Как правило, выносили покойного в церковь накануне погребения. При выносе гроба в избу «набивалась вся деревня». Все громко причитали, соседи приносили свечи или деньги и клали их рядом с покойным и «рассчитывали», что «на том свете» их также будут встречать со свечками. При «выносе» все присутствующие «прощались», т.е. низко кланялись до земли и целовали покойного или прямо в губы, или в руку, или в иконку, которую клали ему на грудь. В церковь на отпевание шли (ехали) не все, только родственники и самые близкие, а оставшиеся дома выходили «вслед покойнику» и на улице еще раз низко кланялись до земли. Если умирал муж, то жену вели под руки и она вместе с дочерью всю дорогу до церкви причитала. Молчаливо идущих за гробом осуждали. «Чем громче плач, тем почетнее похороны».
«Вынос покойника» из дома представлял собой очень ответственный и сложный обряд. Большая часть его действий носила религиозно-магический характер и должна была обезопасить дом и всех живущих в нем от несчастья. Для этого применялись «предохранительные» меры и в народе их называли запугали. Для того чтобы не бояться покойника, нужно было просто до него дотронуться, легко потянуть за ногу, сесть или упасть на лавку, где гроб стоял. Например, в Тарногском районе, как только выносили умершего, быстро стучали топором и садились на место, где гроб стоял (на лавку) и произносили: «Счастье в дом, злосчастье вон»[87]. Крышку от гроба полагалось вынести «прежде гроба». Оставшиеся в доме женщины сразу после «выноса» переворачивали скамейки (лавки), на которых стоял гроб, открывали заслонку в печи, смотрели туда и кричали три раза «Ух нету!». В современном Тарногском, Белозерском районах и во многих других местах «после выноса» делали вид, что что-то ищут и при этом приговаривали «Был – да нету!», даже открывали подполье и туда тоже кричали. Все это делалось для того, чтобы «покойник не ходил и не пугал»[88]. С разными вариациями такие действия совершали повсеместно.
В доме после покойника все тщательно мылось: стены, потолки, лавки, сени и т.д., считали, что необходимо «удалить всю нечисть» из дома[89]. Верили, что покойник боится рябины и, чтобы он не являлся, в дом втыкали ее ветки у порога[90]. Сохранялся обычай путания следов, т.е. делалось все, чтобы покойник не мог найти дорогу назад, к дому. Можно привести массу примеров сохранения этого обычая вплоть до наших дней. Для этого повсеместно умершего выносили ногами вперед. Интересный материал имеется в коллекции А.К. Супинского, собранный им в 1946 г. по Вологодской губ. Так в Кадуйском р-не «в тех случаях, когда хоронили умершего во время эпидемии, то после того, как было проведено трехкратное опахивание деревни тремя женщинами-вдовами, покойника выносили из избы не через дверь, а через окно, ногами вперед, но ставили гроб на телегу уже головой к лошади[91]. Когда похоронная процессия трогалась, провожавшие поднимали крик и бросали вслед камни, символизируя преследование убегающей смерти. По рассказам священника с. Никольское (Череповецкий у.), однажды «крестьяне собирались вынести тело колдуна через окно и для этих целей до приезда священника уже вытащили раму из окна». Но священник не поддался такому суеверию и настоял на том, «чтобы его вынесли через дверь»[92].
До начала XX в. в некоторых местностях Вологодского края сохранялся обычай выносить гроб не через дверь, а через двор, в обход дома по «проулку». Все это делалось с одной целью – «чтобы покойный дорогу не нашел». С той же целью похоронная процессия часто останавливалась у перекрестка, где гроб оборачивали по солнышку три раза: «путали следы».
В крестьянское сознание прочно вошла вера, что всякий покойник намерен (особенно хозяин дома) унести что-нибудь с собой из своего дома (дом, хозяйственные строения, скот и т.д.). В деревнях Никольского у., если вскоре после смерти хозяина сгорала баня, то говорили: «Ой-да, немного хоть взял!»[93] Для того чтобы обезопасить себя от страшных последствий при выносе гроба, старались за косяк дверной не задевать. «А то одни хоронили, задели два раза косяк, так у них сначала лошадь пропала, а потом и корова», – вспоминала жительница д. Черняково (Тарногский р-н)[94]. В Никольском у., когда выносили умершего из дома, дорогу за ним «от самого конца, на котором лежал (от лавки. – И.К.) до выходных дверей засыпали пшеницей, овсом или рожью» для того, чтобы покойник не смог вернуться домой и «нарушить домашнее благоустройство». А само бросание зерен объясняли, с одной стороны, тем, чтобы заросла тропа, по которой вышел покойник, а с другой, чтобы «после большой головушки урожалось хлебушко»[95]. Жители Тарногского р-на при «выносе» также кидали на провожавших ячмень[96].
В Тотемском у. сохранялся древний обычай, предполагавший предохранение от «зловредных сил умершего». Вынося домовище, избу затворяли и народ некоторое время не выпускали. Делалось это, чтобы «мор не перешел на людей и на скотину». А как только гроб ставили на дровни, тогда «народ уж и выпускали». Потом совершали круг вокруг гроба с лошадью, держа топор в руках и как бы очерчивали по воздуху круг три раза, причем хватали за топор так, что «угол острия не тот що к топорищу, его на волю (наружным) углом. Сам стоит по начерте и ведет топором от себя, на отмашь на супротив солнышка», после кидали этот топор «на отмашь, т.е. через руку»[97].
При похоронах богатых людей вынос тела из дома и из церкви на кладбище часто сопровождался колокольным звоном. По представлению верующих, колокольный звон – это глас Господень, и он может вызволить из ада душу умершего. Поэтому, если человек умирал такой смертью, при которой по правилам церкви нельзя было за него молиться (руки на себя наложил, утопился, т.е. самоубийством закончил жизнь), родные покупали колокол для какой-либо церкви или делали вклады на его покупку.
Можно сказать,что на Вологодчине существовало (как бы условно) несколько вариантов похорон. Один, когда покойного увозили «с выносом» в церковь заранее и он там «ночевал». Тогда вынос совершался ближе к вечеру. Другой происходил утром в день похорон: покойника везли в церковь, отпевали и потом уже относили на кладбище. И третий, когда не было возможности провести отпевание в церкви: в случаях, если церковь находилась далеко, или из-за плохих погодных условий нельзя было доставить туда покойного. Тогда умершего отпевали дома, хотя это и считалось нарушением правил. После отпевания (дома или в церкви) гроб с телом везли на кладбище. В разных местностях оно называлось по-разному: могильник, погост, буево.
До XVIII в. при каждой церкви существовали кладбища, на которых погребали умерших. В начале XIX в. (в 1817 г.) был принят закон для сельских кладбищ «не иметь их среди селений, но учреждать оные позади, не ближе полуверсты от них (от селений. – И.К.), при построении новых церквей»[98]. В свою очередь существующие старые кладбища до этого указа велено было «переводить оттуда исподволь». Исключения были сделаны в отношении монастырей, в которых погребали издавна и «продолжают погребать с ведома самого правительства, это вошло в обычай, на котором основывались благочестивые обеты и завещания лиц и семейств»[99].
Сохранившиеся церковные летописи помогают нам восстановить картину расположения приходских кладбищ, их состояние, а для позднего периода – имена и фамилии людей, похороненных там. Для примера приведем несколько выписок из церковных летописей Николаевского прихода в с. Кузнецово Грязовецкого у. Там в 1869 г. «приходское кладбище находится около церкви с самого первоначального существования храма, обнесено каменной оградою в приличном виде»[100]. В с. Лоста в 1867 г. церковь имела приходское кладбище на том месте, где прежде была деревянная церковь, «от настоящей каменной церкви в саженях 50-ти... При церкви есть кладбище, но там хоронятся только люди, служащие для церкви, и другие более уважительные по религиозности и усердию к церкви»[101]. Эти данные относятся ко второй половине XIX в. В Комельской вол. в Николаевской слободской церкви (Грязовецкий у.) кладбище для погребения умерших с начала открытия прихода находилось при самом храме (первые известия об этом храме относятся к 1618 г.). Для защиты от вторжения в него скота и для сохранения памятников и крестов оно было обнесено с восточной стороны деревянными перилами, а с прочих сторон окопано земляным рвом. Главный вход находился с восточной стороны. «В 1792 г. была совершена каменная постройка для въезда на кладбище – каменная арка с калитками для прохода богомольцев по обеим сторонам и оканчивающаяся вверху обложным белым железом яблоком и 4-х конечным крестом»[102]. В с. Княгинино обветшавшая церковь была разобрана, а приходское древнее кладбище совсем запущено, как сообщала церковная летопись Никольской приходской церкви в 1869 г.[103] Что касается опустевших кладбищ среди населенных мест, то владельцы той земли, на которой они находились, были обязаны огораживать их, а в безлесной местности «обводить рвом и никакого строения на сих кладбищах не возводить»[104]. Итак, мы видим, что состояние сельских кладбищ было различным, но это не мешало им принимать к себе «ушедших на покой» односельчан.
