Де Линь застал короля в недобрый час. Фридрих давно чуял неладное в политическом "равновесии", он решил срочно заменить посла Сольмса свежим дипломатом, которого звали Евстафием Герц фон Шлицем, попросту - Герц. Он спросил его:
      - Вы слышали, что императрица собирается на прогулку в Белоруссию, а в Могилеве сооружают триумфальные арки?
      - Из голландских газет, ваше величество.
      - Из газет немного узнаете, Герц. В наши времена дипломат обязан догадываться о том, о чем в газетах не пишут.
      Король сказал, что кажется, назревает неприятный момент, когда Россия станет перестраивать весь политический фронт. Панин теряет остатки прежнего влияния, от "Северного аккорда" русский Кабинет способен перейти к союзу с Австрией:
      - В парике Екатерины скопилось немало вредной пыли, не пора ли выбить ее? Я посылаю в Петербург и своего наследника, чтобы он заручился поддержкой русского цесаревича...
      Был месяц март, когда Герц прибыл в Петербург и вручил Потемкину письмо от Фридриха II; в этом письме король осыпал светлейшего самой низкопробной лестью, умоляя поддержать прусские интересы, отвергая происки венские ("обещал сделать для него возможным то, что другим людям кажется невозможным").
      - Посул велик! - сказала Екатерина, сообразив, что Фридрих соблазняет Потемкина короною герцогов Курляндских.
      - Курляндии место в истории уготовано, - отвечал Потемкин. - Ей пристало быть губернией российской...
      "Декларация о вооруженном нейтралитете" вступили в действие, Англия лишалась призов от морского разбоя. Панин принял Гарриса, лежа в постели. "Он несколько раз повторил мне, что "Декларация" не его произведение; что она явилась для него неожиданно и при полном его незнании на свет ея назначения..."
      - Но и Англия хороша! - упрекнул он Гарриса. - Ваше владычество в морях сделалось уже невыносимо.
      Против "Декларации" в России выступил только один адмирал Грейг.
      - Матушка, - честно заявил он императрице в беседе с глазу на глаз, - в прошлой войне пират Ламбро Каччиони поступал в море тако же, како и английские крейсеры поступают ныне с кораблями чужими. Однако ты Каччиони одобряла и в чины вывела. В этом наблюдаю я противоречие в твоих действиях.
      - Адмирал, ты не путай грека с королем Англии...
      Герц пожелал личной встречи с Потемкиным:
      - Вы еще не ответили на письмо моего короля?
      - Некогда, - огрызнулся Потемкин.
      - Надеюсь, вы догадались, что щедроты моего короля не имеют границ. Я знаю, что дела в Митаве не могут нравиться двору вашему. Сейчас в Петербурге умирает герцогиня Евдокия Курляндская, урожденная княжна Юсупова, бежавшая от побоев и пьянства мужа. Король желает угодить вашей светлости: он доверил мне передать, что любая принцесса из славного дома Гоген цоллернов согласна стать вашей женою, и тогда...
      Шла борьба за то, что будет сказано в Могилеве!
      - Надо продумать, что нам говорить в Могилеве.
      Екатерина болела ангиной, но в постель не ложилась. Потемкин тоже страдал от ангины, валяясь в постели более по привычке. Он вернулся к недавней "Декларации".
      - Эта бумага заставит нас отступить от панинского "Северного аккорда", ибо без Англии он рассыплстся сам по себе. Но, изгоняя прочь систему Панина, - продолжал Потемкин, - мы должны будем избавить себя и от автора этой системы.
      Екатерина сделала ему насмешливый книксен:
      - Наконец-то и ты понял, что в "Декларации" есть подоплека, которой сам Панин не раскусил... Вооруженный нейтралитет на морях оставит Англию в постыдном одиночестве, а внутри моего двора и Кабинета в изоляции окажется Панин.
      Потемкин снова завел речь о том, что после Тешена и "Декларации" панинская ориентация на северные (протестантские) государства изжила себя, а России еще предстоит тяжелейшая борьба с Турцией за обладание Причерноморьем.
      - От Пруссии, - доказывал он императрице, - можно совсем отступиться, как отступается муж от негодной жены, уже не раз ему изменившей. Нс пристало нам, стране великой и пространственной, цепляться за штаны злобного карлика. Надо так вести себя. что если в Петербурге кто и чихнет, так чтобы в Версале и Лондоне все в жестокой простуде полегли.
      Он предлагал союзничать впредь с Австрией, которая в борьбе с Турцией свои интересы имеет. Екатерина заметила: перемена в политике окажется очень резкой, как если бы женщина, еще вчера молодая, завтра предстала негодной старухой.
      - Вена, - напомнила императрица, - коварство свое, под стать Пруссии, не раз к нашему ущербу обнаруживала...
      Всю ответственность за создание никчемного "Северного аккорда" Екатерина теперь свалила на одного Панина:
      - Он, злодей, виноват! Я была молода, неопытна, когда Панин меня чуть не за волосы втащил в "Аккорд" свой. Теперь я согласна: во вражде с Турцией выгоднее иметь опору в цссарцах...
      Потемкин упрятал в своем архиве записку Екатерины:
      "Каковы бы цесариы ни бьиш и какова ни есть от них тягость, но оная будет несравненно менее всегда, нежели Ируеекая, которая совокупление сопряжена со всем с тем, что в свете может только быть придумано пакостного и несносного. Дорогой друг, я говорю это по опыту: я, к несчастью, весьма близко видела это ярмо (прусское), и вы были свидетель, что я была вне себя от радости, лишь только увидела маленькую надежду на исход из этого положения..."
