Бургомистр гоготнул.
      - А как же! "Совесть нации, точное зеркало" и прочее. Помню, как же... - Он наклонился к Виктору снова с видом заговорщика. - Прошу вас завтра ко мне, - пророкотал он. - Исключительно свои подберутся, только чур без жен, а?
      - Вот здесь, - сказал Виктор, вставая, - я вынужден прямо и решительно отклонить ваше предложение. Меня ждут дела. - Он опять похабно подмигнул. - В санатории.
      Они расстались почти приятелями. Писатель Банев был зачислен в состав городской элиты, и чтобы привести в порядок потрясенные такой честью нервы, ему пришлось вылакать фужер коньяку, едва спина господина бургомистра скрылась за дверью. Можно, конечно, уехать отсюда к чертовой матери, думал он. За границу меня не выпустят, да и не хочу я за границу, чего мне там делать - везде одно и то же. Но и у нас в стране найдется десяток мест, где можно у рыться и отсидеться. Он представил себе солнечный край, буковые рощи, пьянящий воздух, молчаливых фермеров, запахи молока и меда... и навоза... и комары... и как воняет отхожее место, и скучища, каждый день скучища... древние телевизоры и местная интеллигенция: шустрый поп-бабник и сильно пьющий самогон учитель. А в общем, что там говорить, есть куда ехать. Но везде ведь им только и надо. Чтобы я уехал, чтобы скрылся с глаз долой, забился в нору, причем сам, без принуждения, потому что ссылать меня - хлопотно, шум пойдет, разговоры... вот ведь в чем вся беда: они будут очень довольны - уехал, заткнулся, забыл, перестал бренчать...
      Виктор расплатился, поднялся к себе в номер, надел плащ и вышел на улицу. Ему вдруг очень захотелось повидать Ирму, поговорить с ней о прогрессе, разъяснить ей, почему он так много пьет, (а действительно, почему я так много пью?), и может быть, Бол-Кунац окажется там, а уж Лолы наверняка не будет... Улицы были мокрые, сырые, пустые, в палисадниках тихо гибли яблони: от сырости. Виктор впервые обратил внимание на то, что некоторые дома заколочены. Городок все-таки сильно переменился - покосились заборы, под карнизами выросла белая плесень, вылиняли краски, а на улицах безраздельно царил дождь. Дождь падал просто так, дождь сеялся с крыш мелкой водяной пылью, дождь собирался на сквозняках в белые туманные столбы, волочащиеся от стены к стене, дождь с гудением хлестал из ржавых водосточных труб, дождь разливался по мостовой и бежал по промытым между булыжниками руслам. Черно-серые туч медленно ползли над самыми крышами. Человек был незванным гостем на улицах, и дождь его не жаловал. Виктор вышел на городскую площадь и увидел людей. Они стояли под навесом на крыльце полицейского управления - двое полицейских в форменных плащах и маленький чумазый парнишка в промасленном комбинезоне. Перед крыльцом - левыми колесами на тротуаре - громоздился автофургон с брезентовым верхом. Один из полицейских был полицмейстер, выпятив могучую челюсть, он глядел в сторону, а парнишка, отчаянно жестикулируя, что-то доказывал ему плаксивым голосом. Другой полицейский тоже молчал с недовольным видом и сосал сигарету. Виктор приближался к ним, и шагов за двадцать до крыльца ему стало слышно, что говорит парень. Парень кричал:
      - А я-то здесь причем? Правил я не нарушал? Не нарушал. Бумаги? Бумаги у меня в порядке? В порядке. Груз правильный, вот накладная. Да что я, в первый раз здесь езжу, что ли?
      Полицмейстер заметил Виктора, и лицо его приняло чрезвычайно неприязненное выражение. Он отвернулся и, словно бы не видя парнишки, сказал:
      - Значит, здесь будешь стоять. Смотри, чтобы все было в порядке. В кабину не залезай, а то все растащат. И никого к машине не подпускай. Понял?
      - Понял, - сказал полицейский. Он был очень недоволен.
      Начальник полиции спустился с крыльца, сел в свой автомобиль и уехал. Чумазый шоферишка со злостью плюнул и воззвал к Виктору:
      - Ну, вот хоть вы скажите, виноват я или нет? - Виктор приостановился и парня это воодушевило. - Еду нормально. Везу книги в спецзону. Тыщи раз возил. Теперь, значит, останавливают, приказывают ехать в полицию. За что? Правил я не нарушал? Не нарушал. Бумаги в порядке? В порядке, вот накладная. Лицензию отобрали, чтобы не сбежал. А куда мне бежать?
      - Хватит тебе орать, - сказал полицейский.
      Парень живо к нему обернулся.
      - Так что я сделал? Скажите, я скорость превышал? Не превышал. С меня же за простой вычтут. И документ вот отобрали...
      - Разберутся, - сказал полицейский. - Чего ты, в самом деле, расстраиваешься? Пойдем вон в трактир, твое дело маленькое.
      - Э-эх, начальнички-и! - вскрикнул парень, с размаху напяливая на всклоченную голову картуз. Нигде правды нету! Налево ездишь - задержиают, направо ездишь - опять задерживают, - он спустился с крыльца, но остановился и сказал полицейскому просительно: - Может, штраф возьмете, или как нибудь?
      - Иди-иди, - проговорил полицейский.
      - Так мне же премию обещали дать за срочность! Всю ночь гнал...
      - Иди, говорю! - сказал полицейский.
      Парень снова плюнул, подошел к своему фургону, два раза лягнул по переднему скату, потом вдруг ссутулился и, сунув руки в карманы, почесал через площадь.
      Полицейский посмотрел на Виктора, посмотрел на грузовик, посмотрел на небо, сигарета у него погасла, он выплюнул окурок, и, на ходу отгибая капюшон, ушел в управление.
