Фаворит(53)

      - Вам, - разумно доказывал он, - следует как можно скорее вернуться на войну. Пока флот и армия с вами, ваша светлость, остаетесь могучи, с вами вынуждены считаться.
      Императрица явно тяготилась пребыванием Потемкина в столице, но светлейший не такова персона, которой можно сказать: лошади поданы! Намеков он не принимал. Нс было и такого героя, который бы рискнул объявить ему об отъезде.
      - Незваный гость хуже татарина, - говорил Платон Зубов императрице. - До чего же назойлив... Я, матушка, как он уедет, золотую ванну себе заберу. Можно?
      - Да уж, конечно, друг мой.
      - И люстры из черного хрусталя.
      - Снимем и люстры...
      В июне состоялась битва при Мачине, князь Репнин разбил турок, и - назло Потемкину! в пику Суворову! - при дворе прогремели безудержные дифирамбы полководческим и дипломатическим талантам князя Николая Васильевича.
      - Вот каков! - рассуждали придворные. - Пришел. Увидел. Победил. И турки сразу перемирия возжелали...
      Екатерина сама взяла на себя тяжкий труд - выпроводить Потемкина из столицы. Она застала его подавленным, размякшим, жалким. Он не возражал, с кротостью младенца, которого отсылают спать, безропотно покорился.
      - Прощай, Катя, - было им сказано.
      - И ты прощай, - отвечала она...
      Попов настойчиво зудел над ухом Потемкина:
      - Едем же, едем! - Он с умом толковал, что императрица спешит заключить мир с Турцией не потому, что цели войны уже достигнуты. - Нет, Зубовы торопят ее с заключением мира, после которого власть над армией и флотом Черноморским будет потеряна вами сразу... А потому-едем же, едем!
      Перед отъездом Потемкин ужинал в доме придворного банкира барона Ричарда Сутерланда, который спросил его, когда он вернет ему долги. Потемкин ответил:
      - На том свете за все рассчитаемся...
      - Лошади поданы! - объявил Попов.
      Потемкин грузно поднялся из-за стола:
      - Лошади-не люди: они ждать не могут...
      24 июля 1791 года он навсегда оставил Петербург.
      ..."Все утверждают, - писал современник, - ему был дан Зубовым медленно умерщвляющий яд. Банкир Сутерланд... умер в Петербурге в тот же день, тот же час и чувствуя такую же тоску, какую князь Потемкин чувствовал умирая среди степи..."
      - Так ему и надо! - говорил Платон Зубов, отравивший князя Таврического под музыку гимна "Гром победы, раздавайся...".


      16. ГРОМ ПОБЕДЫ, РАЗДАВАЙСЯ!

      Всю дорогу от Петербурга он перехватывал встречных курьеров, спешащих в столицу, взламывал печати на их сумках, вскрывал почту. Его расстроило известие из Триеста: в Средиземном море турки уничтожили флотилию славного Ламбро Каччиони; греческих патриотов теперь казнили нещадно.
      - Если и Каччиони схватили, - сказал Потемкин, - не миновать ему смерти жестокой, на колу сидя...
      Потемкин молился в храмах сельских, палил свечи перед иконами. Однажды, выйдя из церкви, велел подавать карету, в ожидании которой и присел на повозку, согнувшись от боли. Василий Степанович Попов просил его сойти на землю.
      - А что? Разве я сел не в свои сани?
      - Не в свои. Сойдите, ваша светлость...
      Только сейчас Потемкин заметил, что сидит на кладбищенских дрогах, приехавших за покойником после отпевания.
      - Виддть, судьба... - ответил он равнодушно.
      Наконец-то ему попался курьер от князя Репнина, и этот курьер ни за что не хотел отдавать свою сумку.
      - Дай! - выхватил ее князь Потемкин.
      Секретные пакеты рвал наискось, пальцы тряслись. Из бумаг выяснилось: князь Репнин, ободренный победою при Мачине, уже подписал с визирем Юсуф-Коджою прелиминарные статьи мирного договора. Потемкин вмиг потускнел лицом:
      - Без меня? За моей спиной? Вот они каковы...
      Часть бумаг оставил при себе, остальные запихнул в сумку курьера, велел ехать дальше, но тут же сказал:
      - Репнин только надломил рог султанского полумесяца, а мне нужно видеть его переломленным... Это еще не война! Это еще не мир! Я подпишу свой мир - на берегах Босфора, у подножия храма Софии, в Царьградс. Не успокоюсь, не умру, пока не увижу свободными валахов, болгар и эллииов... Сейчас же слать гонцов в Севастополь, чтобы Ушаков искал неприятеля и бил крепче!
