Екатерина осталась невозмутима. Потемкин тоже.
      - Плевать, - сказал он. - Мы уже приехали.
      Иосиф нашел, что Бахчисарай похож на итальянскую Геную. Пестрые толпы татар, ослики в тесноте улочек. А перед кофейнями вертелись дервиши и, приведя себя в экстаз, падали в обморок. Впрочем, дервиши разбежались сразу, как только разнесся слух, будто русская столица переносится в Бахчисарай... Вечером Потемкин угощал приятелей чебуреками, татарской бузой и лилейными щербетами. Сам же выпил множество бутылок кислых щей, поел клюквы и сказал:
      - Все! В лимане Днепровском явилась турецкая эскадра.
      Дс Линь и Нассау-Зиген велели седлать лошадей:
      - Скачем! Нельзя упустить такое зрелище...
      Появление турецкой эскадры у берегов Тавриды - грозная демонстрация силы. Предупредительная! Но и стратегическая, ибо, крейсируя под стенами Очакова, турки заграждали русским кораблям подходы к Кинбурну. Екатерина сказала Иосифу:
      - Видите? Османы очень быстро забыли о Чесме...
      На ночь горы вокруг Бахчисарая были иллюминированы плошками. Дипломатов разместили в бывшем гареме хана, где хранились удивительные восковые цветы, сделанные еще бароном де Тоттом. Никто не догадывался, что этот прохвост обладает и талантом скульптора. Екатерина сказала, что видит в этом рок:
      - Не странно ли, что все, сделанное Тоттом, рано или поздно попадает мне в руки. Он отлил для Крым-Гирея двести пушек - они мои, украсил дворец для ханов-и дворец стал моим...
      Ханские покои реставрировал Осип де Рибас, налепивший всюду столько золота, что впору зажмуриться. По стенам красовались арабские надписи: "Что ни говори завистники, ни в Дамаске, ни в Исфагани не сыщем подобного..."
      - Все, мерзавец, испортил! - негодовал Потемкин. - Знай я, что он ничего не смыслит в Востоке - не поручал бы ремонт ему. Разве кто помелом мажет золото по стенкам? Помню, вот тут висела прекрасная люстра, где она? Вместо нес приляпана фитюлька, какие в трактирах бывают... Все разворовал!
      - А кто ремонт делал? - спросила Екатерина.
      - Арестанты, маляры да солдаты.
      - А где красок купили?
      - Да на базаре...
      Перед сном Потемкин навестил могилу Крым-Гирея; ему перевели эпитафию: "Ненавистная судьба зарыла здесь в землю алмаз нити Гирссв... Не прилепляйся к миру: он нсвечсн. Смерть есть чаша с вином, которую пьет все живущее". Потемкин, скорбный, думая о смерти, вернулся во дворец. Дипломаты пили вино, молодо дурачились. В покоях императрицы еще не гас свет...
      - Ты почему не спишь? - вошел к ней Потемкин.
      - Я пишу стихи, посвященные "Князю Потемкину".
      Стихи, написанные ею в Бахчисарае, уцелели:
      Лежала я вечор в беседке ханской,
      В средине басурман и веры мусульманской.
      О, Божьи чудеса! Из предков кто моих
      Спокойно почивал от орд и ханов сих?
      А мне мешает спать среди Кахчисарая
      Табачный дым и крик... Не здесь ли место рая
      Хвала тебе, мои друг! Занявши здешний край,
      Ты бдением своим все вящс укрепляй
      На следующий день возник ослепительный Севастополь.
      Яков Иванович выехал навстречу поезду, свидание состоялось близ Инкермана - в убогой татарской сакле. Посторонних никого не было, и Булгаков радовался этому.
      - Дабы избежать подозрений турецких, я приплыл с австрийским интсрнунцием. Известно ли вам, что начались народные волнения во Фландрии? Сие угрожает Иосифу потерей Бельгии... Но допрежь дел важных прошу выслушать просьбу личную.
      Булгаков сказал, что давно состоит в связи с француженкой, имея от нее детей. Сейчас он оставил их на корабле. Ему желательно обвенчаться, прижитых сыновей узаконить в браке. Екатерина сразу же согласилась сохранить сыновьям дворянство и фамилию отца.
      - Пусть семья твоя останется здесь. Но сейчас нам не до свадеб и гулянок. Давай садись, Яков Иваныч, и сообща со светлейшим обговорим, как тебе вести себя в Константинополе, и надо поспешать... Эскадра султана уже рядом!
     
     
      3. СЕВАСТОПОЛЬ - ПОЛТАВА
     
      Жарища началась с утра - нестерпимая! И все гости были счастливы выбраться из карст; в громадном шатре Потемкина их ожидала благословенная прохлада, внутри таял зеленоватый сумрак, оркестр играл приглушенно, не мешая вести беседы, а лакеи двигались бесшумно, разнося бокалы с напитками...
      - Итак, что же увидим дальше? - спросил Иосиф.
      - Дальше? - воскликнул Потемкин. - Смотрите...
      Разом ударили пушки, стена шатра оказалась кулисою, которая и распахнулась настежь. Внутрь ворвался ярчайший свет солнца, возникла синева моря, панорама бухт Севастополя, а внизу, под ними, двигались линейные корабли, фрегаты, суда бомбардирскис и прочие. Ветер напружил их паруса, в белом дыму залпов они разрушали макеты крепостей, разбрасывая сооружения точными попаданиями ядер, воспламеняя обломки брандскугелями.
      - Что за чудо? - оторопел Сегюр.
      Потемкин, звеня шпорами, распахнул кулисы пошире.
      - Рекомендую: ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО - ФЛОТ ЧЕРНОМОРСКИЙ!
      Среди дипломатов возникла немая сцена. Де Линь, конечно, запечатлел ее на своих скрижалях: "Граф Сегюр в недоумении, Фицгерберт философски равнодушен, граф Кобенцль пытается уловить взгляд своего императора, а все придворные застыли с открытыми ртами". Принц Нассау-Зигсн - с завистью-произнес:
      - Какая честь служить флоту Черноморскому!
