Фаворит(15)

      Фридрих II пустил о Екатерине крылатое выражение:
      - Екатеринизированная ангальтская принцесса!
      Еще никто в Европе не отказывал ему в остроумии.
      Новый день начинался над Варшавой, когда Репнин проснулся в постели Изабеллы Чарторыжской. В кабинете его поджидал легационс-секретарь Яков Булгаков.
      - Ночью был курьер, - доложил он. - Из коллегии от Панина пишет, что в ближайшие дни возможны образования новых шляхетских конфедераций.
      - Князь Радзивилл еще в Дрездене?
      - Да. Пьет страшно. Куфель за куфелем.
      - Приставим к нему полковника Кара, который в нужный момент скажет из-за спины: "Раше Коспапки, больше ни капли!" Нет такого условия, которое бы виленский воевода счел для себя унизительным, настолько велико желание его посрамить Чарторыжских и лично короля за свое вынужденное пребывание в эмиграции...
      Бурный сейм открылся речью епископа Каэтана Солтыка, который заявил, что православные украинцы и белорусы на вечные времена лишаются всех гражданских и политических прав:
      - Думающие иначе да будут прокляты святою церковью! А верных псов Рима не приучить носить чужие ошейники.
      И трижды одобрили его речь депутаты сейма криком:
      - Дозволям, дозволям, дозволям!
      Понятовский в блистательной импровизации, точной и умной, сначала похвалил епископа за верность католицизму, но заметил, что решать что-либо на вечные времена никак нельзя, ведь даже на кольце мудрейшего царя Соломона было вырезано: "И это пройдет".
      Репнин выпалил в ярости:
      - Сильные своими раздорами, будьте же хоть раз сильны единством! Вы здесь все сыты и пьяны не мощью голосовых связок, а как раз трудом тех самых православных, кои впряжены вами в плуги. Рабам своим, пребывающим в кабале вашей, вы отказываете даже в праве молиться, как они хотят...
      Перед ним взметнулся частокол сабель Пановых:
      - Разве мы не хозяева в своем доме?
      Понятовский, разрыдавшись, выбежал вон, а прусский посол Бенуа сладострастно нашептал в ухо князю Репнину:
      - Мой великий король будет счастлив от этого хаоса. О Боже, как радуется мое сердце.
      - И как скорбит мое, - тихо ответил Репнин...
      Мария-Терезия неизменно считала себя обиженной и обманутой всеми на свете. Европа в ее глазах представляла собой сборище коронованных уголовников, которые только и ждут темного часа, чтобы накинуться на нее и обобрать до последней нитки. Дабы опередить намерения этих жуликов, матрона заранее спешила обглодать всех соседей до костей, так что они потом долго ходили перевязанные. Но при этом ограбленной продолжала считать себя...
      Кауниц закончил доклад о варшавских событиях.
      - А чем занята распутная тварь? - спросила она.
      Понятно, что речь шла о Екатерине.
      - Эта тварь только и думает, как бы досадить вашему величеству. Она присылает в Средиземное море корабли, вроде плавучих ярмарок, и теперь русские купцы с их ужасными бородами торгуют икрой, кусками уральской слюды, сибирскими соболями, кожей и брусникой, воском и канатами. А бочка с клюквой была в Неаполе распродана нарасхват - как дорогой варварский деликатес.
      - Нам бы все это! - сказала Мария-Терезия, обладавшая природной завистью ко всему, что принадлежало другим. - Везет же России...
      Австрия не забывала, куда течет Дунай и кто живет в его устье. Кауниц желал бы все это поскорее сделать австрийским!
      - Но теперь, - сказал он, - после проникновения русских в море Средиземное, надо остерегаться, как бы Россия не спустила свои дикие орды к берегам Черного моря, и тогда Дунай изменит историческое русло свое... Вы даже не представляете, какое ужасное зрелище являет сейчас двор Екатерины: там крутятся македонцы, сербы, валахи, молдаване, болгары, кроаты...
      - А-а-а! - воскликнула Мария-Терезия. - Я давно уже догадываюсь, что этим бездельникам не живется под моим добрым скипетром и под мудрым правлением Мустафы турецкого.
      - Да, да, - печально поник Кауниц, - сейчас на Балканах в любой лавочке можно купить портрет Екатерины, изображенной в штанах гусара, сидящей на лошади в бесстыдной позе, раскинув ноги по-татарски. Греки и сербы изучают уставы русской армии...
      - Хватит! - решилась Мария-Терезия. - Пишите моему послу Броньяру в Турцию, чтобы, сдружась с маркизом Всрженом, вместе с ним волновал визиря мыслью о безнадежной слаоости России, пусть они внушат султану, что положение Екатерины шаткое и чтобы войны с Россией не боялись... Ах, какая мерзкая тварь! И откуда он берет деньги? Граф Брюль перед смертью предлагал мне свою картинную галерею. Но, я обремененная семьей, не могла позволить себе таких расходов, а Екатерина купила... Для этой твари выложить миллион так же легко, как мне высморкаться!
      ...Екатерина прозвала ее "маменькой".
      Фальконе передал Екатерине предупреждение ее парижских друзей: бывший атташе в Петербурге Клод до Рюльер сочинил книгу о "революции" 1762 года, в которой о самой императрице рассказывал чересчур откровенно, и теперь книга читается Рюльсром на сборищах парижских салонов... "Опять басни!" Екатерина указала посольству в Париже купить книгу у автора и чтобы он поклялся не оставлять для себя ни единой копии. Она еще раз пробежала глазами последнее донесение князя Голицына, убеждавшего ее не избегать попыток к сближению с Францией ("поелику Россия нужду имеет во французских товарах"). Напротив этой фразы посла государыня начертала: "А штоб их совсем не было!"