      Утром императрица велела готовить для Могилева парадное платье, украшенное 4200 крупными жемчужинами. Через полицию указала позвать к ней лучшего ямщика Федора Игнатова, служившего на тракте Москва-Петербург. Пришел он - мужик здоровущий. Кафтан на нем сукна алого. Опоясан кушаком белым. На груди бляха величиной с тарелку. На бляхе - герб России с орлами. Через плечо великана тянулся гарусовый шнурок к рожку, чтобы в пути сигналы подавать. Екатерина по-русски с поклоном (благо поклон спину не ломит) поднесла мужику чарку со старкой и спросила любезно:
      - А закусить желаешь ли?
      - Не. И так хорошо.
      - У тебя в тройке масть-то какая?
      - Вороные. А челки белые.
      - Колокольчики твои далеко ль слыхать?
      - Всю Русь прозвонил уже. Валдайская музыка.
      - У меня к тебе личная просьба, - сказала Екатерина. - Ко мне кесарь венский гостить едет. Берешься ли, Федор, прокатить его от рубежей до Могилева за полутора суток?
      - Могу и раньше! Но душа в нем жива не будет.
      - А почему так?
      - Ухабы наши. Сама знаешь, матушка.
      - Вези! Только в канаву кесаря не выверни.
      - Да уж и не таких орлов возили! Сначала-то икота их разбирала. А потом ничего... отлежались.
     
     
      7. ПЕРЕМЕНА ФРОНТА
     
      Что видел путник, в Могилевский град въезжающий? "Тако мне, шествующему, показались места возвышенны и здания града великого. Невозделанные врата, называемые Быховскими, предстали, при конце почтовой аллеи, моему взору пытливому; уже вместили оне в стены свои проезжавшую мою колесницу, произвели с тем великий стук и открыли улицу..." Обратимся к начальству! Почти всех оголтелых молодцов, которые в 1762 году добывали престол для Екатерины, она пристроила на хорошие места и воровать им не мешала. Петр Богданович Пассек, генерал-аншеф и кавалер, держал в Могилеве бразды правления. Первую свою жену он прогнал, а вторую - Марью Сергеевну Салтыкову - в карты у ее мужа выиграл. О добре говорить не надобно: само в руки текло. Для любителей цен сообщаю, что бутылка шампанского в Могилеве стоила 1 руб. 60 коп. Очевидец пишет: "Употребление пробочника запрещалось; щеголяли искусством отбивать горло бутылки о край стола... буде же бутылка треснула ниже горла, выбрасывали за окно прохожим".
      К этому граду и поспешил "граф Фалькенштейн"!
      ...Мария-Терезия неохотно отпускала сына на свидание с Екатериной, боясь, что пострадает его нравственность. Но Иосиф жил иными страстями. Неудача с войной за Баварию навсегда отвратила его от Пруссии, Тешенский мир связал ему руки в Германии, зато альянсы с Россией открывали Австрии прямую дорогу на Балканы. За этим он и приехал - чтобы дорогу к Белграду расчистить. Одетый в скромный зеленый мундир, "граф Фалькенштейн" был узнан горожанами лишь в тот момент, когда уверенно ступил на крыльцо дома губернатора.
      - Он! Это уж точно он, братцы! - закричала толпа с таким же азартом, с каким кричат при поимке вора: "Держи яво, не уйдет!" Конечно, всегда забавно глянуть на человека, обладавшего 26 миллионами населения, который ждет приезда женщины, владеющей 17 миллионами. Если эти миллионы сложить вместе, то... сколько у нас получится? Без анекдотов и тут не обошлось: могил евский столяр Штемлер был точной копией императора, за что жители и напоили его в стельку...
      На другой день в Могилев въехала Екатерина - при эскорте кирасирского эскадрона. Триумфальная арка была украшена надписями, золотом светилась историческая дата: MDICCL XXX (1780 год). Летописцы заметили, что публики на улицах было очень мало... Пассек встретил Екатерину словами:
      - О, мать! Воззри на виноград, тобою насажденный...
      Екатерина его облобызала. Чиновники губернские уже спорили - что больше: карета царицы или кабинет губернатора? Из экипажей выбрались Безбородко, посол Кобенцль, показалось и новейшее светило - фаворит Саша Ланской со множеством бедных родственников (теперь уже ставших богатыми).
      - Это что... Могилев? - спросил молодой человек.
      - Приехали, Сашенька, - отвечала ему царица.
      - Уррра-а! - закричали чиновники по приказу Пассека.
      С невероятным шумом из других карет высаживались актеры итальянской труппы и капелла придворных певчих. В этом невообразимом гвалте Екатерина успела сказать Потемкину:
      - Ежели Иосиф пожелает остаться Иосифом Прекрасным, то я исполню ролю соблазнительной жены Потифара...
      С крыльца спустился молодой офицер с узким и чистым лицом. Он был строен, улыбчив, даже красив. Кобенцль сказал:
      - Ваше величество, перед вами "граф Фалькенштейн".
      Екатерина протянула императору руку для поцелуя:
      - Если вы - "граф Фалькенштейн", так я довольно-таки известна в этом мире под именем "казанской помещицы"...
      Обладатели 43 миллионов людей поднялись в дом Пассека, где для них был устроен кабинет с угощением. Иосиф II, зная, что сердце этой женщины всегда отворено для самой безудержной лести, сразу же заговорил напористо и бурно:
      - Мадам, если раньше был век Людовика Четырнадцатого, то наше время можно именовать веком Екатерины... да, да, не возражайте, прошу вас! Екатеринианство - эпоха не только российской, но даже всемирной истории. Я всегда был вашим пылким поклонником. И я признаю, что отныне любое государство не может соблюдать политики, прежде не согласовав ее с планами вашего Кабинета. Русские флот и армия непобедимы. Ваши финансы упрочены. Эрмитаж соперничает с Дрезденской галереей курфюрстов саксонских. Наконец, все поэты, мыслители, артисты и музыканты Европы считают за высокую честь посетить Северную Пальмиру, где их гениям воздается самая справедливая оценка...
      Выходя из дома, Екатерина шепнула Потемкину:
      - Все! Иосиф уже в моем рукаве...
      Это по-немецки. А по-русски значило: я его за пояс заткнула. И она с озорством подмигнула.
