"природа... по сути своей
такова, что принимает любые оттиски... меняя формы
под воздействием того, что в нее входит... и
выходящие из нее вещи - это подражания
вечносу-щему, отпечатки по его образцам"
(Тимей, 50с). Отцовское начало выступает у Платона,
действительно, как носитель цели генезиса, т.е.
идеи (образа, эйдоса) будущего продукта, ибо
оформляет вещи по своему образу и подобию,
придает им форму, соответствующую той, носителем
которой он сам является. По Платону, родитель
Вселенной, образец образцов "пожелал, чтобы
все вещи стали как можно более подобны ему
самому", выступая как "демиург и отец
вещей" (Тимей, 29е-ЗОа, 41 а). Идея (эйдос) отнесена
Платоном к отцовскому началу как к творящему,
целеполагаю-щему, материнское же редуцировало к
началу материальному, оформляемому, сырьевому
(позднее Аристотель выразит это в
дифференцированных категориях целевой,
действующей и формальной причин, комплексно
презентиру-ющих субъектную составляющую
деятелыюстного акта, с одной стороны, и
недифференцированно общей категории
материальной причины, интегрально задающей всю
объективно-предметную его составляющую, - с
другой). Таким образом, платоновский мир
идей-образов инициирую-ще первичен и
тождественен с небом постольку, поскольку
относится к мужскому инициирующему началу, а
доминирование идеальных образцов над
материальными вещами-подобиями, оцененное в
ретроспективе как первое концептуальное
оформление И., детерминировано не
гносеологическими, а сугубо патриархальными
установками. Однако уже неоплатонизм вносит в
классическую платоновскую вертикальную модель
мира аксиологические акценты, что связано с
характерной для поздней античности негативной
сценкой телесности (см. у Сенеки: "Я рожден для
высших устремлений, я выше того, чтобы быть рабом
своего тела, в теле своем я увижу не что иное, как
цепи, сковывающие мою свободу"). Наложение же
на неоплатонический категориальный гештальт
христианской ценностной матрицы с ее трактовкой
духа как высшей ценности - Духа Святого, с одной
стороны, и пониманием как материального, так и
женского начал в качестве аксиологического
минимума - с другой, обусловило окончательное
переосмысление пространственно-топологического
противостояния земли и неба как материнского и
отцовского начал в качестве акси-ологической
оппозиции дольнего и горнего. Такая культурная
установка на приоритетность идеального не могла
не сказаться на артикуляции и поисках решения
философской проблемы соотношения материального
и духовного, задав в европейской культуре мощный
импульс приоритетности духа, что и выступило
основой традиции философского И. Данная традиция
исторически варьируется на традицию
трансцендентализма, в рамках которого феномен
духовного трактуется вне связи с индивидуальным
сознанием (Лейбниц, Шеллинг, Гегель), и
альтернативную, связующую феномен духа с
субъективно-психологическим опытом индивида
(Беркли, Юм): ср. "Абсолют есть дух" у Гегеля и
"из... впечатлений и идей памяти мы образуем
своего рода систему... и каждую частность этой
системы наряду с наличными впечатлениями
называем обычно реальностью" - у Юма. В
зависимости от трактовки самой сущности и
природы идеального могут быть выделены такие
направления И., которые интерпретируют идеальную
субстанцию в качестве мирового разума
(панлогизм), воли (волюнтаризм), чувства или веры
("философия чувства и веры"), интуиции
(интуитивизм). Критерий постигаемое(tm) духовного
начала дифференцирует И. на феноменализм
(сенсуалистически постигаемое идеальное),
идеалистический рационализм (логически
постигаемое идеальное), иррационализм (алогичное
и непостигаемое идеальное), априоризм как
промежуточный вариант когнитивной стратегии в
данном контексте. В квантитативном отношении
правомерно говорить об идеалистическом монизме
(Шеллинг, Гегель) и так называемой
идеалистической монадологии (от Лейбница до
персонализма). Артикулированный в биологическом
ключе, И. конституируется как витализм, в
психологическом - как субъективизм, в социальном
- как широкий веер парадигм от провиденциализма
Боссюэ до историцизма Коллингвуда, в
антропологическом - как философия жизни,
экзистенциализм, персонализм. Идеал идеального,
фундирующий собой европейскую шкалу ценностей,
пронизывает собой все сферы европейской
культуры, включая искусство (концепции
прекрасного как соответствующего
умопостигаемому образцу совершенства - от
Платона до кубизма), мораль (приоритет ценностей
культуры над ценностями цивилизации,
постулируемый от Сковороды до Мэмфорда), религии
(характерное для Европы доминирование в ее
контексте такого типа религиозного сознания, как
теизм, христианская версия которого является
наиболее последовательной и завершенной:
духовное начало, мыслимое в теизме как
персонификация Бога, задается одновременно и как
трансцендентное миру, и как глубоко личное,
определяя тем самым специфику европейского
мировосприятия как аксиологически
ориентированного на духовное). В контексте
современной философии постмодернизма (см.
Постмодернизм) И. осмысливается как явление
классической философской традиции, органично
связанное с такими феноменами, как логоцентризм,
метафизика и линейное видение мира (см.
Логоцентризм, Метафизика,
Онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентризм,
Неодетерминизм, Нелинейных динамик теория),
попадая, таким образом, в ряд концептуальных
установок, по отношению к которым постмодернизм
демонстрирует фиксирование дистанцированную
позицию: по словам Деррида, "что до
линеарное(tm), то я ее всегда ассоциировал с
логоцентризмом, с фоноцентриз-мом, с семантизмом
и идеализмом" (см. Ацентризм, Бина-ризм,
Логоцентризм, Логотомия, Логомахия,
Онто-тео-те-лео-фалло-фоно-логоцентризм,
Метафизика, Постметафизическое мышление, Пустой
знак, Трансцендентальное означаемое,
Означивание). (См. также "Основной вопрос
философии".)
М.А. Мозкейко
ИДЕАЛЬНЫЙ ТИП -
методологическая категория, предложенная М.
Вебером для определения статуса концептуальных
средств, применяемых в социальном и историческом
познании. Опасной ошибкой, дезориентирующей
исследование, Вебер считал "смешение теории и
истории", при котором содержание теории,
созданной ученым, некритически отождествляется
с самой реальностью и выдается за отражение ее
глубинной сущности. Такие понятия, как
"капитализм", "христианство",
"средневековое городское хозяйство" и т.п.,
по мнению Вебера, не извлека-ются из эмпирической
действительности как обобщение наиболее часто
наблюдаемых явлений, а представляют собой И.Т. -
исследовательские "утопии", не имеющие
бук-вальных аналогов в действительности. Они
образуются благодаря взгляду на эмпирическую
действительность с определенной
исследовательской позиции; избранный ракурс
рассмотрения связывает разрозненные единичные
явления в "лишенный внутренних противоречий
космос мысленных связей". Поскольку И.Т.
представляет собой продукт "научно
дисциплинированной фантазии", никогда нельзя
заранее определить, имеем ли мы дело с пустой
игрой мысли или же с научно значимой позицией.
