Другая былина о госте (купце) Терентии не содержит мифологических чудес первой и не касается высоких проблем искусства; она опускает слушателя на землю и создает конкретную картину действий скоморохов в жизни реального средневекового города. Былина известна в пяти вариантах.126 [126 КД. № 2. С. 17-22; Языковы № 211, с. 164-166 = Кир., вып. VII, с. 48-51; Рыбн. II. № 156. С. 297-299; Григ. I. № 5 (41). С. 172-174; С.Ч., № 279; Соб. VI. № 541-543 (перепечатка первых трех текстов). Тот же сюжет хорошо известен и сказке: СУС 1360С = АА13611. Варианты сказок рассмотрены: Сумцов. 4. С. 106-109].
Из них наиболее полный — текст из сборника Кирши Данилова, (уральская запись середины XVIII в.), имеющий точное указание на место действия: «В стольном Новегороде, / В слободе было Терентьевской, / Было в улице во Юрьевской, / У честна креста Здвиженья, / У жива моста калинова». В былине сохранились исторические приметы древнего Новгорода, где существовала Юрьевская улица с церковью Воздвиженья. Про «живой» Калинов мост нет известий, но «живыми» называют в деревнях мосты через небольшие речки, которым опорами служат на крутых берегах густо разросшиеся кусты калины с низко стелющимися, густо переплетенными ветками, на которые кладут плахи. Второй по времени записи текст записан П. М. Языковым, братом поэта, в с. Головино Симбирской губернии 25 июля 1838 г. Он назвал его в письме к брату Александру «легендой в сто стихов в шуточном тоне». Языковский текст вдвое меньше первого — всего 199 стихов, но он ценен самой полной характеристикой скоморохов (точнее, самохарактеристикой), данной устами купца Терентия:
Скоморохи — люди вежливые,
Люди вежливы, очестливые!
Вы много по земле ходоки,
Вы много всем скорбям знатоки,
Вы скорби ухаживаете,
А недуги уговариваете.
Содержание этой шуточной скоморошины составляет частное происшествие. Рассмотрим сюжет таким, как он складывается по вариантам в целом.
Купец Терентий Данильевич, простоватый и доверчивый, вышел из дому за лекарем для жены, которая притворилась больной, чтобы тем временем встретиться со своим любовником. Он рассказал о своей беде встретившимся ему по пути скоморохам:
У меня есть молодая жена Авдотья Ивановна,
Она с вечера трудна-больна,
Со полуночи недужна вся:
Разыгрался утин в хребте,
Спустился недуг к сердцу,
Пониже ее пупечка,
Что повыше коленечка,
Расходился недуг в голове.
Межу ног килди-милди.
Скоморохи сразу смекнули причину болезни: «Друг на друга оглянулися, / А сами усмехнулися» и взялись за сто рублей вылечить больную. Сначала повели Терентия на торг, где купили мешок, червленой вяз, «а и дубину ременчатую — половина свинцу налита». В мешок спрятали Терентия, мехоноша закинул его за плечи, и пошли лечить Авдотью Ивановну (или Прасофью, или Оленушку Климентьевну — по другим вариантам). Она увидела их из окна и спрашивает: «Не видели ль немилого мово Терентья старова, Терен-тья богатова?» — «Ево вороны потаскивают», — отвечают скоморохи и так живописуют всю картину: «Голова по собе ево лежит, / А вороны в ж... клюют». — «Во дому бы ево век не видать!» — замечает она и приглашает веселых зайти в дом попеть и поиграть. Скоморохи вошли, по приглашению сели на лавочку, заиграли и запели припевку-импровизацию: «Ты слышишь ли, мешок. / Ты слышишь ли, холщов. / Что про тебя говорят, / Про твою буйну головушку? / Вставай-ка, Терентище, лечить молодую жену!» Терентий ременчатой дубиной выгнал недуг из кровати, где тот «пошевеливался под одеялом соболиныем», и тот «не путем в окошко скочил, чуть головы не сломил». Тут Терентий дал веселым «другое сто рублев за правду великую». В основе былины использован популярный международный сюжет о неверной жене, хорошо известный в анекдотах и сказах.127 [127 Малинка А. Несколько вариантов на тему о госте Терентии // ЭО. 1893. № 1. С. 146-147; международные параллели к сюжету: Andersenn W. Der Schwank vom alten Hildesbrand. Dorpat, 1931].
