Приход Берии в наркомат совпал по времени с ослаблением репрессий. Более того, многие незаконно осужденные были выпущены на свободу. Прекратилась практика открытых процессов, теперь приговоры выносились на закрытых индивидуальных процессах. Именно таким образом были осуждены и расстреляны Н. Ежов, А. Косарев, С. Косиор, В. Чубарь, Р. Эйхе и многие другие. Среди других дел того периода можно выделить руководство Комиссией по делам беженцев в сентябре-декабре 1939 года и организацию убийства Троцкого в Мексике.
Своими действиями Берия завоевал полное доверие Сталина. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1939 году он стал кандидатом в члены Политбюро ЦК (членом ЦК ВКП(б) он стал еще в 1934 году), а позднее и членом Политбюро. В январе 1941 года ему было присвоено звание генерального комиссара государственной безопасности, а после Великой Отечественной войны - Маршала Советского Союза. С 1941 года и до своего ареста он являлся заместителем Председателя СНК СССР и заместителем председателя Государственного Комитета Обороны. В апреле 1941 года ему было поручено курировать еще и наркоматы лесной промышленности, цветной металлургии, угольной и нефтяной промышленности, а во время войны ГКО возложил на него контроль над такими важными оборонными отраслями, как наркомат минометного вооружения, производство самолетов и моторов, производство боеприпасов, танковая промышленность. (За достижения в производстве боеприпасов ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.) Немало было у него и других государственных наград - шесть орденов Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Суворова I степени (за организацию депортации ингушей и чеченцев).
Впоследствии, занимая высокие государственные посты, Берия всегда старался не выпускать из-под своего контроля спецслужбы. Так, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 февраля 1941 года НКВД был разделен на два наркомата - НКВД и НКГБ, Берия не потерял контроль над органами госбезопасности. Во-первых, он, как член высшего партийного руководства, был куратором НКГБ, а во-вторых, наркомом НКГБ был назначен его ставленник В. Меркулов. Впрочем, такое положение вещей сохранялось только до начала войны. А уже 20 июля 1941 года НКВД и НКГБ вновь были объединены под началом Берии. Когда же 14 апреля 1943 года наркомат внутренних дел снова разделили, Берия опять добился того, чтобы НКГБ возглавил Меркулов, а сам до 29 декабря 1945 года оставался наркомом НКВД.
Но, пожалуй, самой важной областью, которую курировал Берия, была работа над советской атомной бомбой. Первые сведения о том, что союзники начали работу над созданием сверхмощного оружия на основе урана, поступили к советскому руководству осенью 1941 года. На основании полученных разведданных Берия предложил Сталину создать при ГКО научно-консультационную группу по атомному оружию. Первоначально полученная информация не убедила Сталина, других членов ЦК и тех ученых, которые по заданию Берии провели анализ урановой проблемы, в необходимости того, что сейчас, в условиях войны, надо срочно начать дорогостоящую практическую работу по созданию атомной бомбы. Разведке было поручено продолжать сбор информации по этому вопросу с тем, чтобы осветить его как можно полнее.
Тревожные сведения продолжали поступать, и осенью 1942 года состоялось специальное заседание Государственного Комитета Обороны по вопросу создания в СССР атомной бомбы. А уже 20 сентября 1942 года ГКО отдал распоряжение "Об организации работ по урану", в котором обязывал "Академию наук СССР (академик Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путем расщепления ядра урана и представить ГКО к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива". Куратором этих исследований со стороны правительства был назначен Молотов. В начале 1943 года ведущие ученые-физики на встрече с Молотовым подтвердили достоверность добытых разведкой данных о возможности создания атомного оружия, и уже 15 февраля ГКО отдает распоряжение об организации в системе Академии наук секретной Лаборатории № 2 под началом И. Курчатова, которого назначили руководителем советского атомного проекта,
Все разведданные по атомному проекту были сконцентрированы в НКВД, в группе "С" - группе Судоплатова, докладывавшего о результатах работ лично Берии. А с июня 1944 года он, по настоянию Курчатова и Иоффе, обратившихся к Сталину, становится руководителем советского атомного проекта.
Успешное испытание американской атомной бомбы, состоявшееся 16 июля 1945 года, заставило советское руководство максимально ускорить создание собственного ядерного оружия. В связи с этим 20 августа 1945 года постановлением ГКО № 9887сс/оп был образован Спецкомитет для руководства всеми работами по созданию атомного оружия, руководителем которого также назначен Берия. С 20 сентября до середины июня 1953 года Спецкомитет провел свыше 200 заседаний, было принято более 1000 постановлений и распоряжений по добыче и обогащению урана, строительству заводов атомной промышленности, созданию центра Арзамас-16 (Саров), где разрабатывались образцы советского атомного оружия.
Разумеется, назначение Берии председателем Специального комитета было вызвано многими обстоятельствами. Ведь именно в его ведении, как наркома НКВД, находились тысячи заключенных, десятки промышленных предприятий, многочисленные НИИ и КБ. Кроме того, именно через него проходила вся разведывательная информация о работах над атомной бомбой на Западе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что он был опытным организатором и наиболее подготовленным в технических вопросах среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны. Вот что писал о нем академик А. Петросьянц:
"Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимый размах, широту действий и динамизм. Он обладал огромной энергией и работоспособноcтью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца".
Точно такого же мнения придерживался и академик Ю. Б. Харитон:
"С переходом проекта в руки Берии ситуация в нем кардинально изменилась. С самого начала он придал всем работам размах и динамизм. Он все-таки был первоклассным организатором, доводившим любое дело до конца".
Будучи главным администратором советского ядерного проекта, Берия добился того, чтобы работы по атомной бомбы шли ускоренными темпами. В результате советская атомная бомба была взорвана 29 августа 1949 года - на пять лет раньше, чем это предполагали американцы, что, возможно, предотвратило новую войну.
После разработки советской атомной бомбы работы в рамках атомного проекта продолжались. С 1950 по 1953 годы было проведено несколько испытаний новых образцов атомного оружия, в том числе плутониевой бомбы РДС-2, сброс бомбы с бомбардировщика ТУ-4. В 1951-1952 годы в Арзамасе-16 была создана группа под руководством И. Е. Тамма, занимавшаяся проблемой водородной бомбы. Берия курировал разработку ракетных комплексов С-25 "Беркут" и противокорабельных ракет "Комета" (в разработках этих видов оружия принимал участие его сын Серго), а с марта 1953 года и создание баллистических ракет в конструкторском бюро Королева.
Что же касается его работы в НКВД, то тут тоже не все так просто. Так, например, 1 октября 1945 года Берия направил Сталину записку с предложением ограничить права Особого совещания, запретив приговаривать подсудимых к высшей мере наказания, ограничив его права сроком до 8 лет.
С 29 декабря 1945 года он был освобожден от должности наркома внутренних дел в связи "с перегруженностью центральной работой". Действительно, кроме членства в Политбюро, кроме работы над атомным проектом, с апреля 1946 года он возглавляет Бюро Совета Министров, в которое входили все заместители председателя Совмина СССР Сталина, курирует, как заместитель Председателя Совета Министров, кроме Спецкомитета, химическую промышленность, черную и цветную металлургию, лесную промышленность, водный транспорт, работу МВД и МГБ, и даже такое замечательное дело, как строительство "высоток" в Москве.
В последние годы жизни Сталина над головой Берии стали сгущаться тучи. В ноябре 1951 года в Грузии, являвшейся его вотчиной, было организовано так называемое "мингрельское дело", в результате которого было арестовано 427 секретарей обкомов, горкомов и райкомов партии, а также почти весь руководящий состав ЦК и правительства Грузии. В деле фигурировала некая связанная с ЦРУ "шпионско-разведывательная организация" Е. П. Гегечкори, который был родственником Берии по жене. Похоже, ему готовилась судьба Ягоды и Ежова. Впрочем, смерть вождя оборвала новую волну репрессий.
5 марта 1953 года, сразу же после смерти Сталина, его соратники на совещании, получившем название "Совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР", разделили властные полномочия. Во главе государства оказались Г. Маленков, занявший пост Председателя Совета Министров СССР, Н. Хрущев, ставший секретарем ЦК КПСС (с сентября 1953 года - первый секретарь ЦК КПСС) и Л. Берия - первый заместитель Председателя Совета Министров СССР и одновременно министр объединенного Министерства внутренних дел СССР, куда вошли прежнее МВД и МГБ.