      Весь день у нее было дурное настроение, и лишь вечером ее повеселил Потемкин, рассказав о новом романе Никиты Панина, влюбившегося в юную фрейлину Анечку Шереметеву:
      - "И бысть стар царь Давид, и ризы многия не согреваши его, и сыскали царю Давиду девиц юных, и буде лежащи с ним да греющи его, господина царя нашего..."
      На улицах русской столицы все чаще попадались дроги, везущие покойников. Причина смерти - оспа!


      9. НЮАНСЫ ЖИЗНИ

      Год заканчивался - надоел он и ничего не принес, кроме усталости... Мокрый снег косо летел за окнами дворца, лепился к подоконникам, Екатерина работала при свечах. Из протоколов Сената вычитала, что вчерашнее заседание было посвящено разбору дела о колдовстве: старая бабка из города Яранска заставляла червей земляных летать по воздуху, отчего воевода, испугавшись, умер. Екатерина колокольчиком пробила тревогу.
      - Захар, - сказала вбежавшему камердинеру, - разбуди скорохода: живого иль мертвого генерал-прокурора сюда.
      Вяземского она разбранила:
      - Россия в пожарах и бунтах, вокруг все воруют, на дорогах разбои, хлеб дорожает, а мои сенаторы, деньги от казны получая, червяками да глупыми бабками развлекают себя. Ну, помер воевода Яранска - вечная ему память! Сенаторов же за пустое провождение времени штрафую в сто рублев каждого. Вот пусть вынут из кармана и положат: умнее станут.
      Пришел Панин, и она выслушала, что с отозванием Никифорова из Крыма татары нового русского консула не принимают.
      - А французский барон де Тотт еще у татар живет?
      - Да. Надо бы написать Обрескову для передачи султану: нельзя же один яд пить, иногда не лишне и противоядие принять. Ежели консул Франции клевещет на Россию, то Россия вправе своего консула в Бахчисарае иметь, дабы клеветы парижские опровергать...
      В какой уже раз возникал вопрос о титулатуре. Версаль умышленно сокращал титул Екатерины: вместо Vorte Majeste' imperiale Шуазель писал Vorte Majeste' (Франция сознательно унижала достоинство России, отказывая Екатерине в "имперском" величии). Панин сказал, что еще раз переговорит с послом де Боссэ:
      - Правда, маркиз сейчас болен и в постели.
      - Свистнем, так притащится. Ты, Никита Иваныч, присутствуй, а говорить с послом сама стану.
      Она встретила маркиза сурово:
      - Кажется, уже не раз я заявляла, что без полной титулатуры никакие письма из Версаля нами не приемлются.
      Посол стал оправдывать редакцию документов правилами французского языка, якобы не допускающими добавления эпитетов к словам Vorte Majeste'.
      Екатерина лишь горестно усмехнулась:
      - Напрасно в Версале думают, что мы, как дикари, покрытые шерстью, забыли грамматику французскую. Ежели Шуазелю угодно лично меня унизить, то он этого достиг. Но унизить Россию ему не удастся никогда!! - С этими словами Екатерина вернула маркизу известительные грамоты от Людовика XV. - Правительство российское не принимает грамот с ошибками грамматическими, которые правильнее назвать ошибками политическими. Пока в Версале не образумятся, с вами, посол, я всякие отношения прерываю. Впрочем, желаю вам здоровья...
      - Нельзя же так резко с больным, - упрекнул ее Панин.
      - Если бы Версаль хотел нашей дружбы, прислал бы здорового...
      Перед обедом она велела запрячь санки, отправилась кататься по городу с Пиктэ. Над Марсовым полем задувала вьюга. Пиктэ спросил, сколько миллионов людей населяет сейчас Россию.
      - Я точно не знаю, - ушла от прямого ответа Екатерина, - но думаю, что миллионов шестнадцать-семнадцать наберется.
      Пиктэ сказал, что Россия со своими неисчерпаемыми ресурсами способна прокормить не менее ста миллионов - всю Европу:
      - Вспомните историю: в глубокой древности маленькая Сицилия стала главной житницей гигантской и прожорливой Римской империи.
      Екатерина ответила, что в таких вопросах политика у нее простая: сначала своих накормить, потом о других думать.
      - Недавно у меня еще был излишек хлеба в магазинах, но Румянцев печалился, что живут голодно, и все, что имела, на Украину отправила. Вот уже пять лет подряд Россия каждое лето заливается холодными дождями - где ж тут быть урожаям хорошим?..
      За обедом пришло известие из Парижа: по указу короля Людовика XV ее Наказ предан публичной казни - его сожгли на площади палачи, - и Екатерина сразу возгордилась.
      - Великая честь оказана мне! - просияла она.
      Через пламя этого костра она входила в семью европейских просветителей. Вот как бывает...
      В доме французского посла собрались дипломаты - навестить больного коллегу. Маркиз де Боссэ, лежа в постели, сказал:
      - Разве можно выносить общение с этой ужасной Горгоной? Вчера я был у нее, она повышала голос, швыряла по столу какие-то бумаги, наконец вернула мне листы, подписанные королем.
      - Она уморила и моего предшественника Букингэма, - подтвердил Маккартней. - Лондон напрасно уверен, что Екатерина лишь покорная раба нашей политики. Прежние послы получили от нее массы улыбок, немало шуточек и даже танцевали с ней до упаду, но хитрая дьяволица обвела всех вокруг пальца...
      Послы сошлись во мнении, что перемен следует ожидать в 1772 году, когда цесаревич Павел достигнет совершеннолетия.
      - Еще лет пять, и этот кошмар Европы кончится.
      - О, как вы наивны! - возразил пруссак Сольмс. - Она таскает сына за собой чуть ли не с веревкой на шее, а Никита Панин слишком изнежен, чтобы возглавить заговор в пользу своего воспитанника. Екатерина с трудом, но все же умудряется сохранять пристойное равновесие между Паниным и семейством Орловых...
