Фаворит(33)

      На шаткое поведение барометров не обратили внимания. Полсотни фонтанов в Летнем саду еще выбрасывали красивые струи, осыпая водяной пылью деревья, подстриженные в форме шаров, трапеций и конусов. Ничто не предвещало беды. Только (как потом вспоминали) кошки начали беспокоиться, таская своих котят на чердаки, а сторожевые псы громко выли, силясь сорваться с привязи. В городских хлевах мычали коровы...
      Нева текла спокойно, чуть взлохмаченная рябью, едва накрапывал дождик. Екатерина писала: "В десять часов вечера ураган с шумом выбил окно в моей комнате; с этой минуты дождем посыпались всевозможные предметы - черепица, кровельная жесть, стекла, вода, град, снег... Я проснулась от грохота, позвонила, и мне объявили, и то вода у дверей". Из своих комнат к ней поспешил Потемкин, зычно крича:
      - Снимайте часовых с постов! Пока не поздно, снимайте, ведь сами они с постов не уйдут...
      Павел с женою на сносях жил во дворце и тоже проснулся от бури. Екатерина слышала его визгливый голос:
      - Это безбожный город! И сама стихия отмщает ему за все кровавые преступления злодеев-царедворцев...
      Было странно видеть кареты, на запятках которых по колено в воде стояли выездные лакеи. Волны с шумом разбивались о стены Зимнего дворца, с жалобным звоном вылетали из окон брюссельские стекла, стоившие немалых денег. На глазах Екатерины с Васильевского острова летел - через Неву! - забор, распадаясь на части. Немецкий корабль из Любека, нагруженный яблоками, вдруг поехал вдоль набережной и завернул за угол дворца, где с треском и разрушился. Ветер толкал через обвалы набережной тяжеленные барки с зерном и капустой, они сокрушали береговые строения; деревья, отрываясь от земли, взлетали к небесам, обчищенные ветром так, что ни единого листочка не оставалось на ветках. С надрывным ревом плыли коровы, уносимые вдаль, и - тонули. Из Невы вырывало водяные смерчи, закручивая воду в штопор. Екатерина сказала Потемкину, что желает пройти в Эрмитаж; там она увидела ужасающий хаос, все украшения с каминов были сброшены, под каблуками туфель хрустели осколки стекла и фарфора...
      - Боже мой, мы совсем забыли! - воскликнул Потемкин.
      - О чем ты, друг?
      - Забыли о колодниках в подвалах...
      Вдалеке вода ломала роскошный корабль герцогини Кингстон, за ним виднелся поредевший лесок. Нева могуче несла на себе все то, что люди копили и создавали: избы с окраин, собачьи будки, кровати и курятники, столы и комоды, а кладбища, раскрыв могилы, отправляли в море гробы с покойниками, и утопающие цеплялись за гробы... В полдень река, словно опомнясь, разом вобрала всю воду в свое русло и потекла, как обычно.
      Часовые, слава Богу, спаслись. Потемкин спросил:
      - Като, а сколько было в столице колодников?
      - Вон явился Чичерин, спроси у него...
      Генерал-полицмейстер сказал, что из острога унесло в море 300 арестантов, а в самом городе было еще 2000 колодников, чтб с ними - он еще не знает. Екатерина сказала:
      - Не было печали, так черти накачали! Сколько ж теперь денег понадобится, чтобы восстановить все?..
      Летний сад перестал существовать. За выстоявшей решеткой склонились изуродованные деревья, все фонтаны были истреблены, а центральный (там, где ныне пруд) занесло илом и грязью. На Петергофской дороге только на даче Яковлевых с корнем вырвало 2000 мачтовых деревьев, сохраняемых еще от петровских времен. Екатерина сказала, что яхту Кингстонши берется отремонтировать за счет казны.
      - Никола Иваныч, а что там наши дипломаты?
      Корберон второпях записывал: "Но где сердце обливается кровью, так это в предместьях и окрестностях, особенно в Калинкиной деревне: опрокинутые дома, трупы мужчин, детей и женщин, всюду мертвый скот со вздутыми животами; там царит всеобщее отчаяние". На одиннадцать верст в округе столицы долго еще находили утонувших людей и животных. Невская набережная была разворочена. Корабли стояли прямо на мостовых, теснились перед дворцами, воткнув бушприты и мачты в зияющие окна... Светлейший указал Чичерину, чтобы полиция начинала подсчитывать убытки и количество погибших.
      - Беднякам пострадавшим казна даст пособие...
      Дрова всегда были в цене, а буря разбросала поленницы, уложенные на зиму, и теперь обыватели ходили по дворам, с руганью и кулачным боем требуя, чтобы вернули "их" дрова, приплывшие в чужие ворота. Из одной только Академии художеств буря унесла 1600 кубических сажен дров, примерно столько же потеряли и полки гвардии. А впереди зима! Как выжить?.. [30]
      Но русский человек умеет и в страшном находить веселое. Лакеи после спада воды руками ловили щук и язей в подвалах барских хором, хвастались один перед другим:
      - Во такой лещик! Я его прямо на сковородку...
      Граф Никита Панин тоже изловил у себя дома щуку. А кому-то здорово повезло: из-под своей кровати он выудил гигантского осетра.
      Екатерина велела ученым доложить о причинах неслыханного бедствия. Академия вкупе с инженерами-гидротехниками сделали неправильные выводы. Козла отпущения искали не в стихии, а в слабости полиции, доказывая: если бы Екатерининский канал не был заставлен баржами, наводнения не случилось бы. Екатерина призвала к себе Чичерина, зачитала сентенцию:
      - "Суда стояли так неправильно, что они мешали невской воде выйти в море..." - Отбросив бумагу, императрица в пояс, нижайше, поклонилась Чичерину: - Ну, удружил ты мне, Никола Иваныч! Не по твоей ли милости тысячи людей и скота погибло, а люди с ног сбились, свои поленья разыскивая...
      Чичерин не ожидал выговора. Но и доказать свою невиновность не мог. У Николая Ивановича тут же, во дворце, случился "удар" (который ныне принято называть инсультом). Беднягу вынесли из дворца замертво...
