Фаворит(18)

      - Имел честь быть студентом, когда ректорствовал брат ваш, Иван Иванович, который и изгнал меня из университета за леность и тупоумие с публикацией о том в "Ведомостях" московских.
      - Мой брат, - ответил генерал, - золотой медалью наградил вашу милость. Но вы же сами не пожелали вникать в науки. Здесь, на войне, медалей не будет - лучше ордена добывайте, сударь!
      Растворив ворота цитадели, турки выгнали толпу обнаженных людей: это были христиане, греки, армяне, обобранные дочиста. Их сразу отослали в обоз, куда сбегались и перепуганные молдаване, спасаясь от резни под защитою русских знамен. Мелиссино ловко забрасывал ядрами крыши Хотина, но превосходная работа артиллерии была прервана повелением Голицына:
      - Диверсия наша к Хотину сильно бусурман испужала, а теперь отступим за Днестр, тамо и выждем подхода армии визиря...
      Молдавия оставалась в слезах! Жители обнимали ноги уходивших солдат России, молили не покидать их на растерзание туркам. Потемкин, как и все офицеры, отсылал молдаван в обоз:
      - Там вода, там телеги, там аптеки... уйдете с нами!
      В этом же обозе его застала ночь.
      Какой-то старый солдат, подойдя, окликнул его:
      - Эй, парень, ты кто таков?
      - Камергер... камергер ея величества.
      - Не дури! Я тебя дело спрашиваю: какого полка?
      - Да никакого. Я сам по себе.
      - Ну, пошел вон... шатаются тут всякие...
      Отведя армию обратно за Днестр, князь Голицын задержал ее у местечка Меджибожа, возле воинских магазинов. На очередном военном совете, понурясь, он зачитал письмо Екатерины: разумнее магазины придвигать к армии, писала она, но нельзя армию передвигать к магазинам, снятие осады с Хотина позорно для воинства российского, надобно вернуться назад - и Хотин брать!
      Голицын сказал:
      - Во мнении своем матушке-государыне не уступлю. Я лучше ее знаю, что делать. Вот пусть великий визирь Эмин-паша перейдет с армией на нашу сторону Днестра, тогда... тогда и решим.
      Два месяца пребывали в унизительном бездействии, а вдали от них Вторая армия Румянцева оберегала страну от нападения кочевников. В это время Эмин-паша медленно перемещал свою армаду ближе к фронту и наконец разбил свои великолепные шатры на подходах к Яссам. Голицын поспешил созвать совещание.
      - Визирь рядом, - сказал он. - Всей нашей армии полагаю отойти к Каменцу-Подольскому ради удержания турецкой орды на переправах. Время не терпит - говорите экстрактно.
      В числе прочих высказался и Потемкин, процитировав слова Фридриха II к своим генералам: "Если хотите погубить кампанию от самого начала, почаще созывайте всякие собрания, чем больше вы наболтаете, тем скорее все шансы на успех перейдут к противнику". Голицын встал и кулаком по развернутым картам ударил:
      - Вы, сударь волонтирствующий, еще в лакомстве юность свою провождали, когда я этого хваленого Фридриха бивал... А мнение камергеров в протоколы штабов моих не укладывается!
      Пришлось встать и уйти. Потемкин вернулся к себе в мазанку, где квартировал по соседству с теленком и поросятами. С гневом он настрочил Екатерине, чтобы из камергеров его выключили, а взамен дали чин соответственный. После чего пристал к буйной кавалерии князя Прозоровского, с нею проделал два партизанских рейда по тылам турецким, в схватках нежданных убедясь, что и с одним глазом воевать можно.
      Тем временем Голицын через лазутчиков известился, что гарнизон Хотина изнурен долгим сидением, в духоте цитадели уже гадостно зашевелилась чумная язва и, если бы не настырность графа Мариана Потоцкого, засевшего в Хотинс вместе с турками, то комендант согласился бы сдать крепость. Лазутчик сказал, что хотинский паша и возьмет за сдачу недорого: "Всего-то двести кисетов с акчэ..." Голицын, приободрясь, снова двинул армию под стены Хотина, а на рассвете напоролся на ставку великого визиря. В глазах русских пестрело от блеска панцирей и красочности одежд; вдали сверкали сабли и колчаны, убранные жемчугом и рубинами; парусами раздувались алые бурнусы египетских мамелюков, деловито и скромно серела европейская амуниция спагов. Турки мгновенно смяли русскую кавалерию, расстроив левые фланги Голицына. Янычары, насосавшись перед атакой гашиша, уже рубили саблями рогатки, окружавшие русский лагерь. Со времен Миниха хранился завет: "Против мусульман - каре!" И сейчас, сплотившись в каре, русская армия, ощетинясь штыками и рогатками, будто гигантский еж, медленно сползала к Хотину...
      Румянцев издалека почуял нелады с Первой армией. Резким зигзагом он прочеркнул степи и вышел к Очакову, отчего Эминпаша, решив, что Румянцев сейчас навалится на Бсндсры, распылил генеральские силы, вызвав на подмогу татар. Но летучий корволант Прозоровского дежурил в кордоне, чтобы не допустить подкреплений к Хотину.
      Стояли жаркие, пахучие дни. Потемкин в чуму не верил, ел что придется, в покинутых турками хуторах рвал с деревьев нсдозрелые фрукты молдаванских садов.
      Утром его растолкал Прозоровский:
      - Гришка, дождались светлого часу! Глянь влево...
      Вдоль горизонта нависала бурая туча пыли. Это шли татары. Прозоровский с бранью насыщал пистолеты пулями:
      - Все-таки допек нас князь совещаниями! Теперь не знаешь, с какого боку и отбиваться... Эй, драгунство, по коням!
      Татарская лава, подобно реке, текла и текла, затопляя промежуток между армией и корволантом Прозоровского, который она и отрезала от главных сил армии. Потемкин не допил кувшин с молодым вином. Плетень за окном стал часто вздрагивать - в нем застревали татарские стрелы. Мелиссино ударил звончатою картечью. Прозоровский с Потемкиным вскочили на коней:
      - Пошли и мы! Корволант, за нами... арш!
