На прощание они расцеловались. Потемкин буркнул:
      - Все стоящее повалю, все упавшее подниму.
      - С Богом!
      Отпустив Потемкина, императрица позвала к себе Безбородко с вопросом: прибыл ли курьер из Стокгольма?
      - Да, прибыл. Разумовский уже persona grata.
      - Меня интересует: нашел ли он себе любовницу?
      - Конечно! Наш посол уже вступил в связь с придворной графиней Вреде, урожденной баронессой Спаррс, которая не только близка ко двору Густава, но и дружит с... Армфельдом.
      - Какая умница! - похвалила его Екатерина. - Теперь мы будем знать все, что творится при дворе моего брата.
      После отбытия Потемкина на юг она погрузилась в мрачную апатию и оживилась снова, лишь отправившись в свое знаменитое путешествие-2 января 1787 года.
      Через каждые 20-30 верст между городами были разбиты сады, в степи отрывались глубокие колодцы. Потемкин создавал в садах деревни, заселял их пришлыми и беглыми. Весь остаток 1786 года он посвятил стремительным разъездам в пределах своего наместничества, всюду появлялся внезапно, как домовой из-под печки, вызывая в одних ужас, в других восхищение... Напротив Херсона соорудил город Алешки (с домами и магазинами) с такой скоростью, с какой пекут блины.
      13 декабря, ночуя в Кременчуге, Потемкин составил для Булгакова подробнейшие инструкции. Писал сам - при свечах, Попов чинил ему перья поострее. Булгаков должен был обязать турок в следующем:
      1) Хранить в покое владенья грузинского царя Ираклия, принявшего протекторат Российской империи;
      2) Ни одного беглеца из России, будь то раскольник или уголовный преступник, не терпеть близ Очакова, а запорожцев, приюта у султана ищущих, всех высылать за Дунай;
      3) Пресечь злодейства закубанских племен, дабы не похищали русских людей и скотину в станицах.
      - Я бы добавил, - сказал Попов, - что Россия не нуждается в расширении пространств, и без того уже необъятных...
      Севастополь встретил Потемкина порядком и салютом. Флагофицер Дмитрий Сенявин доложил, что город отстроен, а кто здесь главный - не узнать: все тут главные. Две эскадры отстаивались на рейдах, внушая уважительный трепет.
      - Чудотворно здесь все! - заметил Потемкин.
      Мордвинов выразил ему сомнение:
      - Добро бы матушка одна ехала погостить, а то ведь экую свору с собой потащит-с императором да послами! Вот и думаю: что тут показывать-то? Раритетов памятных не водится, корабли да пристань - одна утеха.
      Потемкин косил одиноким глазом, морщился:
      - Душа у тебя, Николай Семены ч, хуже деревяшки: засох в бумагах на берегу, не разглядишь, что тут наворочено.
      Мордвинов, кажется, обиделся:
      - Ваша правда: вот именно что наворочено.
      - И пусть! - отвечал Потемкин. - Но Севастополь в своем создании обретет еще славу создания Санкт-Питерсбурга...
      В честь светлейшего на реях и вантах стояли ряды матросов. Пушки палили звонко и радостно. Потемкин оглядел свиту:
      - А где же бригадир Федор Ушаков, куда его спрятали?
      По суете, возникшей в рядах флотской элиты, было видно, что начальству нежелательно личное общение безвестного Ушакова с его светлостью, а Марко Войнович стал подлсйшс наговаривать на Ушакова, что сей бригадир флотский непослушен и горд, делает все не так, как на флотах мира принято...
      - Сплетни о нем уже слыхивал! - ответил Потемкин. - Но любая сплетня есть только сплетня. А сплетня, кем-либо повторяемая, становится отвратительной клеветой... Явить мне Ушакова!
      Путь на пользу-так официально именовалось предстоящее "шествие" Екатерины в Таврические края, для которого казна империи отпустила ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ рублей. Большая политическая игра, которую затеяли Потемкин и Безбородко, стоила драгоценных свеч: пора уже было показать Европе, ради чего русский народ в кратчайшие сроки сотворил чудеса.
      В ожидании приезда императрицы Потемкин зимовал в Киеве; отношения его с фельдмаршалом Румянцевым не ладились, напротив, они стали чуждаться один другого, соперничая меж собою жестоко... Зима выдалась мягкая, снежок падал пушистенький, по утрам Потемкин кормил на подоконнике красногрудых снегирей. В конце декабря среди многочисленных гостей, объедавших его постоянно, светлейший заметил нового человека. Это был полуфранцуз, полунемец - принц Шарль Нассау Зигсн, явно желавший с ним общения. Потемкин подошел к нему не сразу.
      - Зачем вы здесь? - спросил он принца.
      - Я женился на богатой пани, вдове Сангушко, и теперь желаю освоить навигацию на Днестре и его притоках, чтобы сбывать польские товары в черноморских портах.
      - Имеете рекомендации?
      - Имею. От короля польского, от императора германского, от короля испанского, от принца де Линя и графа Ссгюра.
      - Вот как! Вы знаете и французского посла?
      - Мы дрались с ним на дуэли в Париже из-за благосклонности одной дамы, после чего и сделались друзьями.
      - Рад буду вас выслушать, - сказал Потемкин.
      Нассау-Зиген явился в Россию кружным путем. Мальчиком он уже сражался за Францию с войсками Фридриха II, участвовал в кругосветном плавании Бугенвиля, на острове Таити чуть не сделался королем таитян, пытался основать страну Дагомсю (о которой тогда никто и не знал), в Африке единоборствовал с тиграми и львами; это был человек исключительной храбрости, что и доказал в недавней войне, совершив отчаянную попытку взять у англичан с моря Гибралтар, чтобы потом вернуть эту крепость испанской короне...
      - Гибралтар устоял, - вздохнул он печально.
