Выдающиеся люди Вологодского края

Ивановский А. Черты из жизни митрополита Евгения : материалы для биографии // Высокопреосвященный Евгений, митрополит Киевский и Галицкий : сб. материалов для биографии митрополита Евгения. - СПб., 1871

Высокопреосвященный Евгений, как сам же он указал в своей автобиографии, родился в Воронеже 18-го декабря 1767 года. Позаботившись, как точный биограф отечественных писателей, сохранить для нас память о дне своего рождения, он оставил нам впрочем мало известий о своих родных. Отец его, Алексей Андреевич Болховитинов, был священником в г. Воронеже сперва Вход-Иерусалимской церкви, а потом церкви Илии Пророка, при которой и скончался. Будущий иерарх, названный при крещении Евгением, по кончине родителя оставшись сиротою, должен был уже в юности бороться с недостаточными средствами, которые, казалось, обрекали его на самое скромное положение в обществе, и бороться с своими способностями, которые увлекали его в возвышенные сферы умственных наслаждений. Прежде находился он в певческом архиерейском хоре и там узнал первые начала грамоты, за сим был принят в местную семинарию.

Семинарское образование того времени, вероятно, мало могло удовлетворять жажде талантливого мальчика к познаниям; но дарованиями своими, обнаружившимися в раннем возрасте, он имел счастие обратить на себя внимание епископа Воронежского Тихона III, и с той минуты решилась вся его будущность. Достойный пастырь, и сам принадлежавший к ученейшим членам духовенства, предугадал его высокое назначение в нравственном, умственном и политическом мире и усердно пособил молодому Болховитинову достигнуть цели его желаний учиться и учиться. По назначению этого преосвященного, Болховитинов был отправлен в Московскую духовную академию, где весь предался учению, стараясь приобресть все познания, какие могли быть ему доступны.

В бытность его в Московской духовной славяно-греко-латинской академии, в числе прочих наук, древняя классическая литература стала любимым его предметом: он достиг основательного знания древнего и новейшего греческого языка, что и должно было послужить ему ключом к трудной науке библейской герменевтики, в то время уже усовершенствованной на Западе, но почти еще неизвестной в России. Занятия ученою герменевтикою, основанною на правилах древней классической филологии, составляют, быть может, лучшую школу для образования молодого ума в великом искусстве всякой критики, и без сомнения, в этих-то занятиях будущий пастырь почерпнул тот критический дух и ту любовь к точным изысканиям, какие он в последствии обнаружил в своих историко-археологических трудах.

Но покровители его дарований, без сомнения, не предвидели еще одного обстоятельства, которое оказалось особенно полезным для талантливого семинариста. Они могли быть уверены, конечно, что Болховитинов с успехом окончит академический курс, но едва ли они могли заранее предвидеть, чтобы вспало на мысль молодому человеку посещать лекции Московского университета. Мы убеждены, что слушание университетских, лекций у Московских профессоров: Шадена - всеобщей и нравственной философии и политики, у Роста - опытной физики, у Бодуэна - французской литературы и у Гейма - немецкого языка, а также ознакомление его с другими языками, италианским и польским, и их литературами, и изучение еврейского языка, при тогдашних научных средствах Московской духовной академии, только и могли приготовить не просто умного и высоко-ученого пастыря, но историка и литератора, каким был Евгений. На разносторонность воззрений его имел решительное влияние широкий для своего времени объем университетского курса. Тогда, как приобретенное им в духовных училищах знание древних языков было хорошим и основательным фундаментом сериозной учености, знание новейших языков, полученное им в университете, давало молодому ученому возможность следить за ходом современной ему европейской науки и литературы, и даже впоследствии вести разнообразную переписку с ученейшими мужами за границей.

Надежная и солидная подготовка должна была вызвать со стороны молодого человека, еще в бытность его в духовной академии и в университете, сколько-нибудь сериозный труд, и вот он в 1788 году издал в Москве новую латинскую азбуку, к которой приложил словарь первоначальных латинских и греческих в латинском языке наиболее употребляемых речений, а также подробный и ясный римский календарь.

В следующем году (1789), по требованию местного епархиального начальства, Евгений Алексеевич Болховитинов, обогащенный сведениями, после пятилетнего пребывания в Москве, наконец возвратился на родину в Воронеж. Здесь ждала его педагогическая деятельность в той самой семинарии, которой он был обязан начальным образованием. Определенный сначала профессором риторики и французского языка, молодой ученый в своем риторическом классе стал читать с первого же времени особый курс греческих и римских древностей, а потом назначен был префектом и библиотекарем.

В бытность его префектом, и без сомнения, по его указанию и под его руководством, старшие воспитанники Воронежской семинарии охотно стали браться за такие научные работы, которые не относились прямо к школьным их занятиям, а требовали и особенного труда и значительного развития знания. Переводили они с французского языка некоторые замечательные по времени сочинения, между прочим, философские размышления о происхождении языков Мопертюи. Подобные упражнения показывают и довольно высокую степень развития в этих воспитанниках, и сериозное направление училищного курса под руководством ученого преподавателя.

Такие сериозные научные занятия в каждом классе требовали от молодого профессора кабинетных приготовительных работ, необходимых ему для собственной подготовки. И вот он составляет записки для своих слушателей: по Мосгейму - всеобщей церковной критической истории (1790-1792); по Рамбаху - сокращенных правил священной герменевтики (1792-1794); догматического и в систематических таблицах изображенного богословия, для показания производства и связи богословских догматов (1793); о трудности естественного богопознания (1791); о причинах несогласий в христианской вере (1792); далее сокращенную греческую грамматику по примеру Посселиевой, для учеников низшего греческого класса (1792-94); о пособиях к изучению истории (1794);о связи церковной истории с богословием (1795).

Кроме этих профессорских его трудов, оставшихся в рукописи, некоторые были им напечатаны в период его педагогической деятельности в Воронежской семинарии *) [А именно: Рассуждение о надобности греческого языка для богословия и об особенной пользе его для российского языка. Москва, 1793 г. 4о. 2-е издание с поправками, в Воронеже, 1800 г. 4о. Вольтеровы заблуждения, обнаруженные аббатом Нонотом, в 2-х частях. Москва, 1793 г. 8о. Трюблетовы размышления о красноречии вообще и особенно о проповедническом. Москва, 1793 8°. Рассуждение о древнем христианском богослужебном пении и особенно пении Российской церкви, с примечаниями на оное. Воронеж, 1800 г. 4о. Рассуждение о том, что алтарные украшения нашей Российской церкви сходны с древними Восточной. Воронеж, 1800. 4°].

Таким образом Воронежская семинария при Болховитинове, достойном ее представителе, действительно могла считаться одною из лучших средних школ в России для духовного образования.

Особенно пришлась по душе, как показал опыт, любознательному молодому преподавателю должность библиотекаря, сделавшая из Евгения библиографа ex professo.

По рассказам воспитанников Киевской духовной академии, которые имели счастие учиться в ней, в бытность Евгения митрополитом, он посещая кабинеты окончивших курс студентов и рассуждая с ними о темах сочинений их на ученую степень, часто указывал книги, которые имеются в библиотеке Воронежской семинарии и могли бы служить источниками для заданных им тем. И в случае, если они не находились в Киеве в академической библиотеке, высокопреосвященный тут же просил ректора напомнить ему, чтоб он мог приискать у себя рукописи и книги, нужные этим студентам для диссертаций на ученые степени. Известное рассуждение о духоборцах, сделавшееся теперь уже библиографическою редкостью и доставившее автору ее (О. Новицкому) имя в науке, было написано по программе митрополита Евгения и по рукописям, доставленным этому студенту высокопреосвященным.

Как известно, чрезвычайно обширная память ученого иерарха доставляла ему возможность указывать при случае виденные им когда либо редкие книги в разных библиотеках. Поэтому не удивительно, что в письмах его заключается столько библиографических указаний что он мог разрешать всевозможные сомнения по библиографическим вопросам, и что Анастасевич пользовался указаниями преосвященного для нового издания Опыта библиографии Сопикова. К сожалению, это предприятие не только не было доведено до конца, но даже самая рукопись погибла вместе с целым собранием библиографа. Когда будут изданы письма митрополита Евгения, хотя бы не все, но по крайней мере большая часть их, тогда, без сомнения, представится возможность беспристрастно оценить всю великость заслуги высокопреосвященного и на библиографическом поприще. И едва ли не придется тогда отдать митрополиту Евгению первое место между всеми известными нашими библиографами.

Занимая видные и почетные места префекта и исправляющего должность ректора семинарии, несмотря на свои молодые лета, Евгений Алексеевич не мог не считать для себя неприличным и несогласным с местом служения светское звание. Потому, вступив в брак с дочерью Липецкого (Тамбовской губернии) купца Расторгуева, Анною Антоновной, принял рукоположение в священники и скоро повышен в протоиереи. Новое положение, как семьянина, нисколько не отвлекало его от ученых занятий, как он сам отзывается в одном из писем к своему другу Селивановскому.

"Обо мне не думайте, как о женатом, писал он ему, ибо я и сам иногда это забываю Жена у меня не более четверти часа отнимает времени в целые сутки, и всегда занимаюсь в своем кабинетишке.

Вся переписка Евгения с С. А. Селивановским весьма любопытна и часть ее уже напечатана *) [См. Библиографические Записки 1859 г. № 3].

Одно письмо из нее, а именно от 19 Генваря 1793 года, может дать понятие о ученой деятельности Евгения в Воронеже.

"Вы конечно, любезный друг, вините меня, что я не писал к вам на прошедшей почте; но причину тому сами отгадаете. И так ни я, ни вы не виноваты. Весть о 2-й части моей книги взбесила меня, и я клялся ничего в Москве не печатать. Помарка его в предисловии больше всего (простите моему самолюбию) доказывает его трусость и (с позволения сказать) глупость, - Руссово "Исповедание" точно о величестве Божием. Жду с нетерпеливостью Ваших ответов о Вольтере, и хочу отомстить Серафиму над вами. Готовьтесь к сражению, да читайте для сего историю. О "Российской Истории", теперь я не могу еще сказать вам ни слова - отделавши две эпохи, то есть до нападения татар на Россию, я пришлю к вам для посмотрения. Кажется, хочется мне ею похвалу заслужить, когда удастся. Некоторые приятели мои уже аплодируют мне; но я на них не очень полагаюсь. Теперь я весь обкладен историческими книгами.... Тамбовская цензура и типография с сего времени приятно мерещатся в моих мыслях, и я сдержу свою клятву в том, чтобы все печатать только в ней. Прощайте".

"Что ж Гольберговы Истории? видно ваши корреспонденты в Питере спят. Пришли, любезной друг, поскорее маленькую баночку типографических чернил, закупоря их в маленькую аптекарскую баночку глиняную, да поскорее пришли; крайняя нужда".

Доказательством справедливости слов его может служить быстрота появления сочинений его в Воронеже, несмотря на то, что кроме забот по семинарии он получил место протоиерея в г. Павловске (Воронежской губернии), с назначением в члены консистории.

Чувства признательности, которыми во всю жизнь было преисполнено благородное сердце Евгения ко всем любившим и почитавшим его, не могли угаснуть в нем к преосвященному Тихону III, столь содействовавшему, как мы видели, к высшему его образованию. Полное описание жизни Тихона, бывшего прежде епископом Кексгольмским и викарием Новгородским, а потом Воронежским и Елецким, собранное из устных преданий и записок очевидцев с некоторыми историческими сведениями, касающимися до Новгородской и Воронежской иерархии, и с описанием всех сочинений этого пастыря, издано Евг. Болховитиновым в С.-Петербурге 1796 г. 8° (2-е изд. 1820 г., 3-е изд. 1835 г.), Сочинение это составляет как бы памятник благодарности бывшего Воронежского семинариста заботливому о судьбе его пастырю, память которого равным же образом с глубоким уважением и даже благоговением чтит весь православный русский народ.

Затем два слова, произнесенные Евгением в Воронежском (Благовещенском) кафедральном соборе, одно - надгробное преосвященному Иннокентию, епископу Воронежскому 1794 г., апреля 19-го, а другое - похвальное Императрице Екатерине II, при торжестве бракосочетания великого князя Константина Павловича, 1796 года февраля 9-го, уже предвещали в молодом проповеднике того знаменитого витию, которого ораторский талант имел впоследствии столько случаев выказаться в полном блеске на разных поприщах пастырского служения церкви и отечеству.

Избранные же поучения преосвященного Иннокентия, бывшего епископа Воронежского, с приобщением краткого начертания жизни и кончины его, изданные в Воронеже, в 1799 г. 8°, Болховитиновым, послужили для него как бы приготовительным курсом церковного красноречия, о котором не раз еще доведется нам упоминать при случае. *) [В библиотеке Александро-Невской академии находится составленный под руководством Евгения перевода сочинения: совет молодому проповеднику, данный одним наставником, с польского на русский язык; издано в Киевской духовной академии, 1824 года in 8°].

Среди этой кипучей и многосторонней деятельности Провидение посетило его потерею всего семейства и жены (в 1799 году).

Эта потеря порвала видимую связь его с миром, как бы для того, чтобы вызвать его, испытанного горестью, на поприще деятельности гораздо обширнейшей, чем Воронеж и тамошняя семинария **) [Как добрый супруг, чадолюбивый отец, он поставил памятник, на котором сделал следующую эпитафию: Здесь погребены Анна и Пульхерия, супруга и дщерь Болховитиновы, скончавшиеся, первая на 22 году жизни; августа 21 дня 1799 г., вторая на 1-м году от рождения, июля 9-го того же года, которым супруг и отец от скорби сердца с надгробным рыданием, взывает вечную память протоиерей Евгений Болховитинов". Эти слова находятся на западной стороне памятника, с восточной же стороны помещены следующие стихи:

"Покойтесь милые до вечного свидания,

Болезней где уж нет, ни скорби, ни воздыханья".

Протоиерей Евгений Болховитинов].

Похоронив жену, Болховитинов решился принять пострижение. Этому решительному шагу, изменявшему дальнейшую судьбу его, помог приятельским содействием начальник Московского главного архива бывшей иностранной коллегии, Н. Н. Бантыш-Каменский, находившийся, как известно, в самых дружеских отношениях к архиепископу С.-Петербургскому (впоследствии митрополиту) Амвросию Подобедову.

Пользуясь этими отношениями, Бантыш-Каменский обратил на осиротевшего Болховитинова внимание преосвященного Амвросия, который тотчас же вытребовал его в Петербург.

Вскоре по приезде сюда, в начале 1800 года, отец Евгений был определен префектом в Александро-Невскую Академию с поручением преподавать философию и высшее красноречие; вслед за тем постригся в монахи и получил имя Евгения. Одновременно с пострижением в монашество, он был посвящен в архимандриты Зеленецкого монастыря (Новгородской губернии) и назначен членом Петербургской консистории; затем (в 1802 г.) возведен в архимандриты Сергиевой пустыни (близ Стрельны) и назначен преподавателем богословия в академии.

Ученые труды Евгения в Воронеже, предшествовавшие прибытию его в Петербург, обратили на него внимание графа Д. И. Хвостова, известного своими стихотворениями и другими литературными трудами *) [Граф Хвостов (с 1899 по 1803 г. обер-прокурор св. Синода) в 1804-1806 годах издавал журнал литературы, наук и художеств под заглавием: Друг Просвещения. В этом журнале, по личному знакомству с издателем, преосвященный Евгений помещал свои статьи. Граф Хвостов двумя только годами раньше митрополита Евгения скончался, 22 октября 1835 года].

К сим последним можно отнести похвальную деятельность графа в собирании материалов для Словаря русских писателей. С просьбами о доставлении этих материалов обращался он к многим лицам и в том числе Евгению, тогда уже архимандриту.

В бывшей по этому поводу переписке **) [Она напечатана в Библиографических Записках, 1859] встречаем мы и ответ Евгения графу Хвостову, от 30 июня. 1801 года из Александро-Невской Академии.

В этом ответе наш библиограф сообщает подробные известия о сочинениях преосвященных Гавриила (Петрова) митрополита Петербургского, Иннокентия (Нечаева), архиепископа Псковского и Самуила (Миславского), митрополита Киевского. И в отдельной записке, приложенной к ответу, исчисляет напечатанные переводы и сочинения преосвященных Аполлоса Байбакова - Орловского и Севского, и Дамаскина (Семенова-Руднева) - Нижегородского.

Не лишним здесь нахожу упомянуть, что в числе сочинений преосвященного Дамаскина не значится одного весьма важного чисто библиографического сочинения, дающего преосвященному Дамаскину право быть в числе первых русских библиографов.

Еще в 1785 году, Дамаскин (Руднев) епископ Нижегородский, член Российской академии, составил библиографическое сочинение под заглавием: Библиотека Российская или сведения о всех книгах в России с начала типографии в свет вышедших *** ) [В обзоре дух. лит. пок. архиепископ Филарет сообщает любопытные данные об этом библиографическом сочинении, которое не было издано, а находится между рукописями Моск. Дух. Акад. № 115-118. Оно состоит из 3-х книг: в первой описаны книги 1518-1742 г.; во второй 1742-1768 г.; а в третьей 1769-1785. В начале сочинения помещено: краткое описание российской ученой истории, которое, по отзыву пок. архиепископа, по тогдашнему времени превосходное; при описании заглавий книг, иногда присовокупляются учения замечания о достоинствах и содержании сочинения; о многих из них сказано, где они хранятся.

Дамаскин слушал в Геттингене лекции по богословским наукам, по истории и математике и усовершенствовался в знании языков еврейского и греческого, французского и немецкого. В последнем столько был силен, что на нем написал сокращенную летопись древней Руси по Нестору, изд. Гатерером, в Universal Historie 1771. Этот труд доставил сочинителю известность в ученой Германии и диплом на звание корреспондента Исторического Института. С немецкого же языка перевел на русский сочинение Сульцера: о полезном с юношеством чтении древних классических писателей; как латинист перевел сочинение Платона митрополита московского православное учение и издал в 1774 C.-П-бурге под заглавием: Orthodoxa doctrina. He менее замечателен его труд в собрании сочинений Ломоносова, которые он издал в Москве в 1778 в 5 частях с вариантами прежних изданий, а в 5 томе приложил к подлиннику речей Ломоносовых и переводы оных на латинский, немецкий и французский языки. За это издание получил он от Императрицы Екатерины II Всемилостивейшую награду. Дамаскин был достойным предшественником трудов Евгения по Истории, филологии и библиографии. В числе первых библиографов в России из иностранцев был вызванный Головкиным из заграницы 1725 года в академию наук профессором Иоанн Петр Коль (Kohl). Он родился в Голштинском городе Киль и обратил на себя внимание серьезным трудом по части церковной истории: Ecelesia Graeca lutheranizans sive cxercitatio de consensu et dissensu orientalis Grecae speciatim Russicae et occidentalis luteranae Ecclesiae, Lubecue 1723, 8°. Находясь при академии, он представил академическому собранию несколько библиографических записок - о рукописях Московской библиотеки, о сочинении славянской библиотеки и о происхождении славянского языка, которые в помешательстве ума сжег, а по выздоровлении в 1799 году в Альтоне издал брошюру: Inlroductio in historiam et rem literariam Slavorum imprimis sacrum. Брошюра эта, по отзыву митрополита Евгения, заключает в себе весьма много любопытного а по словам Шлейера, она забыта учеными.

Кроме Коля, к числу первых наших библиографов из иностранцев нужно отнести грека (родом из Кефалонии) Афанасия Скиаду и Саксонского уроженца Христиана Фридерика Маттея.

Оба они известны, как составители каталогов рукописей; подробные об них сведения сообщаются митрополитом. Евгением, в Словаре светских писателей].

Сан архимандрита - неизбежная ступень к архиерейскому; Евгений облечен был в сан иерарха через четыре года. Затем, в течение 19-ти лет, побывав на кафедрах Старой Руссы (1804-1808), Вологды (1808-1813), Калуги(1813-1816) Пскова (1816-1823), удостоен сана митрополита Киевского.

Не входя в подробности епархиальной его деятельности, скажем кратко, что преосвященному Евгению, не смотря на его любовь к труду, по преимуществу кабинетному, выпал завидный для многих жребий быть свидетелем нескольких важных событий в нашем отечестве, и во многих из них принимал он живейшее участие словом и делом.

На новом поприще его служения в столице Евгению представился случай оправдать рекомендацию Н. Н. Бантыш-Каменского оказанием услуги не только преосвященному Амвросию, своему покровителю, но и самой церкви русской.

По словам протоиерея Фаворова, профессора Киевской Духовной Академии, случай этот был следующий *) [См. Труды Киев. Дух. Акад. 1867 г. Август]:

"В 1800 году, иезуит Грубер, впоследствии генерал иезуитского ордена, живший тогда в Петербурге и имевший вход в кабинет Императора Павла I, предложил ему, по интригам папы, проект соединения нашей церкви с латинскою, без сомнения в том же роде, в каком и прежде, при известных обстоятельствах, делались нам подобные предложения, то есть в смысле не соединения церквей, а подчинения православной церкви римскому церковному правительству или папе. Дело велось так хитро и искусно, что Государь, привлекаемый разными обещаниями от папы и иезуитов, видимо склонялся на их предложение; даже некоторые из духовных были предрасположены в пользу этого дела **) [Мы думаем, не слишком ли увлекся в этом случае прот. Фаворов. Доказательством противного мнения может служить, во 1-х, то, что Император Павел, подобно Петру Великому, получившему в Сорбонне (в Париже) такое же предложение, передал его на опровержение духовной власти, и во 2-х, что Грубер за этот дерзкий поступок (по словам же прот. Фаворова) навлек на себя полное нерасположение Императора. Едва ли кто-нибудь из русского духовенства мог быть предрасположен в пользу этого дела]. Через министра Ростопчина сделан был, наконец, запрос и митрополиту. Но Амвросий, вместо собственного ответа, представил написанную по его поручению Евгением записку о папской власти, и Государь, выслушав эту записку о папской власти, переменил мысли и с тех пор не велел впускать в свой кабинет иезуита Грубера. "Много тогда было и на меня роптаний", замечает по этому случаю сам преосвященный Евгений, "но слава Богу, обошлось без напасти".

Вероятно, за этот подвиг, при короновании Государя Императора Александра I, Евгений получил алмазный наперсный крест, открывавший достойному деятелю и поборнику православия перспективу дальнейших наград самыми высшими в Империи знаками отличия.

Труд Евгения над составлением вышеупомянутой записки под заглавием: "каноническое исследование о папской власти в христианской церкви" на латинском и русском языках, по всей справедливости, должен быть назван подвигом, если обратить внимание на то обстоятельство, какого опасного соперника имел Евгений в лице иезуита Грубера, против которого, однако, выступил он смело, не оглядываясь ни на какие последствия. Вероятно, небезызвестны были Евгению сила, значение и влияние, коими пользовался отец Грубер не только в кружках высшего общества, но даже и при Дворе. При всем том, Евгений в своем рассуждении, основанном на исторических фактах, является неустрашимым борцом за истину, в том сознании, что ответ его был ответом всего православного мира. По милостивому вниманию митрополита Киевского Арсения к цели издания Евгениевского Сборника, сделано благосклонное распоряжение о снятии верной копии с латинского текста этого знаменитого труда.

Подлинная рукопись Исследования хранится в Киево-софийской соборной библиотеке, под № 592 и русский текст ее уже напечатан в одном Киевском периодическом издании *) [Руководство для сельских пастырей, Киев, 1867 г. № 34]. Латинский текст вместе с русским en regard будет помещен в Сборник.

Чтобы лучше оценить заслугу Евгения, оказанную им православию, считаем не лишним вкратце познакомить наших читателей с личностью иезуита Грубера, дабы уяснить значение собственных слов Евгения: "дело обошлось без напасти".

Гавриил Грубер родился в Вене, 6-го мая 1740 года. Отличаясь необыкновенным умом, знанием света и всеобъемлющими познаниями, он принадлежал по личным своим достоинствам к числу знаменитейших членов ордена иезуитов. Сверх того он пользовался хорошим общественным мнением, относительно своих нравственных достоинств, мягкостью же своего характера и особенно утонченною приветливостью он снискивал себе всеобщее уважение и любовь. Будучи в то же время механиком, затоком математики, физики, химии и медицины и в добавок живописцем и любителем музыки, он посвящал свободные от обязанностей призвания минуты любимым занятиям наукой и искусствами. Чрезвычайною легкостью, с какою он мог производить столько трудных и разнообразных работ, он приводил в недоумение всех близко его знавших. Поступив в орден иезуитов, он приготовлялся быть миссионером в Китае; но, по прекращении существования ордена папою Климентом XIV, вместе с другими иезуитами прибыл в Белоруссию, в эту единственную уцелевшую "иезуитскую провинцию", где нашел довольно многочисленную братию, и там оставался до кончины Екатерины II. Со вступлением на престол Павла I, Грубер поселился на жительство в Петербурге. Грубер прибыл в столицу, с целью представить Академии Наук сделанный им в механике усовершенствования, и нашел многих покровителей, в том числе нескольких вельмож, которые быв проездом в Полоцке, восхищались там физическим кабинетом, типографией и другими научными учреждениями иезуитов. Грубер и сопровождавшие его иезуиты получили доступ в общество, посещали Академию, бывали везде, где предвидели возможность сделать полезные знакомства, и обратили на себя внимание столько же своими познаниями, сколько и чрезвычайною скромностью. Слухи об их достоинствах и примерном благочестии дошли наконец до Двора. Император пригласил к себе Грубера, был очарован им, и тотчас же хотел пожаловать его в Мальтийские кавалеры. Грубер, уклонившись от этой милости, на основании статутов своего ордена, прибавил смиренно, что члены общества Иисуса посвящают себя на служение государям и их поданным единственно ради вящей славы Бога (ad majorem Dei gloriam). Этот ответ так понравился, что император разрешил Груберу свободный доступ в свой кабинет во всякое время, и каждый раз встречал его словами: ad majorem Dei gloriam.

Последствия приближения к особе Государя этого иезуита оказались весьма пагубными для католического митрополита Сестренцевича, желавшего подчинить иезуитов своей власти. По стараниям Грубера, Сестренцевич, вместе с запрещением являться ко Двору, был лишен знаков Мальтийского ордена. Враги его не удовольствовались этою немилостью царя: они успели бросить тень недоверия на Сестренцевича, вследствие чего митрополит сослан был сначала в свое поместье в шести верстах от Могилева, а потом перевезен дальше от губернского города в другое поместье и отдан под надзор полиции. Живя в совершенном уединении, так как всякий доступ к нему был запрещен, ученый муж весь предался науке, кончил свое сочинение о Тавриде, начатое при князе Потемкине, и занялся исследованиями о происхождении Славян. Труды эти сделали имя Сестренцевича известным в ученом мире.

Высылка митрополита Сестренцевича до того сделала иезуитов неосторожными и уверенными в своей силе, что они, считая почву довольно подготовленною для осуществления своих видов, подвинули Грубера на решительный шаг - представить записку о соединении церквей, как мы видели, претерпевшую совершенное поражение от Евгения. Казалось, что после такого изобличения их замыслов положение их в России должно было перемениться, и счастливая звезда Грубера навсегда закатиться; но на самом деле вышло иначе. Хотя Император Александр I и не отличал Грубера особенными милостями, но тем не менее ценил и уважал его до того, что при посещении в 1801 году Полоцкого иезуитского коллегиума, по случаю смертельной болезни генерального викария иезуитского ордена Карё (Kareu), снисходя к усильным просьбам Грубера, всемилостивейше разрешил обнародовать буллу папы Пия VII "Catholicae fidei", от 7-го марта 1801 года о восстановлении ордена иезуитов в России. Булла эта, по ходатайству того же Грубера, еще Императором Павлом I была испрошена у папы Пия VII. Вероятно, в награду за эти старания, Грубер, по смерти Карё 10-го октября 1805 года избран был генералом ордена.

Отцы иезуиты находили себе сильную поддержку со стороны двух лиц, игравших значительную роль в Петербурге. Первым из них был граф Ильинский, который, пользуясь расположением к нему Императора Павла, отправил в 1800 году митрополита Сестренцевича в ссылку, в угоду иезуитам; вторым граф де-Мэстр, питомец иезуитов, сначала эмигрант, потом с 1803 года посланник Сардинского короля в Петербурге.

Последний был не только покровителем иезуитов, но их руководителем и, так сказать, светским генералом ордена. Благодаря влиянию его необыкновенного ума, многие из высшего Петербургского общества, (в том числе и князь Александр Николаевич Голицын), особенно же дамы, очень благоволили к ученикам Игнат Лойолы, и составляли весьма сильную партию, против которой было не безопасно выступить так открыто, как это сделал Евгений.

Кроме догматического трактата о папской власти, Евгению поручено было в 1802 году составить примечания на книгу пастора Рихтера, под заглавием: "Учебная книга в форме катехизиса о главнейших должностях общественной жизни, собранная для низших гражданских и народных школ. Примечания эти, как замечательный труд Евгения, были представлены митрополитом Амвросием в кабинет Его Величества.

В 1803 году, директор императорской Венской библиотеки Ганка де-Ганкенштейн прислал в св. синод составленное им "Рассмотрение древнейшего - будто бы - кодекса первобытной славянской церкви" (Recensio codicis pervetusti primaevae Slavorum ecclesiae seculi VIII). На это сочинение, по поручению св. синода, Евгений написал примечания, которые были им представлены митрополиту Амвросию.

Обратив на себя внимание этими, можно сказать, европейскими трудами, Евгений является еще деятелем самым усердным на поприще общественной благотворительности.