В целом кладбища старались поддерживать в порядке. На страницах журнала «Руководство для сельских пастырей» – своеобразного справочника по разным вопросам духовной жизни для священников – очень часто рассматривался вопрос о состоянии местных сельских погостов. Священникам напоминали, что они как члены приходского попечительства и по долгу пастырства не должны устраняться от попечений о лучшем устройстве и благоприличном содержании местного кладбища. Священник должен был помнить, что смотря на кладбище, каждый может сказать себе: «там кость от костей моих и плоть от плоти моей! Нельзя допустить, чтобы человек, воодушевленный таким чувством, позволил кому-либо производить безобразия на кладбищах. Воспоминания о покойниках в семействах их должно жить вечно и много ли найдется таких неблагодарных потомков, которые допустили бы, чтобы память близких к сердцу погибла»[105]. (О неблагодарных потомках мы поговорим ниже.)
В Вологодской губ. вплоть до начала XX в. сохранялся очень интересный обычай отвозить умершего и зимой, и летом на погост на санях. Д.Н. Анучин в своем труде показал, что сани – более древний, чем телега, вид транспорта, так как сани ведут свое происхождение от древней волокуши[106]. Самое старое летописное упоминание этого обычая относится к 1015 г. Но это не единичный факт, аналогичные сведения прослеживаются на протяжении всего русского средневековья вплоть до XVII в.[107] По публикациям и архивным материалам мы этот сохранившийся обычай встречаем в разных местностях Вологодского края вплоть до наших дней. Хотелось бы привести выдержки из сообщений из различных уездов, поступавших в конце XIX в. в архив Тенишевского бюро. «Покойников всегда возят на погост (кладбище) на санях, сани после увоза покойника переворачиваются вверх «копылками» – полозьями, оглоблями по направлению к погосту. И в таком положении оставляются шесть недель»[108]. Делалось это для того, «чтобы покойники, которые по верованию крестьян шесть недель бродят по земле, не ходили бы домой и не пугали бы домашних»[109]. Точно такое же описание мы встречаем в Белозерском и Кадниковском уездах[110]. Или вот еще информация: «Дровни, на которых привозят покойника (все равно зимой или летом на дровнях) тут же и бросаются, причем оглобли оборачивают назад»[111]. В Никольском у. дровни, на которых привозили на погост покойного, в прежнее время постоянно оставлялись в поле или в лесу, или же сжигались. Еще делали так: «бросают дровни, тогда как дроги, на которых привозят гроб, в летнее время не бросают, а везут домой, т.к. дроги очень дороги для крестьянина»[112]. Интересно, что П.С. Ефименко, описывая аналогичный обычай в Архангельской губ., объясняет, что на дровнях (санях), по-видимому, возили покойных летом «у кого мало родни и в бедности живут»[113]. По нашему мнению, исследователь не совсем прав, потому что мы встречали этот обычай, который был распространен во многих местах Вологодской губ., независимо от того, бедной или богатой была семья покойника. Традиция свято выполнялась. В изученных нами сообщениях людей разных сословий (крестьян, семинаристов, чиновников и т.д.) ни разу не встретилось объяснения обычая перевоза на кладбище в санях как распространенного исключительно в беднейшей части населения. Аналогичная традиция перевоза умершего на санях в любое время года в недавнем прошлом соблюдалась многими северными народами: карелами, вепсами, коми и др.
В некоторых уездах, когда везли покойного, старались соблюсти все запуги. Так, тот, кто вез покойника, ни с кем не здоровался и дорогой нигде не останавливался. В особенности боялись неожиданной, непредвиденной остановки лошади «по непонятной причине» где-нибудь у дома или вообще при проезде через деревню. Во-первых, боялись напророчить той деревне покойника, а во-вторых, испугать покойником жителей данного дома[114].
Встречные в свою очередь не здоровались с извозчиком и прощались с покойником лишь тогда, когда умершего уже провезли мимо них. Жители Кадниковско-го у. прощались таким образом: встречный, пропустив мимо себя покойника, останавливался и с открытой головой обращался в ту сторону, куда повезли гроб; здесь всегда «ему (покойнику. – И.К.) отвешивали три низких поклона»[115]. При встречах с покойником «в сочь», т.е. в лицо ему, никогда не смотрели, а смотрели уже вслед, объясняя, что «смерть, идущая впереди, не любит этого»[116] и если посмотреть в лицо, то можно умереть. В Олонецкой губ. считали, что если придется встретиться с покойником по дороге, т.е. с похоронной процессией, то необходимо остановиться, «а то своими ногами себе могилу меряешь»[117]. Впереди похоронной процессии шел священник (если его приглашали), за ним несли крышку гроба (иногда гроб несли закрытым), сам гроб, а следом провожающие, впереди самые близкие родственники. Когда покойного увозили в церковь «на ночь», то в Кадниковском у., например, на гроб клали икону, при которой умер покойник, кусок холста и крест (потом икону оставляли в храме до 40-го дня, а холст подавали в церковь). Один из мужчин с непокрытой головой вел лошадь с умершим в санях к храму. «Все встречные снимали шапки и кланялись, и давали дорогу (т.е. отходили. – И. К.)»[118].
Интересно, что в этой местности «встретить похоронную процессию считали за счастье». По прибытии к храму женщины начинали плакать и причитать. Заносили покойников в церковь «ногами вперед» и выносили также. При отпевании в некоторых сольвычегодских местностях замечали различные приметы: если из кадила выпадал уголь, это предвещало скорого покойника из того же дома; «если уголь упадет на женскую половину (левая сторона в церкви. – И.К.), то умрет женщина, если на правую – мужчина» и т.д.[119]
В конце XIX-начале XX в. появилась «мода», как вспоминали в тарногских деревнях, носить покойников на руках, на плечах и даже на головах. Если кладбище было далеко (например, в 6 км), все равно несли на руках. Объясняли, что это знак уважения усопшему[120].
Обычно могилу копали в день похорон, и делали это чужие. Глубина могилы должна была быть не менее 2-х с половиной аршин, ширина – до трех четвертей аршина, а длина зависела от роста покойного. По-видимому, крестьяне иногда нарушали эти правила, рыли могилы не очень глубоко (особенно зимой), что отмечалось в «Руководстве для сельских пастырей», где священникам, которых считали в ответе за эти нарушения, напоминалось: «трупы зарывать сколько возможно глубже, так, чтобы глубина ямы была не менее 2-х аршин с половиною, а могилы засыпать землею вровень с площадью»[121]. При невыполнении виновным грозили «стребовать с них» «денежное взыскание от одного до 5-ти руб. или же арест на время от 3-х до 7-ми дней (смотря по обстоятельствам)»[122]. Поэтому священники старались следить за выполнением положенных требований. У могилы (если священника просили) по заказу родных усопшего еще раз совершали литию. Внутри могилу кадили. Затем гроб закрывали и медленно опускали на полотенцах, на «портне». Портно – домотканая ткань (холст): «три стены холстины – это портно». Полотенца, или холст, на которых опускался гроб, обычно дарились тем, кто опускал. Можно согласиться с мнением Ю.Ю. Сурхаско[123], что поздняя модификация обычая потребовала, чтобы куски холста после похорон отдавались «в пользу церковного причта», а еще более поздняя, современная – эту ткань забирают домой, стирают и убирают «в укромное местечко»[124].
Для традиционного похоронного обряда любого этноса на Севере было характерно преобладание архаических черт. Такой чертой являлся сохранявшийся обычай «выкупа места» для покойного. Этот обычай был распространен повсюду, в том числе среди населения Вологодского края, а так же и у его соседей: карел, вепсов, коми и т.д. Обычай этот заключался в том, что в могилу бросали деньги (причем больше медные копеечки) для того, «чтобы душа могла заплатить за перевоз ее на тот свет», «чтобы душу пропустили предыдущие покойнички», «чтобы было чем откупиться от греха». Как верили и в других местностях России, например, на Рязан-щине, Тамбовщине, провожающие покойника «чужие» кидали эти деньги, объясняя, что «они с умершими посылают своим родным, которые находятся на том свете, на гостинцы»[125]. В Белозерье деньги, которые клали покойнику в ноги или на окошечко, когда приходили прощаться к нему домой и по какой-то причине не могли прийти проводить его на кладбище, родственники покойного забирали с собой на кладбище и все полностью кидали в могилу[126]. Туда бросали медные деньги, а «серебро» несли в церковь «на свечку».
Очевидец похорон в белозерском с. Вашки, описанных в материалах А.К. Супинского в 1946 г., заметил, что в могилу ребенка были брошены несколько игрушек и опущена бутылка меда[127].