      О наводнении в Петербурге прослышали и в Стамбуле.
      - Неужели русская Нева шире моего Босфора?
      Вопросив об этом, султан Абдул-Гамид качнул над головой клетку, украшенную голубеньким бисером, и канарейка, вздрогнув на жердочке, усладила его слух прекрасной мелодией. МухамедНеджати-эфенди, побывавший в плену и живший в Петербурге, сказал, что безверие русских не поддается описанию:
      - Они протягивают мост через Неву, по которому и бегают на Василий Остров, подобный стамбульской Галате, но Аллах мудр и справедлив: этот мост наверняка оторвался от берегов, и прахоподобные гяуры с воплями потонули...
      Абдул-Гамид интересовался русской жизнью:
      - Излей же на меня сладкий сок достопримечательного!
      Мухамед-Неджати-эфенди склонился перед султаном:
      - Неверные кормили меня дичью, рыбой, медвежатиной и раками, которыми их реки переполнены. Изволю я, слабый и глупый, вспомнить дом на берегу Невы, в котором собраны книги еретические. Полно там и банок стеклянных, вроде уличных фонарей, а внутри банок плавают всякие уродства природы, и правоверным лучше бы их никогда не видеть...
      - Сколько в этом доме окон и как его охраняют?
      - Дом в три этажа, окон не считал я, недостойный твоего внимания. На лестницах там стоят великаны, проверяя, есть ли у входящих билеты для осмотра чудес из Индии и Хатына (Китая). С билетами пропускают, а без билетов - гонят обратно на улицу. Нева каждую зиму наказывается по мудрости Аллаха толстым льдом, но хитрые гяуры таскают лед в свои подвалы и там до осени хранят мясо и дичь, варенье и масло.
      - Забавно все это, - сказал султан, расправив руками бороду поверх халата, сшитого из черного бухарского шелка. - Кажется, тебе удалось побывать на самом краю нашего света, где прачки, стирая белье, развешивают его на облаках...
      Затем явился великий визирь - Юсуф-паша:
      - Властитель двух суш и четырех морей, султан сын султана и внук султанов, в Париже умирает мадам Жоффрен.
      - Ты уверен, что мне это нужно знать?
      - О нет, стоит ли она вашего внимания! Но перед смертью эта презренная, бывшая когда-то любовницей Станислава Понятовского, завещала Людовику, чтобы он срочно женил его на принцессе Бурбонской... Весело ли вам от моего рассказа?
      - Нет, - ответил султан. - Иное волнует меня: Потемкин открыл в Петербурге гимназию для греков, а царь Ираклий простер дерзость свою до того, что устроил в Тифлисе русскую гимназию для молодых грузин... Что ты скажешь?
      - Пусть это останется в тайне от народа нашего.
      - Не слишком ли много у нас тайн?..
      Тайна - опасное оружие деспотизма. Если все засекретить, в народе возникнут домыслы, а фантазия людей представит дела гораздо хуже того, чем они есть на самом деле. Абдул-Гамид понимал: время от времени необходимо срывать покрывало со своего престола, чтобы, разоблачив кое-какие мелочи, утаить главные пороки своей системы... На дворе Сераля постоянно был открыт "вернисаж" отрубленных голов. Чиновник султана с указательной палочкой в руках раздвигал веки казненных:
      - Вы видите голову Уюба-паши, осквернившего себя вином в гостях у презренного армянина, отчего увеличился гнев Аллаха к народу османскому, и не потому ли, правоверные, вчера в лавках Стамбула опять не было хлеба?..
      Из "Палэ-де-Франс", где размещалось версальское посольство, до Сераля доносилась музыка - это зазвучал Моцарт!


      8. ГОЛОВНАЯ БОЛЬ

      5 декабря больной Вольтер написал Екатерине последнее письмо. В нем было пожелание русскому народу: "Прогнать скорейшим образом всех Турок в ту Землю, из которой они пришли". Письмо еще лежало в сумке почтальона, скачущего через всю Европу, когда Екатерина услышала вскрик своего первого внука: родился мальчик - будущий император Александр I.
      - Ну, вот я и бабка, - сказала царица Потемкину. - Пусть мой сыночек с невесткою не думают, что я отдам им Александра. Мне нужен наследник, которому и передам права на престол при своей жизни, но в обход своего сына Павла...
      Радость ее была безгранична! Начались праздники. Играя в макао, она расплачивалась бриллиантами, оценивая каждый в девять очков. Продула 150 бриллиантов!
      - Не жалею! У меня есть сын... Не внук, а сын! - смеялась императрица.
      Никита Иванович Панин приблизился к ее столу, и Екатерина поморщилась:
      - Опять вы, граф? И опять какая-нибудь гадость?
      Панин доложил на ушко императрицы, что в последний день этого года скончался от оспы последний баварский курфюрст - Максимилиан-Иосиф... Екатерина посовала локлаа словами:
      - Ах, что мне за дело сейчас до баварской оспы! У меня великая радость, и голова о Баварии не болит.
      - Ваше величество, у вас еще будет болеть голова...
      Король прусский Фридрих проснулся с головной болью.
      - Позовите ко мне Циммермана, - сказал он. - Я не стану просить, чтобы он излечил меня от старости. Но я вправе требовать, чтобы врач избавил меня от ненужной боли...
      Академик Тьебо получил от него задание отыскать в библиотеке Сан-Суси древнюю хронику Виттельсбахов - владельцев Пфальца и Баварии. Король запил паштет минеральной водой.
      - Прочтите вслух то место, где говорится о проклятии, которое наложила на род Виттельсбахов сказочная фея в горах Тироля, после чего и начались все эти несчастья...
      Тьебо прочел: в Х веке Арнульф Злой провел ночь в горах, застигнутый бурей, а когда вернулся в замок, родные поразились его мрачному виду; Арнульф Злой сказал, что общался с прекрасной феей, посулившей ему корону баварских герцогов, но за эту услугу Виттельсбахи тысячу лет будут безумны.
