Группа былин о Добрыне возникла на заре русской государственности. В основе ее заключены мотивы древнего фольклора, возникшего в догосударственный период. Окончательное сложение и развитие сюжетики шло, вероятно, в первые столетия раннего Средневековья. Историческая основа былин о Добрыне рассмотрена Б. А. Рыбаковым (Др. Русь. С. 62-72). Весь сложный эпический цикл древнейшей былины «Добрыня и змей» исследован В. П. Аникиным, проанализировавшим 78 текстов, установившим историческую хронологию вариантов (Аникин. 7. С. 7-164). К историческому ядру героических сказаний о подлинном Добрыне, дяде Владимира Святославича, присоединялись героические и сказочные мотивы древнего эпоса славян и соседних народов, в особенности кавказских, где широко представлен мотив змееборчества.71 [71 Халанский М. Г. Великорусские былины Киевского цикла. С. 143-144; содержательный анализ дан современным исследователем: Алексеев Н. Н. Былины и ранние догосударственные формы эпоса народов нашей страны (история цикла былин о Добрыне) // Проблемы изучения русского устного народного творчества. М., 1976. С. 21-35].
Вопреки запрету матери юный Добрыня едет в поле топтать змеенышей, что делал и его покойный отец; разгоряченный, он купается в реке, также нарушая материнский запрет. Змей налетает на Добрыню, устрашенный слуга исчезает вместе с лошадью и вооружением; у Добрыни только шляпа земли греческой и иногда кинжал, привязанный к нательному кресту. Нагрузив шляпу камнями и песком, Добрыня швыряет все в глаза и головы змея, сбивает его и, вскочив ему на грудь, замахивается кинжалом. Змей взмолился о пощаде. Они «кладут заповедь великую», чтобы змею не летать на Русь, а Добрыне не топтать змеенышей. Это наблюдает сидя на дубу, Алеша Попович (либо другой свидетель). Когда змей, нарушив договор, унес княжескую племянницу, кн. Владимир, по совету Алеши, поручил Добрыне вернуть ее. Удрученный перспективой нового сражения со змеем, Добрыня жалуется матери. Она дает ему волшебный платок и плетку семи шелков, восстанавливающие силы. После трехдневной битвы богатырь побеждает чудовище, но хлынувшая из него кровь топит все вокруг. Добрыня глубоко втыкает копье в землю, и кровь медленно убывает. Иногда голос с неба указывает ему, как поступить, чтобы змеиную кровь поглотила земля. Добрыня освобождает племянницу и многочисленный полон: 40 царей-королей, царевичей-королевичей и прочего народу — несть числа.
В былине долгое время видели символическое изображение борьбы с язычеством и исторические воспоминания о крещении Руси (В. Ф. Миллер, А. В. Марков, М. Н. Сперанский и др.; в наше время — В. Я. Пропп, Б. А. Рыбаков и др.). В. Г. Смолицкий, Ю. И. Смирнов считают, что былина в символических образах отразила многовековую борьбу со степными кочевниками.72 [72 ЛП. С. 246; см. также: Аникин. 7. С. 150-152, 157-158]. К древней героической основе былины постепенно присоединялись новые мотивы. Со временем в сюжете появляются религиозно-духовные элементы: шляпа земли греческой, голос с неба, иногда герой молится перед боем Богу и святителю Николаю и кается в грехах (Гф. № 59). Религиозное переосмысление сюжета несколько ослабило его героический тип. Обвинения в язычестве вызывали стремление обезопасить исполнение эпических песен, сделать их в глазах церкви христиански приемлемыми и придать им религиозно-духовный характер, в былинах появляются отзвуки, реминисценции и прямые заимствования из духовного стиха, нижней границей предполагаемого возникновения которого считается XII столетие.
Элементы, составившие сказочно-фантастический слой былины, имеют разную хронологию. Мотив змееборчества и похищения девушки чудовищем составляет основу сюжета. Со временем сказочные элементы, видимо, усиливаются: кроме чудесной плетки и волшебного платка появился стоялый бурко, у него «по колен ноги в назем призарощены» (Гф. № 5), и сказочные формулы: «Скоро сказка скажется. Долго дело деется», «Выручать красавицу — скажется. Долго дело деется», «Выручать красавицу — / По всему свету забавницу» (БПЗ. № 45).