При зарывании могилы обязательно каждый бросал «хоть горсть земли». И именно в этот момент последний раз близкие умершего очень горько плачут, «причитают». Несколько женщин могли причитать одновременно, и не только родственники, но и многие провожающие, особенно у кого недавно «была потеря». Так, в описываемых материалах Бюро В.Н. Тенишева на похоронах в с. Никольское (Череповецкий у.) в 1890 г. соседка, у которой недавно умер муж, обращаясь к покойнику, приговаривала: «... Как сойдешь ты Богу Господу, ты сустреть там моего мужа, ты снеси ему низкий поклон от меня, от горемычные, поклон да челобитьице»[128]. В этих плачах повторялись мотивы прощания, сиротства, обращение к ранее умершим с просьбой встретить покойника, жалобы на плохую жизнь без них, «давно ушедших», и т.д.
После зарывания могилы холм обкладывали дерном, сажали около могил деревья: елку, березу, рябину. На могилу, в ноги, ставили деревянный крест. Во многих местностях сохранялась древняя традиция сооружать над могилой столб с подобием домика наверху. (Эта традиция характерна также и для старообрядцев.) Зажиточные люди сооружали над местом погребения часовни.
Следует отметить, что православное население вологодских селений, несмотря на дальность расстояния от деревень до церквей и другие причины (разливы рек и т.п.), старалось своих умерших родичей проводить «достойно», с отпеванием, со звоном колоколов. Вот один из типичных примеров похорон умершего крестьянина в Вельском у.
К полудню умершего уже совсем приготовили к выносу[129]. Его положили в гроб, выстланный «кострикой» (очес от льна), которая была покрыта холстиной. Под головой лежала подушка, которая, если покойный – молодой, украшалась ленточками разных цветов. Народ в последний раз прощался с покойным, а родные причитали, не замолкая и при выносе. На улице процессия с гробом останавливалась перед окнами дома умершего, чтобы он «посмотрел в последний раз». В этот момент «знали» (как полагали), что покойный все чувствует. Если церковь далеко, то гроб везли зимой на дровнях, а летом на дрогах из-под тарантаса. Во время пути родные садились «при гробе». Соседи и близкие люди шли пешком. Дорогой рубили еловые ветки, которые бросали впереди гроба. Если покойного встречали колокольным звоном, то перед воротами церковной ограды клали два полена, на которые и устанавливали гроб. С него снимали крышку, а саван, покрывающий покойника, открывали до рук. Из церкви приносили подсвечники и священник служил панихиду. Встреча покойного «со звоном» оплачивалась «полтинничком». По окончании панихиды гроб уносили в церковь, после чего все расходились, а приглашенные «поминать» покойного отправлялись с его родственниками в церковную сторожку (если умерший оказывался из дальней деревни). На этих поминках бывало даже и вино.
После поминовения оставались в сторожке до дня похорон. Хозяйки в эту ночь занимались «стряпней» для похоронного дня, а для поминовения в церкви дома специально пеклись длинные и маленькие шаньги из ячменной муки или пироги ячменные на сочнях (у богатых – пшеничные пироги). Шаньги и пироги клались в церкви на столик (покрытый скатертью) и отдавались священнику. В день похорон, если заказывали обедню, то копальщики копали могилу во время этой обедни, если же обходились без обедни, то могилу копали рано утром до времени отпевания. Отпевание совершалось около полудня. После отпевания присутствующие прощались с покойником и близкие из родных в церкви же «поднимали причеты», каждый свой. Из церкви гроб выносили со звоном (если могли это себе позволить). На могиле гроб оставляли на некоторое время открытым, пока родные «причитывали». Через некоторое время старший останавливал причитающих, гроб заколачивали и «опускали на веревках, кидали горсть земли в знак будущей встречи и чтобы не бояться покойного»[130].
Поминки в день похорон. Обычно в день похорон каждого взрослого покойника ближайшие родственники устраивали по нему поминки, сначала в церковной сторожке, затем на могиле (только свои родственники), а потом уже и дома, когда приглашалась вся деревня, а богатые приглашали и духовенство. Но бывали и исключения, когда поминание совершали над покойным до его похорон. Это часто происходило в том случае, когда покойного привозили в церковь «для ночевки» из дальней деревни и родственники, которые сопровождали покойного в церковь, после служения панихиды приглашали всех присутствующих «помянуть» покойного в церковной сторожке. После поминовения оставались здесь же ночевать до дня похорон.
Поминания в церковной сторожке везде проходили одинаково, т.е. после «зарывания могилы» всех приглашали помянуть умершего. Для этих целей женщины – хозяйки напекали белые, ржаные или пшеничные пироги и привозили их из дома целыми корзинами и угощали в первую очередь священника и церковный причт. Также привозили вино и пиво. В сольвычегодском с. Чакула сразу после погребения при могиле подавалась милостыня нищим в виде каравая хлеба, и их просили помолиться за умершего[131]. В Кадниковском у. тотчас после похорон провожавшие садились на могилу, ели и пили водку. В Череповецком у. вместе с покойным на кладбище приносилась корзина опекшей (так в этих местах назывались продолговатые лепешки, пожаренные в масле, из ячменной или пшеничной муки). Когда могила была окончательно зарыта, одна из родственниц покойного обходила с корзиной всех участников погребальной процессии, каждый брал опекши и говорил: «Дай, Господи, царство небесное». Это называлось поминальным обедом[132]. На помин души для церкви привозили что-либо из одежды или других вещей покойного, холсты, и все это продавалось потом причтом в пользу церкви. Жители с. Побережье (Грязовецкий у.) подавали свои «поминальники», т.е. белые пироги, церковному причту и копальщикам, а сами оставшимися пирогами поминали потом на могиле своего родственника[133].
Сохранилось очень подробное и интересное описание поминок на погосте в Сольвычегодском у. от 1882 г. Вот некоторые выдержки из него. «Часов в 9-10 утра в день похорон приезжают бабы на погост с провизией. Останавливаются в доме у причетников, изредка у священника. Кушанья иные варятся (в этом доме. – И.К.), другие подогреваются»[134]. Сразу же после похорон ближайшие родственники покойного приглашали «помянуть». Сначала «поминает весь причт и их жены, потом церковный староста и, наконец, нищие. Иногда приглашали и детей причта»[135]. Поминки не начинали до прихода священника. При входе его в дом, все поднимались, совершалась краткая лития об усопшем, псаломщик читал «Отче наш...» Священник благословлял рыбный пирог (обязательное кушание на поминках), все садились и начинали трапезничать. За рыбным пирогом следовали «мясные щи, жаркое, картовник, дрочены темные и ясные, каши, кисель и молоко»[136]. В постные дни «за пирогом подавалась уха, жареная рыба, картовник, пареница, кисель и сусло, иногда еще морошка». Далее в этом источнике подчеркивается, что теперь (т.е. в 1882 г.) обязательно на каждых поминках бывает и белый хлеб, сочни и пр. в скоромные дни, а в постные же «пирогов горовых, черничных и соковых и др. целый воз»[137]. Пива и вина бывало не много: вина – бутылка, а пива – баклушка (около ведра). Остатки от поминок одни увозили домой, другие оставляли в пользу причта. Причем, кое-что отдавали нищим. Дома делались поминки для деревенских, а кто побогаче, приглашал домой и духовенство.
«Полустоловка» – так называли поминки на могилах в Тарногском р-не. Стелили скатерть на могилку и поминали обязательно рыбником (рыбный пирог), жареной рыбой. В «стародавние» времена ни водки, ни пива не брали на могилу. Эта «мода» появилась после гражданской войны и тогда первую стопочку ставили ко кресту, а когда покидали кладбище, ее выливали около креста[138].
Интересно, что обычай первой встречи (похоронной процессии с первым встречным), широко бытовавший во многих губерниях России (Ярославской, Владимирской, Костромской, Нижегородской, Новгородской, Пензенской и др.), почти не встречается в Вологодской губ., за исключением Белозерского у., который ранее относился к Новгородской губ.[139] Суть этого события в том, что во время выноса покойника из дома кто-нибудь из близких брал «аршина два или три холста», а богатые иногда «полотенца» и подавал первому встречному с просьбой помянуть умершего, надеясь, таким образом, что душу умершего на том свете встретят так же ласково и хорошо, как они встретили первого попавшегося человека. В некоторых местностях наоборот, увидев похоронную процессию, первый встречный спешил отвернуться и уйти в сторону[140].