В 1802 году состоялось Высочайшее повеление об учреждении Комитета благодетельного общества для подавания помощи бедным. В этот комитет Евгений, тогда еще архимандрит и префект Александро-Невской академии, самим Государем был назначен членом и вполне оправдал Высочайшее доверие, принимая живейшее участие в действиях комитета. Ему, как члену, было поручено составить план, каким образом всего лучше можно подавать помощь убогим и престарелым. Вследствие того он представил в комитет Голос *) [У пишущего эти строки есть в рукописи этот Голос с собственноручною пометкой Евгения: "Подан 25-го октября 1802 года", и как рукопись эта принадлежала В. Г. Анастасевичу, то и сим последним сделана на ней следующая заметка: "Получена от митрополита Киевского, писавшего мне, что потом и закрыто было упомянутое учреждение по рескрипту на имя Витовтова". К этой рукописи приложена опись делам по комитету Благотворительного общества, в которой озаглавлено содержание бумаг и разных проектов. Всех их числом 26. Начиная с № 17-го по № 26-й включительно, с боку оглавлений значится собственноручная приписка Евгения: "Это все мое". Одно только оглавление проектов, выписок и меморий, которые вносились Евгением в заседания комитета на обсуждение членов его, невольно приводит в недоумение, сколько он приложил труда и по этой части, в звании члена комитета Благодетельного общества. К сожалению, труды эти, как и многие другие, мало известны и по сие время скрываются в архивах тех обществ, которых Евгений был членом не для почета и титула, а действительно для пользы самого дела. В упомянутом Голосе заключается весьма много интересных подробностей относительно общественной благотворительности в России. Этот труд заслуживаете быть напечатанным в Евгениевском Сборнике], в котором исторически проследил все русские законоположения о призрении нищих.

Из этого исследования члены комитета могли узнать, какие существовали прежде в России учреждения для общественного призрения нищих и какие были принимаемы меры для облегчения их участи. Все его соображения с проектом нового благотворительного общества вошли во всеподданнейший доклад.

Затем мы видим архимандрита Евгения действующим лицом при праздновании 15, 16 и 17 мая 1803 года столетней годовщины основания Петербурга.

Мог ли Евгений, при своем патриотическом настроении не принять живого участия в торжестве этой годовщины?

Слово, произнесенное им в Исаакиевском соборе, в этот высокоторжественный день, также как и составленное им описание самого обряда церковного, происходившего по случаю торжества, составляют любопытные страницы в истории нашей северной столицы.

Позволю себе сделать краткое извлечение из этого описания, мало кому известного и составляющего библиографическую редкость.

Высочайшего Его Императорского Величества повеления, по случаю благополучно совершившегося первого столетия от зачатия царствующего града С.-Петербурга, сего мая 15, 10 и 17 дня 1803 года, при разных других гражданских и воинских церемониях, церковная происходила следующая:

Накануне торжества, мая 15-го по предварительно учиненной повестке во всех С.-Петербургских соборах, монастырях и церквах своим духовенством, а в Исаакиевском соборе синодальным членом, преосвященным Варлаамом, архиепископом Грузинским, с архимандритом и тамошним духовенством, с вечера отправлено всенощное бдение. В самый же день заложения Санкт-Петербурга, то есть, мая 16-го, во всех церквах с половины восьмого часа по утру совершалась Божественная литургия с благодарственным Господу Богу молебствием, по окончании коего возглашена была блаженные памяти государю Петру Великому по церковной форме вечная память, а потом Его Императорскому Величеству со всею Высочайшею Фамилиею многолетие. А в Петропавловском соборе в то же время синодальным членом Иринеем, архиепископом Псковским, сперва над гробом блаженные памяти государя Петра Великого соборне отправлена панихида, потом литургия и также благодарственное молебствие. Между тем с восьми часов того же утра и в Исаакиевском соборе начата литургия святейшего синода первенствующим членом Амвросием, митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским, пред окончанием которой говорено Сергиевой пустыни архимандритом и Александро-Невской академии префектом Евгением торжественное слово".

Приведу здесь только заключение этого слова.

"Все сии размышления, что открывают нам при настоящем торжестве? Они служат нам яснейшим доказательством того, что Всевышний к основателю сего града, отцу отечества нашего, благоволил в самом основании сем столько же, сколько во всех других славных его предприятиях. Сам великий Петр то чувствовал и чувствование сие изъявлял примерным своим благочестием. Еще целы здесь те храмы, в которых сей монарх России предстоял алтарю Господню с благоговением подданного и в благочестивом жару сердца сам воспевал славословие Вышнему. Потомки в делах его несравненно более видят перст Божий, удивляясь доныне беспримерному успеху сего града, так как и всех его начинаний. В самой вещи, начать дело не преднамеренное ни единым из своих предместников, в стране еще не уступленной соседями России, в дебрях едва проходных, на зыбях не способных к основанию, основать свое жилище и даже столицу градов российских; укреплять место самою природою расслабленное; единою рукою созидать и в то же время другою обороняться от нападения врагов, - есть дело и даже самая мысль без особенного содействия Божия превыше естественных сил человечества. Россия искони имела многих премудрых и предприимчивых государей; но одни из них едва обращали внимание на сию страну, другие только умели ратовать в ней и поражать врагов своих; иные довольствовались бесполезным обладанием ее. Единому Петру премудрым промыслом Вышнего предоставлено преобразить лицо земли сея и в топких зыбях ее найти твердое дно для основания здания славы и могущества России. И мог ли сам основатель сперва надеяться, что малый оплот его вскоре соделается важною необоримою твердынею всея империи? Но Петр полагал слабый камень с твердою надеждою на Бога - и сего довлело для незыблемого основания! Надеющийся бо ся на Господа, яко гора Сион. (Псалом 124).

"И се град Петров достиг уже в единый только век от ничтожества до необозримого величия, от неизвестности до повсемственныя славы, от слабости до непреодолимой крепости. Что будет исполин сей в два века и потом? Всевышний не без особенного промысла предопределил первый век его начать Петром первым, но заключить первым Александром, дабы тем самым разделить между ими славу быть эпохами его возраста и с ним благоденствия России. Преемники Петровы до ныне почти исполнили все его предначинания; но Александру в судьбах предоставлено предприять и совершить многое не предначатое и Петром. В два лета благословенного его царствования Россия видела уже неоднократные тому доказательства. Петр мог только многое предусмотреть, нечто предначертать, а прочее токмо желать для благоденствия своих подданных. Преемники Петровы постепенно их к оному только приближали. Но - поставить Россию на самом верху сего счастия и паче всего, соделать самих Россиян способными вкушать и чувствовать оное - сия слава будет славою Александра первого.

"Сугубое убо ныне мы празднуем торжество, сограждане! Ибо оканчиваем в граде сем благословенный век Петрову, и начинаем благословеннейший в к Александров; благодарим Вышнего за дарование России первого и в радости славословим Его за наше наслаждение вторым; преисполняемся чувствованиями признательности к Петру, но изливаем все желания сердца к Александру".

Затем Евгений продолжает описание торжества.

"По совершении литургии все члены св. синода с градским духовенством и гг. сенаторы с знатнейшими особами в том же Исаакиевском соборе ожидали прибытия Их Императорских Величеств к соборному отправлению благодарственного Господу Богу молебствия. В 11 часов по полуночи Их Императорские Величества Государыни Императрицы и Их Императорские Высочества в предшествии и препровождении императорской свиты изволили прибыть в Исаакиевский собор из Зимнего дворца и при входе встречены святейшим синодом с животворящим крестом. По вшествии в собор, начат благодарственный молебен, а по окончании оного пето Тебе Бога хвалим при пушечной с адмиралтейства и крепости пальбе и при ружейном огне стоявших около собора полков, под собственным Его Императорского Величества распоряжением. По отпуске возглашена по форме протодиаконом и певчими государю Петру Великому вечная память при повторенной пальбе из пушек и ружей, и наконец многолетие Его Императорскому Величеству и всей Высочайшей Фамилии, при таковой же пальбе. По совершении всей церковной церемонии святейший синод и старшее духовенство приносили всеподданнейшие поздравления Их Императорским Величествам и Их Императорским Высочествам по обыкновению. А напоследок Их Императорские Величества и Их Императорские Высочества в сопровождении придворного штата, духовенства, господ сенаторов и прочих знатнейших обоего пола особ изволили по выходе из церкви отбить в дом сената для зрения воинских церемоний, под собственным предводительством Его Императорского Величества пред монументом Петра Великого совершившихся. По окончании же оных начался по всему городу колокольный звон и продолжался чрез три дня.

"На другой день, то есть, 17-го мая, по Высочайшей же воле, в Петропавловском соборе происходило следующее по случаю положения на гробнице в Бозе почившего государя императора Петра Великого золотой медали, поднесенной Его Императорскому Величеству от города Санкт-Петербурга в память сей торжественной эпохи. В десять часов по полуночи начата Божественная литургия преосвященным Амвросием митрополитом Новгородским и Санкт-Петербургским, соборне, во время которой оная медаль г. министром юстиции и генерал-прокурором Гавриилом Романовичем Державиным внесенная во святый алтарь положена была на пристойном месте. За тем по совершении литургии синод и сенат предстали к гробнице государя императора Петра Великого, а медаль протоиереем того собора вынесена и положена на нарочно уготовленном для оной месте над гробницею. После того святейшим синодом с духовенством отправлена была панихида с провозглашением вечныя памяти, и потом прочтен вслух именной Его Императорского Величества высочайший указ, повелевавший положить на гроб государя Петра Великого помянутую золотую медаль, которая тот же час старшим из присутствовавших господ сенаторов, графом Александром Сергеевичем Строгоновым, поднесена преосвященному митрополиту, а сим полошена на гробнице с провозглашением следующих слов:

"Отец отечества! Исполняя волю достойного твоего преемника Александра Первого, возложением на гроб твой сего памятника, в знамение Его к тебе благоговения, умоляем Бога, упокояющего душу твою в своих селениях, да откроем тебе с оным и нашу признательность к "твоим благодеяниям, признательность всего сего правительствующего сословия, тобою первоначально созванного, признательность всего царствующего града, тобою основанного, признательность всея России, тобою возрожденной и просвещенной и чтити имя твое во веки веков обязанной".

На положение медали была сочинена Г. Р. Державиным следующая надпись:

"Приникни с высоты, великий муж!

И виждь: потомки полагают

На прах твой знак, и благодарных душ

Заслуги в гробе созревают".

Пастор Иоганн Генрих Буссе, Почетный член С.-Петербургской Академии Наук и известный редактор Исторического и Политического журнала Российского Государства, издававшегося на немецком языке, по поводу столетнего юбилея основания С.-Петербурга, также сказал приличную к случаю проповедь *) [Слово проповеданное сего года мая 17 дня в лютеранской Св. Екатерины церкви, что на Васильевском острову г. консисториалратом Иваном Буссе, по случаю трехдневного торжественного празднования первого столетия, прошедшего от основания столичного града Санкт-Петербурга. Переведено с подлинной немецкой рукописи А. Кр. (Красовским) в С.-Петербурге, при Императорской Академии Наук 1803 года].

Любители отечественной старины вероятно не без любопытства прочитают некоторые выдержки из нее, и приятно им будет убедиться в том, что иностранцы, нашедшие для себя в России другое отечество, были преисполнены, в минуту общей радости жителей столицы, чувствами благодарности за данный им приют, при бывших политических смутах в их отечестве.

"...Не опасаюсь, друзья мои, что вы сего не восчувствуете; напротив надеюсь, что вы признаете с благодарным сердцем: что Бог здесь подает нам щедро свои блага. Сколь бы кто удостоверен ни был в истине, но никогда не бывает бесполезно повторять те доказательства, которые утверждают оную; особливо ж не бесполезно повторить их ныне, когда торжественный случай наши сердца отверзает радости, и тем удобнее делается нашему размышлению приятие таковых к истине убеждений. И так, с признательностию воображая полученные в сем граде от Бога благодеяния, вникнет прилежнее в качество тех благ, коих участниками сделались здесь особенно мы, - мы, которые сами по себе, либо в отношении к нашим родителям и прародителям, были чуждые России странники.

Когда родители наши, или их предки, либо сами мы - испытав в своей отчизне горестную судьбу, или быв побуждены желанием прибытка и надеждою найти его здесь скорее, или движимы любопытством приобрести о России сведения, я присовокуплю еще, или по юношеской опрометчивости и по безрассудности, словом по какой бы причине ни было - когда, говорю, переселялись сюда: верно весьма не многие из них и из нас, тогда располагались скончать здесь свою жизнь. Напротив того, руководила и оживляла всякого одна надежда: чрез весьма короткое время или собрать здесь довольно имения, или иным каким образом придти в такое состояние, чтобы как возможно выгоднее и лучше было возвратиться из сей страны, которую каждой из пришельцев более или менее почитал грубою и еще не образованною, и в которой конечно никто не думал провести жизнь свою благополучнее, нежели сколько надеялся в своем отечестве. Может быть, что тогда первое время здешнего пребывания и оправдывало, по видимому, все или по крайней мире многие мысли, какие каждый пришелец имел о людях суровых и диких; может быть, что он счастливейшим днем своего здесь пребывания почитал тот день, в которой должно было ему расстаться с Россиею: - однако сии мысли довольно скоро переменились. Узнали, что и здесь можно было вести приятную и безнужную жизнь; таким образом начали уже здесь тратить то самое имение, которое единственно с тем намерением было собрано, чтобы с оным выехать из России. Чрез сие понемногу привыкали думать, что и здесь возможно было прожить; состаревались в надежде; наибольшую часть женатых иностранцев привязывали к здешней стороне их дети, которые не знали другого отечества; самые родители более и более прилеплялись к России, и даже научали детей своих сию землю, которую они избрали местом своей промышленности, или местом своего убежища, почитать за настоящее место их пребывания; очень многие переселенцы, провождая здесь тихо и спокойно свою жизнь, избегли может быть подлинных или мнимых притеснений, которых они иметь не могли при кротости Российского правления; следовательно избранная ими новая земля в одном сем отношении предпочтительные доставляла уже им выгоды пред оставленною ими стороною. Они, отцы наши, или мы сами остались в России; и так мы не сделались ли б неблагодарными, если б такое Государство, в котором они и мы все столь дружески были приняты, если б, говорю, не захотели мы Россию почитать и любить, как свое отечество? Признаем, что взамен некоторых претерпеваемых неприятностей и недостатков, мы здесь много, и преизбыточно много получаем выгод, а при том выгод важных. Признаем, что наши промыслы вообще производятся гораздо удобнее здесь, нежели в нашей отчизне; признаем также, что здесь мы более приобретаем, и приобретенным обыкновенно живем лучше. Справедливо, что нельзя почесть вовсе напрасною жалобу на дороговизну съестных припасов и на необходимость расходов, каковые введенной обычай нас заставляет здесь иметь и противу воли: однако признаемся и в том, что по мере возвышения дороговизны, для большей части состояний и промыслы сделались легче, и умножились так, что расходы в сих состояниях стали, по-видимому, нужнее; а кто теперь не в силах, достать себе столько прибытка, тому, для пропитания здесь если не без заботы, по крайней мере, без нужды, надобно вести себя несколько осторожнее, и удерживаться от многих расходов, каковых он никогда б не знал в своей отчизне. Впрочем, ежели и есть препятствия сему достаточному пропитанию, то одно из величайших в самих нас находится. Когда в первую половину столетия, минувшего сему граду, предки наши явились здесь с приобретенными знаниями и со своим прилежанием к искусствами тогда они нашли в природных жителях народ, которой в оных был или совершенно несведущ, или по крайней мере мало сведущ. Россияне и бедные и богатые приняли их весьма охотно, и часто награждали расточительно за сообщение им знаний, которых они еще не имели. Тогда наши предки естественным образом весьма легко наживались, и по причине своих знатнейших промыслов также легко приобретали отличное преимущество над Россиянами, которые в другом отношении могли бы с ними равняться своим состоянием и правом на удобности и на приятности жизни. Теперь обстоятельства сии много переменились. Русские научились от нас; и во многом искусны уже не одни иностранцы: не они одни умеют, что-либо работать, и хорошо перерабатывать. В Государственной службе, в торговле, в промыслах, в художествах и ремеслах приобрели русские также много выгод - выгод, на которые прежде сего одни иностранцы имели право, потому что они одни имели потребные, или по крайней мере, превосходные сведения. Но между нами очень часто сын, или новой пришлец не имеет таких познаний своего отца или предка, не имеет того превосходного их искусства, какие наследственно он получил права на преимущества и выгоды в жизни. Не должны ли мы пред всеми признаться за истину, что главная причина бедности и убожества многих здесь живущих иностранцев есть та, что они несправедливо простирали требования свои на роскошную жизнь, - и сим самым расходы свои возвысили над своими доходами? Но можем ли тем винить здешнее место, или Россию; не более ль виновны те люди, которые, не посеяв, хотят уже собирать жатву? Однако, ужели покажется нам великим число сих бедных, коль скоро сравним настоящее время с тем, что было прежде? Если сделаем сравнение между нашим состоянием здесь и между нашим состоянием в других землях: то будем должны отдать честь сей истине, что число совершенно бедных и убогих, особливо ж обедневших без доказанной вины - гораздо менее здесь, нежели в других местах? Подлинно ж неимущим и бедным людям здесь, при вообще лучшем благосостоянии, оказывается и более благодетельной помощи, нежели во многих других землях. Но вообще должно положительно сказать, что всяк, кто только хочет трудиться, здесь легко еще найдет способы к пропитанию; весьма мало сыщется таких людей, которые имели б причину на то жаловаться, что они без собственной вины здесь терпят нужду. И так за неоспоримую признаем истину, что первым преимуществом сего града можно почесть то, что оный по своему местоположению, по стечению в него толь многих разного рода людей, по своей знаменитости, будучи столицею обширного и от природы толико всем обогащенного государства, доставляет своим жителям вообще легкие способы к пропитанию.

И не токмо к пропитанию, но и к наслаждению. Я от того весьма удален, чтобы восхвалять здесь какое-либо невоздержное наслаждение, или оное оставлять без осуждения. Всякое излишнее чувственное удовольствие, всякая неумеренность в наслаждении посрамляет человека разумного. Но когда тем, что к содержанию жизни принадлежит, наслаждаются здесь свободнее и дружелюбнее; когда охотнее и приятнее разделяют здесь с другими употребление своего имения: то сие свободнейшее обхождение, сие величайшее гостеприимство не токмо не достойно порицания, но заслуживает даже похвалу строгого нравоучителя. И сие-то гостеприимство составляет здесь главный образ жизни. Если ж люди безрассудные толь легко употребляют оное во зло, и если гостеприимство удобно обращаться может в неблагонравие: то сие хотя и бывает к сожалению следствием, однако не следствием неизбежным свободнейшего образа жизни. Даже сомнительно еще: не скорее ли при образе ограниченнейшей жизни перерождается в неблагонравие всякая случайная свободность обхождения? Но безрассудный во всем найдет для себя яд ; рассудительный же, мудрый человек в сем величайшем и свободнейшем обращении, какое между здешними жителями господствует, будет находить весьма великое, и конечно весьма позволительное наслаждение жизнью.

Далее, указав на те выгоды, какие столица обширного и богатого государства доставляет своим жителям в легком приобретении средств для удобной и даже роскошной жизни, проповедник обращает внимание своих прихожан на веротерпимость, какою пользуются в России иностранцы.

Но преимущество величайшее, и от учителя христианского закона всего более восхваления достойное, есть без сомнения то преимущество, которым ознаменовано все Российское Государство, преимущество, говорю, которого может быть не были б многие из нас участниками, если б не было сего града: я разумею здесь свободу своего исповедания в таких должностях, которых ничего нет важнее для человека разумного. Обратите, друзья мои, обратите взор ваш на многие государства: вы увидите, что тамо проповедуют Имя Иисуса, но не терпят христиан. Ах! силы ваши недостаточны к восхвалению сея терпимости вер *) [Но с терпимостию вер - сею господствующею в России гражданскою добродетелью, не должно смешивать неразборчивости вер. Известно, что сии слова дают совершенно противные понятия. (Примечание переводчика)], которую должно здесь называть уже не так, но свободным исповеданием вер. Что есть драгоценнее сего блага? Но что и отъемлется чаще оного? Даже в таких землях сие бесценное право по крайней мере нарушается и стесняется, где мудрое и человеколюбивое правительство не желает оного лишать граждан. Может быть, предки наши, оставляя свою отчизну, не думали обрести здесь сие благо в такой мере, в какой они подлинно нашли, и в какой мы его получили от них, увеличив во многом отношении по обстоятельствам лучшего проницания и вящего просвещения. Мы смеем то свободно исповедовать, чему веруем, и по вере нашей можем поступать и жить.

Затем излагает поводы к благодарности:

И так не обязаны ли мы от чистой признательности исполненного сердца благодарить Бога за сохранение нашего града, за распространение его и за возведете на толикую степень славы? Наши предки и мы обрели здесь надежное убежище. Удалившись от бедствий войны, мы здесь прожили мирно последние годы, то самое время, когда сие адское исчадие со свирепостью опустошало прекраснейшие места нашего отечества. При всех гонениях, которые испытали жители других государств, отцы наши спокойно здесь вели и закончили свою жизнь. Благополучно было начало, благополучно продолжение, но еще благополучнее конец первого столетия нашего града. Совершилось столетии, непричастное всем тем бедствиям, от которых страдали другие знаменитые города. Правда, бывали здесь наводнения, бывали пожары; но вред, сделанный первыми, весьма скоро миновал, и был легко позабыт; нет также и тех пустот, которые на весьма краткое время оставили после себя пожары.

... Благополучно начат был протекций век, в который Августейший Основатель сего града управлял Россиею, и крепким соделался защитником Своего народа, нужно ль мне говорить о благополучном минувшего века окончании? ПЕТР был Великий Государь, Велики Образователь Своих подданных, и Великий Герой. Да будет АЛЕКСАНДР счастливее Великого ПЕТРА; да не будет ОН иметь причины, и Сам да не найдет никогда случая к снисканию славы героя: но в мирном сиянии да будет счастливым Образователем граждан своей Империи; почитаем будучи с благоговением, яко Государь, всегда любим и прославляем, да пребудет Отцом Своего народа.

В заключение приведем еще патриотическую молитву, сказанную достопочтенным пастором, оживленным сильным чувством любви к своему новому отечеству.

... Паче многих человеков, паче многих Помазанников излиял Ты дары духа твоего на Основателя града. Да будут в нежь обитать всех концов земли и всех языков народы, поклоняющиеся Богу и Иисусу Христу: так мыслил, так говорил Он, когда созидал сей град; ПЕТР Сам и Его преемники пребыли верны сему слову. Благодарим Тебя, первого благоподателя - Милосердие и кротость воцарились на Всероссийском престоле в ПЕТРОВОЙ дщери; отцы наши хвалами превозносили нам правление ЕЛИСАВЕТЫ, яко царствование благословенное изобилием благ земных. Благодарим Тебя - Высокая царская добродетель и величие духа явились на Всероссийском престоле в ЕКАТЕРИНЕ Второй; отцов наших старость и наша юность здесь были избавлены от многих зол и бедствий, которыми все почти страны земли были посещены. - Тебя благодарим. В мире и тишине почили наши отцы; и мы с исполненными надежды сердцами стоим на брегу второго столетия, начавшего свое течение; ибо оправдывающий все ожидания ГОСУДАРЬ, ознаменовав присутствием Своим вчерашнее торжество, не Своей искал в нем славы; ОН желал в нем прославить Тебя, и Своему незабвенному Предку воздать достойную Его честь. Тобою, Небесный Отец! дарован нам АЛЕКСАНДР. - Благодарим Тебя, и Тебе молимся о Нем со слезами сердечной признательности: одни слова уст наших выразить не сильны пламенных наших молитв. Благослови сего Самодержавнейшего ИМПЕРАТОРА нашего, ИМПЕРАТРИЦУ ЕГО Супругу, ИМПЕРАТРИЦУ Матерь ЕГО, и весь благослови ИМПЕРАТОРСКИЙ Всероссийский Дом; защити и сохрани всех с ним соединенных союзом родства, и всех Ему преданных.

Благослови всех, подающих ИМПЕРАТОРУ нашему советы, и посвящающих себя ЕГО службе, наставляй и руководствуй их, да будут советы их спасительны для России, и да всеми силами споспешествуют они ее благоденствию.

Благослови каждого гражданина обширной сей Империи, особенно ж ниспошли благословение Твое на сей град. Умножай в нем промыслы и благосостояние чрез науки и художества, чрез торговлю и кораблеплавание, и чрез всякое ремесло и рукоделие, которыми во страхе Твоем получаем мы наше пропитание...".

И в римско-католических церквах, по поводу столетнего юбилея от основания Петербурга, также было совершено торжественное молебствие.

При благосклонном содействии настоятеля римско-католической церкви (что на Невском проспекте), приора доминиканского ордена и декана Шкиллондзя, была предоставлена мне на рассмотрение хранящаяся в архиве той же церкви рукопись на латинском языке, под заглавием: Дневник Петербургского Павловского иезуитского коллегиума, начатый с 30 ноября 1800 года *) [Diarium collegii Petropolitani Paulini Societatis Jesu, incoeptum die 20 novembris 1800 anni].

В Дневнике - 17 мая 1803 года записано, что в этот высокоторжественный день, по поводу бывшего во всем Петербурге празднества совершившегося столетия, со времени положения первого камня для основания столицы, воспитанники иезуитского училища приобщались Св. Тайн; после божественной литургии они пропели гимн: "Тебе Бога хвалим"; а служивший обедню патер произнес публичные молитвы, предписанные на высокоторжественные случаи **) [16 mai, Sabb. festum S. Ioannis Nepomuc. Communio non sacerdolum. Scholae nullae, quod scilicet niagna bodie erat tota Petropoli solennitas ob annum cenlesimum completura a jacto primo lapide in fundamenta magnae hujus urbis. Fuit proplerea etiam sub sacro studiosorum canlatum a nostris pueris Те Deum, saceidole postea sacro finito consuetas precaliones subjiciente].

Молебствие это совершено было отцами иезуитами, вследствие предписания митрополита Сестренцевича. Хотя на это нет положительных доказательств, так как указы римско-католической духовной коллегии, за подписью митрополита, даваемые ректору коллегиума, за 1803 год не уцелели в поиезуитских делах, но предположение мое с достоверностью основываю на указании вышеупомянутого Дневника. В нем, 29 ноября 1806 года, значится следующая заметка: "Сегодня достопочтенным отцом ректором коллегиума получено собственноручное письмо высокопреосвященного митрополита, которым предписывалось, дабы был отслужен молебен с пропением гимна "Тебе Бога хвалим" за здравие новорожденной дочери Их императорских величеств *) [1806 а. 29 novembris, Feriae 5. Hodie pervenit epistola ad Rever. Patrem Rectorem scripta mann propria Jll. et excell. Metropolitae, qua mandatur, ut cantetur Те Deum pro neonata filia S. I. M.].

В другом архиве поиезуитских дел, хранящемся ныне при департаменте духовных иностранных исповеданий, с милостивого разрешения графа Эммануила Карловича Сиверса, удостоившего своим просвещенным вниманием мою просьбу, об открытии доступа в этот архив, - мне посчастливилось отыскать и донесение *) [Это донесение, как образчик дипломатической покорности своему архипастырю, который, как мы выше видели был выслан из столицы, по усердию иезуитов, привожу здесь буквально.

Illustrissimo, Excollentissimo, Reverendissimo Domino, Domino Stanisluo Siestrzencetoics,

Archiepiscopo Metropolitae Mohiloviensi etc,

a Josepho Angiolini Soc. Jesu Rectoris collegii et ecclesiae parochialis Romanae Catholicae

Relatio.

Cum omni venerationt et obsequio recepi honorandum manu propria scriptum Excellentiae Vestrae Reverendissimae, datum 29 Novembris proxime elapsi, quae dignata est commendare Ecclesiae Nostrae ut subsequent die S. Andreae sacro solemnes gratiarum actiones Deo O. M. redderentur pro felici partu Augustissimae Imperatricis Nostrae decantato Hymno Те Deum cum adnexis collectis, in quibus nomen Serenissimae Neonatae Elisabethae Alexandrovnae statim post Serenossinium Michaelem Paulovicium caneretur. De qua receptione honorem babeo referendi Excellentiae Vestrae Reverendissimae simul nuntians supra dicta omnia impleta adamussim ac paratus semper Ejus venorandis jussionibus cum ea profunda submissione ea veneratione, qua tot nominibus debeo, mihi duco honori significare quod sum et ero semper

Excellentiae Vestrae Reverendissimae

humillimus, obsequentissimus, obedientissimus semis

idem qui supra. Datum ex collegio Soc. Jesu. Redemptoris, 15 Xbris 1806. Petropoli] ректора иезуитского коллегиума и церкви св. Екатерины, об отправлении торжественного молебствия по вышесказанному письму митрополита Сестренцевича.

Донесение это, об исполнении предписания митрополита Сестренцевича, позволяет догадываться, что римско-католический архиепископ, всегда благоговейно чтивший во всем державную волю Императрицы Екатерины II и Императоров Павла I и Александра I, вероятно не преминул сделать распоряжение о молебствии и в 1803 году, по вышеозначенному случаю.

Крайне можно сожалеть, что несчастным пожаром истреблены многие важные исторические документы, относящееся е управлению Сестренцевичем римско-католическими церквами в России - что лишает возможности составить полную биографию этого митрополита, вполне заслужившего, дабы память о нем была воскрешена в надлежащем свете.