      Чернигов встретил его колокольным благовестом, тонкий музыкальный слух Потемкина безошибочно выделил в перезвонах отдельное звучание могучего колокола церкви Иоанна Богослова:
      - Чаю, пудов на шестьсот будет. Век бы слушал его!
      Три дня, страдающий, он провел в Чернигове, требуя, чтобы храмы города постоянно звонили в колокола.
      - Потемкин-то по себе звонит, - говорили в народе.
      Наконец, светлейший тронулся далее в Молдавию, а приехав в Яссы, беспомощно свалился на диван.
      - Больно, - сказал он Попову: накрытый тулупом, Потемкин долго лежал молча, но вдруг оживился: - Пора уже звать Моцарта в Россию... как-то он там, в Вене?
      - По слухам, Моцарт в меланхолии от болезни.
      - А что же с ним?
      - Ему, как и вам, тоже больно.
      - Так напиши ему от меня, что в России многие, и я пуще всех, за его здравие будем молиться.
      - Напишу. Вам что-нибудь подать?
      - Ничего уже не хочу.
      - Ну... репку! - предложил Попов.
      - Репку я съем, - согласился светлейший.
      "Пока существует добрая, богатая Англия с визирем Питтом, у Порога Счастья спокойно..." - В эти дни Селим III дал тайную аудиенцию английскому послу Гексли.
      - Что слышно в Лондоне? - спросил он.
      - Что слышно в Лондоне, то скоро отзовется в Севастополе. Самая мощная эскадра нашего короля скоро войдет в Босфор.
      - И я увижу ее из своих окошек?
      - Да, - ответил Гексли, - она проследует в Черное море, чтобы дать взбучку русскому флоту.
      Селим сказал: до него дошли слухи, будто на английском флоте не все так хорошо, как пишут в газетах:
      - Французы, разрушив Бастилию, помутили сознание англичан, и ваш флот бунтует, не желая сражаться с Россией.
      Гексли отвечал султану, что это лишь "шалости":
      - Мы вешаем шалунов на мачтовых реях с такой же ловкостью, с какой на вашем флоте привыкли отрубать головы.
      Селим с умом заметил, что матросов вешать легко:
      - Но почему бы вашему визирю Питту не повесить на реях и ораторов парламента, выступающих против войны с Россией?
      - Англия-страна свободная, - пояснил Гексли, - и в нашем парламенте привыкли говорить все, что хочется.
      - Тогда моя Турция еще свободнее, - возразил султан. - У нас говорят что хочется не только в Серале, но даже кричат на улицах...
      Кричали. После падения Анапы русские овладели Суджук-Кале (будущим Новороссийском), в Стамбуле снова бунтовала чернь, требуя от Сераля решительных побед над флотом Ушак-паши. Но было очень трудно доказать что-либо всем этим торговцам табаком и рахат-лукумом, содержателям общественных бань и домов терпимости, лодочникам и нищим, разбойникам и лавочникам...
      - Вы посмотрите на Босфор, и ваши сердца обрадуются! Ушакпаша скоро проснется на дне Черного моря!
      Босфор был плотно, как никогда, заставлен кораблями. На этот раз капудан-паша созвал эскадры из Алжира, Туниса и Марокко; пиратские корабли, наводящие ужас на всю Европу, теперь собрались воедино на водах Босфора. В один из дней улицы Стамбула огласились грохотом духовых оркестров - в окружении мулл и дервишей к вратам Блаженства двинулась торжественная процессия. Муллы кричали:
      - Смотрите, правоверные! Все смотрите... вот идет страшный лев Алжира, любимый крокодил нашего падишаха!
      Адмирал Саид-Али доставил к Вратам Блаженства железную клетку, которую и отворил перед султаном:
      - Клянусь, что в этой клетке вы скоро увидите Ушак-пашу, обезумевшего в неверии, и будет он лизать следы ног наших...
      Он увел флот к берегам Румелии.
      Над Константинополем опустился покой жаркого летнего зноя, из дверей кофеен слышалось ленивое звяканье кувшинов и чашек. Была очень душная августовская ночь, когда Селим III пробудился от выстрелов с Босфора.
      - Неужели так скоро пришла эскадра из Англии?
      Но посреди Босфора стоял корабль, выстрелами из пушек умоляя о помощи. Он тонул! В темноте было не разглядеть, что с ним случилось, но вскоре в Топ-Капу доставили паланкин, в котором лежал израненный Саид-Али; носильщики опустили паланкин на землю, падишах велел разжечь факелы.
      - Если это ты, - сказал он, - то где же мой флот?
      - Прости, султан, сын и внук султанов, - отвечал Саид-Али, - я не знаю, где флот. Корабли раскидало по морю от Калиакрии до берегов Леванта... Флота не стало!
      - Разве вы попали в такую страшную бурю?