      Виктор постоял немного, затем медленно двинулся вокруг грузовика. Грузовик был здоровенный, мощный, раньше на таких возили мотопехоту. Виктор огляделся. В нескольких метрах перед грузовиком, свернув на бок передние колеса, стоял и мокнул под дождем полицейский "харлей", а больше машин поблизости не было. Догнать они меня догонят, подумал Виктор, но хрен они меня остановят. Ему стало весело. А какого черта, подумал он: известный писатель Банев, снова напившись пьян, угнал в целях развлечения чужую машину, к счастью обошлось без жертв... Он понимал, что все обстоит не так просто, что не он будет первый, кто доставляет властям благовидный предлог упрятать беспокойного человека в кутузку, но не хотелось раздумывать, хотелось повиноваться импульсу. В крайнем случае, напишу гаду статью, подумал он.
      Он быстро открыл дверцу и сел за руль. Ключа не было, пришлось оборвать провода зажигания и соединить их накоротко. Когда мотор уже завелся, Виктор прежде чем захлопнуть дверцу, поглядел назад, на крыльцо управления. Там стоял давешний полицейский все с тем же недовольным выражением на лице и с сигаретой на губе. Заметно было, что он все видит, но ничего не понимает.
      Виктор захлопнул дверцу, аккуратно съехал на мостовую, переключил скорость и рванулся в ближайший проезд. Было очень хорошо гнать по пустым, по заведомо пустым улицам, подымая колесами водопады луж, ворочать тяжелый руль, наваливаясь всем телом - мимо консервного завода, мимо парка, мимо стадиона, где "Братья по разуму", словно мокрые механизмы, все пинали и пинали свои мячи, и дальше, по шоссе, по рытвинам, подпрыгивая на сидении и слыша, как сзади в кузове каждый раз тяжело ухает плохо закрепленный груз. В зеркальце заднего вида погоня не обнаруживалась, да и вряд ли можно было ее заметить так скоро за таким дождем. Виктор чувствовал себя молодым, очень кому-то нужным и даже пьяным. С крыши кабины ему подмигивали красотки, вырезанные из журналов, в "бардачке" он нашел пачку сигарет, и ему было так хорошо, что он чуть не проскочил перекресток, но вовремя притормозил и свернул по стрелке указателя "Лепрозорий - 6 км". Здесь он чувствовал себя первооткрывателем, потому что ни разу не ездил и не ходил по этой дороге. А дорога оказалась хорошая, не в пример муниципальному шоссе - сначала очень ровный ухоженный асфальт, а потом даже бетонка, и когда он увидел бетонку, он сразу вспомнил про проволоку и солдат, а еще через пять минут он все это увидел.
      Проволочная ограда в один ряд тянулась в обе стороны от бетонки и пропадала за дождем. Дорогу перегораживали высокие ворота с караульной будкой, дверь будки была распахнута и на пороге уже стоял солдат в каске, сапогах и плащ-палатке, из под которой высовывался ствол автомата. "Еще никогда я не был в лагерях, - пропел Виктор, - но не говорите: слава богу..." Еще один солдат, без каски, глядел в окошечко. Виктор сбросил газ и затормозил перед самыми воротами. Солдат вышел из будки и подошел к нему - молоденький такой, веснушчатый солдатик, всего лет восемнадцати.
      - Здравствуйте, - сказал он. - Что это вы так припоздали?
      - Да, вот, обстоятельства, - сказал Виктор, дивясь такому либерализму.
      Солдатик оглядел его и вдруг подобрался.
      - Ваши документы, - сказал он сухо.
      - Какие там документы, - сказал Виктор весело. - Я же говорю обстоятельства!
      Солдат поджал губы.
      - Вы что привезли? - спросил он.
      - Книги, - сказал Виктор.
      - А пропуск есть?
      - Конечно, нет!
      - Ага, - сказал солдат и лицо его прояснилось. - То-то я гляжу... Тогда подождите. Тогда подождать вам придется.
      - Имейте в виду, - сказал Виктор, подняв указательный палец. - За мной может быть погоня.
      - Ничего, я быстро, - сказал солдат, и придерживая на груди автомат, затопал сапогами к караулке.
      Виктор вылез из кабины и, стоя на подножке, поглядел назад. Ничего не было видно за дождем. Тогда он вернулся за руль и закурил. Было довольно темно. Впереди, за проволокой и за воротами тоже крутился туман, угадывались какие-то темные сооружения - то ли дома, то ли бараки, разобрать что-либо определенное было невозможно. Неужели не пригласят посмотреть? - Подумал Виктор. Свинство будет, если не пригласят. Можно, правда, попытаться к Голему, о сейчас где-нибудь здесь... Так и сделаю, подумал он. Зря я, что ли геройствовал...
      Солдатик снова вышел из караулки, а за ним старый знакомец, высокий прыщавый мальчик-нигилист в одних трусах, очень сейчас веселый и без всяких следов всемирной тоски. Обогнав солдата, он вспрыгнул на подножку, заглянул в кабину, узнал, ахнул, засмеялся.
      - Здравствуйте, господин Банев! Это вы? Вот здорово... Вы ведь книги привезли? А мы ждем-ждем...
      - Ну, что, все в порядке? - спросил подошедший солдатик.
      - Да, это наша машина.
      - Тогда загоняйте, - сказал солдатик. - А вам, сударь, придется выйти и подождать.
      - Я хотел бы повидать доктора Голема, - сказал Виктор.
      - Можно вызвать сюда, - предложил солдатик.
      - Гм, - сказал Виктор и выразительно поглядел на мальчика. Мальчик виновато развел руками.
      - У вас пропуска нет, - объяснил он. - А без пропуска они никого не пускают. Мы бы с радостью...
      Ничего не оставалось делать, пришлось вылезать под дождь. Виктор соскочил на дорогу и, подняв капюшон, смотрел, как распахнулись ворота, грузовик дернулся и рывком заполз за ограду. Потом ворота закрылись. Сквозь шум дождя Виктор некоторое время слышал завывание двигателя и шипение тормозов, потом ничего не стало слышно, кроме шороха и плеска. Вот так так, подумал Виктор. А я? Он ощутил разочарование. Только теперь он понял, что совершал свои подвиги небескорыстно, что он надеялся многое увидеть и многое понять... проникнуть, так сказать, в эпицентр. Ну и черт с вами, подумал он. Он поглядел вдоль бетонки. До перекрестка шесть километров, и от перекрестка до города километров двадцать. Можно, конечно, от перекрестка до санатория - два километра. Свиньи неблагодарные... Под дождем... Тут он заметил, что дождь ослабел. И на том спасибо, подумал он.
