Один из экранов засветился. Появились две круглолицые девочки лет десяти. Одна в розовом платьице, другая в голубом.
      - Ну, ты говори! - сказала розовая полушепотом.
      - Почему это я, когда договорились, что ты...
      - Договорились, что ты!
      - Вредная!.. Здравствуйте, Матвей Семенович.
      - Сергеевич!..
      - Матвей Сергеевич, здравствуйте!
      - Здравствуйте, дети, - сказал директор. По лицу его было заметно, что он что-то забыл, а ему напомнили. - Здравствуйте, цыплята! Здравствуйте, мыши!
      Розовая и голубая разом зарделись.
      - Матвей Сергеевич, мы приглашаем вас в Детское на наш летний праздник.
      - Сегодня, в двенадцать часов!..
      - В одиннадцать!..
      - Нет в двенадцать!
      - Приеду! - закричал директор восторженно. - Обязательно приеду! И в одиннадцать приеду и в двенадцать!..
      Горбовский допил бокал, налил себе еще, затем лег в кресле, вытянув ноги на середину комнаты, и поставил бокал себе на грудь. Ему было хорошо и уютно.
      - Я тоже поеду в Детское, - заявил он. - Мне совершенно нечего делать. А там я скажу какую-нибудь речь. Я никогда в жизни не произносил речей, и мне ужасно хочется попробовать.
      - Детское! - Директор снова перевалился через подлокотник. - Детское - это единственное место, где у нас сохраняется порядок. Дети - отличный народ! Они прекрасно понимают слово "нельзя"... О наших нулевиках этого не скажешь, нет! В прошлом году они съели два миллиона мегаватт-часов! В этом - уже пятнадцать и представили заявок еще на шестьдесят. Вся беда в том, что они абсолютно не желают знать слова "нельзя"...
      - Мы тоже не знали этого слова, - заметил Марк.
      - Дорогой Марк. Мы жили с вами в хорошее время. Это был период кризиса физики. Нам не нужно было больше, чем нам давали. Да и зачем? Ну что у нас было? Д-процессы, электронная структура... Сопряженными пространствами занимались единицы, да и то на бумаге. А сейчас? Сейчас эта безумная эпоха дискретной физики, теория просачивания, подпространство!.. Честная Радуга! Все эти нуль-проблемы! Безусому мальчишке, тонконогому лаборанту на каждый плюгавый эксперимент нужны тысячи мегаватт, уникальнейшее оборудование, которое на Радуге не создашь и которое, между прочим, выходит после эксперимента из строя... Вот вы привезли сотню ульмотронов. Спасибо вам. Но нужно-то их шесть сотен! И энергия... Энергия! Откуда я ее возьму? Вы же не привезли нам энергию! Более того, вам самим нужна энергия. Мы с Канэко обращаемся к Машине: "Дай нам оптимальную стратегию!" Она, бедняга, только руками разводит...
      Дверь распахнулась, и стремительно вошел невысокий, очень изящный и красиво одетый мужчина. В гладко зачесанных черных волосах его торчали какие-то репьи, неподвижное лицо выражало холодное, сдержанное бешенство.
      - Легок на помине... - начал директор, простирая к нему руку.
      - Прошу отставки, - звонким металлическим голосом сказал вошедший. - Я считаю, что не способен более работать с людьми, и поэтому прошу отставки. Извините, пожалуйста. - Он коротко поклонился звездолетчикам. - Канэко - план-энергетик Радуги. Бывший план-энергетик.
      Горбовский торопливо заскреб ногами по скользкому полу, стараясь подняться и поклониться одновременно. Бокал с соком он при этом поднял над головой и стал похож на пьяного гостя в Триклинии у Лукулла.
      - Честная Радуга! - сказал директор озабоченно. - Что еще стряслось?
      - Полчаса назад Симеон Галкин и Александра Постышева тайно подключились к зональной энергостанции и взяли всю энергию на двое суток вперед. - По лицу Канэко прошла судорога. - Машина рассчитана на честных людей. Мне неизвестна подпрограмма, учитывающая существование Галкина и Постышевой. Факт сам по себе недопустимый, хотя, к сожалению, и не новый для нас. Возможно, я справился бы с ними сам. Но я не дзюдотэ и не акробат. И я работаю не в детском саду. Я не могу допустить, чтобы мне устраивали ловушки... Они замаскировали подключение в густом кустарнике за оврагом, а поперек тропинки натянули проволоку. Они прекрасно знали, что я должен был бежать, чтобы предотвратить огромную утечку... - Он вдруг замолчал и принялся нервно вытаскивать репьи из волос.
      - Где Постышева? - спросил директор, наливаясь венозной кровью.
      Горбовский сел прямо и с некоторым испугом поджал ноги. На лице Марка был написан живой интерес к происходящему.
      - Постышева сейчас будет здесь, - ответил Канэко. - Я уверен, что именно она является инициатором этого безобразия. Я вызвал ее сюда от вашего имени.
      Матвей подтянул к себе микрофон всеобщего оповещения и негромко пробасил:
      - Внимание, Радуга! Говорит директор. Инцидент с утечкой энергии мне известен. Инцидент разбирается.
      Он встал, боком подобрался к Канэко, положил руку ему на плечо и как-то виновато проговорил:
      - Ну что делать, дружище... Я же тебе говорил: Радуга сошла с ума. Терпи, дружище!.. Я тоже терплю. А Постышеву я сейчас взгрею. Она у меня не обрадуется, вот увидишь...
      - Я понимаю, - сказал Канэко. - Прошу извинить меня: я был взбешен. С вашего разрешения я отправлюсь на космодром. Самое, пожалуй, неприятное дело сегодня - выдача ульмотронов. Вы знаете, пришел десантник с грузом ульмотронов.
      - Да, - сказал директор с чувством. - Я знаю. Вот. - Он уставил квадратный подбородок на звездолетчиков. - Настоятельно рекомендую - мои друзья. Командир "Тариэля" Леонид Андреевич Горбовский и его штурман Марк Валькенштейн.
      - Рад, - сказал Канэко, наклонив голову с репьями.