Граф Д. А. Толстой *) [В 1798 г., митрополит Сестренцевич составил проект об устройстве латинской иерархии в империи, в которой предполагал поддержать зависимость латинской церкви папе, как ее главе, только в отношении к догматам веры. Что же касается дисциплины и внутреннего управления в епархиях, то правительство должно его предоставить епископам, своим подданным, назначаемым всегда государем, посвящаемым митрополитом, по благословению папы. "Епископы должны пользоваться властью, которая им принадлежала в продолжение первых десяти веков христианства, пока папа Григорий VII не отнял у них этой власти. Епископы должны находиться в зависимости от постоянного синода, который должен быть учрежден в Петербурге". См. Le catholicisme Romain en Russie, т. II, гл. 8, стр. 114 и след.] и А. Попов **) [Римский двор весьма не благоволил к митрополиту Сестренцевичу, иезуиты его ненавидели и при Императоре Павле им удалось устранить его от управления. В июльской ноте 1832 г. кардинал Ламбрускини писал нашему правительству: "Sono noti in questa parte gli atti arbitrari dell'arcivescovo di Mohilew defunto M-r Stanislao Siestrzencewicz con aver acconsentito ed ammesso nel lungo governo di quella chiesa moltissime novita perniciosissime alia dottrinaed alia disciptina dellachiesa catholica, coll'essersi fatto specialmente protettore della societa biblica". На это обвинение наше правительство отвечало, в ноте 6 сентября 1832 г.: "On у cite entr'autres feu Metropolitain Siestrzencewicz, comme ayant introduit des innovations contraires aux doctrines de 1'eglise Romaine. A ces inculpations un pen vagues nous ne pouvons repondre, que par l'observation generale que durant le demi-siecle que M-r Siestrzencewicz s'est trouve a la tete de 1'eglise catholique Romaine en Russie, il a constamment suivi le precepte de 1'evangile qui lui ordonnait: de rendre a Dieu ce qui est a Dieu, eta Cesar ce qui est a Cesar, et qu'il a laisse a ses successeurs deux gi'ands exemples a suivre: un amour pur pour la religion qu'il professait et un entier devouement a son souverain legitime (Галль-Морель: №№ VI и XIV, стр. 15 и 39). Рим особенно не любил М. Сестренцевича за то, что он не противился учреждению римско-католической коллегии; напоминая древнее синодальное устройство церкви, это учреждение казалось папистам чудовищным (Тейнер : Die neuer. Zustande der kathol. Kirche in Russl, u. Polen. Augsburg, 1841 стр. 478). Ср. Memoires du Card. Consalvi, т. II. изд. Cretineau-Joli, 1864 г. стр. 316: Les ennemis de Rome, a la tete desquels se dis tinguait le celebre archeveque de Mohileff, autrefois intherien (?), puis converti au catholicisme et enfin promu a cet archeveche, n'aimaitpasa voir un nonce a St.-Petersbourg, - говорить папский статс-секретарь, по случаю неудачи назначить монсиньора Ареццо постоянным папским резидентом в России (См. статью Попова: "Последняя судьба папской политики в России". Вестник Европы 1868 г. январь, книга I, стр. 85)], говоря о заслугах митр. Сестренцевича и о нерасположении к нему Римского двора, представляют много биографического материала и указывают источники для характеристики его архипастырской деятельности.

Труды же священника Морошкина *) [Св. Морошкин в сочинении: "Иезуиты в России в царствование Императрицы Екатерины II и Императора Павла I", вовсе не упоминает ни об ответе Евгения (тогда архимандрита), по поводу записки о соединении церквей, представленной иезуитом Грубером Павлу I, ни о самой записке, которая вероятно хранится в государственном архиве, министерства иностранных дел, доступном отцу Михаилу Яковлевичу. Вопрос этот должен был обратить на себя особенное его внимание и заслуживал найти себе место в его замечательном и обширном сочинении. Вопрос этот подробно еще не исследован, намеки же о нем в речи протоиерея Фаворова и в настоящих, заметках нисколько не объясняют сущности дела, а между тем соединение церквей с самых отдаленных времен, а преимущественно со времен посольства иезуита Поссевино, составляло и по настоящее время составляет настойчивую и неуклонную цель всех иезуитских стремлений], Самарина **) [Иезуиты и их отношение к России. Москва 1866 г. 8о] и кн. Оболенского ***) [См. Сборник русского исторического общества т. I. Спб. 1867 г. стр. 421, статья кн. Оболенского: переписка по делу об открытии в Белоруссии иезуитского новициата (с приложением официальных документов, находящихся в московском главном архиве министерства иностр. дел)], заключающие в себе истории иезуитов в России, отчасти только дают понятие о Сестренцевиче, этой замечательной личности, не имеющей по сие время достойной критической оценки его деяний и распоряжений по управлению р. к. церквами в России.

По поводу предстоявшего празднования столетнего юбилея основания Петербурга, доставлено было из Петербурга, к Н. М. Карамзину, издателю Вестника Европы ****) [Вестник Европы издавался Н. М. Карамзиным в продолжении только двух лет, а именно с 1802 но 1803 год. Последняя книжка Вестника Европы оканчивается обращением издателя к своим читателям, в которой он объясняет причину, принудившую его прекратить издание. Этою причиною было Всемилостивейшее назначение Карамзина историографом], неподписанное, к сожалению, письмо, от 14 марта 1803 года, сочинитель которого быть может был известен, самому только редактору.

Письмо это содержит в себе такое заявление, которое прямо относится к эпохе столетнего юбилея нашей столицы, потому считаю не лишним, перепечатать его подлинными словами.

"Спешу вам сообщить вызов одного из почтеннейших наших сограждан, вызов благодетельный для человечества. Эпоха, в которую он сделан, его цель спасительная не только для Петербурга, но и для всех гражданских обществ, коих злоупотребления добрый Руссо оплакивал, а острый Вольтер осмеивал, произвели у нас равносильное и глубокое впечатление. Не рассудите ли известить о том и других наших соотечественников.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

"Истекает ныне первое столетие от заложения Санкт-Петербурга. Все граждане оного, все обитатели Российской Империи, весь даже образованный свет обильно пользуются выгодами, дарованными им премудрым Основателем града Св. Петра.

Сколь священ, сколь приятен долг нынешних обитателей великолепнейшего в мире града! Торжествуя сию важную эпоху принесением Всевышнему теплого сердечного благодарения за столь щедрые Его излияния благ на нас и на всех наших соотечественников, ознаменуем ее, дражайшие сограждане, в память нашего к Отцу, Преобразителю, Законодателю и Герою, ПЕТРУ Великому, искреннейшего "благоговения, и в знак нашей к нынешнему нашему вселюбезнейшему Государю "Императору АЛЕКСАНДРУ Первому сердечной и всеподданнейшей за спасительные учреждения благодарности; - ознаменуем ее хотя слабым благодеянием для страждущего человечества - а именно, для тех злощастных, кои, в молодых летах, "чрезмерными страстьми, по физическим каким причинам или по вредным навыкам, вовлечены будучи в гнусные пороки, сколь в обществе делаются нетерпимы, столь и самим себе пагубны.

Предложим ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ начертание о учреждении, на иждивении нашем, кроткой нраволечебной под названием: гостиница Петрова, цель коей была бы принимать таковых нещастных сограждан, спасать от предстоящей гибели, и исправя их, возвращать обществу полезными и здравыми членами оного: отдать сына родителям, проливающим горькие слезы о том, что лишаются надежды видеть подпору дней своих в драгом сыне; жене, сетующей о лишении друга и попечителя, возвратить мужа, малолетним отца; начальникам, лишающимся иногда рожденных с отличными дарованиями молодых людей, подчиненных, исправленных и соделанных паки способными к служению обществу.

Соберемся, изберем из нас поверенных для сочинения плана и штата такового и Богу угодного места призрения, для поднесения оных Всемилостивейшему Государю ИМПЕРАТОРУ нашему, чрез господина Министра Внутренних Дел, графа Кочубея! - Или учредим подобное заведение для вспоможения нещастным, без вины их погруженным в бездну зол и тягостной, незаслуженной бедности".

Предложение это, невольно, вызывает и мое заявление, что, по поводу столетнего юбилея рождения Высокопреосвященного Евгения , митрополита Киевского и Галицкого, в память заслуг столь полезной и многосторонней деятельности покойного архипастыря, потрудившегося полжизни на различных поприщах служения Церкви, Отечеству и науке, следовало бы из частных приношений учредить Евгениевскую стипендию при одной из семинарий или при одной из духовных академий.

Заслуги архимандрита Евгения по Комитету Благодетельного общества и участие его в праздновании столетней годовщины основания нашей северной столицы, - не могли не содействовать к возведению его на высший пост, столь справедливо следовавший ему, и вот в 1804 году мы видим нашего архимандрита уже на епископской кафедре в Старой Руссе, в звании викария Новгородского. В эту пору он был призван, между прочим, содействовать преобразованию духовных училищ.

Научное образование духовенства составляло тогда, как составляет и ныне, один из важных предметов заботливости нашего правительства. Высокопреосвященный Амвросий поручил Евгению, епископу Старорусскому и викарию Новгородскому, составить план к усовершенствованию духовных училищ. И в этом важном деле, как и в действиях по комитету Благодетельного общества, он твердо стоял на исторической почве. Он составил Предначертание о преобразовании духовных училищ, *) [Историческая часть предначертания о преобразовании духовных училищ напечатана в сокращении в "Докладе комитета о усовершенствовании духовных училищ", стр. 5-16. Полное всеобщее хронологическое обозрение начала и распространения духовных российских училищ с показанием всех бывших о них учреждений и указов, напечатано в 1-й части "Истории Российской Иерархии" стр. 401-457] которое митрополит Амвросий представил в 1805 году Государю Императору; вследствие чего состоялся Высочайший указ, 29-го ноября 1807 года, которым повелено было учредить комитет об усовершенствовании духовных училищ.

Без сомнения, труды эти, совершенные Евгением слишком за полвека, для своего времени были трудами замечательными.

Труды Евгения по устройству духовных училищ удостоились всемилостивейшей награды, сопричислением его к кавалерам ордена св. Анны 1-й степени.

Подробное и обстоятельное изложение того, в чем именно состояли эти преобразования, в каком они находятся отношении к ныне предпринятым реформам, по учебной части духовного ведомства, а также указание и оценка заслуг ученого иерарха, оказанных им этому делу, должны составить задачу особого специального исследования и не могут быть предметом настоящих заметок.

За сим, Евгений, викарий Новгородский, имел случай оказать еще новую услугу, на которую митроп. Амвросий признал нужным обратить внимание св. синода.

В Екатеринославской губернии в 1791 году появилась духоборческая ересь; в 1803 г. оттуда были присланы в Александро-Невскую лавру два тамошних духоборца, для исследования сущности их лжеучений и для увещания. Обличение и увещание их поручено было Евгению, вследствие чего было им составлено: Исследование исповедания духоборческой секты. Исследование это и веденные с этими духоборцами переговоры, приложенные е самому сочинению, были представлены преосвященным Амвросием в 1806 году на благоусмотрение св. синода. Эти любопытные документы находятся ныне в архиве св. синода и в библиотеке Киево-Софийского собора.

В 1811 и 1813 годах, по поводу двух сочинений, вызванных особенными случаями, имя Евгения обращает на себя всеобщее внимание и делается известным всей России.

Преосвященный Евгений в 1811 году, уже как епископ Вологодский, является государственник деятелем на таком поприще, которое, казалось бы, было ему совсем чуждо; но для этого архипастыря, обладавшего запасом самых разнородных познаний, ни одна наука не могла быть чуждою.

В бытность Евгения еще викарием Новгородским московская медико-хирургическая академия поднесла преосвященному, 24 февраля 1808 года, диплом на звание Почетного члена. Как бы желая оправдать этот выбор, Евгений, уже Епископ Вологодский, написал Пастырское увещание о прививании предохранительной коровьей оспы. Увещание это, кроме ревности о благе человечества, обнаружило глубокие познания архипастыря и в медицинской науке.

Сочинение это, по Высочайшему повелению, было напечатано в 1811 году в С.-Петербурге и Москве, в 4-ю долю листа, с объяснительными к нему примечаниями и разослано по всем российским церквам, с предписанием читать народу ежегодно по три раза; *) [Пастырское увещание и за сим четыре издания его в 1813, 1829 и 1845 годах было напечатано без примечаний, в 1853 явилось самое краткое издание с назначением пяти копеек серебром за экземпляр, дабы сделать его по цене общедоступным для приобретения каждому простолюдину] признано было нужным напечатать четыре издания, которые были опять разосланы по церквам. Пастырское увещание имеет интерес и в настоящее время и будет перепечатано в Сборнике ** ) [Еще до Евгения, 6 декабря 1768 года, в публичном университетском собрании, бывший профессор Московского университета, доктор медицины, член российской академии Зибелин сказал: Слово о пользе прививной оспы и о преимуществе оной пред естественною с моральными и физическими возражениями против неправомыслящих. Другой профессор того же университета Антон Алексеевич Барсов (он же инспектор гимназии и издания Московских Ведомостей), 10 ноября 1768 года, произнес в торжественном собрании Университета речь: на предприятие с благополучным успехом прививания оспы Ея Императорским Величеством. (См. Речи, произнесенные в торжественных собраниях Императорского Московского Университета русскими профессорами оного. Изданы Обществом любителей Российской Словесности. Ч. IV. Москва, 1823, 8о стр. 16)].

Освобождение России от нашествия Наполеона с союзниками вызвало преосвященного Евгения сказать трогательно-назидательное слово ***) [Слово на день торжественного воспоминания и Господу Богу благодарения о поражении врагов отечества и о прогнании их из пределов Калужской губернии, проповеданное в Калужской Иоанно-Предтеченской церкви октября 12-го 1313 года. Оно тогда же было напечатано в Москве в 4-ю долю листа, и перепечатано в 1814 году в С.-Петербургском журнале Сын Отечества и в Собрании образцовых русских сочинений 1823 года; вошло и в собрание поучительных слов митр. Евгения. Киев, 1834 г., в IV ч.], к своей Калужской пастве, в котором понесенные испытания при этом нашествии проповедник относил к каре за недостаток теплоты веры.

Это замечательное слово, проникнутое беспредельным упованием на благость Божию и любовью к отечеству, представляет собою великий образец духовной беседы, под влиянием патриотического настроения вылившейся из сердца вдохновенного архипастыря-проповедника.

Оно, по простоте и общедоступности выражений и по возвышенности патриотических чувств, действительно заслуживает внимания любителей родного слова.

Слово это, читанное тогда с энтузиазмом всею Россиею, и в настоящее время не лишено своего исторического значения.

Краткое извлечение из него дает нам, хотя и слабое, понятие о том, с какого силою проповеднический талант преосвященного Евгения мог действовать на умы и сердца слушателей.

"Нет благовременного случая, как в сей день празднования нашего, благочестивые сограждане! провозглашать торжественное таковое Апостольское похваление вере; и нет приличнее места, как в нашем наипаче граде проповедовать могущественную силу ее. Ибо ныне мы празднуем избавление града нашего в такое злощастное время, когда Божиим попущением Отечество наше терзаемо было от врага всеобщего, от врага человечества, от врага веры и благочестия; когда все спасшееся от хищения его поедаемо было пламенем, спасшееся от пламени пожинаемо было убийственным мечом, спасшееся от меча блуждало с трепетом без пристанища, яко овцы, не имущие пастыря. Увы! горестное воспоминание! пали многие знаменитые грады Российские, опустошены целые страны, осквернены храмы Господни, разрушены алтари, поруганы старцы и юные наши, и наконец все ужасы, постигшие наше Отечество, матерь градов Российских испытала в себе совокупно. Подобно некогда осиротевшему Иерусалиму, град сей умноженный людьми, бысть яко вдовица, умноженный во языцех, владяй странами, бысть под данию. Кто тогда из нас не восклицал воплем Давидовым? Боже! приидоша языцы в достояние Твое; оскверниша храм Святый Твой; положиша трупия раб Твоих брашно птицам небесными, плоти преподобных Твоих зверем земным; пролияша кровь их яко воду, и не бе погребаяй; быхом поношение соседом нашим и поругание сущим окрест нас! Кто из соотчичей наших не молился? доколе, Господи, прогневаешися до конца? Пролей гнев Твой на языки, незнающее Тебе, и на царствия, яже имене Твоею не призваша! но Бог, казалось тогда, по слову Иеремиину, покрывался еще облаком, да не дойдет до него молитва, и сомжал очи свои. А злодей, не насытившейся разрушением Столицы, поруганием ея святыни, позором несчастных граждан и томлением страждущих, обращал алчные взоры и к другим градам, направлял дерзкия стопы и ко граду нашему, простирал хищныя руки и на достояние наше, помышлял и о разорении стен сих, и уже торжествовал на пути в двух градах наших. Но слава Вышнему! здесь-то восстал Господь отмщений в защиту рабов своих, и в наших-то пределах исполнилась мира долготерпения Его над врагами. Вы прибегли с молением к Богу и Заступнице рода Христианского, Матери Господа нашего; и вдруг воссияла надежда спасения не только граду вашему, но и целой России. Достойно убо и праведно восхотели вы предать памяти потомства сие Знамение к нам милосердия Божия! Достойно и праведно ваше обетование пред сим благодатным изображением Божия Матери, воспоминать ежегодно Ея чудесное заступление нас. Достойно и праведно и преславно в роды родов будет сие торжество ваше! пусть чада чад ваших познают и удостоверятся чрез вас, кому наипаче обязаны мы сим щастием. И конечно не слабости врага: ибо он имел еще многочисленные силы; не одному воинов наших мужеству и храбрости: ибо в них и прежде оные никогда не оскудевали; не одной прозорливости и мудрости вождей: ибо оные везде и до бегства своего испытал и признавал сам супостат. Все сие могло споспешествовать и споспешествовало избавлению нашему. Но всему споспешествовала и венец успехов и победы возложила наконец молитва и вера. Так подлинно: скажем словами Св. Апостола и Евангелиста Иоанна: сия есть победа, победившая мир, вера наша. Воздадим убо должную честь всем защитникам нашим; но воздадим славу и Богу, воздадим славу и Заступнице нашей, умилосердившимся на моления и веру нашу. А научась опытом сим, предадим потомству нашему и наставление, как побеждать врагов Отечества.

Неоспоримо, что человек получил от Бога естественные силы, отклонять всякое насилие и вред; а разум изобрел и способствующие тому средства во всех случаях. Богу самому даже угодно, дабы человек не пренебрегал сих данных ему способов, и не оставался в бездействии во время напастей. Сам Он предписывал народу своему брани и осторожности в оных: сам ободрял их к мужеству и храбрости; сам заповедовал иногда не щадить упорных врагов и миловать покорных. Но от Него же бывает на людей и на целые народы попущение таких напастей, под которыми изнемогает вся храбрость, все мужество и все искусство человеческое.

...И так, что же остается в таковых бедствиях страждущему, но неведущему Божиих судеб человечеству? Отнюдь не приходить в уныние, не терять вовсе надежды и употреблять все возможные средства и силы к отклонению бедствия от себя, а паче от ближних. Таков есть долг всех соединенных в общество, всех сограждан, всех соотчичей и всех верноподданных. Если подвергается искушениям и напастям самая невинность и добродетель; то для чего сомневаться, что Бог, попустивший оные, по слову Павлову, не оставит нас искуситися паче, еже можем, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи нам понести. А хотя бы чувствующие вину свою и захотели безропотно покориться тяготеющей над ними руце Божией; то по крайней мере обязаны защищать невинных, не участвовавших в их беззаконии, но участвующих в бедствиях. Когда за отцов страдают чада, за чад родители, за мужа жена, за жену муж, за друга друг, за ближнего ближний; то должны ли виновные оставлять их без помощи и защищения? Божиему промыслу и Божиим судьбам принадлежит определение, кому пасть под бременем бедствий, и кому избавлену быть от оных: но крови всякия души невинныя взыщет Бог от руки виновных, не защищающих их, и проклята жизнь та, которая лукавно сохраняется страданиями и смертию ближнего. Тщетно тогда многие извинялись бы слабостию, или невозможностию сопротивления. Конец Божиих судеб никому ясно невидим, а успех браней не всегда зависит от преимущественныя силы, или мужества супротивников. Когда нечестивый Антиох разорил весь град Иерусалим, поставил мучителей своих по всем окрестным градам, избил старцев и юношей, матерей и чад числом до осмидесяти тысящь, толикое ж число продал в рабство, и четыредесять тысящь пленил, поругал Божии жертвенники идолослужением, скверными трапезами и всякого рода студодеяниями на оных; тогда кто мог помышлять даже о сопротивлении? Но Иуда Маккавей с девятью токмо собратиями своими уклонившийся в горные пустыни, облечеся в броня яко исполин, как говорит Писание, и препоясася оружием своим бранным, и состави рати, защищал ополчения мечем своим. Тщетно слабые и робкие соотчичи говорили ему: како можем вмале суще ополчатися противу множества толикого крепкого? Он их уверить, что удобе есть объяти многих рукою малых, и несть разнствия пред Богом небесным спасти во многих или в малых. Сии бо грядут к нам во множестве укоризны и беззакония, еже исторгнути нас и жены наша и чада наша, еже взяти корысти наша; мы же ополчаемся за души наша и законы наши. Лучше есть нам умрети в брани, неже видети злая людей наших и святых. Тогда-то воскликнул и каждый к ближнему своему: восстанем за истребление людей и ополчимся за люди наша и святые, и с такою-то любовию к отечеству, с такою-то ревностию за святыню и законы праотеческие Иуда седмию токмо тысящами споборников своих очистил все Иудейские грады и столицу Иерусалим от врагов многочисленных, избил их сперва более девяти тысящь, потом более двадесяти тысящь и освободил всю Иудею. Так-то подвизаются и подвизаться должны все истинные сыны Отечества при всеобщих бедствиях от нашествий врагов! так действительно подвизались и все наши соотчичи! так подвизались и вы сами, благочестивые сограждане!

За сим проповедник, изложив, что, кроме естественных средств для защиты от врагов, самое лучшее средство с верою, молитвою и покаянием призывать Всемогущего на помощь, - заключает проповедь следующими словами:

...Обратимся паки к самим себе, благочестивые сограждане! Естьли по грехам нашим в начале бедствий не сподобились мы такового же Божия обетования, то милосердый Бог, не по беззакониям нашим сотворивый нам, ниже по грехам нашим воздавый нам, снисходя на молитву и веру нашу, по крайней мере конец нашей брани увенчал знаменитыми успехами. Супостат наш, дерзостию и гордостию подобившийся нечестивому Антиоху, подобно ему же от нас со срамом возвратися, и всевидец Господь Бог Израилев, как Антиоха, порази неисцельною и невидимою язвою полки его. Сам злодей почувствовал тяготеющую над ним руку Божию, и пред целым светом признался, что постигших его нещастий не в силах была отвратить ни храбрость, ни благоразумие, ни предусмотрительность человеческая. Приснопамятный Началовождь нашего воинства, ныне уже в вечных селениях водворяющийся, восписывал также Богу знаменитые успехи орудия нашего. Тоже признавали и все благочестивые Вожди наши и все воинство. То же признает и Благочестивейший Монарх Наш, в засвидетельствование храбрости, отличающий воинов своих изображением промыслительного ока Божия, и глагола к Богу Давидова: не Нам, не Нам, а имени Твоему даждь славу. Можем ли убо мы не признавать с благоговением защитительной десницы Вышнего в избавлении нас от напастей?

Божке всеблагий! преклоняем пред Тобою колена благодарных сердец наших! исповедуем с благодарностию безмерное Твое к нам милосердие, признаем со исповеданием неисповедимому Твою к нам благодать, проповедуем и чудное о нас предстательство заступницы рода Христианского, всенепорочныя Матери Христа Господа нашего! А при сих чувствованиях неизреченных Твоих к нам благодеяний, молим Тя, всещедрый Царю царствующих! продли к нам благость Твою и в грядущие времена, смири более и более гордого врага Твоего и нашего, способствуй воинству нашему в преодолении его к щастию всея вселенныя, умири мир Твой успехами нашими в крепости и силе, да разумеют языцы, яко Ты еси Господь Бог наш, а мы люди Твои! Аминь".

Не меньшим преисполнен был патриотизмом и римско-католический митрополит Сестренцевич, архиепископ Могилевский, когда собиралось народное ополчение, в виду ожидаемой войны с Франциею. Патриотизм его вполне отразился в изданном им, по этому поводу, архипастырском окружном послании ко всему р.-к. духовенству и вверенной ему пастве. Послание это, хотя данное и при других обстоятельствах, вполне изображает верноподданнические чувства его к Монарху и любовь к Отечеству, и может быть наравне поставлено с благодарственным словом преосвященного Евгения, сказанным по изгнании уже французов из пределов Калужской его паствы.

От митрополита римско-католических церквей в России

Станислава Сестренцевича-Богуша.

Преосвященным Епископам, Прелатам, Каноникам, Деканам, Провинциалам, Настоятелям церквей и монастырей, и всем, исповедующим Римско-Католическую веру.

"Свету известный враг Европы, враг рода человеческого, Наполеон Бонапарте, по пленении и опустошении многих стран, дерзает простирать злобные намерения свои и на пределы России, Отечества нашего. Богом руководимый кроткий АЛЕКСАНДР, Отец Своих подданных, нашел Себя в горестной для человеколюбивого сердца Его необходимости - произвести всеобщее в Империи Своей ополчение. Bсе состояния призываются гласом угрожаемого опасностию Отечества нашего к содействованию в противопоставлении твердого оплота силе и козням вражиим. Призывается и Сан Духовный, предстоящий Алтарю Господню, да действует он согласно с священною волею Благочестивейшего ГОСУДАРЯ Нашего.

Пастыри Духовные! вы обязаны пещись о благе вверенные вам паствы. Слу-жение Отечеству соединено тесною связью с служением Алтарю Господню. - Бог, Творец всяческих, есть источник порядка; от Его десницы истекли блага Правительств, и рушитель тишины и спокойствия народов, ополчающийся противу Властей предержащих, не может не быть противником воли Божией, противником самого Бога. Пастыри Духовные! се предстоит вам время явить, паче нежели когда-либо, ревность и усердие ваше ко благу общему. Да проповедуя Слово Божие, препоясав чресла ваши истиною, внушаете вверенной вам пастве кротость и повиновение. Потщитесь направлять увещаниями вашими мысли и сердца сынов вверенныя вам Церкви, к безропотному служению Отечеству и Государю, к ревностному исполнению их обязанностей, к твердому и мужественному сопротивлению силе и хитростям вражиим. Потщитесь истолковать им, с одной стороны, что средства к отражению врага, Правительством предприемлемые, суть средства предписуемые необходимостию; что долговременное или краткое продолжение беспокойств и трудностей всеобщего ополчения зависят от верности, усердия и мужества подданных Российских; с другой, что малодушие, слабость, а паче неповиновение и строптивость несомненно породят бедствия нескончаемые; что единодушие сынов Российских вскоре может ниспровергнуть намерения злобствующего врага, истребить его начинания, и изгладить бедствия, им порожденные; что разномыслие, напротив, продлит оные на времена бесконечные.

Средства неприятеля общего состоят не в храбрости его воинов, но паче в ухищрениях и ложных обольщениях.

Нет сомнения, что он потщится искушать паству вашу коварствами и лестию; но язык его, язык исполненный притворства и прельщения, известен: нет нужды искать отдаленных доказательств вероломные совести Наполеона. Известно, какие бедствия постигли тех несчастных соотчичей ваших, которые за несколько пред сим лет, по неблагоразумию своему, вступили в службу его. Воспомните сей несчастный поход, о котором говорено было во всех публичных известиях. Воспомните тех несчастных сограждан ваших, отправленных Наполеоном на остров Сент-Доминго; воспомните, что кроме пяти сот из них, спасшихся бегством на корабле Английском, и отдавшихся в плен, почти ни один не избег от ярости и убийственных рук Негров. Вопросите, где сии ополчения соотечественников ваших, посланных в Италию? сколько остается еще их в Калабрии? Легион Польский, о котором с похвалою повторяемо было в публичных известиях (в газетах), не есть остаток вызванных оттуда, не есть остаток сих безрассудных, присоединившихся прежде к войскам Французским; нет, и память сих несчастных погибла. Легион же Польский состоит из новобранных. Какую мзду обрели соотчичи ваши, предавшиеся вероломно в руки Французов? Рекрутство, контрибуции и бесчисленные сборы были единою их наградою.

Бонапарте не может представить вам выгод и со стороны религии. Мы исповедуем веру свою в России без малейших стеснений и с такою свободою, как бы она была верою господствующею. Но и с сей стороны недремленно должны вы надзирать за собою, дабы не подпасть искушениям Наполеона, сего ума злочестивого и толико обильного в ухищрениях и прельщении. Он знает, что религия есть могущественнейшая движущая сила для душ благорожденных. Нельзя определить путей, коими будет он искать вкрасться в сердца соотчичей ваших. Но известно, что, не быв привержен ни к какой религии, он всегда употреблял ее, так как средство политическое; чтоб пленить умы Египтян, он признал пред Муфтием Магомета истинным Пророком; чтоб привлечь к себе Евреев всего света, он тщится представить себя им в лице Мессии их. Пастыри Духовные! вы просвещены учением, просвещены светом Евангелия, и удобнее простолюдинов можете отличать истину от неправды. Потщитесь в поучениях ваших вразумлять их о истинных их выгодах; представлять им те попечения Монарха их, коими они толико лет пользуются; те блага, коими наслаждаются они под кроткою Державою Российскою. Потщитесь обращать внимание их на ужасные бедствия, произведенные в соседних нам странах рукою жадного и гордого их завоевателя, или паче опустошителя; на слезы несчастных жертв коварства его и бесчеловечия; и да проповедуя истину, внушите омерзение к тирану, поправшему святость прав народных, законы человечества, глас совести, глас Божий, в Евангелии напечатленный.

