Но однажды играл Потемкин в шахматы с молодым генералом, князем Сергеем Федоровичем Голицыным, а Варенька меж ними сидела. Двигая короля, светлейший почуял, что племянница туфелькой ногу жмет, подавая сигнал любовный - к пылкости обоюдной. Светлейший сообразил, что ноги-то под столом она перепутала. Сигнал к любви не ему, а сопернику в шахматах предназначен. Светлейший легко завершил партию матом, даже похвалил молодого Голицына:
      - Хорошо, князь, играешь. Но партия меж нами еще не закончена. Ты пока в дежурных комнатах подожди. Да флигель-адъютанта Веселицкого покличь до меня.
      Явился Веселицкий, спрашивая, что надо делать.
      - Сбегай до караульни и принеси палок, коими солдат умуразуму учат. А задрыгу Варьку ко мне - в дезабилье!
      Фрейлина ожидала Голицына, но Веселицкий разрушил ее намерения строгим приказом. Она спросила, недовольная:
      - Да что там у него опять-то стряслось?
      - Не знаю. Но ведено доставить - в чем есть...
      Как ни брыкалась Варька, как ни визжала она, дядюшка был неумолим. С помощью флигель-адъютанта метресса светлейшего была разложена поперек софы и выпорота на славу.
      После этого Потемкин позвал князя Голицына:
      - Вот теперь забирай ее... умнее стала!
      Зимою при дворе была сыграна веселая свадьба. Потемкин дал зятю в команду Смоленский драгунский полк, указав ему квартировать на берегах Хопра, а жену князя при себе оставил:
      - Что ей там, на Хопре-то, делать?..
      Голицын издалека просил светлейшего имение для себя в Саратовской губернии. Он умолял "пошарить по планам и побольше и получше мне (земель) отвести, коли можно с рыбными ловлями, ибо, по болести своей, сделал я обещание Вседержителю не есть мяса, то следственно, только должен буду есть, коли своей рыбки не будет, один хлеб голый..." Потемкин сладостно расцеловал племянницу, княгиню Варвару Васильевну Голицыну:
      - Ишь ты! Постник какой нашелся... Давно ли зятем моим стал, а ему, коту худому, уже и рыбки захотелось.
      - Я тоже хочу... рыбки, - отвечала княгиня.
      Безбородко в частной беседе с Потемкиным высказал примерно то же, что в Брсславле сказал Булгаков князю Репнину.
      - Только бы король прусский не догадался раньше срока, что именно из Баварской кампании выигрывает Россия...
      Императрица, явно встревоженная, нашептала Потемкину, что, кажется, завелись люди продажные в Коллегии дел иностранных.
      - Фридрих стал получать сведения, которые я скрываю, а милорд Гаррис тоже стал сведущ во многом. Конечно, легче всего на Безбородку кивать, благо на женщин много тратится. Но я его так раскормила, что какой ему смысл карьеру свою губить ради скудных подачек от иностранцев? Не обошлась ли нам дорого свадебная поездка моего сына в Берлин?
      - Но цесаревич к важным бумагам не допущен.
      - Подозреваю, что на конюшнях Панина не все чисто прибрано. Знал бы ты, как устала я от его разгильдяйства...
      Потемкин это знал и зубы на Панина точил давно, только не знал, с какого боку к нему подступиться. Никита Иванович никогда не был за руку пойман на сношениях с Фридрихом II, но осторожное и гибкое влияние Берлина чувствовалось в его оговорках и отрицаниях, которые он постоянно вставлял в проекты свои, как палки в колеса. "Северный аккорд" давно изжил сам себя, и Потемкин сделал Екатерине опасный намек:
      - Не пора ли на нашей прохудившейся веревке завязывать узлы новые? Пруссия в борьбе с турками нам не помощница.
      - Сам не спеши, князь, и меня с этим не торопи. Придет час, и каша для нас сварится... сама по себе! Верь.
      На улице трещал морозище, а Потемкин отъехал с непокрытою головой, из окон дворца Екатерина видела, как, в сани усевшись, он распахнул на себе шубу, обнажая грудь ветру.
      - Здоров князь! А я старею, - вздохнула женщина...
      Римский-Корсаков фавора своего еще не потерял, но двор и дворня с нетерпением ожидали грядущих перемен.
      Печальным взором Екатерина проводила санки Потемкина. И едва повеяло оттепелью, суетливо заговорила о скором переезде в Царское Село; за нею потащился и весь двор. Вечером императрица гуляла в парке, уже темнело, возле дворцовых подъездов зажигали фонари, менялся караул. Екатерина заметила рослого кавалергарда в голубом мундире с отворотами и красными лацканами, по швам и карманам расшитом серебром.
      - Кто этот новичок? - спросила она у свиты.
      Дамы придворные все городские сплетни знали:
      - Да это Ланской, матушка. Родни бедной у него больше, чем мышей в амбаре. Сам в гостях кормится, а живет из милости у француза Серра, который ему половичок стелит.
      - Неужто на половике спит?
      - Как собачка. В дверях у порога свернется и...
      Утром Екатерина повидалась с Никитой Паниным.
      - А было ли что из депеш от иркутского генерал-губернатора?
      - Дельного ничего, - ответил Панин, понимая суть ее беспокойства: Джеймс Кук, по слухам, погиб на Гавайских островах, англичане нашли его обглоданные кости, которые и погребли в море. - Куда плывут далее - неизвестно.
      - Я буду писать в Иркутск сама, дабы там о Камчатке не забывали. Но где взять пушек и гарнизоны, не ведаю...
      Павел при встрече с матерью просил отпустить его с кирасирским полком сражаться на стороне Фридриха II:
      - К тому меня обязывают рыцарский долг и узы крови! Со мною выступят в поход и все братья моей дражайшей супруги - принцы Вюртембергские, мы сокрушим всех врагов Пруссии.