      Марк и Горбовский тоже наклонили головы.
      - Постараюсь свести повреждения корабля к минимуму, - сказал Канэко без улыбки, повернулся и пошел к двери.
      Горбовский с беспокойством посмотрел ему вслед.
      Дверь перед Канэко отворилась, и он вежливо шагнул в сторону, уступая дорогу. В дверях стояла давешняя брюнетка в белой курточке с оторванными пуговицами. Горбовский заметил, что шорты ее были прожжены сбоку, а левая рука испачкана копотью. Рядом с нею изящный и подтянутый Канэко казался пришельцем из далекого будущего.
      - Извините, пожалуйста, - сказала брюнетка бархатным голоском. - Разрешите войти. Вы меня вызывали, Матвей Сергеевич?
      Канэко, отвернув лицо, обошел ее стороной и скрылся за дверью. Матвей вернулся в кресло, сел и уперся руками в подлокотники. Лицо его вновь посинело.
      - Ты что думаешь, Постышева, - едва слышно начал он, - я не знаю, чьи это затеи?..
      На экране появился розовощекий юноша в кокетливо сдвинутом набок беретике.
      - Простите, Матвей Сергеевич, - весело улыбаясь, сказал он. - Я хотел напомнить, что два комплекта ульмотронов наши.
      - В порядке очереди, Карл, - буркнул Матвей.
      - В порядке очереди мы первые, - сообщил юноша.
      - Значит, вы получите первыми. - Матвей все время смотрел на Постышеву, сохраняя вид свирепый и неприступный.
      - Простите еще раз, Матвей Сергеевич, но нас очень беспокоит поведение группы Форстера. Я видел, что они уже выслали на космодром свой грузовик...
      - Не беспокойтесь, Карл, - сказал Матвей. Он не удержался и расплылся в улыбке. - Ты только полюбуйся, Леонид! Пришел и ябедничает! Кто? Гофман! На кого? На учителя своего - Форстера! Ступайте, ступайте, Карл! Никто не получит вне очереди!
      - Спасибо, Матвей Сергеевич, - сказал Гофман. - Мы с Маляевым очень на вас рассчитываем.
      - Он с Маляевым! - сказал директор, поднимая глаза к потолку.
      Экран погас и через мгновение вспыхнул снова. Пожилой угрюмый человек в темных очках с какими-то приспособлениями на оправе прогудел недовольно:
      - Матвей, я хотел бы уточнить относительно ульмотронов...
      - Ульмотроны в порядке очереди, - сказал Матвей.
      Брюнетка томно вздохнула, зорко поглядела на Марка и с покорным видом присела на край кресла.
      - Нам полагается вне очереди, - сказал человек в очках.
      - Значит, вы получите вне очереди, - сказал Матвей. - Существует очередь внеочередников, и ты там восьмым...
      Брюнетка, грациозно изогнувшись, принялась рассматривать дырку на шортах, затем, послюнив палец, стерла сажу с локтя.
      - Одну минуточку, Постышева, - сказал Матвей и наклонился к микрофону. - Внимание, Радуга! Говорит директор. Распределение ульмотронов, прибывших на звездолете "Тариэль", будет производиться по спискам, утвержденным в Совете, и никаких исключений делаться не будет. Так вот, Постышева... Вызвал я тебя для того, чтобы сказать, что ты мне надоела. Я был мягок... Да, да, я был терпелив. Я сносил все. Ты не можешь упрекнуть меня в жестокости. Но честная Радуга! Есть же предел всему! Одним словом, передай Галкину, что я отстранил тебя от работы и с первым же звездолетом отправляю тебя на Землю.
      Огромные прекрасные глаза Постышевой немедленно наполнились слезами. Марк скорбно покачал головой, Горбовский пригорюнился. Директор, выпятив челюсть, смотрел на Постышеву.
      - И поздно теперь плакать, Александра, - сказал он. - Плакать надо было раньше. Вместе с нами.
      В кабинет вошла хорошенькая женщина в плиссированной юбке и легкой кофточке. Она была подстрижена под мальчика, русая челка падала ей на глаза.
      - Хэлло! - сказала она, приветливо улыбаясь. - Матвей, я не помешала вам? О! - она заметила Постышеву. - Что такое? Мы плачем? - она обняла Постышеву за плечи и прижала ее голову к груди. - Матвей, это вы? Как не стыдно! Вероятно, вы были грубы. Иногда вы бываете невыносимы!
      Директор пошевелил усами.
      - Доброе утро, Джина, - сказал он. - Отпустите Постышеву, она наказана. Она тяжко оскорбила Канэко, и она украла энергию...
      - Какой вздор! - воскликнула Джина. - Успокойся, девочка! Какие слова: "украла", "оскорбила", "энергия"! У кого она украла энергию? Ведь не у Детского же! Не все ли равно, кто из физиков тратит энергию - Аля Постышева или этот ужасный Ламондуа!
      Директор величественно поднялся.
      - Леонид, Марк, - сказал он. - Это Джина Пикбридж, старший биолог Радуги. Джина, это Леонид Горбовский и Марк Валькенштейн, звездолетчики.
      Звездолетчики встали.
      - Хэлло, - сказала Джина. - Нет, я не хочу с вами знакомиться... Почему вы - двое здоровых, красивых мужчин - так равнодушны? Как вы можете сидеть и смотреть на плачущую девочку?
      - Мы не равнодушны! - запротестовал Марк. Горбовский с изумлением посмотрел на него. - Мы как раз хотели вмешаться...
      - Так вмешивайтесь же! Вмешивайтесь! - сказала Джина.
      - Ну знаете, товарищи! - загремел директор. - Мне это совсем не нравится! Постышева, вы свободны. Идите, идите... В чем дело, Джина? Отпустите Постышеву и изложите ваше дело... Ну, вот видите, она вам всю кофту заревела. Постышева, идите, я вам сказал!
      Постышева встала и, закрыв лицо ладонями, вышла. Марк вопросительно посмотрел на Джину.
      - Ну, разумеется, - сказала она.
      Марк одернул куртку, строго посмотрел на Матвея, поклонился джине и тоже вышел. Матвей расслабленно махнул рукой.