Единственным критерием научности оказывается
исследовательская продуктивность той или иной
концепции: чем выше эвристический потенциал И.Т.,
тем выше и его научное значение. Отсюда вытекают
два важных следствия. Во-первых, параллельно
может существовать несколько конкурирующих
идеально-типических конструкций, относящихся к
одной и той же совокупности эмпирических данных.
Некорректно ставить вопрос о том, какой из них
лучше соответствует действительности (этот
вопрос вообще теряет смысл): спор между ними
решается в зависимости от того, какой И.Т.
продуктивнее работает, обеспечивая прирост
научного знания. Во-вторых, конкретный И.Т., сколь
бы совершенным он ни казался, является
преходящим, релятивным, и неизбежно сменяется
новым. Оформление категории И.Т. и ее широкая
популярность свидетельствуют о том, что процесс
перехода от классической к неклассической науке
в 20 в. происходил не только в естественно-научном,
но и в социогуманитарном знании. И.Т.,
используемые в истории и в социальных науках, по
Веберу, различаются между собой. В истории,
нацеленной не на выведение общих законов, под
которые подводятся многочисленные частные
случаи, а на постижение индивидуальных событий в
их "культурном значении", И.Т. строится как
образ конкретного сочетания каузальных связей,
объясняющий данный "исторический
индивидуум". Социальные науки,
ориентированные на поиск общих правил событий,
безразличны к их конкретной
пространственно-временной определенности.
Поэтому социолог конструирует чистые идеальные
модели, применимые ко всем эпохам и к любой
географической точке. Иными словами, разница
между разновидностями И.Т., считает Вебер, носит
количественный характер и заключается в степени
их общности.
В.Н. Фуре
ИДЕНТИФИКАЦИИ КРИЗИС -
социокультурный феномен, оформившийся в
контексте культуры постмодерна и заключающийся
в разрушении условий возможности целостного
восприятии субъектом себя как
аутотождест-венной личности. Термин "И.К."
принадлежит Дж.Уарду; содержание понятия
"И.К." теснейшим образом связано с кризисом
мировоззренческой универсалии "судьбы" как
психологического феномена, основанного на
целостном восприятии субъектом своей жизни как
идентичной самой себе. В ацентричной культуре
эпохи постмодсрна (см. Ацентризм) превалирует
ситуация перемешивания в конкретных культурных
контекстах как национальных традиций (как пишет
Лиотар, "эклектизм является нулевой степенью
общей культуры: по радио слушают реггей, в кино
смотрят вестерн, на ланч идут в McDonald's, на обед в
ресторан с местной кухней, употребляют парижские
духи в Токио и одеваются в стиле ретро в
Гонконге"), так и традиций идеологических
(когда в едином социокультурном контексте
оказываются совмещенными такие аксиологические
системы, которые, казалось бы, по определению
являются несовместимыми). Коллаж превращается в
постмодерне из частного приема художественной
техники в универсальный принцип построения
культуры (см. Коллаж). В этом плане, настоящее
культуры постмодерна принципиально нелинейно:
она описывается Лиотаром как "монстр",
образуемый переплетением радикально различных,
но при этом абсолютно равноправных
мировоззренческих парадигм, в рамках
взаимодействия которых невозможно определить ни
универсальных "метапредложений", ни даже
"временного консенсуса" для всех языковых
игр (см. Языковые игры). Это формирует
социально-психологические ситуации, когда
человек, особенно молодой, оказывается
неспособным четко зафиксировать свою позицию по
отношению к плюральным аксиологням, а
следовательно, не может зафиксировать
самотождественность своего сознания и себя как
личности. Кроме того, в условиях невозможности
онтологии как таковой (см. Онтология, Метафизика)
не может быть и онтологически конституированной
биографии. Если для культуры классики
индивидуальная судьба представляла собой, по
оценке А.П.Чехова, "сюжет для небольшого
рассказа" (при всей своей непритязательности
вполне определенный и неповторимый - как в
событийном, так и в аксиологическом плане), то для
постмодерна - это поле плюрального варьирования
релятивных версий нарративной (см. Нарратив)
биографии, - в диапазоне от текста Р.Музиля "О
книгах Роберта Музи-ля" до работы Р.Барта
"Ролан Барт о Ролане Барте". И если, в целом,
идеалом социальной интерпретации выступает для
постмодернизма идеал принципиального
плюрализма, фундированный идеей "заката
метанарраций" (см. Закат метанарраций) и
принципом "мертвой руки" (см. "Мертвой
руки" принцип), то дискурс легитимации как
единственно возможный теряет свой смысл и по
отношении к индивидуальной жизни. Признавая
нарративный характер типового для культуры
постмодерна способа самоидентификации личности,
современные представители мета-теоретиков
постмодернизма (Х.Уайт, К.Меррей, М.Са-руп и др.)
констатируют - с опорой на серьезные клинические
исследования, - что конструирование своей
"истории" (истории своей жизни) как рассказа
ставит под вопрос безусловность
аутоидентификации, которая ранее воспринималась
как данное, что и обозначается постмодернизмом
как "кризис судьбы": индивидуальная
биография превращается из "судьбы" как
целостной определенности в относительный и
вариативный "рассказ" (по Р.Барту, History of Love
превращается в Story of Love, а затем и в Love Story), ни одна
из повествовательных версий истории жизни не
является более предпочтительной, нежели любая
другая, оценочные аспекты биографии не имеют
онтологически-событийного обеспечения и потому,
в сущности, весьма произвольны. Констатируя
"И.К." как феномен, универсально
характеризующий психологическую сферу эпохи
постмодерна, философия постмодернизма
конституирует специальную программу
"воскрешения субъекта" (см. "Воскрешение
субъекта"), опирающуюся на сформировавшуюся в
философии конца 20 в. традицию "диалогической
философии" (см. Диалог), что знаменует собой
коммуникационный поворот в современном
постмодернизме (см. Другой, After-postmodernism).
М.А. Можейко
ИДЕНТИФИКАЦИЯ (лат. identificare -
отождествлять) - отождествление, уподобление,
опознание, установление совпадения объектов. В
психологии термин И. впервые введен Фрейдом,
рассматривавшим И. как бессознательный процесс
подражания, как самое раннее проявление
эмоциональной привязанности ребенка к матери,
эмоциональное слияние с ней, а также, как способ
защиты личности от давления инстинктов, как один
из механизмов формирования личностно-моральной
инстанции сверх-Я (супер-эго) через
отождествление ребенком себя с родителями или
иным авторитетом и таким путем интериориза-ции
их моральных норм и запретов, ценностей и
соответствующих форм поведения. В
неортодоксальном психоанализе трактование И.
обрело более широкое значение, как механизма
психологической защиты "Я" от внешних
угрожающих объектов, как центрального механизма
формирования способности личности к
саморазвитию. Субъектами И. чаще выступают дети,
подростки, взрослые. Объектом (моделью) И.