      Де Боссэ (истинный француз) не удержался от вопроса:
      - Правда ли, что она верна своему фавориту?
      - Все мы знаем, как она приятно волнуется перед другими мужчинами, но этим волнением все и заканчивается.
      Маккартней сказал, что перемены в России можно вызвать путем искусственным - Орлова следует заменить лучшим мужчиной.
      - Но для этого, - ответил Сольмс, - надо найти бесстрашного нахала, который бы статью и красотой не уступал Орлову... Без поддержки же Панина рокировка фаворитами не удастся!
      Беседу прервало появление чиновника из коллегии - Маккартнея предупреждали о свидании с императрицей в три часа дня (вход во дворец с посольского подъезда). Де Боссэ пожелал ему:
      - Милорд, будьте мужественны и осторожны...
      Маккартней был принят в библиотеке. Он сказал, что счастлив видеть русскую императрицу, о которой так много говорят и пишут во всех странах мира... Екатерина сразу прервала его:
      - Вы разве уверены, что говорите с русской императрицей? А может, я только двойник той женщины, которую называют Екатериной? Не исключено в таких делах, что настоящая владычица России сидит за стенкою и через дырочку наблюдает, как я, ее точная копия, справляюсь с ролью императрицы...
      - Вы шутите! Такое невозможно.
      - А почему? Ведь Петр Первый, выезжая с посольством за границу, подавал пиво своим дворянам, играя роль лакея... На всякий случай я вам представлюсь: доктор и магистр искусств Виттенбергского университета, почетный член Берлинской академии наук по кафедре философии... Теперь садитесь, милорд.
      После этого милорду сидеть не хотелось. Екатерина уже имела сценарий беседы, но прежде решила запутать посла, чтобы он не догадался об истинной цели ее намерений.
      - Итак, с чего мы начнем? Более всего в дипломатии я не выношу преамбул, в которых нет ничего путного. Перейдем сразу к делу... Сент-джемский кабинет импонирует мне соперничеством с кабинетом версальским. Герцог же Шуазель - не политик, а всего лишь пьяный кучер, думающий, что везет всю политику Европы, а если бы оглянулся с козел назад, то увидел бы кучу гнилой картошки... А вот кстати, - легко переключилась она на Англию, - я не совсем понимаю и стремлений вашего кабинета, который, желая союза с Россией, почему-то не желает порывать связи и с турецким султаном.
      Маккартней поклонился, сказав:
      - Англия - страна меркантильная, и в ней вопросы политики всегда взаимосвязывались с коммерческой выгодой.
      Екатерина в ответ мило промурлыкала, как кошка:
      - Если у вас в Сити принято торговаться, так буду торговаться и я... Послушайте, милорд! Я была честна с вами, отрешившись от вежливых, но пустых преамбул. Что важнее для Англии - потерять на базаре мешок с пиастрами или обрести союз с Россией?
      - Сити неисправимо, - вздохнул Маккартней.
      - Немного же вы слов нашли в защиту своей политики! Но я веду дела не с банкирами, а с вашим кабинетом, и, когда мне хочется узнать - нет ли пожара в Казани, я не посылаю гонцов в Архангельск, чтобы справились там о ценах на говядину. Давайте же изменим тон - будем говорить честно...
      Маккартней предложил: очевидно, турецкую статью в договоре можно подменить шведской (Англия не могла расстаться с Турцией, но отказывалась от Швеции, где тоже царило влияние Версаля). Посол не понял, что это и была цель русского кабинета: обезопасить фланги страны на Балтике в случае войны с турками. Но, хорошо владея мимикой, Екатерина не выразила обуревавшей ее радости. Скучнейшим голосом она сказала:
      - Так и быть... я вам уступаю. Переложим ответственность союза с видов турецких на противодействие видам французским в Стокгольме. Наша беседа имела пока черновой характер. Сейчас у меня личная просьба к вам, посол: в Европе новая вспышка оспы, а я слышала, что в Англии инокулятор Фома Димсдаль делает удачно прививки. Я сама желаю дать пример своим подданным...
      "Неужели ради этого вся беседа?" - думал посол. Он все время находился в обороне, отражая скользящие удары то слева, то справа, и теперь решил хоть как-то огрызнуться. Раскланиваясь, Маккартней принял надменный вид и спросил, известно ли императрице в полной мере положение трагических событий в Польше:
      - Я не снимаю руки с ее пульса, - был ответ.
      - Но польское духовенство... панство...
      И за головой Горгоны сразу зашевелились шипящие змеи:
      - Перестаньте говорить об этом. В оперу никто не ходит, чтобы слушать хоровое пение. Все идут, чтобы слушать солистов!
      В канун 1767 года она издала манифест о созыве в Москве депутатов для изучения Наказа и для составления свода Нового уложения законов. Новый год был встречен в напряжении чувств и нервов. Оспа уже хозяйничала в Петербурге, и это заставляло императрицу поторапливаться с отъездом. Екатерина вызвала Чичерина:
      - Николай Иваныч, оставляю в лабазах столичных восемьдесят тыщ четвертей хлеба. Надеюсь, с голоду не помрете. В мое отсутствие вели хозяевам, дабы в ночное время ворота запирали, богатые жители сторожей ставили, а бедные собак на ночь с цепей спускали... Головой за порядок отвечаешь!
      Генерал-полицмейстер спросил, когда двор вернется.
      - Нескоро. Хочу поглядеть, как провинции живут...
