О том, насколько изменились брачные ценности и мотивации в те годы, позволяет судить описание этого явления в повести Ф. Абрамова «Вокруг да около»: «В деревне сейчас принято: если ты в колхозе работаешь, то жену подыскивай из служащих, так чтобы в доме всегда была копейка... Это получило даже свое название: «жениться на буханке»... если хорошенько вдуматься, складывается особый тип семьи, где экономический фактор играет далеко не последнюю роль»[132].
      В 1940-е годы происходили дальнейшие изменения в составе семей[133]. В военный период появилось много семей, которые состояли из женщин с детьми (семьи фронтовиков и семьи вдов). В них отмечалось и проживание родственников этих женщин: сестер или престарелых матерей. В трудные годы войны совместное проживание родственников не было редкостью: вместе жили семьи сестер, теток с племянниками и т.п. Много в сельских местностях оказалось и одиноких людей, и супругов без детей (престарелых, вдовых, дети которых либо отделились, либо были на фронте). Шло и сокращение численного состава семьи в результате резкого падения рождаемости.
      Семьи крупные, главным образом трехпоколенные (родители-дети-внуки), хотя и редко, но существовали в деревнях Русского Севера. Из старшего поколения в таких семьях в Вологодской обл. остались женщины пожилого возраста, так как много мужчин погибло на фронте. Отмечалось более частое проживание женатых детей со свекровью, а еще чаще с тещей. Кроме совместной жизни с родственниками наблюдались и обратные явления – молодые семьи стремились сразу уйти из дома родителей. Семьи 1940-х годов по числу членов оказывались малочисленными, они имели в среднем до двух детей. Тогда нередко вступали в брак в немолодом возрасте, поэтому не могли иметь больше детей.
      О том, какой становилась семейно-брачная жизнь с послевоенных лет и до настоящих дней, позволяют судить экспедиционные материалы 1970-1990-х годов по Вологодской обл.[134] В этот период по-прежнему в деревне оставалась значительна «роль улицы» в знакомстве и встречах молодежи. Действенными были и такие факторы, как соседство («жили по соседству»), совместная учеба в школах, работа в колхозе или в совхозе и в различных агрообъединениях. С 1960-х годов можно отметить и новые виды знакомства и проведения досуга, связанные с расширением брачно-семейных связей. К ним относятся приезды на каникулы, в отпуск, на праздники, в гости к родственникам, друзьям, знакомым, приезды по направлению на работу и т.д. По данным 1986 г., в Вожегодском р-не, Бекетовском сельсовете (Тордокса) участились браки с жителями соседних Архангельской, Ленинградской, Мурманской областей, Республики Коми, Прибалтики, есть браки и совсем дальние – с жителями Украины (Донбасс), Тамбовщины, Сибири (Новосибирска, Тобольска, Сургуга, Усть-Кута). В Великоустюжском р-не (Усть-Алексеевский сельсовет), по данным 1987 г., брачные связи стали простираться в соседние с Вологодской области, в центральные области страны и в различные республики. О расширении брачных связей говорит и фамильный состав жителей деревень. Так, в Тордоксе (Вожегодский р-н) из 73 фамилий людей существует повторяемость всего двух фамилий в трех деревнях и других шести фамилий в двух деревнях.
      В настоящее время участие родителей в браках молодых свелось к следующему: знакомят с выбранным женихом или невестой накануне брака или ставят в известность о нем, а родительские возражения нередко игнорируются. Суть этих возражений со временем менялась. Если раньше доминировали экономические возражения, то теперь лишь высказываются мнения о браке детей (неодобрения в случае раннего брака и т.п.). Экономический же расчет наряду с личными чувствами и отношением к брачному партнеру в деревне есть всегда. Но он начал проявляться иначе, так как молодежь придает большее значение все же ценностям духовного, нежели материального, порядка. О современный молодежи говорят сами жители вологодских деревень: «Топерь молодежь вольней, / А раньше были верней». Или: «Люди нынче балованные. Легкой жизни хотят»[135].
      К 1959 г. в селениях Вологодской обл. уровень брачности был следующий: на 1000 чел. в браке состояли 671 мужчина и 427 женщин, т.е. последствия военных лет отчетливо сказывались.
      Происходило в то время и дальнейшее выравнивание брачного возраста у мужчин и женщин. К 1960-м годам этот возраст у женщин начинался с 18 лет, кое-где с 20, мужчины вступали в брак в 20-29 лет. В целом за годы советский власти сократилось число поздних браков, и к 1980-м годам брак снова «помолодел», особенно в сельской местности. Это объясняется тем, что сельская молодежь в возрасте 18-22 лет экономически была более самостоятельна, чем городская.
      С конца 1950-начала 1960-х годов, по сравнению с предшествующим периодом, на селе браки участились. В условиях миграций в стране в 1950-1980-е годы расширились брачные связи и появились возможности браков не только между жителями разных областей и республик, но и для этнических, конфессиональных смешений, а также для браков людей с разным профессионально-образовательным уровнем[136]. На Русском Севере, в том числе в вологодских деревнях, отмечались браки русско-карельские, русско-финские, коми-русские и русско-ненецкие. В Усть-Алексеевском сельсовете Великоустюжского р-на из 477 семей в пяти русские состояли в браке с представителями других народов: с цыганами (1950-х годов рождения), кумыками (1920-х), белорусами (рожденные в начале XX в.), украинцами (1930-х и 1960-х годов). Немало браков людей разного образовательного уровня: женщины с высшим и среднеспециальным образованием – учителя, медработники, ветеринары, агрономы – вступили в брак с мужчинами со средним школьным и специальным образованием (техниками, трактористами, шоферами, слесарями и работниками колхозов и совхозов). В указанном выше Усть-Алексеевском сельсовете семей, где неравен уровень людей в этом отношении, 26 из 477.
      Компенсация людских потерь в 1940-е годы началась только в 1950-е: повысилась брачность населения, росла рождаемость, шло выравнивание нарушенной половозрастной структуры жителей районов. Но в Вологодской обл. этого еще не происходило и условия для повышения рождаемости еще не были благоприятными[137]. В деревне преобладали люди старшего возраста, шло «постарение» села. Еще много оставалось семей, состоявших из вдов с детьми. В численном отношении вологодская семья равнялась 3 – 4 чел. на семью. Это были либо двух- (родители-дети; с 1-3 детьми), либо трехпоколенные семьи (родители-дети-внуки). Заметным оказывалось и число семей типа супруги без детей и женщины, не вышедшие замуж, с детьми. Много и семей людей немолодого возраста. В Великоустюгском и Вожегодском районах отмечалось нарушенное соответствие возрастов супругов: жены были старше мужей на 1-5 лет. Обычно такая ситуация складывалась при повторных браках разведенных людей (они официально не оформлялись), когда муж приходил жить в дом жены.
      К 1980-м годам по статистике, во всех районах Нечерноземья наряду с преобладанием малой семьи сохранялись трехпоколенные семьи. Средний размер семьи на
     
      Таблица 3
      Состав крестьянских дворов в Вологодской обл. в 1950-1960-е годы*
     

     
      * Безнин МЛ. Колхозное население в Российском Нечерноземье в 1950-1965 гг. Вологда, 1990. С. 17-22.
     
      Севере был 3,8 чел., в Вологодской обл. – 3,2 (в 1959 г. – 3,9 чел., в 1970 г. – 3,7). Все семьи были небольшие, стало меньше детей. Если у старшего поколения жителей имелось до 5-9 детей, то у молодого – по 1-2, реже 3 ребенка. В Усть-Алексееве (Великоустюжский р-н) из 477 семей многодетных насчитывалось только 5. В другом вологодском районе – Вожегодском – в рассмотренных 530 семьях по Бекетовскому сельсовету на одну семью приходилось в среднем 2,4 чел., и все они были простого маленького состава. Лишь одна семья (д. Суркова) состояла из родственников по боковой линии: женщины с сыном, дочерью и племянником.
      Таким образом, развитие сельской семьи шло но пути преобладания малых семей (см. табл. 3).
      Таким образом, в семьях, преимущественно малых, имелось больше женщин, чем мужчин, много престарелых и нетрудоспособных членов, детей на каждую семью – не более 1-2. Трехпоколенные семьи, чаще временные, были иного типа, чем прежде. Если ранее в них какое-то время после создания своей семьи жили молодые, то постепенно они оказались такими, когда старшее поколение (бабушки) жили зимой у детей и внуков, а летом вместе с внуками приезжали к себе в деревню.
      В 1970-е годы заметной стала ориентация на большее число детей в семье – до 3 чел. (у людей со средним и среднеспециальным образованием). У сельской интеллигенции все еще наблюдалась ориентация на одно- и двухдетную семью. Многодетные семьи были в основном у людей неквалифицированного труда.