Нет пределов ни действиям, ни намерениям рушителя тишины общей; нет границ его властолюбию. Непрестанно присоединяет он к неправедно похищенной им державе своей страны чуждые, и от лютости ли своей не зная спокойного наслаждения, или от непрестанные боязни лишиться приобретенного им чрез коварства, налагает оковы на народы, им покоренные. Где след его, который бы не был обагрен кровию? где место, которое не было бы ознаменовано разрушением, если рука его коснулась оного? И слабо сопротивляться ему, и подло преклоняться на его обольщения, есть приносить себя в жертву его властолюбия.

Не горе ли есть пасть в сети врага лукавого? не добро ли есть противостать врагу толь злобному? Пастыри стада Христова, призванные на святое служение истине! внушайте чадам церкви, коль великие опасности облежат их, если твердость их, истинным сынам Отечества свойственная, поколеблется: внушайте коль великая слава ожидает верных сынов России! Она единая, с помощью Бога, правде поборающего, предшествовала доныне оружию Российскому. Но коль праведно подъемлет ныне оружие кроткий МОНАРХ наш, АЛЕКСАНДР Первый! Благодарность Отечества, благословения потомства и неувядаемый венец в вечности - суть награды, готовящиеся сподвижникам воли ЕГО. Да будут дни Его яко дни неба на земле; да даст Господь кротость нам; да просветит очи наши, да живем под сению Его, да работаем Ему дни многи, и обрящем благодать пред Ним. Служители церкви Божией, просвещая паству вашу о истинном долге ее и обязанностях, внушая в нее кротость, повиновение и мужество, утверждая в ней правила верных подданных и добрых граждан, воссылайте мольбы свои ко Всевышнему о ниспослании всесильной Его помощи к отражению врага, и к скорому восстановлению тишины и спокойствия, единых источников благоденствия".

Принесем днесь моленье Всевышнему,

МОЛИТВА I (Oratio).

Господи сил, побеждаяй крепостию Твоею восстающих на уповающих на Тя! помози рабом Твоим, благоутробию Твоему молящимся; да поправ ковы супостатов наших, восхвалим Тя непрестанными благодареньми, купно с единородным Твоим Сыном, Господом Нашим Иисусом Христом, и святым и благим и животворящим Твоим Духом, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

МОЛИТВА II. (Secreta).

Господи! не отрини жертву, нами Тебе приносимую, воеже избавити нас от лукавнующего на ны врага и супостата, и сохрани Святою Твоею Десницею восхваляющих Тя, купно и проч.

МОЛИТВА III. (Postcommunio).

Боже царствующих и Господи господствующих, иже наказуяй наказуеши ны, смерти же не предаеши, прощая прегрешения наша, спасаеши верных Твоих! яви нам милость и благоутробие Твое, насади между нами мир и тишину Божественною силою Твоею, да насладимся оным правдою Твоею, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь. Святый Боже, Святый крепкий и проч.

Подписано: Митрополит Станислав Сестренцевич-Богуш, Архиепископ Могилевский.

Санкт-Петербург. Января 25 дня 1807 года.

Смею думать, что послание это, представляющее правильный взгляд Высокопреосвященнейшего на тогдашние политические обстоятельства и выказывающее сильные причины, по которым его соотчичы не должны были увлекаться французскими обольщениями, вполне заслуживало здесь быть перепечатанным.

В 1816 году воля Монарха назначила преосвященного Евгения, епископа Калужского, быть архиепископом Псковским, Курляндским и Эстляндским.

На этом новом, высшем в церковной иерархии, посту, мы видим Высокопреосвященного опять государственным деятелем, но на новом поприще трудов, - трудов законодательных.

В делах архива бывшей Комиссии составления законов сохранились следы участия преосвященного Евгения в ее занятиях, по каноническому праву.

Оценка трудов преосвященного Евгения, по части отечественного законодательства, должна быть предметом особого исследования, а в настоящее время считаем нелишним сообщить к сведению письмо светлейшего князя Лопухина к Евгению, архиепископу псковскому, с ответом на оное.

Вот это письмо:

I.

Ваше высокопреосвященство, милостивый государь мой!

Комиссия составления законов, получа доставленные вашим высокопреосвященством сведения о Кормчей книге, нашла оные не только ей нужными, но совершенно полезными, и потому позвольте принести вашему высокопреосвященству чувствительную благодарность за труд, принятый вами на себя.

Зная готовность вашего высокопреосвященства оказывать услуги отечеству, по обширным познаниям вашим в отечественной истории и церковном праве, осмеливаюсь покорнейше просить вас, милостивый государь, не оставить снабжать комиссию и впредь столь полезными бумагами и удостоить ее чести принятием на себя звания почетного корреспондента.

Ожидая на сие благосклонного ответа вашего, испрашиваю архипастырского вашего благословения и с отличным почтением и преданностию имею честь быть и пр.

(Подп.) Князь Петр Лопухин. 29-го января 1818 года.

II.

Сиятельнейший князь, милостивый государь!

Почтительнейшее отношение вашей светлости, от 29-го января под № 7, с приложением мне титла почетного корреспондента комиссии составления законов, имел я честь получить. Приемля удостоение сие за особенный знак благоволения ко мне Вашей светлости, приношу чувствительнейшую мою благодарность. Если я имел случай заслужить оное кратким моим замечанием о славянской Кормчей книге, то сие самое убедит меня еще прилежнее заняться исследованием сего и других подобных сему предметов для комиссии, дабы тем оправдать предложенное мне титло корреспондента оной, а паче дабы тем более заслужить милостивое внимание вашей светлости и всегда с готовностию быть при отличном высокопочитании и совершенной преданности вашей светлости милостивейшего государя всепокорнейшим слугою

(Подп.) Евгений, Архиепископ Псковский.

5-го Февраля 1818 года.

Диплом на звание почетного корреспондента комиссии следующего содержания:

Комиссия составления законов Империи Российской, торжественно изъявляя уважение свое к известным познаниям в юриспруденции и законодательстве, а особливо в греко-российском каноническом праве, преосвященного Евгения, Архиепископа Псковского, Курляндского, Эстляндского и кавалера, приняла его, на основании Высочайше утвержденного постановления, почетным членом сей комиссии. В уверение чего дано сие в С.-Петербурге, за подписанием главноуправляющего комиссиею, с приложением печати. Февраля 13-го дня 1818. № 21.

(Подп.) Князь Петр Лопухин.

Эти данные, почерпнутые из архива бывшей комиссии составления законов, объясняют отношения Евгения к ней, а явившееся в печати "Обозрение Кормчей книги в историческом виде соч. барона Г. Розенкампфа, изданное Обществом Истории и древностей при Московском университете, невольно наводит на мысль, что в составлении этого обозрения Евгений принимал самое деятельное участие.

В первом издании Обозрения Кормчей книги принимал также деятельное участие б. профессор Московского университета И. М. Снегирев.

Об этом последнем обстоятельстве упоминается в письме митрополита к барону Розенкампфу. Оно замечательно еще и потому, что писано на французском языке и дает нам понятие о легкости и свободе, с какою Евгений мог вести переписку на этом языке.

Monsieur le Baron!

J'ai eu le plaisir de recevoir votre lettre du 10 Janvier, mais je partage votre chagrin, que votre fete n'etoit pas augmentee par l'apparition de votre ouvrage, que vous attendiez pour ce jour. La maladie de Mr Snieguireff et la difficulty de l'impression d'apres un original toujours changeant en est la cause. Pour accelerer 1'edition il faut enfin terminer, corrigenda et addenda, qui ne font point d'honneur a l'auteur.

Yous me paraissez tomber dans un desespoir, en souhaitant meme la mort. Mais celui, sans la volonte duquel ne tombe pas un passereau, prolongera vos jours, si chers pour vos amis et pour les lettres.

Soyez sur, Baron, que je ne cesserai pas pour la vie de vous etre de tout mon coeur

Monsieur le Baron Votre tres obeissant serviteur

E. M. de. K. Kieff, 22 Janvier 1828.

В одном из писем митрополита Евгения е академику Кеппену мы видим очевидное доказательство сведений его по части нашего церковного законодательства и его взгляд на статью Копитара о Кормчей книге.

Вот что между прочим в этом письме значится.

"Любопытно ваше описание Венгерских, Трансильванских и Польских обломков древности, а Копитарова статья о Кормчей нашей для нас бесполезная, и для иностранцев не нужная. Примечания же в ней почти все ребяческие. Он даже не указал нам источников многих статей Кормчей, коих подлинника мы доселе отыскать не можем. Ссылка его на мое мнение о Кормчей в моем Словаре невпопад. Я осудил только глупых издателей, а отнюдь не самую книгу, которая у нас почитается уставом церковным и отчасти гражданским для древних времен России. Копитару даже неизвестно, что у нас два рода или списка кормчих: один Грекорусских полных законов и правил, а другой по болгарскому списку одних только греческих сокращенных, каковой у нас и напечатан в Кормчей. Первый же список остался только в рукописях.

Второе издание этого Обозрения Кормчей книги, со многими переменами и дополнениями, явилось уже по смерти барона Розенкампфа, стараниями В. Г. Анастасевича в С.-Петербурге, в 1839 году.

По сделанным мною в типографии Академии Наук справкам оказалось, что оно было напечатано всего в ста экземплярах, а по засвидетельствованию г. Терещенки *) [Опыт обозрения жизни сановников. С.-Петербург. 1837], это второе издание совершено на иждивении митрополита Евгения, но также уже после его кончины.

Сочинение это, по всей справедливости, должно бы носить имя Евгения, как настоящего издателя; но ученый иерарх, по свойственной ему скромности, не желал быть гласным деятелем. Вот причина, почему и другие его историко-юридические статьи остались не подписанными его именем, и только из недавно напечатанной собственной его автобиографии, находящейся в рукописи, хранящейся в библиотеке Киево-Софийского собора, мы узнаем, что в Новом памятнике законов Российской Империи изданном в С.-Петербурге в 1825 году, иждивением книгопродавца Ивана Глазунова, помещены капитальные статьи, составленные митрополитом Евгением **) [Историческое обозрение российского законоположения от древнейших времен до 1824 года, сообщенное издателю одним почтеннейшим из наших археологов, с присовокуплением сведений: 1) о старинных Московских приказах, существовавших до времен Петра Великого; 2) о старинных чинах в России, о коих упоминается в Русской Правде великого князя Владимира, изд. в 6604 (996) году, Судебники царя Иоанна Васильевича 7048 (1550) и Уложение царя Алексия Михайловича 7157 (1649) и 3) о прежде бывших в Малороссии присутственных местах и чинах].

Что же касается 2-го издания Обозрения Кормчей книги, оставшегося непристроенным при жизни двух лиц, заинтересовавшихся им, Евгения и барона Розенкампфа, то оно, по небрежности Анастасевича, издателя, почти все погибло, за исключением нескольких экземпляров, спасенных мною от истребления.

О несчастии, случившемся с этим важным для нашего церковного законодательства памятником, подробно мною описано в другом месте ***) [См. мою статью под заглавием: "Судьба Кормчей книги", Литературная Библиотека 1867 г. № № 15-16].

Издание это, стоившее столько трудов и издержек, и всего только в нескольких экземплярах уцелевшее, заслуживает быть перепечатанным и разосланным в высшие и средние духовные учебные заведения.

Что же касается важности и значения Кормчей книги, как памятника в историческом отношении, то собственные слова митрополита Евгения будут лучшим убеждением необходимости предлагаемого нового издания.

Ответ Его Превосходительству Барону Г. А. Розенкампфу, на вопрос его:

"Имеет ли Кормчая книга силу и употребление в гражданских и уголовных судах Российских?"

"Вопрос сей очевидно родился из того, что Кормчая Книга, яко Церковное Уложение, долженствующая существенно содержать в себе Правила Св. Писания, Соборов и Святых Отцов относительно только исповедания Веры, обрядов, обязанности Духовных Особ и вообще Правления Церковного, имеет в себе многие узаконения по делам гражданским, и уголовным. И так надлежит открыть прежде всего причину сему.

Первое такое смешение Законов Духовных с Гражданскими мы находим еще в Законе Божием, данном чрез Моисея. Но в теократическом правлении, в коем Священство имело высшую власть и должность наблюдать за исполнением законов (Второзак. XVII. 9-13) иначе и быть не могло. А когда у Евреев Гражданское Правление предоставлено Царям, то Священству осталось только распоряжение Церковных и духовных дел: но и тогда еще в судных делах верховного правительства Священники участвовали, как видно 2 Паралипом. XIX. 8, а закон Моисеев оставался общим для всех Уложением. При всем том некоторые даже Полицейские дела особенно Священникам поручены были, как то: свидетельствовать зараженных и исцелившихся прокаженных (Левит. XIII. 2), не допускать болезненных в церковные собрания (Числ. VIII. 19), различать вещи нечистые от чистых и мирские от святых (Левит. X, 10), защищать и покровительствовать неумышленных убийц (Числ. XXXV), наблюдать за верностью общественных мер и весов (Левит. XXII. 26-1 Паралип. XXIII. 29).

Христианская вера застала у других народов иные Уложения Законов, и не вмешивалась уже в Гражданское правление, а составила себе особое Церковное, основывавшееся на Правилах Св. Апостол, Соборных Постановлениях своих Священноначальников и некоторых частных решениях Отцев. Но Христианские Государи по связи Церкви с Гражданством и сии Правила признавали Государственными Законами. Весьма выразительно Император Иустиниан объявил сие в 131 своей Новелле, и там же сравнил даже Правила Св. Соборов со Священным Писанием. При том все благочестивые Императоры, применяясь к Соборным Правилам, с своей стороны многие издавали законы для благочинен Церковного и для наказания за преступления противу Веры и Церкви; а часто и Гражданские Законы, дабы сделать их уважительнее в совести народа, взаимно подкрепляли Соборными Приговорами. Таким образом и в России многие Уставы Царя Ивана Васильевича и Уложение Царя Алексея Михайловича утверждены Собором же. В самом Гражданстве, еще первые Христианские Государи, подобно Израильским, предоставили Церковному надзиранию и распоряжению некоторые дела, касающиеся больше совестного, нежели нарядного исполнения: каковы напр. заведение и содержание общественных училищ, больниц, призрение нищих и пленных, покровительство рабов, дела брачные, разводные, семейные распри и другие. Из собрания сих-то Церковных правил, мнений Отцев, Царских для Церкви Указов и препоручений Духовенству, составилось Церковное Уложение, известное у Греков под именем Номоканона, то есть Законоправильника, а у нас Кормчей книги. Первый Номоканон Иоанна Схолария появился при Императоре Иустиниане в половине VI века. Но полнейший, собранный около 883 года Константинопольским патриархом Фотием, принят наипаче во всеобщее употребление Восточной Церкви, и с него-то сокращение с толкованиями Диакона Аристина а по местам и Зонары, составляют первую часть нашей печатной Кормчей. К ней присовокуплен Фотиев же систематический свод всех тех Правил и решений по материям в 14 гранях, и под каждою гранью у Фотия после ссылок на правила Соборов и Отцев, прибавлены ссылки и на Гражданские законы о тех же материях: а в 13 и 14 грани помещены правила суда и над мирскими людьми уже не за веру, но за разные бесчиния, неприличные нравственности Христианской. Ибо еще Император Константин Великий, заметив слабое за сим надзирание Гражданских Начальников, поручил оное Церкви; и даже во всех судах, в случае недоверчивости к Судиям Гражданским, позволил судиться у Духовных и первым по решению последних исполнять. Но в печатной нашей Кормчей вместо Фотиевых ссылок на Гражданские Законы помещены во 2 части самые сии Законы, для того ссылки на них под гранями опущены.

Из сего происхождения Кормчей Книги и связи ее с Гражданскими Законами, а также по отношению Правил ее не к одним догматам, обрядам и служителям Церкви, но и к мирянам и их поведению, видно, что она долженствовала иметь силу закона и в Гражданских Судах. Тем паче, что хотя наказания собственно Церковные суть только духовные епитимии: но во многих ее Правилах назначены и Гражданские, которых только меру и исполнение Церковь предоставляла Государственному Правительству. Сами Греческие Императоры в Полицейских своих законах, определяя миру таковых наказаний, ссылались на осуждения Церковные.

Славенский перевод Греческого Номоканона вошел в Россию вместе с Христианскою Верою. Ибо Великий Князь Владимир Святославич на него уже ссылался в Уставе своем о Церковных Судах *) [Устав Владимиров дошел до нас во многих списках Кормчей Кинги из разных сборников уже испорченных вставками анахроническими и другими. В таких списках Фотий патриарх константинопольский выставлен современником Владимиру, а Леонтий первым Киевским митрополитом. (Следующие за сим строки не напечатаны в книге (Описание Киево-Софийского собора, стр. 238), а находятся в имающейся у меня рукописи). Но в одном старом бумажном списки полууставном, бывшем Кирилова Белозерского монастыря по каталогу книг опись № 437 в лист, a ныне в Новгородской Софийской библиотеке находящемся, сей устав написан гораздо кратче до ныне изданных, и в нем не упоминается ни о Фотии, ни о Леонтии. Очень вероятно, что сей список ближе к подлиннику]. Ученик Максима Грека, Новгородский монах Зиновий, живший около 1560 года, пишет в 52 и 33 своих Беседах на ересь Феодосия Косого, что он видел харатейные списки Славенского Номоканона или Кормчей, писанные при Великих Князьях Ярославе Владимировиче и Изяславе Ярославиче, т. е. в одиннадцатом веке. Но первоначальный перевод сей, может быть по неопытности первых переводчиков, в 13 столетии почитался уже так темен для Славеноруссов, что Кирилл Митрополит Киевский на Соборе, бывшем во Владимире на Клязьме 1274 г. жаловался на невразумительность оного и хвалился получением яснейшего с толкованиями перевода. Помрачены бяху, сказал он, Правила Церковныя преж сего облаком мудрости Еллинскаго языка; ныне же облисташа, рекше, истолкованы быша и благодатию Божиею ясно сияют, неведения тму отгоняюще и вся просвещающе светом разумным. В Новгородской Софийской библиотеке в числе Кириллова монастыря бывших книг есть список с упоминаемого Митрополитом Кириллом другого перевода. Там в предисловии к Карфагенскому Собору именно сказано, что писец Иоанн Драгослав в 1270 г. повелением Болгарского Деспота Иакова Святослава списал оный с двумя товарищами в 50 дней для Кирилла Киевского Митрополита. Сей список почти слово в слово сходен с нашею печатною Кормчею, кроме прибавочных статей в последней, не находящихся в Болгарском списке. В обоих Правила Соборов предложены сокращенные с толкованиями Аристина, Греческого Диакона, жившего около 1166 года и по местам Зонары, как сказано выше. Из сего видно, что за основание к изданию нашей печатной Кормчей принят список Болгарский, а не первоначальный, содержавший не сокращенные, но полные Правила Соборов, как видно из привода оных у монаха Зиновия, и по другим старописьменным спискам, в кои уже с 13 века из Болгарского начали приписывать к правилам Аристиновы толкования, слово в слово сходные с Болгарским. Первоначальные ж Славенские списки, по словам Кирилла Митрополита, были без всяких толкований. Сие можно заключить еще из того, что все известные толкователи Кормчей Книги: Зонар, Аристин и Валсамон, жили уже в 12 веке. Но ни одного из таковых первоначальных списков без толкований доныне у нас еще не найдено. Ибо и самый древнейший нам известный, сохраняющейся в Московской Патриаршей Библиотеке, писанный в Новегороде на хартии или пергамине в последней четверти 13 века, имеет уже к Правилам полным приписанные Аристиновы толкования из Болгарского списка. Вероятно, тогдашние Отцы наши хотя воспользовались толкованиями последнего, но не хотели оставить первоначального перевода полных правил, вместо коих в Болгарском положены только сокращенные. Из сего произошло у нас два рода списков Кормчей Книги, одни подобные вышеупомянутому Новгородскому, а другие Болгарскому. Разность их состоит в том, что подобные Новогородскому (каковых много бумажных в Софийской и других Библиотеках), сверх правил Фотиева Номоканона и других к тому прибавочных из Гражданских Законов и прочих с Греческого же переведенных статей, содержат несколько и Русских Соборных и Отеческих решений, Устав Князя Владимира, Русскую правду Ярославову и иные: но в Болгарском списке нет никаких Русских статей; а в Славенском издании прибавлены еще некоторые из разных не принадлежащих к Кормчей Книге писателей.

Великий Князь Владимир Святославич Устав свой о Церковных Судах взял из Фотиева Номоканона и подражая Уставам Греческих Царей, предоставил Церковному рассмотрению и суду: 1) все преступления против Веры, Церкви и ее Уставов, как то: идолопоклонство, поругание Святыни, суеверие, волшебство, отраву, церковные и гробовые татьбы и тому подобн.; 2) все лица, Церкви служащие, от ней питающиеся и ею принятые в покровительство, как то странники и пришельцы для Богомоления, исцелившиеся чудесно, нищие, увечные и рабы отпущенные на волю от Господ для помину души их; а естьли Церкви принадлежащим лицам случалось судиться в преступлениях или в тяжбе с мирянами в Гражданских судах, то Гражданским судьям велено судить их вместе с судьями духовными; 3) все места и заведения Церковныя, к коим причислены богадельни или больницы, гостиницы, странноприимницы и проч.; 4) все семейные союзы, раздоры, обязанности и преступления, как то браки, разводы, прелюбодеяния, блудодеяния, откидывание незаконнорожденных детей, кровосмешения, скотоложства, семейные драки, тяжбы о разделе имений и о наследстве, непочтение родителей и тому подоб.; 5) наблюдение за верностью торговых весов и мер. В Фотиеве Номоканоне отнесено к Церковному суду еще более Гражданских дел, как то: о глумцах, игрищах, убийцах, разбойниках, самоубийцах, банях, рабах, отыскивающих свободу, лихоимстве и проч. Может быть Владимир умолчал о сих статьях потому, что на оные были уже особые Русские Законы, как то видны некоторые статьи о сем и в Русской Правде, в которой напротив того о прочих, предоставленных Владимиром Духовному суду, по сему самому и не упоминается. Даже и статьи о наследствах включены в оную кажется уже после Ярослава. Ибо нет их в Русской Правде по Татищеву Новгородскому списку, вероятно уже позднейшие Князья, чтобы сделать себя наследниками выморочных имений и собирать пошлину с разделов, поместили сии законы в оную. А о дележе между братьями наследственного имения в 22 статье Владимиру Мономаху приписываемых законов сказано только под условием, что судит их князь тогда, когда они попросят его суда. "Аще братья растяжутся о заднице (о наследстве) пред Князем, то который детский (чиновник княжой) идет их делити, тому взяти гривна, кун.

После Русской Правды, со всеми ее в разные времена поправками и дополнениями весьма недостаточной еще для полного Судопроизводства, нам неизвестны другие никаких первых веков общие для всей России Уложения. Были без сомнения, и по Удельным Княжествам свои частные законы, как видно из того, что Великий Князь Василий Темный велел Ростовским Боярам судить по их старым Законам; а Царь Иван Васильевич по просьбе Рязанских Бояр позволил так же им судить по своим Законам. "Таковых Удельных Законов, говорит Татищев *) [В предисловии к Русской Правде], я видел у князя Димитрия Голицына собрана книга "не малая и оная где-либо в неизвестном ныне доме хранится". Но Кормчая Книга и по Духовным и по Гражданским делам есть Уложение полнейшее всех древних известных в России. К первоначальному Славенскому переводу оные у нас приписываемы были в разных последовавших веках подробнейшие Греческих Царей Законы о судных делах всякого рода и даже Законы земледельческие, покупные, продажные, помещичьи, договорные, свидетельские, наследственные и другие. К ней приобщались, как выше сказано и видно по древним дошедшим до нас спискам, и Уставы первых Великих Князей наших, Владимира, Ярослава, Святослава, Всеволода и самая Русская Правда, разные русские поучительные повествования, решения Русских Отцев на разные случаи, увещания народу, и наставления Князьям. Естьли бы по всем сим статьям не было в России всеобщего употребления собранию сих законоположений, то нужды не было б и присоединять Гражданские Уставы к принадлежащим только Церкви.

Наилучшим сему доказательством были бы древние Судные дела наши Гражданские и Уголовные: но они до нас не дошли. Однако ж из летописей видим, что и Князья в переговорах и распрях между собою ссылались на правила Св. Отцев. В 1488 г. Митрополит Геронтий, отсылая некоторых лишенных сана священников к суду Государева Наместника, пишет в своей Грамоте, что они должны судимы быть, как установил Великий Князь по Царским правилам т. е. Законам Царей Греческих в Кормчую Книгу внесенным. Даже и после изданного в 1497 году Великим Князем Иваном Васильевичем нового русского Судебника, Кормчая Книга по уголовным делам не теряла еще в России своей силы. Ибо тот же митрополит Геронтий в 1502 году писал к Новгородскому архиепископу Геннадию о жидовствовавших еретиках, чтобы он, есть ли не покаются, отослал их к Наместникам Великого Князя и они их тамо велят казнити градскою казнию по Великого Князя Наказу, как писано в Царских Правилах **) [Древн. Рос. Вивлиоф. том XIV стр. 235]. Посему и почтенный наш Историограф делает свое замечание, что Кормчая служила тогда для нас и гражданским уложением в случаях, не определенных Русскими Законами и дополняла оные ***) [История Государства Росс., том IV, стр. 354 и примеч. 324]. Царь Иван Васильевич Духовные суды все предоставил по прежним уставам Кормчей Книги Правлению Церковному, а только издал некоторые законы о монастырских вотчинах. Но и в гражданский свой Судебник заимствовал некоторые законы также из Кормчей. Однако ж и он не всею оною воспользовался, и о некоторых весьма нужных обстоятельствах совсем не упомянул; так что по необходимости надлежало держаться еще Греческих подробнейших законов. По сему-то при некоторых старинных списках его Судебника приписаны Иустиниановы законы земледельческие и градские о разных родах казней, о свидетелях, о брачных договорах и проч. С такими прибавлениями оный и напечатан 1768 г. в Спб. - Царь Алексей Михайлович заимствовал в Уложении своем гораздо больше уже статей из Кормчей Книги инде безгласно, а инде с явною ссылкою на правила Соборов и Св. Отец и законы Градские, как наприм: В главе XIII, XIV и XVII и проч. Он первый из Российских Государей учредил особый Монастырский Приказ, бывший до того времени вместе с Приказом Большою Дворца, для суда над духовными по исковым и вотчинным делам. Он также во многих новоуказных статьях издал свои подробнейшие законы о наследственных правах: и с тех пор сей род дел начал переходить в гражданств суды: но прочие семейственные дела оставил еще под судом церковным. Он же первый внес в Уложение свое и дела, касающиеся до веры и Церковных уставов, но только по отношению к мере гражданских наказаний за преступления противу оных. За всем тем в Кормчей Книге оставались еще полезные и для гражданства законы, не вошедшие в Уложение, и потому-то уже после издания оного Царь в 1654 году счел за нужное разослать ко всем воеводам выписки из Греческих Законов Номоканона и велел судить по оным дела уголовные *) [История Государства Росс. Т. III, примеч. 222].

Со времени царствования Государя Петра I. Российское Законоположение получило уже гораздо большую подробность и определительность. Сей Государь в Воинском, Морском и других Уставах своих помещал также законы наказательные за преступления противу Веры и Церкви, но не вдруг решился уничтожить силу и Греческих Градских Законов, положенных в Кормчей книге. Сие доказывает его указ в след за изданным уже Воинским Уставом 1716 года присланный Маия 3 из Преображенского Приказа в Московскую Губернию, коим именно предписано было; "сказывающих про себя Государево слово и дело разыскивать и судить но Уложению и по новоуказанным статьям и по градским законам *) [Смотри систематический Свод существующих Российских Законов. Право Гражданское издан. Комиссиею составления Законов, Том I, стран. 57]. При учреждении Святейшего Синода 25 Генваря 1721 года изданным Регламентом Духовным он также предоставил Духовному Правительству, судить свои дела на основании Закона Божия в Св. Писании предложенного, також Канонов или Правил Соборных Св. Отцев и уставов Гражданских, Слову Божию согласных, и таковая выписка или собрание Правил и Законов тогда обещана была особою Книгою. Но на Докладных Пунктах Св. Синода 1722 года Апреля 2 многие дела, по Кормчей книге принадлежавшие Церковному Суду, как то, любодеяния, изнасилования, кровосмешения, восхищения к браку, незаконнорожденные и кровосмесные дети, браки детей без воли родителей, ослушания духовному суду, наследства но завещаниям и без завещаний, богохуление, явные и нераскаянные грешники, три года не исповедующиеся и не причащающиеся, оглашающие ложные чудеса и некоторые другие преступления предоставил он уже гражданскому суду, и оные с тех пор судятся по общим Российским Государственным Узаконениям. Однако ж и после сего Апреля 10 того же 1722 года в данной Инструкции Синодальному Члену Леониду Архиепископу Сарскому и Подонскому не уничтожил он силу градских законов, помещенных в Кормчей книге, и 5 пунктом предписал: "Случающиеся от Синодальной области дела до Духовного Правительства рассуждать и определять и решать по Святым Правилам и по содержащимся в Кормчей книге градским Законам и по Соборному Уложению и по Указам и по Духовному регламенту и проч. *) [См. Систематический Свод существующих Законов. Право Гражданское, Том I, стран. 56]. Также хотя рассмотрение о наследствах, по Докладным Пунктам Св. Синода отнесено уже к Гражданскому Суду; но Указом Верховного Совета 1726 года, июня 19 повелено: "кто не умеет подписать своей руки на завещательном своем письме, то Духовным их Отцам вместо их при свидетелях руки подписывать и те духовные, хотя и не у крепостных дел, но в домах писанные, не опровергать, но в действо производить". В последствии времени бывали случаи, в коих и Гражданское Правительство, при суждении Уголовных, Церковных Дел, обращалось к правилам Кормчей книги. Так например, в 1807 году Министр Юстиции предложил вопрос Новгородскому митрополиту Амвросию, какие покраденные в церкви вещи почитать и судить за святотатство? и по представлении сего Преосвященного Св. Синод учинив из правил Градских Законов Кормчей книги выписку, предписал ему препроводить оную к г. Министру, а по предложению сего Правительствующий Сенат указами 1808 года разослал оную в руководство всем уголовным палатам. В 1811 году разослал еще и дополнение к оной. Надлежит к сему же заметить, что и все определения Св. Синода, основанные как на общих Государственных Законах, так и на Кормчей книга, признаются Государственными постановлениями.