      Был уже февраль-бокогрей, когда санный поезд, растянувшись по тракту на много верст, выехал в первопрестольную. Стоило Екатерине появиться в Москве, как перед нею стал часто мелькать видный мужчина из дворян рода Вышинских. Красота его была прямо пропорциональна той наглости, с какой он силился обратить на себя "высочайшее" внимание. Екатерина догадалась: Вышинский лишь тайное орудие придворной или дипломатической интриги. Улучив момент, она шепнула этому бесстыжему Аполлону:
      - Мои женские достоинства ни в чем не уступают вашим мужским. Но я, к сожалению или к счастью, обладаю не только природными качествами. У меня в запасе еще имеются крепости - Петропавловская, Шлиссельбургская, Кексгольмская и Дюнамюнде... Наконец, есть и Оренбург-чем плох городишко?
      Вышинского вмиг не стало, а Екатерина потом призналась Прасковье Брюс, что все мужчины - порода мелкотравчатая:
      - Раздуваются перед нами, словно пузыри, а надавишь - и лопаются. Смотрю я вокруг: такая все мелюзга передо мною...
      Курьер доставил известие: маркиз де Боссэ умер.
      - Ну вот! Еще один пузырь лопнул... Я согласна завести в Петербурге новое кладбище - специально для дипломатов!
      Вслед за поездом царицы пешком прошагал до Москвы и Потемкин, ведя 9-ю роту солдат, которые, распахнув мундиры, босиком шли по обочине тракта. В разгулящем селе Валдае бабы все пригожие, как на подбор, и торговали они связками баранок, сухо гремевших на лыковых мочалах. Григорий зашел в трактир для проезжих, а там полно офицеров, которые блудили на Валдае и картежничали. В задней каморке Потемкин попросил себе водки и каши со свининой. Выпив, заедал водку пучком первого зеленого лука... Здесь же томился на лавке полураздетый сержант Державин, смотрел на всех глазами голодными.
      - А-а, Гаврила, автор милый... чего бсдусшь?
      - Вконец продулся. Маменька моя последни денежки дала, чтобы у Вятки деревеньку справить, а я, грешен, все спустил за картами. Надо бы в полк являться, да сроки прогулял, по трактирам играя. Вот послушай, друг, каков я есть в ничтожестве своем:
      Невинность разрушил я в роскошах забав,
      Испортил разум свой и непорочный нрав.
      Испортил, развратил, в тьму скаредств погрузился -
      Повеса, мот, буян, картежник очутился.
      - Чего оду не сочинишь? - Потемкин подвинулся на лавке, сажая поэта к столу. - Государыня наша оды жалует.
      Тряскою рукой сержант держал стаканчик с водкой.
      - Эх, брат! - отвечал с тоскою. - Да не продажный ведь я: пишу, что пишется. Вот уж когда околевать стану в нужде и сраме, тогда, может, и ослабею-напишу вам оду... закачаетесь.


      10. "ВЕЛИЗАРИЙ" НА ВОЛГЕ

      Приволжское дворянство, раздольно осевшее на берегах великой реки, загодя поджидало проезда матушки-государыни, чтобы на нее поглазеть и себя показать. Готовилась и вдова Наталья Тевяшева, бывалая дама внушительной комплекции, которая, достигнув полувековой зрелости, лишена была четырех передних зубов (в народе их принято называть "жениховскими"). Зубы же дворянке были крайне необходимы еще и по той причине, что имела она молодого "махателя" Лобойкова и хотела ему нравиться. Дело об этих зубах разбиралось потом в Сенате, ими занимался Святейший Синод, но осталось навеки тайной, при каких обстоятельствах вдова Тевящсва "жениховских" зубов лишилась. Из опыта жизни известно, что на Руси Святой потерять зубы очень легко, зато очень трудно их потом вставить. Еще зимою вдова побывала в Симбирске и Саратове, ще дантистов не сыскала. Правда, видела она князя Мещерского, который, живучи в Петербурге, искусственными зубами себя до старости обеспечил, но... не ехать же в Петербург! Помещица списалась с Казанью, откуда ответили ей так: "Знатной лекарь имеется, который, что есть касаемо зубов человечьих, хоть и за немалую цену, оныя вставлять берется". Тевяшева позвала лекаря в свое имение на Волге, заранее переживая:
      - Князь-то Мещерский сказывал, что один вставной зуб у него в гостях отвалился, так он его с паштетом и проглотил!
      Был веселый месяц май. Скоро должны показаться на Волге расцвеченные коврами и флагами галеры императрицы, а Тевяшева все еще не сверкала белозубой улыбкой. Наконец прикатила бричка, с нее сошел мрачный шарлатан с баулом. Разложив молотки и клещи, выставил флаконы с разными жидкостями, опоясался фартуком из кожи и велел Лобойкову принести веревок покрепче.
      Тевяшева так и обмерла со страху:
      - А зачем вам веревка-то, государь?
      - Чтобы привязать...
      - Выходит, мне очень больно будет?
      - Не вам, а другим будет больно.
      Вдова просила заранее ознакомить ее с зубами:
      - Хочу выбрать, чтобы почище да побелее.
      Шарлатан ответил, что никаких зубов не привез.
      - Так чего вы в меня вставлять будете?
      - Зубов в деревне надергаем. Все помещики тако поступают, у своих крепостных зубы заимствуя. Не волнуйтесь, сударыня: я вымою их в "уксусе четырех разбойников". Отберем самые красивые!
      Тевяшева заметила, что в газетах иное пишут:
      - Будто в Париже зубы из костей слонов делают.
      - Мадам, если поймаете мне слона - пожалуйста...
      Лобойков загнал в усадьбу двадцать молодух-крестьянок, из которых дантист отобрал лишь четырех. Бабы изрыдались, умоляя избавить их от позора (нехватка зубов во рту считалась в народе безобразием, а щербатость была даже позорной). Безжалостный шарлатан покушался именно на передние зубы.
      - Вяжи баб! - велел он Лобойкову.
      Их опутали веревками. Тевяшева спросила:
      - А на что вам четырех мучать? Взяли бы одну бабу.