      - И огонь безумия, - заключил Тьебо, захлопывая старинный фолиант, - передался роду Габсбургов, которые с упорством ненормальных веками роднились с баварскими Виттельсбахами.
      Фридрих кивнул. Гогенцоллерны - не сумасшедшие.
      - Вот за что я люблю историю! - сказал он ученому. - Человек, проживший век без знания ее, обладает опытом лишь одного поколения, иначе говоря, опытом своей краткой жизни. Человек же, знающий историю, суммирует в себе опыт множества поколений... Все мои победы-на полях битв и в политике-это не мои личные победы, а лишь основательный результат опыта былых поколений, собранного в одной моей голове.
      Тьебо вернулся домой и в свою книгу, которую он сочинял для потомства, аккуратно записал, что король Пруссии "отличается скрытностью, бдительной внимательностью к ходу дел европейских, предусмотрительной ловкостью. Спокойный с виду, король, в сущности, неустанно-деятелен; непроницаемый для других, он умеет разгадывать всех. И ему всегда удается застигнуть других врасплох..."
      Очень хорошая характеристика для политика!
      ...Несмотря на огонь безумия в глазах, Виттельсбахи были красивы, особенно женщины, талантливы в искусствах, они много меценатствовали, но гены душевной болезни, заложенные в их крови, поражали всех подряд, с кем они роднились, и в первую очередь - австрийских Габсбургов, у которых не все в головах было нормально. Ибо нормальные люди не станут репетировать свои похороны еще при жизни, а Габсбурги это делали, и не раз. Сейчас, после смерти Максимилиана, император Иосиф II пожелал увеличить австрийские владения за счет "выморочных" баварских земель.
      Фридрих не мечтал о мировой гегемонии. Но гегемония Австрии в германском мире была ему несносна. Сколько он жил, столько и боролся за то, чтобы австрийские немцы не получали первенства в делах германских (имперских). Фридрих выжидал, что скажет другой Виттельсбах - герцог Пфальц-Цвейбрюкенский, родственный курфюрстам баварским. А тот молчал. Пришлось подсказать олуху в Пфальце, о чем следует в таких случаях кричать. И герцог поднял голос протеста, заявляя о своих правах на Баварию со столицей в богатом Мюнхене.
      - Первый плюс нам, - сказал прусский король.
      После свидания в Нейссе он уже никогда не выпускал из виду Иосифа II, изучал его, прикидывал, на что тот способен, и пришел к выводу:
      - Эпоха просвещенного абсолютизма не миновала его прически! Иосиф настолько мудрен, что умным людям не стоит его бояться... Сейчас я стану указывать ему место, в какой ложе сидеть, и пусть в Вене не думают, что имперские князья Германии состоят из одних верных вассалов Габсбургов...
      Войны пока не было. Но войска под командой императора уже заняли Нижнюю Баварию и Оберпфальц, Иосиф держал полки наготове в Венгрии и Фландрии. Напрасно его мать, уже поникшая, просила оставить Баварию в покое, ибо "старый Фриц" хотя и одряхлел телесно, но армия его еще способна потрясти мир:
      - Ты вызовешь новую Семилетнюю войну.
      - Пусть. Но Баварией вознагражу себя за потерю Силезии.
      - На стороне Пруссии, сын мой, выступит и Франция.
      - Франция не выступит, ибо ее король женат на вашей дочери и моей родной сестре - Марии-Антуанетте, а она уж как-нибудь сумеет устроить мужу истерику, чтобы не вмешивался.
      - Но подумал ли ты о России?
      - России не должны касаться дела германского мира. - С большим удовольствием Иосиф сообщил матери, что "старый Фриц" болен. - Он валяется в Сан-Суси, как падаль, и, говорят, уже перестал дуть в свою противную флейту...
      Фридрих уважал русского посланника в Берлине, князя Владимира Сергеевича Долгорукова, с которым сжился в той же степени, в какой сжилась Екатерина с его послом графом Сольмсом.
      - Как вам нравится этот хаос? - спросил король. - Я слишком немощен для седла, но кое-что из тактики не забыл. Берлин уверен, что Франция, связанная интимными соглашениями с Вашингтоном, точит зубы на Англию, потому она не вмешается. Саксонии трудно остаться в стороне, ибо вслед за Баварией наступит и ее черед... Окажет ли Россия мне помощь?
      - Наши войска, - отвечал Долгорукий, - связаны напряжением, которое Блистательная Порта создает возле наших границ на Кубани, а инструкции от графа Панина я еще не получал.
      - Вы их получите. В этом не сомневаюсь...
      Екатерина равнодушно восприняла отозвание маркиза де Жюинье, который не прижился в России, а поверенным (только поверенным!) в делах Франции оставила атташе Корбсрона.
      - Какие отношения, - спросила она Корберона, - между королевой Франции и ее братом Иосифом австрийским?
      - Мне трудно судить об этом. Я не аристократ и при дворе Версаля никогда не бывал, чтобы знать его сплетни. Извещен в одном: Иосиф, навещая сестру, был очень недоволен ее кокетством и умолял избавиться от любовника, принца Шарля де Линя, который, кстати, собирается навестить Петербург.
      - Принцу де Линю, молва о котором гремит по свету, я всегда буду рада. Но вы уклонились от прямого ответа.
      - По той причине, что не слышал прямого вопроса... К сожалению, - признался Корберон, - все французы недолюбливают королеву-австриячку, но она ловко пользуется красотой и потоками слез для влияния на своего супруга.
      - Вмешается ли Франция в эту возню из-за Баварии?
      - Смею думать, что французы никогда не пойдут сражаться за венские интересы, которые им всегда были чужды.
      - У вас какое-то дело до меня, Корберон?
      - Да! В июне я с маркизом де Жюинье подписали брачный контракт между девицей Мари Колло и сыном маэстро Фальконе. Я думаю, старику это было не совсем-то приятно - быть на свадьбе своей воспитанницы, которую он так нежно любил.