Вопреки распространенному мнению, смягчение карательного режима в государстве началось не после ареста Берии, а по его инициативе. Первым его шагом на посту главы МВД было создание следственной группы для пересмотра особо важных дел: "дела врачей", дела арестованных бывших сотрудников МГБ СССР, дела бывших работников Главного артиллерийского управления МО СССР, "мингрельского дела", "авиационного дела". Все эти дела были признаны сфальсифицированными, а арестованные по ним - освобождены.
21 марта 1953 года Берия направляет в Президиум ЦК КПСС записку "О пересмотре плана строительных работ", настаивает на замораживании дорогостоящих и малоэффективных проектов, например: Туркменского канала, тоннеля от материка до Сахалина и т. д.
26 марта 1953 года - новая записка в Президиум ЦК, в которой говорится, что к указанному времени в исправительно-трудовых лагерях и колониях содержится 2 526 402 заключенных, из них осужденных на срок до 5 лет - 590 тысяч, от 5 до 10 лет - 1216 тысяч, от 10 до 20 лет - 573 тысяч и свыше 20 лет - 188 тысяч человек. "Из общего числа заключенных, - указывалось далее в записке, - количество особо опасных государственных преступников (шпионы, диверсанты, террористы, троцкисты, эсеры, националисты и др.), содержащихся в особых лагерях МВД СССР, составляет всего 221 435 человек". В связи с этим Берия предложил амнистировать осужденных на срок до 5 лет включительно, за должностные, хозяйственные и некоторые воинские преступления, женщин, имеющих детей до 10 лет, несовершеннолетних, тяжелобольных и престарелых. И уже 27 марта 1953 года Президиум Верховного Совета издал указ "Об амнистии", по которому на свободу вышло 1 181 264 человека. Не попали под амнистию убийцы и бандиты, а также осужденные по печально знаменитой 58-й статье.
4 апреля последовал приказ министра внутренних дел Берии "О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия". В Лефортово и Внутренней тюрьме были ликвидированы орудия пыток. Внес он предложение и ограничить права Особого совещания при МВД СССР, пересмотреть указы и постановления, "противоречащие советскому уголовному законодательству и предоставившие Особому совещанию широкие карательные функции". Но это предложение не нашло поддержки в ЦК. Хрущев, Молотов и Каганович заявили, что они категорически против этого, так как в этом случае придется пересмотреть "всю систему арестов, суда и следственной практики".
17 марта 1953 года Берия внес предложение вывести из состава МВД ряд предприятий и строек: Дальспецстрой на Колыме, спецуправление Енисейскстрой. Главное управление горно-металлургической промышленности и ряд других, а также передать всю систему ГУЛАГа - исправительно-трудовые лагеря и колонии с лагерным аппаратом и военизированной охраной - в ведение Министерства юстиции.
Но самое главное, Берия решительно вторгся в "святая святых" партийного аппарата - кадровую политику. В апреле он направляет в Президиум ЦК несколько записок, в которых говорит о недостатках в работе партийных органов Украины, Белоруссии, Литвы и Латвии. Записки эти были обсуждены на заседании Президиума ЦК 20 мая 1953 года. Так, после обсуждения записки о недостатках в работе органов МВД Литвы по борьбе с националистическим подпольем Президиум ЦК принимает постановления "О политическом и хозяйственном положении в Западных областях Украины", "О положении в Литовской ССР". В нем работа ЦК КПЛ и правительства Республики признавалась неудовлетворительной, главной задачей литовской парторганизации определялась "подготовка, выращивание и широкое выдвижение литовских кадров во все звенья партийного, советского и хозяйственного руководства". На посты зампредов Совмина республики, вторыми секретарями райкомов и горкомов, зампредами исполкомов, директорами совхозов, МТС, промышленных предприятий должны были выдвигаться литовцы. Номенклатурные работники, не знающие литовского языка, отзывались в распоряжение ЦК КПСС. Отменялось "ведение делопроизводства во всех партийных, государственных и общественных организациях Литовской ССР на не литовском языке" (т. е., в переводе с бюрократического на русский, литовский должен был стать официальным языком республики). Для районов с преобладанием польского населения таким языком должен был стать, соответственно, польский (после ареста Берии эти решения были отменены как способствовавшие "активизации буржуазно-националистических элементов", а записка изъята из протоколов Президиума ЦК). Все это, и в особенности расследование деятельности органов МГБ на Украине, не могло не встревожить бывшего секретаря ЦК КП Украины Н. Хрущева, ответственного за многие совершенные там преступления.
Замахнулся Берия и на международную политику. Так, он намеревался уладить отношения с Югославией, испортившиеся в последние годы правления Сталина. Что же касается ГДР, то он стоял за объединение Германии, считая, что СССР "нужна только мирная Германия, а будет там социализм или не будет, нам все равно". При этом он исходил из того, что строительство социализма в ГДР обойдется Москве в 20 млрд. долларов в течение 10 лет. А раз так, то выгоднее было бы согласиться на объединение Германии, получив от Запада за это согласие 10 млрд. долларов. В мае 1953 года им были предприняты конкретные шаги в этом направлении. В Берлин вылетела опытная разведчица 3. Рыбкина, получившая задание выйти на канцлера ФРГ К. Аденауэра и выяснить возможности реализации этих предложений. Однако миссия Рыбкиной закончилась, не успев начаться. 26 июня 1953 года Берия был арестован, и ей пришлось срочно возвращаться в Москву.
Разумеется, подобные инициативы не могли понравиться другим партийным лидерам, и в особенности Хрущеву и Маленкову. Ведь впервые, пусть даже в самом узком кругу, был поставлен вопрос о личной ответственности членов Политбюро за совершенные преступления. Поэтому неудивительно, что инициаторами ареста Берии стали Хрущев и Маленков, вовлекшие в заговор остальных членов Президиума ЦК. Впрочем, сам Хрущев никогда этого не скрывал. Вот что он пишет по этому поводу в своих воспоминаниях:
"Я не раз говорил Маленкову: "Неужели ты не видишь, куда клонится дело? Мы идем к катастрофе. Берия подобрал для нас ножи". Маленков мне: "Ну, а что делать? Я вижу, но как поступить?"...
Мы видели, что Берия стал форсировать события. Он уже чувствовал себя над членами Президиума, важничал и даже внешне демонстрировал свое превосходство. Мы переживали очень опасный момент. Я считал, что нужно срочно действовать, и сказал Маленкову, что надо поговорить с другими членами
Президиума по этому поводу".
17 июня вспыхнула забастовка строительных рабочих в Берлине, переметнувшаяся на другие немецкие города, начались вооруженные столкновения. ЦК КПСС и Совмин СССР срочно командируют Берию в Восточную Германию, где он пробыл до 25 июня. За это время успел окончательно сформироваться заговор против него, в который были вовлечены Булганин, привлекший Жукова, Микоян, Каганович, Ворошилов, Первухин, Сабуров. 26 июня 1953 года Берия был арестован во время заседания Президиума Совета Министров СССР. При этом главную роль сыграли командующий войсками Московского военного округа генерал-полковник Москаленко и маршал Жуков. Поздним вечером этого же дня его тайно вывезли на гарнизонную гауптвахту, а на следующий день перевезли в бункер штаба Московского военного округа, где он содержался под усиленной охраной до самого суда. В полном соответствии со столь осуждаемым "сталинским беззаконием", вечером того же 26 июня был арестован Серго Берия вместе с беременной женой и двумя малолетними детьми. Нино Берия была арестована в начале июля. В заключении она и ее сын находились до декабря 1954 года. А 12 сентября было принято постановление ЦК КПСС о выселении родственников Берии с территории Грузии.