являются как реальные люди (родители, сверстники,
близкие люди), так и идеальные лица (например,
герои художественных произведений), или даже
животные. В качестве модели И. может быть лицо, по
отношению к которому переживаются как
позитивные, так и негативные чувства. В
современной психологии термин И. используется в
следующих значениях: 1) уподобление (чаще
неосознанное) в форме переживаний и действий
субъектом себя иному лицу (модели), в качестве
которого может выступать авторитет, "значимый
другой" (друг, учитель, родитель и др.), на
основании установившейся тесной эмоциональной
связи с ним. Один из механизмов становления
личности, формирования полоролевой
идентичности, ценностных ориентации, усвоения
норм и образцов поведения; 2) механизм
психологической защиты, проявляющийся в
имитации, бессознательном подражательном
поведении, уподоблении объекту, вызывающему
страх или тревогу; 3) механизм проекции,
непроизвольного приписывания субъектом другому
лицу своих вытесненных мыслей, мотивов, желаний,
качеств, чувств и переживаний, которые вызывают у
самого субъекта чувство вины или тревоги, а также
восприятие субъектом другого человека как
продолжения себя самого; 4) механизм постановки
себя на место другого, проявляющийся в виде
сопереживания, эмпатии, перенесения субъектом в
состояние, обстоятельства другого человека и
обеспечивающий более успешное понимание и
взаимодействие; отождествление с персонажем,
героем художественного произведения. В
социологии и социальной психологии И. - один из
важнейших механизмов социализации личности,
проявляющийся в отождествлении индивидом себя с
определенной группой или общностью (номинальной
или реальной, большой или малой и др.). И.
способствует активному освоению образцов и
стереотипов поведения, присущих членам этой
группы, принятию в ка-
честве собственных групповых
норм, целей, социальных ролей, установок, идеалов.
В инженерной и юридической психологии И. - это
опознание, распознавание через сличение,
сопоставление одного объекта с другим с целью
установления их сходства или различия,
классификации. В этнической психологии И. -
механизм формирования и сохранения этнического
самосознания и такого его базового феномена, как
этническая идентичность. Посредством этнической
И. в ходе этнизации усваиваются и транслируются
этнические нормы и ценности, стереотипы
поведения, традиции и обряды народа,
осуществляется влияние на формирование
этнически обусловленного мировосприятия.
Л.И. Науменко
ИДЕНТИЧНОСТЬ (лат. identificare -
отождествлять, позднелат. identifico - отождествляю) -
соотнесенность чего-либо ("имеющего бытие")
с самим собой в связности и непрерывности
собственной изменчивости и мыслимая в этом
качестве ("наблюдателем", рассказывающим о
ней себе и "другим" с целью подтверждения ее
са-моравности). "Соответствие, мыслимое в
совершенстве, есть идентичность" (Брентано).
Понятие "И." тесно связано со становлением
понятия "индивидуальное" ("отлич-ность в
своей единичности", "индивидуальность",
"лично-стность") в различных дисциплинарных
контекстах, а также с конституированием в
европейской традиции дискурсов "различия",
"инаковости", "аутентичности" и
"Другого". Сложилось три дисциплинарно
различных и автономных, хотя и соотносимых друг с
другом, понимания И.: 1) в логике (неклассической);
2) в философии (прежде всего неклассической и,
главным образом, постклассической); 3) в
социогуманитарном (социология, антропология,
психология) знании (отчетливо артикулировано в
1920-1930-е, с конца 1960-х - одно из центральных понятий
большинства культур-ориентированных дискурсов).
С 1980-х явно обозначилась тенденция к
универсализации понятия "И." и преодолению
междисциплинарных "перегородок" в
пост-структуралистско-постмодернистской
перспективе. В логике сложилась традиция (идущая
от Фреге и Рассела) употреблять термин "И." в
контексте рассмотрения отношений обозначения
(именования), соотносящих имя и объект (в разных
вариантах: денотат, десигнат, предметное
значение, референт) и строящихся по принципам
однозначности (имя обозначает только один
предмет, что исключает омонимию), предметности
(имя презентирует предмет), взаимозаменяемости
(двух имен, обозначающих один и тот же предмет).
При этом различают единичные, общие и пустые
имена, которые могут быть конкретными или
абстрактными, и контексты их введения -
экстенсиональные (предполагающие равенство
объемов понятий) и интенсиональные (требующие
дополнительно еще и И. смыслов-содержаний
понятий). В более широком контексте понятие
"И." употребляется при исследовании
знаковых выражений в аспекте установления их
равенства (отношения типа равенства, отношения
эквивалентности), что требует их соответствия
условиям (аксиомам) рефлексивности (равенства
предмета самому себе), симметричности и
транзитивности. Отношения этого типа
предполагают, что все, что можно высказать на
языке соответствующей теории об одном из
знаковых выражений, можно высказать и о другом, и
наоборот (и при этом получить истинные
высказывания). Тем самым построенные разным
способом знаковые выражения могут заменять друг
друга в разных кон-текстах употребления (а сами
быть обозначены как равно-объемные,
равносильные, равнозначные, эквивалентные,
идентичные). Предельный случай равенства, когда
совпада-ют'не только родовые, но и видовые
индивидуальные свойства Предметов, суть
тождество (иначе: тождество суть равенство при
всех значениях переменных или параметров).
Различение при этом носит чисто
условно-нумеро-логический характер.
Установление отношений равенства предполагает
выявление сходства (уже предполагающего
выполнение условий рефлексивности,
симметричности, транзитивности), т.е. наличия
хотя бы одного общего признака у изучаемых
предметов, с последующим анализом их свойств (т.е.
характеристик, позволяющих отличать или
отождествлять вещи и явления) и различий (т.е.
признаков, присутствующих у одних и
отсутствующих у других сравниваемых объектов).
Установление тождества требует признания И.
объектов (отвлечения как от того, что нет
тождества без различия, - которое всегда
"внутри" тождества, - так и от того, что
"внутри" различия также есть тождество, -
иначе все объекты превратились бы в один и тот же
предмет) в каких-либо общих свойствах и
отношениях, т.е. признания их неразличимости.
Таким образом, И. в логическом ракурсе
рассмотрения неразрывно связана с понятием
тождества и предполагает не только операции
абстракции отождествления, но и абстракции
неразличимости ("тождество по
неразличимости" в процедурах разрешительных
способностей "наблюдателя", что сохраняет
определенную степень неопределенности актов И. в
пределах заданной - или возможной - точности
наблюдения). Само понятие тождества может быть
тогда переинтерпретировано как неотличимость
предметов друг от друга В какой-то совокупности
характеристик (свойств). Связь понятий И. и
тождества отчетливо прослеживается и в
контексте их употребления в рамках философии.
Еще от Аристотеля идет традиция наделения
"тождества" более фундаментальным
значением, чем "различие". В Новое время это
соображение было проинтерпретировано как
субстанциальность cogito (мыслящая субстанция)
Декарта, а наиболее адекватно и полно нашло свое
отражение в трансцендентализме и особенно в
"философии тождества" Шеллинга. В этой
Традиции И. трактовалась как тождественность
самотождественность) структур "чистого"
мышления, "чистого идеального "Я", как
основание элиминации из них любых Субъективных
(человеческих) актов. И. представала при ЭТОМ как
непосредственно данная и самоочевидная в
непосредственности познающего сознания,
прозрачности мира ДЛЯ познающего субъекта и
прозрачности последнего для самого себя.