      Все восемь бухт Севастополя лежали перед ними, планировка юрода была идеальна. Офицерские дома. Казармы, Магазины. Кузницы. Склады. Караульни. Сараи. Такелажни. Гауптвахты.
      "Слава Екатерины", первый линейный корабль флота, вдруг воздел над собой кейзер-флаг Потемкина, салютуя лично императрице. - Не сон ли это? - сказала она. - Хочу пощупать. И юные фрейлины, подпрыгивая, защебетали: - Мы тоже хотим... поехать скорее - щупать, щупать!
      Ради этого дня Екатерине сшили адмиральскую форму. Ей понравился белый мундир, но штаны с трудом натянула.
      - Боже, куда делась стройная принцесса Фике? Гости увидят один мой зад и уже не разглядят моего флота...
      Портные срочно соорудили "адмиральскую юбку" (неслыханный случай в истории флотов всего мира). Юбка была из белого сукна. понизу обшитая зеленым бордюром, что вполне гармонировало с зеленым жилетом и отворотами мундира.
      - Так лучше, - сказала императрица, оснащая свои руки испанской тростью и деревянной табакеркой...
      Свита проследовала за нею к пристани. На воде раскачивались катера, покрытые шелковыми тентами, гребцы были подобраны на славу - крепыши, загорелые, белозубые. Их рассадили по веслам таким манером: блондинов по левому борту, а брюнетов по правому. Матросы были при галстуках, их голову прикрывали от солнца черные шляпы с плюмажами из петушиных перьев.
      - Здорово, ребята! - сказала Екатерина. - Сами видите, куда я забралась, чтобы только на вас поглядеть.
      Черт дернул одного парня сразу же ей ответить:
      - От евдакой-то дамы чего не станется!
      Потемкин сунул к носу оратора кулак с перстнями:
      - Цицерон тамбовский... А евдакое нюхал ли?
      Зрелище двух эскадр черноморских было великолепно.
      - Флот большой, но зачем он нужен здесь России?
      На это ворчание Фицгсрбсрта Потемкин ответил:
      - А затем, чтобы никто об этом больше не спрашивал...
      Гребцы, откинувшись телами назад, загребли пенную воду. Поднявшись на палубу "Славы Екатерины", Иосиф II и дипломаты с удивлением обозревали Севастополь с его строениями.
      - Все это очень хорошо, - сказал Иосиф, - но мне бы хотелось видеть и то, что осталось тут от турок.
      - Остались кусты кизиловые, - ответил Потемкин.
      Гости разбрелись по отсекам, осматривая внутренность кораблей, их батарейные палубы. Среди офицеров, представлявшихся Екатерине, Потемкин выделил бригадира Федора Ушакова:
      - Полюбуйся: лучший офицер моего флота!
      Екатерина потом спросила: а Войнович? а Мордвинов?
      Потемкин промолчал, и это был его лучший ответ.
      Нассау-Зиген, понимавший толк в делах флота, с поклоном еще раз напомнил Екатерине, чтобы располагала его морскими познаниями и беззаветной храбростью:
      - Турецкая эскадра шляется под стенами Очакова, действуя на меня как вино. Дайте мне три ваших корабля, и я клянусь уничтожить турок сразу же - в Днепровском лимане.
      - Благодарю. Но мой посол в Турции хлопочет о мире...
      Вечером корабли осветились праздничной иллюминацией, усталых гостей спровадили катерами на берег-отдыхать. Екатерина указала Потемкинку устроить ужин в кают-компании флагмана:
      - И чтобы никаких иностранцев-одни русские...
      Близость турецкого флота всех бодрила воинственно.
      - Слава Богу, - начала речь Екатерина, - здесь люди свои, чужих нету. Коли сор явится, сами его и выметем... Будем откровенны: России предстоит еще новое испытание. Спасибо флоту Российскому! Одной рукой облокотились мы на море Балтийское, другой на море Черное, и отныне, коли что я скажу, Европа меня выслушает с почтением. - Екатерина вылила вино из бокала, попросила водки. - Я пью за вас, господа офицеры, за великий народ российский, способный выплескивать моря и передвигать горы. Все недостатки нашей нации меркнут при ярком свете доблести и мужества, как меркнут перед бриллиантами оконные стекла, как бы они ни сверкали... Виват все вы! Виват я, грешная! Виват - России!
      - Виват... виват... виват! - отозвались офицеры.
      Стоя за ее спиною, фаворит изображал ревность.
      - Дурак ты, - шепнула ему Екатерина и пошла вокруг стола, чокаясь со всеми и целуясь. Задержавшись подле Ушакова, она тихо сказала ему: - Хотя вы и командовали на Неве яхтами моими, но теперь я жалею, что мало вас знала...
      В этом году виноградники Судака обещали дать 18 тысяч бутылок первого вина. Флот существует, армия готова, магазины заполнены провиантом, но из России уже доходили черные слухи о предстоящем голоде. Потемкину не хотелось об этом думать. Утром он скорчился от боли. Роджерсон, осмотрев князя, обнаружил у него непомерное вздутие печени.
      - Хотите жить - будьте умеренны в желаниях.
      - Будь сам умерен! Учить-то вы все горазды...
      Дорога до Балаклавы казалась волшебным садом из роз, императрицу встречал эскадрон гречанок под командованием известной в Тавриде красавицы - Елены Сарандаки. Амазонки были в малиновых юбках, гусарские спенсеры у них из бархата зеленого, а тюрбаны - из розового шелка, осыпанного алмазными блестками. Глаза мужчин разгорались при виде такой экзотической красоты, а гречанки скакали над пропастью, паля в небо из ружей - огнем боевым, частым, гулким... Ламбро Каччиони при въезде в Балаклаву встречал гостей чарками с крепчайшей "мастикой".