Появляются мотивы молодильной, живой и мертвой воды и даже ковер-самолет (Григ. III. № 38; Марк. № 5). В своих генетических истоках цикл былин о Добрыне и змее «обладал большей героикой и меньшей сказочностью» (Аникин. 7, С. 113).
Содержание второй былины — о Добрыне и Маринке, по мнению исследователей, содержит два подтекста: наиболее архаичный — о борьбе героя с волшебницей, чарующей богатырей и превращающей их в животных; более поздний — о сватовстве в чужой земле, женитьбе на иноземке (Путилов. 72, 11). Б. М. Соколов видел в сюжете влияние библейского мотива о Давиде и Вирсавии.73 [73 Соколов Б. М. О житийных и апокрифических мотивах в былинах // РФВ. 1916. № 3 (мотив целующихся голубков там же)]. Однако это лишь параллель к одному из эпизодов былины. Блестящий анализ былины сделан В. Г. Смолицким, который относит возникновение ее к XVII в. (Смол. С. 60-65).
К мотиву оборотничества подобран значительный материал из восточного и западноевропейского эпосов. Однако В. Ф. Миллер в связи с этим заметил: «Просматривая сказочный материал, собранный проф. Сумцовым, мы не находим сказки, которая по деталям близко подходила к былине. Все эти превращения волшебницей мужа в звериные формы представляют весьма разнообразные узоры, вышитые фантазией разных народов на однородной канве, и ни один узор не может представляться тем самым, который был положен в основу былинной обработки нашей фабулы» (Миллер. Очерки. 1. С. 153).74 [74 Миллер В. Ф. Экскурсы в область русского народного эпоса. Приложение. С. 20-22; Сумцов Н. Ф. Былина о Добрыне и Маринке // ЭО. 1892. №2-3]. В. Андерсон также считал, что «сходство между сказками и былиной весьма общее и поверхностное, и его недостаточно для установления генетического родства» (с, 300-301). Следовательно, несмотря на сходство отдельных мотивов, сюжет в целом своеобразен и самобытен. Рассмотрим его в кратких чертах.
Действие былины происходит обычно в Киеве. Вопреки предостережениям матери Добрыня заходит / в переулки Игнатьевски / и Маринкину улицу, где живет губительница богатырей. На ее окне милуются голубки. Добрыня стреляет по ним, но попадает в окно и убивает милого друга Маринки. Это Тугарин, Змей Горыныч или Идолище. «В терем идти — голова пропадет. / В терем нейти — так стрела пропадет», — думает Добрыня и идет за стрелой в терем. Маринка требует, чтобы он заменил ее друга или женился на ней. Добрыня отказывается (в одном из вариантов он до вечера просидел в тереме, созерцая Маринку за занавесью). После его ухода чаровница Маринка вырезает его след и сжигает, произнося заговор-присушку. Тут «взяло Добрыню пуще острого ножа» (КД. № 9). Он возвратился к Маринке и был превращен в тура — золотые рога. Добрыня убеждает Маринку вернуть ему человеческий облик и убивает ее. Чаще ему помогают справиться с Маринкой мать, тетка или сестра, пригрозив превратить ее в сороку или собаку подоконную. Иев Еремеев закончил былину тем, что Добрыня, расправившись с колдуньей, приглашает «попов, протопопов всех... Делали огни палящии. Рыли маринкино тело бело на эти огни на палящии» (Гф. № 163). Тексты Еремеева очень традиционные, поэтому такой финал не импровизация, а отголосок древней былинной основы, возможно, заключавший воспоминание о восточнославянских трупосожжениях, зафиксированных письменными источниками в X в. «Попы-протопопы» — более позднее, по-видимому, привнесение в текст.