      - Сын бездарен. Отец гениален. Колло талантлива. Но что нам с того? Главное - памятник Петру готов.
      - Фальконе, увы, собирается покинуть Россию.
      - Зачем? Кому, как не ему, достанутся все лавры и пушечные салюты? Хорошо, - сказала Екатерина, - я сегодня как раз обедаю у графа Сольмса и навещу мастерскую Фальконе...
      Прусское посольство располагалось по соседству с мастерской скульптора. Екатерину встретила заплаканная Колло.
      - Вы, сударыня, покидаете нас вместе с мужем?
      - Нет, - ответила Колло, - у меня есть учитель, которому я всю жизнь останусь благодарна. Женщине лучше жить с талантливым стариком, нежели с молодым, но бездарным мужем.
      - Вас, французов, на голодный желудок не поймешь. Зачем же тогда было устраивать эту комедию с брачным контрактом?
      - В жизни, ваше величество, не все так просто.
      - А я хотела предложить вам остаться в России...
      - Никогда! - послышался голос Фальконе, спускавшегося с антресолей по лесенке. - Я уже изнемог от критики своего творения, которое, я верю, сохранит мое имя в истории. Я это сам понимаю. Ваш Бецкой этого не поймет!
      Екатерина уже привыкла к едкости в речах мастера:
      - Маэстро, если вы решили стать Прометеем, так пусть Бецкой, вместо орла, клюет вашу печень. Для чего мы все живем на этом паршивом и гнусном свете?
      Фальконе задержал шаги на шатких ступенях.
      - А вот и ответьте - для чего? - спросил он сверху.
      - Преодолевать трудности - не в этом ли смысл жизни? Вы думаете, мне легко? О-о-о, - закатила глаза Екатерина. - Вы все намного счастливее меня, и у вас под рукою постоянно находится молоток, которым и устраняете лишнее в камне.
      - А у вас - топор, которым вы рубите лишние головы! - рассвирепел Фальконе. - Так срубите голову Бецкому.
      - Этим я славы своей не умножу, но если Бецкой разлагается на вашей дороге, перепрыгните через его труп. Но зачем же уезжать из России в самый канун своего триумфа?
      Фальконе, глянув на Колло, остался непреклонен:
      - Мы уедем. Не верьте тем, кто скажет вам, будто змею следует убрать из-под копыт Петрова коня: в жизни великих мира сего всегда встречаются гадюки, больно жалящие... Ваше величество позволит мне увезти с собою ваши письма ко мне?
      - Берите их, Фальконе: они ведь вам писаны...
      Она навестила Панина, больного, лежавшего в постели. Речь завела о дальних странах - Камчатке и островах Алеутских.
      - За всеми ворами не уследишь. С ночным воровством бороться проще, ибо оно явное, с дневным - труднее, оно не всегда приметно. Ясно теперь, что прежние карты стран дальневосточных были из Академии похищены. Не по этим ли вот краденым картам англичане теперь у наших берегов рыщут?
      - Вас это слишком беспокоит? - спросил Панин.
      - Если у нас отнимут Камчатку, нам потом силком их в шею гнать придется. А пушек нет. Гарнизонов тоже... Ладно, - сказала Екатерина, - так что там с баварским курфюрстом?
      - Я же докладывал - умер от оспы.
      - Сам виноват! Надо было не бояться прививок. Прямо мор какой-то пошел на монархов, и все дохнут от оспы. Надеюсь, Мария-Терезия усмирит своего сына и войны не будет.
      - Будет. Как бы и нас в нее не втянули.
      ...Потемкин переслал Румянцеву приказ-двинуть резервную армию к рубежам Галиции; русские костры оживили печальные долины. Вслед за этим Потемкин распорядился: "Адмиралтействколлегий заняться составлением карт наших земель на Востоке дальнем, дабы ни Джеймс Кук, ни кто иные мореплаватели иноземные не приписывали себе открытие тех земель, которые нами, русскими, давно открыты..."
      Сейчас многое зависело и от решимости Фридриха II.
      Увидев, что сына не унять, а дело зашло далеко, Мария-Терезия простояла на коленях десять часов, падая в обмороки от усталости. Она молилась всенародно - в соборе Вены, взывая, к всевышним силам, чтобы предотвратить страшную войну...
      Фридрих II устроил армии смотр в окрестностях Потсдама, верхом на лошадях генералы собрались вместе.
      - Вот мы и поседели, друзья мои, - сказал им король. - Понимаю, что вам, как и мне, трудно на старости лет покидать тепло домашних очагов и ласковых внучек, чтобы снова водить полки в кровавые битвы... Мне, сознаюсь, тоже приятнее бы сидеть в Сан-Суси, читая всякую ерунду о себе в газетах. Но тучи над Германией сгустились, пора их рассеять. Россия и Франция поддержат нас... Извините меня, - произнес Фридрих, - я уже немолод и поведу войска не верхом, а в коляске. Впрочем, в бою вы узрите меня в седле - скачущим впереди!
      Армия тронулась - на Богемию, на Моравию. Впереди запыленных колонн тарахтела по ухабам коляска, внутри которой, сумрачно озирая мир из-под опущенной на глаза шляпы, ехал король. МарияТерезия прислала ему письмо: не стыдно ли нам, старикам, рвать на себе волосы, убеленные сединами?


      9. ГОРОДА И ЛЮДИ

      Четырнадцать лет подряд странствовал по Европе обломок былого величия - фаворит императрицы Елизаветы, симпатичный человек Иван Иванович Шувалов, имевший славу покровителя русских ученых, артистов, живописцев; хорошо зная картинные галереи Европы, он помогал Екатерине в подборе живописи для ее Эрмитажа. Бурный всплеск радости раздался при его появлении в столице - всякая поэтическая тварь спешила восславить его приезд на родину. Смолоду воспетый великим Ломоносовым, одряхлевший куртизан попал и в стихи Гаврилы Державина:
      Предстатель русских Муз, талантов покровитель,
      Любимец их и друг, мой вождь и просветитель...