Единственная существенная "поправка" в этот
дискурс была внесена Гегелем - его идеей
становления самого познающего субъекта (хотя он,
в принципе, остается Самотождественным в своей
изначальной предопределенности логикой
"развертывания" Абсолютной идеи). По су-ТИ,
для этой "линии" философствования
проблематика И. Оставалась имплицитной и
непроблемной, а ее актуализация как раз и
потребовала преодоления "доминанты
тождества" в классической философии. Так,
Ортега-и-Гассет подчеркивал, что немецкая
трансцендентально-критическая философия
понимала активность духа как "одну и ту же,
фиксированную, предписанную, онтологическую
неподвижность", в которой "Дон-Кихоты духа
не имеют права на внезапное изменение", т.к. в
классической философии, трактующей идеи как
телесные реальности, сами эти "реальности -
телесности или нет - трактуются как
идентичности". В неклассической философии
этот посыл в трактовке И. (при известной
проблематизацин последней) был наиболее
последовательно реализован Хайдеггером
("Идентичность и дифференциация", 1957),
который понимал И. как всеобщность бытия.
Согласно Хайдеггеру, всякое сущее тождественно
самому себе, а в силу того, что оно есть сущее, то и
всякому другому сущему (И., следовательно,
исключает различие как иное бытие, а вместе с ним
инако-вость и изменение как таковое). При этом И. в
традиции еще классической философии
отождествлялась с самостью, но аспект
самотождественности дополнялся при этом
акцентированием аспекта соотнесенности с
другим, что требовало развертывания отношений
между личной самостью (сущим, могущим произнести
"Я"), пребывающей в заботе, и безликой
самостью Das Man. Типологически близок к такого рода
пониманию И был и Гуссерль периода
трансцендентального идеализма как попытки
"прорыва" к "чистому" сознанию, не
обусловленному причинно чем-то другим - не
относимым к самому потоку сознания. В поток
сознания ничто не может проникнуть извне, но и из
потока сознания ничто не может перейти вовне. С
точки зрения Гуссерля, возможно, не впадая в
абсурд, думать, что воспринятые вещи не
существуют, хотя переживание восприятия
сохраняется, а также что возможно сознание, в
котором нет согласованного опыта мира (а тем
самым и мира). По мысли Гуссерля, возможно через
трансцендентальную редукцию "выйти" на
самотождественное ("чистое") сознание как
таковое. Между сознанием и реальностью лежит
"подлинная бездна смысла", благодаря чему и
становится возможным конституирование
идентифицируемого мира. Однако для
последовавшей дальнейшей разработки
проблематики И. гораздо важнее оказался круг
идей Гуссерля, связанный с понятиями
"жизненного мира" и "естественной
установки" сознания, позволившие его ученику
Шюцу со-циологизировать феноменологическое
понимание И Иная "линия" трактовки И. в
классической философии восходит к разработке
Иоанном Дунсом Скотом концепции
индивидуализирующей "этотности" или
"этовости" (трактуемой как
самотождественность единичного в его самости),
дополненной затем концепцией "чтойности" (в
неклассической философии особо разрабатывалась
Шелером как раскрытие самости в ее
соотнесенности с "другим"). Эту "линию"
Хабермас трактует как становящиеся дискурсы
осознания своеобразия единичного, связывая ее
оформление в Новое время с именем Лейбница,
показавшего, по его мнению, что "каждая
самопрезентирующаяся субъективность
сосредоточена на самой себе и представляет мир
как целое своим собственным уникальным
способом". Дальнейшее ее становление связано с
анализом взаимосоотнесения "Я" и "не-Я"
Фихте (требующим, однако, переинтерпрстации вне
терминологии трансцендентализма),
коммуникативно-языковыми штудиями Гумбольдта и -
особенно - с работами Кьеркегора (идеи выбора
собственной истории жизни, ответственности
внутреннего выбора, делания себя тем, кто ты
есть), во многом предопределившими
экзистенциалистскую центрацию проблематики И.
на личности в ее противопоставлении своим
обстоятельствам жизни, а также сосредоточение
внимания в проблематике И. прежде всего на
аутентичности (подлинности) человеческого бытия,
обнажаемого в "пограничных ситуациях".
Важное значение в этом "антропологическом
повороте" европейского философского дискурса
имел, согласно Хабермасу, и прецедент исповеди
Руссо перед самим собой, придавший актам
самопонимания характер публичного процесса, что
дало в последующем возможность развивать
дискурс И. как самопрезентации и поставить
внутри него саму проблему аутентичности И. Пика в
своем развитии эта "линия" понимания И.
достигает, по Хабермасу, при ее развертывании в
коммуникативных пространствах: "...как только
вертикальная ось молитвы смещается в
горизонталь межчеловеческой коммуникации,
отдельному человеку уже не реализовать свою
индивидуальность в одиночку; окажется ли выбор
его собственной жизненной истории успешным или
нет, зависит от "да" или "нет" других".
Несколько иной поворот темы (но приведший, по
сути, к тем же результатам) позволяет обнаружить
традиция, заложенная Локком, связавшим понятие
"И." с понятием ответственности человека за
совершаемые поступки на основе памяти о них
(позволяющей идентифицировать их как свои
собственные деяния) в концепции этически
окрашенного самоутверждения ответственной
личности. Дальнейший шаг в этом направлении
сделал Юм, попытавшийся обосновать тезис о
конституировании И. не "изнутри"
("самости" человека), а "извне" (из
общества) и ее поддержании через имя, репутацию,
славу и т.д., коль скоро идея "Я" как
тождественности самому себе может (и должна) быть
подвергнута сомнению (проведенный анализ привел
Юма к выводу о том, что "Я" - это "ничто",
всего лишь "пучок восприятий"). Во временной
ретроспективе обнаруживается, что в данной
традиции впервые, фактически, были
артикулированы тезисы о "конструируемое(tm)"
И. в пространстве социума и культуры, о ее
"обернутости" в модус "символического",
с одной стороны, и о ее связанности с
"психическим" (в том числе телом, характером
и т.д.) - с другой. Сознание человека - tabula rasa
("чистая доска"), которая подлежит
"правильному" заполнению. Качества
джентльмена не предзаданы фактом рождения и
происхождения, а формируются в процессах
воспитания и образования, усвоения необходимого
джентльмену социального и культурного
"инструментария". Человек находит себя вне
себя самого, в своем деянии и в этом отношении
"делает себя" (в этом же ключе в рамках
неклассической философии представители
философской антропологии вели речь об
эксцентричности человека и о "ведении им
себя", своей жизни). Наиболее адекватное
воплощение этот круг идей нашел впоследствии в
версиях диалогисти-ческой философии. М.М.Бахтин,
в частности, сформулировал ключевую для
дискурсов последней идею вненахо-димости
человека, согласно которой подлинное "Я"
всегда обнаруживается в точках несовпадения
человека с самим собой, в его идентификациях с
"Другим". Таким образом, две "линии",
противостоявшие в классической философии
дискурсу тождества в понимании И., совпали в 20 в. в
постклассической перспективе в поисках ее
оснований в интерсубъективном
диалогово-коммуникативном прй-странстве, чему
способствовала и развернутая критика философии
тождества и трансцендентального субъекта в
неклассической философии. Для актуализации в
последующем проблематики И. важную роль сыграла
философия жизни, восстановившая в правах
"земного субъекта" и введшая антиномичное
противопоставление "жизни" и
"культуры" (и "социума") как
репрессивного начала по отношению к первой. Тем
самым задавалось и противопоставление
"телесности", "натурности" человека и
"искусственности" навязываемых ему И.