      Межпоколенные отношения в семьях в 1950-1980-е годы не оставались неизменными[138]. Они различались у людей разного возраста, образования, характера труда. Фактическое главенство в семье начало определяться ролью того или иного члена в делах семьи, его авторитетом, способностями, общественным и производственным положением. Об этом говорит главенство молодого поколения: женатого сына, замужней дочери, невестки, зятя и как следствие этого – отмирание института примачества в русской семье, даже в деревне. По данным переписи 1959 г., в деревнях Вологодской обл. насчитывалось 202 915 семей, из них традиционное главенство мужчин – в 126 160 семьях (около половины семей), но уже в 76 755 главенствовали женщины.
      Отношения родителей и детей стали выглядеть следующим образом. Престарелые родители ограничивались советами и нечасто вмешивались в процесс ведения хозяйства молодыми. Семейные дела обычно решались всеми членами сообща, учитывались пожелания молодежи, а нередко именно ее мнение приводило к тому или иному решению. Сложнее строились взаимоотношения в трехпоколенных, нежели в простых семьях. Там возникали некоторые противоречия, особенно когда в семье кроме родителей и женатых детей были холостые дети (проявлялись различия интересов и запросов). Оставались и противоречия, связанные с двумя ролями женщин, – в обществе и семье, с трудностями совмещения этих ролей. К семейным конфликтам иногда приводило неравномерное распределение домашнего труда. Это свидетельствовало о сохранении фактического неравенства полов. Существовали противоречия, связанные с повышением требовательности друг к другу, браку, семье.
      Все менее труд делился на мужской и женский: многое выполнялось совместно или подменой друг друга («кто свободен, тот делает работу», – говорили в вологодских деревнях о сменной работе в колхозе и дома). Но немало семей, в которых основная домашняя работа ложилась на плечи женщин (у людей, родившихся в 1930-е годы). Дети участвовали в семейных делах менее, чем это было в прежние времена. В школьные каникулы они выполняли посильные работы на полях и фермах, пасли скот, помогали старшим на сенокосе. Но в целом занятость детей стала меньше, поскольку они учились, нередко жили вне дома (в школах-интернатах, находившихся в крупных селениях и райцентрах).
      Воспитание детей, пока они младшего возраста, – дело матерей и бабушек. Мужчины участвовали в этом, когда дети подрастали. Нередко именно бабушки являлись главными, кто передавал семейные традиции и опыт (особенно трудовые навыки) внукам. Все большую роль в деревне стало играть общественное воспитание детей. Правда, в достаточной мере оно осуществлялось лишь в крупных колхозах и совхозах.
      Таким образом, для современной сельской семьи Вологодской обл., как и вообще русской сельской семьи, характерны следующие черты. В основном сельская семья простая по составу, малодетная, однородная по социальному и этническому составу, в которой сохраняется мало старых традиций. Лишь в бытовой и некоторой обрядовой стороне жизни еще можно уловить местную специфику. Традиции – наследие разных исторических эпох всегда были присущи слоям населения, что приводило к вариантности и брачных отношений, и семейно-бытовой жизни, но с общей нивелировкой жизни в стране они постепенно трансформировались и теряли отличия. Развитие современной вологодской сельской семьи идет в общем русле с семьей населения всех русских областей, и в нем проявляются общерусские тенденции.
     
      1 Крестинин В.В. Исторический опыт о сельском старинном домостроительстве двинского народа на Севере. СПб., 1785. С. 25.
      2 Бурцев Е. Спас на Кокшеньге Тотемского уезда Вологодской губернии. Историко-статистический очерк. Вологда, 1912. С. 29.
      3 ГАВО. Ф. 1260. Он. 23. Д. 4. Л.1.
      4 РГИА. Ф. 796. Оп. 11. Т. X. Д. 383. Л. 630-631.
      5 Осьминский Т.И. Материалы по истории местного края. Вологда, 1951. С. 134.
      6 Титов А. Указы Вологодской духовной консистория 1783 г. // ЧОИДР. М., 1908. Кн. Ш. Разд. IV. С. 37-39.
      7 Там же. С. 36.
      8 ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 200. Л. 14 об.
      9 Там же. Д. 134. Л. 158-175.
      10 Там же. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4369. Л. 77-90. 1' Крестинин В.В. Указ. соч. С. 29. 12ВГВ. 1885. №44. С. 8.
      13 Ефименко ПС. Заволоцкая чудь. Архангельск, 1869. С. 41.
      14 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4369. Л. 43-335.
      15 Там же. Ф. 1260. Оп. 23. Д. 31. Л. 1.
      16 Там же. Ф. 883. Оп. 1. Д. 92. Л. 9-14 об.
      17 Бакланова ЕМ. Крестьянский двор и община на Русском Севере: конец XVII-начало XVIII в. М., 1976. С. 39.
      18 Иванов П.И. К истории крестьянского землевладения на Севере в XVII в. // Древности: Тр. Археографической комиссии Московского Археологического общества. М., 1898. Т. I. Вып. 3. С. 415; его же – Поземельные союзы и переделы на Севере России в XVII в. у свободных и владельческих крестьян // Там же. М., 1903. Т. 2. Вып. 2. С. 204; Ефименко А.Я. Исследование народной жизни. М, 1884. Вып. I. С. 219-220.
      19 ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 200. Л. 1-112 об.
      20 Там же. Д. 214. Л. 94; Материалы для истории делопроизводства Поместного приказа по Вологодскому уезду в XVII в. СПб., 1906. Вып. I. С. 171-189, 265.
      21 ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 134. Л. 1-58.
      22 Крестинин В.В. Указ. соч. С. 18.
      23 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 4369. Л. 43-84 об., 262 об., 325 об.-335.
      24 ГАВО. Библиотека. 902.5. Л.-52.2913. Л. 1-22.
      25 Водарский Я.Е. К вопросу о средней численности крестьянской семьи и населенности двора в России в XVI-XVII вв. // Вопр. истории хозяйства и населения России ХУП в.: Очерки по исторической географии XVII в. М., 1974. С. 122-123; Власова И.В. Семья и семейные отношены // На путях из земли Пермской в Сибирь. М., 1989. С. 182-192.
      26 Водарский Я.Е. Указ. соч. С. 122-123.
      27 Осьминский Т.И. Указ. соч. С. 133.
      28 Крестинин ВВ. Указ. соч. С. 25; Угрюмое А.А. Кокшеньга. Историко-этнографические очерки. Архангельск, 1992. С. 37, 68.
      29 Крестинин В.В. Указ. соч. С. 50.
      30 Там же. С. 20-21.
      31 ГАВО. Ф. 883. Оп. 1. Д. 134. Л. 1.
      32 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 1 об.
      33 Там же. Р. 25. Оп. 1. Д. 35. Л. 1 об.-2; Р. 24. Оп. 1. Д. 25. Л. 70; ВГВ. 1866. № 31. С. 304; 1875. №99. С. 10.
      34 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 65. Л. 1-1 об.
      35 Услар П.К. Вологодская губ. Военно-историческое обозрение Российской империи. Т. П. Ч. III. СПб., 1850. С. 265.
      36 Шевырев С. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь в 1847 г. М., 1850. Ч. 1. С. 97-98.
      37 Левитский П. Черты нравов крестьян Тотемского уезда // ЭС ИРГО. СПб., 1862. Вып. V. С. 57.
      38 Шустиков А.А. Плоды досуга. Бытовые очерки, картинки и рассказы из севернорусской жизни. Ярославль, 1900. С. 35.
      39 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 67. Л. 3 об.4; Д. 62. Л. 3-3 об.
      40 Там же. Д. 65. Л. 5-6 об.
      41 Там же. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 245. Л. 3 об.
      42 Там же. Ф. 883. Оп. 1. Л. 214. Л. 66 об.-67.
      43 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 291. Л. 20-21.
      44 Скворцов Л. Бережнслободская вол. Тотемского уезда. (Этнографический очерк) // Вологодский сб. Вологда, 1881. Вып. П. С. 39 – 40.
      45 Иваницкий НА. Материалы по этнографии Вологодской губ. // Изв. ОЛЕАЭ. Т. LXIX. Тр. Этн. отд. Т. XI. Вып. I—III. М., 1890. С. 20; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 122. Л. 1.
      46 Судаков И. Несколько замечаний об особенностях говора в Устюженском уезде Новгородской губернии // ЖС. 1903. Вып. I—II. С. 447; Иваницкий Н.А. Указ. соч. С. 64—66; Дмитровская Е. Русские крестьяне Олонецкой губернии //ЖС. 1902. Вып. П. С. 134.
      47 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 5. Л. 3; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 62. Л. 3 об.; Д. 63. Л. 1; Д. 67. Л. Зоб.; ВГВ. 1875. №99. С. 9.
      48 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 215. Л. 2; Д. 220. Л. 37; Д. 253. Л. 4; Д. 254. Л. 26; Д. 273. Л. 5; Д. 686. Л. 20; Д. 697. Л. 28-30; Д. 718. Л. 3 об; Д. 395. Л. 2, 6; Д. 347. Л. 9, 13; Д. 352. Л. 9; Д. 814. Л. 3, 11; ГАВО. Ф. 652. Оп.1. Д. 47. Л. 1; Д. 144. Л. 2; Ф. 496. Оп. 1. Д. 18187. Л. 69; Арсеньев Ф.А. Крестьянские игры и свадьбы в Янгосоре Вологодского уезда (Бытовой этюд) // Вологодский сб. Вологда, 1879. Вып. 1. С. 11; Иваницкий Н.А. Указ. соч. С. 21, 66-68; Судаков И. Указ. соч. С. 446, 449; Симаков В.И. Жизнь крестьянской девушки-северянки по народным частушкам. //Изв. АОИРС. 1911. № 7. С. 582, 586; Абрамов Ф.А. Собр. соч. в 3 т. Т. 3. Л., 1991. С. 30, 338.