      Потемкин навестил вельможу на Невском в его апартаментах, за которыми стелились фруктовые сады и оранжереи. Светлейший всегда дивился, почему Шувалов отказался от графского титула (что не мешало иностранцам величать его графом: Ивана Ивановича они путали с его дядьями, которые графством гордились). Естественно, память неудачной юности увлекла Потемкина, и, увидев перед собой бывшего своего куратора, он - без тени унижения - опустился перед ним на колени.
      - Да за что честь такая, милый ты мой?
      - А за то, что изгнали вы меня из вместилища учености. За лень мою гомерическую, за тупоумие превосходное.
      - Так за это, князь, в ноги не валятся.
      - Видит Бог! - перекрестился Потемкин. - Не я один, недоучка, но и все соклассники мои по гимназии университетской людьми здравыми получились, вечно останусь в долгу перед вами.
      - Ну, спасибо, дружок, - поцеловал его Шувалов. - Токмо не меня надо благодарить, а покойного Ломоносова...
      - Вознамерен и я новые университеты завести.
      - Где же, светлейший?
      - Вот Екатеринослав в степях, вот и Нижний на Волге.
      - Не рано ли? Екатеринослав, как люди сказывают, еще из мазанок глиняных. И прута нет, чтобы кошку высечь...
      Потемкин спросил о смерти Вольтера.
      - Если бы мудрец не был на триумфы столь падок да сидел бы у себя в Фернее швейцарском, так и не угас бы в Париже, не снеся бури оваций и тягости венков лавровых... Кстати, - вспомнил Шувалов, - за гробом его шли масоны французские, процессию которых возглавлял метр парижской масонии - наш граф Санька Строганов, приятель государыни давний.
      - У него, я слышал, вторая жена - красавица?
      - Вторая. Первую-то граф Никита Панин опоил чем-то яко любовницу неверную... Теперь граф Строганов домой едет. Со своей женой-красавицей.
      Провожая гостя, Шувалов спросил:
      - Чем, светлейший, занимаешься ныне?
      - Стеклом. И христианами... крымскими!
      Комнаты его были в эти дни завалены грудами архивных списков по истории Причерноморья и Крымского ханства. Рубан уже не справлялся. Немалый штат людей знающих обслуживал Потемкина, готовя доклады по любому вопросу. Григорий Александрович имел золотое правило: любое административное начинание подкреплялось у него исторической справкой, а если ехал в какой-либо город, прежде изучал его прошлое, потом уже велел закладывать лошадей... История была для него матерью современности! Это ему всегда помогало.
      Суворов стал из воина дипломатом. Дули зимние ветры, стегали острые дожди. Ногайские шатры, чтобы их не унесло в степи, были обвязаны шнурами из красного шелка. Ногайцы глядели из шатров, как русские солдаты копают рвы, строят шанцы.
      От крепости Дмитрия Ростовского (будущего Ростова) путь пролегал в низовья Кубани, а там затаилось русское укрепление Копыл (ныне колхозная станица Славянская). Здесь было страшно! Кубанский корпус растянулся на многие версты задонских степей, солдаты хлеба не видели, воды чистой не имели, зато уж сабель, стрел и пуль у кубанских татар и черкесов хватало в избытке. Суворов снова вник в замыслы Потемкина.
      - Не так надо! - сказал. - Вестимо, желает князь АзовскоМоздокскую линию сцепить кордонами. Но, мыслю я, линию начинать надо от кубанского устья, дабы все пределы между Доном и Кубанью от хищников этих разом прикрыть...
      Своя рука владыка: делал как хотел, а хотел как лучше. Гнева светлейшего не страшился: Потемкин умен, сам поймет и оценит. Отсюда, от новых кордонов, русские обретали мощь сокрушать турок в крепости Суджук-Кале, которая со временем станет Новороссийском!
      В частых поездках, всегда рискованных, Суворов, бесстрашно навещая улусы, силился разгадать причины вражды ногайцев. И сыскал источник ее не в кибитках бедняков, просо в котлах варивших, а в шелковых шатрах знати, где жирели от кумысов с бараниной тощие муллы и дервиши Стамбула, засланные на Кубань хитрым султанским визирем Юсуфом.
      - Жирных вешать! - распорядился Суворов.
      Знал, отлично знал, что повешенных в мусульманский рай не пускают. Волшебные гурии в Эдеме ласкают только тех, кто напоролся на пулю, или тех, кого зарезали. Тайная агентура султана, веревок убоясь, присмирела... Нет, не было весело Суворову в этих гиблых краях, и, закончив тянуть линию, писал он Потемкину жалобно: "Вывихрите меня в иной климат".
      - Его и вывихрим, - сказал князь Безбородко. - Лучшего дипломата для дел крымских не сыскать, язык Суворова стелет мягонько, да хану спать жестко, как на противне...
      Легче всего - открытая агрессия. Но Потемкин не стал срывать крыши с Крымского ханства, в покое оставлял он стены его и заборы. Он разрушал его гнездо с фундамента - с экономики, и знание истории ханства тут ему помогало.
      - Шагин-Гирея, - доказывал он, - щадить нам не пристало. Паче того, хотя и верен нам за подачки, но повадки его сатрапические еще немало бед принесут. Подумай, Александр Андреич: все прибыли в ханстве проистекают едино лишь от христиан, в Крыму живущих, отчего казна ханская и полнится. Сами же татары живут с налогов да притеснения тружеников христианских - армян и греков... Верно ли говорю?
      Суворов по его приказу оставил Кубань и поехал в Крым - "глотать (как он выразился) купоросные пилюли фельдмаршала". Но Румянцев подтвердил приказ: "Христиан, пожелавших в Азовскую губернию, отправляйте сходственно предписанию князя Григ. Алекс. Потемкина". Во всех христианских поселениях был зачитан манифест русского Кабинета: Россия даровала грекам больше миллиона десятин земли, эллины освобождались от налогов и повинностей, им велено было избрать свой суд, свое правление, своего митрополита. Отважный корсар Ламбро Ликургович Каччиони, переплывая Черное море, не раз вывозил с берегов Анатолии греков турецких. И скоро, на удивление всем, возникли богатые уютные города - Мариуполь с Мелитополем. Армян же, вышедших из Крыма, селили на берегах Дона, близ крепости Дмитрия Ростовского: там образовался город Нахичевань-на-Дону (которому суждено - уже в наше время - войти в состав Ростова его Пролетарским районом)...