      - Так вызвать вам господина Голема? - спросил солдат.
      - Голема? - Виктор оживился. Вообще неплохо бы прогнать старого хрыча под дождем взад и вперед, и потом у него машина. И фляга. - - А что же, вызовите.
      - Это можно, - сказал солдатик. - Вызовем. Только навряд ли он выйдет, обязательно скажет, что занят.
      - Ничего, ничего, - сказал Виктор. - Вы ему скажите, что Банев спрашивает.
      - Банев? Ладно, скажу. Только он все равно не выйдет. Ну, да мне не трудно. Банев значит... - И солдатик ушел, симпатичный такой солдатик, ласковый, сплошные веснушки под каской.
      Виктор закурил сигарету, и тут раздался треск мотоциклетного двигателя. Из туманной пелены на сумасшедшей скорости выскочил "харлей" с коляской, подлетел вплотную к воротам и остановился. В седле сидел тот самый полицейский с недовольным лицом и еще один, до глаз закутанный в брезент, сидел в коляске. Сейчас начнется, подумал Виктор, надвигая капюшон поглубже. Но это не помогло. Полицейский с недовольным лицом слез с мотоцикла, подошел к Виктору и рявкнул:
      - Где грузовик?
      - Какой грузовик? - изумленно спросил Виктор, чтобы выиграть время.
      - А вы не прикидывайтесь! - заорал полицейский. - Я вас видел! Вы под суд пойдете! Угон арестованной машины!
      - Вы на меня не орите, - возразил Виктор с достоинством. - Что за хамство? Я буду жаловаться.
      Второй полицейский, разматывая на ходу брезентовые покровы, подошел и спросил:
      - Тот?
      - Ясно, тот! - сказал полицейский с недовольным лицом, извлекая из карманов наручники.
      - Но-но-но, - сказал Виктор, отступив на шаг. - Это произвол! Как вы смеете?
      - Не отягчайте вины сопротивлением, - посоветовал второй полицейский.
      - А я ни в чем не виноват, - нагло заявил Виктор и сунул руки в карманы. - Вы меня с кем-то путаете, ребята.
      - Вы угнали грузовик, - сказал второй полицейский.
      - Какой грузовик? - вскричал Виктор. - При чем тут грузовик? Я пришел сюда в гости к господину Голему, главному врачу. Спросите у охраны. При чем здесь какой-то грузовик?
      - А может быть, не тот? - усомнился второй полицейский.
      - Ну как не тот? - возразил полицейский с недовольным лицом. Держа наготове наручники, он надвинулся на Виктора. - А ну, давай руки! - приказал он деловито.
      В этот момент дверь караулки хлопнула, и высокий пронзительный голос прокричал:
      - Прекратить скопление!
      Виктор и полицейские вздрогнули. На пороге караулки стоял веснушчатый солдатик, выставив из-под накидки автомат.
      - Отойдите от ворот! - пронзительно крикнул он.
      - Ты там, потише! - сказал полицейский с недовольным лицом. - Здесь полиция.
      - Ска-апление у ворот спецзоны более одного постороннего человека запрещается! После третьего предупреждения стреляю! Отойти от ворот!
      - Давайте, давайте, отходите, - озабоченно сказал Виктор, тихонько подталкивая в грудь обоих полицейских. Полицейский с недовольным лицом растерянно поглядел на него, отвел руку и шагнул к солдату.
      - Слушай, парень, что ты, сдурел? - сказал он. - Этот тип угнал грузовик...
      - Никаких грузовиков! - протяжно и пронзительно проорал симпатичный ласковый солдатик. - Па-аследнее предупреждение! Двоим отойти на сто метров от ворот!
      - Слушай, Рох, - сказал второй полицейский. - Давай, отойдем, ну их к богу. Никуда он от нас не денется.
      Полицейский с недовольным лицом, багровый от негодования, открыл было рот, но тут в дверях караулки появился толстый сержант с обкусанным бутербродом в одной руке и со стаканом в другой.
      - Рядовой Джура, - сказал он, жуя. - Почему не открываете огонь?
      На веснушчатом лице под каской появилось выражение озверелости. Полицейские бросились к мотоциклу, оседлали его, развернулись и мимо Виктора, принявшего позу регулировщика, ринулись прочь. Багровый полицейский прокричал им что-то неслышное за треском мотора. Отъехав шагов на пятьдесят, они остановились.
      - Близко, - сказал сержант с неодобрением. - Что же ты смотришь? Близко ведь...
      - Дальше! - пронзительно завопил солдатик, взмахивая автоматом. Полицейские отъехали дальше, и их стало не видно.
      - Повадились посторонние толпиться у ворот, - сообщил сержант солдатику, глядя на Виктора. - Ну ладно, продолжай нести службу. - Он вернулся в караулку, а веснушчатый солдатик, понемногу остывая, несколько раз прошел взад-вперед перед воротами.
      Выждав несколько минут, Виктор осторожно осведомился:
      - Прошу прощения, как там насчет доктора Голема?
      - Нет его, - буркнул солдатик.
      - Какая жалость, - сказал Виктор. - Тогда я пойду, пожалуй... - Он посмотрел в туман и дождь, где скрывались полицейские.
      - Как так - пойдете? - встревоженно сказал солдатик.
      - А что, нельзя? - спросил Виктор встревоженно.
      - Почему нельзя, - сказал солдатик. - Я насчет грузовика. Вы уйдете - а грузовик как же? Грузовик от ворот положено уводить.
      - А я здесь причем? - спросил Виктор, тревожась еще больше.
      - Как так - причем? Вы его привели, вы его... это. Всегда же так, а как же?
      Черт, подумал Виктор. Куда я его дену?.. С расстояния в сто метров доносился треск мотоциклетного мотора, работающего на холостых оборотах.