Напомним, что сразу после того, как похоронная процессия отправлялась на кладбище, изба подвергалась тщательному «очищению»: женщины мыли пол, старались вымыть всю избу одной водой, начиная с переднего угла. Некоторые считали необходимым вымыть не только пол, но и стены, лавки и всю посуду. Омовение как средство ритуального очищения могло совершаться всеми участниками похоронной процессии. В Белозерском у. для этого в день похорон топили баню и «кто гроб опускал, кто хоронил, кто на могильнике был – все мылись в бане, после этого садились за столы поминать»[141]. У карел, живущих по соседству, так же еще в конце XIX в. для покойных предков и сородичей топили баню, готовили веник, воду, чтобы они попарились и помылись[142]. Среди русского населения Северного Урала, живущего среди коми-пермяков, тоже было принято топить баню, пока происходили похороны, и вернувшись с кладбища, люди сначала шли в баню, после чего садились за стол, предварительно сменив одежду (д. Зюздино, Коми-Пермяцкий АО, Пермская обл.). Некоторые участники похоронной процессии мылись после поминок, а если не получалось в первый день, то на следующий мылись обязательно (деревни Фадино, Шорохи в том же Коми-Пермяцком АО, Пермской обл.)[143]. По-видимому, отголоски «банной традиции» мы встречаем иве. Никольское (Череповецкий у.), где в день похорон все участвовавшие в них снимали с себя одежду и белье, надевали все чистое, а «снятую одежду перемывали»[144]. В наше время вернувшимся с кладбища, прежде чем сесть за стол, предлагают помыть руки. Может быть этот современный устоявшийся обычай заменил прежде бытовавшее ритуальное «мытье в бане».
Как мы уже писали, покойника поминали сразу после похорон в церковной сторожке, на могиле. После же возвращения домой почти повсеместно устраивали «обед» для односельчан. Это действие на Кокшеньге не называлось поминками, говорили: идут на «проводины», на «обед». Накрывался стол скатертью, раскладывали еду и сверху покрывали также скатертью, до прихода людей[145]. На этот обед все приходили сами, только на 40-й день специально приглашали «на поминки». На сегодняшний день принято думать, что в день похорон в доме умершего очень много пили, но это не совсем так. Русский Север в этом отношении дает совершенно другую картину. Во всех сообщениях подчеркивается, что выпивки на похоронах бывает немного. В некоторых кокшеньгеких местностях (в Тарногском р-не) раньше не полагалось «ни пива, ни водки. Это все появилось после гражданской войны»[146]. Женщины, читавшие молитвы, вообще воздерживались от спиртного. Другое дело поминки 40-го дня, годовые и родительские – тогда действительно было изобилие еды и питья (пива, водки). Обильные поминальные угощения своими корнями уходят в далекое языческое прошлое, напоминая о ритуальной роли опьяняющих напитков.
В настоящее время повсеместно отмечается тенденция к увеличению численности и изменению возрастного состава участников поминального стола. В «стародавние времена» молодежь не приходила на «обед», это был удел стариков, вдов, «моленных» людей, исключая близких родственников – им полагалось быть всем, приезжали также на похороны и из дальних мест. Первыми за стол сажали тех, кто мыл, кто гроб делал, кто копал могилу, кто помогал при похоронах, и священник с причтом, если были приглашены, их сажали в середину стола. Священник сначала служил панихиду, благословлял еду и потом все садились. За столом оставляли место для покойного, ставили ему лишнюю стопочку – считали, что покойный незримо присутствует, все видит и радуется, «как хорошо его провожают»[147]. Для Вологодского края как и всего Севера, главной и первой поминальной едой был рыбный пирог, шаньги (вид оладей) – они как бы заменяли блины, и последняя еда – кисель овсяный или клюквенный.
Очень противоречивые сведения мы встречаем о кутье. В конце XIX в. кутья на похоронах почти повсеместно распространилась в вологодских селениях, а до того в некоторых местностях, например в Вожегодской стороне (д. Тарасовская), ее попробовали только в 30-е годы XX в.[148]
В народе бытовало мнение, что в день похорон необходимо подать к столу не меньше «девяти перемен». В старину на стол не ставились тарелки, а подавалось все в чашках, т.е. в мисках. В зависимости от того, сколько народа сидело за одним столом, рассчитывали количество мисок. Их могло быть 5-6 и ело несколько человек из одной миски одновременно.
Подавали, если день скоромный, говядину (это одна перемена), потом уху из какой-нибудь рыбы – это другая перемена, и т.д. В Белозерском крае «рыбой поминали, а мясом нет»[149]. В Тотемском у. пекли огромное количество шанежек из гороховой муки, а если не было гороховой, то из житной (ячменной или овсяной); в скоромный день пекли пироги-полеванники (булки, политые сметаной), в постные – пироги с рыбной, грибной, картофельной начинкой[150]. И в других уездах Вологодской губ. считалось, «чем больше пирогов и шанежек – тем почетнее похороны».
Последней едой был кисель. Вот интересные сообщения, как его готовили. «Кисель овсяный или из пшеничных высевков... кипитят посредством камней; кадку ставят на стол, с заквашенным раствором овсяной муки, заквашивают, втыкая пук горячих лучин, кладут еще в раствор кремень, чтобы кисель клейнее, крепче стал, а чтобы усилить кислоту, добавляли дрожжей. Каленые камни опускали прямо в жидкость, которая начинала кипеть, ее мешали мутовкой, потом разливали по чашкам и студили, часть съедали горячею с маслом или заболтав сметаною»[151]. Когда поминали, то приговаривали: «Лихо лежание / Земля пухом, / Царство небесное»[152].
В Вытегорском у. при поминках старались больше «напечь и наварить тех кушаний», которые любил покойный и предлагали всем присутствующим: «поешь этого, покойничек сам любил и поминать его этим велел»[153]. В Олонецкой губ. после похорон в доме делали чай, угощали пирогами и кутьей[154].
Когда погребальный обряд был завершен, то дальнейшие действия были уже связаны с культом душ умерших и состояли в подготовке к встрече с душами недавно и раннее умерших родственников в дни, которые в некоторых местах назывались «урочными» или просто девятины, 20-й день, сорочины (сороковины, 40-й день), годины.
Из учения церкви православные люди знали, что после смерти праведников ожидает рай со всеми его благами, а грешников – ад с его мучениями. Но в то же время церковь учила, что среди умерших много таких, которые, хотя и жили не безгрешно, но вместе с тем положили здесь, на земле, начало покаяния и имели в глубине души своей «семена добра и добрые дела творили». Священное Писание и практика православной церкви давали надежду на прощение грехов и избавление от адских мук. Польза молитвы как церковной, так и частной о душах, находящихся даже в аду, описана в житиях святых подвижников, в святоотеческих писаниях. Панихида, домашняя молитва за усопшего – все полезно для умерших, но особенно полезно им поминовение на Божественной литургии в храме. Священники проповедовали, что ничего лучшего и большего нельзя сделать для усопших, как молиться о них, поминая на литургии.
Согласно учению церкви, пока верующие не разделены Страшным судом, все они – и живые, и умершие – составляют единую церковь, и усопшие продолжают общение с живыми. Необходимо постоянно молиться о всех, «прежде почивших отцах и братьях наших». Сама церковь совершает особое молитвенное поминание о каждом усопшем, если есть к тому желание родных. Такое поминовение называется частным. К нему относятся третины, девятины, сорочины, годовщина и дни именин. Кроме молитв всегда рекомендавалось в церковь подавать записки «для принесения о спасении их бескровной жертвы на Божественной литургии». У простого народа считалась полезным для души умершего подача милостыни нищим и юродивым, поскольку молитвы нищих, блаженных особенно действенны.
Учение об обязательном поминании усопших в народной практике получило более широкую трактовку и яркое воплощение. Так, повсеместно существовало убеждение в том, что кроме обязательного православного духовного поминовения душе умершего требуется и более реальная забота со стороны близких. Вот почему повсеместно «для умерших» на божницу клали хлеб (иногда целую буханку), стакан с водой или рюмку с водкой, чай, пирог, ложку. Все это стояло в переднем углу до 40-го дня. Считали, что после выхода из тела душа находится возле покойника, пока ее не похоронят, а затем она посещает каждый день свой дом до 40-го дня. У северных русских такое поминовение душ усопших также практиковалось. В Белозерском у. после погребения умерших двери изб на засовы не закрывали, «знали, что покойники до сорочин обязательно зайдут домой». Тарногские крестьяне замечали: «Иногда хлопнет дверь, откроешь, а там никого нет, а это душа приходила»[155]. В некоторых местах Кадниковского у. рассказывали, что «душа вне условий, вне пространства и вне времени и поэтому может показаться одновременно нескольким жителям, живущим в разных местах»[156].