      - Я вот о чем подумала, - сказала Екатерина, пробуя вино и рыбу, - тебе, Ламбро Ликургович, в случае войны опять бы хорошо в Архипелаге греческом показаться. Денег дам!
      - Мне бы только добраться живым до Триеста, где полно негоциантов из родной мне Ливадии, там я денег и сам достану...
      Посещение Кафы доставило совсем иное удовольствие: здесь Потемкин оставил руины, как они есть, ничего не поправляя; он рассудил верно, что России не мешает иметь свою "Помпею" для будущих раскопок. Затем он отвез гостей в Карасубазар, где Старов создал для него маленький замок, вокруг которого был разбит парк, в нем гуляли белые ангорские козы. Под сенью старого дуба шумел водопад, обложенный мрамором. Иосиф выглядел смущенным, он отводил от русских глаза:
      - К сожалению, я должен покинуть вас. Начались волнения в Бельгии, и надо бояться революции... Де Линь! - окликнул он вдруг. - Не вы ли и затеяли революцию во Фландрии?
      - У меня там родовой замок, но служу я Австрии.
      - Однако ваш младший сын строит в Брюсселе баррикады, с которых подлая чернь стреляет по моим войскам.
      Ответ де Линя показался всем очень странным:
      - У моего сына большие способности к инженерии...
      Иосиф уехал. Но появилась женщина красоты бесподобной. Это была Софья Константиновна Витт, урожденная Глявонэ (или Челиче?), и Потемкин, явно ослепленный, представил ее императрице. Екатерина спросила: ради чего она оказалась в Тавриде?
      - Завтра я отплываю в турецкую Бруссу, где надеюсь отыскать свою бедную мать. Настолько бедную, что она была вынуждена продать меня и мою сестру польскому нунцию Боскампу. Теперь я даже благодарна матери, продавшей меня...
      Потемкин волочился за красавицей, где-то очень долго пропадал, почему Екатерина и встретила его с ревностью:
      - Неужели и ты, друг мой, не устоял перед этой низкой тварью, на лице которой выжжено клеймо продажности?
      - Мы беседовали о... крепости Хотина, она уверила меня, что случись война, и Хотин сразу отворит нам ворота.
      - Каким же образом?
      - Сестра мадам Витт, тоже проданная матерью, была куплена пашою Хотина, и она стала "одалыкой" в его серале.
      "Одалыка" - звезда гарема (отсюда же и "одалиски"). Но Екатерина до седых волос ревновала Потемкина:
      - Вольно ж ей врать, а тебе вольно врунью слушать...
      На обратном пути в Россию императрица заночевала в слободе Анновке, тоже принадлежавшей Безбородко.
      - Слушай, Андреич, какой уже раз я ночую в твоих поместьях. Всюду, куда ни заедем, везде у тебя имения. Я ведь помню, каким босяком достался ты мне, из косточек суповых ты мозги, словно пес бездомный, высасывал. А теперь? Диву даюсь, и когда ты успел таким магнатом содслаться?
      - Все вашими щедротами, - отвечал "щирый хохол"...
      В свите царицы появился скромный Голснищев-Кутузов, которого Екатерина встретила очень приветливо:
      - Берегите голову, Михаила Ларионыч, - сказала она ему. - Видит Бог, ваша голова еще пригодится матушке-России...
      7 июня в Полтаве съехались Потемкин и Суворов, Екатерина со свитой и послами. Здесь перед ними было документально разыграно славное Полтавское сражение, о котором Сегюр известил Париж: "Оно явилось в живой, одушевленной картине, близкой к действительности". Все было исполнено в подлинной исторической точности - и огонь инфантерии, и наскок кавалерии, в громыхании канонады не были слышны только вопли умирающих, ибо войска сражались с притворной жестокостью. Но впечатление от битвы было настолько сильным, что в самые патетические моменты сражения зрители невольно вскрикивали от ужаса. Екатерина поднесла Суворову табакерку со своим портретом и с бриллиантами:
      - А три рубля за квартиру, так и быть, я заплачу.
      Суворов пал перед ней на колени:
      - Спасительница! Не будь тебя, кто бы мне три рубля дал?..
      Над землей еще клубились тучи порохового дыма, когда она, низко кланяясь, вручила Потемкину пальмовую ветвь:
      - Это тебе, друг мой... за Тавриду! И отныне велю во веки веков звать тебя князем ПОТЕМКИНЫМ-ТАВРИЧЕСКИМ...
      Екатерина тронулась на север, последний раз посетив проездом Москву: больше она ее никогда не увидит.
      Неурожайный год снова подкосил страну.
      - Европу мы здорово удивили, - сказала она. - Теперь пришло время нам самим удивляться...
      Королевская дача "Гага" в окрестностях Стокгольма: рыжие камни, поросшие белым мхом, шум ручьев, стройные сосны, по ним скачут белки. Молчаливый камердинер провел офицера до дверей секретного кабинета, в котором его ожидал король.
      - Рад видеть вас, Эренстрсм, живым и цветущим. Не стану придираться к вам за то, что вы оказались в обществе изменника Магнуса Спренгпортена. Я жду подробного рассказа о виденном...
      Рассказ Эренстрсма был насыщен точными подробностями о путешествии от Петербурга до Тавриды, в нем было много и таких деталей, которые ускользнули от внимания Сегюра, де Линя и прочих иностранцев. В кабинет вошел узколицый и мрачный брат короля, герцог Зюдерманландский, масон очень "высоких градусов", командовавший шведским флотом. Он спросил:
      - Сколько кораблей в Севастополе вы видели?
      - Тридцать. Из них многие - линейные.
      - Проклятье! - сказал король. - Когда они успели все это построить? Наверное, опять лес не высушили?
      Герцог Зюдерманландский сказал, что червя еще нет:
      - Червь заведется позже, а пока могут плавать...