      49 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 171. Л. 17; Д. 273. Л. И; Иваниций Н.А. Сольвычегодский крестьянин, его обстановка, жизнь и деятельность. //ЖС. 1898. Вып.1. С. 61; 1903. Вып. IV. С. 457, 513.
      50 АРГО. Р. 7. On. 1. Д. 62. Л. 69; P. 24. On. 1. Д. 5. Л. 4-4 об.; Д. 15. Л. 33 об.; Арда-шев В.Д. Описание Устюжского уезда и городов Устюга и Лальска // ЖМВД. 1857. Ч. 24. № 5. С. 66; ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 144. Л. 44^16; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 171. Л. 11.
      51 Андреевский Л.И. Из архива с. Никольского Вологодской губ. // Северный край. 1922. Вып. 1. С. 34.
      52 ВГВ. 1875. № 99. С. 10; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 62. Л. 1 об.; Арсеньев ФА. Крестьянские игры... С. 12-13; Левитский П. Указ. соч. С. 57; Ивановский К. Свадебные обычаи в Го-родецко-Никольском приходе // Вологодский сб. Вологда, 1881. Вып. 2. С. 45; Балов А. О свадебных обычаях в с. Корбанке Кадниковского уезда Вологодской губ. // ЖС. 1894. Вып. 1. С. 99.
      53 Ефименкова Б.Б. Севернорусская причеть. М., 1980. С. 287.
      54 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 62. Л. 4-4 об.
      55 Услар ПК. Указ. соч. С. 270; ГАВО. Ф. 652. Оп.1. Д. 62. Л. 4; Д. 77. Л. 1; АРГО. Р. 24. Оп.1. Д. 25. Л. 82; ЖС. 1903. Вып. I—II. С. 210.
      56 РНБ. РО. F XVII-69. Л. 7 об.; Абрамов Ф.А. Указ. соч. С. 336, 338.
      57 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 65. Л. 4 об.; Д. 67. Л. 9-10.
      58 Соскин А.И. История г. Соли-Вычегодской древних и нынешних времен // ВЕВ. 1881. № 14-24. С. 355.
      59 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 227. Л. 1-2; Д. 267. Л. 4; Д. 347. Л. 14; Шевырев С. Указ. соч. Ч. П. С. 110.
      60 Арсеньев Ф.А. Движение населения Вологодской губернии за десятилетний период (с 1867 по 1877 г.) // ВГВ. 1880. № 7. С. 1; № 8. С. 1-2.
      61 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 391. Л. 2; Д. 347. Л. 15.
      62 Грязное П. Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда. СПб., 1880. С. 91-94; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 807-а. Л. 2.
      63 ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Д. 406. Л. 33 об.-130; Оп.1. Т. IX. Д. 18201. Л. 1-121.
      64 Там же. Оп. 36. Д. 1. Л. 48 об.-381 об.; Оп. 4. Д. 19154. Л. 6-71.
      65 Там же. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 144. Л. 44.
      66 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 814. Л. 27; Д. 215. Л. 2-3.
      67 Дилакторский С.А. Экономический быт крестьян Двиницкой вол. Кадниковского уезда // ВГВ. 1899. № 31. С. 6; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 814. Л. 23; Д. 807-а. Л. 3 об.; Д. 347. Л. 18; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18187. Л. 69.
      68 Симаков В.И. Ука.з. соч. С. 584.
      69 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 273. Л. 9, И; Д. 391. Л. 2; Д. 347. Л. 15; Д. 810. Л. 14.
      70 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18187. Л. 7-121 об.; Д. 19309. Л. 2, 5; Д. 18097. Л. 1; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 807-а. Л. 3 об.; Д. 814. Л. 25.
      71 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 807-а. Л. 3 об.; Д. 814. Л. 25; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18127. Л. 1^1; ВЕВ. 1904. № 5. С. 109; Ефименко П.С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губ. // Изв. ОЛЕАЭ. Т. XXX. Тр. Эта. отд. Кн. V. Вып. I—II. М., 1877-1878. С. 215.
      72 ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18335. Л. 14, 20; Лесков Н. О влиянии карельского языка на русский в пределах Олонецкой губ. // ЖС. 1892. Вып. IV. С. 97; Новгородский сб. Новгород, 1866. Вып. IV. С. 40.
      73 ГАВО. Ф. 14. Оп. 3. Д. 171. Л. 85 об.- 89; Ф. 496. Оп. 8. Д. 406. Л. 36 об.-82 об.
      74 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 263. Л. 24; Д. 215. Л. 11-14; Д. 697. Л. 28.
      75 Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Т. VII. СПб., 1901. Тетр. 1.С. V.
      76 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 397. Л. 16; Волков Н.Д. Удорский край. Этнографический очерк // Вологодский сб. Т.1. Вологда. 1879. С. 24-25; Попов К.А. Охотничье право собственности у зырян // Изв. ОЛЕАЭ. T.XXVIII. Тр. Этн. отд. Кн. 4. М., 1877. С. 101; его же. Два способа заключения брачных союзов у зырян // ВГВ. 1854. № 4. С. 38-39.
      77 АРГО. Р. 25. Оп. 1. Д. 5. Л. 8-8 об.; Поляков И.С. Этнографические наблюдения во время поезди на юго-восток Олонецкой губ. // Зап. ИРГО по отд. этн. 1873. СПб., Т. III. С. 164.
      78 Фукс В. О сводных браках в историческом отношении // Этн. сб. РГО. СПб., 1862. Вып. V. С. 5-9; Ефименко П.С. Материалы... С. 215; Островская Д. Каргопольские «бегуны». (Краткий исторический очерк) // Олонецкий сб. Петрозаводск, 1902. Вып. IV. С. 30.
      79 Власова И.В. Указ. соч. С. 194-210.
      80 Казанский И., Ярославцев Н. Устьмошане. Красновский погост // Олонецкий сб. 1886. Вып. 2. С. 48; АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 2 об.; Р. 25. Оп. 1. Д. 35. Л. 1 об.; Скворцов Л. Указ соч. С. 35; Андреевский Л.И. Образование и воспитание в барской семье Вологодской губ. в начале XIX в. (Из архива с.Куркина) // Север. 1928. № 7-8. С. 21.
      81 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 5. Л. 3 об.; Д. 15. Л. 33 об.; Р. 25. Оп. 1. Д. 35. Л. 1 об.; Евдокимов И. Старый быт // Изв. ВОИСК. Вологда, 1915. Вып. П. С. 4.
      82 Шевырев С. Указ. соч. Ч. И. С. 109.
      83 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 5. Л. 34.
      84 Там же. Л. 4 об.; РНБ. РО. F. XVII-69. Л. 7 об.
      85 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 2.
      86 Ефименкова Б.Б. Указ. соч. С. 269, 287.
      87 АРГО. Р. 24. Оп. 1. Д. 23. Л. 2; Фриз Я. Известия, служащие к топографическому описанию Вологодской губ. // Технологический журнал. СПб., 1806. Т. III. 4.1. С. 30-31.
      88 Грязное П. Указ. соч. С. 94; Попов В.А. Мысли о развитии промышленности в г. Ни-кольске Вологодской губ. // ВГВ. 1859. № 12. С. 88; НГВ. 1874. № 4. С. 3; Волоцкий В.А. Состояние земледельческого крестьянского хозяйства // ВГВ. 1873. № 30. С. 8; ГАВО. Ф. 652; Оп. 1. Д. 100. Л. 16; Абрамов Ф. Указ. соч. С. 368.
      89 ГАВО. Ф. 34. Оп. 1. Д. 118. Л. 8-91; Д. 119. Л. 8-114; Д. 140. Л. 1 об.^14; Д. 141. Л. 1 об.-21; Д. 142. Л. 34 об.-52.
      90 Ф.Щ. Общинно-земельные порядки крестьян Воробинской вол. Сольвыгодского уезда // Вологодский сб. Вып. 1. С. 21-22.
      91 Мерцалов. А.Е. Сравнительный очерк землевладения в одной крестьянской общине // Вологодский сб. 1885. Вып. IV. С. 287; Иваницкий Н.А. Материалы... С. 223; ЖС. 1903. Вып. 1-Й. С. 210.
      92 ВГВ. 1875. № 99. С. 9; 1866. № 31. С. 303; 1876. № 8. С. 5; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 100. Л. 26.
      93 ВГВ. 1875. № 99. С. 9; ГАВО. Ф. 652. Оп.1. Д. 100. Л. 19-19 об.
