без-
  рассудной любовью 6.  Приблизительно таковы слова Плато-
на.  Он,  ко нечно,  знал,  что счастье жизни состоит в
господстве над такого ро да страстями. В том же сочине-
нии он пишет,  что те,  которые одоле ли их, будут жить
праведно,  а неправедно те, которые были ими побеждены.
И божественной душе,  т.  е.  разуму (ratio), как царю,
определил  он место в голове,  словно в крепости нашего
государст ва; ясно, что это - самая верхняя часть тела,
она  ближе  всего к небу,  наименее грубая,  потому что
состоит только из тонкой кости и не отягощена ни  жила-
ми,  ни плотью, а изнутри и снаружи очень хорошо укреп-
лена чувствами,  дабы из-за них - как  вестников  -  не
возник  в государстве ни один бунт,  о котором он сразу
не узнал бы.  И части смертной души - это значит страс-
ти, которые для че ловека либо смертоносны, либо докуч-
ливы,- он от нее отделил. Ибо между затылком и диафраг-
мой он поместил часть души, имею щую отношение к отваге
и гневу - страстям,  конечно, мятежным, которые следует
сдерживать,  однако  они не слишком грубы;  поэто му он
отделил их от высших и низших небольшим промежутком для
того,  чтобы  из-за  чрезмерно тесного соседства они не
смущали досуг царя и,  испорченные близостью  с  низкой
чернью,  не  состави ли против него заговора.  С другой
стороны, силу вожделения, кото рая устремляется к еде и
питью,  которая  толкает нас к Венере,  он отправил под
предсердие,  подальше от царских покоев - в печень и  в
кишечник,  чтобы  она обитала там в загоне,  словно ка-
кое-нибудь дикое,  неукротимое животное, потому что она
обычно  пробуждает  особенно  сильные волнения и весьма
мало слушается приказов  властителя.  Самая  низкая  ее
скотская  и строптивая сторона или же тот участок тела,
которого надлежит стыдиться,  над  которым  она  прежде
всего  одерживает верх,  может быть предостережением то
го, что она при тщетных призывах царя с помощью неприс-
тойных  порывов  подготавливает  мятеж.  Нет сомнения в
том,  что ты ви дишь, как человек - сверху создание бо-
жественное  -  здесь пол ностью становится скотиной.  И
тот божественный советник,  сидя  в  высокой  крепости,
помнит о своем происхождении и не думает ни о чем гряз-
ном,  ни о чем низменном. У него скипетр из слоновой ко
сти - знак того,  что он управляет исключительно только
справедливо;  Гомер писал,  что на этой  вершине  сидит
орел,  который взлетая к небу, орлиным взглядом взирает
на то, что находится на земле 7. Увенчан он золотой ко-
роной.  Потому  что  в тайных книгах золото обыкновенно
обозначает мудрость,  а круг совершенен и ни от чего не
зависим.  Ведь это достоинства, присущие царям; во-пер-
вых,  чтобы они были мудрыми и ни в чем  не  погрешали,
затем чтобы они хотели лишь того, что справедливо, дабы
они не сделали чего-нибудь плохо и по  ошибке,  вопреки
решению духа (animus).  Того,  кто лишен одного из этих
свойств, считай не царем, а разбойником.