      - Море было спокойно... Мы стояли у Калиакрии, когда Ушакпаша, появясь внезапно, вдруг ворвался в промежуток между нашим флотом и берегом, сразу же отняв у нас весь ветер! И от самой Калиакрии он, прахоподобный, гнал нас по ветру в открытое море, нещадно избивая наши корабли...
      - Где клетка? - закричал султан. - Если она пуста, в ней будешь сидеть ты, и я велю утром таскать тебя в этой клетке по улицам, чтобы каждый нищий мог в тебя плюнуть...
      Ушаков полностью уничтожил могучий флот Турции!
      Султанша Эсмэ сказала брату-султану:
      - Разве ты не видишь, что все кончено? Потемкин уже возвратился в Яссы, и тебе остается одно - как можно скорее слать к нему послов, чтобы заключить мир...
      Потемкин остановился в ясском конакс молдавского господаря Гики; здесь его навестила племянница Александра Браницкая, которая, узнав о болезни дядюшки, срочно приехала в Яссы.
      - Как ты хороша сейчас, - сказал ей Потемкин, заплакав.
      Вскоре же приехали в Яссы и турецкие послы, жаждущие завершить переговоры о мире, начатые в Галаце князем Репниным.
      - Ну их... потом, - говорил светлейший.
      Екатерина письмом от 4 сентября поздравила его: "Ушаков весьма кстати Селима напугал; со всех мест подтверждаются вести о разграблении Мекки арабами... я здорова, у нас доныне теплые и прекрасные дни". Благодатная осень пленяла взоры и в цветущей Молдавии; лежа под тулупом, Потемкин наблюдал в окно, как тяжелеют виноградные кисти, как играют котятки с кошкою, а по воздуху летят светлые жемчужные нити паутины. От лекарств, подносимых врачами, он отказывался.
      - На что вы жалуетесь? - спрашивали его.
      - Скушно мне, - отвечал Потемкин.
      Могучий богатырь, он теперь быстро слабел, становясь беспомощнее ребенка. В приемной его конака продолжалась прежняя жизнь: Сарти дирижировал симфоническим оркестром, в лисьих шубах потели молдаванские боярыни, грызущие орехи, в кружевных кафтанах простужались на сквозняках французские маркизы, ищущие его протекции, скучали турецкие паши, здесь же крутились с утра до ночи католические прелаты, армянские патриархи, еврейские раввины и православные архиереи. И каждому что-нибудь надо - от него...
      - Пугу-пугу... пугу! - выкрикивал Потемкин в удушающей тоске, а закрывая глаза, он возвращал себя в прошлое, когда стелилась высокая трава под животами степных кобылиц, мокрых от пота, истекающих молоком сытным. - Пугу-пугу!
      Очнувшись, он велел Попову вызвать в Яссы своего смоленского родственника Каховского - героя штурма Анапы:
      - Каховскому и сдам армию... только ему еще верю!
      Слабеющей рукою Потемкин утверждал последние распоряжения по флоту и армии. К лекарствам он испытывал отвращение, три дня ничего не ел, только пил воду. Попов сообщал Екатерине: "Горестные его стенания сокрушали всех окружающих, 22-го Сентября Его Светлость соизволил принять слабительное, а 23-го рвотное. Сегодня в полдень уснул часа четыре и, проснувшись в поту, испытал облегчение". Консилиум врачей постановил: давать хину!
      27 сентября Потемкин оживился, графиня Браницкая показывала ему свои наряды, он с большим знанием дела обсуждал дамские моды и прически... 2 октября Попов, встав на колени, умолял Потемкина принять хину, но светлейший послал его подальше. А на следующий день, когда он еще спал, штаб-доктор Санковский не мог нащупать на его руке пульса. "Его Светлость, - докладывал Попов в Петербург, - не узнавал людей, руки и ноги его были холодны как лед, цвет лица изменился".
      Наконец он внятно сказал Попову:
      - А что лошади? Кормлены ли? Вели закладывать...
      Потемкин настаивал, чтобы его везли в Николаев:
      - Там поправлюсь и тронусь обратно в Петербург...
      Снова заговорил, что вырвет все "зубы":
      - Я камня на камне не оставлю... все там разнесу!
      Страшная тоска овладела светлейшим. Флоты уйдут в моря и вернутся в гавани - без него. И прошагают в пыли скорые батальоны - без него. Без него вырастут кипарисы таврические, в Алупке и Массандре созреет лоза виноградная, им посаженная, забродит молодое вино, а выпьют его другие.
      - Овса лошадям! - кричал он. - Дорога-то дальняя...
      В ночь на 4 октября Потемкин часто спрашивал:
      - Который час? Нс пора ли ехать?
      Атаману Головатому велел наклониться, поцеловал его:
      - Антон, будь другом-проводи меня...