      Погода в Могилеве выдалась ненастной, текли дожди.
      Иосиф в театре часто склонялся к уху Екатерины, которая много смеялась, отчего Ланской начал проявлять ревность.
      - Уймись, - сказала ему женщина. - Не за тем же я сюда ехала, чтобы тебе в Могилеве рога ставить...
      Потемкин встречался с раскольниками, гонимыми властью, уговаривал ехать на житье в Новую Россию, где гонений не будет.
      - Всех приму, только скопцов не желаю: мне нужны семьи с детишками. А земли дам. Сколько ни попросите. Молитесь там хоть на голове стоя, лишь бы я труд ваш видел...
      Орден иезуитов, не так давно уничтоженный Ватиканом, сохранил в Могилеве свою конгрегацию. Иезуиты, зная о веротерпимости Потемкина, отблагодарили его и Екатерину торжественной мессой в костеле, которую они и поставили с декоративной пышностью. Екатерина в восторге рассказывала Иосифу:
      - Здесь все ликует, я поражена великолепием... все другие Ордена-свиньи перед ними! Иезуиты, глядя на меня, только что не вальсируют. Они наговорили мне массу нежностей на всех языках, какие я понимаю...
      - Ну и плуты же они! - иначе сказала она Потемкину.
      Светлейшего подкупало в иезуитах знание многих языков, превосходное умение владеть диалектикой спора и то, как безмятежно допускали они отпущение земных грехов. Но Потемкин помнил о будущих городах и после долгих богословских диспутов выудил из архивов конгрегации давний секрет выделки "фальшивого мрамора", что немало значило для его строительных замыслов. Безбородко тоже трудился без отдыха, ведя переписку, уточняя мнения монархов; он выводил из них политические квинтэссенции, которые позже оформятся в акты исторического значения. Необъятные льняные поля Новгородчины и Псковщины вызвали к жизни проекты прядильных фабрик, для чего Потемкин - за свой счет! - сразу же стал выписывать в Россию мастеров-итальянцев из Тосканского княжества. Екатерина после долгих бесед с Иосифом сообщила Потемкину:
      - "Фалькен штейн" говорит обдуманными фразами. Голова у него, кажется, основательная. Кто пожелает опередить его в знаниях, тому придется очень рано вставать и поздно ложиться. Он предложил мне отслужить панихиду по Вольтеру, но я сочла, что душе Вольтера без наших молитв будет спокойнее...
      Надев маску скромника, Иосиф этой маски уже не снимал. Он отказался от богатой квартиры, спал со свитою на соломе, от караула возле дверей тоже отказался. Ему нравилось грызть солдатские сухари. Перед отъездом в Шклов он долго гулял с Потемкиным в городском саду, оба держали шляпы в руках. За ними ковылял граф Кобенцль с сестрою - графиней Румбек, которая в Могилеве обогатила свой лексикон еще одним заборным словом. Иосиф признался, что больше всего станет ценить союз именно с Россией, а Потемкин тихо и вежливо склонял императора к мысли, что союз возможен при обоюдном внимании к делам турецким. Иосиф, резко остановившись, спросил его:
      - Вы хотите раздела Турции, подобно разделу Польши?
      - Я не хочу делить ни Польшу, ни паче того Турцию. Но хочу вернуть России то, на что она имеет право от предков.
      - Простите, а ваш... "Греческий проект?"
      - Эллины будут свободны, - отвечал Потемкин.
      Но чтобы отвадить Иосифа от вожделений к устью Дуная, он заметил, что болгары тоже обретут свободу, а на землях валашских возможно образование государств Дакии (в его голове уже возникал смутный прообраз будущей Румынии!).
      Монархи со свитами вскоре отбыли в Шклов, подаренный Зоричу, и тот, купаясь в деньгах, устроил для них баснословный пир, ради которого заказал в Саксонии драгоценный сервиз. Зорич оформил спальню Екатерины - точную копию той, что была у нее в Зимнем дворце, а Ланской опять взревновал.
      - Да успокойся ты, глупый, - утешала его Екатерина. - Не амуры же здесь порхают, а дела великие делаются...
      Через Оршу кареты двинулись далее, к Смоленску, где Екатерина простилась с Иосифом, выразившим желание повидать Москву, а Потемкин сказал императрице, что хочет навестить убогую родину - сельцо Чижово, где впервые увидел свет. Екатерина окликнула Румянцева-Задунайского:
      - Фельдмаршал! Ты от компании нашей не отбивайся...
      Поехали. Дорога-то - лесом, лесом, поляны в ромашках, в траве гудят мохнатые пчелы и бархатные шмели. Вдруг, откуда ни возьмись, из чащобы выскочил молодцеватый наездник и помчался вровень с каретой царицы, тревожа коня шенкелями, а на въезде в Сутоки оставил седло и обнял Потемкина.
      Это был хорунжий Григорий Андреевич Глинка.
      - Сколько ж лет тебе? - спросила его Екатерина.
      - Урожден в правление царевны Софьи, а служить солдатом начинал при Петре Великом... Поживи и ты с мое, матушка!
      - Нет, милый. Царям таких сроков не отводится...
      В зелени протекала тихая Чижовка. Потемкин вспомнил:
      - Раков ловил тут... голавли попадались! Во такие...
      Показалась родная обитель: плетни да крыши из соломы; крестьяне были на полях, гостей встретил старенький дьячок Семен Карцев.
      - Гриц! - вопросил он. - Ты ли это?
      Потемкин выбрался из кареты, прижал к себе ветхого старца и разрыдался. А дьячок сказал императрице:
      - Я ведь его, маленького, аз-буки-веди учил, дважды два - четыре втемяшивал... Дело давнее, но таких дураков, как твой светлейший, еще поискать было надобно! И с чего это, матушка, возвеличила ты его? Уж я, бывало, сек его, сек, сек...
      - Говори, что тебе надобно? - спросил его Потемкин.