      От Эренстрема потребовали письменно изложить свой рассказ. Ознакомясь с ним, Густав III сказал:
      - Отличный документ, срывающий фальшивый покров миролюбия с моей sestr'ы. Европа в брожении, и вряд ли Швеция избегнет военной участи. Осторожность требует от нас принять некоторые меры. У меня в стране снова неурожай, я выезжаю в Сканию, чтобы молиться заодно с голодающими. Вы найдете меня в Мальме, где и получите задание, приличествующее вашим способностям...
      Они встретились в Мальме, опять была соблюдена обстановка секретности. Густав завел речь о Спренгпортенс:
      - К сожалению, таких офицеров, как он, немало в моей армии и на моем флоте. Вы сейчас нелегально проберетесь в провинции Эстляндии и Лифляндии, потерянные нами со времен Карла Двенадцатого, и там выявите антирусскую оппозицию среди тамошнего рыцарства...
      Во время беседы дверь скрипнула, в щель просунулась голова очень красивого молодца, и король даже огорчился:
      - Это барон Армфельд, он слишком умен, чтобы не догадаться, о чем мы тут сговариваемся... Ладно! Мы с бароном давние друзья. Я буду продолжать: мой флот в отличном состоянии, армия имеет полный комплект, арсеналы и магазины перенасыщены оружием. Никогда еще Швеция не бывала так прекрасно вооружена... Когда слухи о войне с Россией станут достоверны, старайтесь из Ревеля достичь Гельсингфорса: вы найдете меня на фрегате "Амфион"... Политическая обстановка, - продолжал Густав энергично, - сложилась в пользу Швеции, которую поддержит Англия, Пруссия, и, конечно же, Турция. Теперь я спокоен. - сказал король, - Полтавы не повторится!
      Через несколько дней Безбородко уже докладывал Екатерине об этой беседе. Она просила назвать источник.
      - Барон Мориц Армфельд.
      - Источник хорош. Можно верить...
      Безбородко на цыпочках удалился. Екатерина вздохнула и продолжала письмо: "Столица моей империи, на мой взгляд, еще не найдена, и, вероятно, не мне сыскать ее... Нужно на 60000 войска больше, чем имеем, чтобы обеспечить Санкт-Петербург от стремительного нападения!" Нападения - с севера.
     
     
      4. ЭДИ-КУЛЬ
     
      Юсуф-Коджа спрашивал английского посла Гсксли:
      - Правду ли говорят люди, будто твой король изобрел машину. в которую запихивают живого быка, а потом вынимают из машины готовую колбасу из мяса и отличные гребенки из костей?
      - При мне такой машины в Англии еще не было, - отвечал Гексли. - Но, возможно, ее изобрели за время моего отсутствия.
      - Ты узнай, посол, не слыхать ли в Европе о такой машине, чтобы в нес затолкать человека в штанах, а с другого бы конца он выскочил без штанов-уже высеченный и рыдающий...
      Карьера Юсуфа характерна для империи Османов. Сначала он подавал воду и раскуривал трубки для капудан-пашсй, затем на кораблях торговал лепешками для матросов. Разбогатев, пролез в казначеи флота, сделавшись пашою под кличкой "Коджа" (что означает "длиннобородый"). А теперь он - великий визирь, в его руках судьбы войны и мира... Конечно, беспардонный туризм русской кралицы до Тавриды стоит того, чтобы подпалить бочку с порохом. К тому призывали султана его советники - Гексли и пруссак Диц:
      - Стоит вам поднять над Сералем "кохан-туй", и Швеция моментально высадит десанты на невской набережной Петербурга.
      "Кохан-туй" - это хвост лошадиный. Французский посол Шуазель-Гуфье предупредил Булгакова: Юсуф-Коджа вытряс уже все души из банкиров, чтобы сдали свои капиталы в казну султана.
      - Это решение угрожает войной, и я сам свидетель тому, как султан жаловался прусскому послу Дицу, что привык посыпать плов солью, пахнущей малиной, а такая соль осталась в Крыму...
      15 июля 1787 года Булгаков проснулся в Буюк-Дюре от лая злющих турецких овчарок, охранявших посольскую дачу.
      - Москов сарайдан терджуман гылды!
      Булгаков, еще сонный, понял: приехал драгоман из русского посольства.
      Драгоман сказал: послу надо быть у Порога Счастья:
      - Реис-эфенди желает видеть тебя завтра же...
      Рейс сидел на подушках с бумагою в руке:
      - Теперь ты будешь слушать, что я скажу. Россия должна отказать себе в праве покровительства над ханом Грузии...
      - Ираклий не ваш хан, а царь Грузии, которая волеизъявлением всенародным состоит в протекторате российском.
      - Не ври! Ираклий вассал нашего падишаха. Слушай далее. Войска из ханства Грузинского вы должны вывести...
      - Мы вывели их давно, - сказал Булгаков.
      - Не прыгай, как блоха, через мои слова. Ты лучше слушай! Сорок соляных озер в Крыму вы отдайте султану. Турция отныне будет осматривать все русские корабли. Россия не имеет права ввозить в свои пределы с Востока масло оливковое, кофе из Яффы, пшено сарачинское (рис) и...
      - Этим ультиматумом, - опередил его Булгаков, - Высокая Порта разрывает все артикулы Кучук-Кайнарджийского мира.
      - Ответ дай не позже двадцатого августа.
      Булгаков нагнулся над рейсом, сидящим на подушке:
      - Ты же умный человек и понимаешь, что за такой срок я не успею отослать пакетбот до Севастополя, курьеры не успеют доехать до Петербурга и вернуться с ответом...
      Не дослушав посла, реис-эфенди свернул бумагу:
      - Я лишь исполнил волю моего повелителя.
      - Но я заметил в твоих словах волю советников, прусского и английского, которые как серьги висят на ушах визиря...
      Возвратясь в посольство, Булгаков сразу начал уничтожать дипломатическую переписку, спалил секретные шифры, деловые бумаги. Ему советовали закопать в саду драгоценные вещи.