      - Отрекусь, - сказал он. - Никакой дисциплины. Вы понимаете, что вы делаете, Джина?
      - Понимаю, - сказала Джина, подходя к столу. - Вся ваша физика и вся ваша энергия не стоят одной Алиной слезинки.
      - Скажите это Ламондуа. Или Пагаве. Или Форстеру. Или, к примеру, Канэко. А что касается слезинок, то у каждого свое оружие. И хватит об этом, с вашего позволения! Я вас слушаю.
      - Да, хватит, - сказала Джина. - Я знаю, что вы столь же упрямы, сколь и добры. А следовательно, упрямы бесконечно. Матвей, мне нужны люди. Нет-нет... - Она подняла маленькую ладонь. - Дело предстоит очень рискованное и интересное. Мне стоит только поманить пальцем, и половина физиков сбежит от своих зловещих руководителей.
      - Если поманите вы, - сказал Матвей, - то сбегут и сами руководители...
      - Благодарю вас, но я имею в виду охоту на кальмаров. Мне нужно двадцать человек, чтобы отогнать кальмаров от берега Пушкина.
      Матвей вздохнул.
      - Чем вам не понравились кальмары? - сказал он. - У меня нет людей.
      - Хотя бы десять человек. Кальмары систематически грабят рыбозаводы. Чем у вас сейчас заняты испытатели?
      Матвей оживился.
      - Да, верно! - сказал он. - Габа! Где у меня сейчас Габа? Ага, помню... Все в порядке, Джина, у вас будут десять человек.
      - Вот и хорошо. Я знала, что вы добры. Я пойду завтракать, и пусть они меня найдут. До свиданья, милый Леонид. Если захотите принять участие, мы будем только рады.
      - Уф!.. - сказал Матвей, когда дверь закрылась. - Прелестная женщина, но работать я предпочитаю все-таки с Ламондуа... Но каков твой Марк!
      Горбовский самодовольно ухмыльнулся и налил себе еще соку. Он снова блаженно вытянулся в кресле и, молвив тихонько: "Можно?" - включил проигрыватель. Директор тоже откинулся на спинку кресла.
      - Да! - мечтательно произнес он. - А помнишь, Леонид, - Слепое Пятно, Станислав Пишта кричит на весь эфир... Да, кстати! Ты знаешь...
      - Матвей Сергеевич, - сказал голос из репродуктора. - Сообщение со "Стрелы".
      - Читай, - сказал Матвей, наклоняясь вперед.
      - "Выхожу на деритринитацию. Следующая связь через сорок часов. Все благополучно. _А_н_т_о_н". Связь неважная, Матвей Сергеевич: магнитная буря...
      - Спасибо, - сказал Матвей. Он озабоченно обернулся к Горбовскому. - Между прочим, Леонид, что ты знаешь о Камилле?
      - Что он никогда не снимает шлема, - сказал Горбовский. - Я его однажды прямо об этом спросил, когда мы купались. И он мне прямо ответил.
      - И что ты думаешь о нем?
      Горбовский подумал.
      - Я думаю, что это его право.
      Горбовский не хотел говорить на эту тему. Некоторое время он слушал тамтам, затем сказал:
      - Понимаешь, Матюша, как-то так получилось, что меня считают чуть ли не другом Камилла. И все меня спрашивают, что да как. А я этой темы не люблю. Если у тебя есть какие-нибудь конкретные вопросы, пожалуйста.
      - Есть, - сказал Матвей. - Камилл не сумасшедший?
      - Не-ет, ну что ты! Он просто обыкновенный гений.
      - Ты понимаешь, я все время думаю: ну что он все предсказывает и предсказывает? Какая-то у него мания - предсказывать...
      - И что же он предсказывает?
      - Да так, пустяки, - сказал Матвей. - Конец света. Вся беда в том, что его, беднягу, никто-никто не может понять... Впрочем, не будем об этом. О чем это мы с тобой говорили?..
      Экран снова осветился. Появился Канэко. Галстук у него съехал набок.
      - Матвей Сергеевич, - сказал он, чуть задыхаясь. - Разрешите уточнить список. У вас должна быть копия.
      - О, как мне все это надоело! - сказал Матвей. - Леонид, прости меня, пожалуйста. Мне придется уйти.
      - Конечно, иди, - сказал Горбовский. - А я пока прогуляюсь обратно на космодром. Как там мой "Тариэль"...
      - К двум часам ко мне обедать, - сказал Матвей.
      Горбовский допил стакан, поднялся и с удовольствием увеличил громкость тамтама до предела.
     
     
     
      3
     
      К десяти часам жара стала невыносимой. Из раскаленной степи в щели закрытых окон сочились терпкие пары летучих солей. Над степью плясали миражи. Роберт установил у своего кресла два мощных вентилятора и полулежал, обмахиваясь старым журналом. Он утешал себя мыслью о том, что часам к трем будет гораздо тяжелее, а там, глядишь, и вечер. Камилл застыл у северного окна. Они больше не разговаривали.
      Из регистратора тянулась бесконечная голубая лента, покрытая зубчатыми линиями автоматической записи, счетчик Юнга медленно, незаметно для глаза наливался густым сиреневым светом, тоненько пищали ульмотроны - за их зеркальными окошечками зловеще играли отблески ядерного пламени. Волна развивалась. Где-то за северным горизонтом, над необозримыми пустырями мертвой земли били в стратосферу исполинские фонтаны горячей ядовитой пыли...
      Заверещал сигнал видеофона, и Роберт немедленно принял деловую позу. Он думал, что это Патрик или - что было бы страшно в такую жару - Маляев. Но это оказалась Таня, веселая и свежая; и было сразу видно, что там у нее нет сорокаградусной жары, нет вонючих испарений мертвой степи, воздух сладок и прохладен, а с близкого моря ветер приносит чистые запахи цветников, обнажившихся при отливе.
      - Как ты там без меня, Робик? - спросила она.
      - Плохо, - пожаловался Роберт. - Пахнет. Жарко. Потно. Тебя нет. Спать хочется невыносимо, и никак не заснуть.