Индивид как бы "раскалывался" в своем бытии,
проблематизировался как внутри себя, так и в
своих отношениях с миром, попадая в ловушку
собственной неаутентичности. Примечательно, что
такого рода дискурсы еще ранее возникли на
"границах" европейского культурного ареала,
правда, там дискурс И. актуализировался не
столько "расколотостью" индивида, сколько
"расколотостью" (рядоположенностью в ней
различных разновременных и несовместимых в
одной перспективе содержаний - Л.Сеа) той
культуры, к которой этот индивид принадлежал.
Мотивировался данный дискурс оспариванием
западно-европейских моделей
центростремительного образа мира и
индивидуальности как "центра" личности, а по
сути - оспариванием собственного тождества в
"европейское(tm)". В частности, эта
проблематика (национальной, этнической и
культурной идентификации, впрочем изначально
без использования самого термина "И.")
пронизывает всю латиноамериканскую (частью и
испанскую) философию 19 в., которая упорно искала
ответы на вопрос "Что есть Латинская Америка и
в чем заключена "сущность"
латиноамериканца", что вылилось в 20 в. в
"философию латиноамериканской сущности",
философию и теологию "освобождения", в
которых проблема И. и аутентичности, как и
инаковости, выступа ет конституирующим
дискурсом. Аналогично, такого рода тематизмы
(поиск собственной отличности и специфич ности)
характерны и для русской философии 19-20 вп
(Чаадаев, Данилевский, западники, славянофилы,
почвенники и т.д.), и для белорусского
самосознания (Ф.Богушс вич, Я.Купала, А.Цвикевич и
т.д.). 20 в. породил и такие центрированные на
проблематике И. течения, как индеа низм, негризм,
негритюд и т.д. В постклассической пер спективе
эта же проблематика "увязывает воедино" рач
личные по своим теоретико-методологическим
основани ям программы внутри
"постколониальных исследова ний". Однако в
западно-европейском и североамерикан ском
ареалах проблематика И. оказалась, все же, в боль
шинстве случаев связана не с этнической,
национальной или культурной И., а с И. личностной,
связанной с преодолением наследия
трансцендентализма и дискурса тож дества (а тем
самым и с пониманием "индивидуального", И.
как переживания и конструирования человеком
своем индивидуальности). В таком развороте
"катализирую щее" воздействие на
универсализацию проблематики И оказала
"критическая теория" Франкфуртской школы,
особенно ее концепция негативной диалектики и ее
критп ка "идеи Просвещения" как основы
тоталитарных дискур сов. Так, Адорно в разных
контекстах варьировал идет неправомерности
элиминации из проблемного поля фило софии
понятий "нетождественности" или
"непосредственности существования",
которые, согласно ему, исходно невозможно
вписать в целостность той или иной
"само-тождественнои тотальности". Не менее
значимыми в перспективе И. оказались и еще две
критики: 1) постструкту-ралистекая (Деррида:
"Письмо и различие", 1967; Делез: "Различие и
повторение", 1968; археологические
реконст-руКдии и концепция "власти-знания"
Фуко; идеи симуляк-ра Бодрийяра и шизоанализа
Делеза и Гваттари), в последующем
сосредоточившаяся на исследовании проблем
распада И.; 2) герменевтическая (Рикёр: "Время и
нарра-тив", тт. 1-3, 1984-1988; в меньшей степени в
этой перспективе - Гадамер), в которой была
вскрыта опосреду-ющая роль в формировании
структур И. знаково-симво-лических средств и
прежде всего языка. В этом отношении последняя
выступила в определенной мере воспреемницей
более ранних идей "языковых игр"
Витгенштейна, логической семантики (в ее поисках
соотнесения языковых выражений с референтами и
выражаемыми смыслами) и семиотики, максимально
актуализировав прагматический аспект последней.
Контексты И. как раз и задавали прагматическую
перспективу герменевтическим анализам (сами, В
свою очередь, фундируясь ими). В частности, в этом
ключе исследовались возможности совмещения в
пространстве идентификаций механизмов
автонимии (самодостаточности, автономности,
независимости идентификационных параметров),
омонимии ("накладывание", совмещение,
"маскирование" друг через друга различных
идентификационных параметров), синонимии
(тождественность различимых в иных горизонтах
идентификационных параметров). Причем это
совмещение-различение может быть рассмотрено в
соотнесении-столкновении "смыслового" и
"деятелыюстного" подуровней
прагматического пространства. В этом плане
открываются возможности как
"социологизации" (перспективы
социолингвистики и, особенно, социосемиотики,
универсализации механизмов ритуализации
социальной жизни в культур-со-циологии), так и
"психологизации" (техники коррекции
"идентичностей") герменевтических анализов.
В пост-Структуралистско-герменевтической
перспективе в целом дискурсы И. выступили мощным
средством преодоления Наследия классической и
(частью) неклассической философии, а
идентификация стала трактоваться как практики
означивания и самообозначения индивидуальности,
конституирующей человека как "Я" в его
отличности от "тела" и "личности"
(стремящихся реифицировать и
субстанциализировать это "Я", а тем самым
задать иной - рефе-ренциальный - уровень И.) через
ограничение выбора из многообразия
(множественности) возможного. Процедуры
именования позволяют хронологизировать
"сейчас" и локализировать "здесь" в
рамках открытого пространства культуры,
насыщенного "точками бифуркации". (С иных
позиций Хабермас аналогично - топологически
близко - пытался осмыслить И. как
индивидуализацию через социализацию внутри
исторического контекста.) Тем самым И. не есть
фиксируемая "реальность", а есть длящаяся
"проблема", точнее - "проблемность".
Человек как целостность оказывается не дан при
жизни самому себе, его "авторство" на
собственную личность (самость) оказывается
существенно ограничено, т.к., с одной стороны,
"законченность" его целостности
отграничивается точка ми рождения и смерти (в
которых он представлен в значительной степени
лишь "телом"), а с другой - она может быть
реализована прежде всего в межсубъектном
(интерсубъективном) пространстве
диалога-коммуникации. Личность проецирует себя в
интерсубъективный горизонт жизненного мира,
получая "гарантию" своей И. от "других",
вменяющих ей ответственность. "Соответственно
моя идентичность, а именно моя концепция меня
самого как автономно действующего и полностью
индивидуализированного существа, может быть
устойчивой лишь в том случае, если я получу
подобного рода подтверждение и признание и как
вообще личность, и как эта индивидуальная
личность" (Хабермас). Тем самым происходит
аннигиляция "тождественности", как всегда
принадлежащей и "аппелирующей" к прошлому,
за счет открытости И. в будущее (что было
артикулировано уже у Локка) и принципиальной
незавершенности человека (в разных версиях было
обосновано, например, Кьеркегором и М.М.Бахтиным),
что предполагает темпоральное измерение И.