      Утром Попов доложил: турецкие делегаты обеспокоены его здоровьем и настойчиво хлопочут о подписании мира:
      - А если ехать, надо бы государыню оповестить.
      - Пиши ей за меня... я не могу, - ответил Потемкин.
      Вот что было писано Екатерине рукою Попова: "Нет сил более переносить мои мучения; одно спасенье остается-оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву. Не знаю, чго будет со мною..." Попов не решался поставить на этом точку.
      - И все? - спросил он светлейшего.
      - Нс все! - крикнула Санька Браницкая и, отняв у него перо, подписалась за дядю: "верный и благодарный подданный".
      - Дай мне, - сказал Потемкин; внизу бумаги, криво и беспорядочно, он начертал последние в жизни слова:
      ...ДЛЯ СПАСЕНЬЯ УЕЗЖАЮ...
      За окном шумел дождь. Потемкина в кресле вынесли из дома, положили на диване в экипаже, казаки запрыгнули в седла, выпрямили над собой длинные пики. Головатый скомандовал:
      - Рысью... на шенкелях... арш!
      Повозка тронулась, за нею в каретах ехали врачи и свита. Потемкин вдруг стал просить у Попова репку.
      - Нету репы. Лежите.
      - Тогда щей. Или квасу.
      - Нельзя вам.
      - Ничего нету. Ничего нельзя. - И он затих.
      Отъехав 30 верст от Ясс, ночлег устроили в деревне Пунчешты; "доктора удивляются крепости, с какою Его Светлость совершил переезд сей. Они нашли у него пульс лучше, жаловался только, что очень устал". В избе ему показалось душно, Потемкин стал разрывать "пузыри", заменявшие в доме бедняков стекла. Браницкая унимала его горячность, он отвечал с гневом:
      - Не серди меня! Я сам знаю, что делать...
      Утром велел ехать скорее. Над полянами нависал легкий туман, карету качало, вровень с нею мчались степные витязи - казаки славного Черноморского войска. Потемкин, безвольно отдаваясь тряске, часто спрашивал: нельзя ли погонять лошадей? Николаев, далекий и призрачный, казался ему пристанью спасения. Наконец он изнемог и сказал:
      - Стой, кони! Будет нам ехать... уже наездились. Хочу на траву. Вынесите меня. Положите на землю.
      На земле стало ему хорошо. Браницкая держала его голову на своих коленях. Потемкин смотрел на большие облака, бегущие над ним - в незнаемое... Неужели смерть? И не будет ни рос, ни туманов. Не скакать в полях кавалерии, не слышать ему ржанья гусарских лошадей, разом остановятся все часы в мире, а корабли, поникнув парусами, уплывут в черный лед небытия... Камердинер стал подносить к нему икону, но графиня Браницкая, плача, отталкивала ее от лица Потемкина:
      - Уйди, уйди... не надо! Не надо... уйди.
      - Что вы? Разве не видите-он же отходит...
      Раздались рыдания - это заплакал адмирал дс Рибас.
      Попов заломил над собой руки - с возгласом:
      - Боже, что же теперь с нами будет?
      Потемкин обвел людей взором, шевельнул рукою:
      - Простите меня, люди... за все простите!
      Он умер. И глаза ему закрыли медными пятаками.
      - Едем обратно - в Яссы, - распорядился Попов.
      На том месте, где Потемкин скончался, атаман Головатый воткнул в землю пику, оставив казачий пикет:
      - Подежурьте, братцы, чтоб не забылось место сие...
      Лошади развернули экипаж с покойным, увезли его назад - в Яссы. Попов перерывал в Яссах все сундуки.
      - Чего ищешь, генерал? - спросила Браницкая.
      - Венец лавровый... с бриллиантами! Тот, что государыня ему подарила. Да разве найдешь? Сейчас все растащат...
      Графиня Браницкая вызвала ювелира ставки:
      - Мне желательно иметь перстень с алмазами, и чтобы на нем было вырезано памятное: "К. П. Т. 5 окт. 1791 г.".
      - Это не трудно, - заверил ее ювелир.
      Чуть выше затылка в черепе Потемкина хирург Массо выдолбил треугольное отверстие, через которое извлекли его большой мозг, заполнив пустоту ароматическими травами...
      - Не выбрасывайте сердце, - распорядился Попов. - Его мы отвезем в село Чижово, на Смоленщину, и захороним возле той баньки, в которой князь и явился на свет Божий... Я верю, - добавил Попов, - что Потемкин жил в своем времени: ни раньше, ни позже на Руси не могло бы возникнуть такого человека... Будем считать так: он был счастливый! Но будем ли мы счастливы без него?