      - Бедный мальчик! А я славно вздремнула в вертолете. У меня тоже будет трудный день. Летний праздник - всеобщее столпотворение, столоверчение и светопреставление. Ребята носятся как ошалелые. Ты один?
      - Нет. Вон стоит Камилл и не видит нас и не слышит. Танек, я сегодня жду тебя. Только где?
      - А ты разве сменяешься? Жалко. Полетим на юг!
      - Давай. Помнишь кафе в Рыбачьем? Будем есть миноги, пить молодое вино... ледяное! - Роберт застонал и закатил глаза. - Сейчас я буду ждать этого вечера. О, как я буду его ждать!
      - Я тоже... - она оглянулась. - Целую, Роби, - сказала она. - Жди звонка.
      - Очень буду ждать, - успел сказать Роберт.
      Камилл все смотрел в окно, сцепив руки за спиной. Пальцы его пребывали в непрерывном движении. У Камилла были необычайно длинные, белые, гибкие пальцы с коротко остриженными ногтями. Они причудливо сплетались и расплетались, и Роберт поймал себя на том, что пытается проделать то же самое с собственными пальцами.
      - Началось, - сказал вдруг Камилл. - Советую посмотреть.
      - Что началось? - спросил Роберт. Ему не хотелось подниматься.
      - Пошла степь, - сказал Камилл.
      Роберт неохотно встал и подошел к нему. Сначала он ничего не заметил. Затем ему показалось, что он видит мираж. Но, вглядевшись, он так стремительно подался вперед, что стукнулся лбом о стекло. Степь шевелилась. Степь быстро меняла цвет - жуткая красноватая каша ползла через желтое пространство. Внизу под вышкой можно было разглядеть, как копошатся среди высохших стеблей красные и рыжие точки.
      - Мама моя!.. - ахнул Роберт. - Красная зерноедка! Что же вы стоите?! - он метнулся к видеофону. - Пастухи! - крикнул он. - Дежурный!
      - Дежурный слушает.
      - Говорит пост Степной. С севера идет зерноедка! Вся степь покрыта зерноедкой!
      - Что? Повторите... Кто говорит?
      - Говорит пост Степной, наблюдатель Скляров! Красная зерноедка идет с севера! Хуже, чем в позапрошлом году! Поняли? Вся степь кишит зерноедкой!
      - Есть... Ясно... Спасибо, Скляров... Вот беда! А у нас все на юге... Вот беда!.. Ну ладно...
      - Дежурный! - крикнул Роберт. - Слушайте, свяжитесь с Алебастровой или с Гринфилдом, там полно нулевиков, они помогут!
      - Все понял! Спасибо, Скляров. Когда зерноедка кончит идти, сообщите сразу, пожалуйста.
      Роберт снова подскочил к окну. Зерноедка шла валом, травы уже не было видно.
      - Вот несчастье! - бормотал Роберт, прижимаясь лицом к стеклу. - Вот уж действительно беда!
      - Не обольщайтесь, Роби, - сказал Камилл. - Это еще не беда. Это просто интересно.
      - А вот выжрет она посевы, - сказал Роберт со злостью, - останемся без хлеба, без скота.
      - Не останемся, Роби. Она не успеет.
      - Надеюсь. На это только и надеюсь. Вы только посмотрите, как она идет. Ведь вся степь красная.
      - Катаклизм, - сказал Камилл.
      Неожиданно наступили сумерки. Огромная тень упала на степь. Роберт оглянулся и перебежал к восточному окну. Широкая дрожащая туча закрыла солнце. И опять Роберт не сразу понял, что это. Сначала он просто удивился, потому что днем на Радуге никогда не бывает туч. Но потом он увидел, что это птицы. Тысячи тысячи птиц летели с севера, и даже сквозь закрытые окна слышались непрерывный шелестящий шум крыльев и пронзительные тонкие крики. Роберт попятился к столу.
      - Откуда птицы? - проговорил он.
      - Все спасается, - сказал Камилл. - Все бежит. На вашем месте, Роби, я бы тоже бежал. Идет Волна.
      - Какая Волна? - Роберт нагнулся и посмотрел на приборы. - Нет же никакой Волны, Камилл...
      - Нет? - сказал Камилл хладнокровно. - Тем лучше. Давайте останемся и посмотрим.
      - Я и не собирался бежать. Меня просто удивляет все это. Надо, пожалуй, сообщить в Гринфилд. И главное, откуда эти птицы? Там же пустыня.
      - Там очень много птиц, - сказал спокойно Камилл. - Там огромные синие озера, тростники... - Он замолчал.
      Роберт недоверчиво посмотрел на него. Десять лет он работал на Радуге и всегда был убежден, что к северу от горячей параллели нет ничего: ни воды, ни травы, ни жизни. Взять флаер и слетать туда с Танюшкой, мельком подумал он. Озера, тростники...
      Затрещал сигнал вызова, и Роберт повернулся к экрану. Это был сам Маляев.
      - Скляров, - сказал он обычным неприязненным тоном, и Роберт по привычке почувствовал себя виноватым, виноватым за все, в том числе за зерноедок и за птиц. - Скляров, слушайте приказ. Немедленно эвакуируйте пост. Заберите оба ульмотрона.
      - Федор Анатольевич, - сказал Роберт. - Идет зерноедка, летят птицы. Я только что хотел сообщить вам...
      - Не отвлекайтесь. Я повторяю. Заберите оба ульмотрона, садитесь в вертолет и немедленно в Гринфилд. Поняли меня?
      - Да.
      - Сейчас... - Маляев посмотрел куда-то вниз. - Сейчас десять сорок пять. В одиннадцать ноль-ноль вы должны быть в воздухе. Имейте в виду, я выдвигаю "харибды", и на всякий случай держитесь выше. Если не успеете демонтировать ульмотроны - бросьте их.
      - А что случилось?
      - Идет Волна, - сказал Маляев и впервые посмотрел Роберту в глаза. - Она перешла Горячую параллель. Торопитесь.
      Секунду Роберт стоял, собираясь с мыслями. Затем он снова осмотрел приборы. Судя по приборам, извержение шло на убыль.