      Они подружились, чему страшно удивилась Екатерина, писавшая: "Странно, что тебе князь Нассау понравился, когда повсюду имеет репутацию сумасброда..." Но Потемкин полюбил этого "последнего палладина Европы" (как именовали принца Нассау-Зигена в газетах). Он говорил Потемкину:
      - Я служил под знаменами Франции, Австрии, Испании, Турции, Польши... Не рискну предлагать себя России!
      - Но вы же сейчас... поляк? - спросил Потемкин.
      - Навигация на Днестре, - сознался принц Нассау-Зиген, - не главное, ради чего я появился в Киеве. Король польский просил вашу императрицу о встрече с нею на пути в Тавриду, однако она не соизволила ему даже ответить. Его величество огорчен. Или ему отказаться от встречи, или же встретиться без ее согласия, что может вызвать оскорбление его достоинства...
      Потемкин сам составлял маршрут "шествия" и знал, что часть пути Екатерины проляжет близ рубежей польских.
      - Если вашему королю не везет в жизни, согласен ему помочь, - сказал он. - Императрица вряд ли откажет ему во встрече... хотя бы в Каневе! Я надеюсь, вы, принц, будете сопровождать и меня в таврическом путешествии. Не слишком ли будет тосковать в Подолии ваша супруга?
      - О нет! С женщинами удобнее общаться посредством писем.
      - Завидую вам: у меня этот способ не получается...
      - Париж, - сказал Нассау-Зиген, - увлечен Россией, и даже театры Парижа заняты сюжетами из русской истории... Нс настал ли теперь тот важный исторический момент, когда от недоверия, зарожденного кардиналом Ришельс, мы обратимся к сердечности?
      - Это зависит не от нас - от Версаля.
      - Вержен сильно болен, - по секрету сообщил принц.
      - Жаль, - отозвался Потемкин. - Ибо, как бы Шуазель-Гуфье ни мутил турок на Босфоре, но потепление климата между Парижем и Петербургом все-таки заметно... Только бы французы не вздумали укреплять бастионы Очакова!
      Об этом разговоре Нассау-Зигсн оповестил Сегюра, который ответил, что доверие Потемкина следует закрепить: Сегюр заклинал принца не покидать Киев ради свидания с женой и дождаться приезда императрицы... Потемкин подарил Нассау-Зигену крымскую Массандру.
      - Вы сохранили связи в Испании? - спросил он.
      - Конечно, в Мадриде я свой человек и знаю, что Испания склонна к дружбе с Россией... А вам нужны апельсины?
      - Не надо нам апельсинов. Россия уже привыкла выращивать тепличные ананасы, будут у нас на базарах и апельсины свои дешевле репы... Гибралтар вы не взяли у англичан, - сказал Потемкин, - не попробовать ли нам взять у турок Очаков?
      - Очаков неприступен - как и Гибралтар!
      - Вот и хорошо-нам больше чести...
     
     
      ЗАНАВЕС
     
      Под этим "занавесом" мы, читатель, развернем детективную картину знаменитых "потемкинских деревень", о которых пора уже знать правду. Сначала развернем Советскую историческую энциклопедию, которая признает таланты Потемкина, особо отмечая, что он не только удовлетворял собственное честолюбие, но стремился "и к укреплению международных позиций России, к развитию ее экономики - в последнем бесспорная историческая заслуга Потемкина", Если это так, то откуда же взялись эти навязшие в зубах "потемкинские деревни"?
      Ответ лежит на поверхности: если бы Потемкин построил только "потемкинские деревни", Европа и не толкала бы Турцию на войну с Россией, - война была неизбежна именно потому, что враги России не могли смириться с основательным укреплением России на лучезарных берегах Черного моря. "Потемкинскими деревнями" никого не запугаешь, а вот потемкинская Новая Россия внушала страх неприятелям... С чего же нам начать?
      Начнем с клеветы! Клевета на Потемкина сопровождает его множество лет. Этой клеветой были наполнены газеты Геббельса, который сравнивал индустрию СССР с "потемкинскими деревнями", эта же клевета живуча и поныне в неонацистских изданиях ФРГ и Австрии, где имя Потемкина снова склоняется на все лады... Выходит, что вопрос о "потемкинских деревнях" не покрыт плесенью забвения, он продолжает оставаться для нас актуальным - как вопрос сугубо политический! Но не будем пороть горячку: Несторы и Пимены, излагая события, сохраняли философское спокойствие - не это ли главный признак человеческой мудрости?
      Нет, не Потемкин, а сама Екатерина была мастерица по части всяческих мистификаций, но в данном случае надо бы рассуждать об "екатерининских городах". Известно, что все нелады внутри государства императрица очень ловко маскировала успехами военными или достижениями внешней политики, - это ей удавалось в большей степени, нежели в повседневном управлении колоссальной державой с ее бедствиями, неурожаями, всеобщим недовольством народа... Политические цели преследовал и Потемкин, устроивший "путь на пользу" императрицы. Если бы ее поездка в Тавриду была лишь туристическим любопытством знатной дамы, никогда бы в Европе не сложилось об этом путешествии столько вздорных слухов и сплетен.
      Откуда они, эти слухи, взялись? Где их начало?
      Где первоисточник "потемкинских деревень"?
      Дело вот в чем: берега Черного моря, обширные степи и жирные черноземы притягивали к себе множество обездоленных людей из Европы - чехов, сербов, венгров, кроатов, итальянцев и прочих; стоило Потемкину забить первый гвоздь в Херсоне, как сразу же наметилась активная эмиграция в сторону Причерноморья, что, естественно, вызвало тревогу при дворах монархов Европы. Для пресечения эмиграции требовалось представить Новую Россию и самого Потемкина в самом безобразном виде...