      Кавалерия пошла на прорыв. Каруселью вихрились раскрытые в ужасе рты, раскроенные палашами черепа, вонючие от пота овчинные курточки татар, - визг, призывы, вопли, ржанье, треск. Потемкин выбрался из окружения, не совсем-то веря, что уцелел, он, кажется, уже начинал понимать войну... Голицын прислал ночью гонца с приказом, чтобы Прозоровский отвел кавалерию от крепости. Потемкин в седле и выспался.
      Утром его с Прозоровским пригласил Голицын.
      - Разумно ли наше отозвание от Хотина? - спросили они.
      - Вполне! Имею сведения, что визирь шлет к Хотину орду Молдаванджи-паши, а он разбил бы ваш корволант на подступах.
      - Разбил бы - да, - согласился Потемкин, - но теперь подступы к Хотину открыты, и он соединится с татарами, а гарнизон Хотина воспрянет с новыми силами. Так мы никогда не победим.
      - Яйца курицу не учат, - отвечал Голицын. Он устроил совещание, доказывая подчиненным, что следует снова убраться за Днестр. - А там приведем себя в божеский порядок...
      - Но так воевать нельзя, - горячились генералы.
      - Воевать всяко можно, - доказывал Голицын. - Вспомянем войну былую: сколько раз в дефензиве, сколько раз в офензнве бывали, а войну-то выиграли с божьей помощью...
      Сорвав армию с места, Голицын снова отвел ее к магазинам, вернув войско на те позиции, с каких она вступила в войну. Газеты Европы злорадно глумились над русскими неудачами, а Версаль охотно повторял байку, слетевшую с язвительных уст прусского короля: "Вот она, драка кривых со слепыми!"
      Но в котлах султанской армии уже было пусто, паши знай себе воровали - кисет за кисетом, а каждый кисет (мешок) был величиной с хорошего порося; сераскиры таскали за собой по фронту гаремы, усиленно пополняя их за счет казенных денег. Началось дезертирство. Для ободрения армии Эмин-паша вытащил из молдаванской церкви истлевшие хоругви, велел муллам носить их по лагерю, выдавая христианские реликвии за взятые в бою русские знамена. Искусный кондитер думал, что Мустафа III ничего не узнает, и, когда султан велел ему выехать в Андрианополь, визирь тронулся в путь с гаремом. А там его ждал лелек, где палачи с удивительным проворством лишили визиря головы. Гарем в панике разбежался по городу, а голова Эмин-паши, положенная в шелковый мешок, прибыла в Сераль. Мустафа III поднял тяжелые веки мертвеца и плюнул в каждый глаз.
      - Обманщик и вор! - сказал он. - Я ведь дал тебе столько войска и денег, что ты мог бы уже сидеть в московском Кремле...
      Голову визиря приколотили над воротами Топ-Капу, и прохожие читали на доске, что Эмин-паша украл 400 кисетов с золотом.
      Но русским от этого легче никак не стало.
      Петербург тоже отдал немалую дань совещаниям. Екатерина в Совете была председателем, и она только руками разводила:
      - Даже моего слабого женского ума хватит на то, чтобы понять: Голицын воевать не умеет! Он обнадежил меня депешами о викториях, я, как последняя деревенская дура, устроила пышный салют над Невою, поэты слагали в мою честь оды, я нарядилась в лучшее платье, дабы принять от послов поздравления, и вдруг мы узнаем - в какой уже раз! - что армия снова за Днестром, а побед-то наших кот наплакал... Никого не виню, - сумрачно сказала Екатерина. - Во всем случившемся одна я виновата! Фельдмаршал Салтыков предупреждал меня, что личной храбрости для командования еще маловато. Есть такая слабая порода людей, которые хороши лишь в подчинении у кого-либо, но давать им в подчинение других людей нельзя - они их погубят... Голицын таков и есть.
      Она спросила: каково суждение солдат о Румянцеве?
      За всех ответил граф Кирилла Разумовский:
      - С Румянцевым на войне страшно, зато и весело...
      Екатерина распорядилась: Голицына отозвать ко двору, Румянцеву принять Первую (наступательную) армию, а Вторую армию доверить опыту генерал-аншефа графа Петра Панина. Пока скакали курьеры с пакетами о переменах, Молдаванджи-паша послал фуражиров за Днестр в поисках лошадиного корма. Но князь Голицын понял его действия как подготовку сильного удара и решил противостоять ему. Хватился с опозданием, когда турки укрепились за редутами. Пришлось слать в атаку отчаянных гренадеров. Запалив фитили в гранатах, храбрецы кинулись в глубокий ров, залитый жидкою грязью, и взяли редуты. Турки спасались бегством.
      Вслед за сметенной армией Молдаванджи-паши выскочил из Хотина и зачумленный гарнизон, бросив крепость на произвол судьбы. 9 сентября с немалою опаской, обходя трупы, избегая брать что-либо из добра, русские без единого выстрела вошли в город. Голицын бестолково попрощался с армией:
      - Со мной вам худо казалось, так воюйте без меня...
      Петр Александрович Румянцев прибыл! Распахнув дверцу кареты, он тростью нащупал под собой молдаванскую землю и молодцевато выпрыгнул из возка. Недоверчиво оглядел офицеров ставки.
      - Избаловались! - грянул басом, грозя палкою. - Европа-то хохочет, повторяя слова короля прусского. Но турки пущай и далее слепцами пребудут. А кривых средь нас не сыщется.
      - Я кривой, - подал голос Потемкин.
      Румянцев долго обозревал его повязку на лбу.
      - А камергеры в счет не идут, - дерзко заявил он.
      - По именному указу ея имераторского величества, - доложил Потемкин, - из камергеров переименован я в генерал-майоры...
      Весь багаж Потемкина умещался в седельных саквах и хурджинах. Но другие офицеры, что побогаче, таскали за собой по два-три воза всякого добра, не считая походных метресс и оркестров. Очевидец пишет: "Труднее всего было сладить с халатами. Как это ни воспрещалось, но любители понежиться не отставали от халатов..." Конечно, имел халат и ленивец Потемкин!