(обозначено Дильтеем как отношение элементов к
целому жизни). В итоге понятие "И." оказалось
не только "вирусом", разрушившим
традиционное представление о
"тождественном", но и средством
максимальной радикализации понятия
"самости" и "перевода" проблематики
постклассической философии в пространство
интерсубъективности, в котором И. постоянно
пытается "ускользнуть" от схватывания и не
желает быть "обнаруженной",
"обнаженной", "разоблаченной" (она не
"сокрыта", а "скрывается" от себя и от
других). Это не утрата смысла существования в
"одинокой толпе", влекущая за собой
постоянный поиск постоянно утрачиваемой И.
(Рисмен), а, скорее, постоянное
"простраивание" "Я" из иллюзий
относительно себя самого, постоянно
предъявляемое "на опознание" в
интер-пространство. С точки зрения Рикёра,
идентификация в этом отношении предстает как
повествование о жизни, рассказ истории в
попытках придать цельность разрозненному
(замаскировать "чтойность") и схватить
ускользающую уникальность (обозначить
"ктойность") в пространстве публичности, что
ведет к постоянной подмене "кто" - "чем"
("некто") является; в этом же смысле можно
говорить и о замене индивидуальной И. - групповой.
Рикёр говорит о том, что в этой ситуации
"пост-И." выступает как "нарративная И.".
Нарратив, как подлинная история, подлежит чтению,
которое постоянно исправляет предшествующую
подлинную историю. Таким образом, И. описывает,
повествует и предписывает, проявляясь лишь во
времени. Она не столько "сохраняет", сколько
"поддерживает" в процессах постоянного
"пере-иначивания". Такая перспектива
позволяет соотносить трактовки И. в философском
и социогуманитарном знании, обнаружить
(ретроспективно) их топологическую близость и их
взаимовлияние и взаимопроникновение, тогда как в
"реальной" интеллектуальной истории эти
дискурсы И. складывались изначально как
параллельные и решающие различные задачи. При
этом принято считать, что импульс к
универсализации проблематики И., ее выходу за
границы философской и научной
дисциплинар-ностей дал Эриксон ("Идентичность:
юность и кризис", 1969 - "...исследование
идентичности в наше время становится такой же
стратегической задачей, какой во време-
на Фрейда было изучение
сексуальности"), а сам термин "И." ввел
Фрейд при описании механизмов действия
инте-риоризации при формировании Супер-Эго.
Таким образом, возникновение дискурса И. (в узком
смысле его понимания) связывается с традицией
психоанализа (частично, с социологией, где он
осмысливался в контекстах обсуждения механизмов
социализации), где идентификация первоначально
понималась как процесс подражания чему-либо, а
затем была переистолкована как процесс
переживания субъектом той или иной степени
слияния с объектом. Такой переинтерпретации
способствовали работы А.Фрейд (исследование
механизмов психологической защиты "Я", в
частности, механизмов интроекции и проекции) и
Адлера (проблемы соотношения комплексов
неполноценности и превосходства, идея
"преодоления себя сегодняшнего"). Эриксон
связывал И. с переживанием индивидом себя как
целого и определял ее как длящееся внутреннее
равенство с собой в непрерывности
самопереживаний индивида, и ввел понятие
"кризиса И.", понимая последний как
сопровождающий человека на каждой стадии
культурного становления личности в векторе
движения во времени жизни. Он считал, что в полном
жизненном цикле человек переживает восемь таких
кризисов, означающих переход от одной стадии
жизни к другой (при этом особо акцентировал
внимание на кризисах пятой и шестой ступеней,
охватывающих периоды тинейджерства, юности и
ранней зрелости, в которые окончательно
устанавливается доминирующая позитивная И. Эго).
Иная версия И. была предложена в рамках
символического интеракционизма, исходившая из
разделения личностной структуры Дж. Г. Ми-дом на
"Self и "те" и трактовавшая И. как
социализированную часть "Я" (те) в ее
соотнесенности с самостью Self. При этом речь шла о
выборах репертуаров И. и необходимости их
подтверждения "другими" в процессах
интеракции. В методологическом развороте эта
трактовка опиралась на разделение Джеймсом
личностной структуры на метафизическую
целостность (душа) и функциональную
тождественность ("Я") и концепцию
"зеркального (отраженного) Я" Кули. В рамках
собственно социологии проблематика И. вводилась
первоначально в статусно-ролевых концепциях
личности и социализации, т.е. в контекстах
соответствия предписываемой социальным
статусом нормативной роли ее ролевому же
исполнению (включая отношение к ней),
"слияния" актора и роли (их отождествления),
а социализация при этом понималась как усвоение
ролевого репертуара и освоение ролевого опыта.
Тем самым И. уравнивалась с удачно
"играемой" ролью, а переидентификация
трактовалась как смена ролей; неумение
справиться с ролью (чаще - ролями как различными
своими И. из определенного "набранного"
набора) вызывает ролевой конфликт, который
понимается как кризис И. Таким образом, все три
исходных социальных дискурса И. могут быть
рассмотрены в ретроспективе как
взаимодополняющие друг друга в описании
идентификационных механизмов, формирующихся на
разных структурных уровнях личности
(формирования И. - психоанализ, подтверждения -
символический интеракцио-низм, предъявления -
статусно-ролевые концепции). Дальнейшее развитие
проблематики И. в социогумани-тарном знании было
связано с усилением внимания к экзи-
стенциальной проблематике,
ценностно-символическим, а затем и
текстово-смысловым аспектам И. с нарастанием
акцентирования несовпадения
пространственно-временных и ценностно-смысловых
градаций социокультурного бытия. В этом
отношении было симптоматично введение Мертоном
понятия референтной группы, по отношению к
которой происходит И. индивида, который сам
("телом") далеко не всегда принадлежит к
данной группе (более того, эта группа может быть
принципиально для него недоступна, выдумана,
иллюзорна). Еще более показательна
"драматургическая" социология Гофмана, где
И. определяется как сложное производное от
процессов инсценирования, самопредставления,
"подчинения-командования", занятия ролевых
дистанций, стигматизации и маскирования.