      94 ВГВ. 1880. № 18. С. 1; РЭМ. Ф. 7. Оп.1. Д. 106. Л. 3; АРГО. Р. 7. Оп.1. Д. 38. Л. 69 об.-74; ГАВО. Ф. 4389. Оп.1. Д. 188. Л. 12; Ф. 652. Оп.1. Д. 104. Л. 2.
      95 РЭМ. Ф. 7 Оп. 1. Д. 106. Л. 5; Д. 128. Л. 24; Д. 294. Л. 33; Д. 121. Л. 30-32; Д. 244. Л. 4; Д. 251. Л. 16; Д. 257. Л. 1 об.-б; Д. 681. Л. 2-3; Д. 682. Л. 3-26; Д. 786. Л. 22 об.; Д. 810. Л. 17; Д. 344. Л. 12 об.; Д. 356. Л. 21; Д. 214. Л. 13-15, 59-115; Врачебно-санитарный обзор Вологодской губ. Вологда, 1909. Вып. VIII. С. 642; Сельскохозяйственный обзор Новгородской губ. за 1913 г. Новгород, 1914. С. 5; АРГО. Р. 7. Оп. 1. Д. 69. Л. 12; Иваницкий Н.А. Сольвычегод-ский крестьянин... С. 32-33.
      96 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 121. Л. 33; Д. 128. Л. 24; Д. 251. Л. 17-18; Д. 257. Л. 2 об.; Д. 276. Л. 4 об.; Д. 344. Л. 13; Д. 356. Л. 23; Д. 786. Л. 12; Д. 810. Л. 1-4; Ф. 1. Оп. 2. Д. 433-а. Л. 192.
      97 Там же. Д. 171. Л. 1-17; Д. 214. Л. 16-46; Д. 697. Л. 26-28; Д. 257. Л. 3; Д. 693. Л. 24-32; Д. 344. Л. 14 об.; Д. 349. Л. 4-13; Д. 786. Л. 10-19; Д. 810. Л. 4-16.
      98 ЖС. 1903. Вып. III-IV. С. 457.
      99 Абрамов Ф. Указ. соч. С. 72, 158.
      100 РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 253. Л. 4; Д. 254. Л. 26; Д. 263. Л. 24; Д. 814. Л. 29-32; Д. 352. Л. 13; Д. 107. Л. 1-7; ГАВО. Ф. 883. Оп.1. Д. 214. Л. 57 об.
      101 Топографический очерк Вологодской губ. // Вологодский иллюстрированный календарь. Вологда, 1893. С. 66; Дубровин. Статистический очерк Вологодской губ. на 1853 г. // Справочная книга для Вологодской губ. на 1853 г. Вологда, 1853. С. 21-22.
      102 РЭМ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 352. Л. 11; Д. 100. Л. 20-21; Д. 682. Л. 32-33; Д. 693. Л. 31; Д. 338. Л. 11; Д. 347. Л. 21; Д. 809. Л. 1-2; Д. 807-а. Л. 3 об.; Д. 810. Л. 48; Д. 220. Л. 28; Д. 289. Л. 1-25; Д. 210. Л. 2-3; Дилакторский С.А. Экономический быт... //ВГВ. 1899. № 50. С. 2; Котляревский П.В. Экономический быт крестьян северо-восточной половины Вологодской губ. // ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 101. Л. 7; Иваницкий Н.А. Сольвычегодский крестьянин... С. 60 – 61.
      103 Тутунджан Д. Листы-разговоры «По правде – по совести» // ЭВГМЗ. 1991 г.
      104 ЖС. 1903. Вып. I—II. С. 211
      105 АГВ. 1852. № 21. С. 162; АРГО. Р. 7. Оп. 1. Д. 87. Л. 2 – 11; Казанский И., Ярославцев Н. Указ.соч. С. 48; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 121. Л. 27-28; Д. 258. Л. 8-9 об.; Д. 693. Л. 22-23; Д. 356. Л. 18-19; ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. Д. 18187. Л. 66 об.; Иваницкий Н.А. Сольвычегодский крестьянин... С. 61; ЖС. 1903.; Вып. I—II. С. 210. Вып. IV. С. 451, 509, 511.
      106 ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 122. Л. 1; ЖС. 1903. Вып. IV. С. 445, 450.
      107 РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 310. Л. 47; Д. 263. Л. 24; Д. 214. Л. 3-13; ГАВО. Ф. 496. Оп. 8. Д. 406. Л. 33 об.-130 об.; Оп. 36. Д. 1. Л. 48 об.-381.
      108 АРГО. Р. 25. Оп. 1. Д. 5. Л. 21-22.
      109 Михайлов М.И. Физические и нравственные свойства зырян // АГВ. 1852. № 21. С. 162; его же. Домашний и семейный быт зырян // АГВ. 1852. № 23. С. 183; Попов К. Два способа.... // ВГВ. 1854. № 4. С. 38; его же. Охотничье право... С. 100-101; Большаков A.M. Община у зырян // ЖС. 1906. Вып. III. С. 230-231; Топографический очерк... С. 64; АРГО. Р. 7. Оп. 1.Д. 98. Л. 13.
      110 ГАВО. Ф. 18. Оп. 1.Д. 1416. Л. 32-120; АРГО. Р. 24. Оп. 1.Д. 15. Л. 36; ГАВО. Ф. 652. Оп. 1. Д. 85. Л. 2 об. – 17 об.; Д. 62. Л. 5.
      111 Первая всеобщая перепись... Т. VII. С. XI; Т. XXVII. С. 301; Т. XXVI. С. 4-5.
      112 Гура А.В. Поэтическая терминология севернорусского свадебного обряда // Фольклор и этнография. Обряды и обрядовый фольклор. Л., 1974. С. 175 – 180; его же. Лингвоэтно-графические различия и общность в маргинальной зоне Русского Севера // Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Л., 1975. С. 38.
      113 Власова И.В. Русские. Сельская семья // Семейный быт пародов СССР. М., 1990. С. 22^15.
      114 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 176. Л. 2-2 об.; Д. 178. Л. 1-6 об.; Д. 146. Л. 32; Д. 179. Л. 2 об.; Д. 166. Л. 1; Д. 218. Л. 6 об.- 28; Д. 219. Л. 13 об., 51 об.; Синкевич Г.П. Бытовой алкоголизм Вологодской губ. Опыт обследования двух селений // Социальная гигиена. 1926. М.; Л., № 7. С. 21.
      115 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1; Д. 147. Л. 4; Д. 171. Л. 2 об.; Д. 178. Л. 6, 9; АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.
      116 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 171. Л. 2; Д. 147. Л. 1; Д. 179. Л. 4 об.; Д. 218. Л. 6 об., 33 об.; Д. 188. Л. 11; Д. 220. Л. 83 об.-88 об.
      117 Там же. Д. 151. Л. 3-3 об.; Д.188. Л. 7 об.-10; Д. 218. Л. 12 об.; Д. 220. Л. 3 об., Д. 219. Л. 19-77; АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.
      118 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 147. Л. 25; Д. 179. Л. 4 об; Д. 220. Л. 56 об.; Д. 221. Л. 3 об.; Д. 247. Л. 9 об.
      119 Там же. Д. 247. Л. 9 об.; АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710.
      120 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 179. Л. 3; Д. 188. Л. 3; Д. 147. Л. 9; Д. 219. Л. 40-40 об.; Д. 273. Л. 4-27; Д. 247. Л. 10 об.; Д. 218. Л. 92 об.; Д. 221. Л. 3 об., 45 об.; Синкевич Г.П. Крестьянская изба Вологодского уезда // Социальная гигиена... С. 80-82, Бачурихин А.Н. Сельское хозяйство Северо-Двинской губ. на рубеже 1926 г. // Зап. Сев.-Двинского общества изучения местного края. Великий Устюг, 1927. С. 62; Пятунин П. Каргополье в прошлом и настоящем. Каргополь, 1924. С. 33; Абрамов Ф. Указ. соч. С. 274.
      121 ГАВО. Ф. 653. Оп. 1. Д. 378. Л. 1-20; Д. 384. Л. 1-6; Д. 377. Л. 1-23; Д. 376. Л. 1-25.
      122 Там же. Оп. 1-4. Д. 325. Л. 42-АА; Кучин Л.А. Имущественная дифференциация рыбацких хозяйств Чарондского рыболовного района. Череповец, 1930. С. 29.
      123 Россия в мировой войне 1914-1918 гг. (в цифрах). М., 1925. С. 21.
      124 Саблин В.А. Демографические изменения в деревне Европейского Севера за годы гражданской войны // Сельское расселение на Европейском Севере России. Вологда, 1993. С. 81-85.
      125 ГАВО. Ф. 4389. Оп. 1. Д. 166. Л. 3; Д. 218. Л. 12 об.-100 об.; Д. 219. Л. 4-56 об.; Д. 220. Л.12-87 об.; Д. 221. Л. 3 об.-88 об.
      126 Там же. Д. 151. Л. 3; Д. 188. Л. 7 об.- 11; Д. 147. Л. 61-64; Д. 191. Л. 4; Д. 173. Л. 7; Ф. 653. Оп. 1. Д. 378, 384, 377, 376; Ефименкова Б.Б. Указ. соч. С. 269; Рубцов Н.М. Тихая моя родина // Подорожники. М., 1985. С. 72.