      Екатерина в раздумье записывала: "Вижу, в какие руки попадет империя после моей смерти: из России сделают провинцию Европы, зависимую от воли Пруссии... мне больно было бы, если моя смерть, подобно смерти императрицы Елизаветы, послужит знаком изменения всей системы русской политики".
      Не оттого ли, что немцы австрийские дрались с немцами же прусскими (а все немцы большие любители поесть картошки), и война за Баварское наследство получила в Париже название "картофельной". Ах, если бы истреблением только картошки все и ограничилось! Но прусские войска прошли через Богемию как саранча, все пожирая, все вытаптывая. А вскоре и самим пруссакам есть в Богемии стало нечего. Фридрих велел отвести войска на Глац, атаки австрийской конницы были отбиты его пехотой. Париж надеялся, что "старый Фриц" ослепит Европу блеском скорых маневров, явит миру образцы новых блистательных побед. Однако нн сам Фридрих II, ни тем более Иосиф II не рискнули на генеральное сражение. Противники не столько убивали один другого, сколько, заняв позицию, оскорбляли друг друга неслыханными ругательствами, и казалось, что Фридрих страшится потерять былую репутацию, а императору Иосифу стыдно начинать боевую репутацию с поражения.
      Война перешла в другое качество - из горячей в холодную, когда за дело взялись русские и французские дипломаты. Узнав о "миролюбии" матери, император Иосиф заявил ей, что отныне его ноги в Вене не будет.
      - Я переберусь в Аахен, и больше мы никогда не увидимся. К чему этот мир? Известно ли вам, что пруссаки от поноса потеряли больше, нежели бы я убил их в сражениях?
      Фридрих с аппетитом разорял австрийскую Силсзию.
      - Мы снова бедны, - говорила сыну императрица. - А князь Репнин не только миротворец, под его началом целый корпус, готовый поддержать Пруссию...
      - Меня никогда не победить! - отвечал Иосиф.
      - Победить можно, но переспорить - никогда.
      Из Вены французский посол Брстсйль писал князю Репнину, чтобы он сам выбрал город в Силезии, удобный для переговоров. Николай Васильевич указал на Тешен, в ратуше которого можно хорошо разместить столы и стулья - для конференции. Но пока они там договаривались, Иосиф II дотла спалил Нейштадт. Фридрих, обеспокоенный, заметил Репнину: "Не рано ли я послушался вас, вложив меч в ножны?" Булгаков зачитал королю письмо Румянцева-Задунайского: армия султана турецкого свершает быстрый марш от Дуная к Хотину, войска Австрии копятся в Галиции, война с Портой Блистательной способна вызвать возмущение Барской конфедерации, которая, аки гад подколодный, свернулась в клубок, пока тихая, но может в любой миг развернуться, болезненно жаля. Фридриху пришлось смириться с пожарами Нейштадта.
      - Хорошо, - сказал он, - я понимаю, что России сейчас нет дела до моей подагры. Но если Вена не выкажет ревности к миру, я войду в Вену со стороны Пратера, перенеся ставку на дачу Кауница, где давно пора проветрить все комнаты...
      За столом ратуши в Тешене русские посредничали от имени Пруссии, а Бретейль хлопотал за Австрию, хотя никто из французов нс желал усиления немцев. Бретейль сказал Репнину:
      - Я долго был послом в Петербурге, и в моей дипломатической биографии сохранился пикантный для истории момент, когда я удачно напророчил вам революцию, которая и случилась под знаменами Емельяна Пугачева.
      - Барон, - сухо отвечал Репнин, - пророча о русской революции, не провороньте ее зарождение во Франции...
      Филипп Кобенцль, депутат Австрии, цеплялся за каждый клочок Баварии, но усилиями Репнина и Бретейля его отгоняли подальше от захваченных территорий - и вот результат: император Иосиф II храбро завоевал для Австрии всего лишь 34 квадратные мили. Позор был велик! Зато Фридрих хапужисто прибрал к своим рукам маркграфства Анспахское и Байрейтское. Россия, конечно же, не приобрела ничего, кроме авторитета.
      - И теперь, - сказал Булгаков, - мы надолго стали гарантом мира в делах германских...
      Ослабив Австрию, прусский король невольно ослабил и всю Германскую империю. Мало того, он сам попал в зависимость от русского Кабинета, как зависел от него теперь и его противник Иосиф II... Дипломаты покидали Тешен. Булгаков захлопнул дверцы кареты, пропели рожки почтальонов.
      - Следует ожидать, - сказал он князю Репнину, - что Иосиф теперь вынужден отбивать поклоны перед нашим двором.
      - Несомненно. Но - Фридрих? - воскликнул Репнин. - Ведь он намного умнее Иосифа, и, когда поймет, что произошло в Тешене, он займется сколачиванием союза против России...
      Так и случилось. Фридрих обрел вдруг ясность.
      - Ах старый осел! - выругал он себя. - Я потерял двадцать пять миллионов в этой войне, и я же не могу отныне делать в Германии то, что мне хотелось бы делать...
      Увидев, в какую ловушку он попал, Фридрих начал образование фюрстенбунда (союза немецких князей), и это было еще неопасно для России. Но, опытный политик, король заманивал в эту лигу и короля английского Георга III, который оставался наследственным курфюрстом Ганноверским.
      Панин сказал:
      - Вот это уже становится опасным для нас...
      При Коллегии дел иностранных пришлось завести "Германскую канцелярию", чтобы контролировать все дела немецкие. Иосиф тоже задумался: что делать дальше? Залезать в Германию ему теперь не позволят, так не лучше ли обратить свои цесарские взоры на Восток, где еще найдется пожива для Австрии?
      Он срочно повидался в Пратере с Кауницем:
      - Готовьте для Петербурга самого лучшего дипломата.
      - Лучший здесь я, но в Россию я не поеду...