      ЗАНАВЕС

      Платон Зубов после смерти Потемкина фактически стал правителем Новой России, подчинив себе и сказочную Тавриду. Екатерина дала ему высокий чин гснерал-фсльдцейхмсйстера - начальника всей артиллерии, он стал князем, генерал-адъютантом, членом Государственного совета, обвешал свое ничтожество регалиями и орденами. Первым делом Зубов решил упразднить "потемкинские вольности", в которых ему виделось зеркальное отражение французской революции.
      - Для того и указываю, - свысока повелел он, - всех беглых вернуть помещикам в прежнее крепостное состояние. А тех крепостных Потемкина, которым он волю дал, расселяя в краях южных, тех следует раздать помещикам по рукам, чтобы впредь о воле не помышляли... Потемкинский дух нетерпим!
      Край опустел. Посадки лесов засыхали на корню, погибали в полях посевы гороха и фасоли, оскудели стада, в селениях, брошенных людьми, воцарилось безлюдье, колодцы исчахли - цветущий край снова превращался в пустыню, как было и при татарских ханах. Вместе с "потемкинским духом" исчезала и сама жизнь! Но этого Зубову показалось мало; он, никогда моря не видевший, пожелал быть главнокомандующим Черноморского флота, и Екатерина согласилась на это... Ушаков был обречен на бездействие, а его ненавистники, граф Войнович и Мордвинов, снова заняли свои посты, подавляя Ушакова своей властью.
      В один из дней, просматривая списки чинов Черноморского флота, Платон Зубов презрительно фыркнул:
      - Странно! Ни одной знатной фамилии, ни князей, ни графов, одна мелюзга. - Палец фаворита, оснащенный блистающим перстнем, задержался возле имени сюрвайера в чине бригадира. - Курносов? Не помню таких дворян на Руси.
      Услужливые сикофанты охотно накляузничали.
      - Да это, извольте знать, давний прихвостень светлейшего, сам-то он из плотников архангельских, а Потемкин любил окружить себя всяческим сбродом. С того и карьера была скорая!
      - Убрать его! Чтобы флота моего не поганил...
      Убрать дважды кавалера, да еще увечного в бою, заслужившего право ношения белого мундира, было трудно, и Прохор Акимович получил новое назначение - на верфи Соломбалы.
      - Все возвращается на круги своя, - сказал он.
      Но в Адмиралтействе, когда получал назначение вернуться на родину, мастеру стало невмоготу от обиды:
      - Клеотуром никогда не был и в передних не околачивался, ласки у персон выискивая. Едино оправдание карьере моей: век утруждался, да еще вот люди мне попадались хорошие. Я покровителей не искал-они сами нашли меня!
      Как не стало Камертаб, как погибли сыновья, все в жизни пошло прахом; раньше никогда о деньгах не думал, а теперь, на склоне лет, и деньги перевелись... До отъезда в Архангельск он прожился вконец, обиду сердечную вином заглушая.
      Анна Даниловна, на мужа глядя, страдала:
      - С первым маялась, и второй - с рюмкою.
      - Молчи. Сбирайся. До Соломбалы.
      - Знай я, что так будет, зачем я Казань покинула?
      - Ништо! На Севере тоже люди живут...
      Полярная ночь тиха. Архангельск в снегу, в гавани Соломбалы - недостроенные суда. Прохор Акимович поселился в доме покойного дяди Хрисанфа, работал в конторе, украшенной гравюрами с видами старинных кораблей, в горшках цвели герани, за окошками сверкал иней. Ливорнский пудель Черныш выходил вечерами на крыльцо, озирал снежные сугробы и, замерзнув, возвращался домой-отогреваться у печки.
      - Плохо тебе, брат? - спрашивал его хозяин.
      Анна Даниловна в таких случаях говорила:
      - Он еще у собаки спрашивает! Где бы меня спросить - каково мне, бедной, в эдакой-то юдоли прозябать?
      Только теперь Прохор Акимович осознал ошибку: ах, зачем увел под венец эту чужую женщину, и боль о прошлой любви Камертаб камнем ложилась на покаянное сердце. Наливал себе водки, закусывал ее ломтями сырой семги. Над рабочим столом, заваленным чертежами кораблей, укрепил лубочную картинку "Возраст человечий": жизнь делилась тут на семь долек.
      - Ив каждой по семь годочков! Детство и юность, совершенство и середка. Затем первая седина, до которой я дожил. А затем - старость и непременное увядание...
      На исходе зимы довелось Курносову прочесть стихи Державина, писанные на смерть Потемкина:
      Кто это идет по холмам,
      Глядясь, как месяц, в воды черны?
      Чья тень спешит по облакам
      В воздушные жилища горны?..
      Не ты ли, счастья, славы сын,
      Великолепный князь Тавриды?