      - Гроб надобен, Гриц, а могила всегда сыщется.
      Потемкин подал руку Екатерине, она сказала:
      - До чего же долго люди живут в краях смоленских...
      Они спустились по траве к берегу, там притихла низенькая, темная банька. Потемкин толкнул ветхую, скрипучую дверь:
      - Вот на этом полоке и урожден был.
      Екатерина зачерпнула из Чижовки воды, напилась.
      - Идите к нам! - позвала свиту, показывая на баньку. - Не об этих ли хоромах сказывали, что настроил себе светлейший в ущерб верфям херсонским?.. Вот они, глядите!
      Румянцев, кажется, был приятно разочарован, что не обнаружил в Чижове ни дворцов с пропилеями, ни римских терм с горячими источниками. Из-под руки, закрывая глаза от солнца, глядели на диковинных гостей старые бабки, шустро бегали меж карет пострелята чижовские, да ползали в пыли среди кур детки малые. Потемкин велел разворачивать лошадей.
      - Нас ждут иные дела, - сказал он Рубану...
      Булгаков уже был в Екатеринославе.
      Екатерина вернулась в Петербург, куда из Москвы вскоре прибыл и "граф Фалькенштейн". Желая укрепить связи с Россией, Габсбург сообщил великой княгине Марии Федоровне, что его брат будет просить руки у ее сестры. Иосиф остановился у Кобенцля, но обедать ходил пешком в отель "Лондон". Он никого не принимал у себя, от приглашений в частные дома отказывался, отчего русские вельможи сложили о нем невыгодное мнение. В Кадетском корпусе ему представили графа Бобринского, намекнув на его происхождение, но Иосиф не удостоил юношу даже словом, зато по доброй воле визитировал фрейлину Саньку Энгельгардт и был с нею крайне любезен. Присутствуя при выходах Екатерины во дворце, император занимал место в толпе ее челяди, кланяясь Екатерине заодно с камергерами и камер-юнкерами. Этого никто не понимал! Зато все понимала сама Екатерина - Иосиф из ее рук получал право вести прежнюю завоевательную политику, только в ином, южном, направлении, потому и вел себя вроде верного сателлита перед могучим сувереном...
      Когда он отъехал, Екатерина перевела дух:
      - Уф! До чего же не терплю я особ венценосных: и скушны они, и заносчивы. Зато теперь, когда этот кот убрался, давайте, мыши и мышата, спляшем как следует...
      Ланской вел себя тихонечко, никому не мешая. Не грабил, не свинствовал, не гордился. Кажется, ему принадлежит честь изобретения на Руси первого коктейля: фаворит употреблял токайское в смеси с крепчайшею аракой и ананасовым соком. Но для постоянного возбуждения организма этого вскоре оказалось мало...
     
     
      8. КО ВСЕМУ ПРИВЫКНЕМ
     
      Суворова в Казани не было - отъехал в Астрахань...
      Прошка Курносов пошел на верфи, стал готовить корабли к спуску, чтобы сплавить затем вниз по матушке по Волге дивизию казанскую. Из газет было не понять, что затевается, но Марко Войнович, начальник Прошки, торопил парня, который и сам не желал в Казани задерживаться, влекло обратно - в Азов, к семье, к черным глазам Камертаб...
      Ах, Казань, Казань! Не хотел мастер ворошить старое, но Данило Петрович Мамаев сам отыскал Курносова, смиренно просил хлеба-соли откушать. После войны простили вины ему, старик жил на покое казанском - лейтенантом флота в отставке.
      - Спасибо, - отвечал Прохор. - Я кота вашего не забыл. "Умри, Базиль!" - и, помню, сразу он с лавки падал.
      - Умер котишка мой, когда я каторгу азовскую отбывал. Не дождался хозяина, умер бедненький.
      Вспомнилась (может, и некстати) случайная встреча с его дочерью, муж пьяный в состоянии непотребном. Спросил:
      - А зять-то ваш служит или гуляет себе?
      - Повытчиком в канцеляриях здешних. Знать бы мне тогда, что вы в чины выйдете, я бы Анюточку за вас выдал...
      Марко Войнович был из далматинцев; на войне с турками проявил храбрость, свойственную всем южным славянам, но человек был неверный, каверзный. Он сообщил, что корабли, в Казани строенные, должны составить эскадру Каспийскую:
      - Бакинского и Гилянского ханов будем строго наказывать, чтобы торговле с персами не препятствовали...
      Прошка отплыл в Астрахань, доставив туда первый батальон солдат для Суворова. Адъютант полководца Аким Хастатов (из армян) привез парня на дачу Началово, что в двенадцати верстах от города. На огороде и в саду ковырялись солдаты - без кос и буклей, коротко стриженные. Хастатов провел Курносова в столовую, гудящую от множества комаров, для которых и день не помеха: крови жаждали! Под овальным портретом "Суворочки" сидел сам Суворов, поодаль от мужа обедала его жена, и Прошка сообразил: "Видать, не в ладах живут". Между супругами, разделяя их, вкушал пищу протопоп, навязанный стараниями Потемкина - к покаянию и умиротворению обоюдному.
      - Сядь там! - указал Суворов мастеру и велел подать ему водки и каши. Затем сообщил, что Прошка из Азовского адмиралтейства переписан в Херсонское. - Вам, сударь, срочно ведено к Днепру ехать. Таково от светлейшего ордером указано. Ныне плоскодонок уже не делать. Херсону фрегаты и линейные корабли строить. Светлейший уже в Кременчуге, не мешкайте...
      Прошке повезло. Если бы не этот ордер Потемкина, пришлось бы плыть к берегам Гиляни, а там Ага-Мухамед-хан разбил русские корабли, вырезал матросов, а самого Марко Войновича императрица потом из плена ханского выкупала - за деньги! Голубые поля льна застилали дальние горизонты.
      - А без льна - как? От пеленок до савана во льны обертываемся. Да и флоту без парусов не плавать...