      127 Золотарев Д.А. Этнографические наблюдения в деревне РСФСР (1919-1925 гг.) // Русский музей. Материалы по этнографии Этнографического отдела. Л., 1926. Т. III. Вып. 1. С. 145, 152-157.
      128 АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710.
      129 Там же; Урланис БД. Динамка уровня рождаемости в СССР за годы Советской власти // Брачность, рождаемость, смертность в России и СССР. М., 1977. С. 17.
      130 Савеличев А. Потоп // Наш современник. 1992. № 11. С. 100-102.
      131 АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710.
      132 Абрамов Ф. Указ. соч. С. 212.
      133 АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710.
      134 Там же; Итоги всесоюзной переписи населения 1959 г. М., 1963. С. 99.
      135 Тутунджан Д. Указ. соч.// ЭВГМЗ. 1991 г.; Абрамов Ф. Указ. соч. С. 301
      136 Санникова А.П., Тароева. Р.Ф. Форма и структура семьи лесных и сельскохозяйственных рабочих южной Карелии // Науч. конф., посвященная итогам работы Петрозаводского ин-та языка, литературы и истории АН СССР. Петрозаводск, 1964. С. 37-38; ХомичЛ.В. Современные этнические процессы на Севере Европейской части СССР и Западной Сибири // Преобразования в хозяйстве и культуре и этнические процессы у народов Севера. М., 1970. С. 54-55.
      137 АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710; Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. Т. 7. М., 1974. С. 206-221; Численность и состав населения СССР по переписи 1979 г. М., 1984. С. 232-233; Люсина Л.К. О динамике сельского населения Вологодской области в послевоенные годы // Социалистические преобразования северной деревни. Вологда, 1970. С. 123 – 124.
      138 АИЭА. ВЭ. С-3 О 1984 г.; ВО 1986 г. Д. 8334; ВО 1987 г. Д. 8710; Харчев А. Быт и семья как категории исторического материализма // Проблемы быта, брака, семьи. Вильнюс, 1970. С. 18-20.
     
 
      ГЛАВА 9
      СВАДЕБНЫЙ ОБРЯД
      Автор очерка о быте жителей Кадниковского у. Вологодской губ., опубликованном в 1866 г. в «Вологодских губернских ведомостях» под названием «Янгосарь», Н. Четверухин писал: «Если мы, приступая к описанию простонародного быта, отнесли его к определенному населению в некоторых частях Кадниковского уезда, то это потому, что все, что только будет сказано о нем, не подлежит уже никаким исключениям, кроме свадебных обыкновений, которые в каждой почти волости бывают более или менее различны. Инде причоты при них нескончаемы и чрезвычайно утомительны для всех членов свадебной церемонии, в других волостях они гораздо сокращеннее. Тут поются те причоты и соблюдаются те обряды, которых там не бывает, или заменяются они другими. Но все-таки общий состав свадебной церемонии везде одинаков, везде главные свадебные обряды и причоты сходны между собой...» Это наблюдение можно распространить и на другие уезды, где также отмечается большое разнообразие вариантов. Вместе с этим есть еще одна особенность: в обрядах отдельных мест, нередко отдаленных друг от друга и не входивших в одно административное объединение (уезд или район), обнаруживается явное сходство как в мелких деталях обряда, так и в отдельных его разделах.
      Знакомясь с материалами о крестьянской свадьбе Вологодской земли, прежде всего поражаешься множеству терминов, относящихся и к основным этапам обряда, и к более мелким эпизодам свадебного действия, к свадебным чинам и участникам этого события, к материальным атрибутам, пище, предметам обихода и жилищу, в общем, ко всему тому, что так или иначе связано с брачной церемонией в целом. Можно ли во всем этом многообразии свадебных терминов, в их прихотливом сочетании обнаружить какую-то территориальную закономерность? Другими словами, существуют ли локальные гнезда с определенной традицией, а если существуют, то как они соотносятся с этнической историей края?
      Первая трудность при решении этого вопроса – несовпадение ареалов одних и тех же терминов и административных границ уездов, волостей и районов. Это естественно, так как их бытование в большей степени зависит от этнической истории (процессов заселения и формирования населения) данной территории, чем от ее административного деления. Ссылка же собирателя только на принадлежность к какой-то административной части нередко искажает представление о действительном распространении данного обряда.
      Вторая трудность связана с тем, что описания обряда (записи) относятся к разному времени, и, кроме того, материал обычно собирался неодинаково подготовленными к этой деятельности людьми, работавшими не по единой программе. Поэтому полученный материал неравноценен по качеству и полноте; к тому же не всегда четко указано место записи.
      Третье обстоятельство скорее способствует решению задачи. Как известно, любая обрядовая традиция со временем претерпевает изменения. Вместе с тем она обладает способностью сохранять не только отдельные, очень древние черты, но даже целые ритуалы и представления об их назначении, что позволяет судить об более древних периодах бытования свадебного обряда. Поскольку известно, что на Вологодчине сошлись традиции великих новгородцев и низовские (по отношению к Новгороду) традиции (ростовская, суздальская, московская), интересно попытаться на материалах по свадебному обряду этого края определить судьбу привнесенных традиций (выявить устойчивые элементы, проследить пути взаимодействия и рождения новых форм). Учитывая это, требовалось решить несколько проблем:
      1. Дать по возможности полное описание свадебного обряда Вологодского края, т.е. представить некий инвариант (свод), выделяя все наиболее характерное для территории, а также все редкое и интересное с точки зрения этнографа.
      2. Попытаться сопоставить местный обряд с известными типами обрядовых традиций России и определить, к какому из них он относится.
      3. Кроме того, большая устойчивость свадебного обряда (при всей его изменяемости сохранившего архаические черты) позволяет провести сравнение местной традиции с традициями, бытовавшими на исходных территориях, а именно новгородских и «низовских» (ростово-суздальских и московских) землях, а также с обрядами соседей – коми-зырян, вепсов и карел. Это дает возможность проследить изменения, происходящие в свадебном обряде при взаимодействии разных традиций, выявить в нем как устойчивые, так и лабильные элементы и попытаться установить причины этих явлений.
      Форма заключения брака. Обычно свадьбы, совершавшиеся по выбору и с согласия родителей, играли «по-настоящему», «истово», «по старинке», т.е. с соблюдением положенных обрядов, «с причотами и пировством».
      Но в конце XIX-начале XX в., как отмечали авторы этнографических описаний, таких свадеб игралось очень мало. «Теперь, – писал А. Шустиков, – большею частью выходят взамуж «самоходкой», без согласия родителей, без всяких обрядов и празднеств» (Ухтомская вол. Кадниковского у.). «В таких случаях парень с девушкой, уговорившись между собой, обычно с вечерования или какого-нибудь праздника уходили или уезжали к священнику, который за приличное вознаграждение (рублей 5-10) венчал их. После этого они шли в дом молодого и начинали обыденную жизнь. Родители девушки, узнав о случившемся, либо смирялись, говоря: «Ну, Бог с ними!», либо отправлялись в дом молодых с поздравлениями, где их угощали чем можно» (д. Шириханово Кадниковского у.). Иногда сами новобрачные, спустя какое-то время (недели через две-три), шли «на мировую» к родителям молодой. Распространение свадеб такого типа объясняли «отчасти модой, пришедшей из соседних деревень Олонецкой губ. (скорее всего, от старообрядцев), но больше экономическими причинами. (К таким «скороспелым» свадьбам прибегали, как правило, люди бедные или же очень скупые.)» (Ухтомская вол., Кадниковский у.). Нередко такая форма заключения брака провоцировалась родителями жениха и невесты, не желавшими считаться с чувствами молодых и принуждавших их к браку с нелюбимым человеком.
      Несмотря на распространенность свадеб самоходкой (их еще называли убегом, уводом), старые люди смотрели на них с пренебрежением и называли супрядками (от слов «прятать», «скрываться от людей»), а не свадьбами. К девушкам, вступившим в брак таким образом, обычно относились с насмешкой. Над самоходкой смеялись: «Ушла не сватанная – позор». Зажиточные и богатые родители старались все же совершать свадьбы «по-настоящему». Для представления о дальнейшей судьбе традиционного свадебного обряда и отношения к нему населения интересны наблюдения Н. Бубнова, сделанные в ноябре 1921 г. В очерке «Деревенская свадьба в Шуйской волости Грязовецкого уезда. Описание обрядов, обычаев, причитаний» он писал: «При новом советском строе старая обрядность деревенской свадьбы стала быстро нарушаться и в недалеком будущем грозит совершенно исчезнуть. Однако старые свадебные обычаи и обряды пока еще держатся среди населения волости, и очень немногие из родителей девушки согласятся выдать свою дочь замуж без выполнения хотя бы главных из обрядов, считая полное нарушение свадебных обрядностей причиной несчастий в замужестве их дочери. Но так как не каждые родители невесты, а тем более она сама, знают в точности весь свадебный ритуал и причеты, то обращаются за помощью к профессиональным причитальщицам, которых есть немало в волости и которые вместо «княгини» выполняют все причеты», а сама «княгиня» производит только полагающиеся по обряду действия. Таким образом, такие профессионалки-причитальщицы являются единственными хранителями старых свадебных обычаев и обрядов, передаваемых устно из поколения в поколение».