      - Ради человеколюбия, - отвечал супостат с клещами. - Дабы не лишать бабу четырех зубов, я у четырех по одному выдерну.
      Крестьянки криком изошлись, но лекарь уже запустил в рот свои клещи, с хрустом вытянул первый зуб. Лобойков помог ему раздвинуть стиснутые от страха челюсти второй бабы.
      - Урожай хорош, - закончил дело лекарь.
      Баб развязали и отпустили. Четыре искомые зуба лежали во флаконе с уксусом, а лекарь обмывал окровавленные руки. Но история не знает, успел он вставить зубы вдове или нет. Молодухи с вырванными зубами разбежались по деревне, громко вещая о своем бесчестии. Мужики похватали косы, топоры и вилы. Шарлатан был уничтожен сразу, а прекрасная Дульцинея со своим любовником бежала в город под защиту власти, и губернатор двинул против бунтовщиков гарнизонную артиллерию...
      Надо же было так случиться, что как раз во время пальбы эскадра Екатерины проплывала мимо этого места. Средь ночи разбуженная залпами императрица вышла на палубу "Твери"; поднялся из каюты и английский посол Маккартней:
      - Кажется, нам салютуют? Что бы это значило?
      Екатерине надо было как-то выкручиваться.
      - О, - сказала она, - в этих краях пасутся столь неисчислимые стада, что пастухам с ними уже не справиться: вместо того, чтобы щелкать кнутами, они стреляют из пушек...
      Невозмутимая во лжи, она спустилась в каюту. Из спального салона вышел заспанный Никита Панин, переговорил с послом о прискорбной неудаче с Вышинским... Панин сказал Маккартнею:
      - Как видите, она способна быть верной женой.
      - Жаль. Другого такого красавца не будет.
      - Э, милорд! Еще сколько их будет-то...
      Путешествие было обставлено помпезно, но Екатерина указала эскадре приставать к берегам пореже, дабы дипломатический корпус, сопровождавший ее, не слишком-то приглядывался.
      - У них ведь как, - сказала она фавориту, - увидят помойку или пьяных на улице - радуются, а покажи им достойное и похвалы заслуживающее - косоротятся, будто это ради нарочитого показа сама выдумала, чтобы "поддать дыму" всей Европе...
      Ярославль произвел на дипломатов очень сильное впечатление, особенно видом громадного котла, который в старину кипел на площади, а веселые ярославцы бросали в кипяток проворовавшихся воевод. Правда, времена изменились, и сам народ сделался добычею воевод. Екатерина показывала послам фабрики и сукновальни, амбары и житницы. Безвестный капрал Вася Шишкин, смотритель за поведением скотины на улицах, удостоился руки императрицы, как грозный бич свиней и собак, пожиравших падаль на Фроловском болоте... За разбитною Костромой проплыла небывалая красота Плеса, Кинешмы и Юрьсвца, близилась Балахна. В каюту к Екатерине притащили гигантскую стерлядь, пойманную в Шексне.
      - Отдайте послам, чтоб их всех разорвало!
      Поедая уху из стерляди, проклятой императрицей, иностранные послы говорили, что Екатерина опять что-то пишет. Князь Лобковиц сказал, что Фальконе привез ей роман Мармонтеля "Велизарий", запрещенный цензурой во Франции, и теперь она поспешно перетолмачиваст его для русского обихода.
      - Вот как? - фыркнул испанский виконт Дегерреро.
      - Да. Она разодрала "Велизария" на двенадцать кусков и каждый вручила кому-либо из свиты - для скорейшего перевода. Я все могу понять, кроме одного: как Григорий Орлов, которому досталась пятая глава "Велизария", переводит ее на русский, если он, кроме немецкого, иными языками не владеет.
      Маккартней, под мелодичные всплески весел, проследил взглядом, как по берегу, выдирая из песка ноги в лаптях, тянулись бурлаки, таща к ветреной Мологе расшиву с грудою ярко-красных кирпичей. Увы, твердая русская политика затворила дельцам из Сити волжские пути в Персию... Галера ощутила мягкий толчок, и датский барон Ассебург сказал:
      - Поздравляю: русские посадили нас на мель...
      В каюту императрицы явился командующий эскадрой Петр Иванович Пущин, доложив, что галера с ходу вошла в косяк рыбы, столь плотный, что весла гребут воду, словно кашу. Екатерина снова обратилась к Мармонтелю: его Велизарий блуждал по свету, поучая царей, как мудрее властвовать над народами. Роман как бы дополнял ее собственный Наказ - этим он и привлекал императрицу...
      В Балахне галеры поджидал курьер с неприятными известиями: Чичерин докладывал, что запасов хлеба в магазинах оказалось меньше, чем думали, продукты в столице неслыханно вздорожали, а в доношении из Лейпцига сообщали, что начали бунтовать студенты из пажей; перед Екатериной снова замелькали знакомые имена - Федора Ушакова, Андрея Рубановского, Александра Радищева. В дурном настроении она осмотрела Нижний Новгород, который ей очень не понравился, зато Казань обворожила ее. Екатерина писала Бецкому: "Наших кадет должно учить татарскому, ибо великая то будет для службы польза..." Здесь она нагнала страху на местное духовенство за их зверства над инородцами и вандализм.
      - Дикари бородатые! - раскричалась Екатерина. - Древний град Булгар по камушку растащили, как языческое капище, а ведь от Петра Первого указ имеется, чтобы древность эту не ломать и не портить... Ни о чем не думают! Живут так, будто с них все началось - ими же все и закончится...
      Григорий Орлов зазывал ее плыть до Саратова - посмотреть на колонии иноземные, но Екатерина решила завершить путешествие в Симбирске. После оживления Нижнего, после разгульной и пестрой Казани захудалый Симбирск показался скопищем развалившихся сараев, на городе лежала недоимка в 107 000 рублей. Екатерина в сердцах плюнула за борт и сказала, что с этих лучинок и головешек казна даже копейки не получит:
      - А штоб они лучше сразу дотла сгорели!..