Из всего сего видно, что если Кормчая книга и помещенные в ней Градские Законы потеряли уже свою силу в назначении меры наказаний по делам Гражданским и уголовным, по причине изданных уже у нас на оные своих гражданских уставов, то не теряет еще до ныне силы своей в определении существа преступлений, по крайней мере в делах Церковных и Духовных; а иногда и в гражданских судах о наследстве обращается внимание на степени родства по Кормчей книге.

Е. А. П.

Псков.

Генваря 25 1822 г.

Покойный профессор иностранного (Берлинского) Университета Фридрих Август Бинер (Biener) оценил достойным образом труды по каноническому праву преосвященного Евгения и барона Розенкампфа и указал заслуги их в отыскании и собрании рукописных экземпляров Кормчей книги, скрывавшихся в частных и публичных казенных библиотеках.

Мы же, русские, по обыкновению, не интересуясь трудами, совершенными в России, остались равнодушными и к Кормчей и не позаботились о спасении от истребления печатных экземпляров ее, сосредоточивающих в себе столько драгоценных материалов для отечественного церковного законодательства.

Что 2-е издание Обозрения Кормчей действительно драгоценно, как собрание материалов и указание источников, хотя и слабым тому доказательством может служить Введение к этому сочиненно барона Г. А. Розенкампфа.

Введение это в 1827 году было напечатано в 3-й книжке Материалов для истории просвещения в России, собираемых академиком Петром Кеппеном, потом вошло в первое и второе издание Обозрении Кормчей. Но как и Кеппеновский библиографический журнал и оба издания Кормчей очень редки, а преимущественно второе издание, то для объяснения важности и значения Кормчей и действительной необходимости нового ее издания, позволю себе перепечатать здесь Введение к этому сочинению с примечаниями, которыми оно щедро обогащено.

Сии последние, заключавшие в себе множество исторических и библиографических ссылок, придают особенное значение труду барона Розенкампфа и делают его еще более желательным для каждой библиотеки, не говорю уже о семинарских и академических.

"Историческое изложение Кормчей книги, относительно ее состава, времени и разности славянских переводов оной с греческих подлинников, также сравнение входящих в оную статей, не только переведенных, но и собственных русских, ведут к исследованиям не менее любопытным, как и важным для древней истории церковной и гражданской.

Предмет сей доныне еще не был рассмотрен ни в общем виде, ни в частных его подробностях. Мы не найдем в наших летописях, ни в самых законах достаточных сведений о постепенном дополнении статей, разнообразных переводов в разных списках, и, так сказать, первоначальных изданиях Кормчей; но и находящаяся в Летописях (1) [Число всех, до сих пор известных и печатных списков летописей, простирается не далее 14-ти или 15-ти, и ежели сравнить сии 14 или 15 списков между собою, смотря по сходству вошедших в оные статей, и разделить на роды, так как я это сделал с списками Кормчей книги: то сие количество еще уменьшится, и наконец не выдет более четырех, или пяти разных родов, к которым причислить можно все ныне известные списки. Для сего сравнения и классификации прежде всего должно исследовать Греческие источники, заимствованные или переведенные Нестором и его продолжателями. Славный Шлёцер полагал, что все сии, более к Греческой и к Болгарской, нежели к Русской Истории принадлежащие места, не были помещены самими первыми сочинителями; но вставлены переписчиками. - Однако же они уже находятся в самых древнейших списках и Шлёцер сам отыскал многие таковые места, совершенно сходные с текстом Зонары, Кедрина, или других Византийцев, у которых они их заимствовали. Нестор также ссылается (на стр. 8 Лаврентиевского и Софийского Временника и на стр. 10 Никоновского списка), на Георгия: - глаголет бо Георгий в летописании. Недавно Г. Строев в № XI Северного Архива, на стр. 216, и в IV томе Трудов Исторического общества на стр. 167, известил нас о древнем переводе сего Георгия, называвшаяся Георгием Грешным. Сходство между летописью Георгия Грешного и начальными листами нашего Нестора совершенно известно было покойному Государственному Канцлеру графу Н. П. Румянцеву, и потому он намерен был поручить ученому Г. Газе, издателю Льва Диакона, издание и сего Византийца, сочинения которого, по свидетельству Льва Аллация (Leo Allatius) и Фабриция (в Библиотеке Греческой (Biblioth. Graeca, tom. VI. pag. 154 и X. pag. 641-650), никогда еще не были изданы. Лев Аллаций, в сочинении De Georgiis (о Георгиях), выписал начало предисловия и заглавие с рукописной Летописи Георгия, и упомянул еще о другом его сочинении, под заглавием: О посольствах Греческих Императоров к иностранным народам (De legationibus Romanorum Imperatorum ad exteros). Может быть, в сем сочинении находятся сведения о мирных договорах, Киевскими Князьями Олегом и Игорем с Греками заключенных, о которых доселе не найдено никаких сведений у Византийцев.

Говоря о Несторе и о продолжателях его, в виде источников истории Кормчей книги, доселе неисследованных, кажется, что начало сей Летописи, или, так сказать, первая часть оной (с царствования Михаила до XI века), составлена была почти из собственных слов Византийцев. - Первый подлинник, или образец сего изложения, без сомнения, дошел до нас из Болгарии, тон самой страны, откуда Россия получила и первые переводы правил Св. Отец. К сему образцу Преподобный Нестор и продолжатели его присовокупили некоторые известия, по преданию (per traditionem) сохраненный, равномерно сведения о внутреннем положении России (Сии последние уже помещены в Византийских летописях, как мы это видим из разных мест в сочинениях Константина Багрянородного (Mem. Pop. Т. I. стр. 976-936.) -Может быть, многие варианты, которыми ныне мы занимаемся, сами по себе разрешились бы, если бы мы прочли оные в самых подлинниках. Сравн. Диссертацию, напечатанную в IV томе Трудов Истор. общ. стр. 159-166).

Вследствие сего общего начала, переписчики в разных странах России дополнили сии изложения современными известиями. Ход сей был самый естественный и полезный для сохранения событий и происшествий, к отечественной истории принадлежащих. - Притом же следует заметить, что первые Летописцы всех, в Христианскую веру обращенных народов, имеют один и тот же отличительный характер, состоящий в том, что все до Церкви и до Иерархии относящиеся происшествия, как то: управление епархиями, жития Святых, чудеса, учреждение монастырей, Соборов и тому подобные предметы, преимущественно в них помещались. Сей характер первых христианских Летописцев находится у Франков, Галлов, и прочих, как это видно в известных собраниях первоначальных Анналов (Летописей среднего века). - (Я приведу здесь только некоторые предо мною лежащие собрания, как то: Luc. D'Achery Spicilegium в 4 томах (оба издания находятся в библиотеке СПБ. Адмиралтейства), Eccardii Corpus Historicum medii aevi, Lipsiae. 1777 fol. tom. I. II. - Goldasti Scriptores rerum Allemannicarum, Francofurti 1661. fol. tom. I. II. III. - и недавно изданное, лучше всех предшествовавших, собрание, под заглавием : Monumenta Germaniae Historica inde ab anno D. usque ad M. D. auspiciis Societatis aperiendis fontibus rerum Germanicarum medii aevi Scriptorum edidit G. H. Pertz. Как в сих собраниях находится много Летописей, которые соответствуют нашему Нестору, так равно и в собраниях для северной и западной истории (Швеции, Дании, Норвегии), Langenbecii см. Scriptores rerum Danicarum medii aevi. tom. I, II. III. Ed. F. Suhm 1772-1792 и Scriptores rerum Svecicarum medii aevi, edidit. E. M. Fant. Upsaliae. 1818. В предисловии вышеприведенного собрания, Г. Перц объяснил постепенный ход составления, умножения и распространения сих первоначальных Летописей). Сие и не могло быть иначе потому, что первые писатели все были монахи, или духовные лица. - Списки с сих Летописей умножились в разные времена в разных частях России, и сделаны были людьми из различных состояний. От того произошли разнообразности, как в самом тексте, так и в слоге, и в правописании, равно и сокращения и пропуски, смотря по образцу списков, или по требованиям тех лиц, для которых списки составлялись.

Положим, например, что в ХVI, или в XVII веке, два переписчика имели каждый пред собою древнейшие списки, существовавшие до начала XIII века; положим, что один не пропустил ничего из церковных известий, однако же употребил слог и язык своею века, между тем как другой позволял себе сокращать большую часть сих церковных статей, не удаляясь впрочем ни от слога, ни от правописания подлинников. Будут ли похожи друг на друга сии сделанные списки? Такая-то разность, по моему мнению, отличает Кёнигсбергский список от так называемого Никоновского. - Вот в чем, как мне кажется, состоит разность между Кенигсбергским и так называемым Никоновским списком (Разумеется, что здесь идет речь токмо о первом томе, содержащем в себе древние происшествия до начала XIII века, где кончился Кёнигсбергский список ) Писец первого держался более древнего слога, но сократил подлинный список (Шлёцер сам, в другом месте, согласен с сим мнением, в рассуждении первых летописцев среднего века) более половины против Никоновского переписчика; сей же не сократил почти ничего, но употребил новейший слог и правописание.

Нет сомнения, что переписчик, который смелою рукою сократил и переменил текст своего источника, особливо в отношении к церковным предметам, мог легко пропустить при сем случае и другие статьи, на что я представлю доказательства.

Тоже должно сказать и о Степенных книгах, которые суть не что иное, как выписки из древних Летописей, другим порядком составленные. Не премину также объяснить несправедливость мнения Шлёцера о сих Степенных книгах. Он полагает (по переводу Д. И. Языкова), что собиратели вставили в оные много выдуманных статей. Напротив того, Степенные книги, равно и Летопись по Никоновскому списку, представляют нам древнейшую Церковную Историю так, как она в свое время была сочинена, без всяких выдуманных переписчиками статей; но они при том содержат в себе разные происшествия и обстоятельства, до гражданской истории принадлежащие, которые пропущены во всех других списках] и в узаконениях, по сему предмету сведения, еще не исследованы и не обработаны.

Никто еще не занимался критическим разбором материалов и сравнением источников, как греческих, так и русских, входящих в состав всех оных списков, или, по крайней мере, печатной Кормчей книги: сей труд однако же должен предшествовать самому изложению содержания и существа сей книги; ибо она, сверх догматов веры, и сверх правил Святых Отец, заключает в себе премногие важные сведения для русского историка, для славянского Филолога и вообще для всякого любителя отечественных древностей.

Все сии исследования наконец служат к объяснению вопроса: Какое влияние имела Кормчая книга на законодательство и на успехи просвещения русского народа?

Разбор сих материалов, к древней истории государства принадлежащих, не вошел в круг занятия почтенных наших писателей, духовных (2) [Я упомяну здесь только о важнейших Духовных писателях:

Преосвященнейший Митрополит Платон написал Краткую Историю Церкви (напечатанную 1805 в Москве, в 2 томах). Должно полагать, что он в особенном прибавлении хотел соединить все то, что принадлежало к объяснению истории Кормчей. О сем можно заключать из того, что во всех местах, где следовало говорить о составлении и о переводе Номоканона, или Кормчей, он не говорил; можно было упомянуть об ней в статьях: - о крещении В.К. Владимира и учреждении Российской Иерархии (стр. 29-37-47-86-), о Митрополитах Кирилле, Киприане и Макарии, и о Патриархах, Иосифе и Никоне.

Преосвященный Иннокентий, Епископ Пензенский, в своем Начертании Церковной Истории до XVIII века, в рассуждении Русской Церкви, включил не токмо все, что находится в сочинении Московского Митрополита Платона, но и прибавил еще много из приведенных им летописей и из других источников. Но и он, вероятно, по той же причине, как и Преосвященный Платон, не вошел ни в какое объяснение относительно Кормчей и вообще о собраниях Соборных Правил, к чему он имел повод в разных местах как то: в первой части (стр. 254) упоминая о Иоанне Схоластике во второй же части о обращении Болгар к Христианской Вере (стр. 4); о Фотии Патриархе и о Болгарском Царе (стр. 23-39-51); о ВК. Владимире (стр. 75-80-83-85), где упоминает об издании закона, под заглавием Церковного соединения (глава 52 нашей Кормчей); потом, об Императоре Льве Мудром и о сыне его Константине; о Греческих книгах, привезенных в Россию (стр. 101-105-106-109-113). - Автор замечает следующее: Летописец присоединяет, что ближайшим законом Церковного Правления, после Св. книг, были в сие время Соборные Правила, называемые Номоканоном, и ссылается на слова Ник. Летописи (часть I, стр. 106).

Автор мог упомянуть о Кормчей: при царствовании В.К. Ярослава Владимировича; на стр. 162, 179, 185-188-195-197-205); потом на стр. 240-244-248-251-261-265, где упоминается о Валсамоне и о Зонаре на стр. 267-282-285, где Автор исчисляет Киевские Соборы 1147, 1157 и 1169 годов; на стр. 290-296-310 и -335-342-347-357-362-365-375-377, где говорит о Митрополите Кирилле, равно и о Соборе 1274 года, бывшем во Владимире, тем более что он в примечании привел слова Кирилла, касающиеся до темноты древнего перевода правил; - на стр. 438, где говорит о трудах Митрополита Киприана; на стр. 456-460-469-484, когда говорил о Соборах: Переяславском 1325, Московском и Тверском 1390 годов; о Митрополите Киприане и о кончине его (на стр. 461), сказал, что Михаил Валсамон, славный истолкователь Соборных и прочих Правил Греческой Церкви, провожал Патриарха Иосифа на Флорентийский Собор; на стр. 570-581; 628, 641-642-644, когда писал о исправлении Церковных книг; на стр. 646-651-655-659 о Соборах 1505 и 1555 годов и о Стоглавом Соборе; о Соборе, касательно четвертого брака Царя Ивана Васильевича; - о Соборе 1581 года; о Соборе для учреждения Патриаршества 1589 и 1594 годов в Брест-Литовском; когда упоминал о трудах Патриарха Никона, следующими словами: Творенья, же ею суть Правила Свят. Апостол, седми Вселенских, и девяти Поместных Соборов, и Свят. Отец, которые частию исправил, частию перевел. - Все сии места могли подавать случай к изложению Истории Русской Кормчей книги, т. е., к исчислению разных переводов, разных собраний и списков, содержащих в себе Вселенские и Поместные Соборы и Правила Св. Отец; но видно, что Автор не считал сего нужным потому, что он может быть предполагал излагать сей необходимый предмет в особенном сочинении.

Еще прежде Епископа Иннокентия, Преосвященный Мефодий, Архиепископ Тверской, писал на Латинском языке книгу, под заглавием: Liber historicus de rebus in primitiva, sive trium primorum et quarti ineuntis saeculorum Ecclesia Christiana, praesertim quum prima Christi nati aetas floreret, gestis; cui libro accesseriunt Prolegomena Historiae Ecclesiasticae et notae ejusdem auctoris. Mosquae, 1805. Конечно, в таковом сочинении можно было ожидать некоторых исторических сведений о Кормчей книге. Автор собрал (стр. 44-55 до 68) краткую выписку из выписок, помещенных в Fabricii Bibliotheca Graeca, равно из Бевереговых и Юстеллиевых собраний, относительно Патриарха Фотия и его Номоканона, также о Соборах и прочих, к тому принадлежащих предметах; потом (с стр. 58-74) выписал некоторые места из Русских Летописей, также из сочинений Татищева и Князя Щербатова (74-78); потом статью о Греческих Четиях-минеях (стр. 299), оглавление и краткое изложение о первых веках или началах Христианской церкви. Но о Словенском Номоканоне Автор также ни слова не упоминает. И так, во всех сих, впрочем любопытных сочинениях, ни мало не находится объяснения о составлении истории Кормчей книги.

Из Начертания Церковно-Библейской Истории, сочиненной Преосвященнейшим Московским Митрополитом Филаретом (С. П. Б. 1819), сюда принадлежит, токмо первый век Нового Завета, с стр. 735 до 843, где сей ученый автор, основываясь на самых верных источниках, упоминает (на стр. 822 и 823) о правилах, и о заповедях Святых Апостол следующими словами:

"Отсюда (т. е. от предания) произошли так называемые Правила Апостольские, которые собраны, вероятно, во втором и третьем веках, и которые в церкви Восточной сохраняются в числе осьмидесяти пяти. Как в них говорится о иподиаконах, чтецах, и певцах (Правило 43-69), разрешаются вопросы о скопцах (21), о браке церковнослужителей (26), о четыредесятнице (69) и пасхе (7), и упоминается о старшем над Епископами (34); то из сего видно, что они приспособлены к состоянию Церкви после Апостолов, и умножены по обстоятельствам. По сему, в последствии времени некоторые из них могли быть и отменены: как и действительно сие сделано с правилами о двукратных ежегодных Соборах (37) и о крещении еретиков (46-47). Собиратель заповедей Апостольских (Constitutiones Apostolicae), который хотел казаться Климентом Римским, повредил в некоторых местах текст Апостольских правил, прибавив такие слова, которые бы показывали, будто сии правила от слова и до слова, написаны Апостолами, и внести в список канонических книг два Климентовы послания и мнимо-Апостольские заповеди. Присоединенные в "Кормчей книге к правилам Апостольским, семнадцать правил Апостола Павла, столько же Петра и Павла, и два особые правила всех Апостолов, имеют одно происхождение с первыми. (Кормч. л. 25, 27-30, гл. 2-3-6)." Ученый Парижский архиепископ Petrus de Marca в своей книге De concordia Sacerdotum et imperio seu de libertatibus Ecclesiae Gallicanae (lib. VIII. Paris, 1641) признает действительность Апостольских правил, основываясь на свидетельстве Греческих Св. Отец: Ex iis autem, quae diximus, non solum colligitur vetustas et auctoritas canonum Apostolorum, sed etiam eorum numerus; etenim 85 canones recenserunt Graeci in collectionibus suis justam definitionem Synodi in Trullo, quo in capite illis recte convenit cum libro constitutionum Apostolicorum, ubi canones illi eadem serie, eodem numero referuntur; laudandum etiam vidimus canonem 74 a Synodo Coustanlinopolitaua sub Nectares (вторым Вселенским собором) et 62 canonem a Sytiodo Nicaena (седьмым собором) ct 76 a Conciho Antiocheno, quin etiam Theodoretus (разумеет собрание Иоанна Схоластика) in collectione sua eundem numerum 85 canonum Apostolorum servavit. И славный Испанский архиепископ Antonio Augustiano был того же мнения. О рассуждениях прочих иностранных авторов по сему предмету сказано будет ниже] и светских (3) [Еще менее сведений о Кормчей книге, и о разных переводах и переменах в составе оной, находим у гражданских писателей.

Татищев, сей трудолюбивый писатель, был источником, из которого все почти последующие светские писатели Русские черпали свое неосновательное и даже забавное мнение о Кормчей книге. В главе 48 Рос. Ист. и в прочих главах, он молчал о Кормчей; но в примечаниях на письмо Царя Ивана Васильевича к Казанскому архиепископу (в издании Судебника 1786 г. стр. 322) он пишет: "Соборы Вселенские часто у нас в утверждении их (Св. От.) мнений употребляют, как то в уложении находится. Никон Патриарх великую книгу Законов церковных сочиня, ово Вселенских, ово поместных собор, сказует: только рассмотря сущие законы или правила соборов, всяк узнает, что они их не видали, а писали наизусть, или рассуждение некоих монахов и законы Царей Греческих на то положили.

Сим Татищев ввел в заблуждение тех, которые сами не вникали в содержание сей Кормчей. Так сочинитель Опыта Российской Библиографии, Сопиков, в 1-й части, на стр. 128 и 579, прибавил к заглавию первого издания Кормчей 1653 года следующие слова: и часть переведена с Греческого, часть сочинена Никоном Патриархом.

Князья, Хилков и Щербатов, генерал-майор Болтин в своих замечаниях на Историю Щербатова и Леклерка, а равно и Миллер, Байер, Штриттер, Шлецер, Лерберг, Круг, Френ и другие, в важных своих, к Русским Древностям относящихся сочинениях, молчали о Кормчей книге, и потому в них нет никаких сведений о сей книге, столь важной для Истории и для Законодательства России.

Славный критик Шлецер, в разных своих сочинениях, и сравнительном объяснении списков Несторовой летописи, неоднократно повторял, что Церковная наша история ожидает основательного обработания источников, отчасти изданных, но отчасти еще в архивах находящихся, и вовсе не открытых. За 50 лет пред сим, в предисловии к собранию Neuverander les Russland 1769 года (Он там пишет: So bald die Kaiserliche Academie mit der Ausgabe der Annalen zu Stande ist, mid die heiligste Synode ihre reichen Archive offnet und die Ueberbleibsel der alten Patriarchal-Bibliothek u. s. vv. und ein russischer Fleury oder Walch aufsteht, dan wird sich eine vortreflfliche russische Kirchen-Geschichte schrciben lassen, т. е. "Как скоро Императорская Академия Наук окончит (тогда еще только начатое) издание летописей, а Святейший Синод дозволит пользоваться богатым архивом и остатками Патриаршеской библиотеки, - и явится Русский Флери, или Вальх, тогда можно будет превосходно написать Русскую Церковную Историю) и потом в разных местах, Шлёцер говорил о необходимости собрать и приискать источники.

Еверс в книге Geschichte der Russen на стр. 405, по примеру своих предшественников полагает, что патриархи Иосиф и Никон что-нибудь сочинили или прибавили к древнему составу Кормчей книги (Das geistliche Recht forderte gleichfalls eine neue Gestaltung, um sich erganzend dem weltlichen anzuschliessen und diese vom Patriarchen Ioseph begonnene und von seinem Nachfolger Nikon vollendete, erschien bald darauf in dem Steuerbuche (Кормчая книга) 1652, т. е. "Церковное право требовало также нового образования, дабы оно по примеру Гражданского права и в рассуждении оного усовершенствовано было. И сие новое образование, начатое патриархом Иосифом, а оконченное преемником его Никоном, вскоре потом представлено было в Кормчей книге, 1652 года. Но мы после увидим, что при патриархе Иосифе печатание К. К. окончено уже было. - Тот же Автор в последнем своем сочинении Древнейшее право России (Das alteste Recht der Russen. Dorpat, 1826), пишет: die Untersuchung uber das alte geistliche Recht der Russen ware wohl vor allem darauf zu richten, ob dasselbe nicht wahrend der mongolisch-tatarischcn Herrschaft wesentliehe Veranderungen erlitten, und die Eigenthumlichkeit genommen habe, wodurch es am meisten von seinem Vorbilde unterschieden wird. Es lasst sich jedoch kaum hoffen, dass uns irgend eine dahin gehorige Urkunde aus dem Zeitraume von 988-1240 erhalten ist, т. е. "Исследования о древнем церковном праве Россиян должны предварительно обращены быть к тому вопросу: не подвергалось ли оно во время монголо-татарского ига важным переменам, и не получило ли оно в то время того особенного свойства, которым право сие наиболее отличается от своего образца; однако же едва ли надеяться можно, чтоб сохранились какие бы то ни были сюда относящиеся сведения или памятники с 988-1240 г." Но Татары не имели никакого влияния на наше церковное право, и не хотели иметь никакого на управление духовное. Сие явствует из их ярлыков. Мы также увидим после, что переводы нашей Кормчей книги известны были в России в XIII веке, и что самые греческие источники все принадлежат именно тому времени, которое с X до XIII века простирается, в чем почтеннейший Автор сомневается).

Историограф Н. М. Карамзин, в некоторых статьях своей Истории Государства Российского, упомянул о Кормчей книге, и заметил даже ошибку Татищева; но все не полагал нужным включить в свое творение хоть некоторые сведения об источниках или о переводах оной книги.

В Предисловии к Истории, или в исчислении Источников (стр. XXVII - XXXV) он не упомянул о Кормчей книге. Я весьма далек от того, чтоб несправедливо критиковать сего почтенного Автора; но как ему открыты были все архивы, публичные и частные библиотеки: то кажется, что он мог бы собрать сведения, и поместить оные между прочим в следующих главах: В главе I стр. 119, 122, в примечаниях 285, 286, 287, 289 и 291; в главе IX стр. 213, 219, 224, 236, и в примечаниях : 446, 447, 458, 463, 468 и 474; в гл. X. стр. 248, 249, и 250, и примечаниях 532; в гл. XI стр. 28, 29, 83, 92, 162 и 163 и в принадлежащих к оным примечаниях, где он упоминает о так называемом Софийском списке, (который ниже будет описан), стр. 108, 441, 415 и т. д. в следующих томах, при изложении происшествий, касающихся до времени митрополитов Кирилла III, и Киприана и Макария и проч.

В XVI веке, барон Герберштейн, в известном своем сочинении: Commentarii rerum Moscovitarum, Francofurti, 1600, стр. 24 и проч. поместил выписки из разных статей Канонического права, находящихся в древних списках Кормчей XIII и XIV веков, и я не премину об оных упомянуть, где следует. Он же Герберштейн сохранил выписку из первого Судебника 1498 года; и сей важный памятник 15 века, едва за 15 лет пред сим, издан иждивением государственного канцлера графа Румянцева, старанием и с объяснениями Гг. К. Калайдовича и П. Строева. В книге барона Мейерберга, известной под именем Путешествие в Россию (Iter in Moschovian Augustini L. В. de Mayerberg anno MDCLVI descriptum et ab ipso cum siatutis Moschoviticis ex Russico translatis), находится Латинский перевод Уложения Царя Алексия Михайловича; но о Кормчей никаких сведений нет.

В 1709 году напечатано Изложение восточной Русской церкви: Specimen ecdesiae Ruthenicae, сочиненное Суперинтендентом Берхом и Шведским известным историком Спарфенфелдом (Sparvenfeld), который в 1682 г. путешествовал по России, и знал Русский язык. - В сей книге находится краткое заглавие Кормчей книги, а в конце оной оглавление Требника патриарха Филарета. Сие редкое сочинение находится в Императорской библиотеке.

Не могу не упомянуть здесь также о книге, часто Шлёцером употреблявшейся, и исполненной ученых сведений, к восточной Греческой и Русской церкви принадлежащих. - Kalendaria ecdesiae universae, in quibus Sanctorum nomina, imagines et festi per annum dies ecclesiarum orientis et occidentis praemissis uniuscuiusque ecdesiae origines recensentur, studio et opera Iosephi Assemani, Romae. 1755. t. I-VI. В первом томt находятся между прочим два исследования: De tabulis Capponianis и Origines ecclesiasticae Slavorum, с стр. 1 до 473. Но там ничего нет ни об истории, ниже о содержании Кормчей книги. Тот же Ассемани издал еще два, к восточной Церковной истории принадлежащие весьма важные сочинения; первое заключает в себе сведения о распространении собраний Правил Св. Отец на восток и на юг, под заглавием: Bibliotheca orientalis Clementino-Vaticana, hi qua manuscriptos codices Syriacos, Arabicos, Persicos, Turcicos, Hebraicos, Samaritanos, Armenicos, Aethiopicos, Graecos, Aegyptiacos, Ibericos, et Malabaricos, jussu et munificentia dementis XI Pontif. Max. ex. oriente conquisitos, companies, advectos el bibliothecae Vaticanae addictos, recensuit, digessit, et genuinu scripta a spurns secrevit, addita singulorum auctorum vita. Romae. 1719, fol. IV tomi. - Другое под заглавием: Bibliotheca juris chilis et canonici orientalis. Romae. Как в том, так и в другом из сих сочинений, есть сведения, служащие к объяснению разных статей Кормчей книги, напр., на главы: 42, 44, 48, 49. Но говорю здесь о менее важных сочинениях, как то: Iohannis Kohlii in Academia Scient. Petrop. Hist, eccles. et hum. lift, professoris, Introductio in historiam et rem litterariam Slavorum, imprimissacram. Altonaviae, 1729. Из предисловия ученого Автора видно, что он приготовил разные, к истории греческой церкви принадлежащее материалы, где между прочим упоминается: 1) Historia Ruthenae ecclesiae schismaticae: sive de ortu et progressu scitae illius quae superiori jam saeculo Niconis Patriarchae temporibus a Ruthena ecclesia divortium fecit, quaeque Raskolnika h. e. schismatica vulgo appellatur ex fide digna domesticis monumentis hausta etc. etc. 2) Catalogue librorum qui in bibliothecis Mosquensibus Graeco juxta ac Slavonico idiomate consignati extant manuscriptorum adhuc inedilns observationibus nonnullis utramque historiam illustranlibus instructus. - Но где сии бумаги ныне сохраняются, мне неизвестно. Possevini, Liber de rebus Moscontis. Colon. 1595. - Ignatius Kulczynski Specimen Ecclesiae Ruthenicae. Romae. 1733. - Heineccii Abbildung der alten und neuen griechischen Kirche. Halle. 1712 и 1733. Равно Dr. Sigmund Iacob Baumgarten Geschichte der Religions Partheien, herausgegeben von D. I. S. Semler. 1766.