     
     
      4. РАЗНЫЕ ФАНТАЗИИ
     
      Пока жив Леонард Эйлер, флоту плавать легче: он и в навигации, он и в астрономии-первый помощник. После страшного пожара, уничтожившего Васильевский остров, из Кабинета ему выдали деньги для покупки нового дома... Пожары на святой Руси тем хороши, что на пепелищах строят не так, как было до пожаров, а лучше. На Васильевском острове засыпали никому не нужные каналы - жалкое подобие Венеции, на их месте возникли "линии". Большой проспект расширили, посредине его рассадили "тенятник" (так русские называли бульвары). Слепота закрыла перед Эйлером краски мира, зато усилилась работа мозга, воображения, памяти... 38 внуков окружали почтенного старца, все здоровые и веселые, хорошо обеспеченные. Сейчас ученый изучал полеты аэростатов, только что изобретенных. Екатерина не признавала будущего за нарезными орудиями, заряжаемыми с казны, а не со стороны дула, царица высмеивала шары Монгольфьера, не верила в голубиную почту, третировала все попытки человека опуститься в бездны морей. "Бесплодные фантазии!" - говорила она и запретила полеты на воздушных шарах, боясь лишних пожаров, если такой "монгольфьер" вдруг упадет с небес на соломенные крыши...
      Так уж случилось, что Эйлер в слепоте своей не мог видеть Потемкина, которого знал лишь по голосу. Но оба они были страстные меломаны. Эйлер и Потемкин без запинки наизусть могли читать "Энеиду". Иногда Эйлер спрашивал Потемкина:
      - Что самое тревожное сейчас в государстве?
      - Все у нас тревожно, а переговоры в Тсшсне сказываются: Версаль, отзывая Корберона, готовит миссию маркиза де Верака, Кауниц, кажется, пришлет в Петербург графа Кобснцля.
      Великий слепец передвигал по столу магниты:
      - Что ожидать хорошего от маркиза до Верака?
      - Очередных сплетен, думаю.
      - А от этого умника Кобенцля?
      - Новых комедий... Мы еще тут похохочем!
      Турция все-таки признала независимость Крыма, утвердила и Шагин-Гирея в его ханском достоинстве. Казалось бы, все? Можно и отдохнуть от кляуз татарских, от клевет стамбульских. Потемкин нехотя отпустил из Крыма калмыков, чтобы погостили в родных улусах, а Суворова перевел в Казань - командовать тамошней дивизией... Екатерина не скрыла удивления:
      - Зачем ты в Казань его задвинул? Обидится.
      - Не задвинул, а выдвинул. Оттуда он дивизию на кораблях спустит до Астрахани - на юге Каспия надобно деловые фактории заводить, чтобы с Индией торги иметь. По случаю войны Франции с Англией товары удобнее на верблюдах тащить, нежели в морях дальних от пиратов терять их... - Затем продолжил речь о Суворове: - Просит он разведения с женой, а доченьку свою пяти лет чтобы ты, матушка, приютила на казенной половине Смольного монастыря.
      - Это я сделаю. Но мысли вздорные пусть из головы выбросит: не пристало ему разводы устраивать...
      Потемкин катался в санях с дочерьми Леонарда Эйлера, в общении с которыми он всегда был галантным кавалером, и только. Близ крепости Петропавловской раскинулся шумный крестьянский торг, там они вылезли из саней, обозревая свиные и бараньи туши, горы мороженой дичи, возы с треской архангельской. Потемкин замерз, пригласил барышень к себе в оранжереи, где угощал их фруктами прямо с ветвей, набрал для отца их лукошко грибов, показал свои кабинеты-китайский с японским, украшенные изделиями из нефрита и лаковыми шкатулками. Девушки остановились перед запертой дверью.
      - А что у вас в этой комнате? - спросили они.
      - Гляньте сами. Только тихо. Она еще спит...
      В широкой постели разметалась юная волшебница, поверх одеяла ее были разбросаны цветы и драгоценности.
      - Это моя младшая племянница, - шепнул Потемкин, - Катенька...
      Екатерина еще раз предупредила светлейшего, чтобы Катю Энгельгардт поберег для Бобринского:
      - Пусть моя кровь породнится в веках с твоею.
      В самый последний день 1779 года Потемкин взял на руки Наташу - Суворочку, до глаз закутанную от леденящей вьюги, и отвез в Смольный монастырь на воспитание; ворота надолго затворили девочку от мира, в котором отец ее испытал слишком короткое семейное счастье. В эту пору отношения Потемкина и Суворова были хорошими, доверительными: оба они, столь разные, нуждались друг в друге!
      Безбородко надеялся с помощью Потемкина свалить Никиту Панина, но кабинет-секретарь уже не заискивал перед светлейшим, как раньше, в дугу перед ним не гнулся: он ощущал свою силу, быстро растущую. Ему и не снилось на Дунае, при ставке Румянцева, что будет так сладко жить на мерзлых берегах Невы, при дворе Екатерины. Нажрал он себе такое мурло, что брыли щек свисали на кружевное жабо, а ноги стали как тумбы. Еле двигал ими. Купил он себе дом на Ново-Исаакиевской, и, когда его спрашивали, сколько пришлось заплатить за него, Безбородко отвечал по-татарски:
      - Чек акче верды (много денег ушло)!..
      Выживание Панина из дел иностранных началось уже давно, а теперь он приводил Екатерину в откровенную ярость.
      - Какой у меня великий визирь! - бесновалась она. - Испания объявила войну Англии, а я, жалкая султанша, узнаю об этом не из коллегии - из гамбургской газеты... А если бы я газет не читала? Так и жила бы дурочкой - в полном неведении!