      - Ну, это не мое дело, - сказал Роберт вслух. - Камилл, вы мне поможете?
      - Теперь я уже никому не могу помочь, - отозвался Камилл. - Впрочем, это не мое дело. Что нужно - тащить ульмотроны?
      - Да. Только сначала их надо демонтировать.
      - Хотите добрый совет? - сказал Камилл. - Добрый совет за номером семь тысяч восемьсот тридцать два.
      Роберт уже отключил ток и, обжигая пальцы, скручивал разъемы.
      - Давайте ваш совет, - сказа он.
      - Бросьте эти ульмотроны, садитесь в вертолет и летите к Тане.
      - Хороший совет, - сказал Роберт, торопливо обрывая соединения. - Приятный. Помогите-ка мне его вытащить...
      Ульмотрон весил около центнера, толстый гладкий цилиндр в полтора метра длиной. Они извлекли его из гнезда и внесли в кабину лифта. Завыл ветер, вышка начала вибрировать.
      - Достаточно, - сказал Камилл. - Спустимся вместе.
      - Надо взять второй.
      - Роби, вам даже этот больше не понадобится. Послушайтесь моего совета.
      Роберт посмотрел на часы.
      - Время есть, - деловито сказал он. - Спускайтесь и выкатывайте его на землю.
      Камилл закрыл дверцу. Роберт вернулся к установке. Снаружи стоял красный сумрак. Птиц больше не было, но небо затягивала мутная пелена, сквозь которую еле просвечивал маленький диск солнца. Вышка вздрагивала и раскачивалась под порывами ветра.
      - Успеть бы! - вслух подумал Роберт.
      Он, напрягаясь, вытянул второй ульмотрон, поднял на плечо и понес к лифту. Тут за его спиной с раздирающим хрустом вылетели оконные рамы, и в лабораторию ворвались облака колючей пыли пополам с раскаленным ветром. Что-то с силой ударило по ногам. Роберт поспешно присел, прислонил ульмотрон к стене и нажал кнопку вызова. Двигатель подъемника взвыл вхолостую и сейчас же умолк.
      - Ками-илл! - крикнул Роберт, прижавшись лицом к решетчатой двери.
      Никто не отозвался. Ветер выл и свистел в разбитых окнах, вышка раскачивалась, и Роберт едва держался на ногах. Он снова нажал кнопку. Подъемник не действовал. Тогда, преодолевая ветер, он подобрался к окну и выглянул наружу. Степь была затянута клубами бешено несущейся пыли. Что-то блестящее мелькало внизу у подножья вышки, и Роберт похолодел, сообразив, что это бьется и мотается под ветром вывернутое и растерзанное крыло птерокара. Роберт закрыл глаза и облизал пересохшие губы. Рот наполнился едкой горечью. Хороша ловушка, подумал он. Патрика бы сюда...
      - Ками-и-илл! - крикнул он изо всех сил.
      Но он еле слышал собственный голос. Через окно... Нельзя, сорвет ураганом. Стоит ли вообще барахтаться? Птерокар-то разбит... Тут она меня и накроет. Нет, надо слезть. Что там Камилл возится - я бы на его месте уже починил лифт... Лифт!
      Перешагивая через обломки, он вернулся к решетчатой двери и вцепился в нее обеими руками. А ну-ка, "Юность Мира", подумал он. Дверь была сделана добротно. Если бы фермы вышки были сделаны так же, лифт нипочем не вышел бы из строя. Роберт лег спиной на дверь и согнутыми ногами уперся в стену тамбура. Ну-ка... Р-раз! В глазах у него потемнело. Что-то хрустело: не то дверь, не то мускулы. Еще р-раз! Дверь подалась. Сейчас она вылетит, подумал Роберт, и я свалюсь в шахту. Двадцать метров вниз головой, и сверху на меня упадет ульмотрон. Он перевернулся и уперся спиной в стену, а ногами в дверь. Тр-рах!.. У двери вылетела нижняя половина, и Роберт упал на спину, ударившись головой. Несколько секунд он лежал неподвижно. Он был весь мокрый от пота. Потом он заглянул в пролом. Далеко внизу виднелась крыша кабины. Лезть было очень страшно, но в это время вышка начала крениться, и Роберта потащило вниз. Он не сопротивлялся, потому что вышка все кренилась и кренилась, и не было этому конца.
      Он спускался, цепляясь за фермы и распорки, и тугой, колючий от пыли ветер прижимал его к теплому металлу. Он успел заметить, что пыли стало гораздо меньше и что степь снова залита солнцем. Вышка все кренилась. Он так торопился узнать, что с птерокаром и куда девался Камилл, что выпрыгнул из шахты, когда до земли оставалось еще метра четыре. Он больно стукнулся ногами и потом руками. И первое, что он увидел, были пальцы Камилла, вонзившиеся в сухую землю.
      Камилл лежал под опрокинутым птерокаром, широко раскрыв круглые стеклянные глаза, и тонкие длинные пальцы его вцепились в землю, словно он пытался вытащить себя из-под разбитой машины, а может быть, ему было очень больно перед смертью. Пыль покрывала его белую куртку, пыль лежала на щеках и открытых глазах.
      - Камилл, - позвал Роберт.
      Ветер бешено мотал над его головой обломок исковерканного крыла. Ветер нес струи желтой пыли. Ветер свистел и визжал в фермах покосившейся вышки. В мутноватом небе свирепо пылало маленькое солнце. Оно казалось косматым.
      Роберт поднялся на ноги и, навалившись, попытался сдвинуть птерокар. На секунду ему удалось приподнять тяжелую машину, но только на секунду. Он снова взглянул на Камилла. Все лицо его было засыпано пылью, и белая куртка стала рыжей, и только к нелепой белой каске не пристало ни единой пылинки, и матовая пластмасса весело отсвечивала под солнцем.