      Итак, соблюдение обряда в 1920-е годы оставалось еще нормой, которой старались придерживаться. Вместе с тем знание и исполнение обрядности и причетов переходит к профессионалам, так как остальное население начинает забывать обряд (подробнее см. в гл. « Брак и семья у сельского населения»).
      Время свадеб. Обычно свадьбы бывали зимами, в «промежгованье» (от Крещения до масленицы) (Грязовецкий у.), после Нового года (Стрелицкая вол. Тотемского у.), т.е. в Рождественский мясоед (Вожегодский край, Васьяновская вол. Кадниковского у.), когда меньше работ и больше свободного времени для пирования. Во многих местах, однако, свадьбы начинали играть уже осенью (Зеленская Слобода г. Тотьмы), под Покров (Стрелицкая вол. Тотемского у.) и до поста, до заговенья. У кокшаров, жителей деревень по р. Кокшеньга, по словам В.М. Соболевской, в 1920-е годы свадьбы справляли в сентябре. Иногда играли сразу после Пасхи (Васьяновская вол. Кадниковского у.), но вообще-то летом они происходили редко (Ве-дерковская вол. Грязовецкого у.). А.А. Веселовский указывал более четко сроки свадебных периодов – «с Крещения до Масленой недели, с Семена дня (1 сентября) до Гурия (15 ноября).
      Возраст жениха и невесты. Как писал А. Шустиков, женились молодые парни большей частью в возрасте от 18 до 25 лет, а равно и девицы выходили замуж в эти же годы. Примерно в том же возрасте 18-20 лет женились в д. Шириханово Кадниковского у. В Васьяновской вол. того же уезда возраст жениха определялся от 19 до 28 лет, а невесты – от 20 до 27. «К этому возрасту, – замечал автор очерка А.Д. Неуступов, – жених и невеста бывают одеты по-деревенски более или менее прилично». В Стрелицкой вол. Тотемского у. обычный возраст для женитьбы до введения всеобщей воинской повинности считался 18 лет. На Кокшеньге девушек отдавали замуж в 20-22 года. Только в случае, «если девушка теряла невинность («испакостится»), то отдавали и раньше». (Подробнее см. в гл. «Семья и брак».)
      Выбор невесты. «Знакомство жениха и невесты до свадьбы не считается необходимым, – писал автор очерка «Свадьба в Кокшеньге Тотемского уезда», – однако в большинстве случаев, особенно в последнее время, они хоть раз как-нибудь видели друг друга в лицо. Обыкновенно это бывает в большие праздники у церкви или на гулянье, а зимой – на вечерованье или посиденке; бывают и случайные встречи, а иногда и подыскивается такой случай «нарочно»«. Поэтому к встречам на гуляньях относились к большой ответственностью, так как ожидали от них желательных знакомств, ибо «гулянье для простого народа не есть удовольствие, оно имеет другую, более существенную цель – здесь женихи высматривают невест, судят об их богатстве по платьям, потому что каждая девка, бывающая на гулянье, по крайней мере, три раза переоденется, чтобы продемонстрировать свой наряд. Говорят они: «Мы идем только себя показать да других посмотреть».
      В с. Устье Кадниковского у. вплоть до 80-х годов XIX в. существовало «высматривание невест», которое происходило в начале свадебного сезона возле Воскресенской Устьинской церкви. Такой же обычай совершался у церкви в слободе в ее престольный праздник – 16 января в день положения веригам апостола Петра. «В этот день все устьянские и слободские девицы – невесты или считавшие себя таковыми – одевались в самые лучшие наряды, становились рядком около ограды слободской церкви, а парни гуляли перед ними и выбирали себе подруг жизни».
      Нередко выбор невесты происходил на семейном совете. Здесь припоминались известные в околотке девушки, обсуждались их нравственные качества, одежда, приданое и прочее (Васьяновская вол. Кадниковского у.). Хорошие женихи и невесты почти всегда были уже известны заранее и состояли в волости, так сказать, на учете, но выбор мог простираться далеко за пределы своей волости. В последнем случае чаще всего нахваливали жениха или невесту дальние родственники, захожие деловые люди – торговцы, мастеровые и даже нищие.
      Личные чувства жениха и невесты редко принимались во внимание, считалось: «поживется – слюбится» (Кадниковский у.). Когда приходило время женить сына, родители обыкновенно предлагали ему невесту, которая была на примете. Если получали его согласие, начинали разузнавать о ней более подробно. Жених в редких случаях оспаривал выбор родителей, обычно соглашался с ними и говорил: «Воля ваша батюшка и матушка, какую выберите, такую и возьму, вы больше моего знаете» (Ухтомская вол. Кадниковского у.). Если раньше воля родителей имела решающее значение (Ново-Никольская вол. Кадниковского у.), то со временем браки больше совершались по взаимному согласию (Грязовецкий у.). Присмотревшись к девице и находя ее вполне подходящей для себя партией, парень начинал звать ее замуж. Обыкновенно это происходило на зимних посиделках, у «столба», т.е. в уединенном уголке избы. Нередко он звал ее сначала самокруткой – без разрешения родителей, но девушка, как правило, упрямилась и звала свататься «честью». Боясь оказаться обманутым, парень просил у девушки заклад, так как с ним отказать ему было трудно. Закладом служила какая-нибудь существенная часть девичьего наряда. Отдавая ее без разрешения родителей, девушка рисковала своим добрым именем и закладом, поскольку парень мог не вернуть последний. Но если девушка нравилась или, как говорили, была «по мысли» парню, он посылал сваху в ее дом (д. Вохтога Раменской вол. Грязовецкого у.).
      Молодой человек мог объявить о своем желании родителям. В случае их согласия он советовался, сколько просить приданого и подарков и кого посылать сватом. Одним из решающих факторов при выборе невесты было желание родителей жениха получить поскорее дополнительные рабочие руки. Как известно, благополучие семьи во многом зависело от числа работающих – чем в семье их больше, тем выше достаток. Поэтому, если парень не уходил на военную службу, «семенники» старались не дать ему «шибко загулять» и побыстрее женить (Васьяновская вол. Кадниковского у.). Таким образом, можно было и получить в хозяйство работницу, и остепенить сына. Особенно остро возникала надобность в работнице тогда, когда родителям жениха «за старостью» становилось трудно справляться с тяжелой работой. Поэтому при обсуждении возможной невесты особое внимание обращали не на красоту девушки («красота приглядится, а ум пригодится»), а на ее здоровье и нравственные качества. Придерживались такого мнения: «лишь бы она была не урод и работлива» (Ухтомская вол. Кадниковского у.).
      П. Дилакторский писал: «Хилых и малосильных по возможности обегают чисто из экономических интересов, – везде нужны не «лишний рот», «едок», а рабочие руки». Нужна была прежде всего «работница» (Кадниковский у.), которая «работать была лютая» (Белозерский у.). В Кокшеньге «дородство и работоспособность» стояли на первом месте при выборе для той и другой стороны. Для жениха на ряду с этими качествами ставились хозяйственность и достаток, а для невесты еще и обходительность и приветливость (отчасти красота). Затем в расчет принимались и другие качества, среди которых одно из видных мест занимала «родовитость», «порода» (Кадниковский у.). Если родители невесты были людьми трудолюбивыми, жили зажиточно, не были драчливыми (драчунами) и пьяницами, а в доме их, как и во всем хозяйстве, царили порядок и домовитость, то их дочь была желанной невестой для многих семей, имевших женихов. «Мать хороша, то и дочь ея, по пословице – «яблочко от яблони не далеко падает» (Ухтомская вол. Кадниковского у.).
      Важным являлось экономическое (материальное ) равенство двух семей, «дабы не стыдно было впоследствии и погоститься». Каждый старался жениться на своей ровне, помня пословицу: «Знай ворона свои хоромы» (Ухтомская вол. Кадниковского у.). А бедняки придерживались другой пословицы: «всяк сверчок знай свой шесток «, и не сватались к богатым (Кадниковский у.). Тем не менее невеста, более или менее слывшая в своем кругу за «богачку» и к тому же «небалованная», была желанной для молодых людей и их родителей. Лучшей невесты, по их понятию, и искать нечего (Троичина Кадниковского у.).
      При всем прагматизме и расчете при реальном выборе пары поэтический идеал жениха и невесты рисовал внешне прекрасных, нарядных и богатых юношу и девушку. Душа нуждалась в красоте .
      Вот какую невесту советует девушка найти жениху: «Наживай да приискивай / Родом породную, / Да из себя-то высокую, / Да из себя-то хорошую, / Да скрут-ную, да нарядную!» И уж совсем идеальную, по ее мнению, можно найти жениху в столичном городе: «Она скручена и сряжена: / По коленушки в серебре, / Да по локоть ручьки в золоте, / Да в шоуковье то обвернены, /Да жемчугом-то завешаны, / Да на крыльцо-то поставлены».