Т. ГОББС

1. Для правильного и вразумительного объяснения
элементов естественного права и политики необходимо
знать, какова человеческая природа, что представляет
собой политический организм и что мы понимаем под зако-
ном. Все, что было написано до сих пор по этим вопро-
сам, начиная с древнейших времен, послужило лишь к ум-
ножению сомнений и споров в этой области. Но так как
истинное знание должно порождать не сомнения и споры, а
уверенность, то факт существования споров с очевид-
ностью доказывает, что те, кто об этом писал, не пони-
мали своего предмета. 2. Я не могу причинить никакого
вреда, даже если бы ошибался не меньше, чем мои пред-
шественники. Ибо в худшем случае я бы только оставил
людей в том же положении, в каком они находятся. т. е.
в состоянии сомнений и споров. Но так как я намерен ни-
чего не принимать на веру и указывать людям лишь на то,
что они уже знают или могут знать из собственного опы-
та, то я надеюсь, что буду очень мало ошибаться. И если
бы мне случилось ошибиться, то разве только вследствие
того, что я слишком поспешно стал бы делать выводы, но
этого я буду стараться всеми силами избегать. 3. Если
же, с другой стороны, мои правильные рассуждения, как
это легко может случиться, не смогут убедить тех, кто
из уверенности в своих собственных знаниях не способен
вдумываться в то, что ему говорят, то это будет не моя
вина, а их, ибо если я обязан приводить доводы в пользу
моих положений, то они обязаны внимательно относиться к
ним. 4. Природа человека есть сумма его природных спо-
собностей и сил, таких, как способность питаться, дви-
гаться, размножаться, чувство, разум и т. д. Эти спо-
собности мы единодушно называем природными, и они со-
держатся в определении человека как одаренного разумом
животного.

                         
Б. СПИНОЗА

      Итак, естественное право каждого человека опреде-
ляется не здравым рассудком,  но желанием (cupiditas) и
мощью. Ведь не все от природы определены к деятельности
по правилам и законам разума, но, наоборот, все родятся
ничего не знающими,  и проходит  большая  часть  жизни,
прежде чем они могут узнать истинный образ жизни и при-
обрести навык в добродетели,  хотя бы они и были хорошо
воспитаны;  а  тем  не  менее в то же время они обязаны
жить и сохранять себя, насколько в них есть силы, руко-
водясь только импульсом желания, так как природа им ни-
чего другого не дала и отказала в  действительной  воз-
можности жить сообразно со здравым рассудком;  и потому
они обязаны жить по законам здравого рассудка не более,
чем кошка - по законам львиной природы. Таким          
 образом, если рассматривать человека как  действующего
по велениям одной только природы, то все, что он счита-
ет для себя - по указанию ли здравого  рассудка  или  в
порыве  страстей  -  полезным,  ему по верховному праву
природы позволительно присваивать и  захватывать  каким
бы то ни было способом:  силой ли,  или хитростью,  или
просьбами,  или вообще как ему будет сподручнее, а сле-
довательно,  и считать врагом того,  кто хочет препятс-
твовать выполнению его намерения. Из этого следует, что
право и установление природы, под которым все рождаются
и большая часть живет,  запрещает только то, чего никто
не желает и чего никто не может; что оно не отвращается
ни от распрей, ни от ненависти, ни от гнева, ни от хит-
рости,  ни абсолютно от чего-либо, что подсказывает же-
лание.  И неудивительно,  ибо природа ограничивается не
законами  человеческого разума,  имеющими в виду только
истинную пользу и сохранение людей,  но иными -  беско-
нечными,  имеющими  в  виду вечный порядок всей природы
частичку (particula) которой составляет человек; только
вследствие  природной необходимости все индивидуумы из-
вестным образом определяются к существованию и деятель-
ности.  Следовательно,  все,  что нам в природе кажется
смешным,  нелепым или дурным,- все это происходит отто-
го,  что  мы  знаем вещи только отчасти и в большинстве
случаев не знаем порядка и связи (ordo  et  cogerentia)
всей природы и что мы хотим управлять всем по привычкам
нашего разума; между тем то, что разум признает дурным,
дурно не в отношении порядка и законов природы в целом,
но только в отношении законов одной нашей природы.