      Не ты ли с высоты честей
      Незапно пал среди степей?..
      Жуть охватывала при мысли, что уже не Потемкин - тень его! - по ею пору блуждает по берегам Черного моря, исполинская, - ищет светлейший места, где бы отряхнуть прах свой, где бы кости свои оставить. Мастеру и за себя становилось страшно:
      - Вот был я, первый и последний дворянин Курносов, а не бывать продолжению моему. Одно останется-корабли, гавани да крест на кладбище. А как жил, как любил, как умирал - все позабудут люди... Ладно! Не я первый на Руси такой, не я и последний. Нс для себя жил, не для себя старался...
      Он скинул ботфорты - обул валенки: так удобнее. Зябкой рукой снова налил себе водки. Анна Даниловна извела мужа попреками:
      - На што мне, несчастненькой, така доля выпала? Солнышко нс светит, яблок и вишен нету, все округ трескою пропахло. Зачем мне шаньги ржаные, неужто не поем булок с изюмом?
      - Если невмоготу, так езжай отсюдова.
      - И правда, друг, отпусти доченек повидать...
      Уехала! Посмотрел он, как взвихрило снег за ее санками, спешащими в неизбытное, и опять вспомянулась юность, страданьями еще не початая. И первые казанские радости, когда браковал он лес, выбирая из бревен самые чистые, самые непорочные, без сучков, без свиля, без косослоя... Конец всему! "Ладно, - сказал себе в утешение, - проживем и так: без любви. В конце-то концов, и добра повидал немало. Спасибо людям хорошим и добрым - за то спасибо, что они были. Теперь их тоже не стало..."
      Он вернулся в контору, налил себе водки.
      Опьянев, он говорил по-английски и голландски, пересыпал речь словами турецкими, ругательствами испанскими. Собака внимательно слушала хозяина. Слушала и молчала.
      - Не понимаешь меня? Да и кто поймет ныне?..
      Слоистый снег покрывал древнюю землю Архангельска.
      Утром думал Прохор Акимович: отчего маета душевная? И понял, что выдернут из души главный стержень, а стержнем этим была служба при Потемкине, князе Таврическом. При нем все было иначе: бедово, непостоянно, пышно и жутко, но зато и радостно, трудолюбиво. И жить хотелось гогда - напропалую, тоже отчаянно и радостно. Теперь стержня не стало...
      - Ничего не стало, Черныш, - сказал он собаке.
      Он просунул ноги в валенки, мундир теснил его - Курносов облачился в кацавейку, что носил еще дядя Хрисанф, и стал похожим на своего покойного дядю.
      - Ах, да что назад-то оглядываться? - сказал.
      Здесь же, на верфях Соломбалы, Курносов равнодушно воспринял весть о смерти Екатерины, меланхолично пережил невзгоды царствования Павла I-вплоть до воцарения Александра I. Внук Екатерины поспешил заверить общество, что возвращается на стезю своей бабки, желая исправить разрушенное, поднять все уроненное, и Прохор Акимович вскоре же получил именной рескрипт о присвоении ему чина генерал-майора по флоту.
      Рескрипт застал мастера дел корабельных в конторе; он сидел за столом хмельной и небритый.
      - Теперь уже поздно, - сказал он, никак не выразив ни печали, ни радости.
      Осенью 1802 года до Архангельска дошло, что Радищев, не веря в справедливость на свете, принял чашу смертную.
      Это известие ошеломило Курносова:
      - Вот так! Если уж самые умные люди на Руси таково из жизни уходят, мне-то, сирому, сам Бог указал...
      Всю ночь в конторе горели свечи. Выстрела не услышали. Когда утром вошли к нему, он был мертв. Перед ним, прямо в доски стола, был жестоко врублен плотницкий топор-с такой неистовой силой, что его с трудом вырвали из досок. Страшно и бедово выла собака... В завещании было написано, чтобы в гроб ему положили топор, с которого и началась радостная и прекрасная жизнь человеческая.
      Мастера отвезли в Холмогоры и там похоронили.
      Собака осталась на могиле, и, как ни звали ее люди, она нс пошла за ними, верная до конца, как и положено собаке.
      "Прощайте, люди! Что я мог, то и сделал. А чего не мог сделать, за то и не брался. Пусть делают за меня другие".

      Январь 1982 года.
      Рига


      ПРИМЕЧАНИЯ

      1. А. А. Загряжский (1716-1786) был прадедом жены А. С. Пушкина Н. Н. Гончаровой, и в этом заключалось дальнее не родство, и сродство поэта с Г. А. Потемкиным, личностью которого Пушкин серьезно интересовался. Брат поэта Лев Пушкин был женат на Е. А. Загряжской. - Здесь и далее примечания автора.