      Однажды по росе вышел он в халате размяться, и сам не заметил, что за ним наблюдает Румянцев, который и сказал с ядом:
      - Ишь, как вас, камергеров, для войны-то принарядили!
      Велел он одноглазому сопровождать его по лагерю, и-пошли, но лучше бы не ходить. Солнце всходило выше, бивуак пробуждался, выбрались из шатров офицеры, из палаток солдаты, все видели, как Румянцев водит за собой камергера в халате. Григорий Александрович признался, что утренняя нужда подоспела.
      - Ничего, потерпишь, - ответил безжалостно Румянцев и увлек его в свой шатер, где собрал генералов. Очень приветливо Петр Александрович попросил камергера в халате принять участие в общей беседе. - А без вас как же? - сказал он. ("Потемкин слишком чувствовал тягость халата на плечах, но всякий раз, как пытался уйти, Румянцев его удерживал, задавая военные вопросы".) - Куда спешите, военачальник опытный? Мы без вас как без рук. Ну-кось, скажите, что думаете, а мы послушаем...
      Румянцев был в форме и при шпаге, все генералы тоже, а он, несчастный, один, как барин, в халате, и даже по нужде не отпускают. Такого позора Потемкин еще не переживал. "Табель о рангах" - штука каверзная: Румянцев издевался с умыслом, ибо поручик стал сразу генералом, да еще из халата его никак не вытряхнуть...
      Ежели так, и жалеть его не надобно: пущай мучается!


      10. НОВЫЕ УЗЛЫ

      Начиналось! Перед отправкой эскадр, дабы предохранить корабли от быстрого разрушения, их борта обшивали просмоленным войлоком, а сверху обстегивали тесом, - готовились в дальний путь.
      Черногорцы уже восстали, Греция ждала русских освободителей, но флот еще не имел баз в Средиземном морс, и Екатерина в эти дни писала на Корсику: "Господи! Защита и спасение Отечества от несправедливой узурпации, борьба за свободу - вот то, чему Европа уже несколько лет свидетельница в ваших подвигах". Она обращалась к партизанам Корсики, которые из кустарников-макй подстреливали французских оккупантов: "Долг всякого человека - помогать вам!" Екатерина искала союзника в безбрежии морей, в которые уплывала ее первая эскадра. Паскуале Паоли, вождь корсиканцев, запрашивал Петербург: чем конкретно Россия может оказать помощь его стране?
      - И что вы ответите? - спросил Панин императрицу.
      - Вот и не знаю... Пушек самим не хватает. А испанские корабли от Мексики теперь стали плавать севернее: Мадрид беспокоится, что мы, русские, сеем и пашем, рожаем и умираем уже в Калифорнии - под боком колоний испанских. Англичан тоже надобно остерегаться, и потому пушки нужны для укрепления Камчатки... Ладно! Если не партизаны Корсики, так рыцари Мальтийского ордена всегда придут нам на помощь в морях южных...
      Вольтер прислал очередное письмо: "Здесь (в Европе) появился манифест Грузинцев, из коего ясно видеть можно, что они не хотят более снабжать Мустафу девицами". Екатерина отвечала без промедления: "Грузинцы воспротивились Туркам и отказываются платить им ежегодную дань, состоящую в наборе девушек... войски мои перешли горы Кавказские и объединились с Грузинцами". Вольтер сообщал, что собирается умирать, и потому требовал от царицы подробнейших реляций, дабы на том свете вручить их лично в руки Петру Великому от имени Екатерины Великой! Императрица в ответ желала его здоровью окрепнуть так же, как окрепли ее Азов с Таганрогом, а все реляции о победах бралась доставить в преисподнюю сама. Желая оказать России практическую помощь, Вельтер предложил проект боевой колесницы. "Не мое ремесло выдумывать, как людей убивать, но два отличных Немецких душегуба уверяли меня, что оные колесницы..." - и далее следовало красочное описание того возвышенного момента, когда колесница, подобно молотилке с серпами, начнет косить головы с легионов турецких.
      В июне Екатерина, как всегда, праздновала годовщину своего вступления на престол. Неожиданно во дворце явилась Дашкова, сразу замешавшаяся в сонме иностранных посланников. Екатерина не могла миновать дипломатов, а подойдя к ним, волей-неволей была вынуждена обратить внимание и на свою "подругу":
      - Ах, моя любезная! Как я счастлива видеть вас...
      Будучи статс-дамой, Екатерина Романовна, чтобы выехать за границу, обязана получить разрешение от престола, и она учла, что в присутствии иностранцев Екатерина не сможет ей отказать.
      - Езжайте, голубушка, - сказала императрица, - свежий воздух восстановит ваши силы. Но я так жалею, что вы покидаете нас...
      Дипломаты уже обратили внимание, что в Петербурге давненько не видать Алехана и Федора Орловых, которые ранее объявили себя болящими. На вопросы о братьях Екатерина лишь улыбалась. Она-то знала, что немощь Алехана была мнимой, богатырь больше месяца валялся в постели, лишь симулируя слабость. Но "болезнь" давала повод для "лечения" за границей.
      Кронштадт уже покинула первая эскадра под вымпелом адмирала Спиридова; шла спешная загрузка второй эскадры контр-адмирала Джона Эльфинстона... Екатерина запросила Адмиралтейств-коллегию, чего хочет за службу этот волонтер, недавно приехавший из Англии. Ей ответили, что Эльфинстон желает денег и чин мичмана для своего сынишки.
      - Дам! Но требую полного подчинения...
      Явился Панин, чем-то явно озабоченный. Предчуя недоброе, Екатерина встала, а Никита Иванович опустился в кресло (на подобные мелочи этикета императрица не обращала внимания).
      - Неприятное известие, государыня: прусский король отправился в Нейссе для свидания с Иосифом, сыном Марии-Терезии.
      - Разве Вена простила пруссакам Силезию?
      - В политике прощают всякое...