      ...Потемкин, лежа на софе, диктовал Рубану:
      - Запиши, Васенька: чтобы строились прочно, страхов за будущее не имея. Албанцам, в битвах искусным, велю жить в Таганроге, чтобы кордон от турок имели... Эллины пущай вино делают да кефаль ловят, они люди торговые, изворотливые, не пропадут, чай. Армянам же на новых местах, запиши это, ремесла развивать, как-то, поставь двоеточие: ткание шелковых и бумажных материй, выделывание сафьяна из кожи и вышивания разные, в коих армянки весьма искусны. Да запиши, чтобы из Армении к ним священники ехали... Записал? Пока все.
      Суворов к осени завершил операцию по "выкачиванию" всех христиан из Крымского ханства. Татары с удивлением озирались вокруг себя. Некому стало отгрести навоз от дверей сакли, фрукты, опавшие с дерев, не собраны, виноград сжучился от заморозков, никто не ловит макрель, не стучат молотки сапожников. А кто же будет теперь подковывать татарских лошадей? Кто выдоит из кобылиц сладкий кумыс? Кому принимать роды у самок верблюжьих?.. Потерянные и поникшие, татары бродили по опустевшим базарам, имея деньги, никому больше не нужные. Торговля исчезла - вместе с греками и армянами. В лавках остались лишь крымчаки и караимы - потомки древней Иудеи, которые не могли расстаться с тысячелетним кладбищем и синагогами, вырубленными в скалах. Но их ювелирные изделия никого не тешили. Холодный ветер с моря обрывал последнюю листву в садах Гурзуфа и Ялты, сразу опустевших. Жуткая, тревожная тишина наполняла Кафу, Бахчисарай, Карасу-Базар и прочие города татар. Вместе с христианами покинули Шагин-Гирея русские инженеры, декораторы, гидротехники, живописцы, парикмахеры и лакеи. Опустив носы в бороды, онемелые, сидели перед ханом его "сенаторы". Они сидели... на стульях!
      - Не с этих ли стульев все и началось? - спросил главный мулла, шипя от ненависти при виде картины "Даная, осыпанная золотым дождем от Зевеса", что украшала кабинет хана. Он первым переполз со стула на пол, а все его выражения по адресу гяуров можно перевести на русский язык примерно так: "Без ножа, сволочи, режут..."
      Без ножа, но очень остро резал Потемкин!
      Шагин-Гирей решил повидаться с Суворовым.
      - Вы лишили ханство лучших подданных, оставив меня с бездельниками-татарами. Я требую вернуть христиан! Иначе оставлю Крым и вернусь на Кубань к ногаям, а тогда... О-о, Петербург еще не знает, что будет, если падишах Персии придет на помощь.
      - Угроз ваших не приму, - сухо отвечал Суворов. - В степях вам нечего делать, а на Кубани мы без вас разберемся.
      - Я буду писать Потемкину, - пригрозил хан.
      - Ваше право. Если у светлейшего сыщется свободное от праздников время, он изучит ваше послание...
      Турецкие корабли, обшитые листовой медью-для скорости скольжения, снова явились у берегов притихшего Крыма, а Потемкин признавался Безбородко:
      - В политике внешней чувствую себя, как в игре за картами: слишком уж много различных комбинации приходится сохранять в уме, и ошибаться нельзя. Все переплетено, подобно нитям в ковре, а мелочей не бывает. Меня волнует сейчас: почему и за что король Станислав отзывает папского интернунция Боскампа-Лясопольского из Стамбула в Варшаву... ты знаешь?
      - Нет. Сам жду депеш от Булгакова.
      Новая опасность подстерегала Потемкина изнутри двора, от интриг орловских. Григорий Орлов, будучи честным борцом по натуре, сокрушал препятствия откровенно, зато Алехан Орлов действовал исподтишка, как хищник из западни... После смерти самозванки Таракановой он просил отставки, которую Потемкин и утвердил. Загостившись в Ливорно, Алехан продлевал роман с итальянской поэтессой Кориллой, венчанной в Капитолии лаврами Петрарки и Торквато Тассо. Все думали, что их связь закончится браком, но поэтесса в Петербург не поехала. В разгар крымских событий Алехан прибыл в столицу, желая проведать обстановку при дворе: чем тут пахнет? Он заметил в Екатерине некую скованность, выглядела она неважно и смущенно просила Алехана не дичиться Потемкина.
      - А что касается меня, так я уже привыкла терпеть от него всякие грубости, благо добро от него тоже бывает. Если ко мне один бес приставлен, то к Потемкину сразу десять бесов, и все они вертят им как хотят, а он меня тоже крутит из стороны в сторону, едва успеваю поворачиваться...
      Алехан это признание расценил на свой лад:
      - Мы, Орловы, сама знаешь, к интригам несвычны. У нас репутация давняя и благородная! Я твой раб, ты госпожа моя. Ежели тебе так худо стало, как говоришь ты, мигни толечко, и завтрева же от Потемкина и следочка не останется...
      Екатерина, зная характер Алехана, уже и сама не рада была, что доверилась ему. Потемкина предупредила:
      - Тебе, князь, по гостям не ходить бы лучше. Петров никому зла не сделал, а яду получил от завистников.
      - Мне ли кого бояться?
      - Тебе-то как раз и бояться! - Она намекнула, что угрозы исходят от братьев Орловых. - А люди они таковы, что препятствий не боятся и ради собственного блаженства даже меня не пощадят... Знай - я боюсь их, особливо Алехана!
      Потемкин поразмыслил. Куснул ноготь.
      - Я с этой шайкой сам разберусь...