Этот сюжет получил соответствующую стихотворную обработку в скоморошьей среде. Певцы называли былину скоморошиной, на Пинеге ее называли «перегудкой», напоминая названием, что пение шло под веселый аккомпанемент, игра называлась «гудьбой», а игроки — «гудцами». Исследователи считают иногда эту былину старинной балладой (Балашов. С. 288—292). О. Э. Озаровская, записав текст в 1915 г., добавила со слов певицы: «Для изображения действующих лиц Елена Олькина меняла тональность и тембр, поясняя: "Так уж поется"». Вероятно, былина разыгрывалась скоморохами в лицах, и далее Озаровская высказала предположение, что эта былина — «остаток &;lt;...&;gt; скоморошьего действа» (Пятиречье. С. 410). Э. В. Померанцева считает былину сравнительно поздней обработкой распространенной бытовой сказки, в которой муж, чтобы уличить жену в неверности, прячется в мешок (НБ. С. 446). Варианты былины незначительно отличаются между собой, самый полный текст, сохранивший новгородские реалии, — текст Кирши Данилова. Остальные утратили существенные детали, но и вариант Кирши, вероятно, изменился и сократился. Как и большинство былин, прошедших через длительное пребывание в скоморошьей среде разных периодов ее существования, былина «Терентий-гость» сохранила в содержании древние и поздние реалии. Новгород назван «стольным», «славным» — следовательно, слагатели еще помнили, что в нем был княжеский «стол» и город еще не утратил своей независимости от Москвы. В былине упомянуты волхвы — исключительный раритет для эпоса. Они упомянуты в значении знахарей, лекарей. Эта ценная лексическая деталь указывает, что во время сложения былины о волхвах еще помнили, к ним еще можно было обратиться за помощью. Это указывает также, что первоначальный текст был сложен очень давно. Рядом со словом «волхвы» употреблено и новое слово «дохтуры»: «Ты поди дохтуров добывай, / Волхи-те спрашивай», — говорит мужу Авдотья Ивановна. Так в одном стихе проявились два слоевых состава: древний и поздний. Упоминание волхвов — часть слоевого состава текста, более древнего, чем его поздняя редакция. Таким же редким для XVIII в. было слово «мехоноша», употребительное в календарной поэзии белорусов и украинцев, забытое в русских центральных и северных губерниях, но известное в вотчинах Строгановых в XVII в. Этим непониманием смысла слова можно объяснить, что стих искажен:
Слушай, шелковый мех,
Мехоноша за плечами.
Должно быть: у мехоноши за плечами. Таким же старинным, можно полагать, оказывается выражение «об ручку челом», означающее земной поклон с правой рукой.
Иронический тон повествования соединен с традиционными для былин формулами; этот контраст еще более подчеркивает иронию.
Купеческий двор Терентия похож на старинный терем, только стоит «на целой версте», а не на семи, но, как и в былинах, «кругом двора железный тын. На тынинке по маковке, а и есть по земчужинке». Описание терема типично как для былин, так и для календарной поэзии: «Ворота были хрустальные, вальящетые», «Bepеи хрустальные, / Подворотинка — рыбий зуб» и пр.
Знакомы по былинам и «червленый вяз», купленный в торговом ряду, и «кровать слоновых костей» с пуховыми подушками, периной и соболиным одеялом, и приметы торопливости: Авдотья «кидалась в окошечко / В одной белой рубашке без пояса». Известной былинной формулой выражены сведения про убитого: «Лежит буйной головой во ракитов куст, / А резвыми ножками во кувыль-травы, / Сквозь бело тело трава проросла» (Рыбн. I. № 156). Привычные былинные обороты речи и эпические формулы соседствуют с просторечной и порой бранной лексикой. Авдотья Ивановна называет мужа «старый блядин сын»; скоморохи обращаются к Терентию не очень уважительно, но «он на то не сердится». Изгнанный с позором «недуг» ползет от окна «на карачках» — поза, унизительная для былинных персонажей. Юмористические сцены создаются традиционными средствами.