      2. В исторической литературе бытует версия, согласно которой Потемкин был удален из университета за острую поэтическую сатиру, направленную против засилья немецкой профессуры. К сожалению, поэтическое и музыкальное наследие Потемкина затерялось от потомства во времени.
      3. Никитин Перевоз - ныне город Никополь.
      4. В дальнейшем, говоря о Турции и ее правительстве, нам придется именовать их по-разному: Высокая Порта, Блистательная Порта, Порог Счастья, Высокий Порог, Большая Дверь, Оттоманская и Османская империя. Диван или Сераль - это названия одного значения, широко бытовавшие в речи и переписке того времени.
      5. Бригадир-чин в русской армии XVIII в., промежуточный между чином полковника и генерала. Главные работы ювелира Ж. Позье находятся в Оружейной палате в Москве, входя в сокровищницу Алмазного фонда.
      6. Некоторые историки почему-то отрицают участие Потемкина в роншинских событиях. По А. Г. Орлов в письме к Екатерине II, говоря о выдаче жалованья караулу, конкретно называет "Патиомкина вахмистра для того што служит бесжалованья".
      7. Английские политики работорговлю считали своим монопольным правом, а флот Англии жестоко преследовал нарушителей знаменитого варварского закона "ассиенто".
      8. Слово "партизан" еще не имело настоящего значения, и его применяли по отношению вообще дерзких людей, иногда так называли даже пылких любовников. В данном случае посол имел в виду польских вельмож "русской партии" в Варшаве - Чарторыжских и Понятовского.
      9. Очередное вранье князя Радзивилла: Гибралтар был взят англичанами во время войны за "Испанское наследство" в 1704 г.; сам автор этой небылицы Радзивилл родился лишь в 1734 г.
      10. Турецкие чины несходны в рангах с европейскими. Но если визиря можно сравнить с канцлером, то реис-эфенди соответствует примерно положению министра иностранных дел.
      11. Полководца князя Александра Михайловича Голицына (1718-1783) нельзя путать с вице-канцлером князем Александром Михайловичем Голицыным (1723-1807).
      12. При Екатерине были два дипломата князя Голицына с именем Дмитрий: Дмитрий Михайлович (1721-1793), посол в Вене, и Дмитрий Алексеевич (1734-1803), посол в Версале и Гааге.
      13. "Мы не поймем просвещенного абсолютизма Екатерины II, если не учтем социальной обстановки, грозившей устоям самодержавно-крепостного строя. Екатерина была достаточна умна и идейно подготовлена, чтобы почувствовать и оценить грядущую опасность" (Абсолютизм в России. - М.: Изд-во АН СССР, 1964).
      14. Это аксиомы, которыми можно обрушить стены (франц.).
      15. В таком одичалом состоянии Д. Н. Салтыкова прожила 33 года, умудрившись родить ребенка от караульного солдата, и умерла в 1801 г. Потомство ее прекратилось в 1852 г. со смертью внучки, графини Е. Н. Раймон ди Моден, постоянно проживавшей в Париже.
      16. Некрасовцы - старообрядцы из казаков, имевшие атаманом Игната Некрасу.
      17. Подобные факты свидетельствуют, что эти места (нынешние области Одесская, Херсонская, Кировоградская) не были тогда столь уж безлюдны, как в Петербурге ошибочно полагали.
      18. Малым его прозвали потому, что бумаги он подписывал словами: "Малый с малыми, добрый с добрыми, злой со злыми". Югославские историки, как и их советские коллеги, высоко оценивают характер правления и реформ С. Малого и Черногории. Но происхождение этого загадочного самозванца осталось тайной.
      19. Глинки, о которых идет речь, были ближайшими предками знаменитого композитора М. И. Глинки. Потемкин всегда имел большое уважение к этой фамилии и позже, достигнув могущества, оказывал протекцию всем представителям смоленских дворян Глинок.
      20. Козлов - искаженное на русский лад татарское название "Гезлов" (что переводе означает "тысяча глаз"; ныне город-здравница Евпатория. и посудой. Ибрагим-паша убеждал янычар, что Аллах не оставит их, а султан, выславший сто кисетов, пришлет еще двести.
      21. Семен Павлович Великий (1772-1794) служил на русском флоте, участник многих сражений. И чине капитан-лейтенанта, будучи волонтером английского флота, погиб на Антильских островах, где и был погребен.
      22. "Новоизобретенные" - корабли особой конструкции, имевшие незначительную осадку, близкие к типу малого фрегата, были приспособлены специально для плавания среди мелководий. Из них поначалу и формировалась Азовская (или Допекая) флотилия.
      23. Если Бог с нами, то кто против нас? (лат.)
      24. Гальсер просидел в крепости полтора года, причем король приставил охрану к его дому, конюшням и имуществу, после чего сослал мошенника в провинцию, по позже снова использовал в своих грязных финансовых махинациях.