Во всех сих книгах, также в разных общих исторических изложениях, находящихся в сочинениях Барония (Baronii Annales ecclesiaslicae), Томасини (iTommassini De neleri et nova disciplina ecclesiae 13 torn, in quart.), в Церковной истории Шрека и Генке (Allgemeine Geschichte der christlichen Kirche), ничего не сказано о Кормчей книге. - Недавно в Немецком журнале, в Вене изданном (Jahrbucher der Litteratur) № 24 и 25, включено краткое изложение печатной Кормчей, о котором сказано будет в III Отделении]. Может быть по избранному каждым из них плану, таковые разыскания не могли быть помещены в сочинениях их, впрочем полезных.

Высокопреосвященнейший Евгений (4) [Новейшие сочинения Преосвященного Киевского Митрополита Евгения по сей части суть: 1) Исторической словарь писателей Грекороссийской церкви духовного чина, в котором говорится о Кормчей в статьях: Киприан, Иосиф, Никон и других местах; 2) Описание Киевского Собора Святыя Софии, где письмо Его Высокопреосвященства ко мне писанное (стр. 235 и проч.), содержит в себе разные, к истории Кормчей книги принадлежащая сведения; 3) Историческое обозрение Российского законодательства, 1826 года.

Из многочисленных, прежде изданных творений Преосвященнейшего Евгения, нужным считаю упомянуть 1) об Историческом исследовании сборов Российской церкви, изд. 1803 г. в СПб. и 2) Рассуждение о соборном деянии, бывшем в Киеве 1157 года. СПб. 1804.]. Митрополит киевский и галицкий, известный не только в отечестве, но и во всем ученом свете трудами своими по части истории церковной и гражданской, первый приступил к исследованию происхождения и состава разных задунайских и русских списков, и чрез то открыл обширное поле для новых иcследований. Лет за 15 пред сим, занимавшись обозрением законов, собрал я во втором томе Систематическим свода существующих законов Российской Империи (напечатанном в 1816 году) древнейшие и новейшие источники, как греческие, так и славянские, одной главы нашего права, именно о браке, и изложил оную по тем же правилами, и тем же почти порядком, каковые находятся в древнем Номоканоне патриарха Фотия, включенном в Кормчую книгу.

Вслед за сим, продолжая знакомиться с источниками древнего греко-российского канонического права, и пользуясь сочинениями и записками Митрополита Евгения, имел я случай рассмотреть более 30 списков Кормчей книги, сообщенных мне покойным государственным канцлером графом Н. П. Румянцевым, также сенатором графом О. А. Толстым и другими лицами.

Представляя ныне сей труд ученому свету, совершенно знаю, что изложение сие не может быть удовлетворительным, и еще весьма далеко от той полноты, которую имею в виду доставить впредь моим исследованиям. - Однако же и первые опыты ведут к дальнейшим успехам и могут служить пособием особливо для тех, кои имеют возможность пользоваться драгоценными материалами, содержащимися по сему предмету в богатых синодальных, монастырских и других архивах.

___

Желающему иметь точное понятие о Кормчей книге, надлежит рассмотреть оную не токмо в общем ее составе, но должно познакомиться и со всеми статьями ее отдельно, по тому, что не все они имеют одинаковое происхождение и принадлежат разным временам и разным сочинителям, начиная от первых веков Христианства до напечатания Кормчей в царствование Алексия Михайловича.

Россия попечениям своего Духовенства обязана была успехами просвещения всех состояний и сохранением древнего общего отечественного права: словом, первым устройством гражданской образованности. Доказательства постепенного развития и распространения сей образованности сохранены во многочисленных статьях древних списков Кормчей книги, и в разных сборниках ; а доказательства трудов нашего Духовенства находим в разных эпохах российской истории, начиная от первых, из Греции присланных святителей, до святителей наших времен.

Если же Россия получила первых святителей, равно и книги и правила Святых Отец из Греции; то и историческому изложению содержания славянской Кормчей книги должны предшествовать некоторые обстоятельные сведения о греческих церковных правилах и о переводе их вообще во всех странах Христианского мира; самое же изложение сие имеет быть разделено на четыре отделения по следующим оглавлениям.

В восточной православной Церкви существуют два главных разряда собрания правил Святых Отец.

Первый разряд основан на Номоканоне и Собрании правил святых соборов, составленном патриархом Иоанном Схоластиком; другой - на Номоканоне и Собрании таких же правил, составленном патриархом Фотием.

Из первого разряда известен только один славянский перевод в трех списках; первый список харатейный, принадлежащей библиотеке графа Румянцева, найденный в ней Митрополитом Евгением, и два бумажные, из коих один находится в хранилище Св. Троиц. Серг. лавры, а другой принадлежит некоторому любителю.

Из второго разряда находятся разные переводы в разных списках.

Разделив все мне известные списки на несколько родов или Фамилий, смотря по разности переводов и по различию входящих в оные статей, я представляю читателям шесть древних переводов, составленных до конца XVII века, и мною означенных буквами А. В. С. D. E. F.

Перевод А. есть тот, который составлен был, вероятно, для Болгар, в конце IX века, и заключает в себе Номоканон Иоанна Схоластика, т. е., Изложение правил четырех вселенских и шести поместных соборов, равно и 68 правил Св. Василия Великого. Другой, древнее сего Номоканона, нам неизвестен.

Перевод В. есть тот, который был составлен с Фотиева Номоканона и собрания, заключающего в себе правила седми вселенских и девяти поместных сборов; также статьи, назначенные 2-м правилом шестого вселенского собора. Первый список, содержащий в себе сей перевод, к 1270 году прислан был всероссийскому митрополиту Кириллу III (5) [В названии митрополита Кирилла III-м сего имени, я следовал мнению важнейших по сей части писателей, как то: Димитрия Ростовского, Сочинителя Словаря духовного чина и Описании Киевского собора и Киевской Иерархии. Во втором издании первого тома Истории Рос. Иерархии стр. 2, митрополит сей назван Кириллом вторым или третьим; на стр. 88 он назван Кириллом вторым, а третий по ошибке назван четвертым. Следовательно, сие требует еще рассмотрения. Митрополит Платон сомневается, два или три были Кирилла до конца XIII века.

Я узнал еще о списке, некогда принадлежавшем к рукописям Ставропигиального Воскресенского монастыря, Новый Иерусалим называемого, где пребывал Патриарх Никон. В описи рукописи, там хранящейся, сделанной П. М. Строевым 8 Февр. 1818 г., показаны два списка Кормчей книги: первый (№ 52) в лист, писан полууставом на пергамине ХIV века, на 297 листах; это Греческий Номоканон, в коем на конце несколько листов недостает, и принадлежал Сербской Хиландрской обители; второй (Л. 53) в 12-ю долю листа на бумаге XVI века, из 651 листа. По краткости сих оглавлений, мне сообщенных В. Гр. Анастасевичем, из сей описи, не могу назначить, к которой Фамилии оба списка принадлежат. Преосвященный Евгений полагает, что из сих двух списков второй употреблен был при первом издании печатной Кормчей; ибо и в самой сей описи отмечено: сия рукопись вероятно была употребляема при печатании; и листы от 353 до 357 перехерены, и на поле написано: не набирать до закона градского, т. е., до следующей главы. Желательно было бы иметь обстоятельное описание обоих сих списков] от болгарского Деспота Святислава.

Подлинный сей список, Кириллом полученный, не дошел до нас; снятые же с оного списки почти все ниже упоминаемые, как харатейные, так и бумажные, имtют правила не целые, но местами выписанные и с толкованиями не Зонары, но Аристина. Однако же я нашел в одном списке, так называемой сводной Кормчей, все полные и целые правила всех седми вселенских соборов, по составу Зоноры и с его толкованиями.

Перевод С. есть тот, который составлен по сокращению диакона Аристина и с его толкованиями.

Собрание, содержащее в себе сей перевод, равным образом существовало уже в конце XIII века в Киеве; ибо в 1284 году, по желанию рязанских князей, братьев Ярослава и Феодора и матери их, великой княгини Анастасии, при епископе Иосифе, доставлен был из Киева список в которой внесены не все правила по Аристинову сокращению, но смешаны краткие попеременно Аристиновы правила с полными правилами по состав!/ Зонары и с толкованиями из обоих сих составов заимствованными, как сие явствует из сличения сего рязанского списка 1284 года с Кирилловскими и другими списками.

Перевод Д. составлен в конце XIV века при митрополите Киприане, и назван мною Киприановым потому что сей митрополит сам занимался переводом правил и вывез греческий список оных с собою из Сербии. - О сем переводе, равно как и о толкованиях, по составу ученого болгарского митрополита Дмитрия Хоматина, сказано будет ниже.

Перевод Е., составленный по полному тексту правил, находится в книге Никона Черные горы, на который мы видим ссылки в разных местах печатной Кормчей.

Все сии пять переводов второго разряда составлены были не в России, но у южных Славян, что доказывается самым языком.

Северные славяне пользовались по сей части в полной мере успехами южных единоплеменников своих, с самых первых веков принятая Христианской веры.

Перевод F. также по полным правилам и по составу Валсамона с его толкованиями, сделан был Епифанием Славиницким, и хранится в синодальной библиотеке. Еще упомянуть должно:

1) Об отрывках древнего перевода правил, существовавшего при великих князьях Ярославе Владимировиче и Изяславе Ярославиче, на который ссылается новгородский монах Зиновий.

2) О переводе Апостольских и соборных правил, который, по свидетельству патриарха Иоакима, составлен был монахом Максимом Греком.

3) О переводи правил Апостольских и Соборов, как вселенских, так и поместных, т. е., правил составленных по вернейшему тексту, находящемуся в издании Беверегия, под заглавием Pandectae Canonum. - Перевод сей, хранящийся в архиве Святейшего Правительствующего Синода, сделан был Василием Козловским и синодальным переводчиком Григорием Полемикою. Книга сия разделена на 4 части, состоящие из 2757 листов; первые две части читаны справщиком Александром Поповым; год не означен; бумага из первой половины XVIII века. По запискам существует и другой перевод сего же издания Беверегия, составленный переводчиком коллегии иностранных дел Улианинским, в 1782 г.; но я об оном ближайшего сведения не имею.

Из всех упомянутых здесь старых переводов, я составил два главные рода списков Кормчей книги начиная с XIII века до первого издания печатной Кормчей в 1653 году.

Первый род есть Кирилловский, заключающей в себе все списки, сделанные по Зонарову составу (рецензии) полных правил, и по переводу, присланному в 1270 году от болгарского деспота Святислава, которые, однако ж, как сказано выше, списаны не все в целости, и имеют толкования Аристоновы вместо Зонаровых.

Таковые списки суть следующие:

1) Пергаменный, так называемый Софийский список XIII века, находящейся ныне в Москве, в синодальной библиотеке.

2) Список XV века, так называемый Архангельский (бывший Строгоновский), равно как и список Прилуцкого монастыря (1536 г.), сообщенный мне преосв. Епископом Вологодским Стефаном.

3) Список, принадлежащий купцу И. П. Лаптеву, XV же века, который, по порядку глав, совершенно сходен с московским харатейным; также список только 2-й части Кормчей книги, XV века, подаренный мне здешним любителем сего рода памятников.

4) Разные бумажные списки XVI века, находящиеся в новгородском соборе, также сходные с харатейным московским списком, из коих один рассмотрен был мною.

Подобный предшествовавшим список XVII века, принадлежащий библиотеке графа Румянцева, с собственноручною подписью патриарха Никона (№ 10).

6) Два, так называемые болгарские списка, XVI века, с письмом болгарского деспота Святислава к митрополиту Кириллу III, принадлежащее той же библиотеке (№ 2 и 9).

7) Подобный болгарский список, в новгородском соборе.

8) Четыре списка, XVI и XVII веков, того же перевода, принадлежащее сенатору графу Ф. А. Толстому (по каталогу его: Отд. I, № 13 и 318 и Отд. II № 243 и 216).

9) Еще два списка, XVI и XVII века, того же рода с некоторыми вариантами по составу и по слогу; также принадлежащее библиотеке графа Румянцева (№ 3, 4).

10) Три списка, находящиеся в Императорской публичной библиотеке, один XV века (Браиловский) и два XVI века (Флоровские).

Все сии, к Кирилловскому роду причисленные мною списки, между собою сходны, в рассуждении перевода толкований и правил, но различествуют токмо по числу и выбору глав по статьям, собственно до российской иерархии относящимся.

Второй род есть Рязанский или Иосифов. К нему принадлежать все списки, составленные по Аристинову сокращению, но имеющие некоторые правила, переведенный по полному тексту, с Зонаровыми толкованиями.

Таковые списки были следующее:

1) Старший в сем роде, в Рязани 1284 года, составленный по киевскому списку, ныне принадлежит сенатору графу Ф. А. Толстому, о котором выше сказано.

2) Один список (бумажный XV века), совершенно сходный с оным, принадлежащей вологодскому купцу И. П. Лаптеву.

3) Два списка, в синодальной библиотеке в Москве находящееся.

4) Два списка, хранящиеся в новгородском софийском соборе, из которых один XVI века списан с благословения архиепископа Серапиона в 1568 году.

5) Три списка, хранящееся (в музеуме) графа Румянцева (№ 5, 7, 8).

6) Три списка, из библиотеки графа Ф. А. Толстого; (по каталогу № 14, отд. I и № 64 и 69, II отд.).

7) Список, XVI века, принадлежащей купцу Тимофею Лаврову.

8) Печатная Кормчая.

Все списки сей Рязанской Фамилии совершенно согласны между собою в рассуждении перевода как Апостольских, так и соборных правил, составленных, по большей части, из сокращенных Аристином правил и с его толкованиями, кои однако же смешаны с некоторыми Зонаровыми правилами и толкованиями; различие между ими состоит токмо в числи и в выборе глав и статей, собственно до российской иерархии касающихся.

Особенное отделение сих списков составляюсь три списка, содержание в себе Номоканон патриарха Фотия со всеми соборными правилами, выписанными по порядку 14 граней и глав, к каждой грани принадлежащих. Первый из сих Номоканонов, находящийся в библиотеке гр. Румянцева (№ 9 ) имеет правила по Аристинову сокращению, как и прочие списки Рязанской Фамилии.

Второй список, принадлежащей гр. Ф. А. Толстому, (по каталогу № 169, I. отд.) содержись в себе правила по полному тексту, как оные находятся в прочих Кирилловских списках.

Третий же, сообщенный мне Вологодским купцом И. П. Лаптевым, имеет те же правила, как первый; но сверх того содержит дополнительные статьи к каждой грани, из сочинений восточных иерархов, собранные игуменом Иосифова монастыря Нифонтом, с ведома митрополитов Даниила и Макария.

Третью фамилию списков, по переводу D. следовало бы назвать Киприановою; но из оной я нашел до сих пор только один, и тот не совсем полный список, по вышеозначенному переводу с толкованиями, мною приписанными болгарскому митрополиту Дмитрию Хоматину. Сии правила и толкования находятся в сводной Кормчей, составленной в XVI веке при митрополите Макарии.

В сем списке сводной Кормчей книги, сообщенном мне Вологодским купцом И. П. Лаптевым, число правил и порядок те же, какие находятся в других; но оный отличается соединением двух и иногда трех переводов с разными толкованиями, и им соответствующими выписками, как из вселенских и поместных соборов, так и из других правил Св. Отец. Цель сего сводного собрания очевидно, была та, чтобы приготовить, так сказать материалы для нового издания Кормчей, в виде настоящего русского Номоканона, составленного из соборных правил восточной церкви, а равно и из русских соборов и посланий русских иерархов; к чему отчасти способствовал бы и самый Стоглавный собор 1551 года. Послов же сего времени никаких уже новых опытов в сем роде мною не отыскано.

Особенный разряд Номоканонов составляют краткие выписки из всех правил Святых Отец под разными заглавиями. - К сему разряду принадлежат 1) Номоканон, или Законоправильник, печатанный в Киеве первым вторым и третьим изданием, с предисловиями Памвы Берынды, Захария Копыстенского и Петра Могилы, с 1621 до 1629 года, о которых подробно сказано будет ниже. - 2) Те Номоканоны, которые помещены в конце московских требников, большого, среднего и малого. В одном из сих требников - именно Иоасафском, напечатанном в 1639 году, помещены статьи из Стоглава о святительских судах, напечатанные в  VII второго отделения сей книги. - 3) Рукописи, подобные тому списку, который находится в музеуме графа Румянцева, под заглавием Зонар (№ 14). 4) Греческий краткий Номоканон, некоторыми приписанный толкователю Зонару в оном находятся 547 правил, или постановлений, заключающих в себе между прочим и все статьи, помещенные в вышеупомянутых кратких Законоправильниках; однако их гораздо более, и они в другом порядке изложены. Он печатан на греческом и латинском языках в известном собрании: Cotelerii Monumenta Ecclesiae Graecae, Lutetiae Paris. 1677, в первом томе на стран. 68 до 158, под заглав!ем : т. е. "с Богом начало Номоканона. Правила Святых Апостол и седми Вселенских Соборов, о иерархах, Священниках, Монахах великого образа и о прочих духовных лицах и о мирских людях". Начало сего Номоканона то же, что и списка Зинар. Оно взято из Апостольских заповедей, и есть следующее: Аз Петр и Павел и проч. 5) Также здесь упомянуть должно о Номоканоне патриарха Иоанна Постника. В одном древнем списке находится следующий перевод сего сочинения: "Иже во Святых отца нашего Иоанна, Архиепископа Константинограда, Постника, о исповедех, различия разное извещена исповедающим". Есть еще сочинение Иоанна Постника, под названием: Наставление как исповедывать, исповедываться и проч.

О сей книге упоминается в толкованиях Валсамона, равно в Кормчей книге второй части, в главе 53, на листах 260, 266, 268, 270, 272; и в Тактиконе преподобного Никона Черные горы, по Почаевскому изданию 1795 года на л. 35 (Сравн. сочинение ученого Ассемания: Bibliotheca juris orientalis Canonici et civilis. Том III. pag. 524 и проч.). Русский перевод оной издавна существует.

Следуя сим разрядам, содержание каждой фамилии, и каждого списка изложено будет со всевозможною точностью; переводы ж будут сравнены с греческими подлинниками, и сие извлечение разделится на четыре отделения.

ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

О греческих собраниях, предшествовавших славенскому собранию правил Св. Отец.

 I. О первых собраниях соборных правил вообще.

 II. О распространении оных в разных переводах.

I. На западе: а) в Италии, b) в Галлии, с) в Германии, d) в Англии, е) в Африке II) На юге.

 III. Об усовершенствовании греческих собраний в царствование императора Юстиниана.

 IV. О трудах патриарха Иоанна Схоластика.

 V. О каноне или составе правил Святых Соборов и Святых Отец, поставленном на шестом вселенском Соборе в Трулле Палатнем.

 VI. О трудах патриарха Фотия.

ОТДЕЛЕНИЕ ВТОРОЕ.

О переводах греческих собраний правил Св. Отец на славянский язык.

 1. Исторические сведения о славянском переводе Номоканонов или Кормчей книги с XIII века.

 II. Объяснение слова: Кормчая книга.

 III. О списках Номоканонов или Кормчей книги с XIII века.

 IV. О списках, составленных после митрополитов Кирилла, Максима и Киприана.

 V. О греческих источниках, которые вошли в состав Кормчей книги.

 VI. О двух разрядах славянских собраний канонических правил.

 VII. Изложение первого разряда.

 VIII. О влиянии и действии канонических правил в первой эпохи русского законодательства и о собственных русских статьях.

За сими двумя отделениями следуют: 1) Индекс или оглавление предметам, содержащимся в первых двух отделениях. 2) Указатель источников, и 3) Приложения. № I. - Пидалион. - № II. Прохирон Арменопула. - № III. Леунклавий. - № IV. Церковные акты. - № V О Прохироне греческих царей на грузинском языке и о Номоканоне грузинском. - № VI. Никон Черные горы. - № VII. Сводная Кормчая. - № VIII. Номоканон патриарха Фотия. - № IX. Прохирон императора Василия Македонянина.

ОТДЕЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

 I. Изложение второго разряда Номоканонов.

 П. III. IV. V. VI. VII. Описание разных списков, к сему разряду принадлежащих, по составу Кирилловской фамилии.

ОТДЕЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

 I. Изложение Номоканона по рязанскому харатейному списку.

 II. Изложение печатной Кормчей книги.

 III. О переводе правил, ныне в Валахии и Сербии находящемся.

 IV. О других собраниях правил Св. Отец, на юге и на севере употребляемых.

 V. Историческое сравнение Кормчей книги Церкви Восточной с таковою ж книгою Западной Церкви (под заглавием : Decretum Gratiani), в XI веке собранною.

 VI. Заключение.

Если не ошибочно мое мнение, то собственные слова барона Розенкампфа, значащиеся в Введении, что он пользовался записками митрополита Евгения, достаточно и вполне обнаруживают прямое его участие в составлении Обозрения кормчей. Нам не один раз уже приводилось читать в письмах архипастыря о нежелании, дабы имя его было выставляемо на собственных даже его сочинениях, как мы это увидим ниже, а равным образом для избежания пересудов *) [См. Письмо к Анастасевичу стр. 23] он не желал принимать от авторов посвящений. На громадный труд составления Обозрения кормчей, более чем вдвое увеличенный сравнительно с первым изданием, на труд, для которого употреблено было столько времени и потрачено денег, Евгений не мог смотреть равнодушно и потому вышеприведенные слова Терещенки заслуживают полного доверья, что Евгений мог пожертвовать и нужную сумму для 2-гоиздания. За смертью барона Розенкампфа издание было поручено П. Г. Анастасевичу, который, получив из академической типографии сто экземпляров Обозрения кормчей книги, уже после смерти Евгения, разослал (говорят всего 10 экземпляров) тем лицам, которых он считал более достойными или более интересовавшимися этим сочинением, а остальные экземпляры остались у него в том самом виде, в каком он получил их из типографии т. е. в листах, которые остались не брошюрованными до самой его смерти (1845).

Когда за отсутствием наследников, имущество его, как ученого, состоявшее преимущественно из разного книжного и бумажного добра, а как выражаются профаны - хлама, по смерти его было опечатано и по 1863 год сберегаемо в сарае при доме бывшего Румянцевского музея, то и листы "Кормчей", в продолжение почти 20 лет, ожидали своего освобождения из этого временного помещения, не совсем почетного и безопасного от сырости.

За неявкою наследников, все это наследство, по настоянию нового владельца Румянцевского дома, книжное и бумажное имущество Анастасевича передано было на хранение полицейскому начальству, где оно и находилось до времени продажи его с аукциона.

В купленных мною кулях, в которых продавались книги, брошюры и рукописи на вес пудами, попались мне отдельные листы Кормчей. Заинтересованный этим открытием и понимая всю важность и значение этого сочинения, я начал делать продолжительные поиски этих отдельных листов, попавших также в кули и другим лицам, принимавшим участие в аукцион.

Похождения мои для собрания этих листов и составления из них хотя одного полного экземпляра сопровождались такими сценами, которые заслужили быть известными и они опубликованы мною в вышеупомянутом период. издании, в статье под заглавием: Судьба последних экземпляров Кормчей книги, издания Анастасевича.

Здесь только скажем, что задавшись идеею - во чтобы ни стало собрать листы Кормчей, я не останавливался ни перед какими преградами. Во время этих поисков не существовали для меня никакие стеснительные формы; приступом во имя науки открывал я себе вход туда, где только можно было видеть кули и убедиться собственными глазами, что в них не остались недостававшие мне листы "Кормчей". Был я и в будуаре незнакомой мне светской дамы, которой управлявший вместо кипсеков нашел в кулях листы "Кормчей"; был я и в полуразвалившейся избушке торговца старой бумаги. К сожалению, явился я поздно к этой просвещенной даме, потому что драгоценные для меня листы, по формату, весьма пригодились на затопку камина и застал я их уже истребленными. Посчастливилось мне спасти несколько листов у маляра, купившего пятьдесят кулей книг и бумаг на оклейку стен, и, по его указанию, я видел уже много листов наклеенных и испорченных. Нашим книжным торговцам, распространившим свою неприбыльную торговлю по всем мостам и перекресткам, досталась самая большая часть Анастасевичева собрания. Они лучше ученых по званию, но не по призванию, поняли значение листов и составили было несколько экземпляров Кормчей, которую книгопродавец Литов перекупал от них и продавал по 25 р. за неполный экземпляр. По принятому между ними обычаю, они купленный артелью книжный товар делят между собою связками и для этого дележа временно сложили в сарай свою покупку; но как это было зимою и, после сильных морозов, появилась оттепель, то и все бумаги, при бывшем в сарае и растаявшем снеге, обратились в жидкую массу, и тогда уже окончательно погибло собрание Анастасевича, а с ним и листы "Кормчей".

Полиция, маляры, огонь, вода, а всего более равнодушие самых ученых учреждений, которых прямою обязанностью было предупредить все эти несчастные случаи, - были причиною истребления множества автографов и драгоценных книг!!!

Митрополит Евгений, мы выше видели, в своем письме к барону Розенкампфу, старался успокоить его, приходившего в отчаяние от того, что первое издание Обозрения кормчей опоздало появлением в свет, по причине болезни Снегирева, как б. Секретаря Общества истории и древностей которому поручено было издание.

Что сказал бы барон, увидев, как из добросовестных его трудов едва только несколько экземпляров мною спасено, и причиною тому - равнодушие ученых его собратий, которые вовсе не интересовались даже его сочинением. Мне приятно сознавать, что отыскиванием листов "Кормчей" и составлением из них нескольких полных экземпляров, я воздавал честь трудам достославного архипастыря и поч-тенного барона Розенкампфа *) [По случаю торжественного празднования в Москве, 5 августа 1867 года, 50-тилетнего юбилея достославного архипастырства, недавно в Бозе почившего митрополита Московского Филарета, самый лучший и полный экземпляр "Кормчей книги" благоговейно поднесен мною, скромным тружеником отечественного книгохранилища, как посильная лепта великому святителю-юбиляру. Покойный Высокопреосвященный Архипастырь, во уважение сердечного моего желания - быть хотя заочным участником этого столь отрадного для России и для всея вселенской Церкви бывшего торжества, не отверг моего усерднейшего приношения.

За сим два экземпляра (полных) принесены мною в дар двум нашим университетским библиотекам (в Харьков и Одессу), а за сим три экземпляра предназначены для славянских библиотек - в Прагу, Львов и Краков].

В числе ученых учреждений и обществ, пользовавшихся многосторонними познаниями достославного архипастыря для своих научных целей, и статистическое отделение (ныне статистический центральный комитет) министерства внутренних дел, 12-го декабря 1835 года, сочло для себя честью принять в число своих членов корреспондентов и митрополита Евгения, как это значится в собственноручной его автобиографии.

Очень вероятно, что в архиве бывшего статистического отделения находятся дела, из которых может обнаружиться, в какой степени важно было участие нашего ученого иерарха в трудах этого отделения.

В подтверждение этого предположения, привожу здесь из переписки ученого архипастыря с академиком Кеппеном одно письмо, из которого можно убедиться, что и в вопросах этнографических ученые того времени не обходились без его деятельного содействия или совета.

Вот это письмо митрополита Евгения:

Милостивый государь мой, Петр Иванович!

Покорно благодарен вам за письмо, от 15-го сентября, и за посылку В. Г. Анастасевича. Они дошли до меня в целости 21-го сентября, но я замедлил отвечать вам, потому что был в отлучке из дому на несколько дней.

История ваша об Ольвии по Кенигсбергским (!) идеям будет еще любопытнее, нежели по Геродоту, Страбону и Диогену Лаэрцию. Но для нас чем чуднее, тем лучше. История без прикрас обыкновенно тоща.

Вы спрашиваете меня, как бы определить число разных российских наречий? Я никогда не занимался сим исследованием, и потому наверно ничего отвечать вам не могу. Но, по случаю вашего вопроса, первая мысль у меня родилась о сл дующем разделении по историческим документам.

1) После церковно-славянского диалекта (который я почитаю болгаро-моравским, а не сербским, как другие), я полагал самым древним у нас диалектом новгородский, оставшийся в Русской Правде, Новгородской летописи, в Новгородских грамотах. Он был общий по всей северной полосе от Пскова до Устюга и даже ныне сходен. Новгородские колоши занесли его в Ярославль и в Кострому, и на Вятку, и в Нижегород, и в Казань, и в Симбирск, и в Тобольск, и в некоторые северные сибирские уезды. Там до сего времени везде отзывается Новгородское о и многие собственно Новгородские слова.

2) Диалект киевский, коим писал Нестор, не походит уже ни на Русскую Правду, ни на Новгородские летописи, ни на собственно церковный язык.

3) Владимиро-суздальский, с перенесением столицы во Владимир изменившийся и произведший нынешний язык московский, рязанский, тульский, калужский и всей средней полосы Российской Империи. Отличительная черта сего диалекта та, что он Новгородское о превратил в а.

4) Белорусский, с XIV века образовавшийся в Полотске (sic) и в Смоленске из смешения славяно-русского языка с польским и литовским по причине завладения Смоленска и Полотска Литовскими великими князьями. Но начало сего языка старее в Литве у поселившихся там Славено-Руссов.

5) Киево-малороссийский со времени завладения Польских королей по обе стороны Днепра из смеси польского языка с русским образовавшийся, и с выходцами оттуда распространившийся по губерниям: Курской, Орловской, Харьковской и Воронежской. Но донские казаки говорят московским или владимирско-суздальским языком с малою примесью малороссийских слов.