Запев былины начинается формулой о службе Добрыни у кн. Владимира: По три года Добрынюшка стольничал, чашничал, у ворот стоял (приворотничал). Формула, видимо, всегда была троичной, и Добрыня прослужил при князе 9 лет. В шести текстах (по данным Смолицкого) он ключничал: «золоты ключи носил (держал)», что свидетельствует об отражении древней традиции (старинный придворный чин и должность по заведованию столовым прибором, припасами и пр.). В дальнейшем троичная формула видоизменялась и дополнялась, в зависимости от представлений певцов, сведениями из среды мелких ремесленников. Можно насчитать около тридцати приписываемых Добрыне занятий. Из них наиболее ценны для его характеристики «пир держал» и «харешничал».75 [75 Многие занятия, по верному наблюдению Смолицкого, добавлялись «по ассоциации»: от «кашничал» — хлебничал (Кир. II. С. 48), ложничал и ложкомойничал (Т-М), № 24, С.-Ч, № 273), бражничал и пивоварничал (Кир. II. № 1, Гф. № 288) до «приворотничал» — подворотничал, приворовывал (С-Ч. № 266): придверничал — дворничал (Гф. № 78, 267); произвольно добавлены: горшечничал, столарничал, водовозничал (Гф. № 288, Т-М, № 24), пас коровушек (ЛП. № 34), стал конем владать, поляковал (Гф. № 4, 18); служил конюхом, писарем (Онч. № 21), воеводой, лакеем, управителем, казначеем (Григ. III, № 55), учетчиком казны (Григ. III 603), пословничал (искаж. от «половничал») — Рыбн. II. № 192; мастер был нырком ходить по-семужьи» (М. С. Крюкова)].
Последняя деталь сохранилась в записи П. М. Языкова. Добрыня харешничал, т. е. носил маску («харю»), одеваясь по-скоморошьи. Образу скомороха соответствует у него также природная быстрота и легкость в движениях: «Во твое ли стремено булатное Скочил Добрыня легче заюшка. / Повернулся кручее горностаюшка» (Гф. № 206) или: «Скочил Добрыня легче заюшка на тую на печку муравлену», что не соответствовало солидности его положения, если б он не скоморошил.
В героический образ богатыря внесены, казалось бы, совершенно не свойственные ему черты. Весь текст былины, по мысли Смолицкого, пародирует первоначально созданный образ: «Превращение в тура прославленного богатыря накладывает на повествование особый отпечаток пародийности» (Смол. С. 60). При этом создается второй план, достаточно ясный и устойчивый. Некоторые мотивы и персонажи былины аналогичны былине о Добрыне и змее: мать в обеих былинах предостерегает от опасной встречи, сын идет навстречу опасности и спасается с помощью волшебных сил. В обеих былинах действует Змей Горыныч. В первой былине это страшное чудовище, и Добрыня побеждает его в жестокой схватке путем неимоверного напряжения сил. Во второй былине Добрыня убивает его случайно стрелой, предназначенной для голубя. Уязвленный волшебством Добрыня в своем страдании беспомощен; он, победитель змея, плачет от безысходности. Изображение чувств — новое в былине. Смолицкий пишет: «Влюбленный богатырь — это уже само по себе новость. Героические былины раскрывают героя в сфере его подвига. Даже в былинах о сватовстве и женитьбе о чувствах не говорится» (там же. С. 62-63). В двух текстах Добрыню спасает от Маринки бабушка-задворенка, оказавшаяся его крестной матерью. Смолицкий считает, что образы ведуний — матери, тетки или сестры — вытеснили исконный для былины образ бабушки-задворенки. Спасение Добрыне приходило «от самого последнего, незначительного и слабого» — прием для снижения и пародирования возвышенного и героического (там же. С. 63). В данной ситуации возникают новая интерпретация образа героя, новые факты его биографии, снижающие поэтический образ. Б. И. Рабинович, по просьбе Смолицкого исследовавший нотные записи былины, нашел в ее напевах сходство с шуточными и плясовыми песенными напевами. Подобное сходство обнаруживается и в былинах-скоморошинах «Гость Терентий» или «Старина о большом быке».