      Во время антракта в театре Петергофа императрица сама подошла к Гаррису "и, - как докладывал он в Лондон, - с живостью спрашивала меня, не имею ли я курьера, не могу ли сообщить ей подробности... Панин недружественен к нам; он всякую идею получает от его прусского величества". Посол отправил депеши на русском фрегате, который плыл в Англию за коллекцией картин, недавно закупленных для Эрмитажа, но в пути разбился на камнях и затонул, однако депеши из Петербурга удалось спасти. Гаррис предлагал Потемкину отправить эскадру в Средиземное море и очень был удивлен, почему русский Кабинет не внял его совету. В конце июля на маскараде посла отозвал в сторону Римский-Корсаков, просил следовать за ним. Он провел Гарриса в отдельный кабинет и сразу же удалился, из других дверей появилась Екатерина.
      - Светлейший сказал, вы хотели видеть меня...
      - Да! У меня письмо к вашему величеству от короля.
      За стеною гремела музыка, в шандалах оплывали дымные свечи. Как и следовало ожидать, Георг III настаивал, чтобы Екатерина срочно послала эскадру в Средиземное море; король писал: "Не только самое употребление (эскадры), но даже один только смотр, сделанный части морской силы, может возвратить и упрочить спокойствие Европы, уничтожив союз против меня".
      - Если бы эту эскадру, - осторожно намекнул Гаррис, - вы укрепили еще и сильною декларацией ко дворам Парижа и Мадрида в выражениях, подобных тем, что испугали Вену...
      - Благодарю! - резко прервала его Екатерина, разгадавшая коварный замысел Лондона: стоило русской эскадре появиться в водах Средиземноморья, она объявится там жупелом для флотов бурбонских, а лишнее раздражение Мадрида и Парижа добра России не принесет. Она свернула письмо. - Советую вам переговорить с Потемкиным, у него есть для вас новости...
      Светлейший сразу поставил вопрос:
      - Когда корабли Кука и Клерка отплыли из Плимута?
      - Если не ошибаюсь, два года назад.
      - Слушайте, что мне пишут с Камчатки. Охотники за чернобурыми лисами, побывав на островах Алеутских, слышали от туземцев тамошних, что прошлой осенью они видели незнакомые корабли и людей, говорящих не по-русски.
      - Когда их видели? - встрепенулся посол.
      - В прошлом году. Очевидно, осенью, ибо здесь писано так: "прежде чем облетели листья, а трава была еще зеленой".
      - Надеюсь, их не обидели?
      - Нет, им отдали все мясо молодого кита...
      "Когда я получил эти сведения, - депешировал Гаррис, - мне тотчас же пришло в голову, что это мог быть только капитан Кук..." И посол не ошибся-это были его корабли. От берегов Камчатки Кук повернул обратно на Гавайские острова, где и нашел смерть. Клерк же снова повел корабли на Камчатку, пытаясь проникнуть в Берингов пролив, откуда вернулся опять-таки на Камчатку, где и умер от воспаления легких. Русские дали англичанам 20 голов рогатого скота, подарили им дойных коров, чтобы больные матросы имели свежее молоко. Потемкин распорядился: "Отпущенный провиант и скот принять на счет казны. Но так как путь в Камчатку стал иностранцам уже ведом, то привести ее в ОБОРОНИТЕЛЬНОЕ положение". Не знали, где взять пушек, Екатерина велела писать в Иркутск:
      - Пусть собирают пушки по всей Сибири.
      - Там найдешь пушки... времен Ермака да Дежнева.
      Екатерина сказала, что слухи из Вены оказались верны: к нам выезжает граф Кобенцль - комедиант...
      - Уж мы с тобой посмеемся на славу!
      Но скоро ей пришлось плакать: Римский-Корсаков был уличен в том, что изменял ей с графиней Строгановой. Императрица под сильным дождем, без кареты - пешком, дошла до дворца графов Строгановых, занимавшего угол Невского и Мойки. Александр Сергеевич встретил свою царственную подругу одетый по-домашнему, с трубкой в руках, водил ее по своей картинной галерее, просил постоять перед полотнами Тинторетто и Боттичелли. Хотя Екатерине было не до искусства, она восхитилась головой ребенка, написанной кистью Греза.
      - Кто это, Саня? - спросила она.
      - Мой сыночек - Попо.
      - Саня, - сказала Екатерина, - желаю тебе сохранить мужество, которого мне так не хватает сейчас... Знай, дружок: твоя подлая жена изменила тебе с моим негодяем Корсаковым.
      - А я, Като, уже давно знаю об этом...
      Людвигу фон Кобенцлю суждено ехать в Россию - посланником. Внешний облик этого молодца заставлял всех радоваться, что у него нет потомства, но именно благодаря безобразию Кобенцль делал успешную карьеру, ибо скверная наружность не внушала соперникам опасений. Был он рыжий, толстый, подслеповатый, мнил себя гениальным трагиком и комиком, под стать ему была и жена Тереза... Кауниц принял Кобенцля в своем затхлом кабинете - на даче, в зелени Пратера.
      - Итак, вы на переговорах в этом Тешене...
      - Я никогда не был в Тешене! - сказал Кобенцль. - Переговоры с князем Репниным вел мой кузен Филипп фон Кобенцль.
      - Не перебивайте старших. Не все ли равно, вы или ваш кузен болтали там в Тешене! Важно другое: переговоры ни к чему не привели. Австрия унижена. Я вспоминаю, что вчера, когда знаменитая и прославленная Франческа Габриэлли начала перед императрицей вести божественную любовную арию...
      - Это я вел арию! Мария-Терезия обожает, когда я, переодетый в женское платье, подражаю знаменитым певцам.
      - Опять вы перебили меня, - возмутился канцлер. - Не все ли равно, кто пел эту арию. Важно другое, что ария была гадкой, мерзкой, отвратительной, безнравственной, гнусной. Я не понимаю, за что платят деньги молодым дипломатам!
      Кауниц изверг из себя тираду и потух. Усыпающим взором он обвел ряды окон, наглухо запечатанных, с ужасом подумав, что, если бы не Тешенский мир, сюда бы ворвалась пьяная прусская орда, а король Фридрих наверняка бы велел разбить стекла...
