- У нее были еще... - сказал он, - там были...
Он достал из ящика стола несколько писем.
- Я их не читал, - сказал он. - Возьмите их.
Я взял письма и хотел положить их в гроб. Потом передумал. Мертвая
наконец-то теперь принадлежала одному Шварцу. Так он думал. Письма другого
не имели уже к ней никакого отношения.
Он не хотел похоронить их вместе с ней и в то же время не мог их
уничтожить, ведь все-таки они были адресованы ей.
- Я возьму их, - сказал я и сунул письма в карман. - Они не имеют
никакого значения. Меньше, чем разменная монета, на которую покупают
тарелку супа.
- Костыли, - заметил он. - Я знаю. Она их однажды называла костылями,
которые нужны были ей, чтобы снова быть верной мне. Вы понимаете? Это
абсурд...
- Нет. Это не абсурд, - сказал я и добавил затем очень осторожно, со
воем состраданием, на которое только был способен:
- Почему вы не оставите ее наконец, в покое? Она любила вас и
оставалась с вами до тех пор, пока только могла.
Он кивнул. Он показался мне вдруг совершенно сломленным.
- Вот это я и хотел знать, - пробормотал он.
В комнате становилось жарко. Жужжали мухи. Погашенные свечи чадили. Там
было солнце, здесь - мертвая. Шварц поймал мой взгляд.
- Мне помогла одна женщина, - сказал он. - В чужой стране все это гак
сложно. Врач. Полиция. Ее увозили, а вчера вечером привезли опять. Ее
обследовали. Насчет причины смерти. - Он беспомощно посмотрел на меня. - Ее... Она не вся здесь... Мне сказали, я не должен раскрывать ее...
Пришли носильщики. Гроб забили. Шварц еле держался на ногах.
- Я поеду с вами, - сказал я.
Это было недалеко. Утро сияло, дул ветер, проносились облака, словно
стая овчарок гналась по небу за стадом овец.
Шварц - маленький и одинокий - стоял под огромным небом на кладбище.
- Хотите вернуться в свою квартиру? - спросил я.
- Нет.
У него уже был с собой чемодан.
- Знаете ли вы здесь кого-нибудь, кто может подправить паспорта? - спросил я.
- Грегориус. Он уже неделю здесь.
Мы отправились к Грегориусу. Он быстро справился с паспортом для
Шварца. Здесь не требовалось особой тщательности. У Шварца уже было с
собой удостоверение вербовочного пункта иностранного легиона. Ему надо
было только пересечь границу, а затем в казарме выбросить мой паспорт.
Иностранный легион не интересовался прошлым.
- Куда девался мальчик, которого вы привезли с собой? - спросил я.
- Дядя ненавидит его, но мальчишка счастлив, что по крайней мере его
ненавидит кто-то из его семьи, а не посторонний.
Я посмотрел на человека, который теперь носил мое имя.
- Желаю вам всего лучшего, - сказал я, избегая называть его Шварцем.
Мне не пришло в голову ничего другого, кроме этой банальной фразы.
- Мы никогда больше не увидимся, - ответил он. - И это к лучшему. Я
рассказал вам слишком много для того, чтобы хотеть вас видеть.
Я не был в этом уверен. Могло статься так, что он позже именно поэтому
захочет меня увидеть. По его мнению, я был единственный человек, в котором
сохранялся незамутненный облик его судьбы. Но, может быть, именно из-за
этого он возненавидит меня, потому что в дальнейшем ему покажется, будто я
похитил у него его жену - и на этот раз уже навсегда, невозвратимо, - ведь
он же был убежден, что его собственное воспоминание обманывает его и
только мое остается ясным.
Я смотрел, как он шел по улице, держа в руке чемодан - печальная
фигура, вечный символ рогоносца и самоотверженно любящей души. Но разве не
владел он человеком, которого он любил, глубже и полнее, чем вереница
победителей-идиотов? И чем мы владеем на самом деле? К чему столько шуму о
предметах, которые в лучшем случае даны нам только на время; к чему
столько болтовни о том, владеем мы ими больше или меньше, тогда как
обманчивое это слово "владеть" означает лишь одно: обнимать воздух?
Фотография моей жены для паспорта была со мной - тогда все время
требовались фотокарточки для всяких документов. Грегориус тут же приступил
к работе. Я не отходил от него.
Я не спускал глаз с обоих паспортов.
В полдень они были готовы. Я бросился в трущобы, где мы жили.
Рут сидела у окна и смотрела на детей рыбаков, игравших во дворе.
- Все пропало? - спросила она, когда я появился в дверях.
Я поднял паспорта:
- Завтра едем! Теперь у нас будут новые имена, у каждого свое, и в
Америке нам придется жениться еще раз.
В то время я почти не думал о том, что у меня паспорт человека,
которого, может быть, разыскивают по обвинению в убийстве. На следующий
день вечером мы уехали и без особых приключений достигли Америки. Правда,
паспорта людей, которые так любили друг друга, не принесли нам счастья:
через полгода Рут развелась со мной. Чтобы узаконить это, нам пришлось
сначала вновь вступить в брак.
Позже Рут вышла замуж за молодого богатого американца, который когда-то
поручился за Шварца. Ему казалось все это ужасно смешным, он был
свидетелем вовремя нашего второго бракосочетания. Неделю спустя мы
развелись в Мексике.
Войну я переждал в Америке. Странно, - я начал интересоваться
живописью, на которую раньше почти не обращал внимания, - словно ко мне
это перешло по наследству от далекого, мертвого пра-Шварца. Я часто думал
и о другом Шварце, который, наверно, был еще жив. Оба они сливались в
какое-то неясное облако, которое иногда как бы окружало меня и оказывало
на меня влияние, хотя я прекрасно знал, что все это чепуха. В конце концов
я получил место в компании, торгующей предметами искусства, и в комнате у
меня появились копии рисунков Дега, к которым я был очень неравнодушен.
Я еще часто думал о Элен, которую я видел только мертвой. Одно время я
даже мечтал о ней, когда жил один. Письма, которые мне отдал Шварц, я в
первую же ночь, едва корабль отчалил от берега, бросил в море, не читая.
При этом я в одном из них почувствовал что-то твердое, похожее на камень.
Я вынул его в темноте из конверта и потом уже рассмотрел, что это был
кусок янтаря, в котором находилась красивая мушка; она попала туда тысячи
лет назад и превратилась в камень. Я взял ее себе и сохранил - крошечную
мушку, застывшую в мгновение смертельной борьбы в клетке из золотых слез,
которая сохранила ее, в то время как другие, ей подобные, были съедены,
замерзли и исчезли без следа.
После войны я вернулся в Европу. Пришлось преодолеть некоторые
трудности, чтобы установить свою личность, ибо в то время в Германии сотни
представителей расы господ стремились к обратному. Оба паспорта,
полученные от Шварца, я отдал случайному знакомому из числа перемещенных
лиц.
Тогда по Европе металось много людей, лишенных родины.
Один бог знает, где находился в то время сам Шварц. Я никогда более не
слыхал о нем. Однажды я даже ездил в Оснабрюк и справлялся о нем, хотя я
забыл его настоящее имя. Но город был совершенно опустошен; об этом
человеке никто ничего не знал и не интересовался им. По дороге обратно на
вокзал мне показалось, что я увидел его. Я догнал его, но это оказался
женатый секретарь из почтового управления, который объяснил мне, что его
зовут Янсеном и что у него трое детей.