29 июня 1953 года Президиум ЦК принял постановление "Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия". Само же следствие поручили протеже Хрущева - Генеральному прокурору СССР Р. Руденко, утвержденному в должности на том же заседании. При этом постановление Президиума ЦК обязывало Руденко "в суточный срок подобрать соответствующий следственный аппарат, доложив о его персональном составе Президиуму ЦК КПСС, и немедленно приступить, с учетом данных на заседании Президиума ЦК указаний, к выявлению и расследованию фактов враждебной антипартийной и антигосударственной деятельности Берия через его окружение". 1 июля Берия написал письмо Маленкову и членам Президиума Молотову, Хрущеву, Кагановичу, Ворошилову, Сабурову, Первухину, Микояну, 2 июля - еще одно письмо в Президиум ЦК КПСС, после чего ему запретили писать и перевели в бункер штаба Московского округа ПВО. А 10 декабря 1953 года Президиум ЦК принял решение "О рассмотрении дела по обвинению Берии и его соучастников в закрытом судебном заседании без участия сторон в порядке, предусмотренном законом от 1 декабря 1934 года". Этот закон, принятый после убийства Кирова, предусматривал ведение дела ускоренным порядком без принятия ходатайства о помиловании, при этом смертные приговоры должны были приводиться в исполнение немедленно.
Суд над Берией и его приближенными (В. Меркуловым, В. Деканозовым, Б. Кобуловым, П. Мешиком, С. Гоглидзе, Л. Влодзимирским) начался 18 декабря 1953 года. Рассматривало дело Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР под председательством маршала И. Конева. 23 декабря суд приговорил Берию и его соучастников к расстрелу с конфискацией лично им принадлежащего имущества, с лишением воинских званий и наград. В обвинительном заключении Берии ставились в вину действия, направленные "на установление господства буржуазии, совершение террористических актов против преданных Коммунистической партии и народу политических деятелей".
Кроме того, его обвинили в активной борьбе против революционного движения в Баку в 1919 году, работе на иностранные разведки, попытке сближения с Гитлером в 1941 году, попытке срыва обороны Кавказа в 1942-1943 годах, бытовом разложении и т. д. Берия, говорилось в приговоре, "являясь организатором антисоветской изменнической группы, совершил государственные преступления, предусмотренные ст. ст. 58-1 "б", 58-8, 58-13, 58-11 УК РСФСР".
В тот же день, 23 декабря 1953 года, в 19 часов 50 минут приговор был приведен в исполнение комендантом Специального судебного присутствия генерал-полковником П. Батицким в присутствии генерала армии К. Москаленко и Генерального прокурора СССР Р. Руденко, о чем был составлен соответствующий акт. Тело казненного было кремировано, после чего прах был развеян мощным вентилятором.
Литература: Берия: конец карьеры. М.: Политиздат, 1991; Берия С. Л. Мой отец Берия. М., 2002; Лаврентий Берия. 1953. Материалы июльского пленума ЦК КПСС. М., 1999; Млечин Л. М. Председатели органов безопасности. Рассекреченные судьбы. М., 2001; Некрасов В. Ф. Тринадцать "железных" наркомов. М., 1995; Рубин Н. Лаврентий Берия: миф и реальность. М.; Смоленск, 1998; Советское руководство. 1928-1941. Переписка. М., 1999; Соколов Б. В. Наркомы страха. М., 2002.
* * *
МЕРКУЛОВ Всеволод Николаевич (7 ноября 1895 г., г. Закаталы - 23 декабря 1953 г., Москва)
Нарком госбезопасности СССР в феврале-июле 1941 года и апреле 1943 - мае 1946 года (с марта 1946 года - министр госбезопасности СССР).
Всеволод Николаевич Меркулов родился в азербайджанском городке Закаталы в семье дворянина, бывшего капитана царской армии, начальника участка Закатальского округа. По некоторым данным, его отец еще в царское время был осужден на тюремное заключение по уголовному делу. Мать его была грузинской княжной. В 1913 году Меркулов с золотой медалью закончил гимназию в Тифлисе, после чего уехал в Петербург и поступил на физико-математический факультет университета. С III курса его призывают в армию рядовым солдатом студенческого батальона в Царицыно. В ноябре 1916 - марте 1917 года он был юнкером школы прапорщиков в Оренбурге, с 1917 по февраль 1918 года служил прапорщиком в армии. В марте 1918 года вернулся в Тифлис, где поселился в семье родственников. Некоторое время он был безработным, потом, в сентябре 1918 года, устроился сначала делопроизводителем, а потом учителем Тифлисского училища слепых, где проработал до октября 1921 года.
В октябре 1921 года Меркулов начал свою работу в ЧК - помощником уполномоченного Грузинской ЧК, уполномоченным экономического отдела ГПУ Грузии. Продвижение по службе было довольно быстрым: уже с мая 1923 года он стал начальником экономического отдела ГПУ Грузии, а в 1927 году - начальником отдела информации, агитации и политического контроля ГПУ Грузии. В феврале 1929 - мае 1931 года он начальник секретно-оперативной части - заместитель председателя ГПУ Аджарской АССР, в мае-октябре 1931 года - начальник секретного отдела Закавказского ГПУ. Несмотря на то, что в партию он вступил лишь в 1925 году, чекистская карьера перешла в партийную: в ноябре 1931 года он становится помощником секретаря Закавказского крайкома ВКП(б), в марте 1934 года - заведующим отделом советской торговли Закавказского крайкома ВКП(б), особым сектором ЦК КП(б) Грузии. С 1937 года он заведует промышленно-транспортным отделом ЦК КП(б) Грузии.
Практически с самого начала работы Меркулова в органах госбезопасности его заметил Берия. Сам Меркулов позднее рассказывал, что Берия приблизил его к себе после того, как в начале 1923 года он написал фельетон для сборника статей под названием "Чекисты", вышедшего к Первому мая. Фельетон, написанный Меркуловым, с детства увлекавшимся литературным творчеством, выгодно отличался от других представленных материалов, и после публикации сборника Берия вызвал автора к себе и поближе познакомился с ним.
Поначалу между ними возникали конфликты. В период 1925-1928 годов, когда полпредом ОГПУ в ЗСФСР был И. П. Павлуновский, которого всячески стремился подсидеть Берия, Меркулов как-то раз во время отлучки последнего в Москву зашел к Павлуновскому для решения текущих дел, чем вызвал возмущение Берии. Но затем он покаялся, и они примирились. О близости Меркулова к Берии свидетельствует следующее письмо, написанное им в 1930 году, когда распространились слухи о переводе Берии на повышение в Москву:
"Только лично.
Дорогой Лаврентий!
Здесь у нас распространились слухи о якобы предстоящем твоем уходе из Тифлиса. Я не вдавался в оценку правильности этих слухов, вероятности их и т. д., но в связи с ними у меня к тебе глубокая просьба: не забывай меня.
В случае, если ты действительно решил уехать из Закавказья, я очень прошу тебя взять меня с собой туда, где ты будешь работать.
Город и должность меня не интересуют: я согласен работать где угодно.
Не переоценивая себя, все же полагаю, что если я "приналягу", а это делать при желании я умею, то справлюсь с любой работой, которую ты поручишь.
Тебя, во всяком случае, никогда ни в чем не подведу. Ручаюсь тебе в этом всеми ошибками прошлого, которые лишний раз вспоминать мне очень тяжело.
Надеюсь, будешь иметь меня в виду. Это моя самая большая просьба, с которой я когда-либо обращался к тебе.
Писать много не хочу и не умею, но уверен, что ты поймешь и поверишь мне всецело.
Крепко жму руку, всегда твой В. Меркулов".
Берия, в свою очередь, доверял Меркулову. О степени этого доверия свидетельствует то, что именно Меркулов хранил личные документы самого Берии, в которых содержались компрометирующие его сведения. Выяснилось это в 1953 году, когда на допросе по этому поводу Берия рассказал следующее:
"Вопрос. Почему архивные документы, принадлежащие ЦК КП(б) Азербайджана находились в Вашем личном распоряжении? Кто их изъял?
Ответ. Я просил изъять, но кто их изымал из архива ЦК КП(б) Азербайджана, не помню. То, что я хранил эти документы лично у себя, это я поступил неправильно, изъял их потому, что боялся, как бы их не уничтожили бывшие руководители ЦК КП(б) Азербайджана, которые впоследствии были разоблачены как враги. Они вели против меня травлю в бытность мою секретарем Закавказского крайкома.
Вопрос. Вам предъявляется обложка из этого Вашего архива, хранившегося у Вас, на котором учинена следующая запись: "Личный архив № 2 товарища Берии (дела по Баку). Вскрыть только по личному распоряжению товарища Берии". Кто учинил эту запись, и чья это подпись?