Еще Д. А. Ровинский и В. Ф. Миллер обратили внимание на то, что соединения имен Маринки и Игнатия (Марина Игнатьевна, или Маринка живет в Игнатьевских улицах и переулках) произошло под влиянием вызвавшего общенародное возмущение венчания не крещенной в православную веру М. Мнишек с Лжедмитрием. Венчание совершил греческий патриарх Игнатий, поставленный вместо лишенного патриаршего сана Иова. После смерти самозванца Игнатий был обвинен в богоотступничестве и лишен патриаршего сана. В народном сознании еретическая сущность объединил» М. Мнишек и Игнатия, позднее она была переосмыслена в дочь Игнатия. «Упоминание имен Марины и Игнатия — это реплика, обращенная к злобе дня деталь; близкая, понятная и дорогая современникам приправа, придающая произведению остроту и своеобразную пикантность. Но эта деталь
<...> по существу к развитию действия былины не имеет никакого отношения», — заметил Смолицкий посчитавший на этом основании, что былина и была создана в XVII в. Однако введение имен — это все, что произошло с былиной в XVII в. Новые имена и названия заместили старые в более древнем сюжете. Некоторые ученые видят в героине черты змеи, женщины-оборотня. В. В. Иванов и В. Н. Торопов рассматривают сюжет как эпический вариант праславянского мифа, происхождение имени сближают с мифологическими Мара, Морена и т. п.76 [76 Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. С.171-172, 179]. В первооснове былины Добрыня был победителем над злыми силами, воплощенными в женщине-колдунье и чародейке. Изменения в текстах былины накапливались постепенно, по мере того как былина, благодаря занимательности сюжета, была подхвачена средой певцов-скоморохов. Некоторые ее мотивы соответствовали представлениям простонародной среды, сохранявшей многие языческие верования. Если в ранний удельный период для слушателей из боярско-княжеской и дружинной среды, видимо, важны были былины героические с богатырями, которые служили образцом и предметом восхищения, то в период более поздний, вероятно, возникала потребность и в других героях. Поэты-скоморохи чутко улавливали общественные настроения и вносили в старые трактовки образа новые черты.
Если в двух рассмотренных былинах Добрыня представлен сравнительно юным (бой со змеем) и молодым (Добрыня и Маринка), то в былинах «Добрыня и Василий Казимирович», «Добрыня-сват» («Добрыня и Дунай») он предстает зрелым, многоопытным, сильным богатырем.77 [77 Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1970. С. 63-64; дана исчерпывающая характеристика эпического героя, близкая к образу Добрыни] Он побеждает в соревновании по меткости стрельбы, один противостоит великой «силе татарской» и в целом ряде сложных и трудных ситуаций оказывается единственным, незаменимым и главным помощником князя: участвует в трудном посольстве и определяет его успех, помогает в сватовстве Дунаю или сам предстает главным сватом кн. Владимира в поездке за невестой в чужую страну. В былине о сорока каликах он деликатно настоял на осмотре каличьих сум, в результате чего нашлась потерянная княжеская чара. Во всех этих ситуациях продолжает действовать герой-богатырь, заявивший себя в былине о борьбе со змеем. Образ богатыря, как справедливо заметил Смолицкий, приобретает черты монументальности: «Его богатырские достоинства настолько бесспорны, что само его имя становится символом богатырства» (ЛП. С. 347).
Выдающимся профессионалом-музыкантом, певцом и поэтом предстает этот богатырь в сравнительно поздней, по мнению некоторых исследователей, былине «Добрыня и Алеша» (XVI в.). В основе ее — сюжет «Муж на свадьбе своей жены», позволяющий также предполагать переработку его скоморохами, предпочитавшими забавные и занимательные сюжеты. Былина создавалась в период, когда скоморохи еще не подвергались гонениям со стороны государства, а лишь порицались церковью. Они не считали зазорным свое ремесло, наоборот, признавали его общественно важным и, надо полагать, не без удовольствия вывели Добрыню в роли Скомороха Скомороховича (Гф. № 210), усиливая намеченную ранее сложность его образа. Ю. И. Смирнов, тщательно проанализировавший тексты этой малоизученной былины, считает, что она «создавалась в том районе среднерусской полосы, где, в отличие от Ростовской земли, в эпической традиции любимым героем был Добрыня Никитич». В столкновении богатырей на свадьбе Смирнов видит «шутку творцов, в местнических интересах вознамерившихся поддразнить ростовцев» (ЛП. С. 415).