Скоморохи спокойно и открыто ходят по городу, предлагая свои услуги. Они известны как люди «вежливые и очестливые», знатоки скорбям и недугам, которые они умеют «уговаривать» и лечить. Богатый купец обращается именно к ним за помощью, относится с полным доверием и щедро награждает. Все эти факты указывают, что события, происходящие в былине, имели место до проведения в жизнь постановлений «Стоглава», т. е. московского собора 1551 г., направленных против всех действий скоморохов и хождения их ватагами. После разгрома Новгорода в 1570 г. город опустел, большое число жителей было убито, многие убежали, какая-то часть выслана. По данным летописи под 1571 г. скоморохов взяли в Москву, повезли на подводах под начальством дьяка Субботы, на подводах же увезли и ручных медведей.128 [128 Медвежьи потехи любил Иван Грозный. Одну из них описал А. К. Толстой в романе «Князь Серебряный» (гл. 7 «Александрова слобода»)].
Остальные скоморохи, обнищав в разоренном городе, разбрелись или умерли, как это видно из писцовых книг.129 [129 Майков В. С. 22, 24,30-31, 33,37, 41. Греков Б. Д. Опись Торговой стороны в писцовой книге по Новгороду Великому XVI века. СПб., 1912. С. 68].
Возможно, со временем положение скоморохов несколько улучшилось, но вскоре последовал новый разгром скоморошества 1648-1649 гг. В былине же показано мирное благоденствие скоморохов в Новгороде. Это означает, что былина возникла в период расцвета новгородского скоморошьего искусства, когда их ремесло было вполне безопасным, а население относилось к ним с доверием. Постепенно содержание былины менялось, что видно по северным вариантам: мехоноша уже не несет Терентия за плечами, в олонецком тексте «Он садится к скоморохам на саноцьки» — черта северного быта, где зима длиннее, и привнесена, возможно, в крестьянской среде, не знакомой с мехоношами, как и с «червленым вязом», поэтому Терентий выправлял недуг безменной гирей. Кровать слоновых костей заменена тесовой, пуховая перина упомянута, но без соболиного одеяла, в крестьянском обиходе в употреблении были овчинные. И «недугом» оказался молодец в красной рубахе, а не богатый бездельник в кафтане хрущатой камки и баберековом камзоле с пятьюстами рублей, как сказано у Кирши Данилова.
Отраженная в том же тексте денежная система счета (шелковый мех — 2 гроша, дубина, налитая до половины свинцом, — 10 алтын; и в симбирском: холщовый мешок — три денежки, мочало к нему — полденежки — «все стало без полушки грош») помогает предположительно уточнить эпоху создания текста. Деньга, полушка и алтын получили широкое хождение на торгах после денежной реформы 1535-1538 гг. Тогда же появилась новая монета — серебряная копейка. Алтын стал равен трем копейкам, грош — полкопейки, полушка — четверть копейки («четь» — с изображением птички). В Москве, Новгороде, Нижнем Новгороде и Пскове были учреждены монетные дворы. Во время правления Федора Ивановича и Годунова деньга и полушка упразднены, монетные дворы закрыты. В годы Смуты при Василии Шуйском вес копейки был понижен.130 [130 Федоров-Давыдов Г. А. Монеты — свидетели прошлого. М., 1985 (гл. 4: «Русь восстанавливает монетное дело»)].
При Алексее Михайловиче предпринималась попытка провести денежную реформу: в 1654-1655 гг. начата чеканка медной копейки, которая наводнила рынок и вызвала в 1662 г. «медный бунт». При Петре I проведена новая денежная реформа, возобновлена чеканка «денег» и «полушек», добавлена полуполушка, равная 1/8 копейки серебром, выпущен серебряный рубль и медная копейка в 1/100 рубля.
В Петровскую эпоху скоморохи как социальная группа практически исчезли. Они доживали свой век по окраинам страны в другом качестве, как известный Кирша Данилов, уже в конце XVII в. Учитывая результаты денежных реформ, есть основания полагать, что былина «Терентий-гость» могла быть сложена в эпоху Грозного до 1570 г., когда Новгород еще благоденствовал и скоморохам было в нем привольно и прибыточно.