Ответ. Эта запись учинена Меркуловым, и это же его подпись. Меркулов работал заместителем наркома внутренних дел. Оформлял он эти документы потому, что я ему доверял, кроме того, Меркулов в 1938 году помогал мне в составлении объяснения в ЦК ВКП(б) на имя Сталина по вопросу о моей службе в контрразведке".
А позднее, в декабре 1953 года, уже сам Меркулов на суде рассказал, как в 1932 году Берия вызвал его к себе и приказал ехать в Баку для розыска хранящихся там документов, касающихся его лично:
"Берия был тогда секретарем Закавказского крайкома, а я его помощником. В ЦК КП(б) Азербайджана был тогда Багиров, который меня лично знал. Я обратился к нему с просьбой помочь в розыске документов, что он и сделал.
Писать официальный запрос о розыске этих документов Берия, по-видимому, опасался, так как это могло привлечь внимание его врагов".
После назначения Берии начальником Главного управления государственной безопасности НКВД СССР его заместителем и начальником 3-го (контрразведывательного) отдела становится Меркулов. 11 сентября 1938 года они вместе получают спецзвания: Берия - комиссара госбезопасности 1-го ранга, Меркулов - 3-го ранга. А 16 декабря 1938 года он становится первым замом нового наркома НКВД и начальником ГУГБ.
Став начальником ГУГБ, Меркулов, будучи человеком энергичным и грамотным, вел огромную оперативную работу. В частности, по воспоминаниям П. Судоплатова, именно в этот период он курировал внешнюю разведку. Ездил в Прибалтику, занимаясь чекистским обеспечением установления там Советской власти. В 1940 году был награжден орденом Ленина. Впрочем, несмотря на большую занятость, Меркулов под псевдонимом Всеволод Рокк писал пьесы, которые с успехом шли на подмостках московских театров.
3 февраля 1941 года, когда наркомат внутренних дел был разделен на НКВД и НКГБ, он был назначен наркомом государственной безопасности СССР. После начала Великой Отечественной войны, 20 июля 1941 года, было решено вновь объединить оба наркомата, и Меркулов снова становится первым замом Берии. На этом посту он курирует 2-е и 3-е управления (контрразведка и секретно-политическое), управление комендатуры Московского Кремля, 3-й спецотдел (обыски, аресты, наружное наблюдение), мобилизационный отдел и, по совместительству, возглавляет 1-й отдел (охрана правительства). В 1943 году ему было присвоено звание комиссара государственной безопасности 1-го ранга, а в 1944 году он был награжден орденами Красного Знамени и Кутузова 1 степени.
14 апреля 1943 года НКВД, на этот раз уже окончательно, разделили и Меркулов вновь был назначен наркомом, а позднее - министром государственной безопасности СССР. В 1945 году ему было присвоено звание генерала армии. Но 4 мая 1946 года его сменяет на посту министра В. Абакумов. Сделано это было, судя по всему, в пику Берии, так как Абакумов демонстративно отказался подписать приемо-сдаточный акт и сразу же начал насаждать своих людей из "Смерша" на все ключевые посты в аппарате госбезопасности.
А Меркулов 25 апреля 1947 года был назначен начальником Главного управления советским имуществом за границей при Совете Министров СССР, а 27 октября 1950 года - министром госконтроля СССР. На XIX съезде КПСС был избран кандидатом в члены ЦК. В марте 1953 года предлагал Берии свою кандидатуру в МВД, но безуспешно. Присутствовал на июльском пленуме, уже после ареста Берии, записался для выступления, но слова не получил. 18 сентября 1953 года он был арестован. В своих мемуарах Н. Хрущев описывает, как решалась судьба Меркулова:
"Через некоторое время после ареста Берии встал вопрос о Меркулове, который в то время был министром госконтроля. Я, признаюсь, с большим уважением относился к Меркулову, считал его партийным человеком. Он был, безусловно, человек культурный, и вообще он мне нравился.
Поэтому я сказал товарищам:
- То, что Меркулов был помощником Берии в Грузии, еще не говорит, что он его сообщник. Может быть, все же это не так. Берия ведь занимал высокое положение и сам себе подбирал людей. Они верили ему и работали с ним, и поэтому нельзя рассматривать всех, кто с ним работал, как его соучастников по преступлениям. Давайте вызовем Меркулова, поговорим с ним. Может быть, он нам даже поможет лучше разобраться с Берией.
Мы условились, что я его вызову в ЦК. Я вызвал Меркулова, рассказал, что вот так и так, задержан Берия, ведется следствие, вы много лет с ним работали и могли бы помочь ЦК.
- Я с удовольствием сделаю, что могу. Я ему предложил:
- Вы возьмите и письменно все изложите.
Прошло сколько-то дней, и он написал большую записку. Она, конечно, есть в архиве. Записка эта ничем не помогла нам. Это были общие впечатления, его умозаключения. Это было скорее какое-то сочинение. Этот Меркулов пописывал кое-что, пьесы писал и привык к сочинительству.
Когда я послал этот материал к Руденко, он попросился ко мне на прием и сказал, что надо Меркулова арестовать, потому что следствие по делу Берии без ареста Меркулова затруднится и будет неполным. Центральный Комитет разрешил арестовать Меркулова.
К моему огорчению (а я ему верил), Меркулов был связан с Берией в таких преступлениях, что и он сел на скамью подсудимых вместе с ним и понес одинаковое наказание.
В последнем слове, когда приговор был уже объявлен судом, он проклинал тот день и час, когда встретился с Берией. Он говорил, что Берия его довел до суда. Это все-таки говорит о том, что Меркулов хоть в последний момент, но осознал преступность своих поступков и осудил того, кто его к этим преступлениям потянул".
Вот что писал Меркулов Хрущеву 21 июля 1953 года :
"Так как мне пришлось довольно близко соприкасаться с Берия по совместной работе в Тбилиси в годы 1923-1938-й, то я, в соответствии с Вашим предложением, задаюсь целью проанализировать, где находятся корни нынешних преступных действий Берия с тем, чтобы помочь до конца разоблачить его [...]
Что касается книги "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье", то это особый вопрос. За такую книгу, вообще говоря, можно было бы дать автору степень кандидата исторических наук, и, конечно, подпись на книге должен был ставить подлинный ее автор. Эта книга не отчетный доклад партийного органа, хотя и называлась она в подзаголовке докладом на партийном активе.
Относительно этой книги и о том, как она была написана, я могу сказать следующее.
Когда, как и при каких обстоятельствах пришла Берия мысль сделать доклад на тему "К вопросу об, истории большевистских организаций в Закавказье", я не знаю.
Впервые о существовании такого доклада я узнал летом 1935 г., когда как-то утром был вызван к Берия на дачу в Крцанисы (в нескольких километрах от Тбилиси).
Приехав на дачу, я нашел там уже ряд работников Заккрайкома и ЦК ВКП(б) Грузии из обычного окружения Берия. Помню Бедия - зав. агитпропом, Хоштария - тогдашнего помощника Берия. Было еще несколько человек, но я не могу их сейчас вспомнить. Они были заняты редактированием доклада, который, как я тут же узнал, назывался "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье" и который Берия должен был сделать на тбилисском партийном активе.
В душе я удивился, почему Берия раньше не привлек меня к составлению доклада: может быть, он считал меня некомпетентным в этой области, тем более что при составлении этого доклада необходимо было пользоваться документами на грузинском языке, которого я не знаю. Во всяком случае, доклад был готов полностью, и я только принял участие совместно с другими в редактировании готового текста.
Кто писал доклад? Активное участие принимал в нем, безусловно, Бедия [...]
Этот доклад Берия был или послан, или лично доложен т. Сталину, который внес некоторые, насколько мне известно, небольшие поправки. Затем доклад вышел отдельным изданием.
Для меня было, конечно, ясно, что эта работа не могла быть и не была сделана Берия. Это не было в его возможностях. Доклад был обширный, являлся научной работой и, во всяком случае, требовал большего количества времени для розыска и отбора соответствующих исторических документов в архивных учреждениях Грузии и Закавказья.