В Вологодской губ. поминовение усопших родственников происходило так же, как и у всех православных людей: на третий, девятый, иногда двадцатый, в сороковой дни и в годовщину, специально установленные родительские субботы и в календарные праздники. У вологжан, как и у русских в других местах России, было принято на второй день после похорон обязательно «проведывать умершего». Вологодский материал дает разнообразную картину отношения крестьян к поминаниям умерших в церкви: от самого благоговейного до редкого посещения по этому поводу церкви. Не всегда можно было посетить церковь в связи с дальностью расстояния. Но если церковь была недалеко, считали своей обязанностью заказать по умершим заупокойные литургии, «бедные заказывали три-пять обеден, а то и больше – 10, 20, 40 или так называемые сорокоусты. Иногда беднейший мужичок «всю жизнь втихомолку копил себе на сорокоуст»[157]. В церковной летописи Воскресенской Раславской церкви (Грязовецкий у.) находим запись о том, что «особенно усердны женщины. Любят поминать своих родителей и сродников перед Престолом Царю небесному устами священников. В годовые дни смерти и другие дни просят священника отправлять литургию»[158]. Сохранила для нас и такую интересную запись церковная летопись Николаевско-Валушинской церкви (Вологодский у.) о поминовениях: «Сорокоусты (т.е. сорок обеден) и годовые поминовения по усопшим, валушенские крестьяне как бы они в прожитии своем ни были, непременным себе долгом ставят заказывать и в монастырь наравне со своей приходской церковью»[159].
Заказывать «сорокоусты» для бедного населения было все-таки обременительно. В основном и чаще всего заказывали «сорокоусты» для состоятельных прихожан. Можно привести множество примеров тому: «По богатым заказывают сорокоуст, платят за него 25 руб. духовенству» (Тотемский у.) или «кто по богаче, то заказывает сорокоуст, плата за него 24 руб. (12 руб. в пользу причта и 12 руб. – в церковь). Череповецкие крестьяне записывали так же свои имена на вечное поминовение, за которое брали 13 руб. (8 руб. – причту, 5 руб. – в церковь) – для таких нарочно служили обедни по субботам»[160]. И в Вельском у. «богатые заказывали по умершим сорокоусты, а прожиточные – обедни – в 3, 9, 20 и 40-й дни». И в то же время мы встречаемся в этом уезде с такими фактами: «за время 35-летнего служения в Юзеком приходе местного священника было заказано всего два-три не более сорокоуста»[161]. Некоторые по желанию навещали могилы своих родных каждый день в течение 40 дней. Так, в современном Тарногском р-не в Маркушевском сельсовете, по рассказам, кладбище было недалеко и про тех, кто ходил туда каждый день говорили: «опять пошла на буево (на кладбище) к мужу на могилку поговорить, рассказать ему новости и послушать от него совета»[162]. О том, что память об умершем долго хранилась, можно было судить, во-первых, по количеству поминальников (небольшие книжечки), лежащих на особом столике, куда они выносились из алтаря вместе с просфорами, откуда и раздавались по рукам, во-вторых, поминальники испещерены были именами усопших родственников. Эти книжечки имелись в каждом доме. Крестьяне Тотемского у. так же, как и все жители Вологодской губ., верили, «что поминание больно пользительно, если человек в ад попадает и если его поминать просфиркой, так Бог прощает ему все грехи и переведет из ада в рай»[163].
Для традиции русского народа характерно было на похоронах или на поминках 40-го дня подавать людям так называемую милостыню, или дары в знак памяти об умершем. Дарами могли быть вещи покойного, заранее специально приготовленные платки, ложки. В первую очередь подавали обмывалыцице – что-нибудь из одежды, затем подавали тем, кто нес гроб и крышку от него, тем, кто участвовал в похоронной процессии, и нищим. На примере раздачи вещей в Вельском у. можно представить, что эти события могли происходить во многих местах. Обычно раздавали вещи после «обеда», сначала «отказные» вещи, т.е. по завещанию (письменному или чаще всего устному). В комнате собирался любопытствующий народ. «Дело иногда не обходилось без ссоры и шуму». Каждому, кому что-либо покойный завещал, «получал это при свидетелях (соседях)». Таких отказных вещей бывало немного. «Большак» делил оставшееся по своему усмотрению между родными[164]. Если у умершего была незамужняя дочь, то ей оставалось только причитывать над опустевшим сундуком: «... посмотрите на меня чево мне от тебя осталось. Одна пустая коробеюшка». Еще в середине XIX в. такая незамужняя дочь особой доли не имела, она оставалась жить с братом и полностью от него зависела. Если заходили нищие, то им подавалось со стола самое лучшее, и их просили помянуть покойного. В с. Ча-кула в день похорон на кладбище подавали нищим каравай хлеба, чтобы поминали (Сольвычегодский у.). Тот, кто брал милостыню, должен был молиться за покойного. Эта молитва, как считалось, должна была помочь «грешной душе» очиститься от многочисленных грехов.
Говоря о традициях поминовения, необходимо отметить обычай тайной милости, который до сих пор существует в некоторых местах Вологодчины. В тайной милостыне совмещаются две общерусские традиции: первая – традиция раздачи подарков после смерти человека, которая морально обязывала получившего милостыню поминать умершего; вторая – традиция взаимопомощи, своеобразные черты которой сформировались в результате прямого следования евангельскому учению о том, что ценность имеет лишь милостыня, совершенная в тайне: «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф., 6,4). Каких-то определенных правил, когда, кому ее следует подавать, нет. Но считалось, что хорошо бы это сделать до 40-го дня и подать очень верующим людям, которые бы усердно молились об усопшем. Тайная милость была и своеобразной помощью нуждающимся. Разносили ее чаще так, чтобы никто не видел, ночью, тайно клали у порога дома, у окна или на перекрестках. Подавали хлеб, муку и разное съестное, иногда что-либо из одежды.
Души умерших некрещенных, если их оставить без поминовения, по мнению крестьян, остаются грешными. Чтобы душу некрещенного младенца сделать праведной и водворить ее на место, в с. Борисово (Череповецкий у.) крестьяне полагали, что «надо купить 40 шейных крестиков и раздать их 40-а маленьким детям»[165]. В том же уезде в с. Никольское старались главным образом накормить нищих и кроме того раздавали старую одежду и белье покойного.
Довольно широко был распространен обычай завещать в церковь на вечное поминовение своего рода или себя лично деньги или ассигнации еще при жизни или по духовному завещанию. Как правило, состоятельные крестьяне могли позволить себе достаточно большие суммы для вкладов в церковь. Часто, живя вдали от своих родных мест, крестьяне посылали на помин души в свои «родные» церкви вклады. Так, крестьянка Дарья Ивановна Щербакова, проживая в Ярославской губ. (в д. Ду-басова Пошехонского у.) завещала в 1864 г. в «свою церковь» с. Борисоглебское Грязовецкого у. 50 руб. на вечное поминовение своей души[166]. Иногда жертвовали не в конкретную церковь, а «в самую бедную» и тогда вологодская консистория распоряжалась, в какую ближайшую по месту жительства от завещателя церковь определить этот дар, иногда он был всего в 5 руб.»[167]. От умершей девицы как невесты поступали дары непосредственно священнослужителям.
Интересные сведения о подобных завещаниях можно извлечь из опубликованной в «Вологодских епархиальных ведомостях» «Челобитной о дележе одежд после покойников 1696 г.»[168], в приложении которой дается перечень вещей, оставляемых родственниками умерших в пользу причта в течение двух лет с марта 1694 г. по июнь 1696 г. в приходскую церковь Рождества Пресвятые Богородицы Шужбаль-ской вол., Белозерского у. Вот некоторые выдержки из нее: «3 шубейки большие бараньи, да шуба новая, 4 кафтана, белые сермяжные пятнадцать овчин бараньих деланных и неделанных, пять красных женских сукманин, тридцать лоскутов новинных и холщевых, больших и малых, .... шубка теплая заяченная под крашенниной, скатерть бранна»[169]. Эти данные говорят о том, что обычай «дарения» некоторых одежд покойных в пользу причта существовал с давних времен, а обычай дарения милостыни в церковь и частным лицам просуществовал до наших дней. По всем местностям Вологодского края отмечалось, что после похорон или после 40-го дня старались подать «на помин души». И в наши дни эта традиция жива. Так в Тотемском р-не пожилая женщина рассказывала нам: «Я деда хоронила, отпевала заочно в Усть-Печеньге и в церковь отдала икону большую с изображением трех святых. Кто пожелает, тот и отдает-жертвует; да почти все что-нибудь жертвуют для церкви».
Девятый и двадцатый дни. В XIX-начале XX в. эти дни отмечали, как правило, очень скромно, в семейном кругу, но иногда устраивали и богатый стол. Более зажиточные заказывали на 9-й и 20-й дни обедню в церкви, а бедные приходили с кутьей к священнику и просили отслужить по умершему панихиду. В эти дни варили кутью из риса или пшеницы с медом. Пекли пироги и затем разносили все это по деревне. В Вельском у. родственники умершего приходили в 9-й и 20-й дни в церковь с «коровашками» для раздачи их нищим[170]. У более зажиточных с наступлением «первого урочного дня» (9-го) вечером собирали богатый ужин. На этот ужин в кадуйских деревнях (современный район Вологодской обл.) собирали всех родственников умершего. Когда все были в сборе, садились за стол, приглашая с собой душу умершего, которой кланялись в направлении переднего угла. Вдова начинала причитать. Все присутствующие считали, что «родитель» приходит, сидит в переднем углу и наблюдает за всем происходящим[171]. В Белозерском у. тоже устраивали стол, приходили все родные, но кроме этого «против» (т.е. накануне. – И.К.) 9-го дня топили, как и в день похорон, «байну», только в начале «наливали в парню воды, клали белье покойника и ждали пока он намоется, а потом уже сами мылись»[172]. За столом также оставляли «для него» место. Местные жители говорили про 9-й день, что в этот день «отводят», а не провожают душу покойного, т.е. после окончания обеда все выходили из дома, но не шли до конца деревни, как это было принято делать на 40-й день. В 20-й день почти повсеместно все делали так же, как и в 9-й, а в некоторых местностях и не отмечали этот день.