      - Вещей я никогда не жалел, - отвечал посол...
      К великому визирю Юсуф-Кодже явился курьер султана с повелением: "ОБЪЯВЛЯЙ ВОЙНУ, БУДЬ ЧТО БУДЕТ". "Будь что будет" - это мусульманский "кысмет", но в переводе на русский язык. Юсуф отправил курьера к рейсу, чтобы звал Булгакова в Диван. Встреча в Диване состоялась 5 августа.
      - Мы, - заявил Юсуф, - не желаем знать никакой Тавриды, для нас она останется Крымом татарским. И мы решили: Россия должна вернуть нам Крым, а все прежние договоры уничтожаются, включая и Кучук-Кайнарджийский... Если ты не согласен с нами, мы поднимем даже стариков и мальчиков, начиная с семи лет, всех пошлем на войну - и вы погибнете в крови и во прахе.
      "Я, - писал Булгаков, - едва не спросил: да кто же останется столицу беречь?.. Дворы Порты наполнены были янычарами, один из них стоял надо мною и держал кинжалы, как бы боясь, чтоб я не заколол визиря. При провожании меня чины Порты плакали", и по их слезам Булгаков понял, что не все в Турции потеряли головы: есть еще турки, желающие мира с Россией... Янычары, обнажив ятаганы, провели русского посла в Эди-Куль. Он глянул на крыши дворца Сераля: там ветер развевал длинный и черный "кохан-туй".
      - Значит... вой и а, - сказал он себе.
      Когда двери тюрьмы замкнулись за ним, Булгаков не знал, сколько лет проведет здесь, и оставался спокоен. Но вскоре турки - через папского интсрнунция - переслали ему письмо от Екатерины Любимовны: она сообщила, что встретила человека, давно ее любящего, и лучше ей быть женою бедного акушера Шумлянского, нежели оставаться богатой содержанкой дипломата Булгакова... Вот тогда Яков Иванович не выдержал и заплакал. Поутихнув от горя, посол оглядел стены темницы и задумался. Он-то, как никто другой, был отлично извещен, что русский флот слишком быстро вырос, но еще не окреп и Россия к войне не готова. "Впрочем, как всегда..." Булгаков решил ожидать побед русского оружия - это единственное, что вернет ему свободу! Но все может закончиться и проще: ятаганом по затылку, веревкой на шее или чашкой кофе с бриллиантовой пылью.
      Он постучал в двери узилища своего, требуя:
      - Бумаги, чернил, перьев! Если я не получу их от вас, я буду жаловаться вашей прекрасной султанше Эсмэ...
      Самое добротное и прочное в Турции - флот, один из лучших в мире, и султаны денег на его развитие никогда не жалели. Плавучие громады несли на своих палубах тысячные оравы экипажей из отборных головорезов. Но, прекрасные моряки, турки были скверными навигаторами. Их штурманы не могли проложить курс даже из Босфора на Кафу - под углом к норд-осту; из Стамбула они робко плыли вдоль берега до Синопа, лежащего на одном меридиане с Кафою, и от Синопа держались точно меридиана к норду, попадая таким образом в Кафу (Феодосию)...
      Стоило Екатерине покинуть таврические края, и турецкая эскадра, шлявшаяся в Днепропетровском лимане, открыла военные действия. Как раз в это время в Глубокой Пристани, близ Херсона, отстаивались для оснащения такелажем новоспущенные фрегаты. Еще не имевшие парусов, они представляли легкую добычу, - и турки не однажды совались в устье Днепра, как щука в тихую заводь, где отлеживается жирный, но беззащитный налим. Узнав об этом, князь Потемкин-Таврический указал Мордвинову срочно выслать в лиман 12-пушечный "Битюг" под командой штурманского поручика Вани Кузнецова... Ему было ведено:
      - Покрутись там, будто глубину фарватера меришь.
      Турки встретили его огнем. Кузнецов отвечал залпами. Он сразу сбил рангоут на турецком фрегате и, ловко ретируясь на мелководье, принудил турок вернуться под защиту батарей Очакова. Потемкин за такое дело расцеловал штурмана:
      - Жалую тебя белым мундиром, и отныне ты уже не поручик, а быть тебе в чине лейтенанта флотского...
      Но объявления войны еще не было. Послали запрос коменданту Очакова - паша Гусейн отмолчался. Ночью тихо погребли к Кинбурну фелюги, наполненные запорожцами. Бежавшие в Туретчину казаки просились обратно на русскую службу. Потемкин их принял, прошлым не попрекая. Запорожцы сообщили "Грицку Нечесе", что у Гаджибея появились корабли Эски-Гасана:
      - А он у турок весьма в важных почитается...
      Чтобы поддержать дух в князе, Суворов из Глубокой Пристани писал ему: "Вы велики, ваша светлость. Ясно вижу, как обстоят дела. Будущее управляет настоящим..." Григорий Александрович вызвал из Севастополя сюрвайера Прохора Курносова:
      - Все галеры и плашкоуты, на которых государыня к нам приплыла, начинай переделывать для нужд воинских. Чтобы несли единороги, мортиры и гаубицы больших калибров. Если я тебе полную мочь дам, скажи, к сентябрю управишься ли?
      - Не спать, не есть нам, - отвечал Курносов.
      - Не спи, не ешь... Где лес бракованный?
      - На складах. Из него можно бомбардирские боты делать. А из "военного" леса - лодки канонирные.
      - Озолочу! В бригадиры выведу! Или... расстреляю, ежели не управишься. Без гребной флотилии - смерть нам: если турки в Днепр сунутся, то Херсон голыми руками возьмут...
      Суворову он вручил самый ответственный и опасный район боевых действий - оборону Кинбурнского полуострова.
      - Стоит на карту глянуть, и дураку ясно, что коса Кинбурна, словно язык длинный, в лиман высунулась, по этому-то языку, - говорил Потемкин, - турки прямо в рот к нам залезут, и там нашей милости они все зубы повыдирают...