Несамотождественность индивида самому себе
стала рассматриваться на уровнях: 1)
интросубъективности, автокоммуникации Я - Я, 2)
интерсубъективности, отношения Я - Ты (Мы), 3)
"вещности", отношения Я - Не-Я, уровень
"телесности", "наличности". Тем самым
целостность индивида задается через проекции
"Я есть тело", "Я есть Я", "Я есть
Ты", а его самореализация протекает в двух
планах: 1) в плане объективации, задающем реальные
пространственно-временные координаты
"наличности", 2) в плане выражения, выводящем
за эти координаты в пространство символов, в
котором индивид: а) маскирует себя, демонстрируя
через маску, б) демонстрирует себя, маскируясь за
жестом. Личность в этом смысле суть то, что
"дано сквозь маску" (Лицо или Личину), но за
маской может "ничего" и не быть. Тогда
самоидентификация есть сведение всего в его
инаковости "воедино". Она должна быть
актуализирована в самореализации, чем уже
задается "зазор", "пустота",
пространство деструктурированно-го
"коммунитас" - пространство
"лиминальности" (В.Тернер). Если
самореализация есть способность конструировать
свое бытие в соотнесении с "другими" с
позиций собственного (ответственного) выбора, то
она предполагает соотнесенность еще с двумя
другими аспектами (как своими условиями): 1)
самоопределением (пространство выбора
позиций-целей-средств, т.е. пространство свободы);
2) самопреодолением и (или) самоутверждением себя
"вовне". "Синтезирующим" же по
отношению к ним трем выступает самосознание,
придающее экзистенциально-ценностные смыслы
"Я" и вводящее его в пространство рефлексии,
в котором отграничиваются и осознаются все
ипостаси "Я". В этом плане особый интерес
представ ляют анализы психопатологий как
распадов самоиденти фикации в явлениях
деперсонализации (переструктурации сознания,
восприятие "тела" как "чужого",
"другого" как "постороннего"),
дереализации (изменение отношения к реальности,
восприятие "не-Я" как "чужого",
"себя" как "постороннего" - "Я"
"там" и "некогда", а не "здесь" и
"теперь"), деактуализации (переживание
"незакрепленности" в "пространстве -
времени" внутренних событий). В этом же ключе
находятся исследования явлений психостс нии
(Жане) и астении, измененных состояний сознания
(под воздействием психоделиков, психотехник,
сна), явле ний серийного мышления и т.д. (См. также
Тождества философия, Метафизика, Логоцентризм,
Другой, Самосознание, Симулякр, Difference.)
В.Л. Абушенкч
ИДЕОЛОГИЯ - понятие, посредством
которого традиционно обозначается совокупность
идей, мифов, пре-далий, политических лозунгов,
программных документов партий, философских
концепций; не являясь религиозной по сути, И.
исходит из определенным образом познанной или
"сконструированной" реальности,
ориентирована на человеческие практические
интересы и имеет целью манипулирование и
управление людьми путем воздействия на их
сознание. Фундируется тем, что Джемс обозначал
как людская "воля к вере". Значительный
элемент иррационализма, необходимо присущий
любой И., обусловливает и реальный облик ее
творцов: по мысли Лебона, "гениальные
изобретатели ускоряют ход цивилизации, фанатики
и страдающие галлюцинациями творят историю" В
рамках И. (в контексте осознания людьми
собственного отношения к действительности, а
также существа социальных проблем и конфликтов)
содержатся цели и программы активной
деятельности, направленной на закрепление или
изменение данных общественных отношений. Ядром
И. выступает круг идей, связанных с вопросами
захвата, удержания и использования политической
власти субъектами политики. И. фундирована
конфликтной природой мира политики, его
выстроенностью по полюсной модели "враг-
друг", кристаллизирующей сторонников той или
иной И. Степень разработанности и наглядности
образа идеологического противника правомерно
полагать главным основанием сплоченности
социальной группы- носителя И. Маркс и Энгельс в
"Немецкой идеологии" (1845-1846) и позднейших
работах понимали под И.: а) идеалистическую
концепцию, согласно которой мир представляет
собой воплощение идей, мыслей и принципов; б) тип
мыслительного процесса, когда его субъекты -
идеологи, не сознавая связи своих построений с
материальными интересами определенных классов И
объективных побудительных сил своей
деятельности, постоянно воспроизводят иллюзию
абсолютной самостоятельности общественных идей;
в) сопряженный метод подхода к действительности,
состоящий в конструировании мнимой реальности,
которая выдается за саму действительность.
Согласно Марксу, "не в идеологии и пустынных
гипотезах нуждается наша жизнь, а в том, чтобы мы
могли бы жить, не зная смятения".
Действительность, по Марксу, предстает в зеркале
И. в искаженном, перевернутом виде. И. оказывается
иллюзорным сознанием. Марксово понимание И.
трансформировалось благодаря Энгельсу,
разделившему критический анализ иллюзий
совпадения идей и интересов людей,
осуществленный Фурье. Фурье критиковал
"философов-идеологов" за их избыточный
интерес к идеям, за ориентацию на изменение
одного лишь сознания. В сложившемся марксизме И.
понималась как "ложное сознание",
порождаемое "классовым интересом"
господствующих классов, стремящихся представить
его "интересом всего общества". В дальнейшем
в марксистской традиции негативное восприятие И.
"эксплуататорских классов" образовывало
оппозицию с И. "социалистической",
воспринимаемой сугубо позитивно. И. обществ
нетоталитарного (западного) типа
характеризуется наличием самого мощного в
истории идеологического аппарата, определенным
"рамочным" плюрализмом (запрет на И.
национал-социализма и расизма, "не
поощрение" коммунистических взглядов),
религиозной терпимостью, "рассеянностью" во
всем объеме внеидеологических феноменов и т.п.
Появление принципиально новых средств и
способов описания и объяснения социальной
реальности в середине 20 в. обусловило
формирование оригинальных концепций сути и
функций И. Бахтин в своем истолковании И.
попытался снять классово-политические
контексты. "Идеологическое" для Бахтина -
синоним семиотического, знакового вообще: "Ко
всякому знаку приложимы критерии идеологической
оценки (ложь, истина, справедливость, добро и пр.).
Область И. совпадает с областью знаков. Между
ними можно поставить знак равенства. Где знак -
там и И.". Бахтин противополагал И. - психологии
как области "внутреннего знака" и
"внутренней речи". Бахтин постулировал
диалектический характер этого
противопоставления, так как "внутренний
знак" тоже знак, а значит, и И.
"индивидуальна", а в ряду
социально-психологических явлений - выступает
как "жизненная И.". Все психологическое, по
мнению Бахтина, имеет свои семиотические
основания: "Вне объективации, вне воплощения в
определенном материале (материале жеста,
внутреннего слова, крика) сознание - фикция. Это
плохая идеологическая конструкция, созданная
путем абстракции от конкретных фактов
социального выражения". Психологии Бахтин
противопоставлял не И. вообще, а только ее
социальные объективации в форме этических и
правовых норм, религиозных символов и т.д. Для
обозначения объективно существующих форм И.
Бахтин использовал термин "идеологема".
Трактовка И. как универсального свойства всего
семиотического препятствовала спецификации
конкретных механизмов ее функционирования, хотя
и элиминировала идеологические предпочтения ее
исследователей, трансформируя их подход в
объективно-семиотический (в отличие от
политической ангажированности представителей
марксизма). Спецификация семиотических
механизмов И. явилась одной из вершин
философского творчества Р.Барта. В
"Мифологиях" (1957) Барт объединил миф и И.,
называя их "метаязыком". Барт не считал
целесообразным проводить между И. и мифом
семиотическое разграничение, определяя И. как
введенное в рамки общей истории и отвечающее тем
или иным социальным интересам мифическое
построение. Следуя традиции определения знака
как ассоциации означаемого и означающего, а
языка - как системы знаков, Барт определил миф и И.