      Было ясно, что любое усиление России вызовет невольное сближение всех ее врагов, тайных и явных.
      - Я никогда не доверяла Ироду. Однако это известие меняет все дело в нашей ближайшей политике.
      "Северный аккорд" явно фальшивил. Фридрих пренебрегал его заветами, третировал авторитет могучей соседки, пройдоха-король желал иметь в политике личную выгоду.
      - Печально, что Ирод опередил и ас, - заметила Екатерина, поймав себя на мысли, что ей хочется закатить Панину оплеуху...
      Четверка лошадей белой масти, впряженных в карету, носила громкие имена - Шуазель, Питт, Кауниц и Панин, отчего казалось, что король Пруссии держит в руках вожжи всей европейской политики. Фридрих ехал с секретарем де Каттом:
      - Чтобы наследник венского престола кинулся мне на грудь, орошая ее слезами, для этого нужно было дождаться, чтобы русская армия Румянцева с песнями прошлась по Молдавии и Валахии.
      Он прибыл в Нейссе, чистенький силсзский городок, славный производством мебели и кружев. Здесь был приготовлен дом для встречи императора. 25 августа прикатил Иосиф, высокий и благообразный юноша; Фридрих встретил его на лестнице, распахнув объятия. Пикантность свидания заключалась в том, что король принимал гостя на земле Силезии, которую отнял у Австрии и закрепил за собою в двух кошмарных войнах... Иосиф сразу извинился:
      - Три года назад, объезжая Богемию, я горячо желал повидать вас, но матушка и князь Кауниц сочли мое желание неприличным. Ныне я счастлив исправить невежливость, к которой меня принудило педантство старших менторов. Впрочем, - досказал император, - Вена уже смирилась с потерей Силезии, попавшей в ваши добрые, гениальные руки. Этим мы убрали с дороги мешавший нам камень.
      - Браво! - гортанно выкрикнул король. - Не следует забывать, что пруссаки и австрийцы - германцы. Будем же впредь умнее: Германия имеет свои задачи в Европе! А наша встреча в Нейссе - великолепный залог будущей дружбы Габсбургов и Гогенцоллернов, столь долго разделенных враждою и клеветами.
      За вежливой преамбулой начиналось подлое дело.
      - Пока жива моя матушка, - признался Иосиф, - мое влияние на события в Европе всегда ограничено, однако ни я сам, ни моя матушка не допустим, чтобы Валахия и Молдавия стали русскими провинциями. Вена имеет свои исторические притязания на эти области, а Буковина отлично укладывается в географию Австрии.
      - Буду откровенен и я, - ответил король; взмахнув тростью, он предложил императору прогулку по саду. - Я не большой охотник до традиций, но в роду Гогенцоллернов существует древнейший завет: овладеть польскою Померанией, чтобы - через Данцие - объединить марку Бранденбургскую с марками Восточной Пруссии. Для этого потребно отсечение части земель польских... Вы знаете, что я, вступая в альянс с Россией, вынужден теперь выплачивать ей из своего кармана. Не такие у меня дела, чтобы я транжирил денежки по пустякам. И нелегко они королям достаются!
      - О, я это знаю по себе, - согласился Иосиф...
      Лакей подал на подносе белый хлеб, размоченный в сливках, и Фридрих, не снимая перчаток, стал кормить садовых павлинов, кричавших от голода. Он умышленно задел больное место Габсбургов, небрежно сообщив, что на ярмарках в Австрии славяне устраивают публичные гулянья по случаю побед войск Румянцева.
      - Я разгоню эти ярмарки, - обозлился Иосиф.
      - Напротив, - возразил король, - не вздумайте раздражать их придирками, иначе Екатерина сразу найдет повод для вмешательства в защиту славян. Все женщины обожают совать свой нос в чужие дела. Я помню Екатерину еще ребенком с замашками уличного мальчишки. Когда она со своей побирушкой-матерью появлялась в Потсдаме, я всегда дрожал, как бы Фике не стащила чего-нибудь или не раскокала. А сейчас, достигнув зрелости и возведя в квадрат врожденные пороки, эта драчливая бабенка сокрушает равновесие Европы, и, чтобы сдержать могущество русских армий, нам предстоит впрягаться в единую упряжку...
      Иосиф согласился объединить усилия для сдерживания России и спросил Фридриха: нельзя ли окольными путями (хотя бы через интриги Шуазеля) заставить Стокгольм накинуться на Россию со стороны Балтики, открыв перед нею второй фронт? Он сказал это с умыслом, ибо родная сестра Фридриха, Ловиза-Ульрика, была женою шведского короля Адольфа.
      - Мой юный друг, сейчас Швеция не рискнет... увы! Но передайте своей благочестивой матушке: пусть она зорче озирает неприступные рубежи своей великой империи, ведь от соседства с разбойничьей Россией добра ожидать не следует!
      При этих словах молодой император Иосиф вспыхнул:
      - Пусть вся Европа знает: Вена никогда не смирится, если границы нашей Венгрии станут примыкать к границам России!
      Фридрих III всегда помнил минувшую войну:
      - Главное заблуждение Европы - думать, что Россия слабосильна. И не станем наивно полагать, что русские только вчера выбрались из пеленок варварства. Я много встречался с ними: они имеют подвижный интеллект, их суждения полны здравого смысла. А если все эти качества еще подкреплены мощью их государства, то... Простите, я не понимаю, неужели в Вене спят каждую ночь спокойно?
      - Я не сплю, мать не спит, один Кауниц дрыхнет. Условимся так: Вена воздействует через Версаль, а ваша Пруссия - через Сент-джемский кабинет. Совместно станем давить на султана турецкого, приманивая его нашим посредничеством к миру с Россией.
      Фридрих понимал тайные вожделения Австрии:
      - Чтобы оттянуть русских от Черного моря и Балкан, следует сунуть Екатерине в зубы кусок польских владений.
      - Как это сделать? - призадумался Иосиф.