Я не думаю также, что Берия внес в редакцию этой работы много своих мыслей и формулировок. Для этого нужно было знать историю, знать документы. Я никогда не видел, чтобы Берия сидел за этой работой [...]
Лица, приписывающие мне авторство этой книги, просто не в курсе дела.
Хочу остановиться теперь на обстоятельствах, связанных с разговорами о службе Берия в мусаватской разведке.
Я отчетливо понимаю теперь важность этого дела, но, к сожалению, у меня сохранились по этому поводу несколько смутные воспоминания. Объясняется это тем, что я в свое время не придавал особого значения этим разговорам, тем более что Берия отрицал правильность этих разговоров и не проявлял в связи с этим никакой нервозности.
Дело было так. Как-то Берия, будучи еще в Тбилиси, (дату не помню) вызвал меня и сказал, что враждебно настроенные к нему люди распускают слухи о том, что он, Берия, якобы работал в 1919 г. в Баку в мусаватской разведке. На самом деле это-де не так. В мусаватской разведке он, Берия, никогда не работал, а работал по заданию партии в молодежной азербайджанской организации "Гуммет", что об этом имеются документы в партийном архиве в Баку и что мне необходимо съездить в Баку, разыскать эти документы и привезти их к нему, а то, мол, враги могут сами разыскать эти документы и уничтожить их, и тогда он, Берия, ничем не сможет доказать свою правоту.
Я верил тогда Берия, зная с его слов, что у него врагов немало, и, разумеется, никаких сомнений в правоте его рассказа у меня не было. На другой же день я выехал в Баку.
В Баку в партийном архиве я без особого труда нашел одну или две папки (сейчас точно не помню). В них имелось два или три документа за 1919 г., в которых упоминалась фамилия Берия. Это были очень короткие протоколы Бакинского комитета партии, а может быть, ЦК, написанные на четвертушках писчей бумаги. Помню, что на протоколах фигурировала подпись Каминского.
Как я ни напрягаю память, я не могу сейчас точно вспомнить содержание этих протоколов. У меня осталось только в памяти, что записи в них носили незначительный характер. В них не было прямого доказательства правоты слов Берия о его работе в организации "Гуммет". Но косвенно они подтверждали это обстоятельство, по крайней мере у меня в памяти сохранилось именно такое представление об этих документах.
Я перелистал в архиве еще немало папок, но больше никаких документов с упоминанием фамилии Берия не нашел. Через день я вернулся в Тбилиси, захватив с собой папки.
Когда Берия ознакомился с документами, он, по-моему, остался ими доволен. Очевидно, ничего другого он и не ожидал найти. Он взял их у меня и положил в свой сейф.
Когда в 1938 г. Берия уезжал в Москву на работу в НКВД СССР, он поручил отправить в Москву его бумаги и документы. Я разобрал ящики его стола и его сейф и нашел упомянутые выше папки. Все бумаги Берия, а также мои собственные дела я зашил в несколько мешков из бязи, запечатал и, насколько помнится, отправил в Москву фельдсвязью.
В Москве в конце 1938 г. или в начале 1939 г. как-то вечером Берия спросил меня, где находятся упомянутые папки. Я ответил, что они у меня в сейфе зашиты в мешках. Он предложил принести их к нему в кабинет, что я и сделал. Когда я пришел к нему с папками, он мне сказал, что вопрос о его якобы службе в мусаватской разведке снова поднимается и что т. Сталин потребовал от него объяснения и что он должен это объяснение написать сейчас.
С его слов я сделал набросок его объяснения по этому вопросу на имя т. Сталина. В это объяснение были полностью переписаны документы из папок, касающиеся Берия. Текст объяснения состоял из комментариев к этим документам и, насколько я припоминаю, заканчивался утверждением, что он, Берия, никогда в мусаватской разведке не работал. В этом был смысл всего объяснения.
Берия внимательно просмотрел текст, внес некоторые уточняющие поправки, затем собственноручно переписал его начисто. При этом он торопился и посматривал на часы. Видимо, ему надо было ехать на "ближнюю" [дачу Сталина]. Затем он взял беловик вместе с черновиком, положил их в папку с документами и уехал, сказав, что он должен эти папки показать т. Сталину. С тех пор я этих папок или папку не видел [...]"
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА В. Н. МЕРКУЛОВА НА ИМЯ Н. С. ХРУЩЕВА О ЕГО РАБОТЕ В КАЧЕСТВЕ ПЕРВОГО ЗАМЕСТИТЕЛЯ БЕРИИ
23 июля 1953 года
Я знал Берия почти тридцать лет. И не только знал, но в отдельные годы этого периода был близок к нему, не раз бывал у него дома в Тбилиси.
Разумеется, за все эти годы я никогда ни на минуту не подвергал сомнению его политическую честность. Он никогда не давал мне повода усомниться в его преданности и любви к т. Сталину.
Но теперь, в свете того, что я узнал о преступных действиях Берия на Пленуме ЦК КПСС из доклада т. Маленкова и из выступлений Хрущева, Молотова, Булганина и других, перебирая в памяти прошедшие годы, я уже другими глазами смотрю на факты и события, связанные с Берия.
Исходя из предложения, сделанного мне Вами, я попытаюсь далее проанализировать то, что я видел и слышал, бывая с Берия, и что сохранилось у меня в памяти. При этом мне, к сожалению, придется также говорить о себе, так как иначе не будет понятен характер отношений Берия ко мне и моих - к нему.
С сентября 1921 г. я начал работать в ЧК Грузии в должности помощника уполномоченного. Осенью 1922 г. заместителем председателя и начальником оперативно-секретной части (СОЧ) ЧК Грузии был назначен Берия, приехавший из Баку.
Перед майскими праздниками 1923 г. группа чекистов задумала выпустить печатный сборник под названием "Чекисты - Первому Мая". Типография в ЧК Грузии была своя, и поэтому технически выпуск этого сборника не представлял трудностей. Всего в этом сборнике с обложкой насчитывалось 12 или 16 страниц обычного журнального формата. Заполнен он был статьями и заметками сотрудников ЧК Грузии. Была в сборнике статья за подписью Берия, но, как говорили, эту статью писал не Берия, а некий Логинов, прибывший в ЧК Грузии незадолго до этого из ОГПУ.
Я также принял участие в этом сборнике, написав нечто вроде статьи или фельетона под заголовком "Я и Мы".
Статья была достаточно наивной, не блистала особыми достоинствами, но все же своим стилем и содержанием она резко отличалась от всего другого помещенного в сборнике материала, в общем довольно бледного и шаблонного, так как сборник этот был подготовлен и издан буквально в течение нескольких дней.
Моя статья обратила внимание Берия. Хотя она была подписана псевдонимом, Берия, конечно, узнал, кто автор, и вызвал меня к себе познакомиться.
Очевидно, именно Берия увидел во мне человека, владеющего пером, умеющего литературно излагать свои мысли, т. е. он увидел во мне то, чего сам был лишен и чего ему никогда недоставало - грамотности.
Должен сказать (сейчас, спустя 30 лет, полагаю, могу это сделать без риска быть обвиненным в самовосхвалении), что в этот период, несмотря на свои 27 лет, я был наивным, очень скромным и очень застенчивым человеком, несколько замкнутым и молчаливым. Речей я не произносил и так и не научился произносить их до сих пор. Язык у меня был словно чем-то скован, и я ничего с ним не мог поделать. Другое дело - перо. С ним я умел обращаться.
Не был я также никогда ни подлизой, ни подхалимом или выскочкой, но держал себя всегда скромно и, думаю, с чувством собственного достоинства.
Таким я и предстал перед Берия, когда он меня тогда вызвал. Не надо было быть особо проницательным, чтобы понять все это, и, мне думается, Берия с первого взгляда разгадал мой характер. Он увидел возможность использования моих способностей в своих целях без риска иметь соперника или что-либо в этом роде.
Короче говоря, в конце того же мая месяца 1923 г. я был назначен Берия начальником экономического отдела ЧК Грузии (в то время я работал в ЭКО уполномоченным или старшим уполномоченным, не помню, была ли тогда такая должность).
Вскоре в ЧК Грузии прибыл некий Станский. Его надо было устроить на ответственную работу. Берия вызвал меня и спросил, не буду ли я возражать, если он назначит Станского начальником ЭКО, а меня - его заместителем.