Веру крестьян в то, что душа в течение 40 дней присутствует дома или около него, часто относят только к дохристианским представлениям, забывая, что и церковь учит именно этому. Другое дело, что народ развил некоторые положения христианского учения о душе и стремился подкрепить свои представления конкретной практикой. И по представлению крестьян, и по церковному преданию, первые два дня душа умершего пребывает на земле «рядом со своим телом», ее сопровождает ангел, он водит душу по тем местам, которые притягивают ее воспоминаниями о земных радостях и горестях, добрых и злых делах. На третий день Господь «во образ своего тридневного воскрешения, повелевает душе вознестись на небеса для поклонения Ему – Богу всяческих»[173]. От третьего до девятого дня душа в сопровождении ангелов заходит в райские обители. В девятый день Господь повелевает ангелам опять представить душу к Нему. В это время церковь снова молится за усопшего. После вторичного поклонения Господу ангелы отводят душу в ад, где она созерцает жестокие муки нераскаявшихся грешников. И здесь крестьянину ничего не надо было придумывать, потому что Страшный суд с наказаниями и мучениями в аду был прекрасно изображен на иконах и на лубочных картинках. В 40-й день по смерти душа в третий раз возносилась к престолу и теперь уже решалась ее участь – ей назначалось определенное место, которого она удостоилась по делам своим. Интересны представления крестьян о рае и аде, о мучениях за грехи. Так, верующие сельские жители представляли, что после суда загробная жизнь будет вечна. В глазах крестьян белозерского с. Георгиевского рай представлялся огромным садом, в котором «всегда тепло и уютно, в нем много разных красивых птиц, которые беспрестанно поют. Для праведных в этом саду будет все готовое: красивые каменные дома, пища сладкая, одежда светлая, обувь мягкая; в отличие от рая ад – темная пещера, наполненная бесами, в нем огненная речка, раскаленные печи, разные места для мучений. Для различных грехов и различные муки»[174]. Жители Череповецкого у. считали, что «после суда души умерших поселялись в тех местах, где кому назначено». И для таких душ будет построен огромный дом с бесконечным числом этажей вверх и вниз. В среднем этаже будут жить те, за которыми нет ни грехов, ни добродетелей, т.е. ни грешники, ни праведники. Чем человек праведнее, тем выше будет жить, потом ангелы, потом на самом высоком месте – Бог, а внизу самая нижняя комната – котел. В котел налит раскаленный металл и грешники купаются в этой массе. Посредине стоит сатана и созерцает эти муки[175]. До Страшного суда, как полагали крестьяне, чертей в аду мало, они почти все на земле, около людей. В аду только те черти, которые подготавливают способы мучений. Другие верующие представляли ад каким-то мрачным, бесконечным пространством. Церковь учила, что в течение 40 дней «благовременны» церковные молитвы и поминовения. Ими заглаживаются грехи умершего и испрашивается «душе его водворения в раю со святыми»[176].
Обряд 40-го дня. Особой сложностью обрядовых действий и торжественностью выделялся 40-й день после смерти – так называемые сорочины, когда, по народным представлениям, душа посещала дом в последний раз. Все действия, проводимые в этот день, назывались часто проводами души. На 40-й день приглашалось много народу и делался обильный стол – большая милостыня. Обряд 40-го дня в разных местах Вологодской губ. проходил как бы по единому сценарию: посещение церкви, если она была в пределах досягаемости, потом посещение кладбища и затем непосредственно «проводы души» в доме умершего. Сам обряд 40-го дня по всей губернии был в целом одинаков, но различался по форме и в деталях. В каждом уездном городке, селе, деревне имелись свои местные особенности. Так, в Вологодском у. в тех местах, где церковь была недалеко, причт служил обедню и после обедни всех звали в дом помянуть усопшего[177]. Придя в дом, служили литию и затем садились пить чай. В это время собирали обед. Всю избу уставляли столами, собирались родственники и односельчане. Первое место отдавалось священнику и причту, рядом с ними садились дальние родственники (близкие не садились за стол) и, наконец, посторонние. Пища для причта и всех, кто сидел с ними за одним столом, отличалась от других только тем, «что им подавали сначала пирог с рыбой, а так все одинаково. Холодное из капусты, рыжиков, картошки и лук с квасом. Если день скоромный, то говядина с квасом, уха из какой-нибудь рыбы, горох (жидкий) и горох густой (кутья).., каша пшенная, кисель с суслом или молоком и наконец пироги с изюмом и олашки и пряженники вместо блинов»[178]. Пирогов подавалось бесчисленное множество (пироги не белые). Из напитков только было деревянное сусло. После обеда всякий должен был унести с собой ложку, «которой хлебал». Народу на таких (особенно богатых) поминках бывало до 400 человек.
В Устьсысольском у. было принято приходить на 40-й день в церковь «с лукошком», наполненным пирогами (шаньгами, сочнями, рыбниками), чаем, сахаром, которыми угощались после обедни причт и церковные сторожа в доме священника или псаломщика. «В этот день обязательно совершалась заупокойная обедня, хотя бы то родственники умершего были бы людьми небогатыми»[179]. У очень зажиточных крестьян в этот день устраивались поминки «на дому», угощали весь причт, в этот же день кормили «бедных, несчастных, уродов». В старину был обычай выходить на улицу, на двор и кричать, чтобы криком проводить душу на «тот свет». Но к концу XIX в. этот обряд постепенно исчезал.
К.М. Петров, исследователь Вытегорского края, еще в детстве получил представления о разных обрядах, в том числе и похоронных, так как жил в деревне и ему случалось видеть несколько раз похороны и поминки 40-го дня. Он так описывал свои впечатления: «В южных уездах губернии есть обычай встречать и провожать священников воплем, при мысли, что с ними приходит невидимо и покойник, мне приходилось видеть поминальные обеды в уездах Олонецком, Лодейнопольском и Вытегорском (вошедшем в Вологодскую губ. – И.К.) и везде они совершались одинаково»[180]. Большую роль в этих поминальных действиях отводили вопленицам (плакальщицам). К.М. Петров подчеркивал, что «по народному понятию» в 40-й день покойник последний раз приходит в дом, поэтому в Вытегорском и Лодейнопольском уездах накануне этого дня в большой угол даже стелили постель; он также сделал вывод, что в народном мировоззрении «связь между живыми и мертвым никогда не прекращается». С этим мнением можно согласиться. Так, крестьяне с. Ухта Вытегорского у. считали, что «душа покойного шесть недель после смерти живет в своем бывшем доме и даже облекается в свой прежний вид и ночью делает внушение своим домашним»[181].
Родственники очень боялись «визитов» умершего домой. Такие представления были характерны для многих православных русских, живших в разных областях России. Другое дело, что в каждой местности существовали свои рассказы. Находились односельчане, которые своими глазами видели и встречались с умершими. Все считали, что если «он» не колдун, то к 40-му дню «он» заканчивает свои посещения в дом. Но если имелись причины для посещения – «вдруг вдова быстро начинала встречаться с другим мужчиною или невестка начинала сильно притеснять свекровь и т. п.», в этом случае покойный, по представлению крестьян, мог ходить год, два и больше. Старались принять меры безопасности: ночью не выходили в сени одни, кропили святой водой все помещения, даже служили водосвятый молебен в доме, не оставляли молодых вдов ночевать на первых порах одних, приглашали обязательно кого-нибудь из соседей. Вместе с тем находились такие, которые не боялись и «принимали» у себя покойников, особенно мужей, хотя знали, что это «неотмолящий грех». Заканчивались «такие посещения», как правило, плохо: «покойный задавливал живую супругу».
Интересно проходили проводы души в с. Никольское Череповецкого у. Накануне 40-го дня хозяин посылал двух человек для приглашения на поминки. Посланный подходил к окну каждой избы, стучал и кричал: «Завтра приходите к нам хлеб-соль откушать и дедушку помянуть». Утром хозяин шел с «опекшими» и кутьей к обедне, а хозяйка резала с помощницами целые короба ломтей хлеба и устанавливала в избе столы для обеда в два ряда во всю длину избы. На столы ставились пироги: белые на передний, где предполагалось, что будут сидеть священник и близкие родственники, и «яичные» на задние столы для посторонних. От обедни священника с причтом хозяин привозил на лошади, и в дом собирались все жители деревни и усаживались за столы.