      - Но вы уже сделали это, - засмеялся король. - Вы забрали Ципское графство (где, кстати, нет даже поляков, а живут одни русины). Забирайте же соляные копи в Величках, наконец, смелее вторгайтесь в Галицию и Буковину. Когда мы поставим Петербург перед фактом растерзания Польши, русским ничего не останется, как запросить своей доли с начинкой... Петербург - принципиальный противник разделов Речи Посполитой, но Белоруссия и Правобережная Украина охвачены давним стремлением войти в состав русской государственности, и русский Кабинет не может не учитывать этих желаний белорусов и малороссов...
      Возвратясь в свои покои, король сказал де Катту:
      - Молодой Габсбург согласен с моими планами. Это вам не его матушка, которая плачет, воруя, и ворует, рыдая. Иосиф плакать не станет, но ему свойственна краска стыда на непорочных еще ланитах. Он согласен разбойничать, как и его предки, но при этом будет постоянно смущаться. Пруссия же смущаться не будет!
      ...Перекраивая европейскую карту, Австрия и Пруссия еще не подозревали, что новорожденный младенец Буонапарте, лежащий в колыбели на далекой Корсике, полностью сокрушит военную машину Фридриха Великого; он разломает всю сложнейшую конструкцию Священной Римской империи, и лишь одна Россия сможет устоять перед его неукротимым натиском. Но пока до этого далеко...
      Первые осенние листья закружились над парками Царского Села, Петергофа и Ораниенбаума.
      - Вот и осень, - вздохнула Екатерина. - Поздравь меня, граф Григорий: твоя глупая Като стала великою княгиней Молдаванской!
      Молдавия с Валахией - извечные житницы султанов, их бездонный сундук, из которого Османская империя черпала деньги нп будничные расходы. Дунайские княжества кормили столицу и армию османов, но за плоды трудов своих народ получал едва ли треть их стоимости. А лишь гарем султана ежедневно истреблял 20 баранов, 100 ягнят, 10 телят, 200 куриц, 300 цыплят, 100 голубей, 50 индеек и 50 гусей (это, читатель, лишь один гарем за один день, а сколько было таких гаремов в Турции и сколько веков длилось рабство!). Турецкие офицеры и чиновники имели право забирать у молдаван все, что хочется, и потому, куда-либо поехав, они нарочно заворачивали в Молдавию, чтобы вывезти оттуда целые обозы бесплатного добра...
      Так хищнически терзала Турция эти дунайские княжества, поэтому, когда сюда вступила армия Румянцева, Молдавия с небывалым жаром присягнула России на верность. Учитывая состояние Сераля с Диваном, потрясенных тем, что из-под самого их носа убрали жирную кормушку, французский посол срочно запросил аудиенции у нового визиря.
      - Русский флот, - взволнованно доложил он, - скоро войдет в Средиземное море, а это крайне опасно для вашей империи.
      Халиль-паша без сожаления отпустил посла Версаля.
      - Прахоподобные спятили! - сказал он со смехом. - Где это видано, чтобы русские корабли могли появиться в нашем же море, если дурак знает, что между Петербургом и Стамбулом морских путей не существует. - Смотреть на глобус визирь отказался. - Мало ли что придумают в Европе! Венеция запирает все моря, и она, боясь войны с нами, русских кораблей не пропустит. Уберите эту круглую штуку и больше никогда мне не показывайте...


      11. МАННА НЕБЕСНАЯ

      Алехан Орлов с братом Феденькой под именем "графов Островых" уехали в Европу и по дороге завернули в Лейпциг, где учились пажи.
      Алехан спросил студента Александра Радищева:
      - Чего вы тут шумели, государыню излишне беспокоя?
      Радищев сказал, что они, студенты русские, в центр немецкого воровства угодили, на ужин получают всего "два блюда с капустою и небольшими кусочками старого и крепкого баранья мяса и с горьким маслом, есть нельзя... Таковое кушанье, для немецких желудков весьма обыкновенное, встревожило желудки русские, привыкшие более ко штям и пирогам".
      Андрюша Рубановский на кровать жаловался:
      - По два раза в ночь падаю, середка у нее проваливается, а перины нет-тюфячок с соломкою... вот так!
      Разругав порядки немецкие, Алехан Орлов подарил пажам 200 талеров - ради устройства концертов увеселительных. На вопрос, куда путь держит, кривился:
      - Подлечиться надобно, измучился я, родненькие!
      Дорога "графов Островых" лежала дальше - в Италию. Алехан и в чужих краях не изменил привычкам. Пизанским дамам небрежно показывал "гвардейские" фокусы: легко разгибал подковы, на улицах Пизы мертвой хваткой останавливал шестерку лошадей. Однажды в доме маркиза Падулли фаворит, дробя в пальцах орехи, нечаянно подбил осколком ореха глаз герцогу Виллиму Глостеру, а когда тот разбушевался, требуя сатисфакции, Алехан свысока отвечал аристократу:
      - Чего шумишь? У нас на Руси никто бы и внимания на такой пустяк не обратил. Подумаешь - синяк! Потерпи, заживет.
      - Но я брат английского короля, - напыжился герцог.
      - А я брат Гришки Орлова, неужто не слыхал?..
      Сергей Домашнев, секретарь "графа", спрашивал его:
      - А чего мы паримся тут в Италии?
      - Наверное, ждем манны небесной.
      - Но итальянцы меня часто тревожат: "Скажите, от чего граф Остров лечится? Да ведь он быка свалит". Что тут ответишь?
      - Так и отвечай: мол, быки тоже болеют...
      Он шутил! Но зато по-настоящему страдали матросы на эскадре Спиридова, и смертность в командах была велика. Русский флот с дальними походами еще не освоился. Балтика замуровала его в локальных плаваниях, а морская гигиена пребывала в зачаточном состоянии. Крупу сыпали в котлы пополам с крысиным пометом, солонину разнесло в бочках, как непогребенный труп, и текла из бочек мерзостная гниль. Матросы хлебали тухлую воду, разбавляя ее уксусом до такой степени, что уже не понимали, где вода, где уксус. Сухари двойной закалки кончились еще на подходах к Дании - открыли банкеты с тройной закалкой. Но сколько ни барабанили матросы сухарями об стол, вежливо прося червяков покинуть свои убежища, паразиты эти (почему-то ярко-красные, как рубины) не желали покидать столь уютно прогрызенных лабиринтов. Старые матросы червями уже не брезговали, говоря жестоко:
      - Не вылезешь, сволочь? Ну, держись-я тебя съем...