      - Ну ладно, - сказал Кауниц, возвращая себе бодрость. - Я посылаю вас в Петербург, самое страшное место на всей планете, где с женщинами надо беседовать только на расстоянии, ибо все они болеют ужасными болезнями, проистекающими от грубого азиатского разврата. Россия ужасна: там царят голод, свирепость нравов, чума и холера, трахома и оспа, а все русские бояре - подлецы, взяточники, воры и негодяи.
      К счастью, Кобенцль не смотрел на Россию глазами своего канцлера, веря, что судьба Германии всегда будет переплетаться с судьбою русского народа. Он сказал:
      - Если в России все именно так, как ваше сиятельство утверждает, не лучше ли послать в Петербург не меня, а сторожа канцелярии, которому все равно от чего помирать, лишь бы ему на закате дней было приятно и весело.
      - Вы опять, Кобенцль, не дослушали меня... Я желаю наставить вас в политике, какой вы обязаны придерживаться. Союз Фридриха и Екатерины не вечен. Мы теперь не в силах привлечь Россию к своим планам. Значит, мы должны примкнуть к планам России! Сейчас крепнут слухи о "Греческом проекте"; если они справедливы, пусть Потемкин наслаждается войною с турками за Грецию и ее свободу, Австрия тем временем будет проникать на Балканы, покоряя там дикие племена южных славян... В Петербурге старайтесь не касаться "Греческого проекта", но всюду напоминайте о выгодах дружбы между нашими дворами. Конечно, Мария-Терезия уже стара, в ее годы невозможно оторваться от гробов, в которых усопли ее достославные предки. Зато наш император Иосиф еще бодр, храбр, красив, настойчив, и Екатерина не устоит перед ним, когда он явится перед нею под загадочным именем "графа Фалькенштсйна"...
      Кобенцль велел жене собираться в дорогу:
      - Мы везем в Петербург много денег, табакерки для Потемкина и Безбородко, пора укладывать багаж - мой грим, мои красные и синие парики, театральные костюмы и ноты...
      Гаррис немедленно известил Лондон: "Кобенцль, должный прибыть из Вены, отличается редким умом и большой деятельностью; назначение его сюда будет крайне неприятно прусскому королю". Фридрих вызвал наследника - Фридриха-Вильгельма.
      - Мне очень неприятно, - сказал он, - назначение этого комедианта в русскую столицу... Слушай, кретин! - произнес король в том обычном тоне, в каком привык разговаривать со всеми родственниками - Гогенцоллернами. - Надеюсь, ты еще не забыл клятвы, данной при русском наследнике Павле?
      - Никак нет, ваше королевское величество.
      - Боюсь, как бы эту клятву не забыл Павел... Молодым людям иногда следует напоминать, что они наболтали в пьяном виде. Значит, тебе предстоит съездить в Петербург, и будь любезен со всеми, начиная от швейцара и кончая самой русской императрицей. Пруссия не потерпит, если венское влияние в Петербурге пересилит влияние берлинское...
      ...Вместе с послом Кобенцлем приехала и его сестра, графиня Румбек, умевшая произносить одно краткое русское слово.
      - Но русский посол в Вене, князь Голицын, - говорила она, - рассказывал мне, что извозчики и дровосеки Петербурга обладают очень выразительным лексиконом, который мне и желательно постичь в совершенстве.
      У людей, которые с жиру бесятся, разные бывают фантазии. Но Екатерина, недоверчивая, через полицию велела установить за любительницей матерщины негласное наблюдение.
     
     
      5. ЧЕПЕЦ ЗА МЕЛЬНИЦУ
     
      Внуков своих, Александра и Константина, бабушка отняла у родителей, сама нянчилась, сочиняла для них детские сказки. Ни Павел, ни жена его не смели подступиться к детям без разрешения бабки. Осужденная только рожать, великая княгиня была лишена счастья материнства и часто плакала.
      Екатерина женским слезам никогда не верила. Речь ее была проста:
      - Сегодня хорошее утро, не погулять ли нам?
      Мария Федоровна откликалась:
      - Вся природа распустила свои красоты ради этого волшебного дня, и душа моя стремится окунуться в блаженство, осеняющее меня своим ароматным дыханием.
      Выспренний пафос невестки коробил Екатерину, но она знала, что это - наследие затхлой германской провинции. Екатерина не верила в искренность чувств невестки, догадываясь, что за приторной слезливостью эта алчная бабенка скрывает непомерную жажду коронной власти и огорченное честолюбие...
      В награду за рождение первенца Екатерина одарила ее обширным лесным урочищем за деревней Тярлево; на берегу тихой Славянки с обрывистыми берегами возникла деревянная ферма "Паульлуст" (Павлова утеха); стараниями искусных садоводов лес постепенно обретал прелесть волшебного парка. Желая иметь сына подальше от себя, Екатерина поощряла планы создания здесь большого дворца, предложив Павлу своего архитектора Чарльза Камерона. Однажды посетив "Паульлуст", она обошла скромные комнаты, посла с тарелки лесной земляники, спустилась в парк. Трость ее уперлась в обнаженную статую.
      - А это еще кто? - спросила она невестку.
      - Флора, собирающая цветы.
      - Надо же! А я думала - нищая бродяжка, собирающая с прохожих милостыню... Ну, живите, дети мои, Бог с вами.
      Сказав о милостыне, она лишила их права просить у нее денег, и Павел с досадою говорил жене:
      - Что Потемкин! Теперь и Бсзбородко богаче нас...
      Безбородко выстроил себе дачу в Полюстрове; золотые купола Смольного ясно светились на другом берегу Невы, а здесь, на берегу полюстровском, были устроены мостки для купания. Безбородко часами просиживал на балконе, через подзорную трубу, подаренную ему адмиралом Грсйгом, высматривая очередную жертву-помоложе и постройнее. Однажды высмотрел он через оптику фигуру идеального сложения, а длинные волосы невской наяды струились черной волною. Позвал лакея:
      - Осип! Зови ту, которая с гривой.