      Бецкому она писала, что на Волге живут неплохо: "Народ весьма сыт и богат, хотя цены везде высокие, но хлеб едят и не жалуются... По лесам же вишни и розаны дикие, а леса иного нет, как дуб и липа; земля такая черная, как в других местах на грядках не видим. Я от роду таких рыб вкусом не едала, как здесь, и все в изобилии!" Пересев с галеры в карету, Екатерина рванула обратно в Москву, примечая в пути, где земли пустуют, где леса напрасно вырублены, где крыши ободраны, где хлеба невысоки...
      Однажды ночью, когда проезжали Муромским лесом, Екатерина проснулась от залихватского пересвиста.
      - Разбойнички шалят, - сказал Гришка, зевая сладостно, и на всякий случай открыл футляры с пистолетами.
      По приезде в Москву "Велизарий" был сдан в печать.
      - Назло Версалю, - радовалась Екатерина.
      Ивана же Перфильевича Елагина она разругала:
      - Как тебе не стыдно! Твоя императрица обещала Дидро платить ежегодно по тыще франков в год, а ты забыл ей напомнить.
      У кабинет-министра даже глаза на лоб полезли:
      - Два года только о том и твержу, а вы...
      - Высылай теперь, - сказала Екатерина со смехом. - Только не ошибись в расчете. Россия - страна не мелочная: переводи в Париж сразу пятьдесят тыщ франков - на полвека вперед!..
      Хитрая бестия! Нарочно задерживала годичную пенсию, выжидая отрицательной реакции в Европе, а теперь, высылая Дидро сразу полувековую пенсию, добилась бурных похвал себе.


      11. ГРАЖДАНЕ РОССИИ

      Москвою управлял победитель Фридриха фельдмаршал граф Петр Семенович Салтыков, и Екатерина встретила почтенного старца стоя, а благо поклон спины не ломит, сама поклонилась ему нижайше:
      - Извини, друг, что редко видимся. Поверь, маршал, так измаялась, что к вечеру едва ноги таскаю.
      Старик положил на стол трость и шляпу, попросил водки.
      - Помилуй! - отвечал он. - Губерния - твоя, дела тут - твои, я-слуга твой, так хоть и совсем не зови меня-не обижусь...
      Румянцев из Глухова все время слал сообщения, что гайдамацкая вольница взбулгатила Правобережную Украину, из Польши известия поступали тревожащие, от турок всего ожидать можно. Екатерина показала Салтыкову депешу венского посла князя Дмитрия Голицына: Мария-Терезия начала массовые передвижения войск возле самых рубежей Речи Посполитой. Петр Семенович сказал на это:
      - Ты не бойсь! Вена под носом поляков силой бравирует, чтобы нам и Пруссии показать: мол, меня-то не забывайте...
      Екатерина спросила, кто, по его мнению, более всего годен для верховного командования. Салтыков немедля назвал Румянцева.
      - А князь Александр Голицын разве слаб?
      - Не слаб! В битве при Кунерсдорфе пруссаки с ноги его даже ботфорт стащили, а все-таки на высоте Мюльберга устоял. Храбрец! Но поверь, одной храбрости для управления армией маловато.
      Выпив водки, фельдмаршал намекнул ей:
      - В делах польских России лучше бы с Пруссией союзничать, а противу турок надобно выступать бы в согласии с Веной.
      - Ах, Петр Ссмсныч! Сама к такой мысли осторожненько подкрадываюсь. Условия "Северного аккорда" сильны для меня до той лишь поры, пока Никита Панин силен... А я пока султанша податливая: привыкла своего визиря слушаться. Но при "маменьке" венской вряд ли дружбе бывать, погодим, что дальше будет...
      После службы в Успенском соборе Амвросий Зертис-Каменский угостил ее лицезрением микробов через микроскоп. Екатерина ужаснулась:
      - Откуда взялась мерзость такая?
      Епископ объяснил, что снял мазок с чудотворной иконы, зацелованной прихожанами, и получил видимый результат:
      - Пока бог еще милует! Но случись на Москве поветрие какое, и образы чудотворные станут источниками повальной заразы.
      - Вы об этом никому не говорите, - просила его Екатерина. - Если бы Платон застал нас за микроскопом, нам бы здорово влетело от него за наше просвещенное кощунство.
      - А что Платон? Платон все уже сам видел...
      Императрица из кошелька достала 500 рублей:
      - Слышала я от Платона, что мой камер-юнкер Потемкин брал деньги у вас, да вернуть долг позабыл. Амвросий широким жестом деньги от себя отвел:
      - Деньги - вздор, а люди - все! Пусть сам вспомнит.
      Россия пребывала в постоянной ломке устаревшего и созидании нового, а картина величия империи выписывалась чересчур сочными и грубыми мазками на полотне всеобщего бесправия, эпидемий, недородов и кулачной расправы. Екатерина II продолжала начатое до нее такой же широкой малярной кистью - и картина получалась резкой, краски были кричащи, но тонкая, деликатная акварель для России была бы и неуместна. Иностранным дипломатам в канун открытия Комиссии об Уложении она заявила вдруг с небывалым раздражением:
      - Перестаньте твердить-рабы, рабы, рабы... Россия имеет лишь моих подданных, а скоро явятся новые свободные граждане!
      Москва переполнилась уже гостями. 652 депутата привезли наказы от населения, их избравшего, а теперь эти местные наказы с изложением нужд народа следовало согласовать с Наказом императрицы. Депутаты получили для ношения на груди золотые медали с профилем Екатерины и девизом: Блаженство всех и каждого. Некоторые привезли в Москву сразу несколько наказов от своих земляков, и было ясно, что тут за один год со всеми воплями и стонами не управиться... Бумагу возами запасали, сургуч пудами отвешивали, а чернила собирались ведрами проливать!