Вынужден здесь снова сказать о себе несколько слов: во мне никогда не было и нет и тени честолюбия (что, может быть, плохо), я никогда не гнался и не гонюсь за должностями, наградами, орденами и пр. Я об этом и т. Сталину писал в 1946 г. Думаю, что знающие меня могут подтвердить эту черту моего характера. Должность, положение никогда не имели для меня значения. Для меня важно было, чтобы характер и содержание самой работы меня удовлетворяли и чтобы она была мне по силам. Поэтому я, конечно, сразу же согласился на предложение Берия.
Я упоминаю об этом незначительном случае, во-первых, для того, чтобы указать, что Берия на этом факте легко мог убедиться с первых дней своего знакомства со мной в отсутствии у меня честолюбия и, во-вторых, для того, чтобы попутно сказать, что Берия в дальнейшем не раз предлагал мне разные должности, более высокие, чем я к тому времени занимал, и я каждый раз отказывался.
Моя искренность в этом вопросе, очевидно, настолько была тогда ясна Берия, что он в более поздние годы даже считал возможным обходить меня, не считаться со мной. Так, например, когда в 1936 г. в связи с 15-летием со дня советизации Грузии орденами и медалями было награждено большое количество работников, Берия не включил меня в их число.
Как-то мы отдыхали в Гаграх, и т. Сталин должен был приехать на обед к Берия. К этому дню в Гагры были вызваны из Тбилиси многие работники. Во время обеда Берия по очереди представлял т. Сталину всех своих работников и о каждом говорил несколько слов, но я был пропущен, хотя на обеде присутствовал.
Тогда Берия, очевидно, не считал нужным этого делать. Но в 1953 г., когда я его упрашивал не выдвигать мою кандидатуру на должность первого заместителя наркома внудел СССР, он не обратил внимания на мои доводы.
Позже, обдумывая этот вопрос, я понял, что мое выдвижение на эту должность было осуществлено им главным образом потому, что в его окружении из чекистов я был единственным русским, которого он хорошо знал.
Возвращаюсь к 1923 г.
Станского через несколько дней перевели начальником АдмХОЗУ, или управделами, и я вновь был назначен начальником ЭКО.
В сентябре 1923 г. Берия на практике убедился, что я могу быть ему полезен: он поручил мне составить доклад о работе ЧК Грузии по борьбе с грузинскими антисоветскими партиями. Моя задача заключалась в том, чтобы свести в одно целое и отредактировать уже написанные доклады разных групп секретного отдела ЧК Грузии. Ввиду срочности я был вынужден прямо диктовать доклад на машинку. Я работал 24 часа подряд, сменились четыре машинистки, и доклад был в срок отправлен в Москву.
При Берия в ЧК-ГПУ я занимал должности - начальника ЭКО (1923- 1927 гг.), начальника Инфаго и политконтроля (1927-1929 гг.), зам. председателя и начальника СОЧ ГПУ Аджаристана (1929-1931 гг.) и начальника секретного отдела ЗакГПУ (май-октябрь 1931 г.).
Должен сказать, что на работу руководимых мною отделов (за исключением ГПУ Аджаристана) Берия не обращал почти никакого внимания. Все свое внимание он сосредоточил на работе двух основных отделов - СО (борьба с антисоветскими партиями и антипартийными группировками) и КРО (борьба со шпионажем и бандитизмом).
Я мог в любое время без доклада зайти в кабинет Берия (этим правом, впрочем, пользовались и другие начальники отделов), но доложить дела руководимых мною отделов мне удавалось относительно редко и наспех, так как Берия, не обращая на меня внимания, вызывал к себе сотрудников других, "своих" отделов и с ними занимался. Я должен был уходить, а когда наступал конец занятиям, Берия вызывал меня и говорил: "Давай твои дела отложим на завтра, а сейчас пойдем постреляем". Тут же он вызывал по телефону коменданта с патронами, еще 2-3 сотрудников-стрелков, и мы шли в тир стрелять.
Часто и на другой день повторялась та же история. Лишь когда истекали сроки отсылки информационных донесений в ОГПУ, Берия наспех просматривал мои информации, и они отсылались. Работой же отделов КРО и СО Берия занимался лично, вплотную и подолгу.
Берия, очевидно, понимал, что от успешной работы этих двух отделов (СО и КРО) зависит его служебное положение, его продвижение выше к власти. А продвижение к власти, как я теперь уверен, было его основной целью в жизни. Грузинские меньшевики и другие антисоветские партии, как известно, были в Грузии сильны, находились в глубоком подполье, и их надо было разбить во что бы то ни стало. Берия понимал также, что только т. Сталин может дать ему возможность подняться выше. И потому задача Берия была - обратить каким-либо образом на себя внимание т. Сталина. Но как это сделать? Успешная работа в ЧК Грузии в части разгрома меньшевиков и других антисоветских партий была, мне кажется, одним из таких способов.
Думаю, что представил Берия т. Сталину Серго Орджоникидзе. Именно с ним сперва Берия завязал отношения, ездил к нему, когда Серго Орджоникидзе отдыхал в Боржоми и, кажется, в Кисловодске.
По характеру своему Берия был очень крутым, жестким, грубым и властным человеком, не любившим делить власть с кем-нибудь. Хотя при решении оперативных вопросов он обычно собирал совещание начальников соответствующих отделов, вызывал часто и рядовых работников, непосредственно занятых той или иной разработкой, но это делалось только для того, чтобы разобраться в деле, а затем самому принять решение.
Но когда Берия хотел или это было ему важно, он мог быть любезным, гостеприимным хозяином, показать себя хорошим товарищем, внимательным и чутким. Берия старался это делать в отношении своего ближайшего окружения, понимая, что от того, как будет работать его окружение, зависит его собственная судьба.
Другое дело - люди, занимавшие официальные посты, люди, которым он должен был подчиняться по работе.
Обычно он старался осторожно дискредитировать их в разговорах с подчиненными ему работниками, делая о них колкие замечания, а то и просто нецензурно ругал. Никогда не упускал он случая какой-нибудь фразой умалить человека, принизить его.
Я не могу сейчас конкретно припомнить, про кого и что именно он говорил, но помню его выражения вроде: "Что он понимает в этом деле! Вот дурак! Бедняга, он мало к чему способен" и т. д. Эти выражения часто срывались с его уст, буквально как только затворялась дверь за вышедшим из его кабинета человеком.
Надо сказать, что присылавшиеся из Москвы на пост председателя ЗакЧК люди (Павлуновский, Кацнельсон, Кауль) действительно не блистали особыми способностями. Берия умело их выживал одного за другим, пока наконец не добился назначения себя на этот пост. Сделавшись председателем ЗакГПУ и полномочным представителем ОГПУ в Закавказье, Берия на этом не остановился.
Следующей ступенью для него были - секретарь Заккрайкома и секретарь ЦК КП(б) Грузии.
Но прежде чем дальше излагать события, я должен коротко остановиться на истории с Павлуновским.
Это было, кажется, в 1927-м или 1928 г. Начальником секретного отдела ЧК Грузии тогда был Валик, начальником КРО - Залпетер, начальником ЭКО Ершов, начальником Инфаго - я.
Председателем ЗакГПУ был прислан некий Павлуновский, который всем нам, начальникам отделов, не понравился. Мы не любили к нему ходить на доклад, так как он плохо разбирался в сложных условиях Грузии и Закавказья, а оперативную работу знал слабо. Конечно, и Берия по своему обыкновению всячески старался дискредитировать Павлуновского в наших глазах. Отношения с Павлуновским Берия и всего аппарата обострились.
Между тем в этот период Берия почему-то воспылал большою дружбой к начальнику ЭКО Ершову и стал его заметно выделять, а нами открыто пренебрегать, хотя до этого ко всем нам он относился одинаково ровно и хорошо. Берия перестал нас принимать, и работа явно страдала, особенно по линии СО и КРО, где требовались ежедневные указания. Мы собирались переговорить с Берия о создавшемся положении, но не успели этого сделать, так как Берия внезапно уехал в Москву в командировку, фактически даже не попрощавшись с нами. Тогда Валик и Залпетер решили пойти и рассказать Павлуновскому о том, что оперативная работа в аппарате, вследствие странного поведения Берия, находится под угрозой срыва. Павлуновский был весьма обрадован, получив в свои руки козырь для борьбы против Берия.