В былине Добрыня вынужден уехать надолго, по поручению кн. Владимира, в чисто поле на бой с «невежей» или в другую страну и просит жену ждать его три года, а потом дает ей разрешение выйти замуж за любого, кроме Алеши Поповича, поскольку он Добрыне крестовый брат и « бабий насмешник ». Жена ждет его от девяти до двенадцати лет, отказывая в сватовстве Алеше; последний прибегает к помощи кн. Владимира и вынуждает принять его предложение. Узнавший о готовящейся свадьбе (от вещих птиц, коня или от Ильи Муромца), Добрыня возвращается, переодетый скоморохом, является на свадебный пир и просит позволения поиграть. По игре или по перстню жена узнает его и объявляет, что это ее настоящий муж, и просит у него прощения. В южнославянских и некоторых польских текстах узнавание мужа также происходит по перстню, но только в польских, как установил Ю. И. Смирнов, мужа узнают по его игре на скрипке или гуслях, а в южнославянских игру заменяет иногда пение возвратившегося мужа (ЛП. С. 417).78 [78 Западнославянские тексты рассмотрены: Смирнов Ю. И. Следы эпической традиции на Буковине // Сов. славяноведение. 1966. № 3. С. 66-67]. В былине прослеживается взаимовлияние со сказкой. Кроме того, в былину введена яркая сцена скоморошьей игры Добрыни на свадебном пиру с пением величаний гостям и собственных импровизаций. Он прибыл «з-за славна синя моря» и явился одетый скоморохом на свадьбу Алеши со своей женой. Он характеризуется также как «мала скора смела скоморошина» (Гф. № 49). Ему указывают скоморошье место на печном столбе или «поблизко той печеньки кирпичною" (Гф. № 217). Т. Г. Рябинин так повествовал о его игре (Гф. № 80):
И заиграл он во гуселышки яровчаты...
И выигрывал наигрыши хорошеньки:
Что из Киева да й до Царяграда,
Из Царяграда до Ерусолиму,
С Ерусолиму ко тою ко земле да ко Сорочинской;
Еще все-то игроки приумолкнули,
Молодые скоморохи поросслухались:
А и не слыхали игры эдакой на сем свете.
Замечательный сказитель А. Е. Чуков спел так:
Да он учал по стрункам похаживать,
Да он учал голосом поваживать <...>
Он повыиграл воо гради во Киеви,
Он во Киеви да всех поименно,
Он от стараго да всех до малаго. (Гф. № 149)
Исполнив величания всех именитых гостей, Добрыня третий раз стал наигрывати, «Да свое-то похожденьицо рассказывати: / Все пошли напевки-то Добрынины». Восхищенный Владимир предлагает ему занять почетное место рядом с собой или выбрать любое — по своему вкусу. Так рассказать про игру Добрыни могли только певцы, знавшие силу впечатления от гуслярного звона, который обычно сопровождал пение с импровизацией.
Некоторые тексты этой былины примечательны своеобразным запевом. У И. П. Сивцева (Поромского) и П. А. Воинова, запомнившего былину от бывшего портного П. С. Сивцева, научившегося ей от двух слепых калик, она начинается описанием Волги.
В. Ф. Миллер особо выделил этот запев-«прибаутку» и процитировал его:
Из-под белыя березки кудреватыя,
Из-под чудна креста Леванидова,
Из-под святых мощей из-под Борисовых,
Из-под белаго каменя латыря,
Тут повышла, повышла, повыбежала,
Выбегала, вылегала матка Волга-река,
Широка матка Волга под Казань прошла,
Пошире того она под Вастракань.
Она много, матка Волга, в собе рек побрала,
Давала плеса она Далинские,
А горы-долы Сорочинские,
А место-то шла она три тысячи верст,
А выпала Волга в море Черное (sic!)
Да устьев пустила ровно семьдесят.
Широк перевоз под Новым-градом.
— Да все это, братцы, не сказочка,
А все это, братцы, прибауточка.
Теперь-то Добрынюшки зачин пошел.
(Миллер. Очерки. 1. С. 33)
«Здесь различаются две части, — заметил Миллер, — прибаутка и собственный зачин былины. Это, так сказать, прелюдия, которая должна сосредоточить внимание слушателей, настроить его известным образом. Так пианист пробегает по клавишам рояли, гусляр — по струнам гуслей, раньше чем приступить к пьесе. В прибаутке в широких размахах дана картина природы». У Сивцева Волга впадает в Каспийское, а у Воинова, реже слышавшего былину, — в Черное море. В. Ф. Миллер, процитировав этот запев, заключил, что так воспеть «великое течение Волги — это артистический прием, который должен был выработаться не в кругу случайных сказителей, а в кружке артистов, петарей по профессии, какими могли быть скоморохи» (там же). Закономерно, что запев и сохранился в близкой скоморохам каличьей среде, откуда перешел к олонецким крестьянам.