                                           
      Здесь я лишь кратко скажу,  что я понимаю под ис-
тинным  благом  (verum  bonum)  и вместе с тем что есть
высшее благо (summum  bonum).  Чтобы  правильно  понять
это,  нужно заметить,  что о добре и зле можно говорить
только относительно,  так что одну и ту же  вещь  можно
назвать хорошей и дурной в различных отношениях,  и та-
ким же образом можно говорить о совершенном и  несовер-
шенном.  Ибо никакая вещь, рассматриваемая в своей при-
роде,  не будет названа совершенной или  несовершенной,
особенно после того, как мы поймем, что все совершающе-
еся совершается согласно вечному  порядку  и  согласно
определенным законам природы. Однако                   
   так как  человеческая  слабость  не охватывает этого
порядка своей мыслью,  а между тем человек представляет
себе некую человеческую природу, гораздо более сильную,
чем его собственная,  и при этом не видит препятствий к
тому,  чтобы постигнуть ее, то он побуждается к соиска-
нию средств,  которые повели бы его к такому совершенс-
тву.  Все, что может быть средством к достижению этого,
называется истинным благом;  высшее же благо - это дос-
тижение того, чтобы вместе с другими индивидуумами, ес-
ли это возможно, обладать такой природой. Что такое эта
природа,  мы покажем в своем месте, а именно *, что она
есть знание единства, которым дух связан со всей приро-
дой. Итак, вот цель, к которой я стремлюсь,- приобрести
такую природу и стараться,  чтобы многие вместе со мной
приобрели ее;  т. е. к моему счастью принадлежит и ста-
рание о том, чтобы многие понимали то же, что и я, что-
бы  их  ум  (разум - intellectus) и желание (cupiditas)
совершенно сходились с моим умом и желанием, а для это-
го  ** необходимо [во-первых] столько понимать о приро-
де,  сколько потребно для приобретения  такой  природы;
затем образовать такое общество, какое желательно, что-
бы как можно более многие  как  можно  легче  и  вернее
пришли  к  этому.  Далее [в-третьих] нужно обратиться к
моральной философии и к учению о  воспитании  детей;  а
так как здоровье - немаловажное средство для достижения
этой цели,  то нужно построить [в-четвертых] медицину в
целом;  и  так как искусство делает легким многое,  что
является трудным,  и благодаря ему  мы  можем  выиграть
много времени и удобства в жизни, то [в-пятых] никак не
должно пренебрегать механикой.

 друзей. Его  обременяют  занятиями,  изучением языков,
телесными упражнениями,  неустанно внушая,  что не быть
ему  счастливым,  если он и его друзья не сумеют сохра-
нить в должном порядке здоровье, доброе имя, имущество,
и  что малейшая нужда в чем-нибудь сделает его несчаст-
ным.  И на него обрушивают столько дел и  обязанностей,
что от зари до зари он в суете и заботах. "Что за дико-
винный способ вести человека к счастью,-  скажете  вы.-
Вернейший,  чтобы сделать его несчастным!" - Как,  вер-
нейший? Есть куда вернее: отнимите у него эти заботы, и
он  начнет думать,  что он такое,  откуда пришел,  куда
идет,  - вот почему его необходимо с головой окунуть  в
дела, отвратив от мыслей. И потому же, придумав для не-
го множество важных занятий,  ему советуют каждый  сво-
бодный час посвящать играм,  забавам, не давать себе ни
минуты  передышки.  Как  пусто  человеческое  сердце  и
сколько нечистот в этой пустоте!.. Человек, несомненно,
сотворен для того,  чтобы думать:  в этом и главное его
достоинство,  и  главное  дело жизни,  а главный долг в
том,  чтобы думать пристойно.  И начать ему  следует  с
размышлений  о себе самом,  о своем создателе и о своем
конце. Но о чем думают люди? Вовсе не об этом, а о том,
чтобы поплясать, побряцать на лютне, спеть песню, сочи-
нить стихи,  поиграть в кольцо и т.  д., повоевать, до-
биться королевского престола, и ни на минуту не задумы-
ваться над тем, что это такое: быть королем, быть чело-
веком...                                               
                                                       
   Величие человека - в его способности мыслить.       
                                                       