      Лакей убежал к мосткам. Вернулся смущенный:
      - Не уговорить, хоть ты тресни.
      - Да сказал ли ты, что денег не пожалею?
      - Сказал. Только вот не согласны идти, и все тут.
      - О, жестокая! - воскликнул Безбородко.
      - Жестокость, конечно, ужасная, - согласился лакей. - Потому как с волосами-то длинными сам дьякон купался...
      На дачу в Полюстрово приплыл на яхте Потемкин.
      - Что слыхать при дворе? - спросил его Безбородко.
      Потемкин сказал, что после измены Римского-Корсакова императрица "забросила чепец за мельницу". По-русски это немецкое выражение переводится проще: "Удержу на нее, окаянную, совсем нс стало..." Потемкин тупо глядел на реку.
      От ее куртизанов той поры остались лишь фамилии: Страхов, Архаров, Стахиев, Лсвашев, Ранцов, Стоянов и прочие. Необузданный разгул кончился тем, что офицер Повало-Швейковский зарезался под окнами императрицы... Строганов пытался усовестить свою царственную подругу, но Екатерина в ответ на попреки огорошила его старинной германской сентенцией:
      - Если хорошо государыне, то все идет как надо, а если все идет как надо, тогда и всем нам хорошо...
      - Ты больна! - говорил ей Строганов. - Лечись.
      - Уж не Роджерсон ли сказал это тебе, Саня?
      - Нет. Придворный аптекарь Грефф... Я надеюсь, Като, на твое благородство, и ты не отомстишь бедному человеку.
      - Жалую Греффа в надворные советники. Но я не больна. Я просто стареющая женщина, которая безумно хочет любить. Не ищу любовников в "Бархатной книге", как не ищу их и в "Готском альманахе". Русские не могут иметь ко мне претензии, что я, подобно кровавой Анне Иоанновнс, завела для утех немца-тирана вроде ее герцога Бирона...
      Римский-Корсаков, отлученный от двора, публично обсуждал "отвратительные картины своих бывших обязанностей", а графиня Строганова, отбившая его у императрицы, на гуляньях в Петергофе говорила, что "старухе пора бы уж и перебеситься". Предел этой дискуссии положил Степан Иванович Шешковский, просфорку святую жующий... К чести женщины, она вынесла истязание, не издав ни единого стона, зато "Пирр, царь Эпирский" плакал, кричал, умолял сжалиться. Оба они были лишены права жительства в столице и отъехали в Москву. Жене-изменнице Строганов назначил большую "пенсию", подарил ей подмосковное имение Братцево с великолепным парком.
      Корберон докладывал: "Вернемся к любовному энтузиазму Екатерины II и разберемся в его основаниях... Было бы желательно, если бы она брала любимцев только для удовлетворения; но это редкое явление у дам пожилых, и если у них воображение еще не угасло, они свершают сумасбродства во сто раз худшие, нежели мы, молодые... Со всей широтой замыслов и самыми лучшими намерениями Екатерина II губит страну примерами своего распутства, разоряет Россию на любовников..." Корберон забыл, что его переписка перлюстрируется Екатериной, и, когда он в прощальной аудиенции просил императрицу о русском подданстве, она его жестоко оскорбила:
      - Кем вы можете служить у меня... камердинером? [31]
      Потемкин объявил при дворе, что, если бы не музыка, ему впору бы удавиться, так все опостылело на этом свете, и пусть только подсохнет грязь на дорогах, он уедет куда Макар телят не гонял. Екатерина уже привыкла к его настроениям.
      - А что тебе вчера подарил Гаррис? - спросила она.
      - Гомера на греческом. Печатан у Барьксрвиля.
      - А мне из Франции прислали роман "Задиг". Сейчас граф Артуа издает серию избранных шедевров литературы. Для этого придумал и шрифт, отливаемый из серебра. Каждую книгу печатают тиражом в двадцать пять штук. После чего все печатные доски тут же в типографии расплавляют в горнах.
      Голос Потемкина дрожал от нескрываемой зависти:
      - Кто прислал тебе? Граф Артуа?
      - Принц Шарль де Линь, которого я жду в гости.
      - А зачем он едет?
      - Любезничать... Гостей на Руси не спрашивают: чего пришел? Гостей сажают за стол и сразу начинают кормить.
      Потемкин сообщил ей, что вызвал Суворова:
      - Велю протопопу кронштадтскому мирить его с женою. А потом совещание будет. Я да Суворов! Еще и армяне - Лазарев с Аргутинским. Станем судить о делах ихних. Армяне, люди шустрые, уже и столицу себе облюбовали - Эривань.
      - Что толку от столицы, если и страны нет?
      - Сейчас нет, после нас будет, - отвечал Потемкин...
      Потемкин давно утопал в музыке! Через уличные "цеттели" (афишки заборные) регулярно извещал жителей, что в Аничковом дворце опять поет для публики капелла его светлости. Знаменитые Ваня Хандошкин с Ваней Яблочкиным снова явят свое искусство игры на скрипке, балалайках и даже на гитарах певучих. Потемкинская капелла всегда считалась лучше придворной, светлейший сам отбирал певцов, которые безжалостно опивали его и объедали; заезжим итальянцам, не прекословя, разрешал князь петь ради заработка в столичных трактирах.
      Хандошкин был роста среднего, коренаст, как бурлак, глаза имел большие, вдумчивые, голову покрывал париком, а пьяницей не был - это все завистники клеветали. Перед залом, освещенным массою свечей, он обратился к публике:
      - Не желает ли кто скрипку мою расстроить?
      Нарышкин взялся за это охотно: сам музыкант, вельможа знал, как испортить ее квинтовый настрой:
      - Опозоришься, гляди, Ванюшка... ну, валяй!
      Хандошкин с улыбкою исполнил на испорченной скрипке вариацию из концерта Сарти. Потом спросил публику:
      - Сколько струн разрешаете мне оставить?