      Через Брянск и Путивль светлейший ехал в Кременчуг, счастливый, что оторвался от двора и теперь можно пожирать чеснок сколько хочешь! Украина зашумела могучими дубравами, и оба они, Потемкин и Рубан, догадывались, что скоро здесь даже палок не останется - для флота растущего много потребно дерева!
      - Запиши, Вася, - велел Потемкин, качаясь в карете на диванах. - Чтобы, ради лесов бережения, брали примеры с молдаван да валахов: они из плетней да глины мазанки строят.
      Рубан подсказал, что плитняк на Ингульце дешев.
      - Из него известь хорошую выжигают.
      - Ты пиши, все пригодится. - Потемкин задремывал, снова пробуждался. - Солдат на работах пользовать, неделю в месяц отдых давая. За день земельных работ - пятачок, за день каменных - гривну. От этого, я чаю, прибавок в мясе им станется. Колодников же иногда следует водкой угощать, чтобы вконец не озверели. А водку кушая, о спасении души задумаются...
      Средь глубокой ночи светлейший проснулся:
      - Вася! О чулках запиши... нужны чулки дамские! - И, прильнув щекой к бархату дивана, заснул еще крепче.
      Пока Екатеринослав строился, главным городом почитался Кременчуг, которым управлял хороший человек Иван Максимович Синельников, старый приятель светлейшего (и дальний родственник поэта Державина). Он сразу повез князя смотреть пороги Ненасытецкие: возле них уже основались новые селения - Войсковое, Николаевка, Васильевка; в аккуратно окопанных треугольниках цвели персидские розы. Над обрывом - беседка, где путников ждала закуска. Под ними грохотала стремнина, ворочая камни. Это место называлось в народе "Пеклом". Светлейший ел вишни, плевал косточки в водяную погибель...
      - А чулки должны быть тончайшие, - вдруг сказал он.
      Синельников не понял его, а Рубан записал. В округе Кременчуга волновались обширные сенокосы, цветущие табаки, пшеница с гречихой. С удочками здесь не баловались. В устье реки Псел рыбу вычерпывали из воды корзинами, из Омельника брали раков возами, в озерах рыба погибала от непомерной тесноты... Синельников докладывал светлейшему, что близ Херсона казаки стали ловить турок очаковских:
      - Шпионят! Стамбул уже известился, что нами заложены пять фрегатов и линейный корабль "Слава Екатерины".
      - Шила в мешке не утаишь. А пороги взрывай порохом, - указал Потемкин. - Ненасытен от сплавных бревен одни щепки оставит. Повели, Максимыч, инженерам своим фарватеры чистить, а судоходству быть... Запиши, Васенька, пока не забылось: Смирна, Ливорно, Марсель, Неаполь, Александрия в Египте.
      - А это еще зачем?
      - Херсону торговать с этими городами. Едем...
      В дороге чуть было не разминулись с Булгаковым, который занимался разграничением земель. Яков Иванович сказал, что его здесь приняли за важную персону, прошеньями засыпали.
      - О чем просят-то? - спросил Потемкин.
      - Простые люди земли хотят. А баре беглых ищут.
      - Землей всех оделю. А беглых не верну...
      Он достиг зенита могущества, и зависть уже не касалась его, ибо нет фонаря, который бы смел завидовать солнцу. Зато ненависть крепостников к Потемкину усиливалась: "Он, зверь ненасытный, наших беглых в степях по хуторам попрятал, цацкается с ними, воли дал людям. Или новой пугачевщины захотел?.." Крепостные бежали теперь не в скиты керженские, не в камыши за Иргизом прятались, а шли, кто таясь, кто открыто, в Новую Россию... Жирная и громадная, земля лежала еще впусте, ожидая зерна и влаги. Воды не хватало, казаки стреляли залпом в пересохшие колодцы, после чего вода в них снова являлась (это секрет старый, еще от персов)... Потемкин велел кучеру:
      - А теперь гони - прямо на Херсон!
      Был ли Херсон? Что-то не видно еще Херсона... Ливорнский пудель Черныш первым спрыгнул на берег, обнюхивая незнакомую землю. Аксинья вела детей за руки, оглядываясь:
      - Азов хоть городом был, а тут что?..
      Контр-адмирал Клокачсв размещал всех прибывших на военном форштадте, солдаты отрывали землянки, возводили хибары из глины с камышом, а всю древесину забирала корабельная верфь, работавшая и галдевшая с утра до ночи...
      Аксинья Федоровна не могла опомниться:
      - Гляди, и ноздри тут рваны, а на лбу знаки.
      - То колодники, - объяснял Прошка. - Тоже люди.
      Херсон пробуждался по солнышку: хочешь не хочешь - вставай и берись за дело. Одно спасало: что ни день, то пятачок, а на три копейки сыт будешь, еще на вино останется. Иван Абрамович Ганнибал был в строительстве главнейшим, всем своим неславянским видом внушая к себе пристойное уважение. Если кто не боялся арапа, то боялся палки его. Клокачев ведал работами на верфях. С удовольствием обозрел он стать жены Курносова: женщина за эти годы раздобрела, истомилась в разлуках, в ней было много привлекательного для мужского глаза.
      - Где взял такую, Прохор Акимыч? - спросил адмирал.
      - Янычарская. Пять рублей стоила.
      - Крестил-то во Христе кто?
      - Ушаков Федор. От него и отчество у нее.
      - Так я его знаю. Через Босфор не привелось ему пронырнуть. Ныне он на Неве придворными яхтами командует...
      Клокачев умел ладить со всеми. А тут кого только не было: сербы, греки, черногорцы, мадьяры, цыгане откуда-то наехали, запорожцы шинков понаставили, раскольники об истинной вере возвещали. В этом Вавилоне работали, дрались топорами и целовались по пьянке, все проклинали и все делали!