      Такой невесте должен был быть подстать и жених: «Да женишка-то надо хорошенькова, / Надо сивого (белокурова) да красивова, / Да ученова да грамотново...»
      Когда выбор был сделан, посылали в дом невесты свата или сваху (Зеленская Слобода г. Тотьмы). Перед официальным сватовством родители жениха нередко заранее, «стороной», вели переговоры, косвенно желая узнать, можно ли рассчитывать на успех (Белозерский у.). В свою очередь родители невесты не всегда бывали искренны и давали надежду даже в тех случаях, когда не собирались отдавать дочь. Так делали потому, что сам факт любого сватовства для невесты расценивался как «большая слава» и, кроме того, если сваталось много женихов, это давало возможность выбора более подходящей партии.
      Окончательное решение с той и другой стороны принимали, как правило, все члены семьи и даже близкие родственники на так называемых семейных советах.
      Кто сватал. В том, кто сватал или кому сватать невесту (или жениха) – свату, свахе или кому-то из родственников, единообразия по уездам не было. Обычно в пределах одного уезда встречались и сват и сваха, а в более позднее время – целые группы «сватов», состоящие из близких родственников жениха. Например, в Шуйской, Авнежской и Ново-Никольской волостях Грязовецкого у. чаще посылали свата, отсюда и бытовавшее выражение сватом ходить (Ново-Никольская вол.). Сват нередко становился почти профессионалом, так как очень часто исполнял эту роль. Также «кого-нибудь из мужчин» выбирали и в Верхне-Важском посаде и, по воспоминаниям современных жителей, в дер. Черняково Тарногского р-на (Тотемский у.). Услугами свата пользовались в Вельском, Кирилловском уездах (в последнем жених брал в сваты кого-нибудь из родственников невесты) и в Васьяновской вол. Кадниковского у. В Васьяновской вол. свата называли сводщиком и выбирали из родственников, стараясь найти человека «разбитного», красноречивого и находчивого. Поэтому случалось, что роль свата выполнял будущий дружка, почти профессионал, знающий много поговорок, побасенок и прибауток, относящихся к свадьбе (Васьяновская вол. Кадниковского у.). В Раменской вол. Грязовецкого у. и в некоторых волостях Тотемского у., судя по информациям из «Этнографического обозрения», предпочитали посылать сваху. В с. Муньга Крилловского у. сваха приезжала с женихом. Но чаще, особенно в прежнее время, сваты ездили без него («встарь жениху самому сватать не полагалось»). Позднее жених стал ездить на сватовство вместе с родственниками – отцом, матерью, крестным и другими, а иногда, по мере разрушения традиции, даже с родственниками невесты (д. Жидовиново, Шуйской вол. Грязовецкого у., современный Сокольский р-н).
      Случалось, «на сватанье» ехали две свахи с женихом или просто две свахи (под-городние волости Сольвычегодского у.). В Ведерковской вол. Грязовецкого у. могли послать свата и сваху, так же, как в Тотемском (Илеза, Верховье) и в Кадниковском (Троичина) уездах. С этой целью из близких родственников жениха или соседей по деревне выбирали более или менее опытных (тактичных) и речистых, «по-сметливее», побойчей и порасторопней», «ловких» (Хариновская вол. Тотемско-го у.), и «дошлых» (Лохта Вологодского у.).
      Нередко в сватовстве принимали участие оба родителя, один из них, обычно со стороны жениха (д. Харино, Хариновской вол. Тотемского у., современный Сокольский р-н, Грязовецкий и Белозерский уезды, Липин Бор в Белозерье, Вожегодский край) или кто-то из ближайших родственников, но непременно женатый, например, «отданная» (женатая) сестра жениха, дядя или крестный (Озерки Тотемского р-на), тетка или божатка (крестная) (деревни Шириханово, Зеленая Ухтомской вол. Кадниковского у.).
      Предложение «сходить сватом» (сватовщиком) принималось с радостью, так как сват был почетным гостем на свадьбе (Зеленская Слобода г. Тотьмы). Случалось, сват заранее присматривал невесту и сам напрашивался в посредники (Ведер-ковская вол. Грязовецкого у.). Известно, что иногда сватовство происходило по инициативе невесты. Данный вариант называли «сватать с навалом» (Ново-Никольская вол. Грязовецкого у.; Корбангский край), но он считался позором для девушки.
      В целом получается достаточно пестрая картина. Трудно усмотреть какую-то закономерность в этом смешении временных и территориальных традиций. Можно лишь предположить, что более древняя местная традиция доверяла сватовство свату, женатому мужчине (это было важно с точки зрения обрядовой магии). К какой традиции относится сваха – к новой городской, древней «низовской» (с колонизацией из Ростово-Суздальской земли) или вообще к традиции иного этноса, сказать трудно. Что же касается участия жениха (в различных сочетаниях с родственниками), то это, видимо, явление достаточно позднее, так как идет вразрез с традиционным представлением о сватовстве.
      Сватовство. Сватовство как особо ответственный этап в предсвадебной церемонии сопровождалось множеством магических действий, обычаев и примет. Наряду с ними обязательно соблюдались и нормы поведения, предписываемые православной верой. Существовали как бы две традиции. По одной (более распространенной), сватовство держали в крайней тайне. Старались избежать посторонних глаз и, только получив согласие, привязывали к концам дуг на лошадиной упряжи колокольчики. По другой, напротив, всячески демонстрировали свое намерение, а именно украшали нарядно лошадей, привязывали колокольцы.
      Чаще ехали сватать поздно вечером (Новленская вол. Вологодского у.), или даже ночью (нынешний Сокольский р-н, в прошлом Тотемский у.), стараясь выехать так, чтобы никто не видел, тайно. Скрытность должна была с одной стороны, оградить сватов от дурного глаза, чтобы кто-нибудь из посторонних не сглазил, или «не изурочил бы» их (с этой же целью лошадь для поездки запрягали на повите – в сарае, т.е. со двора), а с другой стороны, чтобы в случае отказа «не так было зазорно возвращаться». И все же выезжали, как правило, на лучшей лошади в праздничной упряже (Верхне-Важский посад), украшенной лоскутками материи. Соответственно специально в праздничные («лучшие» – Вельский у.) одежды одевались и сами сваты (Троичина Кадниковского у.). В Мишутинской вол. Белозерского у. сваты шли пешком и так же одевались по-праздничному – в серые деревенские кафтаны, а за кушаком – новые кожанки (рукавицы). Грязовецкий сват, по обычаю, должен был надевать либо разного цвета (серый и черный), либо не одного размера (короткий и длинный) валенки и положить в карман повойник (старинный женский головной убор). Последний в качестве магического атрибута при сватовстве фигурировал во многих местах Вологодского края и везде имел свое название. В Троичине Кадниковского у., когда сват подходил к двери, чтобы ехать сватать, кто-нибудь из семьи бросал в него сзади шемшурой (род кокошника), дабы успешнее прошло сватовство и не вернулся бы он с пустыми руками, т.е. «с отказом». То же происходило в Илезе и Нижнем Спасе, а когда-то, видимо, и по всей Кокшеньге. Там, «чтобы дело сошлось», свата хлестали или забрасывали борушками (головной убор в виде круглой шапочки из парчи или из другой ткани с твердым, золотом вышитым очельем, присборенной надо лбом и мягкими завязками сзади). В Кирилловском у. для счастливого исхода сватовства свата били бабьим кокошником и напутствовали песней: «Как ты съидешь, да добрый молодець, / На цюжую да дальню сторону, / Там ты попримить, да добрый молодець,... / С весела ли да пир заводится...»
      Бытовали и другие магические приемы. Например, в Авнежской вол. Грязовецкого у. перед тем, как идти, сват брал в руки лохань под умывальником садился на лавку вдоль половиц, стараясь их захватить ногами как можно больше. Если в деревне замечали проезжающих и догадывались о цели их поездки, то в след им кричали: для успеха дела – «яблоня в след», а для отказа – «поваренка в лоб» (так как в некоторых волостях например, в Шуйской, отказ выражался в словесной формуле – »поваренку получил»). Совершенно по-иному обставлялось начало сватовства у почти профессиональных свах в подгородних волостях Сольвычегодска. Их традиция была ближе к городской.
      В одних местах по приезде в деревню сваты сразу шли в дом невесты, в других (нынешний Сокольский р-н бывшего в Тотемского у.; Белозерский у.) они сначала останавливались в доме у знакомых или родни и извещали (обычно посылали мальчишку) о своем намерении. Родители прибирались в избе и дожидались сватов, а невеста, как правило, уходила куда-нибудь из дома (Белозерский у.; Вожегодский край). В Кирилловском у. даже ставили самовар, выкладывали угощения и уж затем посылали за сватом.