      - На одной играй, - требовали из зала.
      И на одной струне маэстро сыграл "Что пониже было города Саратова", да так сыграл, что Потемкин с Нырышкиным ногами ерзали, восхищенные. Затем Хандошкин с Яблочкиным взялись за балалайки, сделанные из тыквы, изнутри же проклеенные порошком битого хрусталя, отчего и звук у них был чистейшим, серебряным... Потемкин не выдержал-заплакал. Нс только он, даже суровый Панин прослезился, наверное всколыхнув из потемок души такое, о чем на пороге смерти старался забыть.
      Здесь же, в павильоне Аничкова дворца, Потемкин встретил Булгакова; невзирая на время позднее, покатили они на Каменный остров, а там, среди раскидистых елей, светилась, будто разноцветный фонарь, ресторация француза Готье: на лесной дорожке, осыпанной опавшей хвоей и шишками, Потемкин большим круглым лицом приник к лицу друга:
      - Яша, зависть к кому-либо есть у тебя?
      - Завидую тем, кто свободен.
      - А кто свободен-то у нас? - отмахнулся светлейший. - Вот возьму и повешу на елку куски золота и бриллианты. Тот, кто мимо пройдет, богатств не тронув, тот, наверное, и есть самый свободный... А я, брат, Аничков дворец продаю.
      - Чего же так?
      - Хочу новый строить. В один этаж, но такой, чтобы казался он всем торжественным и великим... Пойдем выпьем!
      За столом, кафтаны распахнув и манжеты кружевные отцепив, чтобы не запачкать, друзья помянули вином быстролетную юность. А в соседней комнате пировал Чемберлен, владелец ситценабивной фабрики, на которой с утра до ночи горбатились русские люди поденщики. Булгаков заговорил об Англии как о всеядной и прожорливой гидре. Сказал при этом:
      - Видишь, и к нам забрались...
      Булгаков верил, что англичане прошмыгнут в Черное морс раньше французов: кредит Лондона при дворе султана Турции крепнет, а версальский потихоньку слабеет... Ему казалось, что между Россией и Англией есть нечто общее: обширные пространства русские и грандиозные колонии англичан. Потемкин сонно обозрел на столе все то, что уже не вмещалось в его обильное чрево: форель в соусе из рейнвейна, ягненок с шампиньонами, глухари с трюфелями... Он ответил:
      - Не ври, Яшка! У нас-то все наше, у них все чужое. Англичане твердят, будто время - деньги. А мы, сиволапые, испокон веку живем верой в то, что жизнь-копейка...
      Булгаков желал бы занять пост посла в Лондоне.
      - Тебе лучше вернуться на Босфор, - сказал Потемкин.
      - Правда ли, что приезжает император Иосиф?
      - Но под именем "графа Фалькенштейна". Матушка встретит его в Могилеве, но об этом громко пока не говорят...
      Потемкина позвала к себе Екатерина, притихшая и жалкая. Было видно, что она стыдится своего распутства.
      - Куда, богатырь, ехать от меня вознамерился?
      - Пора бы уж мне Новую Россию своими глазами оглядеть. Булгакова с собою возьму - он мне надобен...
      - Сейчас ты не оставляй меня одну: нам надо "графа Фалькенштейна" встречать... А что скажешь о Саше Ланском?
      Потемкин к ее бабьим судорогам уже притерпелся:
      - Кавалергард скромен! Это уже хорошо...
     
     
      6. ВООРУЖЕННЫЙ НЕЙТРАЛИТЕТ
     
      До приезда Иосифа II русский Кабинет подготовил важное политическое решение, которое отразилось и на будущих поколениях, имея ценное значение и в наши тревожные дни. В международном праве возникло новое понятие - вооруженный нейтралитет, объединявший нейтральные страны для отпора любой агрессии... "Екатерина, - писал Фридрих Энгельс, - впервые сформулировала от своего имени и от имени своих союзников принцип вооруженного нейтралитета (1780 г.) - требование ограничения прав, на которые претендовала Англия для своих военных судов в открытом морс. Это требование стало с тех пор постоянной целью русской политики..." И нигде не проявилось столь выпукло и страстно все то, что французы образно называли "театральным гением Екатерины". Отлично играя роль "матушки" внутри государства, она и на международной арене умела возвышать свой голос до подлинно трагического пафоса! Да, великая актриса, великая...
      - Весь мир сошел с ума, и в этом мире я главная сумасшедшая. Война со Штатами не скоро кончится, Франция с Испанией не уступят Англии, а мачты кораблей Георга торчат из моих печенок, - сказала она Потемкину.
      Разговор начался в пустынной "бриллиантовой" зале, где хранились ее самодержавные регалии, укрытые в стеклянных витринах, как в хорошем магазине. Женщина прошлась по паркету скользящим шагом, за ее длинным шлейфом, тихо посапывая, бежали собачки.
      - Как ты думаешь, - спросила она и, собрав веер, трижды ударила им по своей ладони, - после моего тешенского триумфа в Германии вправе ли я терпеть злодейства английские?..
      Коммерческий флот России выплывал на дальние коммуникации, он торговал у черта на куличках зерном и мехами, слюдой и досками, пенькой и патокой, ревенем и маслом. Но каперы англичан стерегли купцов у Нордкапа, на выходах из Каттегата, они брали суда на абордаж, уводили в свои порты, а потом, пожирая украинский хлеб с башкирским медом, доказывали русскому послу, что хлеб с медом тоже стратегические товары, могущие усилить сопротивление их противников.
      - Где наши эскадры? - спросил Потемкин.
      - Крейсируют в море Северном, у островов Канарских и на широте Лиссабона. Я указала им огнем пушечным поддерживать коммерцию от уничтожения. Но ядрами можно наказывать, а ради укрепления авторитета нужна... бумага!