      Великий визирь не верил французам, но не мог не поверить алжирским беям, которые со слов тунисских пиратов точно доложили, что эскадра Спиридова чинит паруса уже на Минорке.
      - Не может быть! Как русские туда попали?
      Весь свой гнев Турция излила на головы ни в чем не повинных венецианцев. Султан заявил Венеции решительный протест: почему пропущены русские корабли из Балтики? Обтянув такелаж на Минорке, эскадра адмирала Спиридова уже плыла в Архипелаг; за Сицилией встретили острую скампавею с пушками - в тучах брызг, взрываемых форштевнем, выросла фигура мрачного рыцаря с мечом в руке, черный плащ с белым крестом стелился по ветру.
      - Великий капитул славного ордена Мальтийского, - прокричал он, - счастлив видеть благородный флаг России в своих пределах!
      Скампавея вздрогнула от салютации, русская эскадра осиялась ответным огнем. Спиридов сказал капитан-командору Грейгу:
      - Вы удивитесь, Самуил Карлыч: Мальтийский орден рыцарский еще в древности основан на наши православные денежки. Нас приветствовал мечом и салютом посол Петербурга на Мальте лейтенант флота российского - Антон Псаро... он из греков, ждущих нас!
      Мальта стала для флота русского верным оплотом.
      А над Балканами высится Черная Гора - Черногория...
      Россия уже давно свыклась с тем, что лихая, бедовая жизнь постоянно выдвигала самозванцев, и Петербург не особенно тревожили сообщения, что покойный Петр III чуть ли не ежегодно возрождался из могильного праха в захудалых гарнизонах, в городишках провинции, за его мнимое здравие раскольники ставили свечи в потаенных часовнях. Но два года назад и Обресков (из Турции) и князь Голицын (из Вены) депешировали о появлении на Черной Горе некоего Степана Малого [18], ставшего черногорским владыкой. Послы докладывали, что Малый хорошо образован, знаток языков и хирургии, черногорцам при нем живется ладно, а на стенке своих хором намалевал он двуглавого российского орла. Никто не знает, кто он таков и откуда взялся. Но когда однажды облокотились ему на плечо, Малый сказал: "Знал бы ты, брат, на кого опираешься, так и бежал бы прочь, как от огня". В горном монастыре нашелся портрет Петра III, сравнили его с обликом Степана Малого - ну точно он! Если русских самозванцев хватали, ноздри им рвали и, ошельмовав по всем правилам, гнали - на каторгу, то Степана Малого императрица стащить с Черной Горы не могла. Орловы нежились в Италии, когда она позвала князя Юрия Долгорукого, еще молодого парня, но уже израненного в войне с пруссаками, и велела ему под именем "купца Барышникова" пробраться в Черногорию, чтобы самозванца тамошнего всенародно разоблачить:
      - Остальное вам внушит граф Алексей Григорьевич...
      Юрий сыскал Алехана в Пизе; тот наказал ему брать сто бочек пороху, сто пудов свинца и втащить их на Черную Гору, ибо черногорцы нуждались в припасах для борьбы с турками. В товарищи дал пирата Марка Войновича, служившего дожам Венеции, порядки местные знавшего. Орлов напутствовал князя:
      - Черная Гора высока, так гляди, Юрка, как бы, Малого с нее сталкивая, ты и сам вверх тормашками не слетел оттуда...
      С большим трудом Долгорукий с Войновичем взгромоздили на Черную Гору свинец и порох. Степан Малый ничего общего с Петром III конечно же не имел. Одет он был в белое греческое платье, на голове носил скуфью красную, на груди болталась икона русская, через плечо цепь золотая, а голосок имел тонкий, как у ребенка. Долгорукий на лужайке перед монастырем Цетинье собрал скупщину, а "Степан Малый, - вспоминал князь, - остался в комнате сидеть на постели, где лежала голая сабля. Курил он трубку, запивая табак стаканом водки, без чего не может и жить по привычке..." Долгорукий публично развенчал самозванца, а черногорцы поклялись в верности России; при этом Степан Малый безропотно дал себя арестовать, заявив: "Присяга грешной жене моей еще не есть мое отречение!" Так и случилось: Долгорукий жил в первом этаже Цетинье, а второй этаж отвел Малому, отчего в народе решили, что посланец России сознательно возвышает царя над собой; черногорцы внимали речам князя, но повиновались Малому. Кончилась вся эта несуразица тем, что эмиссар Екатерины, подарил владыке мундир русского офицера с надлежащим патентом и отдал на память свое оружие:
      - Царствуй и далее, а меня иные дела ждут...
      Вернувшись в Пизу, он честно поведал Алехану Орлову, что приказ императрицы исполнил шиворот-навыворот: вместо ослабления самозванца он его дополнительно укрепил.
      - А, ладно! - одобрил Алехан. - От Малого и заботы малые, а мы едем в Ливорно, готов ли? Ныне пора Эладу спасать от турков...
      Была уже поздняя осень, в морях штормило. Спиридов выслал фрегат, на котором Орлов со свитою отплыл из Италии в Архипелаг; средь греческих островов мотало на якорях усталую эскадру; три корабля держали на мачтах госпитальные флаги. Спиридов встретил гостей в светлом "фонаре" кормового салона, где было не повернуться: жилье адмирала заполняли обломки античных статуй (Спиридов спасал от вандализма все, что еще можно спасти). Настроен же он был мрачно, подозрительно, а находившийся возле него Грейг - узколицый тощий шотландец в чине капитан-командора - улыбался. Орлов поиграл алмазною табакеркой с профилем "матушки", со вкусом обозрел торсы античных богинь.