      В разгар летних трудов в Херсон приехал Потемкин, здесь его ожидала эстафета от государыни: в Москве на семьдесят шестом году жизни скончалась от камней в желчи кавалерственная статсдама Дарья Васильевна Потемкина, урожденная Кондырева, в первом браке Скуратова. Тело ее, набальзамированное, до приезда сына будет храниться в домовой церкви.
      Потемкин не стал плакать. Сказал Синельникову:
      - Будешь курьера слать, так отпиши, чтобы без меня хоронили. - Среди херсонских чинов он заметил и Курносова. - Из чинов капитанских жалую тебя в чин маеорский. Если ты не жаден, так зови в гости. Ганнибал давно выпить хочет. Да и я за помин души маменьки от чарки не откажусь...
      Он спросил: какой лес идет в набор кораблей?
      - Сосну возят из Брянска, дуб - из Польши.
      Спросил Ганнибала: есть ли товары из Турции?
      - Берем с опаскою: как бы чумы не подцепить...
      Клокачев спрашивал Курносова: отчего светлейший, столь грозный, к нему столь добрый? Прохор пояснил:
      - У нас с ним свои дела... Однажды был случай, когда не то он меня, не то я его от верной смерти спасал.
      - А-а! То-то, я вижу, он тебя чином выделил...
      Хорошо, что Прохор вывез с семьей из Азова и старого турка Махмуда: он с детьми возился, иногда и сек их за лишнее проворство, Аксинье по хозяйству помогал, а что бы в мире ни случилось, у него всегда был готов утешительный ответ:
      - Кы смет... такова воля Аллаха!
      Постоянно общаясь со стариком, дети Курносовых балакали меж собою и с матерью по-турецки, а Прохор тому не перечил: пусть болтают себе, знать чужой язык - не помеха. Услышав о том, что вечером нагрянут гости, и очень важные, бедная Камертаб заметалась, не зная что делать, а Махмуд произнес магическое "кысмет" и первым делом сводил Петра с Павлом на реку, где с песком речным и с мылом вымыл мальчишкам головы. Затем накупил у мадьяров виноградной водки, принес от соседей-болгар два ведра вишневки и сливянки. К вечеру стол в доме майора, хотя из досок сколочен, осветился чистой холстиной, оброс мясом, рыбой и зеленью.
      Аксинья-Камертаб не забыла украсить шею ниткою жемчугов индийских.
      Вечером от огородов и цветников хорошо пахло укропом и резедою. Черный пудель отряхнул со своих глаз волосы, лаем оповестил хозяев о приезде гостей. Потемкин, выбравшись из кареты, тростью отстранил от себя пса.
      - Не наш! Откуда взял такого? - спросил он.
      - Да из Ливорно, он добрый.
      Потемкин оглядел и старого турка Махмуда:
      - Тоже не наш. Откуда янычар этот?
      - Живет. Он еще Миниха помнит. Тоже добрый.
      - Ну пусть живет. Пусть все живут...
      Аксинья, зардевшись, кланялась гостям от порога:
      - Шеф келдын, софа келдын... милости просим!
      Адъютанты остались возле карет, шлепая на себе комаров, тучами летевших с Днепра, а в землянку набилось столько разных господ, что стало не повернуться. Потемкин, высоченный и грузный телом, с трудом протиснулся в угол - под божницу, откуда, долго и печально, обозревал красоту Аксиньи.
      - Хороша, - сказал он, выпивая первую чарку.
      Ганнибал подавал всем пример, как надо пить - больше и быстрее. Махмуд водрузил ведра с вином на стол. Потемкин кружкой черпал наливки, пробовал их и нахваливал. Синельников кричал ему через стол, что если задумали делить Россию по-новому, так Астраханская губерния - монстр чудовищный, и Потемкин велел Рубану записать, чтобы от нее отрезали кусок, образуя новую губернию - Саратовскую.
      Аксинья стыдливо пряталась за занавеской.
      - Что ты здесь? - стыдил ее Прохор. - Нехорошо.
      - Да боюсь я всех. Столько наехало, одноглазый уже кафтан скинул, арап-то черный, страшный, ругается...
      - Иди к гостям, не будь букой, - тянул ее Прохор...
      Черныш бродил под столом, куда бросали обглоданные кости. Правоверный Махмуд оказался за столом, подле Ганнибала, тоже запускал кружку в ведро. Очень скоро только адмирал Клокачев да сам хозяин остались трезвыми, а всех других развезло от водок и наливок. Потемкин, тыча пальцем вверх, говорил Прошке, что пришлет ему громадную люстру своего стекольного завода. Курносов не возражал. Наконец Клокачев позвал с улицы адъютантов, и они с молодецкой ухваткой, ко всему привычные, растащили пьяных начальников по коляскам. Вася Рубан заботливо подсадил в карету светлейшего, который не хотел уезжать, еще фантазируя:
      - Вася, запиши... чтобы люстру! На двести свечей...
      - Ладно, ладно. Завтра писать будем...
      В опустевшей землянке царил погром, все лавки были перевернуты, оплывали в поставцах свечные огарки, Махмуд в потемках, что-то бормоча по-турецки, долго царапал кружкой дно опустевших ведер. Прохор потянул с ног ботфорты.
      - Ну ладно. Спать. Завтра день новый.
      Жена спросила его о люстре: не обманет ли?
      - Только люстры нам и не хватало! Спи давай...
      В августе Потемкин хотел быть уже в Петербурге, чтобы поспеть к празднику в Преображенском полку. Отъезжал он из Херсона веселым, но в дороге его навестила хандра, светлейший грыз ногти, озирая поля, думал...
      - Пропадем! - вдруг сказал он и затем объяснил Рубану, что боится неурожаев. - Потому и пропадем, ежели без хлебных магазинов останемся. Нужны большие запасы, а в магазинах зерно гниет в кучах, мука затхлится. На юге страны потребно заводить макаронные фабрики. Чем в амбарах хлебу париться или на водку его переводить, так лучше пусть хлебушко в макаронах сохраняется.