      Она ознакомила его с декларацией ко всем нейтральным державам, чтобы в столицах мира сведали: не ради разбоя она шлет в море крейсера, а дабы торговлю обезопасить. И по пунктам излагала, как судоходству быть под защитой оружия:
      - На корабле нейтральном и груз нейтрален!
      - Гарриса хватит удар, - отвечал ей Потемкин.
      - А политика - не больница: кто слаб, того из дипломатии пятками вперед вытаскивают. Но добрых отношений с Гаррисом не порывай. Давай поводим короля Георга за нос. Ты вроде бы из ненависти к Панину готов все для англичан исполнить, а за меня не тревожься... Репутация у меня скандальная, лишний ералаш в Европе для меня - как лишняя мушка для украшения лица! Но помни: с англичанами дела вести нелегко. Ты с ними о политике, а у них в голове коммерции, заводишь речь о торговле - они думают о политике...
      Гаррис при свидании с Потемкиным настаивал на срочности союза России с Англией. Потемкин был в словах осторожен:
      - Увы, возникло нежданное препятствие...
      - В лице графа Панина? - спросил Гаррис.
      - Нет, он болен. Но заболел и новый фаворит Ланской.
      - Такой молодой и здоровый кавалер?
      - Выходит, уже переутомился...
      Гаррис записал слова Потемкина: "Мое влияние, - сказал он, - совершенно прекратилось, особенно потому что я взял на себя смелость советовать ей (Екатерине) отделаться скорее от нового любимца, который, если умрет в ся же дворце, нанесет чувствительный удар ея женской репутации".
      - Государыне противна сама мысль о "наступательном" союзе. Но она просила меня заверить вас в искренней дружбе.
      - Если ваша императрица, - парировал Гаррис, - предпримет попытку умиротворить Бурбонов в делах колоний, как умиротворила Австрию в делах Германии, она обретет новую бессмертную славу. Не забывайте, что в случае нашего поражения Франция станет закупать пеньковые веревки и смолу для кораблей у американцев, а Россия тогда потерпит немалые убытки.
      - Это правда, - согласился Потемкин, вздыхая...
      Он отвез Гарриса на Черную речку, где Екатерина ужинала на даче Строгановых. Она подняла бокал:
      - Милорд, рада, что адмирал Родней разбил испанский флот, избавив Гибралтар от осады... Передайте своему королю, что я всегда согласна помогать его величеству.
      Очень мило, но Гаррис нуждался в другом:
      - В чем выразится помощь вашего величества?
      - О! - сказала Екатерина, осушая бокал. - Я устрою благотворительный бал в своем дворце, а деньги, полученные с танцующих, раздам петербургским нищим, чтобы они молились во славу непобедимого английского флота...
      Потемкин помалкивал, Строганов наивно улыбался. "Уж не издеваются ли тут надо мною?" - мелькнула мысль у Гарриса. Между тем появление "Декларации о вооруженном нейтралитете" стало для Европы такой же сенсацией, как если бы из Темзы выловили русалку или в парке Сан-Суси поймали кенгуру. "Декларация" вызвала в английском парламенте целую бурю-гнева, криков, ненависти, воплей, оскорблений. Но "Декларацию" уже охотно подписывали другие страны, приветствуя ее появление, и в Европе стали гадать: кто же ее придумал? Растущий авторитет России не давал покоя политикам, а потому авторство "Декларации" сначала приписывали не Екатерине, а Фридриху Великому... Екатерина внесла в историю ясность: "Это неправда; идея о вооруженном нейтралитете возникла в моей глупой голове, а не у кого другого. Безбородко может засвидетельствовать, что эта мысль была высказана мною, императрицей, совершенно случайно. Граф Панин не хотел и слышать о вооруженном нейтралитете... стоило большого труда (нам) убедить его".
      Гаррис извещал Лондон, что Россия вооружает еще 15 мощных линейных кораблей. Балтийский флот снова готов выйти на коммуникации - для охраны международной торговли. Наконец, по приказу Потемкина на жительство в Херсоне вывозят корабельных мастеров и лашманов - специалистов по технической древесине... Возникает новый флот - Черноморский.
      ...Россию в ее беге по волнам было уже не остановить!
      Осьмнадцатый век - эпоха благородных рыцарей и классических злодеев, время блестящих бонвиванов и мудрейших философов, доблестных воителей и гениальных самоучек. Но и в этом веке нельзя оценивать людей однозначно: рыцарство уживалось рядом с подлостью, мудрец казался наивным чудаком, шарлатан легко сходил за гения, борцы против тирании не гнушались подносить тарелки коронованным сатрапам, а сами кровавые деспоты осыпали золотом тех авторов, которые воспевали благо народной свободы... Мятежная натура принца Шарля де Линя была плоть от плоти этого сумбурного века! А жизнь принца - как рыцарский роман, и не было битвы, в которой бы он не сражался, не было юбки, за которой бы не волочился, и не было такой книги в Европе, которую бы он не прочитал.
      Уже много лет де Линь состоял в переписке с королем Фридрихом II, который не прерывал обмена письмами даже тогда, когда де Линь сражался против Пруссии - на стороне Франции или Австрии. Проездом в Петербург он был принят в Сан-Суси как собрат Фридриха по перу - оба считали себя писателями. Разговор, естественно, коснулся и Потемкина, де Линь спросил, в какой из баталий лишился он своего глаза.
      - В бане... ему попалось очень едкое мыло.
      - Я знал, что баня для русских - вроде Пантеона, но еще не был извещен, что в банях теряют зрение.
      - У этих русских все не так, как у нас...
      Фридрих был явно удручен предстоящим свиданием в Могилеве Иосифа с Екатериной; "старый Фриц" желчно сказал:
      - Карл Двенадцатый вошел в Россию тоже через паршивый Могилев, но потом не знал, как оттуда унести свои кости... Вы, принц, будучи в Петербурге, побаивайтесь этих людоедов!

К титульной странице
Вперед
Назад