Красное место в переднем углу оставалось не занятым. На нем, по представлению жителей села, невидимо сидит и трапезничает в последний раз в своем доме покойник. Для него перед пустым местом клали ложку, кусок хлеба и пирога, ставили кружку пива. Хозяин обносил всех пивом, а хозяйка с помощниками подкладывала еду. Прежде чем выпить и закусить, каждый крестился и вслух произносил: «Помяни господи раба Божьего (имя)». Последним кушаньем в этих местах был ржанной кисель с суслом. Как только кисель ставили на стол, все обедающие выходили из-за стола, хозяин брал блюдо с киселем, опускал в него ложку, которая лежала все это время против пустого места и как бы олицетворяла покойного. Все шли «провожать душу» – впереди священник, за ним хозяин (он нес кисель), потом группа плачущих женщин, а сзади остальные гости. Процессия доходила до первого отвода (ворота из деревни в поле), все молились, повернувшись в сторону церкви, а потом возвращались к прерванному обеду. Всем домашним становилось легче, покойник последний раз «уважен, честь-честью». Постепенно расходились по домам. Каждый посетитель по просьбе хозяина уносил с собой ложку, из которой ел «на помин души» умершего. Дома он должен был обязательно есть этой ложкой и всякий раз произносить: «Дай, Бог, царство небесное». На место ушедших гостей приходили новые из соседних деревень, их тоже кормили обедом и каждому подавали ложку. Жительница с. Никольское (Череповецкий у.) рассказывала, что ей «пришлось отвести (провести. – И.К.) восемь обедов в 40-й день по умершей свекрови и всякий раз обедало по 30 человек»[182]. Бедные крестьяне такие поминки не могли устраивать. Они ограничивались приготовлением в «сорочины» довольно большого числа опекишей и ходили с ними по избам своей и ближайших соседних деревень, предлагая помянуть умершего. Чем большее число людей поминает, «тем легче и лучше ему на том свете». Эти материалы отражают состояние обряда на конец XIX в.
Очень интересные сведения об обряде 40-го дня в современном Кадуйском р-не Заэрабского сельсовета (в бывшем Череповецком у.) содержатся в записях исследователя А.К. Супинского. Они относятся к 1946 г. и в них описаны многие повторяющиеся действия, сходные с ритуалами с. Никольское Череповецкого у. Но это уже другое время и более северный район, поэтому там имеются свои местные особенности, а самое главное, что древняя традиция обычая по-прежнему была жива, несмотря на все катаклизмы происходящих перемен и событий XX в. Как мы уже отмечали, в данной местности «провожали душу» умершего тотчас после его смерти. В 9-й и 20-й дни специально только для души умершего топилась баня. На 40-й день, т.е. в последний «урочный» день, душу провожали «за забыть реку»[183]. По народным представлениям, в этот день покойник приходил прощаться с семьей и приводил с собой нового покойника, т.е. душу того, кто должен был умереть «в следующий черед». Приготовления проводились особенно торжественно в канун и в ночь 40-го дня: мыли пол, топили баню, варили поминальные блюда, в том числе обязательно кутью и кисель. Вечером накануне 40-го дня стол накрывали лучшей скатертью, на стены вешались новые полотенца. К ужину помимо указанных ритуальных блюд подавались пироги и пряженники, а также готовились и другие, обычно редкие в крестьянском быту блюда, преимущественно из числа тех, что особенно любил умерший, которому тут же на столе ставился прибор (стакан для вина или рюмка, чашка, ложка). Собравшиеся на проводы души вместе с вдовой выходили на улицу «зазывать покойника, его родителей и вообще всех умерших родственников», кланялись в направлении переднего угла. Зазывание сопровождалось «голошением» вдовы. По окончании такого действия возвращались в избу, снова кланялись в передний угол, приглашая воображаемых гостей сесть за стол. Но сами не садились. Собранный стол оставался нетронутым примерно до 12 часов следующего дня. К этому времени возвращались из церкви, снова кланялись в передний угол и садились по очереди «причитать». Вдова рассказывала о своей тяжкой доле. Причитавшие родственники умершего рассказывали ему каждый про свое горе, наказывали передать поклоны своим ранее усопшим родным, просили рассказать про их жизнь. Одновременно с причитанием осуществлялось угощение приходящих за особым столом, где подавали щи с мясом и кисель с суслом. В 12 часов дня все выходили на улицу «провожать душу за забыть реку». При этом брали с собой икону, кутью и пряженники. Вдова произносила последний прощальный причет. Дальше загробная жизнь умершего, в представлениях народа, шла своим путем, не отягощая живущих, если он ушел «за забыть реку, выпил забытной воды».
Как уже отмечалось, крестьяне верили, что в 40-й день покойный незримо присутствует среди живых и вместе с ними участвует в своих проводах, т.е. наблюдает. И, как крестьяне считали, «бывает ими очень доволен» или «не дай, Бог, что-то ему покажется не так». Недаром он в течение 40 дней посещает дом и, как полагали в народе, «приходит домой, чтобы посмотреть, есть ли в доме порядок»[184].
Очень много схожего в обрядах «проводов души», в их сакрально-магических действиях, совершаемых крестьянами, проживавшими в Череповецком и Белозерском уездах. Перед самыми сорочинами на место, где лежал покойник, клали подушку, «для того чтобы если он сможет придти, то смог бы и полежать». Накануне 40-го дня в этих местах родные топили баню и всех звали мыться, а самое главное -приглашали и «родителя» (т.е. умершего) словами: «Припасено цветное платье, наварены щелоки мягкие, распарен шелковый веник, приходи, да в байну париться»[185]. Для «родителя» на лавку в бане тоже клали подушку, готовили чистое белье и «одежду для него вешали на стену». Все мылись и считали, что «родитель» моется вместе с ними. После бани садились родственники за стол, пили чай, ужинали. В наступивший 40-й день женщины (обычно – три) ходили на кладбище и приглашали умершего на обед домой. Те из женщин, которые оставались дома, встречали возвращающихся с кладбища с «причетами» и всеми словами и действиями показывали, что они видят, кто к ним пожаловал, и очень рады «ему». Когда садились за столы, то для души покойного оставляли свободную ложку (как это делалось почти по всей Вологодчине). По окончании обеда устраивали «проводы души», т.е. «выносили стол на улицу, стелили скатерть, ставили на нее чашку с пивом, пироги, кисель и, если приходил священник, то он служил литию перед столом, затем все прощались, мужчины и женщины кланялись, брали икону и все шли по дороге, по направлению к кладбищу – пройдя с четверть версты, делали земной поклон, возвращались домой и опять гостям наливали пиво, для того чтобы они поминали. Говорили, что от «сорочин» ничего нельзя оставлять». Такие проводы души были характерны и для жителей Пермской губ. (коми-пермяков и русских), и для карел Олонецкой губ. Несмотря на христианизированное содержание этого обряда, он не был лишен многих древних дохристианских черт.
Интересно, что в Никольском у. на Вологодчине «семья служила в 40-й день по покойнику обедню, но никакой трапезы в память его не совершала[186]. К 40-му дню в некоторых местностях Вельского у. приготовляли пиво. А поскольку церковь в этих районах была, как правило, достаточно далеко от селений, то устраивали только дома большой обед, созывали всех родственников и знакомых «воздать умершим посильную дань уважения и почитания».
Хотелось бы закончить описание 40-го дня, прибегнув к материалам нынешнего Тарногского р-на, где автору данной главы удалось побывать и наблюдать похороны, пораспрашивать местное население[187]. Любопытно, что в этих местах, который расположен далеко на восток от Белозерского р-на, накануне 40-го дня также топили баню для себя и для «души умершего». На 40-й день шли на «буево» (кладбище) с угощением в любую погоду и приглашали душу, объясняя, что «настряпали всего много шесть недель дожидаяся». Стелили скатерть на могилке, поминали, оставляли здесь пироги, мужчинам (умершим) наливали водку, убогим обязательно подавали съестное и сильно «причитали,» как умели. Вот пример причета к умершей сестре: «Пойдем-ко сестрица к родимой доченьке, напекла то тебе дитятке белые хлебы отхожие, шесть недель она ждет дожидается, полюбовный затенька набрал-то вина зеленого. Как вода на плот взливается, вся родня собирается». После возвращались домой и все, кто не ходил на кладбище, а был дома, начинали «реветь и причитывать» и обращались со словами к душе, как будто она стояла перед ними. Все садились за стол и трапезничали. Подавали еду «переменами», т.е. не сразу все ставили на стол, а сначала приносили одну еду, а затем другую. Считали, что хорошо бы 40 перемен подать. Раньше и священника сажали за стол. И сейчас в первую очередь садятся за стол те, кто обмывал, кто копал могилу, кто нес гроб. Во время поминок из каждой «перемены» подкладывали в тарелку, которая стояла на божнице. Первая еда обязательно была «кутья».