   Человек - всего лишь тростник, слабейшее из творений
природы,  но он - тростник мыслящий.  Чтобы его уничто-
жить,  вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дунове-
ния ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Все-
ленная,  человек  все равно возвышеннее,  чем она,  ибо
сознает,  что расстается с жизнью и что слабее  Вселен-
ной,  а она ничего не сознает. Итак, все наше достоинс-
тво- в способности мыслить.  Только мысль возносит нас,
а не пространство и время, в которых мы - ничто. Поста-
раемся же мыслить достойно:  в этом - основа нравствен-
ности...                                               
                                                       
   Славолюбие -  самое  низменное  свойство  человека и
вместе с тем самое неоспоримое доказательство его высо-
кого достоинства,  ибо,  даже владея обширными землями,
крепким здоровьем, всеми насущными благами, он не знает
довольства,  если не окружен уважением ближних. Превыше
всего он ценит людской разум, и даже почтеннейшее поло-
жение  не радует его,  если этот разум отказывает ему в
почете. Почет - заветная цель человека, он будет всегда
неодолимо стремиться к ней, и никакая сила не искоренит
из его сердца желания ее достичь.  И даже если  человек
презирает себе подобных и приравнивает                 
   их к животным,  все равно,  вопреки самому себе,  он
будет добиваться всеобщего признания и  восхищения:  он
не  в  силах  противиться  собственной натуре,  которая
твердит ему о величии человека более  убедительно,  чем
разум - о низменности...                               
                                                       
      Величие человека.- Величие человека так несомнен-
но,  что подтверждается даже его ничтожеством. Ибо нич-
тожеством мы именуем в человеке то, что в животных счи-
тается естеством,  тем самым подтверждая,  что если те-
перь его натура мало чем отличается от животной, то не-
когда, пока он не пал, она была непорочна... Человечес-
кую натуру можно рассматривать двояко: исходя из конеч-
ной цели,  и тогда человек возвышен и ни с чем не срав-
ним,  или исходя из обычных свойств,  как рассматривают
лошадь или собаку,  исходя из их обычных свойств - спо-
собности к бегу,  et animum arcendi *,- и тогда человек
низок и отвратителен.  Вот два пути,  которые привели к
стольким разногласиям и философским спорам.  Потому что
одни оспаривают других,  утверждая:  "Человек не рожден
для этой цели,  ибо все его поступки ей противоречат",-
а те,  в свою очередь, твердят: "Эти низменные поступки
лишь удаляют его от конечной цели".                    
      Опасное дело  - убедить человека,  что он во всем
подобен животному,  не показав одновременно и его вели-
чия.  Не менее опасно убедить в величии, умолчав о низ-
менности. Еще опаснее - не раскрыть ему глаза на двойс-
твенность человеческой натуры. Благотворно одно - расс-
казать ему и о той его стороне,  и о другой. Человек не
должен  приравнивать себя ни к животным,  ни к ангелам,
не должен и пребывать в неведении о двойственности сво-
ей натуры. Пусть знает, каков он в действительности.

       
   * - стремления отогнать (лат.).                     
                                                       