Вот вам мое мнение о русских диалектах, вашим же вопросом во мне рожденное. Если вам не полюбится, спорить не стану.

Кстати еще примолвлю мое замечание о кривическом диалекте, если хотите по Аделунгову разделению и его считать. Он должен быть не особенный какой, а новгородский, ибо, по всей вероятности, и Новгородцы поглотили Кривичей, из Пруссии и Литвы пришедших к Полотску, Смоленску и Пскову и отсюда уже далее простершихся к озеру Ильменю. Сходство псковского диалекта с новгородским сие подтверждает до ныне, Смоляне ж частию склоняются к московскому, а Полочане больше к польско-литовскому.

Желая вам добраго здоровья и успеха в ученых трудах, есмь всегда преданный ваш.

Е. А. П.

Октября 1-го дня 1820 года. Псков.

На отдельной записке, приложенной е письму рукою Евгения, сделана следующая заметка: "На просьбу мою о дозволении издать мнение о русских наречиях митрополит Евгений (Болховитинов) ответствовал 17-го декабря 1820 года:

"На просьбу вашу об издании моего письма, относительно русских диалектов и даже о сообщении с оного копии вашим друзьям я не могу согласиться. Помните, я писал вам (ибо копии с письма у себя не оставил), что я никогда не занимался сим разысканием и написал вам только первую встретившуюся мне мысль, в которой и сам не уверен. А на необдуманные мнения легко могут появиться обдуманные возражения. Совсем другое дело писать для друзей, нежели писать для публики. И так, поберегите меня или пришлите мне мое письмо, либо копию с оного, дабы я мог на досуге обдумать, даже передумать сей предмет *) [Письмо это в подлиннике находится в рукописной книге Кеппена, озаглавленной: Сведения о русских наречиях и хранится в библиотеке Императорской Академии Наук].

Ученость и патриотизм Евгения были настолько известны Императору Александру I, что при открывшейся вакансии, назначая Евгения, по собственному выбору, на Невскую митрополию, в рескрипте своем Монарх выразил надежду, что знаменитая некогда Невская академия достигнет под его руководством цели ей предположенной, и что просвещенная его опытность и учение в духе веры принесут пользу церкви и отечеству.

И действительно, митрополит Евгений для этих высоких целей не только не щадил трудов, как усердный деятель-пастырь церкви, но не задумавшись, выказал полную готовность принесть самую жизнь свою в жертву долгу верноподданства.

Случай к тому представился именно утром 14-го декабря 1825 года.

В то время, когда сенатская площадь наполнялась нестройными рядами нижних чинов, увлеченных обманом к неповиновению законному Государю, назначено было в Зимнем дворце торжественное молебствие, для которого и приехали митрополиты С.-Петербургский Серафим и Киевский Евгений (бывший тогда в Петербурге для присутствования, как член св. Синода). Молодой Государь послал иерархов на площадь уговаривать заблудших. Выехали они к войску. Народ окружил владык, умоляя их не идти на явную опасность, так как незадолго перед тем был смертельно ранен храбрый Милорадович. Но архипастыри, ставя долг выше самохранения, не вняли таким предостережениям. За С.-Петербургским митрополитом следовал Евгений с иподиаконами. При виде архипастырей, шествовавших под сению креста, солдаты стали было креститься, а некоторые даже и прикладывались ко св. кресту. Пользуясь таким настроением нижних чинов, митрополиты призывая Бога в свидетеля истины слов своих, объясняли настоящее положение дела о престолонаследии и успели поколебать многих. Видя это, предводители мятежа распорядились ударить в барабаны, чтобы заглушить слова архипастырей, грозя притом стрелять по ним. Над головами митрополитов скрестились шпаги. У митрополита Евгения во время этой смуты со святительского облачения сорвали палицу. На успех дальнейших попыток к убежденно, при такой очевидной опасности, уже нельзя было рассчитывать; потому оба митрополита и удалились к забору Исаакиевской церкви, откуда уже возвратились во дворец.

За этот подвиг гражданской доблести митрополит Евгений был удостоен следующим Всемилостивейшим рескриптом:

Преосвященный митрополит Киевский Евгений!

Обращая внимание мое на служение ваше церкви, престолу и отечеству, для которого вы подвизались ныне в 14-й день декабря, когда подвергая жизнь свою опасности, разделяли оную вместе с преосвященным митрополитом Новгородским и С.-Петербургским Серафимом, справедливым почитаю изъявить вам за то мою признательность. В ознаменование оной жалую вам украшенную драгоценными камнями панагию. Пребываю вам доброжелательным и проч.

Свидетель тяжелой катастрофы, разразившейся в первый день царствования Николая I, митрополит Евгений имел счастие приветствовать Императора речью в день коронования и удостоился получить орден св. Андрея Первозванного (22-го августа 1826).

События политические не отвлекали впрочем надолго ученого иерарха от любимых занятий наукою. Простой перечень ученых обществ и учреждений *) [Евгений избран был:

В 1805 году почетным членом Московского университета.

1806 - действительным членом Российской академии

1808 - почетным членом С.-Петербургской медико-хирургической академии

1810 - почетным членом С.-Петербургского общества любителей наук, словесности и художеств

1811 - почетным членом и соревнователем С.-Петербургской беседы любителей русского слова

1813 - почетным членом общества истории русских древностей при Московском университете

1814 - членом С.-Петербургской духовной академии

1815 - членом Московского общества врачебных и физических наук

1816 - членом Казанского общества любителей отечественной словесности при университете

1817 - членом Харьковского и Казанского университетов, членом С.-Петербургского общества любителей русской словесности

1818 - членом комиссии составления законов

1822 - членом Виленского университета

1823 - членом Киевской духовной академии

1826 - почетным членом Академии наук

1827 - почетным доктором философии Дерптского университета

1829 - почетным членом С.-Петербургского университета

1834 - членом королевского Копенгагенского общества северных антиквариев

1835 - корреспондентом Статистического отделения совета министерства внутренних дел], которые наперерыв избирали преосвященнейшего Евгения в свои члены, служит лучшим доказательством того уважения, которым пользовались его ученые труды. Признанные современными разными обществами ученые заслуги митрополита Евгения на пользу отечественная просвещения, не обязывают ли нас, потомков, сохранить благодарную память о нем, как о великом деятеле, всю жизнь свою трудившемся на невозделанной ниве отечествознания.

18-го декабря минувшего года, как день столетнего юбилея, со времени рождения достославного архипастыря, вызывает нас всех, кто чем может, почтить заслуги ученейшего из иерархов.

Ежели в жизни обыкновенного человека день рождения считается до того замечательным, что не одни пустые любители празднеств стараются каждый год проводить его в кругу людей любимых или расположенных к ним, то не во сто ли раз важнее должен быть почтен юбилей первого столетия от появления в мир труженика, имя которого чуть не полвека упоминалось с почтением в кружках лучших людей отечества и в три десятилетия, протекшие от его кончины, не перестает еще являться на уста каждый раз, как речь специалиста коснется истории отечественной и литературы и достойных их представителей.

Сам высопреосвященный Евгений, по словам одного из его биографов, лета своей жизни исчислял не годами, протекшими безвозвратно и бесполезно, но подвигами, совершенными на всех доступных ему поприщах деятельности; как человек, в высшем значении этого слова, служил он церкви и государству молитвою и путем науки.

Повсюду, куда только ни назначала его воля монархов в сан предстоятеля церкви, преосвященный Евгений ознаменовал себя добросовестным и ревностным исполнением своего долга, по крайнему разумению. Разумение его всегда неразрывно соединяло дело науки с ходом администрации.

На обоих путях, ученом и административном, нельзя не удивляться неутомимой его деятельности и памяти, обнимавшей столько предметов с одинаковою свежестию, как в годы юности, так и при глубокой старости. Богословие, философия, языкознание, законоведение вообще и каноническое право в особенности, естественные и медицинские науки, история церковная и гражданская, археология, география, этнография и библиография, преимущественно же отечественная литература духовная и светская - были предметами изучения для его всеобъемлющего светлого ума. И по каждой из этих отраслей человеческих знаний он оставил труды более или менее важные. Впрочем, занимаясь с особенною любовью общеисторическими исследованиями ж преимущественно историею литературы, он дает нам право видеть в этих науках прямое его призвание, как историка и библиографа.

Серьезное направление его трудов всюду равно высказывается: пишет ли Евгений о науках, художествах и изобретениях, старинной славянской арифметике, или о личных и собственных именах у славяно-руссов, о первом нашем посольстве в Японию, или занимается исследованиями о символических книгах Российской церкви, об обращении Славян в христианскую веру, о переводе св. писания на славянский язык, о древнем церковном пении и музыке, и пр. везде он развивает их под лучом одного и того же историко-литературного воззрения.

Где бы ни совершал он чреду пастырского служения, везде, среди трудных занятий епархиальными делами он старался оживлять память времен минувших самостоятельным трудом литературным, имевшим прямое отношение к местной истории.

Быв еще Воронеже, в 1800 г., он составил историческое, географическое и экономическое описание Воронежской губернии, собранное им из истории, архивных записок и сказаний. Сочинение это посвящено было им Императору Павлу. Из заявления редактора Воронежских Губернских Ведомостей *) [часть неофициальная, № 18, 1862 г.] известно, что там приготовляется 2-е издание этого сочинения, которое и по сие время не утратило своего интереса.

Ко времени пребывания Евгения в столице, кроме указанных уже выше исторических его трудов, совершенных по поручению высшей власти, нужно отнести составленное им "Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ее состоянии с присовокуплением описания разных ордынских народов, окружающих Грузию, и родословных таблиц князей трех грузинских царств Кахетинского, Картлинского и Имеретинского". Спб. 1802 г. 8°.

Труд этот, заслуживший лестный отзыв Шлёцера и переведенный на немецкий язык **) [В 1803 году Геттингенский профессор Август-Людв. Фон-Шлёдер в Ученых Гёттингенских Ведомостях 12-го марта, отд. 42, статья 4, поместил обстоятельное критическое рассмотрение этой книги с похвалою, а Фридрих Шмидт того же года перевел ее на немецкий язык и напечатал в Риге и Лейпциге 1804 г. в 8-ю долю листа. В Bullet de 1'acad. 1843, №14-15 столб. 221 акад. Броссе сделал следующий отзыв об этой книге Евгения: "Get outrage classique est devenu rare". Ежели это сочинение 25 лет тому назад считалось уже библиографическою редкостью, то не лишним было бы перепечатать его в Сборнике], по важности содержания был посвящен от имени Александро-Невской академии Александру I.

Любопытное и подробное изложение в этом сочинении неизвестных фактов возбудило в русском обществе сильное желание ближе ознакомиться с Грузией, которая в 1801 году окончательно была присоединена е Российской Империи. Само даже правительство нуждалось в подобном сочинении, и было благодарно автору за доставление точных и обстоятельных сведений о новоприобретенной области. Сведения эти, почерпнутые Евгением из письменных источников и устных рассказов грузинских посланников и депутатов, находящихся тогда в столице, действительно возбуждали сильный интерес.

К трудам первых годов пребывания в Петербурге Евгения, еще в звании архимандрита, нужно отнести замечательное его сочинение под заглавием: "Церковный календарь или полный месяцеслов с означением всего, что в какие дни в православной церкви совершается, с присовокуплением разных статей до Российской иерархии касающихся и исторического словаря Российских государей, императоров, императриц, царей, цариц, великих князей, княгинь и княжон, в память коих установлены в церкви соборные панихиды, и с месяцесловом панихид", напечатанное в Москве 1803 года в 12-ю долю листа, а новое полнейшее издание в Киеве в 1832 году в 8-ю долю листа, под названием: "Киевский месяцеслов".

Этот календарь, как видим, занимал нашего ученого иерарха с 1803 по 1832 год; почти 30 лет думал он о том, как бы составить святцы в таком виде, как он понимал. Заботливость свою об этом предмете он выразил чистосердечно в задушевном письме, от 24 сентября 1824 года, к Кеппену, которого вполне признавал способным и довольно приготовленным к составлению святцев *) [См. Журнал Министерства Народного Просвещения 1867 год, декабрь, статья: Памяти Евгения].

Заслуги Евгения как профессора и префекта Александро-Невской духовной академии, без сомнения, вызовут кого-нибудь из профессоров ее к составлению специального труда, который представит достойную характеристику педагогической его деятельности **) [Результатом этой деятельности, кроме выше уже упомянутых, были составленная им самим или под его непосредственным надзором, следующие сочинения:

1. Исследование об обращении славян в христианскую веру, 1803 года (рукопись)

2. Историческое исследование о соборах российской церкви, читанное кандидатом богословия Михайлом Сухановым в собрании Александро-Невской академии. С.-Петербург 1703 г. 4°.

3. Рассуждение о соборном деянии, бывшем в 1157 на еретика Мартина, читанное кандидатом богословия Иваном Лавровым. С.-Петербург 1804 г. 4°.

4. Рассуждение о начале, важности и ознаменовании церковных облачений, читанное кандидатом богословия Константином Китовичем. С.-Петербург 1804 г. 4°.

5. Рассуждение о книги, именуемой "Православное исповедание веры соборныя и апостольския церкви восточной" сочиненное Киевским Митрополитом Петром Могилою, читанное кандидатом богословия Алексеем Болховским. С.-Петербург 1804 г. 4°.

6. Историческое рассуждение о чинах грекороссийской церкви, читанное кандидатом богословия Дмитрием Малиновским. С.-Петербург 1804 г. 4°].

Что древняя классическая литература была любимым предметом его занятий, в этом высшем духовном рассаднике, доказательством тому может служить свобода, с какою Евгений излагал свои мысли на латинском языке. Сохранившаяся его переписка с академиком Френом еще более убеждает в том, что он принадлежал к первым латинистам своего времени. Если бы сочинения его, написанные на латинском языке и сохранившиеся в рукописи *) [De ideis innatis perperam admissis (1800); De existentia spirituum exratione facile demonstranda (1801); De libris symbolicis Ecclesiae Russicae (1802); Трактат о папской власти и др.], были изданы, то справедливость этих слов еще более подтвердилась бы.

В бытность свою в Новгороде, **) [Нижеприводимая речь Евгения вполне заслуживает внимания, как показывающая тот путь архипастыря, по которому он шел неуклонно на всех святительских кафедрах (Этою библиографическою редкостью мы обязаны достопочтенному академику А. А. Кунику; по его просвещенному вниманию мы имели возможность пользоваться пособиями из библиотеки Академии Наук и его собственной: сочинения Евгения в Петербурге - редкость!!!).

Речь, говоренная (12 Генваря 1804 года), Святейшему Правительствующему Синоду Архимандритом при наречении во Епископа: Новгородской Митрополии в Викарного Старорусского, Санкт-петербургской епархии второклассной Троицкой Сергиевой пустыни, что по Петергофской дороге и Александро-Невской Академии Префектом Евгением.

"Святейший Правительствующий Синод! Почтительнейшие Пастыреначальники Христови Церкве!

Изволися Духу Святому и Вам избрати мя и томужде Духу сердцем Царевым утвердити избрание сие, еже есть звание Божие, давно на мне явленное, предаясь во всем Промыслу Божию, покоряясь мудрым намерениям Святейшего Правительствующего Синода, благоговея в душе моей к воле Всеавгустейшего Нашего Монарха, что на сии рещи могу паче глаголов отрока Самуила "се аз яко звасте мя, глаголите, яко слышит раб ваш (1 Цар. глава III) Готовы нози мои тещи в путь, в оньже речете; готовы устне мои проповедати, еже аще заповедаете; готово все сердце мое в повиновение Богу, Благочестивейшему Монарху и Вам Святейшие Пастыреначальники православныя церкве. Но о когда бы готовы были и способности на предлежащий мне подвиг! Подвиг же не легши и для Вас самих! Подобает бо в нем, по слову Апостолову, образом быти для верных словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою; настояти благовремянне, и безвремянне; подобает в сих поучатися, в сих пребывати, в сих разумывати, да преуспеяние явлено будет во всех (1 Тим. гл. IV). Иначе страшен глас Божий, обращаемый на недостойных пастырей! Се аз пастыри глаголет Адонаи Господь, взыщу овец моих от рук их". (Иезек. гл. 34).

Все сие воображая во уме моем и потом обращаясь мыслями на самого себя, возмущаюсь духом и подвигаюся сердцем. - Но - рассуждая промыслительное звание Божие, нелицеприятное избрание Ваше, непререкаемое изволение Всемилостивейшего Монарха - оживляюсь надеждою, что благодать Бога, воззвавшего мя, что благословение Святейших Пастырей, избравших мя, и наконец благоволение помазанника, Духом Божиим водимого - невидимо укрепят во мне немощное и восполнят оскудевающее; а при толь могущественных пособиях и я, юнейший собратий моей, не отчаиваюсь, что по глаголу Господню: яко пастырь, погибшее взыщу, заблудившее обрящу, сокрушенное обяжу, немощное укреплю и упасу я с судом (Иезек. гл. 34)] этом, так сказать, средоточии источников для изучения древностей севера России, Евгений направлял умы студентов местной семинарии к разработке отечественной истории, и беседы с питомцами навели его на мысль об "Исторических разговорах" о древностях великого Новгорода, *) [Исторические три разговора о древностях великого Новгорода, говоренные в Новгородской семинарии, с прибавлением росписи древних улиц, монастырей, пятин новгородских и селений в оных. Москва, 1808 г. 4° (В Вестнике Европы за 1808 год ч. 40. № 16, стр. 312 помещено издателем Каченовским извлечение из первых двух разговоров: о многолюдстве древнего Новгорода и о древнем богопочитании славян Новгородских)] где второй собеседник - он сам, руководитель юности в области далекого прошлого. Разговоры эти и теперь могут возбуждать удивление обширностью выказанной в них Евгением учености. Можно легко представить себе, что они были для своего времени в самую пору появления их в свет.

По словам проф. Фаворова, пользовавшегося рукописями преосвященного Евгения, поступившими в библиотеку Киево-Софийского собора, С.-Петербургский митрополит Амвросий, по поводу этого сочинения, писал князю Голицыну следующее:

"Не угодно ли будет Вам, Милостивому Государю, поднести оную книгу (т. е. разговоры о древностях великого Новгорода) Государю Императору. Она содержит всю древность Новгорода. Все было забыто или по крайней мере рассеяно, а Евгений собрал в одну кучу прекурьезную и прелюбопытную".

Об этом важном для истории сочинении и вообще о трудах и заслугах митр. Евгения на пользу отечественной археологии, один из наших специалистов по этой части (П. Н. Петров) приготовляет подробное исследование.

Сам же Евгений, в последствии будучи архиепископом Псковским, в одном из писем к графу Н. П. Румянцеву, указывает на источники, откуда он черпал материалы для упомянутого сочинения и, что всего любопытнее, указываете и место, где они находились.

"Об архивских бумагах, великою кучею лежащих в Софийском Новгородском Соборе, доношу, что они находятся при всходе по лестнице вверх в чулан близ библиотеки верхней. Бумаги сии в свитках и листах большею частию епархиальные: но туда же брошены и многие статьи губернские, коим места не нашли в прежних присутственных местах. Разве не выкинута ли уже в реку или в печи вся сия куча. Я, прихавши в Новгород в 1804 году, нашел и архиепископского дома старую архиву разбросанную по двору и кое-что выбрал. В бывших присутственных местах, сгоревших в 1812 году, не было уже старых бумаг, а давно и до того вынесены они под Софийскую колокольню. Остались только в губернском правлении две подробные описи Новугороду 1615 и 1623 годов, но они в пожаре сгорели. К счастию, я из них выписал опись Новгородских концов, церквей и пятин, и напечатал при моих Исторических разговорах Великого Новагорода".

Что колокольни в прежнее время служили местом хранения архивных дел, между которыми скрывались не редко драгоценные рукописи, о том и граф Николай Петрович сообщает Евгению следующее любопытное сведение:

"... Кеппен конечно уведомил Вас, Преосвященнейший Владыко, о происшествии Харьковском. Тамошний архиепископ, при разобрании ветхой соборной колокольни, нашел в ней полный архив, о коем никто ни малейшего сведения не имел. Харьков не древний город, древних бумаг ожидать было нельзя, но те из них, кои не запечатаны, обозначены по военной, как и по духовной части, с 1724 г. по 1774 г. Я сие обстоятельство почитаю важным потому, что твердо в том уверен был и прежде, что в древних колокольнях хранили часто важные бумаги; помню, с каким сожалением я один раз слышал, года три тому назад (1816), от нынешнего Московского митрополита, которого тогда застал в Тверской епархии, что, во время пребывания его в Смоленске, некто из духовных тамошних неоднократно ему утверждал, что в одной древней тамошней колокольне точно есть никому неизвестные забытые бумаги: сие показание осталось без исследования. Позвольте м. г. мои, покорнейше просить, приказать осмотреть с большим тщанием и очень подробно все чуланы колокольни Троицкого Собора в Пскове и в иных древних святых обителях вашей епархии - верно где-нибудь лежат забыты и плесневеют древние документы".

Во время моего (в 1859 г.), по Высочайшему повелению, заграничного путешествия, для приобретения недостававших в И. П. Библиотеке сочинений *) [В отчете И. II. Библиотеки за 1860 год, представленном г. Министру Императорского Двора, директором библиотеки, Членом Государственного Совета (ныне председателем департамента законов), статс-секретарем, бароном М. А. Корфом, сказано:

"Командирован был мною с разными библиографическими поручениями, в Западные наши губернии, Царство Польское и прилежащие к нему Австрийские и Прусские владения, Библиотекарь Ивановский. Он возвратился в С.-Петербург к началу зимы, и о результатах его командировки будет сказано ниже в своем месте" (Стр. 5).

"Не могу еще не упомянуть здесь об особенном сочувствии к Публичной Библиотеке, обнаружившемся в Западных наших губерниях, при командировке туда Библиотекаря Ивановского, о которой уже выше упомянуто. Это сочувствие выразилось многочисленными приношениями редких или в других отношениях замечательных книг, полученными им для Библиотеки от разных общественных заведений и частных лиц. Кроме осмотра публичных и частных коллекций собственно в означенных губерниях, Г. Ивановский, обозрел также важнейшие библиотеки в Варшаве, Лемберге, Кракове и проч., успел установить прочные, на пользу нашего книгохранилища, сношения с тамошними библиотекарями и другими учеными, а также книгопродавцами, и, с свойственною ему неутомимостью, посетил склады не только важнейших из последних, но и всех местных букинистов, пересматривая, по целым дням, старые их собрания, для отыскания, в покрытых пылью грудах книг, иногда одной только нужной нам книжки или брошюры. Плодом этой его поездки, сверх пользы для библиографических наших связей, было приобретение 2,800 томов, из числа которых 1,200 куплены, а остальные (1600) принесены нам в дар". (Стр. 75)], мне самому привелось, проездом в Галицию чрез Замость (Люблинской губ.), видеть жалкие остатки поиезуитской библиотеки академии Замойских, сложенные на хранение также в колокольне при р.-к. кафедральном Соборе. Одно только любопытство могло возбудить во мне решимость - подниматься на самый верхний этаж колокольни по ветхой лестнице. Труд был не напрасный, ибо, в кучи брошенных книг на полу, удалось мне заметить несколько библиографических редкостей но, к крайнему сожалению, в самом испорченном от сырости виде. Так напр., попались мне под руки листы знаменитой и чрезвычайно редкой Соцингианской библии *) [Быть может какому-нибудь ревнителю преуспеяния нашего публичного книгохранилища попадется под руки эта библия, которую он пожелал бы принесть в дар или предложить на условиях доступных, - на случай привожу здесь полное ее заглавие: "Biblia, to jest Ksiegi Starego i Nowego Prxymierza znowu z jezyka ebrayskiego, greckiego у lacinskiego na polski przelozone, a Simona Budnego" (в конце книги) Drukowano w Nieswiezu nakladem pana Macieja Kawieczynskiego, starosty Nieswiezskiego przez Daniela dnikarza z Lgczycy R. P. 1570. in 4о. Второе издание этой библии совершено 1572 in 4°, хотя в нем не означено в конце книги место издания, но известно, что и она напечатана в Несвиже (Полный и прекрасно сбереженный экземпляр этого белого ворона в мире библиографических редкостей я видел тогда же в Холме у бывшего Инспектора Семинарии униатского священника В. который было обещал доставить эту драгоценность в И. П. Библиотеку, но по сие время не исполнил своего патриотического желания содействовать полноте нашего собрания Библий).

Не лишним считаем к сему прибавить еще следующую заметку, что издатель сказанной библии Симеон Будный и другой пастор, его товарищ, Лаврентий Крышковский, с 1562 года издавали сочинения на понятном местном наречии, дабы скорее распространить между простым народом свое реформатское учение. Для образчика этого языка привожу здесь заглавия двух сочинений, изданных ими с целью прозелитизма: 1) О oprawdenii hriesznaho czelowieka pred Bohom knyszka S. В. (Simona-Budnoho). Neswiez, 1562 in 8°. 2) Katychijsis tojest nauka starodawniaja Christianskaja od swiatoho Pisma dlia prostych liudiej jazyka ruskoho w pytaniach i otkazach sobrana.... 1562. (Iunia desiataho dnia). Катехизис этот был перепечатан в Стокгольме 1628 года. Эти издания также в П. Библиотеке не имеются, кроме Катихизиса, 1562 года, который находится в выставке библий.

Бывший директор И. П. Библиотеки, барон М. А. Корф, поставив себе задачею собрать в особом отделении иноязычных писателей о России все, что когда-либо напечатано о нашем отечестве, не оставлял ни одного случая, при котором мог обогатить созданное им отделение, хотя бы одною брошюрою. Узнав, что в библиотеке археологического общества находились два сочинения, который еще не имелись в любимом его отделении - russica, а именно: Relationes authenticae de statu Ruthenorum cum S. R. E. unitorum in regno Poloniae degentium. Romae 1727 (Очень редкая брошюра об униатах, автором которой считается монах ордена св. Василия Игнатий Кульчинский; другое сочинение его: Specimen Ecclesiae Ruthenicae ab origine susceptae fidei ad nostra usque tempora... per Ignatium Kulczynski, Monachum Ord. S. Bosilii Magni Ruthenum, exhibitum. Romae 1733. 8, куплено за границею) u Informacya о fundacyi Collegium Potockiego Societatis Iesu у Dobrach onego (Nieswiez 1699 г.), - достопочтенный сановник-библиограф обратился к обществу с просьбою об уступке публичной библиотеке помянутых брошюр, и оно, как и все другие общественные установления и частные лица, к которым барон обращался с подобными просьбами (), с особенною готовностью исполнило его желание.

Перестав быть официальным директором И. П. Библиотеки, Его Высокопревосходительство, ныне почетный ее член, а скорее действительный, не перестает и по сие время продолжать заниматься приращением образованного им отделения. По представлению Министра Народного Просвещения, (1865) основанному на ходатайстве начальства Императорской Публичной Библиотеки, Государь Император изъявил искреннюю благодарность барону Модесту Андреевичу Корфу за постоянную его заботливость об отечественном книгохранилище. Кроме большого числа редких и отчасти единственных сочинений, барон Корф подарил Библиотеке богатое собрание библиографических материалов для предполагаемого издания систематического каталога отделения Russica, которые им были собираемы в продолжение 30 лет. При других огромных заслугах, по устройству и введению новых порядков в И. П. Библиотеке, сделавших ее более доступною для публики, образование в ней отделения russica, увековечивает память имени барона Корфа, и всегда будет возбуждать чувства благодарности за сосредоточение в одном месте всех печатных материалов о России.

Библиотечная зала, где помещается отделение иноязычных писателей о России, по Высочайшему повелению, названа Залою барона Корфа и украшена портретом самого собирателя драгоценных материалов, для изучения нашего отечества. Кругом рамы портрета, посреди орнаментальной резьбы, обозначены имена лиц, служивших в библиотеке при Модесте Андреевиче.

При постоянном стремлении собрать все печатные материалы о России, отечественное отделение хотя сосредоточивает в себе уже до 30,000 названий, но, несмотря на такое богатство, имеет еще пробелы.

Если бы у какого-нибудь библиофила явилось желание полюбопытствовать взглянуть на книги, хранящаяся в колокольнях, подвалах, сараях и других временных помещениях, то не лишним считаем обратить его любознательность на следующие относящиеся до Унии сочинения, которые, как не имеющиеся еще в И. П. Библиотеке, составляют ее desiderata:

1. Angelus, Status et ritus ecclesiae Graecae. Gedani, 1595.

Настоящая фамилия автора Engel, уроженец Прусский. Он неоднократно совершал поездки по России и имел возможность ближе познакомиться с нравами и обычаями ее жителей.

2) Constitutiones capituli Basiliani, Brestae. Vilnae, 1772, 8.

В Брест-Литовском была кафедра униатского епископства.

3) Chrzajstowski. Obrona tajemnicy chrztu prawoslawnego chrzscijanstwa. Wilno, 1584, 4.

Хржонстовский - знаменитый богослов реформатского исповедания и сильный антагонист иезуитов.

4. Dubowicz. Obraz prawostawney cerkwi wschodniey Wilno, 1644.

Дубович, Иоанн, архимандрит Дерманского монастыря, пишет против Саковича и упрекает его в том, что он из униата сделался католиком.

5) Fiedorowicz, Obrona S. Synodu Fflrentskiego. Wilno, 1603.

Федорович был ректором Виленского униатского коллегиума.