      Он создал вокруг братьев такую обстановку всеобщего отчуждения, что Алехан, сказавшись больным, убрался в подмосковное имение - разводить рысаков. Григорию Орлову, обеспокоенному бесплодием молодой жены, Потемкин внушил, что этот природный недостаток врачи Европы легко устраняют, и полубезумный Орлов отправился с женою путешествовать по кабинетам шарлатанов. Наведя порядок при дворе (в "хлеву", как он говорил), Потемкин с большим удовольствием вызвал к себе генерал-цейхмейстера Ганнибала, героя Чесмы и Наварина.
      - Не стой, Иван Абрамыч, садись. Я буду говорить, а ты слушай... Поручаю тебе создать на Днепре город новый, который и наречем Херсоном, будет он толико же цветущи радостен, каковым был во времена угасшие Херсонес Таврический.
      Оливковое лицо арапа расплылось в улыбке.
      - В каком месте городу быть? - спросил дельно.
      Потемкин нежно разгладил перед ним карту:
      - Здесь! Гавань, верфи и крепость надлежит закладывать сразу. Форма крепости - эллипсис. Бастионам быть с равелинами. Ибо от близости Очакова турецкого мы еще в опасности... Вникай! Форштадт вверх по реке: для народа военного. Форштадт вниз по реке: для купечества и граждан. Таможня. Карантин. Пакгаузы. Рыть каналы. Каменоломни в самом городе сыщутся. Понуждать обывателей херсонских к садозаведению. Чтобы фруктаж был. По Днепру спущу тебе что надо: лес и железо...
      Ганнибал с удовольствием выпил водки из "светлейшего" графинчика, сооруженного на стекольном заводе Потемкина.
      - Ничего у тебя не получится, - заявил он храбро. - Видит собака молоко, да рыло коротко.
      - Ты закуси, не пей так, - отвечал Потемкин, придвигая ему пармезан (увековеченный Боккаччо) и прекрасный рокфор (воспетый еще великим создателем "Гаргантюа").
      Ганнибал их понюхал - отвратился. Потемкин запустил длань в карман халата, вместе с пригорошней бриллиантов извлек для закуски репку, которую арап и начал жевать.
      - Не получится, - повторил он. - Сколько ни давай мне железа и бревен, а без людей города не построишь.
      - Хватай беглых, кои от гнева помещиков спасаются.
      - Помещики имеют право требовать их обратно.
      - А ты скажи, что светлейший беглым волю дает!
      - Да меня же бояре наши со свету сживут.
      - Меня первого! - захохотал Потемкин. - Но Херсон ныне для России важнее оброков и тягл наших. Двадцать тыщ мужиков вышлю тебе из имений своих белорусских, а ты их к делу употреби и не обижай палками... Порт нужен! Флоту быть!
      На выжженных солнцем пустынях Новой России создавались новые города, возникали новые судьбы людей - вольных. Кто из крепостных бежал на юг от барщины, освобождался от крепостного ярма. Новая Россия с будущими городами и свободными людьми становилась любимым детищем светлейшего, а слово "Крым" Потемкин терпеть не мог:
      - Неужто не обойдемся без азиатчины: Крым - Кырым! Зато уж Таврида станет подлинной благодатью, раем для тела, души отрадою...
      В именах городов, им заложенных, всегда ощущался привкус давней истории-лучшей, нежели была история его жизни!


      10. НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ

      Уж сколько людских судеб перекорежила Екатерина, не раз нарушала "равновесие" Европы, но был человек, с которым не могла сладить. Это калмычка, жившая во дворце на птичьих правах, имея одну лишь обязанность: рано утречком, перед пробуждением императрицы, поставить в туалетной комнате стакан подогретой воды для полоскания рта. И вот уже двадцать лет Екатерина, слывшая "великой", не могла добиться от глупой, чтобы стакан с водою был поутру на месте.
      - В следующий раз, - говорила она, - если не найду стакана с теплой водой, я тебя... замуж выдам.
      Страшнее этого нельзя ничего придумать. Денька два-три вода была на месте к ее вставанию, а потом вся эта карусель крутилась в обычном порядке... Зорич не выдержал:
      - Да выгони ты эту бестолочь на улицу!
      - Выгоню... а с такой рожей куда она денется?
      Зорич просыпался с иными заботами: что ему делать сегодня? Напиться как следует? Или созвать гусар для макао? Он смотрел, как хлопочет по комнатам, всегда в бегах и делах, Захар Зотов, слуга императрицы.
      - Скажи мне, Захар, а вот те любители, что до меня тут резвились, что они делали, когда делать им было нечего?
      - Да разное, сударь. Князь Орлов, к примеру, опыты разные устраивал. Однась чуть дворец не спалил. Васильчиков в подвале на токарном станке работал. Искусник был. О светлейшем, сударь, и сами знать изволите, что ни дня без трудов не живет, а Завадовский... тот на арфе играл. Очень старался!
      - А что мне делать, Захар Константиныч?
      - Да вы бы хоть книжку какую почитали...
      Зорич назвал к себе книготорговцев столицы:
      - Измерьте в моем кабинете полки, и чтобы к вечеру книги на них стояли. Все равно какие, но по размеру полок.
      - На каких языках вам читать удобнее?
      - На всех, какие существуют на свете...
      Екатерина спасалась от него в покоях Потемкина:
      - Рисунок, конечно, замечательный, но содержания в нем никакого! Я устала глупости гусарские наблюдать... А кстати, с кем это вчера Парашка Брюс кадриль открывала?
      - С моим земляком - Ванюшкою Римским-Корсаковым.
      - Очень изящный юноша, - сказала Екатерина. - Если тебе не трудно, князь, сделай его своим адъютантом...
      Иван Николаевич Римский-Корсаков пробудился в алькове графини Брюс, принял от лакея чашку бразильского шоколада.
      - Хочешь, я составлю тебе счастье? - спросила его женщина. - Като надоел этот серб, прозвонивший ей все уши своими шпорами и саблей. Теперь она мечтает о непорочном юноше. Тебе надо немножко притвориться, я тебя научу. Но, чур, бессовестный негодяй, за это я потребую от тебя платы.