                                                       
 рогой цене и  собирающееся  в  определенные  дни  года
вместе с другими подобными ему существами, чтобы читать
нараспев молитвы на языке,  который им совсем незнаком.
Король  рассматривает  почти  весь человеческий род как
существа,  созданные для подчинения ему и ему подобным.
Молодая парижанка, вступающая в свет, усматривает в нем
лишь пищу для своего тщеславия; смутная идея, имеющаяся
у нее относительно счастья, блеск и шум окружающего ме-
шают ее душе услышать голос всего,  что еще есть в при-
роде.  Юный турок в тишине сераля взирает на мужчин как
на высшие существа, предназначенные известным законом к
тому,  чтобы  каждую пятницу всходить на ложе своих ра-
бынь;  воображение его не выходит за чти пределы.  Свя-
щенник разделяет людей на служителей культа и мирян; и,
ничтоже сумняшеся, он рассматривает духовенство как са-
мую благородную часть человечества, предназначенную ру-
ководительствовать другой его частью,  и т.  д. Если бы
кто решил,  что наиболее полной идеей человеческой при-
роды обладают философы,  он бы очень ошибся: ведь, если
исключить из их среды Гоббса,  Локка,  Декарта, Бейля и
еще весьма небольшое число мудрых умов,  прочие создают
себе странное мнение о человеке, столь же ограниченное,
как мнение толпы,  и лишь еще более смутное. Спросите у
отца Мальбранша, что такое человек, он вам ответит, что
это - субстанция, сотворенная по образу божьему, весьма
подпорченная в результате первородного греха,  но между
тем более сильно связанная с богом,  чем со своим собс-
твенным телом, все усматривающая в боге, все мыслящая и
чувствующая в нем же.  Паскаль рассматривает  весь  мир
как сборище злодеев и горемык, созданных для того, что-
бы быть проклятыми, хотя бог и выбрал среди них на веч-
ные времена несколько душ (т. е. одну на пять или шесть
миллионов), заслуживающих спасения. Один говорит: чело-
век - душа, сопряженная с телом, и, когда тело умирает,
душа живет вечно сама по себе.  Другой уверяет, что че-
ловек - тело,  в силу необходимости мыслящее:  при этом
ни тот ни другой не доказывает свои положения.  Я желал
бы  при  исследовании человека поступать так же,  как в
своих астрономических изысканиях:  мысль моя иногда вы-
ходит за пределы земного шара,  с которого все движения
небесных тел должны представляться неправильными и  за-
путанными.  После  того  как я понаблюдаю за движениями
планет так,  как если бы я находился на Солнце, я срав-
ниваю кажущиеся движения,  видимые мной с Земли,  с ис-
тинными движениями,  которые наблюдал бы,  находясь  на
Солнце.  Таким  же точно образом я попытаюсь,  исследуя
человека,  выйти прежде всего за пределы сферы  челове-
ческих интересов, отделаться от всех предрассудков вос-
питания, места рождения и особенно от предрассудков фи-
лософа.

К. А. ГЕЛЬВЕЦИЙ

Человек по своей природе и травоядное и плотояд-
ное существо. При этом он слаб, плохо вооружен и, сле-
довательно, может стать жертвой прожорливости более
сильных, чем он, животных. Поэтому, чтобы добыть себе
пищу или спастись от ярости тигра и льва, человек дол-
жен был соединиться с другими людьми. Целью этого союза
было нападение на животных и их умерщвление * - либо
для того, чтобы поедать их, либо для того, чтобы защи-
щать от них плоды и овощи, служившие человеку пищей.
Между тем люди размножились, и, чтобы прожить, им нужно
было возделывать землю. Чтобы побудить земледельцев се-
ять, нужно было, чтобы им принадлежала жатва. Для этого
граждане заключили между собою соглашения и создали за-
коны. Эти законы закрепили узы союза, в основе которого
лежали их потребности и который был непосредственным
результатом физической чувствительности **. Но нельзя
ли рассматривать их общительность как врожденное ка-
чество ***, как своего рода нравственную красоту? Опыт
показывает нам по этому вопросу, что у человека, как и
у животного, общительность есть результат потребности.
Если потребность в самозащите собирает в стадо или об-
щество травоядных животных, как быки, лошади и т. д.,
то потребность нападать, охотиться, воевать, драться со
своей добычей соединяет также в общество таких плотояд-
ных животных, как лисицы и волки. Интерес и потребность
- таков источник всякой общительности. Только одно это
начало (отчетливые представления о котором встречаются
лишь у немногих писателей) объединяет людей между со-
бою. Поэтому сила их союза всегда соразмерна силе при-
вычки и потребности. С того момента, когда молодой ди-
карь **** и молодой кабан в состоянии добывать себе пи-
щу и

   * В Африке говорят, что существует особая по-
рода  диких  собак,  которые  в силу того же побуждения
отправляются сворой на воину с более сильными, чем они.
животными.  ** Из того,  что человек общителен, сделали
вывод,  что он добр. Это - заблуждение. Волки живут об-
ществом и не добры.  Я прибавлю к этому даже,  что если
человек создал, как выражается Фонтенель, бога по свое-
му образу и подобию, то нарисованный им ужасающий порт-
рет божества должен вызвать  сильные  сомнения  относи-
тельно  доброты человека.  Гоббса упрекают за следующий
афоризм: "Сильный ребенок есть злой ребенок". Между тем
он  повторил лишь в других словах следующие прославлен-
ные стихи Корнеля: Кто может сделать все, чего желает,-
           Желает большего,  чем  должен,-  и следующий
стих Лафонтена:  Довод более сильного -  всегда  лучший
довод.  Люди, рассматривающие человека как материал для
романа,  порицают этот афоризм Гоббса, но люди, пишущие
историю человека, восхищаются этим афоризмом, и необхо-
димость законов доказывает всю его истинность.  *** Лю-
бопытство,  которое иногда считают врожденной страстью,
является у нас результатом желания  быть  счастливым  и
все  более  и  более улучшать свое положение.  Оно есть
лишь дальнейшее развитие  физической  чувствительности.
**** По словам большинства путешественников,  привязан-
ность негров к своим детям подобна привязанности живот-
ных к своим детенышам.  Эта привязанность прекращается,
когда детеныши могут сами позаботиться о своих потреб- 
      ностях (см.  т. 1. "Melanges interessants de Voyages    
d'Asie,  d'Amerique",  etc.). Анксики, говорит по этому
вопросу Даппер в своем "Путешествии по Африке", поедают
своих  рабов.  Человеческое  мясо встречается на рынках
так же часто,  как говядина в наших мясных лавках. Отец
питается  мясом  своего сына,  сын - мясом своего отца,
братья и сестры едят друг друга,  и мать без отвращения
   питается только что родившимся ребенком. Наконец, негры,  
по словам отца Лабба,  не чувствуют ни признательности,
ни привязанности к своим родителям,  лишены также сост-
радания к больным. У этих народов, прибавляет он, можно
наблюдать матерей, настолько бесчеловечных, что они ос-
тавляют в деревнях своих детей в добычу тиграм. * В Ев-
ропе самое обычное явление, что сыновья покидают своего
отца,  когда, став старым, слабым, неспособным к труду,
он  живет лишь милостыней.  В деревнях можно наблюдать,
что отец кормит семь или восемь детей,  а семь или  во-
семь  детей  не могут прокормить отца.  Если не все сы-
новья так жестоки,  если бывают нежные и человечные де-
ти,  то  своей  человечностью  они обязаны воспитанию и
примеру;  природа же сделала из них маленьких  кабанов.
** Человек ненавидит зависимость.  Отсюда может возник-
нуть ненависть к отцу и матери, и этим объясняется сле-
дующая  пословица,  основанная на повседневном наблюде-
нии: любовь нисходит от родителей к детям, но не восхо-
дит от детей к родителям