Когда время подходило к 2 часам дня, тогда наступал час «проводов души». Наливали пиво, обносили всех, затем, взяв рюмку водки и то, что насобирали у божницы в тарелку для покойного, поднимались из-за стола и шли на «расстанья» (перекресток) и там плакали и «причитали» и от лица души, и от всех присутствующих произносили последние слова: «Прощайся с высоким теремом», а она (душа) в ответ: «Благодарю, низко кланяюсь, родимому дитятко за хлеб, соль великую, за гостьбу любимую, отроду-то не впервые, на веку-то во последние мне не бывать и не хаживать...». Потом еще раз всех обносили пивом и водкой, а еду покойного и питье нужно было обязательно съесть и выпить, «чтобы была подача – милость». Если в доме покойного все не съедали, несли к себе домой и там доедали. Когда выходили и «провожали душу», то задували свечу и замечали, куда дым пошел: если в сторону дома, то быть скорому покойнику в этом доме. Рассказывали местные жители, что, если бы кладбище было рядом, то шли бы «провожать душу тогда до самого кладбища».
Как и в других местах России, и не только у русских, «сороковины» демонстрировали сплоченность и единство как членов семьи и близких, которых связывало кровное родство и свойство, так и всего коллектива (деревни, части села, общины). На поминки приходили все односельчане, по крайней мере те, кто хорошо знал покойного. На этом не прекращались поминания умерших.
Другие дни поминовения усопших. Церковь установила еще особые дни для торжественного, всеобщего поминовения всех умерших, «от века представившихся отцов и братии по вере», и тех, которые, будучи застигнутыми внезапной смертью, не были напутствованы в загробную жизнь молитвами церкви. Совершаемые при этом панихиды, указанные уставом Вселенской церкви, называются «вселенскими», а дни, в которые совершается поминовение, – «вселенскими субботами». Эти дни – суббота мясопустная, по народному, «суббота перед сырной (масленной)» неделей; суббота Троицкая (суббота перед Пятидесятницей), св. Василий Великий, составивший «пронзительно умилительные» молитвы вечерни, говорил в них, что Господь в этот день благоволит принимать молитвы от умерших и даже о «иже во аде держи-мых»); родительские субботы второй, третьей и четвертой седмиц Великого поста.
Кроме указанных выше суббот, посвященных поминовению усопших, той же цели посвящены еще некоторые дни, а именно Радоница, когда общее поминовение умерших совершается в понедельник или вторник после Фоминой недели, в Дмитриевскую субботу перед 26 октября (8 ноября по н.ст.), поминовение в которой было установлено князем Дмитрием Донским в память русских воинов, погибших в борьбе с ордынцами и посвящалось главным образом поминовению воинов, «на брани живот свой положивших». С этим поминовением воинов соединилось и обычное осеннее поминовение всех усопших.
В русском быту поминовения и посещения кладбищ были обязательны. Рассматривая поминки по одному покойному, мы видим, что они нередко дополнялись действиями, посвященными памяти других умерших и, как мы писали выше, придавали персональным поминальным обрядам некоторые черты общих поминок. Крестьяне, как правило, записывали «родителей» на годовое поминовение, состоящее в том, что священник во время каждой воскресной службы должен был прочитывать имена записанных умерших при произношении заупокойной ектеньи. К примеру, в с. Никольское (Череповецкий у.), в котором проживало 700 душ мужского пола, записанных на годовое поминовение было так много, что чтение синодика продолжалось около 20 мин.[188]
Вологодский край не стал исключением. Как и по всей России, вологодские крестьяне поминали своих «родителей» во все установленные дни. В родительские субботы все верующие варили кутью, пекли пироги, заготавливали поминальные книжки, брали с собой корзины с едой и шли поминать «родителей» сначала в церковь, а потом на кладбище. Большая часть припасов поступала в пользу священника и причта, часть раздавалась беднякам. Над каждой могилкой священник кадил после службы по просьбе родственников. В Кадниковском у. в дни поминовений умерших пекли шаньги, т.е. олашки из гороховой или ячной муки. В эти же дни варилась кутья с медом и пеклись оладьи из гороховой муки – те же шаньги, только во всю сковороду испеченные[189]. В с. Рослятино (бывший Никольский у.) дожил до наших дней обычай класть первый блин, испеченный в поминальные субботы, в красный угол для «родителей»[190].
В Белозерском у. в поминальные субботы те, кто не мог пойти в церковь (из-за дальности или из-за немощи и пр.), но помнил, что в этот момент в церкви идет служба, накрывали в доме стол белой скатертью, ставили тарелки с ложками (иногда только ложки) по числу близких покойных родственников, а посредине стола располагали блюдо с киселем, облитым медовой сытой. В Вытегорском у., где население было смешанным и имело финноязычное окружение, родительские поминки у русских проходили довольно своеобразно и имели много архаических магических моментов, но были похожи на поминки у белозерских крестьян. Так, не знакомые с местными обычаями могли бы подумать, что люди данной местности готовились к великому празднику. В «родительскую субботу» в полдень хозяйка накрывала стол (как и в Белозерском у.), раскладывала еду и питье, расставляла скамейки. Главный в семье мужчина брал кадильницу (глиняный роговичек с ручкой), насыпал в нее горячих угольев и ладан, начинал ходить вокруг стола и кадить кушанья, читая молитву «Святый Боже». Такое проделовали трижды, затем кадильница ставилась в большой угол, «под образа», а «хозяин и вся семья становилась вдали от стола, скрестивши руки на груди и храня строгое молчанье»[191]. В это время, по убеждению крестьян, являлись все умершие родственники, садились за стол и невидимо угощались. В благоговейном страхе, неподвижно вся семья стояла час и больше. Наконец, хозяин шел в передний угол, разжигал кадильницу и с поклонами начинал подходить к столу, опять читая ту же молитву. Вся семья низко кланялась невидимым гостям, затем хозяйка убирала все со стола, накрывала его снова и вся семья садилась обедать. Поминки проходили при закрытых дверях. Кроме молитв у крестьян были популярны духовные стихи, которые напоминали по сути молитвы. Вот известнейший стих, который был очень любим крестьянами Кадниковского у.: «Помяни, Господи, наших родителей, / Упиши их, Господи в Грамоте духовной, / Отцов, матерей, братьев, сестер, / Отроков, младенцев, / Всех честных родителей, / Во святой книге животной, / За престолом Господним / Сотвори им вечную память»[192].
Православные даты в данных местностях (особенно в Вельском, Кадниковском уездах) отмечались в виде праздников – престолов, – ведущих свое происхождение от названий часовен и церквей с их приделами[193]. Отдельные «концы» деревень отмечали не только церковные, но и часовенные престолы, – особенно в тех деревнях, которые были удалены от церковного погоста на значительное расстояние. Однако все жители обязательно приходили на один из главных праздников в центр престола – на погост, т.е. в церковь. В качестве главного не обязательно мог быть двунадесятый праздник. Хотя характерной особенностью и не только для этих уездов, но, пожалуй, почти для всей Вологодской губ., было обязательное посещение после церкви сельского кладбища, где всегда оплакивали умерших. В храмовый праздник собиралось очень много народу, приезжали «из-за усердия» жители и других окрестных приходов; крестьянам в такие дни давалась возможность (особенно для молодежи) весело проводить время. Несмотря на праздник, находилось время «попричитать» и на могилках. В Кадниковском у. в день праздника сохранялся древний обычай «одаривать» всех поющих в церкви перед обедней пирогами за упокой души. Клали четыре пшеничных пирога на блюдо, покрыв его овсяным или ячным блином и прикрепив к блюду свечку, «ставили на стол (канун) перед образом Кузьмы и Демьяна» – это и называлось «поминальные пироги»[194]. Перед иконой «Успение Божьей Матери» ставилось от шести до десяти глиняных сосудов с суслом и прикрепленной свечой – это кануны. После обеда кануны распивались. После службы крестьяне уносили икону в деревню. Никогда не забывали и поминали по праздникам и воскресеньям в течение всего года «вновь умерших», т.е. усопших в текущем году. В с. Борисово, Череповецкого у. на храмовый праздник народ нес в церковь деревянные рученьки (ведерко с крышкой), в которых находилась кутья из медовой сыты, разваренного ячменя или пшеницы. Ведерки ставились на специально приготовленный большой стол в храме. К каждому из них прикреплялась зажженная восковая свеча. На стол клали и деньги за поминовение умерших. После обедни священник служил общую панихиду, затем народ разбирал рученьки, шел на кладбище, а потом расходился по домам и тех, кто не смог придти в церковь, угощали, чтобы и они могли помянуть «родителей»[195]. В некоторых местах Вологодского и Грязовецкого уездов было принято ходить на кладбище «на могилы девственников», кидать крошки хлеба и зерна (овса или пшеницы), считая, что птицы, склевывая с могилы посыпанное, тем самым как бы поминают душу этого умершего.