      - Вы его в самом деле угнали? - спросил солдатик с любопытством.
      - Ну да! Полиция задержала шофера, а я, дурак, решил помочь...
      - Да-а, - сочувственно протянул солдатик. - Прямо и не знаю, что вам посоветовать.
      - А если я сейчас, скажем, пойду себе? - вкрадчиво спросил Виктор. - Стрелять не будете?
      - Не знаю, - честно признался солдатик. - Вроде бы не положено. Спросить?
      - Спросите, - сказал Виктор, соображая, успеет ли он удрать за пределы видимости или нет.
      В эту минуту за воротами раздался гудок. Ворота распахнулись и из зоны медленно выкатился злосчастный автофургон. Он остановился рядом с Виктором. Дверца распахнулась, и Виктор увидел, что за рулем сидит уже не мальчик, как он ожидал, а лысый сутулый мокрец и смотрит на него. Виктор не двинулся с места, и тогда мокрец снял с руля руку в черной перчатке и приглашающе похлопал по сиденью рядом с собой. Соизволили снизойти, горько подумал Виктор. Солдатик радостно сказал:
      - Ну вот и хорошо, вот все и устроилось, поезжайте с богом.
      У Виктора мелькнула мысль, что раз уж мокрец намерен сам доставить грузовик в город или куда там еще, словом, намерен сам иметь дело с полицией, то хорошо было бы тут же распрощаться и дунуть прямо через поле в санаторий, в обход засевшего в засаде "харлея".
      - Там впереди полиция, - сказал мокрецу Виктор.
      - Ничего, садитесь, - сказал мокрец.
      - Дело в том, что я украл этот грузовик из-под ареста.
      - Я знаю, - терпеливо сказал мокрец. - Садитесь.
      Момент был упущен. Виктор въедливо и сердито попрощался с солдатиком, забрался на сиденье и захлопнул дверцу. Грузовик тронулся, и через минуту они увидели "харлея". "Харлей" стоял поперек шоссе, оба полицейских стояли рядом и делали жесты к обочине. Мокрец затормозил, выключил двигатель и, высунувшись из кабины, сказал:
      - Уберите мотоцикл, вы загородили дорогу.
      - А ну, к обочине! - скомандовал полицейский с недовольным лицом. - И предъявите документы.
      - Я еду в полицейское управление, - сказал мокрец. - Может быть, поговорим там?
      Полицейский несколько растерялся и проворчал что-то вроде "знаем мы вас". Мокрец спокойно ждал.
      - Ладно, сказал, наконец, полицейский. - Только машину поведу я, а этот пусть перейдет в мотоцикл.
      - Пожалуйста, - согласился мокрец. Но если можно, в мотоцикле поеду я.
      - Еще лучше, - проворчал полицейский с недовольным лицом. У него даже лицо просветлело. - Вылезайте.
      Они поменялись местами. Полицейский, зловеще покосившись на Виктора, принялся ерзать и изгибаться на сиденье, поправляя плащ, а Виктор, косясь на полицейского, смотрел, как мокрец еще сильнее сутулясь и косолапя, похожий со спины на огромную тощую обезьяну, идет к мотоциклу и забирается в коляску. Дождь снова хлынул, как из ведра, и полицейский включил дворники. Кортеж тронулся.
      Хотел бы я знать, чем все это кончится, с некоторой томительностью подумал Виктор. Смутную надежду, впрочем, подавало намерение мокреца явиться в полицию. Обнаглел мокрец нынешний, обнахалился... Но штраф, во всяком случае, с меня сдерут, этого не миновать. Чтобы полиция, да потеряла случай содрать с человека штраф. А, плевать я хотел, все равно придется уносить отсюда ноги. Все хорошо. По крайней мере, душу отвел... Он вытащил пачку сигарет и предложил полицейскому. Полицейский негодующе хрюкнул, но взял. Зажигалка не работала, и пришлось ему еще раз хрюкнуть, когда Виктор поднес ему свою. Вообще его можно понять, этого немолодого дядьку, лет сорока пяти, наверное, а все ходит в младших полицейских, очевидно, из бывших коллаборационистов: не тех сажал и не ту задницу лизал, да где ему в задницах разбираться - та или не та... Полицейский курил, и вид у него был уже менее недовольны: дела его оборачивались к лучшему. Эх, бутылку бы мне сюда, подумал Виктор. Дал бы ему хлебнуть, рассказал бы ему пару ирландских анекдотов, поругал бы начальство, у которого сплошь любимчики верховодят, студентов бы обложил, глядишь - и оттаял бы человек...
      - Надо же, какой дождь хлещет, - сказал Виктор.
      Полицейский хрюкнул довольно нейтрально, без озлобления.
      - А ведь какой раньше здесь был климат, - продолжал Виктор. Тут его осенило. - И вот, заметьте, у них там в лепрозории дождя нет, а как подъезжает человек к городу, так сразу ливень.
      - Да уж, - сказал полицейский. - Они там в лепрозории легко устроились.
      Контакт налаживался. Поговорили о погоде - какая она была и какой, черт побери, стала. Выяснили общих знакомых в городе. Поговорили о столичной жизни, о мини-юбках, о язве гомосексуализма, об импортном бренди и контрабандных наркотиках. Естественно, отметили, что порядка не стало - не то, что до войны, или, скажем, сразу после. Что полицейский - собачья должность, хоть и пишут в газетах: добрые мол и строгие стражи порядка, незаменимая шестерня государственного механизма. А пенсионный возраст увеличивают, пенсии уменьшают, за ранение на посту дают гроши, да еще теперь оружие отобрали - и кто при таких условиях будет лезть из шкуры... Словом, обстановка создалась такая, что еще бы пару глотков, и полицейский сказал бы: "Ладно, парень, бог с тобой. Я тебя не видел, и ты меня не видел". Однако пары глотков не было, а момент для вручения красненькой не успел созреть, так что когда грузовик подкатил к подъезду полицейского управления, полицейский снова поугрюмел и сухо предложил Виктору следовать за ним и поторапливаться.