Перенимая произведения скоморошьего репертуара, северное крестьянство в лице наиболее талантливых сказителей по-своему их видоизменяло. В старине о Терентии видели забавный рассказ Идеализированная самохарактеристика скоморохов исчезла, как и приметы эпохи, и названия конкретных мест Новгорода. Показательно, что в Поволжье, где записан вариант Языковых, положительная и подробная характеристика скоморохов усилена, а приметы Новгорода опущены. Это объяснимо: ведь часть скоморохов присоединилась к Камской и Волжской вольнице в XVII в., что и наложило определенный отпечаток на местный фольклор.
А. А. Морозов верно предположил «особую» позицию скоморохов на позднем этапе их существования в отношении к народному творчеству: «Это должно было проявиться не только в тяготении к определенному репертуару и своеобразной обработке былинных сюжетов, но и в том, что они вырабатывали свою исполнительскую манеру, отличную от манеры певцов-рапсодов
<...> Где было бродячему скомороху "выпевать" длинную старину, растягивающуюся на часы у народного сказителя-импровизатора! Скоморохи должны были стремиться к тому, чтобы представить слушателю чеканный, законченный и, по возможности, краткий текст, свободный от случайностей и неловкостей эпической импровизации» (Морозов. 2. С. 126).
Скоморошьим по происхождению былинам присуща одна особенность: они сохранились в одном-двух вариантах, лишь былина о Терентии — в пяти, но полноценных тоже два. Вероятно, актуальность былин-скоморошин, присущая им злоба дня и полемический накал остывали со временем. Былины становились уже мало понятны и скучны слушателям. Показательна в этом отношении дневниковая заметка А. Д. Григорьева о записи от М. Д. Кривополеновой былины про путешествие Вавилы со скоморохами: «Вечером второго дня (8 июля 1901 года. — З. В.) собравшиеся терпеливо слушали трудную и длинную старину о Вавиле, удлинявшуюся еще благодаря остановкам при записи; дождались ее окончания и приветствовали его возгласами "Слава Богу, конец!" (Григ. I. С. 335). Вероятно, лишь память о блестящем и ярком исполнении этих старин мастерами сказительства, а также не многим доступный глубокий смысл, скрытый в их обыденном, на первый взгляд, содержании, не позволяла полностью исключить их из былинного репертуара.
Рассмотренные былины Новгородского цикла показывают, что в Новгороде действительно существовало сильное «ядро» скоморохов. Они наложили свою печать на многие тексты новгородского фольклора. Их влияние можно обнаружить и сейчас в отдельных мотивах, оригинальных метафорах, незатертых сравнениях. В репертуаре новгородских знатоков песни до настоящего времени встречаются скоморошьи небылицы (НФ. № 1, 2) и небыличные мотивы в игровых, хороводных и плясовых песнях: «Рыбка-плотичка, не лягайся!»; «Мой — от миленькой во щи упал, / Из-под крошева выглядывает»; «У нас Иван-от беду сбедовал: / У приказчика жену сторговал» (НФ. № 85-86), в детских потешках долгоногий журавль боронит поле бороной, заинька отморозил ноженьки, бегая по поженке, кошка (лиса) лычки дерет и лапти плетет и пр. Среди шуточных песен выделяется цикл о комарище, песенка про дуду:
То не дудка была,
Веселуха была!
Стал я в дудку играть,
Стали все подпевать
Да под дудку плясать.
(НФ. № 177)
В свадебных нередки своеобразные сопоставления: «Гуси летят, погогатывают. / Гости сидят, похохатывают». В новгородском фольклоре до настоящего времени сохранился слой старинных эпических. баллад и духовных стихов, что возможно только при умении талантливых певцов понять и оценить дошедшее до них устно-поэтическое богатство, т. е. при наличии художественного вкуса, воспитанного поколениями.
К двум рассмотренным былинам о скоморохах, созданным, по всей видимости, скоморохами же, есть все основания добавить третью. Она возникла в Москве, а не в Новгороде и, пожалуй, на полстолетия позднее. Эта скоморошина имеет свое, совершенно особое лицо и может быть поставлена на одно из первых мест по уникальности. Это «Старина о большом быке», записанная всего в двух вариантах, но от разных сказителей. Однако по заключенным в ней реалиям эту былину-скоморошину правильнее будет отнести к Московскому циклу былин XVI-XVII вв. К рассмотрению его мы и приступим в следующем разделе.