 защищаться, первый  покидает  хижину,  второй - логово
своих родителей *.  Орел перестает узнавать своих орлят
с того момента, когда, сделавшись достаточно быстрыми в
своем полете,  чтобы молнией ринуться на  свою  добычу,
они могут обойтись без его помощи. Узы. связывающие де-
тей с отцом и отца с детьми,  менее сильны, чем думают.
Будь эти узы слишком сильными - это было бы даже пагуб-
но для  государства.  Первой  страстью  для  гражданина
должна быть любовь к законам и общественному благу. Го-
ворю это с сожалением,  но сыновняя любовь подчинена  у
человека любви к отечеству.  Если это последнее чувство
не превосходит всех прочих, то где найти критерий поро-
ка  и добродетели?  В этом случае такого критерия нет и
всякая нравственность тем самым уничтожается.  Действи-
тельно,  почему людям заповедали превыше всего любовь к
богу или к справедливости?  Потому,  что смутно  поняли
опасность,  которой подвергла бы их чрезмерная любовь к
родным.  Если узаконить  эту  чрезмерную  любовь,  если
признать ее первым из всех чувств, то сын получит право
ограбить своего соседа или обокрасть общественную казну
для того, чтобы удовлетворить потребности отца или уве-
личить его благополучие.  Сколько существует  семейств,
столько  было  бы  маленьких народов с противоположными
интересами,  которые всегда воевали бы друг  с  другом!
Всякий писатель,  который, желая внушить хорошее мнение
о своем добросердечии, основывает общительность на ином
принципе,  а не на физических и привычных потребностях,
обманывает недальновидных людей и дает им ложное предс-
тавление о нравственности.  Природа хотела, несомненно,
чтобы признательность и привычка играли у человека роль
своего рода тяготения,  которое влекло бы его к любви к
своим родителям;  она хотела также, чтобы человек нашел
в естественном стремлении к независимости силу отталки-
вания, которая уменьшала бы чрезмерную силу            
   этого тяготения  **.  Поэтому дочь радостно покидает
дом матери,  чтобы перейти в дом мужа.  Поэтому  сын  с
удовольствием  покидает отцовский очаг,  чтобы получить
место в Индии,  занять должность в провинции или просто
путешествовать. Несмотря на мнимую силу чувства, дружбы
и привычки,  в Париже то и дело меняют квартиры, знако-
мых и друзей. Желая обмануть людей, преувеличивают силу
чувства и дружбы,  общительность рассматривают как  лю-
бовь или как. враждебное начало. Неужели можно искренне
забыть, что существует только одно такое начало - физи-
ческая чувствительность? Одному этому началу мы обязаны
и любовью к самим себе, и столь сильной любовью к неза-
висимости.  Если  бы между людьми,  как это утверждают,
имело место сильное взаимное притяжение, то разве запо-
ведал  бы  им  небесный законодатель любить друг друга,
разве он повелел бы им любить своих родителей  и  мате-
рей?  *  Не  предоставил  ли бы он заботу об этом самой
природе, которая без помощи какого бы то ни было закона
заставляет  человека  есть и пить,  когда он испытывает
голод и жажду, открывать глаза по направлению к свету и
беречь  палец  от огня?  Если судить по рассказам путе-
шественников, то любовь человека к ближним не так обыч-
на,  как это уверяют.  Мореплаватель, спасшийся при ко-
раблекрушении и выброшенный на  неизвестный  берег,  не
бросается  с  распростертыми  объятиями  на шею первому
встречному.  Наоборот,  он старается притаиться  в  ка-
ком-нибудь  кустарнике.  Отсюда он изучает нравы тузем-
цев,  и отсюда он выходит дрожа навстречу им.  Но, ска-
жут, когда какой-нибудь европейский корабль пристанет к
неизвестному острову, то разве дикари не сбегаются тол-
пой к нему?  Несомненно, их поражает его зрелище. Дика-
рей удивляют новые для них одежда, наши украшения, наше
оружие, наши орудия. Это зрелище вызывает их изумление.
Но какое желание следует у них за этим первым чувством?
Желание присвоить себе предметы их восхищения.  Сделав-
шись менее веселыми и более задумчивыми,  они измышляют
способы  отнять хитростью или силой эти предметы их же-
лания. Для этого они подстерегают благоприятный момент,
чтобы обокрасть,  ограбить и перерезать европейцев, ко-
торые при завоевании ими Мексики и Перу уже ранее  дали
им образец подобных несправедливостей и жестокостей. Из
этой главы следует вывод, что принципы этики и политики
должны,  подобно принципам всех прочих наук,  покоиться
на многочисленных фактах и наблюдениях.  Но что следует
из производившихся до сих пор наблюдений над нравствен-
ностью? Что любовь людей к своим ближним есть результат
необходимости  помогать  друг другу и бесконечного мно-
жества потребностей,  зависящих от  той  же  физической
чувствительности,  которую  я считаю первоначальным ис-
точником наших поступков,  наших пороков и наших добро-
детелей.