      Мокрец отказался давать показания дежурному и потребовал, чтобы их немедленно провели к начальнику полиции. Дежурный ему ответил, что пожалуйста, начальник лично вас, вероятно, примет, а что касается вот этого господина, то он обвиняется в угоне машины, к начальнику ему идти незачем, а нужно его допросить и составить на него соответствующий протокол. Нет, твердо и спокойно сказал мокрец, ничего этого не будет, ни на какие вопросы господину Баневу отвечать не придется и никаких протоколов господин Банев подписывать не станет, к чему имеются обстоятельства, касающиеся только господина полицмейстера". Дежурный, которому было безразлично, пожал плечами и отправился доложить. Пока он докладывал, появился шоферишка в замасленном комбинезоне, который ничего не знал, и был сильно поддавши, так что сразу принялся кричать о справедливости, невиновности и прочих страшных вещах. Мокрец осторожно взял у него накладную, которой тот размахивал, примостился на барьере и подписал ее по всей форме. Шофер от изумления замолчал и тут Виктора и мокреца пригласили к начальству.
      Полицмейстер встретил их сурово. На мокреца он глядел с неудовольствием, а на Виктора избегал смотреть вовсе.
      - Что вам угодно? - спросил он.
      - Разрешите присесть? - осведомился мокрец.
      - Да, прошу, - вынужденно сказал полицмейстер после небольшой паузы.
      Все сели.
      - Господин полицмейстер, - произнес мокрец. - Я уполномочен выразить вам протест против вторичного незаконного задержания грузов, адресованных лепрозорию.
      - Да, я слышал об этом, - сказал полицмейстер. - Водитель был пьян, мы вынуждены были его задержать. Думаю, что в ближайшие дни все разъяснится.
      - Вы задержали не водителя, а груз, - возразил мокрец. - Однако, это не столь существенно. Благодаря любезности господина Банева груз был доставлен лишь с небольшим опозданием, и вы должны быть признательны присутствующему здесь господину Баневу, ибо существенное опоздание груза по вашей, господин полицмейстер, вине, могло бы послужить для вас источником крупных неприятностей.
      - Это забавно, - сказал полицмейстер. - Я не понимаю, и не желаю понимать, о чем идет речь, потому что как должностное лицо я не потерплю угроз. Что же касается господина Банева, то на этот счет существует уголовное законодательство, где такие случаи предусмотрены... - Он явно отказывался смотреть на Виктора.
      - Я вижу, вы действительно не понимаете своего положения, - сказал мокрец. - Но я уполномочен довести до вашего сведения, что в случае нового задержания наших грузов вы будете иметь дело с генералом Пфердом.
      Наступило молчание. Виктор не знал, кто такой генерал Пферд, но зато полицмейстеру это имя было явно знакомо.
      - По-моему, это угроза, - сказал он неуверенно.
      - Да, - согласился мокрец. - Причем угроза более чем реальная.
      Полицмейстер порывисто поднялся. Виктор с мокрецом тоже.
      - Я приму к сведению все, что услышал сегодня, - объявил полицмейстер. - Ваш тон, сударь, оставляет желать лучшего, однако я обещаю лицам, уполномочившим вас, что разберусь и, коль скоро обнаружатся виновные, накажу их. Это в полной мере касается и господина Банева.
      - Господин Банев, - сказал мокрец. - Если у вас будут неприятности с полицией по поводу этого инцидента, немедленно сообщите господину Голему... До свидания, - сказал он полицмейстеру.
      - Всего хорошего, - ответствовал тот.
      8
      В восемь вечера Виктор спустился в ресторан и направился было к своему столику, где уже сидела обычная компания, когда его окликнул Тэдди.
      - Здорово, Тэдди, - сказал Виктор, привалившись к стойке. - Как дела? - Тут он вспомнил. - А! Счет... Сколько я вчера?
      - Счет - ладно, - проворчал Тэдди. Не так уж много - разбил зеркало и своротил рукомойник. А вот полицмейстера ты помнишь?
      - А что такое? - удивился Виктор.
      - Я так и знал, что ты не помнишь, - сказал Тэдди. - Глаза у тебя были, брат, что у вареного порося. Ничего не соображал... Так вот, ты, - он уставил Виктору в грудь указательный палец, - запер его, беднягу, в сортирной кабинке, припер дверцу метлой и не выпускал. А мы-то не знали, кто там, он только что приехал, мы думали, Квадрига. Ну, думаем, ладно, пусть посидит... А потом ты его оттуда вытащил, стал кричать: ах, бедный, весь испачкался! И совать его головой в рукомойник. Рукомойник своротил, и мы еще тебя, брат, оттащили.
      - Серьезно? - сказал Виктор. - Ну и ну. То-то он сегодня на меня весь день волком смотрит.
      Тэдди сочувственно покивал.
      - Да, черт возьми, неудобно, - проговорил Виктор. - Извиниться надо бы... Как же он мне позволил? Ведь крепкий еще мужчина...
      - Я боюсь, не пришлось бы тебе худо, - сказал Тэдди. - Сегодня утром тут уже ходил легавый, снимал показания... Шестьдесят третья статья тебе обеспечена - оскорбительные действия при отягчающих обстоятельствах. А может и того хуже. Террористический акт. Понимаешь, чем пахнет? Я бы на твоем месте... - Тэдди помотал головой.
      - Что? - спросил Виктор.
      - Говорят, сегодня к тебе бургомистр приходил, - сказал Тэдди.
      - Да.
      - Ну и что же он?
      - Да, чепуха. Хочет, чтобы я статью написал. Против мокрецов.
      - Ага! - сказал Тэдди и оживился. - Ну, тогда и в самом деле чепуха. Напиши ты ему эту статью, и все в порядке. Если бургомистр будет доволен, полицмейстер и пикнуть не посмеет, можешь его тогда каждый день в унитаз заталкивать. Он у бургомистра вот где... - Тэдди показал громадный костлявый кулак. - Так что все в порядке. Давай я тебе по этому поводу налью за счет заведения. Очищенной?