      - Лому-то... лому сколько! - сказал он. - Ладно, вези, если не лень, до Эрмитажу, тонуть с грузом морякам всегда легше.
      Отозвав Спиридова в коридор, спросил - чего этот Грейг стучит ботфортами подкованными, как жеребец копытами?
      Алехан перед Спиридовым был еще сопляком.
      - Ты, граф, - ответил ему адмирал, - Самуила Карлыча цеплять не смей. Грейг дело флотское знает, себя в походе хорошо показал. А вот придут еще две эскадры - Эльфинстона и Арфа...
      Орлов в ярости зашвырнул табакерку в море:
      - Сатана, а не баба! Ведь умолял ее перед отъездом из Питера, чтобы корабли иноземцами не уснащала... Своих-то - посолил, перцем присыпал и ешь на здоровье. А с чужих спрос короткий.
      В салоне Спиридов представил ему отчет по эскадре: из экипажа в 5582 человека на переходе до Копенгагена умерло 54, а больных было 320; в Англии списали на берег 720 больных, а на кладбище оставили 130 матросов; в походе же до Минорки пришлось покидать за борт 208 трупов. Иными словами, еще до приятия боевых встреч с супостатами эскадра четверти экипажа лишилась.
      Орлов спросил, отчего такая смертность. Грейг, перестав улыбаться, звенящим ботфортом откинул крышку люка, откуда пахнуло мерзостью гнили и немытой одежды, послышался крысиный писк.
      Алехан, прищурясь, долго озирал берега Морей.
      - Капусты с клюквой не будет, - сказал он. - Давать матросам винограды, каперсы, померанцы да апельцыны. Чай, робятки наши морды от них воротить не станут! А смертность убавится.
      Он велел звать врача с аптечным ящиком, где в анкерках хранились разные сала - собачье, лисье, медвежье, волчье, даже кошачье. Алехан, осатанев, треснул ногой по аптеке, и она упорхнула за борт. Могучей дланью богатырь взял лекаря за шкирку, стал трясти его над срезом палубы, под которой ходуном ходила зелено-сизая волна:
      - Я из таких Гиппократов весь жир вытоплю! - А успокоясь, пожелал офицеров видеть. - Европа вся, - говорил Орлов, - глядит на нас глазами выпученными, будто затеяли мы дело скандальное, гибельное. А мы пришли в эку даль, чтобы мир удивить. И не салом кошачьим да собачьим, а едино лишь дерзостию духа российского...
      Екатерина (втайне от всех) наделила Алехана обширными полномочиями. Человек независимого нрава, Орлов не признавал никаких препятствий и никогда не мог понять, почему эти препятствия возникают перед другими.
      ...Крепкий ветер рвал с якорей расшатанную эскадру.
      Англия уже привыкла, что корабли всех наций приветствуют ее салютом, и адмиралы короля Георга III были явно шокированы тем, что пушки эскадры Спиридова промолчали... Англичане отомстили русским морякам хлестким трактирным злоречием:
      - Наверное, корабли русские боятся салютовать нам, чтобы не рассыпаться при первом же залпе.
      ...Прошка Курносов повзрослел, раздался в плечах. По осени он приехал в Плимут, собираясь отбыть на родину, и как раз застал тут в доках спиридовскую эскадру, измотанную штормами. Ему было неприятно читать в газетах о русских кораблях, да и целое кладбище, оставленное адмиралом на английской земле, тоже не веселило. Был холодный, промозглый вечер накануне отплытия домой. Прошка зашел в гаванскую таверну, попросил портеров и сковородку с раскаленными углями - для раскуривания трубки. Тут к нему подсел тот самый одноглазый жулик, который однажды подпоил его и продал на невольничье судно испанцев. Мерзавец не узнал в Прошке прежнего "слишту". Привычно, как и в тот раз, он выбросил перед ним игральные кости.
      - Сейчас сыграем! - Прошка прищелкнул пальцами. - Эй там! Виски нам да еще две кварты пива... живее!
      Поморы добро и зло одинаково помнили. Прошка отомстил красиво; напоил вербовщика так, что тот брякнулся со стула, полег замертво. Расплатившись за выпивку, парень взвалил пьяного на себя, вынес на причал. Там стояло немало кораблей, готовых к отплытию, и, встряхивая пьяного на плече, как мешок с отрубями, Прошка деловито покрикивал:
      - Кому тут матроса надобно? Умеет супы варить, деки драит, гальюны моет, а когда в морду бьют-только радуется!
      С палубы одного корабля отозвался шкипер:
      - Три шиллинга дам за эту блевотину.
      - Идет, - согласился Прошка...
      Рано утром волна качнула его в пассажирской койке. Надвигалась суровая зима, и, кажется, судя по ветрам, от Ревеля до Петербурга придется ехать на лошадях. Под самый Новый год столица русская встретила его морозцем, пушистым снегопадом. Принаряженный, в коротком сюртучке, в чулках оранжевых, при башмаках тупоносых с пряжками, предстал он в Адмиралтействе перед начальством, и Голенищсв-Кутузов-средний ему обрадовался:
      - Слава Богу! А я, грешным делом, боялся тебя отпускать до Англии, думал, что не вернешься... Мишка-то Рылопухов где?
      - Остался. Домик завел. На богатой вдове женился. Сундуков штук десять с тряпками и посудой. Сидит на них и пиво дует. Звал я его, но он сказал, что в Англии ему лучше, чем дома.
      - Если там лучше, чего же ты не остался?
      - Мне тоже предлагали... англичане. Но они же и поговорку придумали: "Пусть здесь мне худо, зато это мое королевство". А дядя Хрисанф учил меня: где родился, там и сгодился...
      Близилось испытание. Адмиралтейство расчистило место, навезли туда лес для набора корпуса. Голенищев-Кутузов сказал:
      - Построишь первый фрегат - шпагу заработаешь...
      Ночью не спалось от волнения. Накинул полушубок, просунул ноги в валенки, по морозцу прогулялся до эллингов. Подле них лежали груды бревен и досок. Жутковато было глядеть на эти мертвые лесины, которые оживут в корабле - далеко не первом для России, но зато первом для его судьбы. А первый корабль - как первая любовь. И невольно поманила его к себе златоголовая Казань, вспомнились поцелуи с Анюткой Мамаевой...
      "Вот, бес ее забери! До чего ж глаза были красивые..."
      Постоял еще немного у эллинга и побрел спать.
      Посыпало снегом - истинно русской манной небесной.


      ЗАНАВЕС

      Совет все чаще обсуждал будущее Крымского ханства.
      - Я скажу... Когда мы взываем к свободе греков, то они, утесненные, идут с нами охотно и понятливо. Иное дело - татары! Обещать им свободу - все равно что слепых в Эрмитаж зазывать. Султан их не угнетает. Напротив, Турция для них вроде щита, за которым они и прячутся от наказания. Свободу господа эти понимают как право разбойничать, полонять и убивать. Вот отними у них это право, и они сочтут себя угнетенными. Правда, Гирей крымские казнят сурово, но это в порядке вещей на Востоке и деспотизмом не считается. Нам нельзя ратовать за свободу татарскую, но мы должны сделать все, чтобы Крым превратился в державу самостоятельную, от султана независимую.
      Закончив говорить, Екатерина потянулась к табакерке.
      - Я скажу, - продолжал граф Кирилла Разумовский. - Сразу же, как Крым станет самостоятельным, он должен вести свою политику в поисках союзов. С кем же он вступит в альянс? Мы для них неверные собаки, гяуры. И тогда Бахчисарай первым делом направит послов к тому же султану, вступив с ним в союз, направленный опять-таки против нас, и ничто в мире не изменится. Как были Турция с Крымом одним телом, так и останутся... Что выиграем?
      - Я скажу, - начал Григорий Орлов. - Делая татар от Турции отделенными, следует договором их обязать, чтобы приняли протекторат российский, а в утверждение союза должны они гавань в Крыму нам дать, гарнизоны принять наши воинские... Вот тогда пусть рыпнутся, заставим патоку лизать с кончика шила!
      - Я скажу, - добавил Никита Панин. - Сложные материи предстоит разрешить. Ведь, по сути дела, уклад татарского бытия не вчера сложился - он длился веками. Протекторат турецкий над Крымом и Причерноморьем сбираемся мы заменить русским покровительством... Прежде подумаем! Я предчую заранее, - сказал Панин, - что если даже такой порядок удастся устроить, то конфликтов в будущем не избежать. Не мы, так потомки наши еще не раз татарский вопрос разрешать будут.
      - Я скажу, - подал голос вице-канцлер Голицын. - В случае если сей опыт нам удастся, а татары протекторат российский воспримут, Европа зубовный скрежет издаст. Я умолчу о Франции, о кознях лондонских, но у нас под боком живет угнетатель славян извечный - Австрия, и Мария-Тереза сама к Черному морю в устье Дуная устремляется... Вот где узел завязан!
      Гришка Орлов встал, громыхнув креслом:
      - Так что ж нам делать? Или руки опустить?
      Екатерина велела Панину провести политический зондаж в Бахчисарае ("не менее нам необходимо, - писала она, - нужно иметь в своих руках проход из Азовского в Черное морс; и для того об нем домогаться надлежит"). В это время ханствовал Каплан-Гирей, и на обращение Никиты Ивановича, обрисовавшего перед ним судьбы Крыма в новом свете, хан отвечал Петербургу тоном дерзостным: "Подобные слова тебе писать не должно. Мы Портою Высокой во всем довольны и благоденствием тут наслаждаемся... В этом твоем намерении, кроме пустословия и безрассудства, ничего более не заключается!" Панин доложил Екатерине:
      - Но ведь помимо сыновей. Селима и Каплана, у Крым-Гирея еще племянник есть - Шагин-Гирей, который мыслит не как татарин крымский, а скорее солидарен с ордами ногайскими, средь которых он и кочует в степях, боясь быть отравленным. - Никита Иванович положил перед императрицей письмо хана. - После такого афронта, для нас неприличного, что прикажете делать?
      - А по башке их бить, - отвечала Екатерина.
      Вырубленная из камня древняя сова немигающе глядела в желтизну ногайских степей. С высоты ворот Ор-Капу (Перекопа) сова видела, как скачут из степи всадники... Это ехал с конвоем Шагин-Гирей, но гарнизон крепости был составлен из янычар, и они не пропустили его в пределы ханства.
      Навстречу Шагин-Гирею выехал байрактар (знаменосец) янычар. Он был в шальварах, но голый до пояса, на груди болтались голубенькие бусы, а голову прикрывала массивная чалма. За ним на конях двигались мамелюки. Шагин-Гирей молча ждал.
      - Это ты, шакал, явившийся за объедками? - закричал байрактар еще издали. - Убирайся отсюда! Я предвещаю тебе, что не одну холодную ночь ты проведешь на кладбище, где погребены грязные свиньи.
      Он сделал знак рукою, и три мамелюка, развеваясь бурнусами, выскочили наперерез Шагин-Гирею, натянули свои луки - разом выстрелили. Шагин-Гирей одну стрелу отбил саблей в полете, от второй уклонился движением гибкого тела, а третья завязла в его кожаном щите. Потом выпрямился на стременах.
      - Выпавший из-под хвоста каирской собаки! - ответил он байрактару. - Я больше не стану разговаривать со Стамбулом, отныне я начинаю серьезный разговор с Петербургом... Ты слышал?
      - Я слышал голос ехидны.
      - Тогда... будь здоров!
      Шагин-Гирей выдернул стрелу из щита и послал ее обратно. Могучий байрактар с ревом опрокинулся назад - длинная стрела, еще вибрируя после полета, торчала из его глаза.
      Древняя каменная сова равнодушно проследила, как в облаке душной пыли исчезли всадники, имевшие кочевья, но никогда не имевшие дома.
      "Шагин" в переводе с татарского означает: сокол!
      Вечный шум Черного моря оживлял неизбывную тоску ногайских степей, над которыми пролетали кричащие аисты...


      ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
      России - побеждать!