      У Роберта задрожали ноги, и он сел рядом с мертвым. Ему хотелось плакать. Прощайте, Камилл. Честное слово, я вас любил. Никто вас не любил, а я любил. Правда, я никогда не слушал вас, так же, как и другие, но, честное слово, я не слушал только потому, что не надеялся вас понять. Вы были на голову выше всех, а уж меня и подавно. А теперь я не могу столкнуть с вашей раздавленной груди эту кучу лома. По долгу дружбы мне следовало бы остаться рядом с вами. Но меня ждет Таня, меня, может быть, ждет даже Маляев, и потом я ужасно хочу жить. Тут не помогают никакие чувства и никакая логика. Я знаю, что мне не уйти. И все-таки я пойду. Я буду бежать, буду брести, может быть, даже ползти, но я буду уходить до последнего... Я дурак, мне нужно было послушаться вашего семитысячного совета, но я, как всегда, не понял вас, хотя, казалось бы, чего тут было понимать?..
      Он был таким разбитым и усталым, что только с большим трудом заставил себя подняться и пойти. А когда он обернулся, чтобы последний раз поглядеть на Камилла, он увидел Волну.
      Далеко-далеко над северным горизонтом за красноватой дымкой оседающей пыли сверкала в белесом небе ослепительная полоса, яркая, как солнце.
      Ну, вот и все, вяло подумал Роберт. Далеко мне не уйти. Через полчаса она будет здесь и пойдет дальше, а здесь останется гладкая черная пустыня. Башня, конечно, останется, и ничего не случится с ульмотронами, и птерокар останется, и оторванное крыло повиснет в горячем безветрии. И, может быть, от Камилла останется шлем. А уж от меня вообще ничего не останется. Он, словно прощаясь, осмотрел себя - похлопал по голой груди, пощупал бицепсы. Жалко, подумал он. И тут он заметил флаер.
      Флаер стоял за вышкой - маленький двухместный флаер, похожий на пеструю черепашку, скоростной, экономичный, удивительно простой и удобный в управлении. Это был флаер Камилла. Конечно же, это был флаер Камилла!
      Роберт сделал к нему несколько неуверенных шагов, а потом сломя голову помчался, огибая вышку. Он не спускал глаз с флаера, словно боясь, что он вдруг исчезнет, споткнулся обо что-то и плашмя проехал по колючей траве, ободрав грудь и живот. Вскочив на ноги, он обернулся. Тяжелый цилиндр ульмотрона с гладкими, досиня полированными боками еще тихонько покачивался от толчка. Роберт взглянул на север. Из-за горизонта уже поднималась черная стена. Роберт подбежал к флаеру, подняв тучу пыли, прыгнул в сиденье и, едва нащупав рукоятку управления, с места дал полный газ.
     
     
      Степная зона тянулась до самого Гринфилда, и Роберт проскочил ее со средней скоростью пятьсот километров в час. Флаер несся над степью, как блоха, - огромными прыжками. Слепящая полоса скоро вновь скрылась за горизонтом. В степи все казалось обычным: и сухая щетинистая трава, и дрожащие марева над солончаками, и редкие полосы карликового кустарника. Солнце палило беспощадно. И почему-то нигде не было никаких следов ни зерноедки, ни птиц, ни урагана. Наверное, ураган разметал всю эту живность и сам затерялся в этих бесплодных, извечно пустынных просторах Северной Радуги, самой природой предназначенных для сумасшедших экспериментов нуль-физиков. Однажды, когда Роберт был еще новичком, когда Столицу называли еще просто станцией, а Гринфилда не было вообще, Волна уже проходила в этих местах, вызванная грандиозным опытом покойного Лю Фын-чена, тогда все здесь было черно, но прошло всего семь лет, и цепкая неприхотливая трава вновь оттеснила пустыню далеко на север, к самым районам извержений.
      Все вернется, думал Роберт. Все будет по-прежнему, только Камилла больше не будет. И если когда-нибудь кто-нибудь внезапно возникнет в кресле за моей спиной, я уже буду точно знать, что это всего-навсего привидение. А сейчас я приду к Маляеву и скажу ему прямо в лицо: "Ульмотроны ваши я бросил". А он процедит сквозь зубы: "Как вы смели, Скляров?.." И тогда я ему скажу: "Наплевать мне на ульмотроны, потому что погиб Камилл из-за ваших ульмотронов!" А он скажет: "Это, конечно, очень жаль, но ульмотроны нужно было привезти". И тогда я, наконец, рассвирепею и скажу ему все. "Сосулька ты! - скажу я. - Снежная ты баба с электронным управлением. Как ты смеешь думать об ульмотронах, когда погиб Камилл?.. Равнодушный ты человек, ящерица!"
      В двухстах километрах от Гринфилда он увидел "харибды" - гигантские телемеханические танки, несущие отверстые пасти энергопоглотителей. "Харибды" шли цепью от горизонта до горизонта, соблюдая правильные полукилометровые интервалы, с лязгом и громовым грохотом тысячесильных двигателей. За ними в желтой степи оставались широкие полосы развороченной коричневой земли, вспаханной до самого базальтового основания континента. Траки гусениц вспыхивали под солнцем. А далеко справа в тусклом небе моталась едва заметная точка - это был вертолет-наводчик, руководивший движением этих металлических чудовищ. "Харибды" шли на Волну.
      Энергопоглотители, по-видимому, еще не работали, но Роберт на всякий случай круто набрал высоту и начал снижение, только когда навстречу ему из дымки вынырнул Гринфилд - несколько белых домиков и квадратная башня дальнего контроля, окруженные пышной земной зеленью. На северной окраине, подмяв под себя рощицу пальм, угрюмо чернела неподвижная "харибда", устремив прямо на Роберта бездонный раструб поглотителя, и еще две "харибды" стояли справа и слева от поселка. Два вертолета взмыли над башней и ушли на юг. На площади среди зеленых газонов блестели на солнце перепончатые крылья птерокаров. Вокруг птерокаров бегали и копошились люди.