      - Можно и очищенной, - сказал Виктор задумчиво.
      Визит бургомистра представился ему в совсем новом свете. Вот как они меня, подумал Виктор. Да-а... Либо убирайся, либо делай, что велят, либо мы тебя окрутим. Между прочим, убраться тоже будет нелегко. Террористический акт, разыщут. Экий ты, братец, алкоголик, смотреть противно. И ведь не кого-нибудь, а полицмейстера. Честно говоря, задуманно и выполнено неплохо. Он не помнил ничего, кроме кафельного пола, залитого водой, но очень хорошо представлял себе эту сцену. Да, Виктор Банев, порося ты мое вареное, оппозиционно-кухонный, и даже не кухонный, прибанный, любимец господина Президента... Да, видно пришла и тебе пора продаваться. Роц-Тусов, человек опытный, по этому поводу говорит: продаваться надо легко и дорого - чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власти имущим, так что и продаваясь ты наносишь ущерб противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным. Виктор опрокинул рюмку очищенной, не испытав при этом никакого удовольствия.
      - Ладно, Тэдди, - сказал он. - Спасибо. Давай счет. Много получилось?
      - Твой карман выдержит, - ухмыльнулся Тэдди. Он достал из кассы листок бумаги. - Следует с тебя: за зеркало туалетное - семьдесят семь, за рукомойник фарфоровый большой - шестьдесят четыре, всего, сам понимаешь, сто сорок один. А торшер мы списали на ту драку... Одного не понимаю, - продолжал он, следя, как Виктор отсчитывает деньги. - Чем это ты зеркало раскокал? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой ты в него бился, что ли?
      - Чьей? - хмуро спросил Виктор.
      - Ладно, не горюй, - сказал Тэдди, принимая деньги. - Напишешь статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь, вот и все окупится. Налить еще?
      - Не надо, потом... Я еще подойду, когда поужинаю, - сказал Виктор и пошел на свое место.
      В ресторане все было как обычно - полутьма, запахи, звон посуды на кухне, очкастый молодой человек с портфелем, спутником и бутылкой минеральной воды; согбенный доктор Р. Квадрига, прямой и подтянутый, несмотря на насморк, Павор, расплывшийся в кресле Голем с разрыхленным носом спившегося пророка. Официант.
      - Миноги, - сказал Виктор. - Бутылку пива. И чего-нибудь мясного.
      - Доигрались, - сказал Павор с упреком. - Говорил я вам - бросьте пьянствовать.
      - Когда это вы мне говорили? Не помню.
      - А до чего ты доигрался? - осведомился доктор Р. Квадрига. - Убил, наконец, кого нибудь?
      - А ты тоже ничего не помнишь? - спросил его Виктор.
      - Это насчет вчерашнего?
      - Да, насчет вчерашнего... Напился как зюзя, - сказал Виктор, обращаясь к Голему, - загнал господина полицмейстера в клозет...
      - А-а! - сказал Р. Квадрига. - Это все вранье. - Я так и сказал следователю. Сегодня утром ко мне приходил следователь. Понимаете - изжога зверская, голова трещит, сижу, смотрю в окно, и тут является эта дубина и начинает шить дело...
      - Как вы сказали? - спросил Голем. - Шить?
      - Ну да, шить, - сказал Р._Квадрига, протыкая воображаемой иглой воображаемую материю. - Только не штаны, а дело... Я ему прямо сказал: все вранье, вчера я весь вечер просидел в ресторане, все было тихо, прилично, как всегда, никаких скандалов, словом, скучища... Обойдется, - ободряюще сказал он Виктору. - Подумаешь. А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?
      - Давайте об это не будем - предложил Виктор.
      - Так о чем же мы будем? - спросил Р. Квадрига обиженно. - Эти двое все время препираются, кто кого не пускает в лепрозорий. В кои веки случилось что-то интересное, и сразу - не будем.
      Виктор откусил половину миноги, пожевал, отхлебнул пива и спросил:
      - Кто такой генерал Пферд?
      - Лошадь, - сказал Р. Квадрига. - Конь. Дер Пферд. Или дас.
      - А все-таки, - настаивал Виктор. - Знает кто-нибудь такого генерала?
      - Когда я служил в армии, - сказал доктор Р._Квадрига, - нашей дивизией командовал генерал от инфантерии Аршман.
      - Ну и что? - спросил Виктор.
      - Арш по-немецки - задница, - сообщил молчавший до сих пор Голем. - Доктор шутит.
      - А где вы слыхали про генерала Пферда? - спросил Павор.
      - В кабинете у полицмейстера, - ответил Виктор.
      - Ну и что?
      - Ну и все. Так никто не знает? Ну и прекрасно. Я просто так спросил.
      - А фельдфебеля звали Баттокс, - заявил Р. Квадрига. - Фельдфебель Баттокс.
      - Английский вы тоже знаете? - спросил Голем.
      - Да, в этих пределах, - ответил Р. Квадрига.
      - Давайте выпьем, - предложил Виктор. - Официант, бутылку коньяка.
      - Зачем же бутылку? - спросил Павор.
      - Чтобы хватило на всех.
      - Опять учините какой-нибудь скандал.
      - Да бросьте вы, Павор, - сказал Виктор. - Тоже мне абстинент.
      - Я не абстинент, - возразил Павор. - Я люблю выпить и никогда не упускаю случая выпить, как и полагается настоящему мужчине. Но я не понимаю, зачем напиваться. И уж совершенно ни к чему, по-моему, напиваться каждый вечер.
      - Опять он здесь, - сказал Р. Квадрига с отчаянием. - И когда успел?
      - Мы не будем напиваться, - сказал Виктор, разливая всем коньяк. - Мы просто выпьем. Как сейчас это делает половина нации. Другая половина напивается, ну и бог с ней, а мы просто выпьем.
      - В том-то и дело, - сказал Павор. - Когда по стране идет поголовное пьянство, и не только по стране, по всему миру, каждый порядочный человек должен сохранять благоразумие.
      - Вы искренно полагаете нас порядочными людьми? - спросил Голем.