      Тогда же в Германии появились первые книги, в которых русские поселенцы изображались "обезьянами" или "животными", с инстинктами примитивными, как у дождевого червя. Новая Россия умышленно рисовалась выжженной пустыней, где даже трава не растет, жители Херсона преподносились под видом каторжников. Сам же Потемкин изображался громилой с дубиною в руках, занятым поглощением водки и картами... Конечно, прочитав такое, еще подумаешь - стоит ли покидать волшебные Татры или уютную Прагу ради новой жизни на диких пустырях русского раздолья! В довершение всего некто Вебер выпустил в Вене книгу, где описал свое пребывание в Херсоне, не забыв упомянуть, что однажды наблюдал, как русские, собравшись в кружок, поедали одного случайного прохожего. Все это выглядело бы стародавним анекдотом, если бы подобные книги о "потемкинских деревнях" не издавались и в наши дни...[37]
      Итак, читатель, тенденция к обезображиванию славных дел в Новой России уже наметилась - еще до того, как Екатерина села в карету. Теперь подумаем: если мнимые труды Потемкина были чистейшим шарлатанством, то неужели и простые люди, строители новых городов, созидатели новой жизни, неужели и они были ослеплены шарлатанством светлейшего? Обмануть императрицу, пустить пыль в глаза ее свите - это, конечно, возможно при той неукротимой фантазии, какой от рождения обладал Потемкин. Но... разве можно обмануть целый народ, который никогда бы не стал заниматься сизифовым трудом, вкатывая на вершину горы гигантский камень, чтобы потом, разинув рты, глядеть, как он скатывается обратно!
      Правильнее будет сказать так: Потемкин разворачивал в Причерноморье грандиозный макет будущей Новой России, и современники (если они, конечно, не были заклятыми врагами Потемкина, именно так и понимали его стремления. А враги России даже в самом Черном море желали бы видеть обманчивую декорацию. Конечно - кто будет спорить? - во время "шествия" Екатерины перед иностранцами вскрылось немало язв русской неустроенной жизни, но... Простите, такие же точно язвы можно было наблюдать и в тогдашней Европе! Иноземные послы отмечали бесправие русского народа с таким оголтелым возмущением, как будто в их монархиях народы процветали в блаженстве свободы и равноправия!
      Я допускаю: из фанеры можно вырезать силуэты красивеньких домов с окошками, можно и фальшивый дымок пустить из фальшивой трубы. Но исполнить декорацию народной жизни на протяжении тысяч миль, заставить двигаться по лугам выдуманных коров, запылить горизонт миражами тонкорунных овец, заставить плодоносить мертвые муляжи садов - это дело немыслимое! Да, я согласен: для проезда Екатерины дороги пригладили, вешать дранину и тряпье на плетнях запретили, навозные кучи расчистили, свиней с поросятами попрятали по сараям, народ заранее прифрантился, - но так ведь поступают всегда в ожидании гостей, тем более - высоких. Да и никто из свиты (те же послы иноземные) не позволил бы Потемкину дурачить их, словно глупых детишек. Однако понятие "потемкинские деревни" сделалось нарицательным, обиходным - как символ показного благополучия.
      Откуда же оно взялось, именно это выражение?
      Оно возникло в 1797 году, а пустил его в политический оборот Европы саксонец Георг Гельбиг, страстный ненавистник России; это выражение окрылили злобой те русские помещики, которые лютсйше ненавидели Потемкина, как главного укрывателя их беглых крепостных; в ослеплении своем они отвергали все им свершенное и в этом удачно смыкались с Мордвиновым, который, ненавидя Севастополь и флот Черноморский, невольно выражал настроения класса помещиков-крепостников...
      Главное мною сказано - сейчас опускаем "занавес".
      Конечно, над гомерическими планами Потемкина можно бы и насмехаться сколько угодно, если бы его проекты не осуществились. Но в том-то и дело, что будущее русского Крыма и русского Причерноморья оказалось гораздо ярче и самобытнее, нежели он рисовал себе в самых радужных снах... Вспомним недавнее! Летом 1941 года Гитлер бросил танковые колонны на захват Причерноморья и Донбасса, которые дали бы вермахту железо, молибден и марганец-для продолжения войны. Враги потешались над "потемкинскими деревнями", но в то же время понимали экономическое значение тех мест, где Потемкин расположил первых поселенцев - устроителей безлюдного края. Да, именно там, на месте пресловутых "потемкинских деревень", впоследствии сложился наш гигантский промышленный комплекс, где выковывалась тяжелая индустрия, - и это еще раз доказывает, что дела Потемкина не были капризом наивного фантазера, искателя шумной славы, - нет, дела светлейшего всегда смыкались с нуждами государства, с великим его будущим. Сейчас мы уже не мыслим жизни страны без того промышленного потенциала Причерноморья, что включен в общую систему народного хозяйства...
      Здесь я позволю себе еще одну существенную цитату:
      "Продираясь сквозь чащу неумеренных похвал и дебри искаженных фактов, советский историк делает попытку осмыслить наконец события пресловутого "шествия" (Екатерины). Он рассматривает его как дипломатический акт, завершающий присоединение Крыма, Он стремится отделить подробности, рисующие разврат деспотизма, от подробностей, рисующих великие усилия русского народа..."
      Для нас, читатель, должно быть ясно одно: "потемкинские деревни" - это выдумка заклятых врагов России, дышавших ненавистью не только к нам, русским, но и ко всему великому миру славянства. С этим вопросом покончено.
      Но будем помнить замечательные слова Потемкина:
      - Любая сплетня есть просто сплетня, а сплетня, кем-либо повторяемая, невольно становится отвратительной клеветой...
      Потемкин рассчитывал, что война с Турцией может возникнуть через два года, а Екатерина почему-то испытывала мистический страх перед 1790 годом...
      Все эти годы дверь, за которой скрывалась Война, держалась на запоре слабым крючком. Стоило ударить кулаком посильнее - и Война явится во всем своем безобразии.
      Путь на пользу и стал этим роковым ударом!
     
     
      ДЕЙСТВИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ
      За честь России
     
      Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
      В боях воспитаны средь бранных непогод!