      Роберт подогнал флаер к самому входу в башню и выскочил на крыльцо. Кто-то отшатнулся, женский голос вскрикнул: "Кто это?" Роберт взялся за ручку стеклянной двери и на мгновение застыл, вглядываясь в свое отражение, - почти голый, весь в спекшейся пыли, глаза злые, через грудь и живот идет широкая черная царапина... Ладно, подумал он и рванул дверь. "Да ведь это Роберт!" - крикнули сзади. Он медленно поднялся по лестнице и наткнулся на Патрика. Патрик смотрел на него, открыв рот. "Патрик, - сказал Роберт. - Патрик, дружище, Камилл погиб..." Патрик замигал и вдруг зажал себе рот ладонью. Роберт прошел дальше. Дверь в диспетчерскую была открыта. Там были Маляев, глава северных нулевиков Шота Петрович Пагава, Карл Гофман и еще какие-то люди - кажется, биологи. Роберт остановился в дверях, держась за косяк. За спиной топали по ступенькам, и кто-то крикнул: "Откуда он знает?"
      - Камилл... - сказал Роберт сипло и закашлялся.
      Все с недоумением смотрели на него.
      - В чем дело? - резко спросил Маляев. - Что с вами, Скляров, почему вы в таком виде?
      Роберт подошел к столу и, уперев грязные кулаки в какие-то бумаги, сказал ему в лицо:
      - Камилл погиб. Его раздавило.
      Стало очень тихо. Глаза Маляева сузились.
      - Как раздавило? Где?..
      - Его раздавило птерокаром, - сказал Роберт. - Из-за ваших драгоценных ульмотронов. Он мог спокойно спастись, но он помогал мне таскать ваши драгоценные ульмотроны, и его раздавило. А ваши ульмотроны я бросил там. Подберете их, когда пройдет Волна. Понимаете? Бросил. Они там сейчас валяются.
      Ему сунули стакан воды. Он взял стакан и жадно выпил. Маляев молчал. Его бледное лицо стало совсем белым. Карл Гофман бесцельно перебирал какие-то схемы и не поднимал глаз. Пагава поднялся и стоял с опущенной головой.
      - Очень тяжело... - сказал, наконец, Маляев. - Это был большой человек. - Он потер лоб. - Очень большой человек. - Он снова поглядел на Роберта. - Вы очень устали, Скляров...
      - Я не устал.
      - Приведите себя в порядок и отдохните.
      - И это все? - горько спросил Роберт.
      Лицо Маляева стало прежним - равнодушным и жестким.
      - Я задержу вас еще на одну минуту. Вы видели Волну?
      - Видел. Волну я тоже видел.
      - Какого типа Волна?
      В мозгу Роберта что-то сдвинулось, и все встало на привычные места. Был властный и умный руководитель Маляев, и был его вечный лаборант-наблюдатель Роберт Скляров, он же "Юность Мира".
      - Кажется, третьего, - покорно сказал он. - Лю-волна.
      Пагава поднял голову.
      - Хорош-шо! - неожиданно бодро сказал он. И сейчас же скис, облокотился на стол и вяло сел. - Ай, Камилл, ай, Камилл, - забормотал он. - Ай, бедняга!.. - Он схватил себя за большие, оттопыренные уши и принялся мотать головой над бумагами.
      Один из биологов, опасливо косясь на Роберта, тронул Маляева за локоть.
      - Виноват, - сказал он робко. - А чем это хорошо - Лю-волна?
      Маляев перестал, наконец, сверлить Роберта жестким взглядом.
      - Это значит, - сказал он, - что погибнет только северная полоса посевов. Но мы еще не уверены, что это Лю-волна. Наблюдатель мог ошибиться.
      - Ну как же так? - заныл биолог. - Договаривались же... У вас есть эти... "харибды"... Неужели нельзя остановить? Какие же вы физики?
      Карл Гофман сказал:
      - Возможно, удастся погасить инерцию Волны на линии дискретного перепада.
      - Что значит "возможно"? - воскликнула незнакомая женщина, стоявшая рядом с биологом. - Вы понимаете, что это безобразие? Где ваши гарантии? Где ваши прекрасные разговоры? Вы понимаете, что вы оставляете планету без хлеба и мяса?
      - Я не принимаю таких претензий, - холодно сказал Маляев. - Я вам глубоко сочувствую, но ваши претензии должны быть адресованы Этьену Ламондуа. Мы не ставим нуль-экспериментов. Мы изучаем Волну...
      Роберт повернулся и медленно пошел к двери. И нет им никакого дела до Камилла, думал он. Волна, посевы, мясо... За что они его так не любили? Потому что он был умнее их всех, вместе взятых? Или они вообще никого не любят? В дверях стояли ребята, знакомые лица, встревоженные, печальные, озабоченные. Кто-то взял его под локоть. Он поглядел сверху вниз и встретился взглядом с маленькими грустными глазами Патрика.
      - Пойдем, Роб, я помогу тебе отмыться...
      - Патрик, - сказал Роберт и положил руку ему на плечо. - Патрик, уходи отсюда. Брось их, если хочешь остаться человеком...
      Лицо Патрика страдальчески искривилось.
      - Ну что ты, Роб, - пробормотал он. - Не надо. Это пройдет.
      - Пройдет, - повторил Роберт. - Все пройдет. Волна пройдет. Жизнь пройдет. И все забудется. Не все ли равно, когда забудется? Сразу или потом...
      За спиной уже совершенно откровенно ругались биологи. Маляев требовал: "Сводку!" Шота кричал: "Не прекращать замеры ни на секунду! Используйте всю автоматику! Прах с ней, потом бросите!"
      - Пойдем, Роб, - попросил Патрик.
      И в этот момент, перекрывая говор и крики, в диспетчерской загремел знакомый монотонный голос:
      - Прошу внимания!
      Роберт стремительно обернулся. У него ослабели колени. На большом экране диспетчерского видеофона он увидел уродливую матовую каску и круглые немигающие глаза Камилла.
      - У меня мало времени, - говорил Камилл. Это был настоящий, живой Камилл - у него тряслась голова, шевелились тонкие губы и двигался в такт словам кончик длинного носа. - Я не могу связаться с директором. Немедленно вызывайте "Стрелу". Немедленно эвакуируйте весь север. Немедленно! - Он повернул голову и посмотрел куда-то вбок, и стала видна его щека, испачканная пылью. - За Лю-волной идет Волна нового типа. Вам ее...