      - А кто их есть станет? - сомневался Рубан.
      - Не хочешь - не ешь! Я сам брезглив, и мне на макароны глядеть противно: трубка длинная, а внутри дырища. Но голод не тетка: сварят и сожрут за милую душу. Вот увидишь, пройдет срок - и станут на Руси говорить: "Что за жизнь, если макарон нету?" Ко всему человек привыкает, привыкнем и мы к макаронам... Чего так лошади наши тащутся?
      Прямо с дороги он распорядился отправить агентов в Италию, чтобы вывезти оттуда мастеров "макаронного искусства". Петербург встретил Потемкина ливнем. Екатерина сразу уединилась с ним для беседы.
      - Слушай! Если мы отказываемся от "Северного аккорда" и если Австрия уже в "моем рукаве", так не пришло ли время подумать и об учтивости к Версалю? Ты думал, скажи?
      - Думал. Однако прежде следует выждать, когда Версаль пришлет посла высшего ранга, а маркиз де Верак - не фигура и первую речь свою читал по бумажке, - ответил Потемкин.
      Екатерина сказала, что Гаррис гоняется за ней, как душа, оторвавшаяся от тела, без которого ей некуда деваться.
      - Он, подозреваю, и на тебя сейчас станет наваливаться. Ты, ангел мой, продолжай с ним притворствовать, в дружбу его вовлекая, чтобы планы английские выведать...
      Осенью близ столицы восстали крестьяне в деревнях помещиков Альбрехта, Герздорфа и Бекмана. Сочетание трех подряд немецких фамилий, со времен Петра I осевших в Ингерманландии, было неприятно для Екатерины, немки происхождением, и она ругала... немцев: "Небось без палок и на двор по нужде не выбегают!" Она боялась новой "пугачевщины" и хотя умела скрывать страх свой, но уже не гуляла по ппркам с собачками, а внутри загородных дворцов расставила караулы. В городе было тревожно. Пожар (уж не поджог ли?) опустошил купеческие лабазы с товарами, ни с того ни с сего сгорели несколько кораблей. На складах флота обнаружили расхищение леса, дознались, что воры мастерили из него мебель и экипажи. Петербург был переполнен "тавлинцами", грабившими прохожих, залезавшими в квартиры через окна. Они выкрали серебро из дома генерал-полицмейстера Волкова, у фельдмаршала Голицына ободрали с окон 54 аршина занавесок, забрались в особняк посла Кобенцля, срезав все сукно с его биллиардов. Наконец близ Немецкого театра нашли задушенную женщину...
      Потемкин настаивал на полицейской облаве.
      - Облава? А что скажут в Европе? - отвечала царица.
      Потемкин сказал, что он плевать хотел на Европу:
      - Коли у них там что и случается, так они же в Европе не говорят: "А что подумают о нас в России?.."
      - Говорят, милый мой... уже говорят!
     
     
      9. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ
     
      Иногда, одевшись попроще, Потемкин посещал загородные гульбища, глазел с народом на кукол в раешниках, бывал в "Красном кабачке" и "Желтеньком" в Екатерингофе, в отеле "Лондон" на Миллионной любил обедать в комнатных рощах, где над головой зрели лимоны, пели канарейки, а в стеклянных бассейнах плавали, тихо шевеля лапами, заморские черепахи... Как-то, поедая говяжий язык под соусом, он заметил близ себя незнакомца в австрийском мундире, богато расшитом. Потемкина удивило то, что шею иностранца обвивал тончайший красный шнурок.
      - Разве это новая мода, сударь? - спросил он.
      - Память о друге, которому отрубили голову.
      - Простите, а на какой скотобойне?
      - На королевской - в Бастилии...
      Он представился: маршал австрийской службы принц Шарль дс Линь, ранее состоявший на службе королей Франции, прямой потомок знаменитого страшилы Европы - "grand diable".
      - Вы откуда приехали в Россию?
      - Из Лиона, где летал на воздушных шарах.
      - Скажите, страшен ли наш мир с высоты облаков?
      - Нет. Приятно видеть людей вроде букашек...
      В ушах де Линя сверкали громадные серьги. Потемкин знал, что принц дружил с энциклопедистами, был своим человеком при всех дворах Европы и в литературных салонах Парижа, де Линь считал себя литератором.
      - Говорят, вы много и хорошо пишете?
      - Только письма! Но они обессмертят мое имя в веках последующих. С юных лет я обрел золотое правило: "Nulla dies sine linea" (ни дня без строчки)... Признайтесь, князь, какова древность вашего славного рода?
      - Никак не далее Адама с Евою, - отвечал Потемкин.
      Принц, напротив, гордился своим аристократизмом:
      - Я появился на свет в бельгийском замке Бсль-Эль, мать рожала меня в присутствии юристов, зашнурованная фижмами, сидя в креслах, время от времени поднося к своим глазам томик Мольера... Когда меня женили (и неудачно), я бежал на войну. Увидев меня в лагере кутящим с маркитантками, отец сказал: "Мало мне горя иметь вас своим выродком, так вы еще достались мне в подчинение. Ну-ка, возьмите солдата и атакуйте вон эти шанцы... Клянусь, я не стану рыдать больше минуты, если вас проткнут насквозь в первой же свалке!"
      На груди де Линя были крест Марии-Терезии и орден Золотого Руна. Потемкин спросил его:
      - Что вы любите еще помимо шпаги и славы?
      - Книги с эльзевировским шрифтом. - Де Линь сказал, что гений никогда не достигает таких совершенств в творениях, каких способны достичь деспоты в злодеяниях. Затем он легко начал цитировать Вольтера: - "Тысячи сражений не принесли человечеству пользы, между тем как творения великих людей всегда будут служить источником чистейших наслаждений..."
      - Любой шлюз канала, - подхватил Потемкин цитату, - картина Пуссена, театральная трагедия или провозглашенная истина в тысячу раз ценнее всех военных кампаний". Так?