      - Во всяком случае культурными.
      - По-моему, - сказал Виктор, - у культурных людей больше оснований напиваться, чем у некультурных.
      - Возможно, - согласился Павор. - Однако культурный человек обязан держать себя в рамках. Культура обязывает... Мы вот сидим здесь почти каждый вечер, болтаем, пьем, играем в кости. А сказал кто-нибудь из нас за это время что-нибудь, пусть даже не умное, но хотя бы серьезное? Хихиканье, шуточки... одно хихиканье да шуточки...
      - А зачем - серьезное? - спросил Голем.
      - А затем, что все валится в пропасть, а мы хихикаем и шутим. Пируем во время чумы. По-моему, стыдно, господа.
      - Ну, хорошо, Павор, - примирительно сказал Виктор. - Скажите что-нибудь серьезное. Пусть не умное, но серьезное.
      - Не желаю серьезного, - объявил доктор Р. Квадрига. - Пиявки. Кочки. Фу!
      - Цыц! - сказал ему Виктор. - Дрыхни себе... Правильно, Голем, давайте поговорим хоть раз о чем-нибудь серьезном. Павор, начинайте, расскажите нам про пропасть.
      - Опять хихикаете? - сказал Павор с горечью.
      - Нет, - сказал Виктор. - Честное слово - нет. Я ироничен - может быть. Но это происходит потому, что всю свою жизнь я слышу болтовню о пропастях. Все утверждают, что человечество катится в пропасть, но доказать ничего не могут. И на поверку всегда оказывается, что весь этот философский пессимизм - следствие семейных неурядиц или нехваткой денежных знаков...
      - Нет, - сказал Павор. - Нет... Человечество валится в пропасть, потому, что человечество обанкротилось...
      - Нехватка денежных средств, - пробормотал Голем.
      Павор не обратил на него внимания. Он обращался исключительно к Виктору, говорил, нагнув голову и глядя исподлобья.
      - Человечество обанкротилось биологически - рождаемость падает, распространяется рак, слабоумие, неврозы, люди превратились в наркоманов. Они ежедневно заглатывают сотни тонн алкоголя, никотина, просто наркотиков, они начали с гашиша и кокаина и кончили ЛСД. Мы просто вырождаемся. Естественную природу мы уничтожили, а искусственная уничтожит нас. Далее... мы обанкротились идеологически - мы перебрали уже все философские системы и все их дискредитировали, мы перепробовали все мыслимые системы морали, но остались такими же аморальными скотами, как троглодиты. Самое страшное в том, что вся серая человеческая масса в наши дни остается той же сволочью, какой была всегда. Она постоянно требует и жаждет богов, вождей, порядка, и каждый раз, когда она получает богов, вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на самом деле ни черта ей не надо, ни богов, ни порядка, а надо ей хаоса анархии, хлеба и зрелищ. Сейчас она скована железной необходимостью еженедельно получать конвертик с зарплатой, но эта необходимость ей претит, и она уходит от нее каждый вечер в алкоголь и наркотики... Да черт с ней, с этой кучей гниющего дерьма, она смердит и воняет десять тысяч лет и ни на что больше не годится, кроме как смердеть и вонять. Страшное другое - разложение захватывает нас с вами, людей с большой буквы, личностей. Мы видим это разложение и воображаем, будто оно нас не касается, но оно все равно отравляет нас безнадежностью, подтачивает нашу волю, засасывает... А тут еще это проклятье - демократическое воспитание: эгалитэ, фратерните, все люди - братья, все из одного теста... Мы постоянно отождествляем себя с чернью и ругаем себя, если случается нам обнаружить, что мы умнее ее, что у нас иные запросы, иные цели в жизни. Пора это понять и сделать выводы - спасаться пора.
      - Пора выпить, - сказал Виктор. Он уже пожалел, что согласился на серьезный разговор с санитарным инспектором. Было неприятно смотреть на Павора. Павор слишком разгорячился, у него даже глаза закосили. Это выпадало из образа, а говорил он, как все агенты пропастей, лютую банальщину. Так и хотелось ему сказать: бросьте срамиться, Павор, а лучше повернитесь-ка профилем и иронически усмехнитесь.
      - Это все, что вы мне можете ответить? - осведомился Павор.
      - Я могу вам еще посоветовать. Побольше иронии, Павор. Не горячитесь так. Все равно вы ничего не можете. А если бы и могли, то не знали бы - что.
      Павор иронически усмехнулся.
      - Я-то знаю, - сказал он.
      - Ну-с?
      - Есть только одно средство прекратить разложение...
      - Знаем, знаем, - легкомысленно сказал Виктор. - Нарядить всех дураков в золотые рубашки и пустить маршировать. Вся Европа у нас под ногами. Было.
      - Нет, - сказал Павор. - Это только отсрочка. А решение одно: уничтожить массу.
      - У вас сегодня прекрасное настроение, - сказал Виктор.
      - Уничтожить девяносто процентов населения, - сказал Павор. - Может быть, даже девяносто пять. Масса выполнила свое назначение - она породила из своих недр цвет человечества, создавший цивилизацию. Теперь она мертва, как гнилой картофельный клубень, давший жизнь новому кусту картофеля. А когда покойник начинает гнить, его пора закапывать.
      - Господи, - сказал Виктор. - И все это только потому, что у вас насморк и нет пропуска в лепрозорий? Или, может быть, семейные неурядицы?
      - Не притворяйтесь дураком, - сказал Павор. - Почему вы не хотите задуматься над вещами, которые вам отлично известны? Из-за чего извращают самые светлые идеи? Из-за тупости серой массы. Из-за чего войны, хаос, безобразия? Из-за тупости серой массы, которая выдвигает правительства, ее достойные. Из-за чего Золотой Век так же безнадежно далек от нас, как и во времена оного? Из-за тупости, косности и невежества серой массы. В принципе этот, как его... был прав, подсознательно прав, он чувствовал, что на земле слишком много лишнего. Но он был порождением серой массы и все испортил. Глупо было затевать уничтожение по расовому признаку. И кроме того, у него не было настоящих средств уничтожения.