      О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
      Пройдет молва из рода в род.
      О громкий век военных споров,
      Свидетель славы россиян!
      А.С. Пушкин
     
     
      1. "ПУТЬ НА ПОЛЬЗУ"
     
      Если бы дворянство замкнулось внутри своей касты, оно бы давно выродилось, бра чуясь троюродно, четвероюродно и всяко. Петровская "Табель о рангах" открыла шлюзы, чтобы в дворянство бурным потоком вливалось все самое лучшее и талантливое из простого народа. От этого дворянство России постоянно как бы обновлялось притоком свежей крови, неиспорченных чувств и мыслей-от врачей и писателей, от архитекторов и садовников, от библиотекарей и педагогов, от певцов и музыкантов, отцы и деды которых были еще крепостными. Если не понимать этого, а следовать лишь укоренившимся предрассудкам, тогда русское дворянство предстанет перед нами ужасным лесом, населенным дикими кровожадными Салтычихами, и чудом станет казаться, как из такого непроходимого бурелома вышли Баженов и Левицкий, Пушкин и Лермонтов...
      Прохор Курносов - по чину и орденам - состоял в личном дворянстве, но при условии пожизненной службы его личное дворянство становилось уже потомственным. Это была хитрая ловушка для простонародья: никакой отец, даже больной или израненный, не покинет службы, дабы не лишать своих детей дворянских привилегий. В мрачном расположении духа майор и кавалер отвозил своих близнецов в Петербург. Петр и Павел родились в том памятном году, когда отец сражался при Суджук-Калс, и теперь, глядя на них, корабельный мастер думал печально: "Увижу ль их, пострелят, в чинах офицерских?.." Близ моря рожденные, близнецы и жизни своей без моря не представляли. Но вошла им нелепая блажь в головы, чтобы батюшка сдал их в Водолазную школу, недавно лишь в Петербурге открытую...
      Ехали в санках. Быстро ехали. Курносов сказал:
      - Не дурите, ребятки! Очень забавно в колоколах воздушных на дне моря сиживать, но водолазы гибнут почасту, смолоду параличом тронутые. Вам же в Морской корпус идти, и радуйтесь, что не с топора карьер свой начинаете... Это уж я, родитель ваш, доски обтесывал да пазы в палубах конопатил!
      Не задерживаясь в столице, Курносов привез мальчишек в Кронштадт, в дом графа Миниха, где после страшного пожара на Васильевском острове расположился Морской корпус. Прощание он устроил нарочно жесткое. Дал сто рублей на двоих.
      - И пока в чины мичманские не выйдете, - сказал, - я вас знать не знаю, ведать не ведаю. Головы на плечах круглые, вот и решайте сами, прямо или косо жизнь строить!
      Сдав сыновей в корпус, он сразу отъехал в Смоленск, где и возглавил строительство галер для "шествия" императрицы в Тавриду. В Смоленске Прохор Акимович узнал новость: "Царицка не поедете-дурное знамение было". Оказывается, в эту зиму Украина наблюдала невиданное сшс здесь полярное сияние, охватившее над Днепром полнеба. Зрелище для киевлян было ужасным, непонятным, но Курносов сказал, что это кораблей не касается: надо строить.
      - Я под северным сиянием урожден был, и, как видите, знамение сие для меня оказалось очень добрым... Пусть оно станет добрым знаком и для потомства моего дворянского!
      Екатерина покидала Петербург 2 января 1787 года.
      - Нс будем излишне суеверны, - сказала она, поднимаясь в карету. - А старым бабкам-шептуньям не верю...
      Тронулись! Царский поезд состоял из 180 экипажей и кибиток, на каждой станции их ожидали 560 свежих лошадей. Мороз был 17 градусов, продукты замерзали. Принц де Линь жаловался: "Все кареты переполнены персиками и апельсинами, лакеи опиваются шампанским, а я умираю от голода..." Безбородко, сдучи с царицей, выразил удивление, почему нет Дашковой.
      - Она бы и рада мне сопутствовать, да я не захотела...
      Внутри кареты - кабинет с обеденным столом на восемь персон, канцелярия, библиотека и отхожее место, чтобы по сугробам не бегать, за елки прячась. Дороги были заранее укатаны, потому ехали не в санях - в экипажах. В пути Екатерина продолжала работать с Безбородко, а Попов, секретарь светлейшего, делал ей доклады. Дмитриев-Мамонов укачался, просил лекарств. Екатерина попрекала его:
      - До чего же слабенький народец пошел! Мне бы ваши-то годы, так я бы всю дорогу верхом проскакала...
      На каждой версте по ночам зажигались смоляные бочки, почтальоны ехали впереди поезда с пылающими факелами в руках. Черные леса обступали тракты и шляхи, кони бежали хорошо. Уездные города освещались праздничной иллюминацией, губернские давали балы, устраивали обеды. Екатерина иногда выходила к народу, одетая в богатую шубу, крытую лиловым бархатом. Однажды, заметив бедного мужика, подарила ему два золотых империала. К удивлению свиты, крестьянин от денег отказался.
      - Негоже так-то! - сказал он мудро. - Я ведь ничего путного не сделал. Просто стою и смотрю. А ты мне золото суешь. Эдак никакой казны не хватит и государству разор будет...
      Эту сцену наблюдали иностранные послы - Кобснцль, Сегюр, Фицгерберт. Показав на фигуру Славы, укрепленную поверх золоченой кареты императрицы, Фицгерберт едко заметил:
      - О, petite menteuse (о, маленькая лгунья)!..
      Из аптечной кибитки Роджерсон таскал лекарства.
      - Иван Самойлыч, кому стало плохо?
      - Всем хорошо, только куртизан ваш капризничает.
      - Так что вы ему прописали?
      - Хорошо бы прописать розги...