      - Сколько? - спросил Ванечка, допивая какао.
      Как и Потемкин, он был из конногвардейцев...
      Булгаков сообщил из Стамбула: интернунций Боскамп-Лясопольский отзывается королем из Варшавы за то, что проболтался перед визирем о завещании мадам Жоффрсн. Станислав Понятовский, кажется, и согласен был с ее последнею волею, но прежде просил разрешения на брак у русского Кабинета. "А я не такая уж глупая, - сказала Екатерина, - чтобы не понять, чего желают в Версале..." Потемкин мечтал привлечь поляков к тем же политическим задачам, какие одинаково выгодны и России, и Польше. Но в этом случае не миновать созыва нового сейма, который наложит "не позволям" на любое решение. Наконец и Версаль, кажется, убедился, что Россия - единственная соседка Польши, желающая сохранить ее культуру, ее заветы и традиции...
      Екатерина вдруг вызвала Завадовского из его имения Ляличи, удивив всех, и прежде всего Потемкина:
      - Зачем тебе, и без того сытой, подогревать старый бульон, если ты всегда можешь сварить свеженький?
      Брюсша в эти дни нашептала Потемкину:
      - У меня на примете, князь, есть молодой человек с вокальными дарованиями. Изящен и непорочен. Если он понравится матушке, уж не взыщи, я с тебя плату потребую.
      - За что? - обомлел Потемкин.
      - За рекомендацию в его непорочности...
      Украсив мундир Римского-Корсакова аксельбантом, Потемкин вручил ему букет цветов, велев следовать к императрице.
      - Петь будешь потом! - сказал он ему. - А сейчас не старайся казаться чересчур умным. Матушка тебе - о философии да Вольтере, а ты ей-почем рожь на болоте... Ступай!
      Екатерина, обходя офицеров, желавших ей представиться, внимательно оглядела молодого человека с цветами.
      - Этот букет отнесете светлейшему...
      Таков был сигнал: выбор сделан. Только теперь до Зорича дошло, что творится за его спиною. Пинком ноги отчаянный гусар расшиб двери покоев Екатерины.
      - Уж если вы решили меня взрывать, - крикнул он, - так я погибну, взорвав и всех со мною... всем уши вырву!
      Обнажив шпагу, он настиг князя Потемкина:
      - Драться, и сейчас же! Это все твои фокусы...
      Из ножен князя вылетела шпага, и мерцающий блеском кончик ее уперся в кадык на шее храброго гусара:
      - Да комара мне и того больше жаль, чем тебя...
      Их растащили. Потемкин направился к царице:
      - Убедилась, каковы бывают нравы бивуаков гусарских? Уж если на то пошло, так конногвардейцы - шелковые...
      Екатерину знобило от пережитого страха:
      - Как я жила с этим дикарем? Мне жутко... Еще немного, кажись, - и во дворце моем шармютцель бы получился...
      От волнения русскую перестрелку она назвала немецким "шармютцелем". Гнать Зорича из дворца боялись, дали ему время поостыть: пусть привыкнет к мысли, что не все коту масленица. Он пробовал броситься в ноги Екатерине, кричал, что отдаст ей все, что получил, лишь бы остаться при ней. Екатерина поняла, что кризис миновал. Холодным тоном женщина сказала, что более в нем не нуждается:
      - Для тебя я приготовила город Шклов...
      За одиннадцать месяцев своего фавора Семен Зорич, раньше рубашки не имевший, обрел город Шклов со всеми доходами, более полумиллиона рублей, еще 80 тысяч рублей "на устройство", еще 240 тысяч рублей для оплаты долгов, 1500 крепостных душ, земли в Лифляндии ценою в 120 тысяч рублей, бриллиантов на 200 тысяч рублей и так далее...
      Тут бы и конец истории, но примчался из Лялич взмыленный Завадовский: узнав, что место, на которое он внове рассчитывал, уже занято певцом Римским-Корсаковым, Завадовский с удивлением выговорил светлейшему:
      - Ежели вакансия несвободна, так зачем звали?
      - Иди-ка ты... - послал его Потемкин.
      Завадовский и отправился к вышеназванной. А та сказала, помедлив:
      - Надо было, когда звали, птицей лететь. Опоздал ты, дружок. Потерпи немножко, я тебя сенатором сделаю...
      Новый фаворит, услаждая Екатерину волшебными ариями, не прервал отношений с ее ближайшей подругой Прасковьей Брюс, а Потемкин еще долго потом бурчал, недовольный:
      - Слонами, тиграми да крокодилами на святой Руси торговать куда как легче, нежели при дворе нашем состоять... О Боже милосердный! Измучился. Спать пойду.


      11. ОЗАБОЧЕННОСТЬ

      Вопрос давний и сложный для государства: мало людей - работать некому, а много людей - чем кормить их? Философы XVIII века склонялись к мысли, что богатство страны все-таки сопряжено с обилием населения, и потому Екатерина, послушное дитя эпохи "просвещенного деспотизма", покорно плыла в русле своего времени. ..
      При очень высокой нравственности простого народа, девки русские иногда в подоле приносили, а чтобы от позора уйти, подкидывали младенцев между грядок на огородах. Наконец, частые войны и общая неустроенность городской жизни усиливали бездомность, сиротство, нищенство. Энциклопедисты были первыми европейцами, признавшими большую заслугу России в создании воспитательных домов, а Дени Дидро (при всей его бедности) прислал Екатерине даже денег на их устройство. По совету профессора Аничкова, вышедшего из народа, было объявлено, что воспитательные дома станут производить новую породу людей - не рабов и не дворян, а свободных граждан! Воспитанники обретали знание ремесла, годного для обеспечения жизни. Великая мать-Россия фабриковала таких "граждан" с охотной поспешностью, с какой на фабрике Козснса, наверное, печатались бумажные ассигнации. Во время пребывания двора в Москве императрица просила узнать, когда больше всего поступают незаконнорожденные подкидыши... Ей доложили: