В. Ф. Миллер считал, что в ряде былин сохранилось если не скоморошье их происхождение, то явные следы скоморошьей обработки. К ним можно отнести былину о Вольге и Микуле. В процессе изучения она имела различные и противоречивые приурочения во времени. Б. А. Рыбаков включил ее в первый Владимиров цикл. Он по-новому и убедительно проанализировал ее историческую основу. В дальнейшем разборе мы исходим из фактов, выявленных акад. В. А. Рыбаковым (Рыб. Др. Русь. С. 52-58).
Ядро былины составили события второй половины X в.: столкновения Олега Святославича, внука Игоря и Ольги, с сыном киевского воеводы Свеналда, варяга, находившегося на службе у киевского князя. Олег Святославич (Вольга) княжил в Древлянской земле (970-977), где были у него богатые охотничьи угодья, ловища и становища, в которые, нарушая княжеские границы, заехал сын Свеналда Лют поохотиться и был убит. Свеналд подговорил юного киевского князя Ярополка (972-980), брата Олега, напасть на него и на его древлян. В столкновении победу одержал Ярополк. Олег с дружиной отступал к городским воротам Вручия, перед которым был глубокий крепостной ров (гробля). Мост от тяжести вооруженных всадников рухнул, и Олег с частью войска упал в ров, где и погиб. Поскольку это событие занесено в летопись, оно, видимо, перешло в сказание и былевую героическую песнь. От исторической основы сохранилось воспоминание о Вольге Святославиче и подломившемся мосту. Изменились названия древлянских городов: Вручий — Гурчевец, Искоростень — Крестьяновец, Олевск — Ореховец. След предания ощутим в сохраненном былиной слухе, что опоры моста были подпилены: «Поделали мосточики поддельныи.. А подломились те мосточки да калиновые... А погинуло тут силушки-то множество» (Гф. № 45). В былине князь, Микулой же предупрежденный о враждебности гурчевских да ореховских мужиков не погибает, а вместе с Микулой и частью дружины наказывает виновных. Они разоряют город, и Вольга уезжает в Киев, оставив Микулу наместником в трех названных городах: «Получай-ка ты дань с них грошовую!» (Гф. № 156). В некоторых текстах Микула остается пахарем. У Т. Г. Рябинина (классический и лучший вариант) Микула рассказывает князю о простых радостях крестьянского труда, князь же не делает ему никакого предложения. Некоторые исследователи видели в былине оппозицию крестьянства княжеской власти (В. Я. Пропп, Б. Н. Путилов, Н. Г. Черняева и др.). Ведь Микула сильнее князя и всей его дружины; он один так расправился с разбойниками, требовавшими у него «грошей подорожныих», что «кой стоя стоит, тот и сидя сидит, / А кой сидя сидит, тот и лежа лежит». «Платил я им гроши подорожные», — иронически замечает Микула. О дружине князя, которая не смогла вытащить соху из земли, он пренебрежительно замечает: «Не дружинушка тут есте хоробрая, / Только одна есте хлебоясть!» (Гф. № 73). В таком стиле дана сцена с сошкой у всех олонецких сказителей: Вольга посылает за сошкой двух-трех, пять-десять дружинников, наконец всю дружину. Этот эпизод противоречит данной в начале былины замечательной характеристике Вольги: мудрого и заботливого князя, умелого рыболова и охотника, волшебника и оборотня. Она могла сохраниться от первоначальной основы былины, как и поэтическая сцена крестьянской пахоты, данная сначала в звуках: «А орет в поле ратай, понукивает, / А у ратая-то сошка поскрипывает / Да по камешкам омешики прочиркивают» (Гф. № 73). Акад. Б. А. Рыбаков полагает, что «имеющийся в былине о Вольге и Микуле элемент некоторой иронии по отношению к князю и его дружине, насмешки Микулы над беспомощностью и недогадливостью князя, отказ от княжеской службы — все это может быть объяснимо "второй жизнью" былины в XII веке. Весь Владимиров цикл былин был, очевидно, воскрешен при Владимире Мономахе (можно думать, что он и не забывался, потому что два столетия для жизни былины не такой уж большой срок. — З. В.), а тогда имя Олега Святославича вызывало совершенно иные ассоциации (борьба Ольговичей и Мономаховичей. — З. В.), и это могло привести к появлению в былинах о Владимире народной иронии, направленной против Олега Гориславича (т. е. Олега черниговского, княжившего некоторое время в Тмутаракани. — З. В.)». Позднее, в XVI-XVII вв., «этот иронический элемент мог еще усилиться» (Рыб. 2. С. 58). Если в XII в., по гипотезе Б. А. Рыбакова, выражать «народную иронию» могли еще эпические певцы, то позднее их обязанности перешли, очевидно, к певцам из скоморошьей среды, они как раз «могли усилить» иронический элемент. В этот период аудитория слушателей и певцов эпоса значительно расширилась и демократизировалась, а доступ им в княжеско-боярские уделы все больше ограничивался. В расчете на новый социальный состав слушателей изменялась и былина, заострялся едва намеченный сначала конфликт, усиливалась ирония. «И крестьянская кобыла неожиданно обнаруживает превосходство перед княжеским конем», — заметил Путилов (8. С. 156).
О древности былины и ее несомненной популярности в период раннего Средневековья говорят высокие художественные достоинства текстов: отточенность формул, устойчивость стиховой формы, выразительность. На неизвестном нам этапе существования былины в текст были внесены черты, идеализирующие пахаря, но не соответствующие его занятию — раскорчевке и пахоте: кудри рассыпаются, как жемчуг, «глаза — ясна сокола, / брови — черна соболя, сапожки — зелен сафьян: / шилом пяты, носы востры... / У оратая шляпа пуховая, / А кафтанчик у него черна бархата». Таким предстает Микула в изображении И. А. Касьянова (Гф. № 156). Источник, которым певец воспользовался, неизвестен.69 [69 Ухов П. Д. Атрибуции русских былин. С. 146-169]. В. Г. Смолицкий также считал, что первоначальный текст былины переосмыслен, «образ князя снижается. Вольга оказывается посрамленным крестьянином Микулой».70 [70 Современные проблемы фольклора: Сб. статей. Вологда, 1971. С. 64].