      Из русских Екатерина чаще всего звала в свою карету для бесед Ивана Ивановича Шувалова или графа Строганова. Считая их друзьями, она была с ними откровенна:
      - После Кайнарджийского мира Европа поставила на мне печать удачи, тогда я и допустила политиков до тайны своих успехов: я царствую над русскими, а русские - нация величайшая в мире. Все, что происходит, - это не от меня, это обусловлено великими судьбами России! Если бы я ничего не делала, а с утра до ночи баклуши била, Россия все равно двигалась бы своим историческим путем, каким идет к славе и при множестве моих забот...
      В карете присутствовал принц дс Линь.
      - Когда я был молод, - сказал он, - Европа отзывалась о русских как о варварах. Теперь их ставят выше других народов. А когда же русские стояли с другими народами вровень?
      Это было остроумное замечание, но смеха оно не вызвало. Попов часто увлекал императрицу за ширмы, где судачил о делах конфедераций и сеймов. Польский король ожидал Екатерину в Каневе, а Киев встретил гостей морозом и ясным небом. Город был переполнен наехавшими. "Четыре гранд-д'Еспань, князья имперские без счета, Поляков тьма. Англичане, Американцы, Французы, Немцы, Швейцарцы, - писала Екатерина. - Сроду столько иноязычных я не видала, даже и Киргизцы здесь очутились, и все сие по Киевским хижинам теснится, и непонятно, как вмещаются". Непролазная грязища покрывала немощеные улицы, всюду видна была неприкрытая рвань жителей, населявших мазанки, окруженные плетнями. Сверкающие кареты нелепо выглядели на фоне жалких лачужек. Явно желая досадить Потемкину, фельдмаршал Румянцев даже не прибрал киевских улиц. Зная тяжелый характер полководца, Екатерина сама не решилась делать ему выговор, а послала к нему Дмитриева-Мамонова.
      - Передайте ся величеству, - ответил на попреки фельдмаршал, - что я привык города брать, а не подметать их...
      Потемкин разместился на подворье Киево-Печерской лавры, Екатерина занимала второй этаж дома наместника, а на первом образовалось нечто вроде бесплатной "обжорки", где ели и пили всякие с улицы заходящие. Там же обедали офицеры, наспех перекусывали де Линь и Бсзбородко. Екатерина, стоя на лестнице, любила прислушиваться к разговорам мужчин. Однажды великолепно одетый господин со знанием дела разоблачал политику шведского кабинета.
      - Кто этот умник? - спросила она Потемкина.
      - Повар принца Нассау-Зигенского.
      Господин во фраке из розового шелка отвечал повару, и с таким знанием политики, что Екатерина удивилась.
      - А это еще кто? - спросила она.
      - Лакей принца Нассау-Зигенского.
      - Если таковы повар с лакеем, каков же хозяин?
      Она просила Потемкина представить ей "последнего палладина Европы", и с той поры он вошел в ее интимный кружок. Сегюр и де Линь дополняли эту компанию, в которую, однако, не был допущен Магнус Спренгпортен. Императрица подарила ему имение Кулашовку (близ Могилева). Потемкин указал снабжать швсдовфинноманов с царского стола супом в котелках, булками французскими, лакеи носили для них бутылки с вином.
      - Спренгпортен муж добрый и нам еще сгодится...
      В феврале Сегюр известил императрицу о смерти Всржсна: внешняя политика Франции перешла в руки графа Монморсна, и Потемкин со злостью выговорил Сегюру:
      - У нас на Руси говорят: хрен редьки не слаще. Неужели и Монморен станет держаться прежней политики на Босфоре? А будь у вас в Пьемонте или Савойе такие же соседи, какие у нас на Кубани и близ Оренбурга, что бы вы сказали, Сегюр, если я разбойников, терзающих Францию, стал защищать?..
      Иностранные газеты предупреждали о близкой войне; Потемкин, писали газеты, уморил в дурном климате миллионы русских рабов, флот на Черном море - жалкая бутафория, а русской императрице временщик станет показывать то, чего не существует и никогда не может возникнуть при той безалаберности, какая свойственна всем русским...
      Киев был переполнен панством. Потемкин говорил, что Речь Посполитая должна иметь 100-тысячную армию, дабы участвовать в совместной борьбе с турками:
      - Разве ж это справедливо, панове, ежели одна Россия станет кровь проливать за безопасность рубежей ваших?..
      Понятовский гостил в Лабуни, где старый магнат Ильинский выпил в честь короля ровно тысячу бутылок токайского. Потемкин с Бсзбородко выехали в Лабунь. Понятовский перед ними откровенно признал, что целостность Польши видит только в единении поляков с русскими. Виваты кричали непрестанно, музыка гремела, паненки улыбались, а пушки раскалились от выстрелов. Ильинский, в дымину пьяный, орал вдохновенно: "В свободном крулсвствс - и артиллерия свободна!" Безбородко беседовал с королем о закупках польского зерна русскими магазинами.
      - Разве у вас плохо с хлебом? - спросил король.
      - Нс скрою: Россию ждет голодный год...
      Екатерина в Киеве часто виделась с поляками. Она появлялась перед ними с ребенком на руках - это был граф Владислав Браницкий, потемкинский отпрыск, птенец ясновельможной крови. Передвигалась женщина медленно: ноги ее, скрытые от глаз длинным платьем, безобразно распухли, губернатор Синельников даже заказывал для царицы на фабрике Екатеринослава особые чулки - чудовищных размеров. Улыбка не покидала лица женщины...
      Лед сошел в конце апреля, и "путь на пользу" продолжили на галерах, спущенных от Смоленска. Флагманскую галеру "Днепр". накрытую пунцовым балдахином, занимала Екатерина с молодым фаворитом. Потемкин с племянницами плыл на "Буге", с ним были и два принца-дс Линь и Нассау-Знгсн. Иностранные послы разместились на "Сейме", "Еж" плыл с придворными, "Десна" служила рестораном, следом тащились галеры с кухнями, провиантом, аптекой и конвоем. Все пассажиры имели отдельные каюты с мебелью из красного дерева. На каждой галере играл оркестр. Ссгюр писал: "Золото и шелка так и сверкают на палубах".
      Был двадцать пятый год царствования Екатерины!
      И все эти годы Понятовский не видел женщины, когда-то одаривший его молодой, слкровенной любовью. Сейчас король стоял на Каневских высотах, наблюдая за приближением флотилии через подзорную трубу. Берега были живописны, цвели сады. Напротив Канева императрица велела адмиралу Пущину бросить якоря. С берега ей салютовали пушки. Поняювский послал адъютанта - предупредить, что императрицу желает видеть не король, а лишь граф Станислав Понятовский. Екатерина поняла этот намек как желание воскресить давно забытые сердечные тайны и отвечала посланцу с неудовольствием:
      - К чему эти фокусы? Король есть король...
      Когда король ступил на борт галеры, Поюмкин помог ему, преклонив при этом колено, чем вызвал гнев Екатерины.
      - Мог бы и не унижаться, - шепнула она ему.
      Дмитриев-Мамонов, знавший о прежней любви Екатерины, при виде Понятовского стал изображать муки ревносги, вызвав смешки фрейлин, но Екатерина приняла муки фаворита за чистую монету. В салоне король сказал ей:
      - Дело прошлое, но согласись ты, Като, стать моею женой четверть века назад, и вся политика Европы потекла бы в ином направлении. Россия велика сама по себе, а Польша возвысилась бы до небывалого могущества и блеска.
      - Возможно, - нехотя согласилась Екатерина.
      На вопрос короля о близости разрыва с Турцией ему отвечал Безбородко, что разрыв отношений вполне возможен:
      - Нам отлично известны намерения вашего величества. Но потребно более спокойное время, чтобы русско-польские дела привесть к достойному равновесию. Мы не можем дать никаких гарантий, но средь ваших панов имеются лжепатриоты, которые уже заручились гарантиями со стороны... Пруссии?
      Понятовский беспомощно развел руками:
      - Подобные инсинуации возникли с появлением в Варшаве одноглазого маркиза Луккезини. Но... что может нам гарантировать Пруссия?
      - Луккезини обещает вернуть полякам Галицию.
      - А что можете обещать Польше вы? - спросил король.
      Екатерина с раздражением вмешалась в их диалог:
      - Мы не на базаре, и здесь не место для торговли. Я не согласна и со светлейшим, который сулит вам Молдавию... Сейчас достаточно и того, если мы сойдемся лишь в принципах.
      Она вручила королю звезду Андреевского ордена, деловым тоном велела подавать обед. Понятовский ожидал, что она пригласит его сопутствовать ей до Тавриды, но Екатерина не оставила его даже на ужин. Было восемь часов вечера, когда она безо всякой деликатности спросила:
      - Не наскучило ли вам мое соседство?
      На языке придворного арго это значило, не пора ли тебе убираться? На глазах короля выступили слезы. Ради трех часов свидания с нею он шесть недель ожидал ее в Лабуни и Каневс, истратив три миллиона злотых, и остался без гроша. Нс без яда Понятовский ответил, что соседей не выбирают:
      - On ne choisit pas ses voisins...
      Выходя из-за стола, Понятовский выхватил у пажа перчатки, Екатерина подала ему шляпу. Намекая на корону, король поблагодарил ее-с горечью:
      - Когда-то вы подарили мне лучшую шляпу. Но, увы, она что-то плохо держится на моей голове...
      Когда Понятовский сел в шлюпку, Екатерина сказала свите:
      - Он рассчитывал - я останусь до завтра, чтобы обедать с ним в Каневе, а у меня язык распух от пустых разговоров.
      Потемкин пребывал в удрученном состоянии.
      - Король приехал с добрым, желая союза с Россией, а мы приняли его хуже татарина... - сказал он. - Вот так мы теряем своих друзей, а в это время в Варшаве маркиз Луккезини осыпает пьяных ляхов прусскими талерами! - Предчувствуя недоброе, он крепко выпил.
      Понятовский на последние деньги распалил над Кансвом фейерверк в честь своей бывшей возлюбленной. Екатерина поглядела и сказала:
      - Фейерверк красив! Но каши на нем не сваришь...
      Она была во всем не права, а Потемкин во всем был прав.
     
     
      2. "ПРЕДПОСЛА СТРАХ..."
     
      По берегу Днепра Флотилию сопровождал поезд карет...
      Европа уже сложила мнение, что путешествие задумано Потемкиным, дабы оживить увядшие чувства императрицы к нему лично. Но светлейший об этом и не помышлял, озабоченный иной целью: предотвратить войну хотя бы на два-три года. Флагманская галера вдруг напоролась на подводный камень, в трюмах явилась течь. 28 апреля, во время следования к Кременчугу, на Днепре разразилась страшная буря. Гребцы выбились из сил, светлейший с Безбородко, сбросив кафтаны, тоже взялись за весла, их примеру охотно последовали принцы де Линь и Нассау-Зигсн; титулованные господа были уже в пятом десятке жизни, а Дмитриев-Мамонов, молодой бугай, избавил себя от весла, сославшись на головную боль. Екатерина в "Походном журнале" отметила тошноту фаворита, зато вымарала чернилами запись о буре и течи, чтобы исключить все неудачи.
      - Я хочу видеть Суворова, - сказала императрица.
      - Он ждет нас в Кременчуге...
      30 апреля прибыли в Кременчуг, который обрел вид южной столицы; консерватории, конечно, ешс не возникло, зато хор в три тысячи голосов великолепно исполнил торжественный "Те Deum". Композитор Джузсппе Сарти, уже не зная, как лучше угодить вкусам светлейшего, исключил на этот раз из оркестра литавры и барабаны, заменив их удары пушечными залпами.
      Это дало графу Сегюру повод для каламбура:
      - Конечно, у бедного Моцарта не хватило бы пороху, а Сарти получает его из необъятных арсеналов светлейшего...
      Вокруг Кременчуга расположились красивые, ухоженные селения. Суворов продемонстрировал легкость шага и энергию натиска своей дивизии. На иноземных послов все увиденное произвело ошеломляющее впечатление. Екатерина откровенно хвасталась:
      - Мои лучшие войска! А конница-как ураган...
      Она обратилась к Суворову: чем его наградить?
      - Обеднял, матушка. За квартиру задолжал.
      - Много ль надо тебе?
      - Три рубля... ты и расплатись!
      8 мая на галеру "Днепр" прибыл курьер: Румянцев извещал, что император Иосиф II уже проехал Миргород, поспешая навстречу императрице. Флотилия стала на якоря, Екатерина с Безбородко и Потемкиным пересели в кареты, заторопились к селу Кайдаки. Встреча монархов состоялась в голой безлюдной степи.
      - А ловко мы политиков облапошили, - хохотала Екатерина. - Европа никогда не узнает, о чем сейчас говорить станем...
      Высоко в небе пиликали жаворонки. Иосиф сказал:
      - У меня аппетит не политический, а-волчий...
      Екатерина не рассчитывала звать его к обеду, надеясь, что сама будет звана к столу Потемкина, а повара светлейшего с провиантом заблудились в степи. В результате Потемкин и Безбородко стряпали сами, разводя в крутом кипятке бульонные плитки. Иосиф, присаживаясь к походному костру, брезгливо отказался от этого варева, сразу же заведя речь о будущих завоеваниях. Он веско дал понять, что в случае войны рассчитывает на обретение Хоти на, который бы оградил его Галицию с Буковиной, он возьмет у турок Белград, часть Валахии и побережье Дуная - вплоть до его устья:
      - Как видите, мои требования очень скромные. Но желательно бы еще взять от Венеции области Истрию и Далмацию...
      Безбородко взял на себя инициативу усмирить венскую алчность. Он сказал, что кромсать Венецию нельзя: эта республика согласна и сама вступить в борьбу с Турецкой империей. Так зачем же раздирать в куски эвентуальную союзницу? После он предложил ехать в слободу Бслозсрки, ему принадлежащую:
      - Там обещаю вам пышную иллюминацию.
      Иосиф, подавленный отпором, сказал:
      - Ваши иллюминации вызывают у меня галлюцинации...
      В своем поместье Безбородко удачно разыгрывал роль лакея, в белом фартуке обслуживая гостей. За обедом Иосиф сказал, что этот "лакей" неверно понял его притязания:
      - Взамен Истрии и Далмации я помог бы Венецианской республике отнять у турок Морею и острова Крит с Кипром.
      Потемкин возразил: если все забрать и все раздать, то из каких же тогда лоскутьев собирать будущую Элладу?
      - А так ли уж нужна грекам свобода? - ответил Иосиф. - Стоит ли нам думать о них?
      Безбородко после обеда успел шепнуть Потемкину:
      - Цесарцы уже начали дудеть в свою дудочку...
      Екатеринослав застали в хаосе созидания. Город более напоминал гигантский склад строительных материалов. Светлейший гостей в этом городе не задерживал, объясняя кратенько:
      - Вот судилище наподобие базилик древних. Палаты во вкусе эллинском. Фабрика суконная. Фабрика чулочная. Аптека. Лавки торговые с пропилеями и театром. А собор мы заложим на один аршинчик повыше римского собора святого Павла...
      Екатерина пожелала видеть, как галеры Флотилии проскочпг через Ненасытецкие пороги. С высоты берега наблюдали за юкусством днепровских лоцманов. В тучах брызг, чуть не пропоров днища, корабли вышли на чистую воду. Екатерина велела звать главного лоцмана Полторацкого, который, к ее удивлению, оказался запорожцем. Усы его вились как хмель по тыну, на голове былс! высокая баранья шапка. Сапоги из красной кожи с подковами из чистого серебра, шаровары широченные" как юбки.
      - За геройство твое жалую чин подпоручика и произвожу во дворяне. А всем остальным лоцманам угощение ставлю...
      При въезде в Херсон была воздвигнута триумфальная, арка с надписью на греческом языке: ДОРОГА В ВИЗАНТИЮ. Император Иосиф II проехал под этой вывеской с таким мученическим видом, будто его везли к дантисту - рвать зубы. Кобенцль стушевался в его присутствии, и Потемкин просил уже не посла, а принца дс Линя вызвать императора на откровенность.
      - О чем хлопочет Потемкин? Мое крайнее желание, - отвечал император де Линю, - вернуть Силезию, потерянную моей матерью, и я, вы знаете, не родился в сорочке, как эти русские, желающие увлечь меня своими глупыми византийскими фантазиями...
      Херсон был переполнен разноязычной публикой, изобилием товаров и продуктов. Улицы были прямые и чистые. Дома отлично строены и хорошо меблированы. Множество ювелиров копошилось в лавках, торгуя серебром и золотом, рубинами и кораллами. Бани работали спозаранку. Иосиф вставал в четыре часа ночи и бродил по городу, ничему не веря. Он все трогал руками, навещал дома обывателей, заглядывал на кухни, желая выведать, что едят, расспрашивал о ценах на баранину и дичь. К его удивлению, провизия в Херсоне стоила гроши.
      - Опять галлюцинации, - признавался он Кобенцлю. - Для меня непостижимо, откуда здесь взялся город с населением и даже детьми, если тут недавно была безлюдная степь?
      Но вид крепости, верфей и арсенала с пушками убеждал лучше слов. Иосиф отказался от приготовления для него отеля, заняв комнатушку в доме своего консула. Он одевался нарочно скромно: белый мундир и белые штаны, красный жилет, чулки нитяные и никаких орденов... Екатерина иронизировала:
      - Я завезла ваше величество столь далеко, что отсюда, из Херсона, гораздо ближе до Константинополя, нежели до Вены.
      Это был опасный призыв следовать ее курсу.
      - Вы правы, - отвечал Иосиф, - чем больше едешь, тем дальше манит. Боюсь, что после посещения Босфора вы пригласите меня в Калькутту или Каир... Ограничимся Севастополем!
      Иностранцы, собираясь в кружок, говорили о безумном расточительстве русских, осуждая бесполезность расходов: "Турки придут, и здесь даже щепок не останется..." Екатерина появлялась в обществе, держа в одной руке испанскую трость, в другой - табакерку из карельской березы. Она была при голубой ленте и трех орденах. Седеющие волосы собирала в низкий тупей, длинную косу складывала на затылке в тугой узел. Ее прическу облегала черная бархатка, унизанная мелкими бриллиантами.
      - Отсюда моему флоту, - весело говорила она, - всего несколько дней пути до Сераля султанского на Босфоре. Я никогда не угрожаю, но турки пусть задумаются...
      Потемкин являлся (праздничный, великолепный). За ним всюду таскался галдящий кагал варшавских евреев, моливших о позволении открыть в Херсоне финансовые конторы. Светлейший свысока рассуждал с иностранными послами о значении своего края:
      - Петербург приносит стране лишь восьмую часть доходов империи. Обретенные нами края превзойдут в прибылях все области. Жалеть расходов - все равно что плакать о тех боярских бородах, которые Петр Великий остригал ножницами...
      "В чем его волшебство? - депешировал Сегюр Монморену. - В гении, еще в гении и еще раз в гении". Император Иосиф говорил Сегюру: "Мы нищие! Ни в Германии, ни во Франции не могли бы позволить себе того, что здесь делается русскими..."
      Сегюр запечатлел и такую фразу Иосифа:
      - Россия - опасный союзник: она тратит свои деньги еще до войны и является на войну с пустым кошельком. А этот Циклоп заявил мне вчера, подвыпив, что Россия способна вести войну с Турцией своими силами... без нас!
      - Я вам сообщу худшее: Булгаков уже в Севастополе.
      - Зачем? - перепугался Иосиф.
      - Для консультаций, так объяснили мне русские...
      15 мая состоялось торжество спуска кораблей и закладки новых. Для Екатерины построили роскошный паром, паруса его были сшиты из алой парчи с золотыми кистями.
      - Беда мне с этим флотом! - нагло врала она иностранным послам. - Мой флот так быстро растет, что холста уже не хватает, приходится парчу на паруса тратить.
      Херсонское адмиралтейство укрепило посреди парома престол, великолепие которого покоробило даже Екатерину.
      - Светлейший, сколько ты истратил на стульчак этот?
      - Садись, матушка, сколько бы ни стоило.
      - Разоришь ты меня, пустишь по миру...
      На воду, кормою вперед, сошел линейный корабль "Владимир", за ним по салу, яростно шипевшему и дымившему, соскользнули фрегаты "Иосиф II" и "Александр". Паром сильно раскачало, волна заплеснула персидские ковры, ветер растрепал перья страусов над престолом. Исполняя завет Петра I, императрица поднесла мастерам-корабельщикам подносы из серебра, на которых горками лежали деньги (за корабли расплачивались тогда по длине их и по количеству пушек). Здесь же, на пароме, был накрыт стол с водками и холодными блюдами, гости подходили, сами наливали себе, закусывали... Кобенцль сказал Потемкину:
      - Архитектура и оснащение кораблей выглядят очень хорошо.
      Но Фицгсрбсрт заметил, что они строены из сырого леса. Потемкин же отмахнулся:
      - Сушить некогда! Воевать и на таких можно.
      - Ваша светлость чем-то озабочены?
      Ответ Потемкина был для Кобенцля неожиданным:
      - Думаю о Моцарте! Надо бы сказать ему, что на ухо наступать не станем: пусть пишет, что хочет, денег не пожалеем. А звание русского дворянина дадим сразу... с гербом...
      Из Херсона вереница карет двинулась к Перекопу, над воротами в Тавриду было начертано: ПРЕДПОСЛА СТРАХ И ПРИВНЕСЛА МИР. Потемкин всех въезжавших одарил крымской солью:
      - А вот редкий сорт: эта соль пахнет малиною...
      За Перекопом, будто из-под земли, возникли тысячные лавы казаков, которые и мчались с ухарским гиканьем, устремив в пространство длинные пики. Нс успели опомниться от этого видения, как показался лагерь татарских кибиток - в конвое уже мчались крымские татары. Эскадроны их в ровном порядке были подобраны по лошадиным мастям, обнаженные сабли сверкали столь жгуче, что делалось страшно. Фрейлины и статс-дамы забились в углы карст, сильный пол тоже испытал тревогу немалую... В этот момент Сегюр крикнул:
      - Какой уникальный случай! Что будет, если татары сейчас скрутят императрицу России и германского императора, привезут их в Евпаторию, а там ждет турецкий корабль, который и доставит их прямо на базары Константинополя... Конец всем планам!
      - Успокойтесь, - отвечала Екатерина. - Если меня и продадут на базаре, я уже слишком стара для того, чтобы стать звездою гарема султанского. В самом лучшем случае меня подержат одну ночь ради приличия, а под утро выгонят!
      20 мая она чуть не погибла - вместе с Потемкиным.
      Бахчисарай лежал в изложине крутых гор, а подъездные дороги к нему всегда очень опасны. На крутом спуске лошади вдруг понесли вниз, а лейб-кучер, непривычный к горам, забыл про тормоза. В рукоять тормозов вцепился могучий Потемкин - над обрывом в пропасть лошади разом стали, но сзади их ударила карета - тут подскочили опытные в таких делах татары и удержали карету от падения в ущелье.

К титульной странице
Вперед
Назад