      Из Очакова доходили слухи: гарнизон усиливается, турки получают хороший рацион, а дезертиров без проволочек вешают, в момент казни давая выстрел из пушки. Больных в Очакове очень мало (значит, и в медицине навели порядок). Запорожцы говорили, что Гусейн-паша, старик осторожный, тайком вывез из Очакова немало драгоценностей и закопал их на острове Береза ни:
      - Взять бы нам Березань да пограбить все в ямах...
      Потемкин навестил Кинбу рискую косу, через трубу долго разглядывал Очаков, утопающий в желтой пылище.
      - Турки скот гоняют на выпас, - пояснил Суворов.
      Через русского консула в Яссах известились, что Булгаков уже заточен в Эди-Куле. Все стало ясно: война...
      - Александр Василич, имею я намерение войско ГолснищеваКутузова придвинуть к устью Буга... Что скажешь?
      - Михаила Ларионыч хитер: его и дс Рибас не обманет!
      С этого времени имена Суворова и Голенищсва-Кутузова все чаще стали соприкасаться в военной истории государства. Их объединяли Днепр и Буг, впадавшие в один лиман одного моря...
      Современник писал: "Представлена в Эрмитаже сочиненная гр. Сегюром трагедия "Кориолан"... площадная молва возвещает нам войну с турками, и для того его светлость (Потемкина) не скоро сюда ожидают".
      К возвращению Екатерины гениальный Кваренги закончил создание царственных лоджий Рафаэля, чем и доставил императрице приятное удовольствие. Сильные дожди и туманы задержали двор в столице, а в августе перед Зимним дворцом разразился бунт рабочих-строителей, которых обирали подрядчики.
      Екатерина боялась подходить к окнам, чтобы в нее не запустили с площади булыжником. Бунтовали каменщики, занятые облицовкой Фонтанки в гранит. Рабочие требовали на площадь императрицу, а графу Ангальту, который русского языка еще не постиг, они раскровянили лицо. Безбородко сказал, что надо призвать Архарова, генерала от полиции, давно уже славного умением говорить с простонародьем шутками-прибаутками.
      - Хороши шуточки, - отвечала Екатерина, - от самого Курска ты со мной вместе наблюдал бедствия народного голода... Что мне Архаров с его юмором? Зови сюда Конную гвардию!
      17 мужиков конногвардейцы взяли с площади под белы рученьки и повели туда, куда всех водят в таких случаях. Но, чтобы не усугублять недовольства в народе, Екатерина, человек практичный, арестованных велела тут же отпустить не наказывая, а подрядчиков отдала под суд. Из Европы пришли четыре корабля с овсом, и петербуржцы расхватали овес моментально - это был нехороший признак: избалованные в еде петербуржцы овсу радовались!..
      Изестие о войне дошло до столицы только 29 августа, когда на Юге страны уже пролилась первая кровь. Екатерина выслушала, что Булгаков посажен в Эди-Куль, и после обедни, на выходе из церкви, стала плакать. То, что война случится она знала. Но не могла предположить, что война возникнет столь внезапно. Чувства ее были оскорблены еще и тем, что Турция вероломно начинала войну при общем рукоплескании Европы.
      - Как ненавидят нас... все! - сказала она с яростью. - И будь она проклята, эта Европа паршивая: мечутся, словно кошки угорелые... Ну хорошо! - произнесла Екатерина с угрозой. - Дадим вам всем звону...
      Безбородко вызвал Ссгюра: ополчась противу интриг Пруссии и Англии при дворе султана, он сказал, что укрепление южных рубежей России никак не было признаком близкого нападения.
      - Мы не мыслим о разрушении Османской империи, но Тавриду разбойникам не вернем! Государыня полагается на авторитет вашего короля, и, если он, ваш король, прибегнет к посредничеству, дабы немедля вернуть свободу Булгакову, переговоры наши с Портою - мирные! - вполне могут возобновиться...
      Екатерина вызвала к себе не Кобенцля, а дс Линя:
      - Не скрою, я ошарашена... но не войной, а тем, что война явилась слишком скоро. Революция охватывает Фландрию, Брабант и Голландию, в таких условиях сможет ли ваш император и мой друг Иосиф открыть военные действия одновременно с нами?
      - Он уже открыл их, послав большой корпус не против Турции, а против возмущенных Австрийских Нидерландов. Я буду прям, - сказал де Линь, - на помощь Вены вы не рассчитывайте.
      Для Екатерины это был удар, но она выстояла:
      - Как вы полагаете, что Иосиф сейчас предпримет?
      Свой ответ де Линь записал: "Он пришлет вам добрые пожелания, а так как пожелания по почте пересылаются удобнее, нежели двигаются армии, то письмо императора будет переполнено ими". Вскоре из Вены поступило распоряжение, чтобы де Линь оставался при русской армии Потемкина - атташе-наблюдателем.
      - Езжайте, принц Нассау-Зиген уже воюет...
      Екатерина созвала расширенный Совет:
      - Чаю, вы все знаете, что турки дерзнули посадить в Семибашенный замок (Эди-Куль) министра нашего. Для изъяснения коварного поведения Порты сообщена вам будет графом Безбородко историческая справка от Коллегии дел иностранных.
      Безбородко с большим разумом составил записку, в которой изложил перечень нарушений Кучук-Кайнарджийского мира со стороны турецкой, и заключил свое чтение словами:
      - Свет беспристрастный ясно видит, что со стороны российской предшествовали одни лишь искренность и миролюбие...
      Екатерина, очень печальная, сказала:
      - Сами видите, что достоинству нашего государства нанесено неслыханное оскорбление... Превосходство сил Турции сознается нами. Вмешательство Англии и Пруссии вызвало острое воспаление в голове Абдул-Гамида, но... Можем ли мы быть уверены в дружелюбии Франции? Любезность графа Сегюра политического климата еще не меняет. Со стороны шведской останемся в подозрении. И будем свято уповать исключительно на собственные силы, да не может так быть, чтобы русское воинство не осиялось новою славой!..