Вначале о таком повороте дела я ничего не знал, но позже Валик и Залпетер рассказали мне о своих посещениях Павлуновского, объяснив мне необходимостью вывести оперативную работу из того тупика, в который ее завел Берия. Из неправильно понимаемого тогда мною чувства товарищества (я, конечно, считал товарищами Валика и Залпетера, а не Берия, бывшего нашим начальником), я согласился по их просьбе вместе с ними пойти к Павлуновскому.
Мне тогда казалось по моей наивности, что я помогаю товарищам по оперативной работе. Но вскоре я увидел, что речь идет не об оперативной работе, а о борьбе против Берия, в которую меня втягивают. Павлуновский вынудил даже написать официальный рапорт с просьбой откомандировать меня в Москву, так как-де я "не могу работать с Берия". Этот рапорт, насколько мне известно, находится в архивных делах [бывшего] Заккрайкома ВКП(б).
Склок, по характеру своему, я не переносил. Создавшаяся обстановка меня мучила. Павлуновский, у которого я был всего три раза, мне не нравился, и я вообще перестал ходить и к Павлуновскому, и к Берия, кроме как в случаях крайней служебной необходимости. А по содержанию моей работы в Инфаго такие случаи бывали, к счастью, редко.
Вскоре, однако, эта склочная история как-то сама собой затихла. Павлуновского убрали из Закавказья, позже, в разное время, уехали из Тбилиси также Залпетер и Валик. Мои отношения с Берия стали налаживаться, хотя, конечно, не без шероховатостей.
По причине этих шероховатостей, а также из личных соображений семейного порядка я просил Берия перевести меня из Тбилиси куда-нибудь в район, и в феврале 1929 г. Берия направил меня в Батуми заместителем председателя и начальником СОЧ ГПУ Аджаристана.
Я счел нужным остановиться на этой истории с Павлуновским, так как она, к сожалению, во многом определила в дальнейшем мои отношения с Берия. Я в какой-то мере чувствовал себя виноватым перед Берия, который, так сказать, "простил" меня. Это заставляло меня в дальнейшем лучше думать о Берия, чем он заслуживал, и в свою очередь не раз "прощать" Берия случаи его пренебрежения мною, факты грубоватого со мной обращения, главным образом в Москве.
Теперь, в свете новых данных о Берия, я спрашиваю себя, почему он "пощадил" меня после случая с Павлуновским, когда он мог уничтожить, как говорится, одним пальцем, как позже он сделал это с Валиком и Залпетером, расстреляв их после прихода в НКВД СССР. Я думаю теперь, что я все-таки тогда был ему нужен и он не находил подходящего человека из числа русских. А расправиться со мной он мог в любое время и позже. К тому же он, безусловно, понимал, что я по натуре своей не способен интриговать, а история с Павлуновским, расцененная мною в одном письме, посланном ему в 1931 г. из Батуми, как ошибка с моей стороны, давала ему известную гарантию, что она не повторится. Берия также понимал, что для этого он должен сохранить хотя бы видимость хороших отношений со мной. Действительно, в дальнейшем Берия изредка, но умело делал по отношению ко мне разные "жесты", которые поддерживали периодами начинавшее угасать во мне убеждение о том, что он хорошо относится ко мне. Теперь я уверен в том, что это был только строгий, точный расчет холодного жестокого карьериста, делавшего свои ходы в большой, задуманной им вражеской игре против партии и Советской власти.
В Батуми я проработал два с лишним года. В мае 1931 г. Берия вызвал меня из Батуми для участия в составлении доклада о политическом положении в Грузии. Большое место в докладе занимало, насколько я помню, положение в Аджаристане, что и было причиной моего вызова.
Через несколько дней я был назначен начальником организованного тогда секретного отдела ЗакГПУ и в Батуми больше не вернулся.
Я спрашиваю себя сейчас, почему Берия понадобилось в мае 1931 г. перевести меня из Батуми в Тбилиси. Я полагаю, Берия считал, что наступает последний этап его борьбы за власть с руководством КП(б) Грузии и Заккрайкома ВКП(б) и что ему понадобится грамотный человек. Упомянутый выше доклад о политическом положении Грузии являлся одним из моментов этой борьбы. Дальнейшие события подтверждают это предположение, так как уже через пять месяцев Берия достиг своей цели, став в ноябре 1931 г. первым секретарем ЦК Грузии и секретарем Заккрайкома ВКП(б). В следующем году он поднялся еще выше, став первым секретарем ЗКК ВКП(б).
Берия предложил мне идти к нему на работу помощником. Я согласился, хотя должность помощника секретаря крайкома оказалась в дальнейшем не очень приятной. Хуже всего было то, что я не мог располагать своим временем, был связан с Берия часами его работы, должен был сидеть у него в приемной. Меня раздражал звонок, которым Берия меня вызывал, и я даже его испортил. У Берия была привычка работать непосредственно с заведующими отделами Заккрайкома. Почту ему докладывал зав. особым сектором крайкома Саруханов, и мне приходилось работать только тогда, когда надо было готовить какой-либо доклад или выступление. Берия сам понял, что я недоволен характером работы и обстановкой, потому что пересадил меня из своей приемной в отдельную комнату, себе назначил секретаря, а позже перевел меня на должность заведующего совторготделом Заккрайкома ВКП(б). Затем я занимал должности зав. особым сектором и зав. промышленным отделом ЦК КП(б) Грузии.
Став секретарем Заккрайкома и ЦК КП(б) Грузии, Берия часто ездил в Москву и, как правило, брал с собой меня, а также тех, кто был ему нужен по делам, по которым он приезжал в Москву. Берия любил пошуметь в веселой компании, послушать скабрезные анекдоты, выпить и т. д. Для этих целей я был неподходящим, и он брал обычно с собой также людей, которые его веселили, играя по сути дела роль шутов [...]
Меня он брал в Москву, как я понимаю, на тот случай, если вдруг понадобится что-нибудь написать. А писать почти всегда что-нибудь приходилось.
Например, в Москве я готовил для Берия статью в годовщину смерти С. М. Кирова для газеты "Правда", речь на похоронах Серго Орджоникидзе, несколько раз, совместно с другими, готовил выступления Берия на сессиях Верховного Совета СССР, часто писал по взятым из Тбилиси материалам докладные записки в различные наркоматы.
В Москве почти каждый вечер Берия вызывался к тов. Сталину. Останавливался сперва в гостинице "Селект", позже - в подготовленной для него квартире в районе Самотечной площади. Я жил отдельно в гостинице, и Берия при необходимости вызывал меня по телефону.
Должен сказать со всей ответственностью, что у меня никогда за время общения с Берия не было с ним того, что называется задушевной беседой. Берия никогда не говорил со мною "по душам", никогда не посвящал меня в свои планы и намерения, за исключением текущих. Я мог только догадываться иногда по отдельно брошенным им замечаниям о том, что он намеревается сделать. О себе, о жизни в Сухуми и Баку Берия рассказывал мало и редко в первые годы моего знакомства с ним. У меня не осталось в памяти ничего особого от того, что всем известно и что заслуживало бы внимания.
Из событий периода работы Берия в Заккрайкоме и ЦК КП(б) Грузии заслуживают внимания история с написанием книги "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье", а также обстоятельства, связанные с разговорами о службе Берия в мусаватской разведке. Об этом я написал подробно в другом представленном Вам 21 июля т[екущего] г. письме и потому эти вопросы здесь обхожу.
Считаю только нужным уточнить один момент. Мне казалось, и так я и написал Вам, что после того как Берия составил объяснение на имя Сталина по вопросу о его службе в мусаватской разведке, он взял с собой привезенные в свое время мною из Баку папки с некоторыми архивными документами, касающимися этого вопроса, и больше их мне не возвращал. Так почему-то рисовала это обстоятельство моя память. Оказывается, как мне сказал т. Руденко, это было не так. Я не могу, к сожалению, и сейчас вспомнить точно все обстоятельства, но одно ясно, что Берия или вернул их мне на хранение после показа этих папок т. Сталину, или же в какой-то момент (может быть, тогда, когда Берия переходил на постоянную работу в Совет Министров СССР) он поручил мне упаковать его архив и тогда вручил мне эти папки. Я, очевидно, по его указанию сделал тогда особый сверток из бакинских дел. Повторяю, я и сейчас не могу точно вспомнить, как было дело. Если бы я помнил факт упаковки мною этих дел, я бы, конечно, об этом написал. Мне неприятно, что память подвела меня.