      25. Дерибас Осип Михайлович (1749-1800), будущий строитель Одессы, очевидно, сознательно "облагородил" свое происхождение; имеются данные, что он был сыном простого испанского кузнеца.
      26. Слухов о воскрешении Петра III бытовало множество, и в самых различных интерпретациях. Я выбрал лишь одну из них, используя монографию К. В. Чистова "Русские народные социально-утопические легенды XVII-XVIII вв." (М.: Изд-во АН СССР, 1967).
      27. В те времена армии перемещались пешком. Отправление целого полка солдат "на почтовых" было явлением необычным, как если бы в наше время воинские соединения передвигались с помощью такси. Вторично к этому дорогому способу передвижения войск Екатерина прибегла в 1788 г.
      28. Ободрите же меня хоть чем-нибудь (франц.).
      29. Это чрезвычайно грубое письмо Потемкина было известно его современникам и первым биографам фаворита. Ответ императрицы Потемкину был впервые опубликован лишь в 1911 г.
      30. Подъем воды в наводнение 1777 года был на 310 сантиметров выше ординара.
      31. Корберон оставил в библиотеке г. Авиньона спои записки о пребывании и России. Он умер в страшной нищете, всеми забытый, на чердаке парижской мансарды за два года до нашествия Наполеона на Россию.
      32. Протокол этой беседы был опубликован в русской печати в 1874 году: он приводится мною в сильном сокращении.
      33. Эти земли А. Бернуцци-Давиа долго сохранялись во владении ее потомков. Много позже русское правительство было вынуждено выкупать их, по уже за большую сумму.
      34. Академик II. И. Качалов в своей классической монографии "Стекло" (Изд-во АН СССР, 1959. С. 236) пишет: "Мы знаем Потемкина как очень щедрого и широкого человека, которому скряжничество всегда было чуждо. Его политика по отношению к заводу всегда была целевой, оздоровляющей и во всех технических вопросах неизменно прогрессивной".
      35. Анапа стала русским городом лишь в 1828 году, позже, когда она потеряла всякое военное значение, жители Анапы устроили на валах крепости тенистые бульвары для пpoгулок.
      36. Г.А. Потемкин, ознакомясь с проектом С. К. Грейга, как раз и выступил против него, утверждая, что задача флота в Архипелаге - лишь отвлечь турецкий флот от Черного моря, чтобы флот Черноморский обрел в нем свободу боевых действии. Таким образом, Екатерина сознательно вводила Кобенцля в заблуждение.
      37. Читателей, интересующихся подробностями этой клеветы, я отсылаю к авторитетному изданию Академии наук СССР "Международные связи России в XVIIXVIII вв. Экономика, политика и культура". - М., 1966.
      38. Текст оперы "Горе-Богатырь" позже строго преследовался царской цензурой, хотя при Екатерине II и был опубликован; имевшие текст хранили его в тайне, как запретную литературу.
      39. Из музыки янычарских оркестров позже возникла духовая музыка европейских армий, а секрет изготовления тарелок до сих пор известен одним лини. iуркам. Янычарскую музыку широко использовали в своих произведениях многие европейские композиторы (Глюк, Гайдн, Моцарт, Доницетти и другие).
      40. Разрывы корабельных пушек были тогда всеобщим бедствием, деморализующим экипажи. Плохое качество литья объяснялось тайным вредительством английских мастеров, добавляющих в металл свинцовые окиси. См. об этом: С мирное Вл. Два века Онежского завода. - Петрозаводск, 1974.
      41. Л.Я. Неклюдов (1748-1839) остался жив, но уже не мог владеть правой рукой, совершенно отсохшей. Он до смерти проживал в Москве, пользуясь всеобщим почетом, и, как отличный Георгиевский кавалер, имел право ездить на четверке белых лошадей.
      42. Это был Трофим Орлович Куцинский (р. 1749), первый в России священник, удостоенный Георгиевского креста. При штурме Нзмаила он возглавил атаку Полоцкого мушкетерскою полка, кода его командир был убит. За личное участие в штурмах Очакова, Ьендер, Килии и Измаила он получил пожизненную пенсию в 300 рублей. В царствование Павла I Куцинский был лишен ордена и пенсии, живя нищенством. Я даю эту справку по той причине, что в литературе о Суворове никак не комментируются слова "Полоцкий поп".
      43. Этот национальный гимн О. Козловского (1757-1831), написанный им и форме полонеза, часто звучит и в наши дни, хотя мы об этом и не догадываемся. П. И. Чайковский включил начало его в сцену бала своей онеры "Пиковая дама". затем, постепенно отходя от музыки оригинала, гениально модернизировал ее.