      Потемкин дежурил ночь при дворе, утром был приглашен в покои государыни, которая сказала, что даже не прилегла:
      - Если к делам относиться не так, как Елизавета относилась, а вникать во все мелочи, так это сущая каторга, и притом неблагодарная, ибо мои труды видят немногие, остальные же думают, что я здесь только пью, танцую и гуляю... Вам уж честно скажу: ни одна женщина в мире не должна мне завидовать!
      Она заварила левантский кофе (фунт на две чашки).
      - Вам не предлагаю, - сказала Екатерина, хозяйничая. - А то я как-то Петру Панину, врагу персональному, дала одну чашечку, там потом мои лейб-медики едва его откачали... Небось он до сих пор думает, что я его отравить хотела!
      Потемкина она назначила приставом при Комиссии об Уложении, чтобы депутатов дерущихся силою разнимать:
      - При первом же шуме, чтобы драться начать не успели, вы рукопашные прения с помощью своих рейтар пресекайте.
      - Будет исполнено, - обещал Потемкин...
      Днем она предстала на тронном возвышении, при всех регалиях власти, в горностаевой мантии, подле нее на столе, крытом малиновым бархатом, лежал ее увесистый Наказ, на одну ступеньку ниже Екатерины стоял вице-канцлер князь Голицын, и он приветствовал разноликую толпу депутатов речью:
      - Зачинайте сие дело великое! Вы имеете случай прославить себя и век наш, обрести высокое почтение и благодарность веков грядущих. От вас ожидают примера все подсолнечные народы...
      Екатерина крепко сжала в руках державу и скипетр:
      - Россия есть страна великая, единая и неделимая! Россия - держава суть европейская, а граждане российские суть европейцы. Все существенное в народе нашем всегда было европейским, а все азиатское, и для нас чуждое, было временным явлением и случайным. Однако пределы империи Российской объяли пространства восточные столь обширно, что ныне и в Азии нет державы более могущественной, нежели опять-таки наша Россия...
      Она заметила шушуканье средь послов иноземных. Резким жестом Екатерина выбросила скипетр вперед.
      - Не желаю я дожить, - звонко выкрикнула она, - до такого дурного несчастия, когда бы намерение законов наших исполняемо не было! Боже всех нас сохрани, чтобы после окончания работ над законами оказалось бы, что где-то в мире еще существует народ, который счастливее народа нашего - великого народа русского!..
      Заиграли на хорах трубы, стали избирать маршала. Больше всех голосов получили братья Орловы, а менее всех князь Михаила Щербатов, депутат ярославский, и, человек тщеславия непомерного, он уже разъярился, ходил меж рядами депутатских и порыкивал:
      - Нонеча, скажу я вам, породу древнюю не почитают. Всякие пьяные бурлаки вперед прут, а нас, бедных бояр, затискали.
      - Эвон мужики-хлеборобы сидят, - указал ему Гришка Орлов, - у них порода твоей, князь, древнее. Так почитай их!
      - Как тебе не стыдно, граф, меня с ними равнять?
      Между спорщиками круто вломился одноглазый Потемкин:
      - Тиха, тиха... Ведь еще прения-то не начинались!
      Орловы добровольно уступили жезл маршала комиссии генералу Александру Ильичу Бибикову. Отмолившись, четыре дня подряд вслух зачитывали Наказ императрицы, а в пятом заседании, уже соловея, стали проявлять ретивое нетерпение:
      - Чем возблагодарим матушку за мудрость ея?
      - Арку триумфальную воздвигать надо!
      - Чего там арку? Статуй отольем из чистого золота...
      От арки и золотой статуи Екатерина отказалась:
      - Нельзя ставить памятники при жизни человека. Пусть он помрет сначала, никак не менее тридцати лет должно миновать, чтобы страсти поутихли, чтобы свидетели дел повымерли, - лишь тогда истина обнаружится и поймут люди, достойна ли я места в истории государственной... Тогда уж и ставьте, черт с вами!
      А князь Щербатов все ходил да порыкивал:
      - Такового повреждения нравов на Руси, каковое с очами плачущими наблюдаем в сие царствование, еще не бывало, и предки наши благородные в гробах стонут от временщиков и куртизанов происхождения подлого. Деды наши по Европам не шастали, виноградов разных не пробовали, оттого и жили по сто лет без болезней да в сытости доброй...
      Бибиков предложил Екатерине титуловаться "Премудрой и Великой матерью Отечества", но опять не угодил.
      - Побрякушками не украшаюсь! - отвечала она. - Уж не такая я, Александр Ильич, премудрая, как тебе кажусь, а мать отечества лишь по долгу своему... Величие человека чаще всего есть не его собственное, а лишь тех великих людей и событий, которыми он удосужился окружить себя... Вот ежели удастся мне такого сочетания достичь, тогда-да, не спорю, стану и я великой!
      Она вышла на балкон дворца, под нею хороводил и галдел народ московский, и князь Вяземский не удержался от лести:
      - Ах, матушка наша! Гляди сама, сколь много расплескалось на этих стогнах радости и любви к тебе, великая государыня.
      Екатерина хорошо знала цену любой лести:
      - Если бы сейчас не я на балкон вышла, а ученый медведь стал бы "барыню" отплясывать, поверь, собралась бы толпа еще больше.
      Братьям Паниным она присвоила титул графский.
      - Пять лет прошло, - когда же война, Никита Иваныч?
      - Сейчас и начнется, - ответил ей "визирь".
      ...Было очень жаркое лето 1767 года.