      Она откачнулась в кресле. Наступила тишина.
      - Ну, что вы молчите? - сказала императрица. - Дело за малым: давайте сообща составим манифест к народу...
      Обращение к народу выглядело так:
      "Отоманская Порта, утвердивши вечный мир с Россией, вероломно нарушила всю святость онаго... Мы полагаем нашу твердую надежду на правосудие и помощь Господню, на мужество полководцев наших. Графа Румянцева-Задунайского и Князя Потемкина-Таврического, и храбрость войск наших, что пойдут следами недавних побед, коих свет хранит память, а неприятель наш понесет свежие раны..."
      Так вот начиналась Вторая русско-турецкая война.
      Официальный Петербург беспокоило молчание Потемкина.
     
     
      5. ОН СТАЛ НЕСЧАСТЛИВ
     
      Человеку с душою дряблой лучше и не слышать в ночном морс звуков корабельного корпуса. Он будет просыпаться от скрипения перетруженных бимсов, от скользкого шуршания волн по обшивке, от надоедного писка голодных крыс, опять дерущихся в придонных отсеках...
      Марко Войнович командовал в Севастополе парусной эскадрой - главной боевой силой флота. Стоило ему с Мордвиновым сойтись за рюмкой, они упивались обоюдной враждой к Потемкину, который (вот чудак!) хотел бы видеть корабли в открытом море и чтобы они (вот глупец!) помогали армии. Суворов, кстати, тоже не глядел на флот как на забаву мирных дней, а требовал от моряков усилий, совместных с усилиями армии. Свидясь с Потемкиным, он доказывал, что капудан-паша Эски-Гасан человек отчаянный и будет стараться разбить черноморцев по частям:
      - Сначала в лимане всех распушит, потом Севастополь загрызет. Алжирец сей горяч и азартен, при Чесме со дна моря выплыл и саблю в зубах держал, как собака палку. Теперь Гасан завел льва, который чуть было не сожрал в Стамбуле графа ШуазеляГуфье, когда тот пожелал знакомиться с адмиралом...
      Но турецкий флот тоже был разделен: одна эскадра стояла под стенами Очакова, угрожая Херсону и Кинбурну, другая околачивалась возле берегов Болгарии, чтобы перехватить русские корабли, если они дерзнут устремиться к Босфору.
      - Мне уже тошно, - жаловался Суворов, - с косы Кинбурнской слышать песни матросов султанских, видеть, как басурмане по палубам шляются, а Мордвинов и ухом не ведет...
      Потемкин в крепких словах указал Войновичу вывести эскадру в море: "Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем нам nponcicmb" А иначе с адмиралом этим говорить нельзя: Войнович тысячу отговорок сыщет, только бы ему дома сидеть, печку топить дровами казенными да кота гладить. Отправив приказ в Севастополь, светлейший снова углубился в дела - политики и флирта, хозяйства и пиров. Каждую свою женщину Потемкин любил так, будто она была его первая и последняя: "Рисовал я тебе узоры, нашивал бриллианты, я весь тобою наполнен, жалею, что, вспотевши, вчера уехала... Явись снова, прелесть моя воздушная: белое платье покроет корпус, ты опояшь себя поясом лиловым, грудь чтобы открытая, а волосы без пудры, распущенные, сорочка у грудей схватится большим яхонтом. Буду целовать ручки и ножки, а ты забудешь сама себя - я для тебя, красавицы, всем миром стану..."
      ...Черноморский флот ожидала страшная трагедия!
      Ушаков спал в каюте "Святого Павла" и проснулся рывком, когда в трюмах что-то жалобно всхлипнуло и стало слышно, как потащило по грунту якорь... Эскадра Войновича отстаивалась возле Калиакрии; ветер быстро усиливался; темнело.
      - Будить команду и плотников, - велел Ушаков.
      Мимо "Святого Павла" пронесло ураганом "Марию-Магдалину", которой командовал наемный англичанин Вениамин Тиздель, на фрегате "Крым" с треском лопнули паруса, обрушило мачту. В грохоте волн четко стучали пушки - корабли взывали о помощи.
      - Эй, на руле! - кричал Ушаков. - Против ветра... куда угодно, но держи курс от Туретчины далее!
      Эскадру разбрасывало бурей по всем 32 румбам, и корабли, вздымая на обломках рангоута сигналы бедствия, пропадали в гневном кипении моря. Старший плотник доложил Ушакову, что обшивка треснула, в трюмах явилась вода.
      - Сам чую, - отвечал Ушаков и ударами ботфорта повыбрасывал за борт ошалевших от ужаса крыс, искавших спасения на палубе. - Всех людей на откачку! Коли насосы забьет, будем ведрами... Даже своими шапками черпать! Не подыхать же нам...
      ...Василий Степанович Попов разбудил Потемкина:
      - Ваша светлость, Войнович до вас, проснитесь!
      Потемкин посмотрел, как сладко досыпает красавица в его постели, и расцеловал ее в прелестные уста. Взял с вазы грушу и жадно надкусил. Прошел в кабинет, где стоял Войнович - стоял на коленях"
      - Не виноват... Нет, нет! - запричитал он жалко.
      - Ты почему здесь? А где эскадра?
      - Нс знаю. Нет се, как нет и флота Черноморского.
      - Где же он? - закричал Потемкин.
      Войнович держал бумагу с рапортом. Не вставая с колен, он взял бумагу в зубы и подполз с нею к ногам светлейшего. Потемкин вырвал бумагу из его рта, вчитался: "Оный шторм длился пятеро суток, после которого старались с запасными стеньгами и реями спасать суда..." Войнович говорил:
      - Это не флот - одни гробы! "Крым" безвестно пропал, а "Марию-Магдалину" затащило прямо в Босфор и выкинуло у Сераля султанского... Вениамин Тиздель сдал шпагу туркам!