      Экран ослепительно вспыхнул, что-то треснуло, и экран померк. В диспетчерской стояла гробовая тишина, и вдруг Роберт увидел страшные, прищуренные на него глаза Маляева.
     
     
     
      4
     
      На Радуге был только один космодром, и на этом космодроме стоял только один звездолет, десантный сигма-Д-звездолет "Тариэль-Второй". Он был виден издалека - бело-голубой купол высотой в семьдесят метров сияющим облачком возвышался над плоскими темно-зелеными крышами заправочных станций. Горбовский сделал над ним два неуверенных круга. Сесть рядом со звездолетом было трудно: плотное кольцо разнообразных машин окружало корабль. Сверху были видны неуклюжие роботы-заправщики, присосавшиеся к шести баковым выступам, хлопотливые аварийные киберы, прощупывавшие каждый сантиметр обшивки, серый робот-матка, руководивший дюжиной маленьких юрких машин-анализаторов. Зрелище это было привычное, радующее хозяйственный глаз.
      Однако возле грузового люка имело место явное нарушение всех установлений. Оттеснив в сторону безответных космодромных киберов, там сгрудилось множество транспортных машин всевозможных типов. Там были обычные грузовые "биндюги", туристские "дилижансы", легковые "тестудо" и "гепарды" и даже один "крот" - громоздкая землеройная машина для рудных разработок. Все они совершали какие-то сложные эволюции возле люка, теснясь и подталкивая друг друга. В стороне, на самом солнцепеке стояли несколько вертолетов и валялись пустые ящики, в которых Горбовский без труда узнал упаковку ульмотронов. На ящиках грустно сидели какие-то люди.
      В поисках места для посадки Горбовский начал третий круг и тут обнаружил, что за его флаером по пятам следует тяжелый птерокар, водитель которого, высунувшись по пояс из раскрытой дверцы, делает ему какие-то непонятные знаки. Горбовский посадил флаер между вертолетами и ящиками, и птерокар тотчас же очень неловко рухнул рядом.
      - Я за вами, - деловито крикнул водитель птерокара, выскакивая из кабины.
      - Не советую, - мягко сказал Горбовский. - Мне нет никакого дела до очереди. Я капитан этого звездолета.
      На лице водителя изобразилось восхищение.
      - Великолепно! - вполголоса воскликнул он, осторожно озираясь по сторонам. - Сейчас мы утрем нос нулевикам. Как зовут капитана этого корабля?
      - Горбовский, - сказал Горбовский, слегка кланяясь.
      - А штурмана?
      - Валькенштейн.
      - Превосходно, - деловито сказал водитель птерокара. - Итак, вы - Горбовский, а я - Валькенштейн. Пошли!
      Он взял Горбовского под локоть. Горбовский уперся.
      - Слушайте, Горбовский, мы ничем не рискуем. Эти корабли мне отлично знакомы. Я сам летел сюда на десантнике. Мы проберемся в склад, возьмем по ульмотрону и запремся в кают-компании. Когда все это кончится, - он небрежным жестом указал на машины, - мы спокойно выйдем.
      - А вдруг придет настоящий штурман?
      - Настоящему штурману придется долго доказывать, что он настоящий, - веско возразил самозваный штурман.
      Горбовский хихикнул и сказал:
      - Пошли.
      Лжештурман пригладил волосы, сделал глубокий вдох и решительно двинулся вперед. Они стали протискиваться между машинами. Лжештурман говорил непрерывно - у него вдруг прорезался глубокий, внушительный бас.
      - Я полагаю, - во всеуслышание вещал он, - что прочистка диффузоров только задержит нас. Предлагаю просто сменить половину комплектов, а основное внимание уделить осмотру обшивки. Товарищ, продвиньте немного вашу машину! Вы мешаете... Так вот, Валентин Петрович, при выходе на деритринитацию... Подайте ваш грузовик назад, товарищ. Не понимаю, зачем вы толпитесь? Существует очередь, существует список, закон, наконец... Вышлите представителей... Валентин Петрович, не знаю как вас, а меня поражает дикость аборигенов. Такого мы с вами не видели даже на Пандоре среди тахоргов...
      - Вы совершенно правы, Марк, - сказал Горбовский, развлекаясь.
      - Что? Ну да, само собой... Ужасные нравы!
      Девушка в шелковой косынке, высунувшись из кабины "биндюга", осведомилась:
      - Штурман и капитан, если не ошибаюсь?
      - Да! - с вызовом сказал штурман. - И, как штурман, я рекомендовал бы вам еще раз прочитать инструкцию о порядке разгрузки.
      - Вы думаете, это необходимо?
      - Несомненно. Вы совершенно напрасно ввели ваш грузовик в двадцатиметровую зону...
      - А знаете, друзья, - раздался веселый молодой голос, - у этого штурмана фантазия победнее, чем у первых двух.
      - Что вы хотите этим сказать? - оскорбленно спросил лжештурман. В лице его было что-то от лже-Нерона.
      - Понимаете, - проникновенно сказала девушка в косынке. - Вон там, на пустых ящиках, уже сидят два штурмана и один капитан. А пустые ящики - это упаковка ульмотронов, которые увез бортинженер - скромная такая молодая женщина. За нею сейчас гонится уполномоченный Совета...
      - Как вам это нравится, Валентин Петрович? - вскричал лжештурман. - Самозванцы, а?
      - У меня такое ощущение, - задумчиво сказал Горбовский, - что мне не попасть на собственный корабль.
      - Верное рассуждение, - сказала девушка в косынке. - И уже не новое.
      Штурман решительно было двинулся вперед, но тут "биндюг" справа немного передвинулся влево, черно-желтый "дилижанс" слева чуть-чуть подался вправо, а прямо на пути к заветному люку вдруг злобно заворочались, отбрасывая комья земли, оскаленные зубья "крота".
      - Валентин Петрович! - с негодованием воскликнул лжештурман. - В таких условиях я не гарантирую готовности звездолета!
      - Старо! - грустно сказал водитель "дилижанса".
      Звонкий веселый голос проговорил:

К титульной странице
Вперед
Назад