      ЗАНАВЕС

      Панин был прав: борьба возникла, едва депутаты перешли к обсуждению своих наказов. Екатерина укрылась в древнем тайнике Грановитой палаты, иногда на цыпочках проходила за ширмами, поставленными за спиной Бибикова, откуда и слушала, что говорят. Ей давно казалось, что русская жизнь уже вполне изучена ею, - и вдруг, в этой яростной брани сословий, она ощутила свое полное неведение страны, а это был болезненный удар по ее самодержавному самолюбию... Потемкину она честно призналась:
      - Сама улей отворила, и потому некого винить, что пчелы жалят. Спасибо камчадалам да самоединам, которые, в Блэкстоне и Монтескье не разобравшись, рады, что в тепло попали, и об одном молят, чтобы не обижали их зыряне. Нет у меня гнева и на мужиков, которых ярославский депутат князь Щербатов публично "скотами ленивыми" обзывает... Об одном прошу: будьте бдительны!
      Потемкин старательно вникал в разноголосицу прений, чтобы соколом ринуться на звучание любой оплеушины, следил, чтобы гражданская борьба не обернулась мордобоем кабацким. Бибиков дерзновенных штрафовал - в пользу сироток и подкидышей. А права сословий перемешались в спорах озлобленных. Дворяне требовали для себя владения фабриками, желая иметь доходы купеческие; заводчики, подобно дворянам, хотели крепостными владеть, как ими дворяне владеют, - Грановитая палата еще никогда за всю историю не слышала таких истошных воплей: рабов, рабов, рабов нам!
      Но раздавались и здравые голоса: нельзя же у крестьян брать, ничего взамен не давая, и таким доброжелателям учинял отпор князь Михаила Щербатов, надменный трубадур чваннобоярской аристократии, столбовой глашатай ее древне-исторических прав:
      - О свободе рабов наших и толковать-то мне совестно, ибо всякий ведает, что держать подлых на цепях надобно, яко псов смердящих, ослабь же цепь - изгрызет он тебя!
      Щербатов доказывал: управляя рабами, дворянин учится управлять государством, а поместье его-это лишь образчик империи. Князя поддерживал верейский депутат - Ипполит Степанов:
      - Давно примечено, что помещики в ласковости живут с рабами, балуя их всячески, как родители детишек своих.
      - И детишки балованны режут по ночам родителей своих, а жилища их поджигают в ласковости! - не выдержал Григорий Орлов, для которого не прошли даром ни общение с великим Ломоносовым, ни гатчинские опыты с крестьянами...
      Потемкин вздрогнул от ругани Степанова:
      - Гораций писал о себе, что столь беден был - всего трое рабов ему за столом услужали... А сколь у тебя, граф, лакеев?
      Глаза фаворита даже побелели от бешенства.
      - А зачем тебе знать? Говори что хочешь, но Горация-то к чему приплел? Лучше еще разочек Наказ матушки прочитай.
      - Уже слыхал... дурь ее! - И верейский депутат под ноги себе Наказ бросил, начал топтать его...
      Екатерина указала Потемкину из-за ширмы:
      - Взять его - в безумии он.
      Потемкин с рейтарами повлек Степанова на двор. Депутата (неприкосновенного!) запихнули в кибитку, обшитую кожей, и отвезли не домой в Верею, как наивно полагал он, а чуть дальше - прямо на Камчатку. Но уже раздались дерзкие голоса, чтобы впредь императрица самовольно указов не предписывала, а прежде спрашивала одобрения депутатов комиссии, с чем маршал Бибиков весьма неосмотрительно и согласился.
      - Вестимо, - сказал он, важничая, - что, наших умных речей послушав, государыня и сама не захочет дела без нас решать...
      Александр Ильич и сам испугался своим резонам. За ширмою вдруг громыхнуло упавшее кресло, послышался хруст платья удаляющейся императрицы. Наконец, в дебатах "порода" схлестнулась с "чином": старый, наболевший вопрос! Щербатов и его присные стали призывать к уничтожению петровской "Табели о рангах", чтобы дворянство было лишь обретенное от предков:
      - А подлому люду гербов и карет не заводить!
      Против него стенкою встали офицеры и чиновники, заслугами украшенные, но предков славных - увы! - не имевшие:
      - Что значит породой Ведь если твоих предков копнуть глубже, так наверняка был кто-то первый из Щербатовых, который до княжения своего землю пахал, как и наши родители ее пахали...
      Екатерина, послушав эту брань, сказала Вяземскому:
      - Они правы! Если отнять у людей надежду на возвышение, то руки у всех на Руси отсохнут и никто ничего делать не станет. А держава одной аристократией сильна не будет...
      В спорах быстро миновало лето, потекли дожди, похолодало. Неожиданно в комиссии раздался голос Григория Коробьина, депутата козловского, который осудил жестокий произвол крепостников, призывая ограничить власть дворянскую над душами порабощенными. А когда сличили козловский наказ с его словами, то выяснилось, что, посылая Коробьина в комиссию, дворяне просили его совсем о другом - об усилении власти дворян над крепостными! Началась драка. Потемкин подоспел, когда несчастного депутата крепостники уже топтали ногами... Рейтары вырвали избитого из кромешной свалки, Потемкин оттащил его на двор, присыпанный первым снегом.
      - Умойтесь, сударь, - сказал он ему.
      Коробьин снегом вытер лицо от крови:
      - Меня вот не слушают, а я ведь прав: придет время, не за горами оно, когда поднимется Русь мужичья, и как я сейчас плачу, так будут рыдать те, кто меня не слушает. Но мои-то слезы еще натуральные, а вот ихние будут кровавыми...
      Екатерина после этого решила покончить с комиссией, но прежде созвала сенаторов, вытряхнув на стол перед ними целый ворох челобитных, что были поданы на ее имя.
      - Шестьсот слезниц! - сказала она. - И все от крестьян, удрученных поборами, зверствами дворянскими.
      Граф Петр Иванович Панин решил отвечать за всех.