      Потемкин вцепился пальцами в горло Войновича:
      - Задушу! Погубил... весь флот! Где флот?
      Лицо адмирала посинело, мертвея в удушье.
      - Не я, - хрипел он. - Не я... так Богу угодно.
      Потемкин разжал пальцы. Попов стоял наготове. Войнович, шатаясь, прошел к столу, выпил водки и осмелел.
      - Если б корабли были справно деланы... Туркам флот строят англичане с французами, а на Руси-мужичье окаянное... с топорами.
      - Молчи. Ушаков вернулся ли?
      - Я видел, как его "Павла" потащило от Калиакрин в морс открытое, а фок-мачта уже была сбита...
      - Нс повезло, - заметил Попов. - Это беда.
      - Не беда, а... конец войны, - ответил Потемкин.
      Когда Войнович удалился, светлейший не мог сам идти. Попов поддерживал его. Потемкин громко плакал:
      - За што мне, хосподи? Все... конец... умереть бы!
      Попов усадил его за стол, вставил в пальцы перо:
      - Пишите, ваша светлость. Государыне...
      Рыдая и разбрызгивая чернила по бумаге с золотым обрезом, Потемкин с трудом складывал раскоряки-слова: "Я стал несчастлив, - сообщал он Екатерине. - Флот Севастопольский разбит... корабли и фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки!"
      В паническом состоянии он просил отставки, писал о завершении жизни позором, главнокомандование желал сдать Румян цеву-Задунайскому.
      Попов оторвал его от стола, рыдающего, сразу постаревшего, ни к чему более не годного. Он довел его до спальни, где сладко досыпала златокудрая молодая красавица.
      - Брысь, курва! - спихнул ее на пол Потемкин.
      Его свалила боль в печени. Попов велел принести таз, светлейшего мучительно рвало. Потом он откинулся на подушку и замолчал, тупо глядя в расписанный узорами потолок. От вина и еды упорно отказывался.
      - А как же дела? - спрашивал его Попов.
      - Сам, - кратко отвечал светлейший...
      За окнами доцветала, в багрянце и ароматах, благодатная осень. В голове Потемкина родилась ненормальная мысль: гибель фрегата "Крым" он стал совмещать с гибелью Тавриды. И некстати было появление сюрвайера Прохора Курносова.
      - Я же тебя в люди вывел, а ты... - Он осыпал мастера бранью за плохое качество кораблей. - Гнилье... все разломало!
      - Нет, не гнилье, - отвечал Курносов. - Надо плавать уметь, тогда бы и не закинуло Тизделя под окошки дома султанского. Вот Ушаков! Его "Павел" от самой Болгарии аж до Сухуми протащило. А им сам черт не брат: по звездам определились, воду откачали, фальшивый рангоут поставили и пришли обратно в Севастополь... сейчас ремонтируются.
      Ушаков жив! Но легче Потемкину не стало.
      - Крым сдать, - вдруг решил он абсурдно.
      - Крым сдать - все сдать, - резко возразил Попов. - Тогда нам лучше совсем не жить, а сразу взять да повеситься...
      Все рушилось в судьбе фаворита удачи, лицо его размякло, как у старой потасканной бабы, в одиноком глазу затаилась боль и печаль. К его постели подсел Суворов:
      - Эски-Гасан опять рыщет в лимане...
      Екатерина слала письмо за письмом, требуя подробного отчета в действиях, настаивала на том, чтобы флагманский корабль не называть "Слава Екатерины", а то Войнович загонит его в нору Босфора, как Тиздсль загнал "Марию-Магдалину", и тогда Европа надорвется от хохота... Потемкин согласился: Славу Екатерины" впредь именовать "Преображением"!
      Мальтийские кавалеры, давно солидарные с Россией, прислали на Черное море своих бесстрашных рыцарей в черных плащах с белыми крестами, и они стали мичманами русского флота. Потемкин всегда ценил их большие знания мореходов, обретенные в многовековой борьбе с алжирскими пиратами. С греками забот тоже не было - балаклавские рыбаки стали военными моряками. Зато хлопотно было с запорожцами: одни оставались на службе султана (их называли "неверными"), другие вернулись в русское подданство (называясь "верными"). Суворов ожидал нападения турок сразу на Херсон, но лазутчики его, верные запорожцы, сохранили связи в гарнизоне Очакова, сообщили, что капудан-паша Гасан прежде готовит нападение на Кинбурн.
      Потемкин, еще не выбравшись из меланхолии, полностью доверился опыту Суворова; светлейший подарил генерал-аншефу богатый шлафрок со своего плеча, а пирог с трюфелями резал пополам, говоря адъютантам: "Отвезите в Кинбурн Суворову... не все мне!" В переписке с императрицей, именуя начальников по фамилиям, он выделял Суворова писанием его имени с отчеством (что стала делать и Екатерина, ему подражая). В сентябре доктор Самойлович принес в палатку Суворова длинное турецкое ружье и выпалил из него в землю - образовалась глубокая ямка.
      - Додумались! - сказал он. - Турки забивают в дуло сразу две пули, одна другую в полете толкает, а раны от сего бывают глубокие и очень опасны... Советую вам, аншеф, беречься!
      Далеко в море плыл громадный "Мелеки-Бахри" ("Владыка морей") - флагманский корабль капудан-пашн. На оконечности Кинбурнской косы возвели укрепление, вдоль косы Суворов расположил редуты и батареи. Мордвинов, как всегда, медлил, волынил, тянул. Наконец, разруганный Потемкиным, он выпустил в лиман перестроенные после днепровского плавания галеры. "Десна" была переделана из плавучего ресторана в бомбардирское судно, им командовал мальтийский шевалье Джулиано Ломбард - мичман.
      В лимане взорвался на своих погребах линейный корабль турок, море выбрасывало на косу обезображенные трупы.
      - Их сразу закапывать, - распорядился Самойлович...

К титульной странице
Вперед
Назад