Берия, вероятно, был недоволен своим назначением в конце августа 1938 г. к Ежову заместителем наркома внутренних дел СССР. Берия рассчитывал на перевод в Москву на работу, но, видимо, не думал, что ему придется работать в НКВД да еще заместителем Ежова. Прямо об этом он не говорил, но это чувствовалось из его отдельных замечаний. Он предложил мне ехать с ним, и я согласился.
Вскоре Берия выписал из Тбилиси ряд работников: Кобулова, Мамулова, Деканозова, Шария, Каранадзе, Эсилава, Гагуа и др. Приехало из Грузии так много работников, что позже Берия пришлось часть из них откомандировать обратно, т. к., кажется, т. Сталин обратил на это внимание.
Отношение Берия ко мне в Москве переменилось.
В Тбилиси у Берия была практика каждый воскресный день созывать у себя на даче руководящих работников Заккрайкома и ЦК КП(б) Грузии, в том числе бывал, конечно, и я. В Москве он перестал меня звать к себе домой, и за 15 лет моего пребывания в Москве я у него дома по службе был не более 2-3 раз и то в первые месяцы пребывания в Москве.
Здесь он приблизил к себе Кобулова и именно с ним часто по окончании ночной работы уезжал домой или на дачу.
Кобулова я в Тбилиси почти не знал и познакомился с ним ближе здесь, в Москве. С его слов я знаю, что в Тбилиси Берия, оказывается, крепко его поддерживал в оперативной работе и давал ему различные задания в период своей работы в Заккрайкоме.
Хотя в конце 1938 г., когда Берия стал наркомом внудел СССР вместо Ежова и, несмотря на мои просьбы не делать этого, выдвинул меня своим первым заместителем, он в оперативной работе все же опирался главным образом на Кобулова.
Сейчас мне совершенно ясно, что Берия выдвинул меня на эту должность главным образом потому, что я был единственным русским из его окружения. Он понимал, что назначить первым заместителем Кобулова или Деканозова он не может. Такие кандидатуры не будут приняты. Оставалась одна моя кандидатура. Думаю, что Берия понимал, по крайней мере внутренне, что я не был приспособлен по своему характеру для этой должности, но другого выхода, видимо, у него не было.
Полагаю, что позднее, в 1941 г., выдвигая мою кандидатуру в качестве народного комиссара госбезопасности в период кратковременного разделения НКВД на НКГБ и НКВД, Берия также исходил при этом из тех же соображений. Тов. Сталин, очевидно, от него требовал назвать кандидатуру, и он назвал меня.
Вскоре после начала Великой Отечественной войны, как известно, НКВД и НКГБ вновь объединились. Я опять занял должность первого заместителя наркома внудел СССР. Однако должен сказать, что, как и раньше, целый ряд поручений Берия давал, минуя меня, непосредственно Кобулову, Фитину и другим работникам. Сейчас можно это назвать бесцеремонностью по отношению ко мне или же методом работы, но факт остается фактом.
Во время войны т. Сталин несколько раз лично направлял меня в командировки по специальным заданиям. Так, я ездил в Ленинград, Сталинград, Краснодарский край, в Прибалтику, но Берия в свои поездки во время войны брал с собой обычно Кобулова. Это, видимо, бросилось в глаза т. Сталину, потому что был такой случай. Т. Сталин поручил Берия и т. Щербакову съездить в Горький, посмотреть, как там обстоит дело в связи с участившимися бомбардировками города немцами. Берия предложил Кобулову его сопровождать. Однако в самый последний момент, минут за 35 до отхода поезда, Берия позвонил мне и сказал, что должен поехать я, а не Кобулов. В поезде на мой вопрос Берия несколько раздраженно сказал, что таково указание т. Сталина.
Я замечал также, что Берия периодами старается держать Кобулова несколько в тени, особенно в такие моменты, когда в связи с какими-нибудь острыми делами, которые, кстати говоря, вел сам Кобулов, можно было ожидать проявления неудовольствия со стороны т. Сталина. В этих случаях Берия выдвигал на первый план меня, ставя меня под удар, хотя понимал, что Кобулов лучше меня знает и лучше сумеет доложить тот или иной острый вопрос.
Признаюсь, мне было тогда по приезде в Москву страшно тяжело работать в НКВД СССР, чего я никак не ожидал, едучи в Москву. С одной стороны, у меня не оказалось поначалу достаточных оперативных навыков (от Инфаго ЧК Грузии или ГПУ Аджарии до ГУГБ НКВД СССР - дистанция огромного размера), с другой стороны, новые "чекистские методы", применявшиеся тогда и не известные мне до того времени (я ведь уже 7 лет был на партработе), меня крайне угнетали, несмотря на то, что по этому вопросу было позже известное разъяснение ЦК ВКП(б).
В 1943 г. т. Сталин дал указание вновь выделить НКГБ из НКВД и назначил меня наркомом госбезопасности СССР. С этого времени встречи мои с Берия, оставшимся наркомом внудел СССР, стали, естественно, реже, хотя т. Сталин, вызывая меня, обычно вызывал и Берия, и наоборот. Я имел тогда возможность наблюдать, как вел себя Берия в присутствии т. Сталина, как он никогда ему не противоречил, обычно поддакивал с явно подобострастным видом, говоря: "Правильно, товарищ Сталин! Верно, товарищ Сталин!" и т. д. и, лишь выходя из кабинета т. Сталина, Берия принимал свой обычный самоуверенный вид. Удивляло меня это очень. Но полагаю, что Вы об этом знаете лучше меня, и я не буду приводить здесь своих наблюдений.
Одновременно с разделением НКВД, насколько мне помнится, выделился в самостоятельное управление так называемый "Смерш", начальником которого стал Абакумов. Абакумов оказался, пожалуй, не менее честолюбивым и властным человеком, чем Берия, только глупее его. Абакумов вскоре после своего назначения сумел ловко войти в доверие т. Сталина, главным образом, как он сам говорил, путем систематических, почти ежедневных докладов т. Сталину сводок о поведении ряда лиц из числа крупных военных работников.
Ряд случаев убедил меня в том, что Абакумов, карьерист и интриган, хитро и тонко чернит меня перед т. Сталиным. Ловко использовав против меня известное провокационное шахуринское дело, Абакумов в мае 1946 г. стал министром госбезопасности СССР. Сумев обманным путем войти в доверие к т. Сталину, Абакумов перестал считаться с членами Политбюро, и Берия, насколько я заметил, стал бояться Абакумова как огня.
Как говорится, нашла коса на камень.
Поэтому в качестве председателя комиссии по приемке-сдаче дел МГБ Берия фактически потворствовал проискам Абакумова, который в процессе приемки от меня дел всячески старался найти против меня какие-либо материалы, а не найдя материалов, вынужден был извращать факты. Я не имел возможности защищаться документально, опровергнуть "материалы" Абакумова, так как аппарат МГБ был уже в руках Абакумова. Я должен был ограничиться тем, что акт сдачи дел подписал с обширными замечаниями.
У меня тогда сложилось твердое мнение, что Берия смертельно боится Абакумова и любой ценой старается сохранить с ним хорошие отношения, хотя точно знает, что Абакумов - нечестный человек. Фактически, как мы теперь знаем, два врага партии и народа старались тогда перехитрить друг друга.
Процесс сдачи дел МГБ затянулся на четыре месяца, и только в августе 1946 г. вышло известное решение ЦК обо мне в связи с моим освобождением от работы в МГБ. Я был назначен затем заместителем начальника Главсовзагранимущества и уехал за границу. Это назначение состоялось по инициативе т. Сталина. Я расценивал его как выражение доверия т. Сталина, учитывая, что я был послан за границу, несмотря на освобождение с такого поста, как министр Госбезопасности СССР. Настроение у меня было самое отличное. Я всей душой отдался новому делу, старался быстрее его освоить. Освобождение от работы в МГБ, где мне было, особенно последнее время, так тяжело, радовало меня, а не огорчало.