      - Да, князь. У вас отличная память.
      - Между тем я не старался запоминать.
      - Вы можете прочесть начало "Энеиды?"
      - С первой строки читать уже скучно, - ответил Потемкин и начал чтение с последней строчки. - Благодарю, что вы напомнили мне о Вергилии. Кстати, можете обернуться. Сюда вошел человек, которого я считал мертвым. Но он решил остаться в живых, чтобы завершить "Энеиду" в переводе на русский...
      Это был Василий Петрович Петров - воскрешенный.
      - Сквозь знаки на лице угрюмы, - сказал Петров, - бесплодные я вижу думы... Теперь я буду жить долго!
      Де Линь поднялся, Потемкин предложил ему свою протекцию при дворе. Де Линь ответил, что протекцию ему составляют четыре человека: Людовик XVI, Иосиф II, Фридрих II и Екатерина II. Он удалился, а Потемкин обнял Петрова:
      - Ну, рассказывай, какие новости на том свете?..
      Нет, не стал русский Кабинет продавать своих солдат.
      Зато внутри государства торговали людьми вполне свободно. Прейскурант менялся. В царствование Елизаветы Петровны помещик Рогожин (из города Темникова) продал шесть крепостных душ со скотиною и пожитками всего за 15 рублей... Дешевка! При Екатерине, в ее "золотом веке", цены повысились, теперь за одного здорового парня брали по 30 рублей, и больше. Девки-мастерицы стоили очень дорого. Зато меха становились дешевле: 30 рублей платили за тысячу зайцев, 3 рубля за сто рысей, 8 рублей за десять лисиц, столько же за сотню горностаевых шкурок, а простая мерлушка шла на базарах по 20 рублей за тысячу штук... Опять дешевка!
      Александр Сергеевич Строганов, по чину сенатора, получил пакет, в котором лежал указ о запрете азартных игр в карты. Возмущенный, он кинулся в Зимний дворец:
      - Като! Не понимаю, за что честных людей игрой попрекать, ежели сама понтируешь ежевечерне в преступное макао?
      - Саня, не кричи на меня. Все можно делать, но так, чтобы никто не знал. Кстати, не хочешь спонтировать?..
      Появление де Линя она восприняла как приезд личного атташе Иосифа. Екатерина часто ужинала с ним в Эрмитаже, в его присутствии напропалую кокетничала.
      - Скажите, принц, какою вы меня представляли?
      - Высокой. Глаза как звезды. А фижмы пышные.
      - Что вас больше всего удивило во мне?
      - Ваша неумеренная слава...
      Де Линь без стеснения спросил: как могло случиться, что теперь всюду поют ей славу льстивые валторны?
      - Я в этом не виновата, - ответила Екатерина. - Наверное, люди так устроены, что без идола не проживут. Сначала все похвалы себе я относила на счет своих женских качеств, и, не скрою, мне это было приятно. Потом стала возносить мудрость, и я опять думала: может, и в самом деле я не глупее других? Наконец, что ни сделаю, все ставят на пьедестал, как достойное величия, и тут я... махнула рукой. Не бить же мне льстецов по головам! Но лед бессмертия уже тронулся, и более не хватит сил, чтобы остановить его быстрое движение...
      Шарль де Линь, аристократ голубой крови, не желал льстить ей, вышедшей из рода захудалых ангальтинцев, и, когда Екатерина снова расхвасталась, что, будь она мужчиной, ее бы давно убили в чине поручика, де Линь нервно отбросил карты.
      - Но я-фельдмаршал, и я еще жив, - смело заявил он...
      Впрочем, время для более тесного общения с императрицей выпало не совсем удобное, и де Линь придержал себя на приличной дистанции от интриг русского двора. Дело в том, что подле Екатерины появился какой-то Мордвинов, потом возник капитан армии Пожарский, видом сущая горилла, выступавший пока что в амплуа карточного партнера. Вельможи, сбитые с толку, не всегда разумели, кому ниже кланяться-Ланскому? Мордвинову? Или... Пожарскому? Камер-лакеи не раз видели Сашу Ланского в слезах, Екатерина нежно его утешала... Именно в этот сумбурный период Потемкин в пух и прах рассорился с Екатериной, и кто тут виноват - не разберешься.
      Очевидно, скандал начался с Варвары Голицыной; никто ее за язык не тянул, сама растрезвонила по городу, что императрица ведет себя непристойно: ночью у нее Ланской, с утра Мордвинов, а в перерывах между ними - Пожарский:
      - Могла бы и поутихнуть в старости!
      Екатерина вызвала статс-даму к себе:
      - У меня ведь прутьев и на тебя хватит! Я всегда прощала распутство твое. Велю мужу высечь, чтобы умнее стала.
      Варвара Васильевна сдерзила императрице:
      - Хлеб-соль ешь, а правду режь, не так ли?
      - Есть и другая поговорка на Руси, - озлобилась царица. - Ешь пирог с грибами, а язык держа за зубами... Убирайся к чертовой матери, чтоб я тебя, паскудницу, больше не видела!
      Дабы замять скандал, Роджерсон прописал княгине Голицыной лечение царицынскими минеральными водами, которые били из-под земли в степной глуши (близ немецких колоний в Сарепте). Как раз из тех мест, из-под Саратова, только что приехал ее муж, желавший повидать жену. Генерал, узнав об опале, постигшей супругу, стал падать в обмороки, жалуясь, что его карьера загублена. Потемкин грубо пихал зятя ботфортом.
      - А ты рыбку ел? - кричал на него светлейший...
      Он пробовал заступиться за племянницу, чтобы ссылку ей отменили, но Екатерина встретила любимца с "фурией":
      - Светлейший! Люди мы свои, нам стесняться нечего... Не я ли просила поберечь Катеньку Энгельгардт для сына моего? Так ты разве не видел, что с нею?

К титульной странице
Вперед
Назад