как "вторичные семиотические системы",
"вторичные языки". Смысл знаков первичной
знаковой системы, исходного "языка"
"опустошается", согласно Барту, метаязыком
до полой формы (сохраняясь и в обескровленном
состоянии), которая становится означающим как
мифа, так и И. Мерцающее существование первичных
смыслов исполняет функции алиби для концептов
метаязыка, т.е. для означаемых мифа и И. Это алиби
мотивирует идеологический знак,
представляя связь формы с
концептом как что-то "естественное" и
"природное". Критическое отношение к мифу и
И. приводит Барта к их описанию в образе
вурдалака: "Миф же - это язык, не желающий
умирать; из смыслов, которыми он питается, он
извлекает ложное, деградированное бытие, он
искусственно отсрочивает смерть смыслов и
располагается в них со всеми удобствами,
превращая их в говорящие трупы". Миф и И. звучат
голосом языка-объекта, оживляя его для
потребителя, чередуя его выпотрошенную форму с
его исходным смыслом. Значение же самого
метаязыка "натурализиру-ется" в И. В
"Основах семиологии" (1965) Р.Барт отмечал, что
И. - это постоянный поиск ценностей и их
те-матизация. В случае же фигуративизации, по
Барту, идеологический дискурс становится
мифологическим. Кри-стева использовала для
исследования И. термин Бахтина "идеологема".
Последняя определялась ею в качестве
"интертекстуальной" функции, придающей
тексту социальные и исторические координаты, а
также связывающей текст с прочими практиками
означивания, составляющими его культурное
пространство. И., по Кристевой, присутствует
также и в семиотических коннотациях самого
исследователя И., санкционирующих использование
им тех или иных моделей и формализации.
Избавиться от данных предпосылок невозможно, но
возможно их прояснение в акте саморефлексии. Эко
рассматривал коммуникативные функции И., которая
"предохраняет нас от рассмотрения
семантических систем в целоку-пности их
внутренних взаимоотношений" благодаря
ограничению области возможных коннотаций.
Идеологический субкод исключает нежелательные
подразумевания семантической системы. И.
выступает означаемым данного риторического
субкода, и идеологические контексты формируются
"склеротически отвердевшими сообщениями".
Позже Эко описал И. как перекодирование
первичного кода, придающее сообщениям вторичные
смыслы. Перекодирование у Эко суть
интерпретативная модификация первичного кода,
приводящая к нестандартному употреблению
прежнего правила и создающая новое правило.
Например, риторические и иконологиче-ские
правила наделяют макроскопические фрагменты
первичных сообщений некоторым значением,
перекодируют их. Статус И. как воплощение связи
дискурса с некоторой социальной топикой
описывается в современной философии как ряд
отношений правдоподобия.
("Ре-ференциального" - в контексте отношения
с реальностями мира, "логического" - в плане
соответствия жанровым и игровым закономерностям
и т.д.) Нередко в рамки И. пытаются
инкорпорировать чисто философские измерения
(философию истории, местоположение в ней
человека, сопряженные с ними оценочные суждения
о возможных вариантах социального развития и
желательного темпа последних). В этом контексте
любая И., несущая в своей структуре некий идеал,
противопоставленный наличной социальной
реальности, - утопична и эсхатологична. (Ср. у
Манхейма: "в слове "идеология" имплицитно
содержится понимание того, что в определенных
ситуациях коллективное бессознательное
определенных групп скрывает действительное
состояние общества как от себя, так и от других и
тем самым стабилизирует его".) В тоталитарных
обществах И. трансформируется в государственную
религию с особыми догматами, священными книгами,
апостолами, святыми, бого-чело-веками, литургией
и т.д. Государство в этом случае выступает
идеократической системой, в границах которой
верховный жрец, могущий толковать и
трансформировать постулаты И., выступает и
высшим чиновником, и политическим лидером.
(Бердяев именовал подобные общественные модели -
"обратными теократиями".) Разрушение И.
такого типа, неизбежное при переходе их на
позиции терпимости и открытости к инаковым
духовным образованиям, представляется не менее
болезненной проблемой, чем даже процедуры
передела собственности (ср. у Лебона: "нет
ничего более разрушительного, чем прах умерших
богов"). Согласно Жижеку, "фундаментальное
измерение" И. следующее: "идеология - это не
просто "ложное сознание", иллюзорная
репрезентация действительности, скорее
идеология есть сама эта действительность,
которая уже должна пониматься как
"идеологическая", - "идеологической"
является социальная действительность, само
существование которой предполагает не-знание со
стороны субъектов этой действительности,
не-знание, которое является сущностным для этой
действительности /курсив автора - А.Г./. То есть
такой социальный механизм, сам гомеостаз
которого предполагает, что индивиды "не
сознают, что они делают". "Идеологическое"
не есть "ложное сознание" (социального)
бытия, но само это бытие - в той мере, в какой это
бытие имеет основание в "ложном сознании".
Ретроспективно размышляя, пророчество Ницше о
том, что в 20 ст. борьба за мировое господство
будет осуществляться от имени тех или иных
философских принципов, полностью реализовалось
(ср. "Восток" и "Запад" как
идеолого-по-литические образования) в виде
несколько трансформированном: философские идеи
заместились политико-идеологическими максимами.
Результатом явилось крушение доверия людей к
человеческой мысли как таковой - по Манхейму, это
было, в первую очередь, обусловлено широким
признанием того, что "мысль всех партий во все
эпохи носит идеологический характер".
А.А. Грицанов
ИДЕЯ - понятие, широко
используемое в различных философских системах
для обозначения наиболее развитых форм духа
(позднее - знания). Понятие И. является одним из
центральных у Платона, обозначая
трансцендентный мир истинного бытия, по образцу
которого существуют вещи чувственной
реальности. Это учение получает развитие в
неоплатонизме и средневековой философии,
которые трактуют И. как идеальные формы, по
образцу которых божественный ум, а затем и сам
Бог творят веши Таким образом, от античности до
Возрождения И. трактуются чисто онтологически. В
Новое время И. рассматриваются преимущественно
гносеологически, как одна из основных форм
человеческого познания. Возникают споры по
поводу происхождения И. и их соответствия
реальности, которые находят свое выражение в
противостоянии рационализма и эмпиризма.
Докантовский рационализм рассматривал И. как
"врожденные", изначально присущие субъекту
и не сводимые к опыту. Эмпиризм видел в И. лишь
обобщение чувственных данных, а субъект
трактовал как пассивное отражение
действительности. В философии Канта И. - это
понятие разума, которому ничего не соответствует
в опыте. И. возникают в результате попыток разума
выйти за пределы чувственного опыта и
рассматриваются Кантом как принципы, задающие
цель познанию. Для Гегеля абсолютная И. является
высшей точкой развития знания, которая включает
в себя все предшествующие формы знания и поэтому
является высшей объективной истиной, в которой
совпадают мышление и реальность. В философии 20 в.
слово "И." практически полностью утрачивает
свое значение и используется лишь как синоним
термина "понятие". (См. также Эйдос.)