      - А по какому признаку собираетесь уничтожать вы? - спросил Виктор.
      - По признаку незаметности, - ответил Павор. - Если человек сер, незаметен, значит, его надо уничтожить.
      - А кто будет определять, заметный это человек или нет?
      - Бросьте, это детали. Я вам излагаю принцип, а кто, что и как это детали.
      - А чего это ради вы связались с бургомистром? - спросил Виктор, которому Павор надоел.
      - То есть?
      - На кой черт вам этот судебный процесс? Молчите, Павор! И ведь всегда так с вами, со сверхчеловеками. Собираетесь перепахивать мир, меньше, чем на три миллиарда трупов не согласны, а тем временем - то беспокоитесь о чинах, то от триппера лечитесь, то за малую корысть помогаете сомнительным людям обделывать темные делишки.
      - Вы все-таки полегче, - сказал Павор. Видно было, что он взбесился. - Вы же сам пьяница и бездельник...
      - Во всяком случае, я не затеваю дутых политических процессов, не берусь переделывать мир.
      - Да, - сказал Павор. - Вы даже на это не способны, Банев. Вы всего-навсего богема, то-есть, короче говоря, подонок, дешевый фразер и дерьмо. Вы сами не знаете, чего вы хотите и делаете только то, что хотят от вас. Потакаете желаниям таких же подонков, как вы, и воображаете поэтому, что вы потрясатель основ и свободный художник. А вы просто поганый рифмач, из тех, которые расписывают общественные сортиры.
      - Все это правильно, - согласился Виктор. - Жалко только, что вы не сказали этого раньше. Понадобилось вас обидеть, чтобы вы это сказали. Вот и получается, что вы - гаденькая личность, Павор. Всего лишь один из многих. И если будут уничтожать, то и вас уничтожат. По принципу незаметности: философствующий санитарный инспектор? В печку его!
      Интересно, как мы выглядим со стороны, подумал он. Павор отвратителен... Ну и улыбочка! Что это с ним сегодня? А Квадрига спит, что ему ссоры, серая масса и вся эта философия... А Голем развалился, как в театре, рюмочка в пальцах, рука за спинкой кресла, ждет кто кому и чем врежет. Что-то Павор долго молчит... Аргумент подбирает, что ли?
      - Ну, хорошо, - сказал, наконец, Павор. - Поговорили и будет.
      Улыбочка у него исчезла, глаза снова сделались как у штурмбаннфюрера. Он бросил на стол кредитку, допил коньяк и, не прощаясь, ушел. Виктор почувствовал приятное разочарование.
      - Все-таки для писателя вы отвратительно разбираетесь в людях, - сказал Голем.
      - Это не мое дело, - сказал Виктор легко. - Пусть в людях разбираются психологи из департамента безопасности. Мое дело улавливать тенденции повышенным чутьем художника... И к чему вы это говорите? Опять "Виктуар, перестаньте бренчать"?
      - Я вас предупреждал, не трогайте Павора.
      - Какого черта, - сказал Виктор. - Во-первых, я его не трогал. Это он меня трогал. А во-вторых он свинья. Вы знаете, что он помогает бургомистру упечь вас под суд?
      - Догадываюсь.
      - Вас это не волнует?
      - Нет. Руки у них коротки. То-есть, у бургомистра руки коротки, и у суда.
      - А у Павора?
      - А у Павора - руки длинные, - сказал Голем. - И поэтому перестаньте при нем бренчать. Вы же видите, что я при нем не бренчу.
      - Интересно, при ком вы бренчите, - проворчал Виктор.
      - При вас я иногда бренчу. У меня к вам слабость. Налейте мне коньяку.
      - Прошу, - Виктор налил. - Может, разбудим Квадригу? Что он, в самом деле, не защитил меня от Павора.
      - Нет, не надо его будить. Давайте поговорим. Зачем вы впутываетесь в эти дела? Кто вас просил угонять грузовик?
      - Мне так захотелось, - сказал Виктор. - Свинство задерживать книги. И потом, меня расстроил бургомистр. Он покусился на мою свободу. Каждый раз, когда покушаются на мою свободу, я начинаю хулиганить... Кстати, Голем, а может генерал Пферд заступиться за меня перед бургомистром?
      - Чихал он на вас вместе с бургомистром, - сказал Голем. - У него своих забот хватает.
      - А вы ему скажите, пусть заступится. А не то я напишу разгромную статью против вашего лепрозория, как вы кровь христианских младенцев используете для лечения очковой болезни. Вы думаете, я не знаю, зачем мокрецы приваживают детишек? Они, во-первых, сосут из них кровь, а во-вторых - растлевают. Опозорю вас перед всем миром. Кровосос и растлитель под маской врача, - Виктор чокнулся с Големом и выпил. - Между прочим, я говорю серьезно. Бургомистр принуждает меня написать такую статью. Вам, конечно, это тоже известно.
      - Нет, - сказал Голем. - Но это не существенно.
      - Я вижу, вам все не существенно, - сказал Виктор. - Весь город против вас - не существенно. Вас отдают под суд - не существенно. Санитарный инспектор Павор раздражен вашим поведением - не существенно. Модный писатель Банев тоже раздражен и готовит гневное перо - опять же не существенно. Может быть, генерал Пферд - это псевдоним господина Президента? Кстати, этот всемогущий генерал знает, что вы - коммунист?
      - А почему раздражен писатель Банев? - спокойно спросил Голем. - Только не орите так, Тэдди оборачивается.
      - Тэдди - наш человек, - возразил Виктор. - Впрочем, он тоже раздражен - его заели мыши. - Он насупил брови и закурил сигарету. - Погодите, что это вы меня спрашивали... А, да. Я раздражен потому, что вы не пустили меня в лепрозорий. Все-таки я совершил благородный поступок. Пусть даже глупый, но ведь все благородные поступки глупы. И еще раньше я носил мокреца на спине.
      - И дрался за него, - добавил Голем.
      - Вот именно. И дрался.
      - С фашистами, - сказал Голем.

К титульной странице
Вперед
Назад