      В Васьяновской вол. Кадниковского у. сват подходил к дому родителей невесты или ее родственников и стучал большим шестом (колом) у окна в стену, называя по имени хозяев и прося у них позволения войти в избу. Те ему отвечали: «Просим покорно пожаловать, дорогой гостенек». Сват входил в избу и, помолившись, объявлял цель своего прибытия. В Стрелицкой вол. Тотемского у. сваха стучала в стену под волоковым окном и спрашивала: «Дома ли хозяева?!»
      Обычно придя в дом невесты и помолившись Богу на все четыре стороны, сваты (сват или сваха) садились на лавку «вдоль половиц», а не поперек (Ухтомская вол., Троичина Кадниковского у., Верхне-Важский посад, Вельский у.). Это делалось для того, чтобы родители невесты «не поперечили» их желанию, т.е. «во избежание прекословии» (Ухтомская вол. Кадниковского у.; д. Зеленая Грязовецкого у.). Так же поступал сват в упомянутых авнежских деревнях Грязовецкого у. (Только по сообщениям из Никольского у. при сватовстве садились «поперек полу», но это, видимо, ошибка.) Во многих местах Тотемского у., в основном по р. Сухоне, главным ориентиром в этой момент была матица. Сват, не снимая рукавиц, садился на лавку вдоль матицы или под матицу «на долгую лавку». В Вожегодском крае сваты не переходили матицу до тех пор, пока их не приглашали пройти в дом, и только после разрешения садились на переднюю лавку, стоявшую вдоль половиц. В некоторых населенных пунктах, по традиции, для каждого участника сватовства отводилось свое место в избе. Например, в д. Маркуши Тарногского р-на (в прошлом Тотемский у.) сват садился вдоль половиц, а отец жениха вдоль матицы или же оба усаживались вдоль матицы, но с разных концов избы лицом друг к другу. На Средней Сухоне (теперешний Матвеевский сельсовет, в прошлом Тотемского у.) жених садился на боковую лавку, а сват – на переднюю, при этом последний так ставил ноги, чтобы охватить половицу и две щели между ними. Существовали и другие варианты обрядового поведения свата. Так, на Кокшеньге (Тотемский у.) сват сначала подходил к печи и бряцал печной заслонкой, а затем садился или на лавку «вдоль полу», или под «красными окнами» лицом к двери, или на лавку у дверей, лицом к передним окнам (посадка зависела от планировки в избе). На той же Кокшеньге сваты усаживались «вдоль стола» и, чтобы дело двигалось, сперва «двигали столом», а потом шевелили заслонку у печи. В деревнях по Уфтюге и в Верховье (на Ваге) сват не бряцал заслонкой, а только «шатил» (двигал) стол. В Верховье сваха еще непременно заглядывала в печь. В Кирилловском у. сват и сваха, войдя в избу и перекрестясь, подходили к печурке и рылись в пепле. Сват из д. Горка сначала бренчал заслонкой, потом ковшиком подчерпывал воды в кадочке и говорил присловье, чтобы скорее отдали невесту: «Вода ваша, воля наша!» и уж потом «салфеточки подергает на столе». В Сарбале (ниже по течению Кокшеньги) сват бряцал заслонкой и двигал столом, а сватья заглядывала в печь и в «рукомойку». В Белозерском у. сваха, помолившись Богу и поклонившись хозяевам, клала кожанки к заслонке у печки и примечала. Если они держались пальцами вверх, то «сватосьво будет удачное», а если падали, то это указывало на неудачу.
      Насыщенность данного ответственного момента предсвадебного периода магическими приемами, действиями и приметами, призванными способствовать успеху, прояснить обстановку, относилась главным образом, к значимым местам дома – очагу, святому углу, местам пребывания духов предков и т.д. Смысл этих действий заключался в приобщении к родовым святыням, местам пребывания духов предков, в стремлении заручиться их поддержкой.
      Обычно сваты прямо не говорили о цели своего прихода, хотя хозяева, конечно, сразу же замечали их особое (ритуальное) поведение, но вида не подавали. Как правило, переговоры начинались издалека. Сначала пришедшие осведомлялись о состоянии здоровья родственников невесты, о текущих событиях в деревне или волости, о житейских мелочах дня и т.п., и только затем приступали к делу. Часто для объяснения пользовались готовыми традиционными формулами. Эти формулы были однотипны во многих уездах края. Например, сват из Тотемского у. говорил: «Я пришел к вам сватом, подарите меня платом». Или: «У нас женишок, у вас невеста, нельзя ли свести в одно место» (д. Шуково). Нередко сваты прибегали к иносказаниям: «У вас есть хороший товарец, а у нас на него есть славный купец, собой молодец. Не хотите ли сбыть его?» Родители на это отвечали: «У нас нет ничего постылого, кроме доченьки милой, так нам и сбывать нечего!» (Васьяновская вол. Кадниковского у.). Или: «Нет ли у вас телушки продать?» (Кирилловский у.). Или: «У вас есть цветочек, а у нас есть садочик. Вот нельзя ли ваш этот цветочек перенести в наш садочик?!»
      Велись переговоры и в форме простой беседы. Иногда сваты сразу сообщали о своей цели. Кирилловские сваты на приглашение садиться отвечали: «Мы не сидеть пришли, а сватать. У нас жених есть, а у вас невеста», а сват из деревни Илеза (Кокшеньга) говорил: «Мы по хорошему делу, посватать невесту». В Грязовецком у. сват начинал дело со слов: «Я к вам пришел недаром и потому сразу буду с вами говорить откровенно. Дело в том, что у вас в доме есть невеста, которую уже пора «причередить», а у меня на примете есть жених хороший, лучше которого, пожалуй, ей не дождаться...» (Грязовецкий у.). Кадниковский сват предлагал отцу невесты «завести раденку» (Ухтомская вол.). А в д. Шириханово того же уезда рассуждал так: «У тебя, Михайло, есть девка на возрасте, а у нас есть жених – станем родню заводить, в одно место их сводить». Отец и мать, узнав в чем дело, начинали подробно расспрашивать про жениха: «Кто этот купец? Богат ли он, беден ли? Не куражлив ли? Пьет вино или нет?» Сват расхваливал жениха, употреблял все свое красноречие и нередко привирал. Желая склонить родителей в пользу жениха, он описывал его достоинства: «Парень смирный, непьющий» и т.п. Свою речь сват обычно сопровождал разными выдумками, смешил собравшихся в избе (Васьяновская вол.).
      Поначалу родители невесты обыкновенно «отнекивались» и говорили, что не думали еще выдавать дочь, что она еще «молодо-зелено» и просили дать им срок, чтобы «подумать» об этом родней и поговорить с невестой (д. Зеленая Грязовицкого у., Новленская вол. Вологодского у.).
      Срок для принятия решения (обычно неделя и больше) «клали» и в том случае, когда не хотели оскорбить парня отказом, но при этом надеялись выгадать лучшего жениха. Для того чтобы не упустить жениха, давали залог (или заклад) – что-нибудь из одежды невесты, чаще всего платок. Если в результате все же отказывали, залог пропадал.
      Бывало, как уже говорилось, заклад парню давала сама невеста еще во время ухаживаний на вечеринках, игрищах и праздниках, и тогда сваты, видя, что ее родители упрямятся, вспоминали об этом. Чтобы не позорить дочь, родителям приходилось соглашаться, заручившись при этом согласием самой невесты (Грязовецкий у.).
      Слишком долгий срок, назначенный на обдумывание предложений, был равнозначен отказу (Верхне-Важский посад) и означал: «Запряги дровни, да поезжай свататься к своей ровне», т.е. жениха посчитали ниже невесты. Грубо отказывать свату не полагалось. Неподходящему жениху передавали: «Девка у нас не нарядная и пока для дома нужна». Для выражения отказа имелись и особые словесные формулы: например, «жених мутовку получил», «этому парню мутовку дали», «с мутовкой уехал» (предмет утвари – мутовка – палка с сучками на конце для взбивания чего-либо; мутовить – отказывать). Случалось, жениху действительно кидали в сани или привязывали сзади или сбоку мутовку таким образом, чтобы она тормозила ход. Для жениха это было большим позором. Об отказе говорили также: «С гушшой по-ехау», «Гушшу повез!», «Гушшы налить» (гушша, т.е. гуща – пивной остаток) (Северное Белозерье).
      Если сваты оказывались желанными, а жених – подходящим, то после долгих разговоров родители невесты давали согласие на брак уже при первом посещении и объявляли: «Непрочь мы породниться, девка у нас отдашняя».
      Как правило, положительный ответ на сватовстве был лишь согласием на начало переговоров обеих сторон и не больше того, да и этикет требовал не спешить с окончательным ответом, чтобы не подумали, будто рады сбыть дочь с рук за первого посватавшегося. Кроме того, если даже жених был им не люб и они не собирались отдать за него дочь, для «славы» невесты приглашали его приехать еще раз на смотрины, а потом могли и отказать (Ухтомская вол. Кадниковского у.). Тем самым давали знать соседям и будущему жениху, что к дочери их многие сватались, да еще «не думали отдавать, не «перестарок» (не престарелая) какой, дождется и своего суженого».

К титульной странице
Вперед
Назад