6) Historya odstgpstwa Greckiego, od pierwszych iey poczatkow az do zguby panstwa у miasta Carogrodzkiego doprowadzona z powaznych pisarzow, mianowicie greckich wyjgta. Dla wierney informacyi Moskiewskiey Monarchii i calego narodu Ruskiego z fraucuskiego jezyka na polski przelozona. W. Zamosciu W. drukarni Akad. R. P. 1698. 4°. (Вероятно автор -Maimbourg).

7) Inwentarz dobr metropolii kijowskiey, i cerkwi pieczarskiey Kijowskiey. S. I. 1593, fol.

8) Kossow. Exegesis t. j. zdanie sprawy о szkolach Kijowskich i Winnickich, Kijow, 1635. 4.

Коссов (Сильвестр) митрополит киевский, поборник православия, дает отчет о том, как монахи в киевских школах обучают юношество греческому вероисповеданию.

9) Orichowius (St.) Baptismus Ruthenorum. Cracoviae, 1544.

Автор многих сочинений, но сделался особенно известен, как антагонист безбрачия католического духовенства, и хотя сам был уже официалом (благочинным), но решился жениться и, по этому поводу, подвергся преследованию епархиального начальства. За упомянутую брошюру был вызван перед епископский суд и обвинен в расположении к православной церкви.

10) Pociej (Ad.) Harmonia albo konkordancya cerkwi orientalneyz Kosciolem Rzymskim Wilno. 1608, 4.

11) - О przywilejach... ktore S. Unia, potwierdzaja, s. t. et a. (1600, 4).

Поцей (Адам) известен, как главный виновник брестской унии 1595 года.

12) Sakowicz (Kas.) Dialog albo Rozmowa Маска z Dyonizym popem Schizmatyckim о wielkiey nocy Ruskiey, 1641.

Сын православного священника, усердный сначала униат, потом католик.

13) Rudzki (Wel.). Wzywanie do jednosci katolickiey narodu Ruskiego. Krakow, 1629.

Рутский, митрополит Киевский после Рагозы, имеет ту большую заслугу, что, несмотря на советы иезуитов, удержал церковно-славянский язык в литургии.

14) Smotrycki. Appendix na examen Obrony werifikacyis. 1. et a.

15) - Listy do ojca Boreckiego i innych w Dermaniu. 1628.

Смотрицкий (Максим Герасимович) полоцкий архиепископ, известный сначала противник, а потом приверженец унии.

16) Witwicki (Stan). Synodus Dioecesana Luceoriensis et Brestensis. A. D. 1657. Varsaviae. 4.

Витвицкий, Епископ познанский, в письмах Залуского выставляется в самом дурном свете.

17) Quaestiones Greco-Ruthenicae alicujus orthodoxi presbyteri S. 1. (1715 и 1716).

Сочинение это в переводе на польском и славянском языке имеется в П. Библиотеке, но желателен подлинник на латинском языке (см. рукописный каталог russica: Szapiel. Pytania. S. 1. Suprasl).

Некоторые из этих брошюр, недостающих для полноты отечественного отделения по отделу церковной унии находятся в библиотеке Московской Синодальной типографии и если бы начальство оной, по бывшим примерам, пожелало бы передать таковые в И. П. Библиотеку, то сделало бы огромную услугу отечественной науке и специалистам, изучающим этот вопрос о церковной унии, по сие время еще мало исследованный.

Недостававшие, но находившиеся в библиотеке Виленской православной семинарии следующие библиографические редкости: Мелетия Смотрицкого: Verificatia niewirmosci; Obrona verificaciy; Elenchus pisra uszczypliwych.....Wilno, 1622. Игнатия Поцея: Poselstwo do Papieza Sixta IV. 1476, Wilno. 1605. Велиамина Рутского: Sowita wina.... Wilno, 1621, 4, по просвещенному вниманию митрополита Литовского Иосифа и заботливости барона Корфа о полноте отечественного отд^ления, были переданы в И. П. Библиотеку.

В одной частной библиотеке посчастливилось мне отыскать весьма важное сочинение Игнатия Стебельского: Dwa wielkie swiatlana horyzoncie Potockim z cieniow zakonnych powstasice, czyli zywoty SS. Panien у Matek Ewfrozyny у Parascewii, zakonnic у hegumeniy, pod ustavv.1} S, 0. Bazylego W. w monastyrze S. Spasa za Polockiem zyjacych..... Wilno. 1781-83, 3 vol. 8. Сочинение это, при всей недавности появления его в свет, уже сделалось чрезвычайно редким и принесено в дар И. П. библиотеке почетным ее корреспондентом А. К. Киркором.

В Отчете И. П. Библиотеки за 1857 год на стр. 42 значится: "Предаваясь с любовью и знанием дела разбору и описанию редких польских сочинений, находящихся в огромном запасе мелких диссертаций и брошюр Библиотеки, библиотекарь Ивановский, по моему поручению, с этою же целью обозревал разные другие Польские Библиотеки в С.-Петербурге; знакомился, посредством письменных сношений, с подобными же учреждениями вне столицы и стараниями своими много способствовал к передаче в наше книгохранилище довольно значительного количества недостававших ему изданий: из бывшей Поиезуитской Полоцкой Библиотеки, хранящейся при Статистическом Комитете Министерства Внутренних Дел; из монастырских Библиотек Римско-Католических церквей Св. Станислава и Св. Екатерины в С-Петербурге, в чем мы особенно обязаны благосклонному содействию Высокопреосвященного Митрополита Жилинского (Этот достойный представитель р. к. духовенства в Петербург, с 1857 по 1863 год, ежегодно обогащал Библиотеку недостававшими ей сочинениями. По случаю кончины Его Высокопреосвященства, в Отчете И. П. Библиотеки за 1863 год; на стр. 6 сказано: "В истекшем году Библиотека лишилась Почетного Члена Митрополита р. к. церквей в России Жилинского; покойному Митрополиту Библиотека обязана безмездным приобретением значительного числа редких сочинений) и Настоятелей тех церквей, священников Горского и Станевского, (Бывший Приор иеромонах Доминиканского ордена, ныне Епископ - Суффрраган Максимилиан Станевский, управляющий Могилевскою епархиею и всеми р. к. церквами в России) из Библиотеки Графа Платера и из вновь образовавшейся при Виленском Археологическим Обществе], изданной в Несвиже 1570 года, которой нет и по сие время в прекрасной коллекции **) [Об этой коллекции сказано ниже] всевозможных изданий библий, собранных в И. П. Библиотеке.

Государственный Канцлер, ревнуя о сбережении памятников нашей письменности, вероятно влиял на Смоленского гражданского губернатора барона Аша, потому что сей последний сделал по губернии интересное предложение, дающее и в настоящее время прекрасный пример для подражания нашим губернаторам.

Приглашение Смоленского гражданского губернатора

к удовлетворению следующего:

"Известно, что многие исторические доказательства древних происшествий чрез целые ряды столетий оставались в мрачном и горестном забвении и одним случайным вниманием извлекались из долговременной неизвестности и наконец, к пользе отечества, увековечивались признательностию и уважением. Известно и то, что в наши счастливые времена, озаренные просвещением, внимание к этим сокровищам древностей сделалось общим; но разновидные случаи, не всегда благоприятствующие желаниям людей, увлекающие нас вопреки намерений наших, все еще кроют разные драгоценности, и что по ныне продолжаемые исследования не остаются без утешительного и отрадного вознаграждения открытием достопамятностей исторических. Смоленская губерния, издревле знаменитая в бытописаниях, заслуживает с сей стороны особенного внимания. Достижение желаемых открытий всего ближе и удобнее произвесть через почтеннейшее духовенство. Каждый из Священников совершенно ознакомлен с своим приходом; он известен всем обывателям, знает всех владельцев и всех жительствующих; почтен ими и пользуется должным уважением и доверенностью; ведает все места, все урочища земли. Первые, на вопросы его скажут ему, ежели что имеют у себя в сем роде достойного любопытства и не откажутся снабдить тем; удовольствием почтут поведать и указать, что есть у другого, неизвестного ему, и что могли слышать вероятно от старожилов. Последние (места) сами собою возвестят за себя и поведут любопытствующего к догадкам, изысканиям и извлечениям. В сем полезнейшем намерении я приглашаю:

1-е. Разведать, нет ли где либо и у кого-нибудь исторических рукописей, граммат, рескриптов, подлинных или в копиях, древних записок, книг, повестей церковных, гражданских и других сведений. Co всего, что найдется, доставить точные и верные списки, а всего лучше прислать в подлиннике, с условием возвратить не продолжительно в целости или продать, за что я охотно и немедленно доставлю следующие деньги.

2-е. Доселе находят любопытные, пролагающие путь к исследованиям и заключениям, камни надгробные и другие памятники земляные и каменные, могилы и валы, доски, надписи, орудия и иные изображения. Все то, что достигнет слуха и представится глазам, описать с ближайшим вниманием и прислать.

3-е. Места, которые любопытны, по преданиям и очевидностям, груды камней и возвышений, свидетельствующие существование какого-либо строения, например: города, крепости, монастыря и проч. или каких-либо достопримечательных происшествий, сражения и проч. осмотреть и описать равномерно с наилучшим вниманием, заметив вид, положение, пространство, приметы и присовокупив свои замечания и непосредственно рассказы старожилов.

Примечание. Говорят, что в одном месте Бельского уезда есть известковые громады и что оные суть приготовленная известь во времена Сигизмунда III, короля Польского, будто имевшего намерение построить там город. В Поречском и в другим уездах есть остатки камней и насыпей, удостоверяющее бытность городов или крепостей и замков. В окрестностях города Белого и в Смоленском и Поречском уездах, уверяют, есть бездонные озера, в коих находили всплывавшие отломки кораблей, снастей и лодок. В Духовском уезде, в приходе села Пречистого или Сошны, есть в лесу ель, посаженная вверх корнем руками Петра I, при следовании Его на бой с Карлом XII, с произношением сих слов: Если она прирастется, то кровожадный воитель будет, подобно ей, ниспровергнут и поражен мечом Русского. Говорят, что сию ель и теперь указывают. И первое и последнее достойно наиближайшего обозрения, расспросов, изысканий и описаний.

4-е. Некоторые из Царей, особенно уже бессмертный и благодетельный Феникс, одушевитель наш, Петр I, многих вознаграждали за разные подвиги добродетели, искусства и храбрости граматами, кубками и прочим. Сии знаки воздаяния безмолвно хранятся в разных руках. И то и другое для увековечения имен признательных и заслуживших воздаяние, должно быть доставлено в подлиннике с вышесказанными условиями или, по меньшей мере, в описаниях, с прибавлением, ежели можно, описания случаев, коих следствием было указанное отличие.

Примечание. Известно, мне, что у иных, из здешних владельцев, есть старинные сведения и доказательства, относящаяся собственно к чести фамилии их. Весьма полезно и похвально и сии предать сведению публики и памяти потомства. Утверждают, что кому-то из Духовских граждан дана потомственная привилегия от Императора Петра I варить пиво без пошлины. В Дорогобуже некоторые граждане вознаграждены кубками при грамматах за отличное производство коммерции с Архангельском и за другие полезные деяния. В Вязьме такие же были опыты. Далее рассказывают, что на высотах Дорогобужской крепости были два искусственные фонтана (!!).

5-е. В некоторых городах, селах и пустошах есть церкви и монастыри, сооруженные в древние времена. Им надобно сделать описание, когда и кем воздвигнуты они и по какому случаю, что имеют у себя отличительного и любопытного и в каком теперь положении. Не умолчать, ежели есть древние, в дар принесенные сосуды, кресты, ризы или что другое, а также Евангелия или иные Священные книги; в числе оных, рассказывают, есть писанные в давно прошедшие времена. Первых и последних означить название, место и время печатания или написания. При сем обратить внимание, не сохраняют ли при себе церкви или монастыри каких-либо давнобытных, так сказать, архивных бумаг и нет ли между ими чего либо интересного.

6-е. В достопамятный по бедствиям и славе 1812 год, известно, что разных сословий обыватели Смоленской губернии показали в полной мере блистательное могущество душевного порыва и преданности вере, наследованной от отцов, отечеству, в котором рождены и взлелеяны, Государю, которым охраняемы и щастливы, - оправдали непоколебимость духа, страшного врагам и достойного имени Русского, благоразумие и великодушие, издревле украшающие и отличающие детей Севера. Но весьма многие подвиги веры, чести и славы известны только между соделавшими оные и участвовавшими в них. Время нашествия новых Вандалов было единственным, беспримерным в истории времен - и потому всякая почему-либо отличная черта события и происшествий должна быть свято сохранена для предания потомству, которое едва будет верить испытанному нами и которое не престанет удивляться величию духа Русских, храбрости воителей и мудрости Богом благословенного Александра I. Все, какие где соделаны подвиги веры, мужества, неустрашимости, силы, добродетели, ума, пожертвований, верности, любви или привязанности и прочее (разумея обоего пола людей), все описать обстоятельно, без всякого прибавления - верно, по внушению чести и совести; означить каждого из таковых, чем-либо отличившихся, звание, имя, отечество и фамилию и место события. Некоторые из начальствующих монастырями и из священно- и церковнослужителей ознаменовали себя подвигами должности и добродетели. Я всех таковых покорнейше прошу, с полною доверенностию, свойственною душам добрым, описать, что и самими соделано. Не забыть с одинакою верностию и точностию собрать и начертать поступки неприятелей, отличительные по варварству, жестокости, грабительству и разбою, а ежели есть и по добродетелям.

7-е. Ежели кто составит один раз возможные описания и отправит их, а затем узнает, найдет или вспомнить что-нибудь новое, то, не ограничиваясь раз исполненным, доставлять во всякое последующее время в дополнение предшествовавшему.

Предпринимая сие общеполезное и во многих отношениях должное, с моей стороны, приглашение, я остаюсь в полной уверенности, что благородное дворянство и других сословий особы не откажутся содействовать возможным от них, и что почтенное духовенство исполнит оное с приличным доброхотством и усердием, как такое дело, которое поручается с уважением к его священному сану и которое, по мере важности действия или выполнения, не останется без достойного внимания и сведения Вышнего Начальства; к чему толико благорасположен Его Преосвященство Смоленский и Дорогобужский Архиерей. Февраля 1819. Смоленск.

Смоленский Гражданский Губернатор Барон Аш.

Губернаторы, как председатели местных статистических комитетов, имеют даже некоторым образом прямую обязанность следить и за погибающими историческими материалами. Дирекции учебных и духовных ведомств, входя в состав этих комитетов, могли бы доставлять им сведения об архивах и даже частных собраниях, остающихся ныне в самом жалком положении *) [Так напр., в Курской губернии в одном частном имении находится прекрасный архив и библиотека, оставшиеся после смерти сановника, занимавшего в столице по государственному управлению высокий пост. В этом имении книги и документы дворовою прислугою безжалостно уничтожаются и сожигаются].

Впрочем, наше правительство с самых отдаленных времен заботилось о сбережении памятников отечественной старины; любопытные и небесполезные в этом отношении сведения мы находим в статье пок. П. С. Савельева под заглавием: "Исторический очерк мер, принятых в России для сохранения и исследования древностей **) [См. Журнал Общеполезных Сведений. 1858 г.]. Так как в нем сообщаются исторические данные, составлявшие предмет неусыпной заботливости Евгения и Канцлера, то позволяем себе сделать из него некоторые извлечения.

В очерке этом указываются сделанные в царствование Петра Великого, распоряжения, которыми между прочим повелевалось:

"Также ежели кто найдет в земле, иди в воде, какие старые вещи, а именно: каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть, или и такие, да зело великие или малые перед обыкновенными, также какие старые надписи на каменьях, железе, или меди, или какое старое и ныне необыкновенное ружье, посуду и прочее все, что зело старо и необыкновенно: також бы приносили, за что давана будет довольная дача, смотря по вещи; понеже не видав, положить нельзя цены". - Вещи должно было приносить к губернаторам и комендантам, а ежели кто против сего указа будет таить, на таких возвещать; а кто обличен будет, на том штрафу брать в десятеро против платежа за оные, и те деньги отдавать изветчикам".

В царствование Анны Иоанновны для хранения драгоценных вещей устроена была мастеровая палата, и в Указе было сказано:

"... ибо во мастерской только пристойно быть таким вещам, которые в диковинку, и для того, кроме самых куриозных и драгоценных вещей, прочие все порядочно продавать". - Тот же указ предписывал (св. п. и 3 и 9): а) "Ежели из медных, оловянных и железных вещей некоторые куриозные будут, такие из артиллерии (в которую отсылались изделия из этих металлов) отдавать охочим людям, как за серебряные вещи указом поведано, по пропорции цены, за медь против серебра" - и в) "иконы и всякую утварь и книги церковные не продавать, но отсылать в синод, и такую утварь и книги из синода раздавать по рассмотрению, в бедные монастыри и церкви окружная, где их недовольно; а планы хранить в синодальном казенном приказе, а полотняные церкви отсылать в военную коллегию для отсылки в полки".

Кроме мастерской и оружейной палаты, в царствование Анны Иоанновны, учреждено было другое хранилище нумизматических достопамятностей. Резолюциею кабинета министров, 21 августа 1735 г. повелено хранить в монетной канцелярии "старинных денег по нескольку для куриозности", описывая их подробно.

Вскоре и прочие остатки древностей обратили на себя полное внимание тогдашних ученых. В царствование же Елисаветы Петровны Академиею наук сделана была попытка официальным путем собрать все сведения о наших древностях.

Меры для исторического исследования местностей особенно развились в царствование Екатерины II. Великая Монархиня, имея в виду обозреть полуденный край России, для "государственных польз и к усовершенствованно благоденствия ее подданных", повелела предварительно составить описание всех городов, местечек, знаменитых рек, и достойных замечания урочищ, через которые должно было совершиться путешествие Ее Величества. Если в этом описании не находятся сведения особенно любопытные для нашего времени, то по крайней мере оно служит свидетельством высокого желания Императрицы узнать настоящее состояние и прошедшую жизнь отечества.

В царствование Императора Александра Благословенного приняты были деятельные меры для сохранения в порядке и целости древних сокровищ, хранящихся в Оружейной палате. Заботливость и управление по этой части возложены были на главноуправлявшего палатою П. С. Валуева.

В числе составленных тогда правил между другими значилось:

"Палате дозволяется, по обычаю, несколько веков в России и повсюду существующему, принимать и от частных людей добровольная подношения, состояния в манускриптах, доставляющих нужные сведения, в вещах достойных уважения или древностью или искусством; но также не иначе как с Высочайшего соизволения и утверждения". "Имена подносящих и их подношения, по изъявлении им за то Монаршего благоволения, имеют быть напечатаны в историческом описании палатских достопамятностей".

Монарх, заботливый о сбережении древностей, поручал особенному попечению П. С. Валуева, дабы в продажу отнюдь включаемы не были разного рода оружие и воинские уборы, как то: мечи, палаши, карабины, пушки, знаки шведские офицерские и т.п. которое хотя ветхо и по прежнему худому надзору приведено в дурное состояние, но составляет древние трофеи, заслуживающее их сбережение.

"Уважение к отечественным памятникам древности, по словам пок. Савельева, имеет источником своим не одно любопытство. Более или менее удовлетворяя любознательности при исторических исследованиях, эти памятники, в то же время, возбуждают в потомках любовь к этой замечательной и почтенной старине, внимание к деяниям предков, благоговение к лицам, со славою действовавшим на поприще отечественной истории.

В этом отношении прекрасна мысль академика Броссе, которою он начал свои статьи: "О необходимости и способах изучать памятники старины Грузии" (Кавказск. Календарь на 1848). "Летопись и памятники старины, говорит наш ориенталист, имеют то же значение для отдельных народов, как документы на дворянство для отдельных лиц". - Действительно, как каждый дворянин не забывает о дипломах и гербах, приобретенных трудами и кровью его отцов, так и каждый народ имеет священною обязанностью беречь следы быта своих предков, сохранившиеся на бумаге или в массах камней и земли, остатках оружия и утвари, - это его дворянский диплом, это его право на гордость.

Наше правительство уже полтораста лет постоянно имеет в виду благотворное, нравственное влияние сохранения остатков отечественной старины; но полное осуществление этой мысли, как и всего прекрасного, принадлежите только славному царствованию Государя Императора Николая Павловича, когда православие, самодержавие и народность сделались единственным девизом всех мер правительства. Сам воздвигая беспрерывно памятники чести и славы отечества, Он утвердил своею державною волею, да будет отныне хранимо и благоговейно передаваемо потомкам наследие предков - их храмы, их домы, их гробницы, их заветные хартии, их древние хоругви, брони и утвари - все следы их государственного, общественного и семейного быта."

Из частных лиц, как мы видим, Л. С. Савельев был достойным преемником заботливости Преосвященного Евгения и Государственного канцлера графа Румянцева о сбережении памятников отечественной старины.

Этот известный археолог в заседание Императорского Археологического Общества представил на обсуждение записку: "О принятии мер к приведению в известность и к сохранению случайно находимых в России предметов древностей".

"В Русской земле - писал он - ежегодно находят монеты и изделия различных эпох, начиная от древнегреческой до новейшей. Находки эти делаются большею частию случайно, при копании земли для колодцев, канав, фундамента домов, вспахивании полей, нивелировке для дорог, срытии курганов и т. п.; но сведения об них редко доходят до археологов. Находят большею частию крестьяне, скрывают вещи от глаз не пользующегося их доверием начальства, и продают их из-под полы первому попавшемуся частному человеку за бесценок. Так известный екатеринославский клад 1851 года, состоявший почти из 14 слишком тысяч серебряных монет около полутора пуда весом, следовательно, стоивший более 1000 р. серебр., запродан был находчиками жиду за 25 рублей. Большая часть сохранившихся таким образом древних монет и изделий идет в плавильный тигель, где уже погибло и доселе гибнет, вместе с незамечательными вещами и множество драгоценных памятников древностей и старины, нередко невознаградимых для науки".

Вот какими доказательствами этот патриот-археолог в 1859 году, значит спустя 40 лет после барона Аша, старался убедить Археологическое Общество принять меры к предупреждению на будущее время таких невознаградимых потерь *) [Преждевременная смерть поразила секретаря археологического общества, П. С. Савельева, старавшегося распространить науку археологию внутри обширного нашего отечества, вызвать на деятельность многих лиц, которые, живя в отдаленных и часто глухих местах России и будучи окружены предметами древности, не знали, что делать с ними (См. Известия И. археологического общества 1859 г. т. II. вып. 2. Память Павла Степановича Савельева, статья Д. Поленова).

"Савельев (говорит один из его биографов) был одним из тех немногих наших ученых, для которых ученость не чин и звание, а призвание, потребность, сила внутренняя, нужная им для самых себя, а не для внешних действий. Она в нем была, как запах в цветке, как тяжесть в золоте, чем кто более узнавал его, тем яснее видел эту его внутреннюю силу, самим им в себе воспитанную (Там же: 19 мая 1859 года, статья И. И. Срезневского).

С именем Савельева, как первого, можно сказать, основателя общества, невольно соединяется воспоминание о государственном сановнике, принявшем на себя труд окончательно устроить археологическое общество.

И неудивительно, что, потеряв в его лице покровителя, столь сочувствовавшего всем научным интересам, общество заявило горесть свою многими речами, высказанными в чрезвычайном общем собрании (19 Февраля 1864 г.), назначенном в память пок. графа Дмитрия Николаевича Блудова, как помощника председателя Императорского Русского Археологического Общества.

В ряду многих трогательных слов, особенно обращает на себя внимание следующее удачно сделанное академиком Срезневским сравнение скромных тружеников науки с рудокопами.

"Незавидна доля рудокопа: безучастно со стороны тех, для кого он трудится, в темном углу своего подземелья, трудится он, добывая драгоценности, и рад, рад, если прохожий, осматривая им вырытые ходы, почтит его приветом: "Бог в помощь." А затеется ли празднество под темными сводами его рытвин, когда осветятся они своими кристаллами, когда загремит музыка и раздадутся песни в славу его, он не столько радуется, сколько боится, чтобы этот гул, сотрясши воздух, не разрушил его работ и не заставил бы его трудиться вновь над тем, что ему уже стоило много пота и крови. Труженики науки - те же рудокопы; работая для мира они также безучастно осуждаются на забвение в темных углах своих рудников, также безучастно получают плату за труд на хлеб насущный и также должны считать наградой привет: "Бог на помощь" также боятся, когда люди света захотят почтить их празднеством, и шумом своим нарушать их мирные труды.

"Припоминая это сравнение покойный граф думал, что как ни сходны занятия рудокопа и труженика науки и как ни должно чтить всякий общественно-полезный труд, все-таки труженики науки должны стоять в общественном уважении выше рудокопа, выше всех других тружеников и каждый тем выше, чем бескорыстнее его деятельность, чем лестнее и общительнее труд. Ходы, открываемые усилиями этих деятелей - это пути человечества ко всему лучшему, ко всякому свету ума и жизни. Чем кто с большею честностью работает в этих ходах, тем тот больше содействуете делу общему. Так думал покойный граф и убеждения ума его отражались в жизни на каждом его действии" (Известия И. Археол. Общества 1864. Т. V. вып. 5. Летопись, III, столб. 393).

Если к этим словам, дышащим истиною, прибавим, что покойный граф Д. Н. Блудов, как истинно Русский, не мог не принимать всего ближе к сердцу того, что в науке делалось русскими и для России, что непосредственно относилось к науке русской, то нам будет понятно, что русские ученые не по званию, а по призванию, каким был Савельев и ему подобные, могли в нем находить поддержку для своих трудов и не унывать под гнетом безотрадной холодности (См. Известия И. Археол. Общ. 1859. Т. II. вып. 5 и 6).

Патриотические заявления Савельева, относительно сбережения древних наших памятников, не остались не замеченными и вызвали уже после его смерти со стороны провинциального археолога не бесполезные указания, которыми вероятно в свое время воспользовались те, коих они непосредственным образом касались.

Корреспондент Общества В. С. Шевич из Полтавской губернии в своей заметке, о затруднениях в приобретении и собрании древностей, находимых в нашем отечестве (Впрочем, еще до Савельева, кроме пр. Евгения и гр. Румянцева, были русские ученые, которые своими специальными трудами возвели археологию на степень науки. В литературных известиях Вестника Европы за текущий год (мартовской книжке), по поводу изданий московского археологического общества (Трудов и Древностей), мы встретили несколько заявлений, дополняющих нашу беглую заметку, поэтому позволяем себе поместить здесь следующий отрывок из рецензии компетентного в этом деле судьи.

"Русская археология до самого последнего времени была в очень жалком положении. Археологические вопросы начали занимать наших ученых с самых первых начал науки русской истории; эти вопросы поднимались уже в XVIII-м столетии немецкими и русскими учеными, начавшими исследования по русской истории, составлявшими первые ученые описания России. Карамзин дал этим вопросам должное место в своей истории; но сделано было еще слишком немного; ученые, которые брались за подобные предметы, еще не в силах были одолеть всей массы материала, обращались часто к вещам, слишком маловажным или только оригинальным, и - "банное строение", "тмутараканский камень" входили наконец в пословицу. Конечно, труды немецких академиков и некоторых русских ученых еще в начале нынешнего столетия доставили много важных указаний, но археология еще долго не могла стать прочно и приобрести научную форму. Самые любители древности и исследователи ее, отыскивавшие у продавцов всякого хлама так называемой ими "дичи", не внушали должного уважения к науке и не давали о ней истинного понятия: памятник древности оставался в глазах большинства только курьезом, и остроты об "Ярославовых голенищах" в самом деле не были лишены соли и меткости. Археология долго оставалась чисто эмпирическим знанием, делом дилетантского любопытства, и считалось возможным трактовать археологические вопросы с прибавкой к ним романических арабесков. Таким эмпириком был, напр., Сахаров, впрочем, человек с своими несомненными заслугами делу; такие арабески бывали нередки в сочинениях г. Снегирева. Описания памятников, преимущественно церковных, начинаются довольно давно; наша литература насчитывает довольно значительное количество описаний церквей и монастырей, но до очень недавнего времени подобные описания отличались тем же эмпирическим характером, и следовательно, не имели настоящего научного значения. Век памятника определялся по личной наглядке, по преданиям или даже просто наугад; известные предания, сохранявшаяся благочестивым воспитанием, выдавались без всякой поверки за положительный факт, так что иной раз вещь, сработанная несомненно не раньше XVI-го века, считалась произведением XI-го, и т д. Очевидно, что многое в этих описаниях могло стать достоянием науки не иначе, как после новой поверки людьми более компетентными. Наиболее обработанной и правильно освещенной частью русской древности была археография, т. е. описание и определение памятников письменности. Первые серьезные труды по этой части, совершенные Востоковым и Калайдовичем, были уже трудами высокого научного достоинства, и после них археография, хотя и разрабатывалась эмпириками, но имела уже свои прочные основания".

За сим не могу еще не привести слов вступительной речи председателя московского археологического Общества графа Алексея Сергеевича Уварова: О деятельности предстоящей этому Обществу.

В речи этой достопочтенный граф-археолог, очертив, в немногих словах, развитие археологической науки на западе, представляем, очень верную картину тех трудностей, какие встречает археология у нас при господствующем, пренебрежении к памятникам старины и при отсутствии археологических сведений. Московское археологическое Общество поставило себе целью заботиться, сколько возможно о сбережении самых памятников, нередко уничтожаемых невежеством, приводить их в известность, распространять интерес к предмету в обществе и издавать ученые труды русских археологов. Между прочим, в своей речи гр. Уваров указал одну меру, которая, но его мнению, может возбудить интерес к русской археологи и существенно содействовать ее успехам, - это ученые съезды.

По уставу московского археологического Общества, основанному в 1864 году, вообще сходному с уставами других ученых обществ, обыкновенные заседания Общества происходят при посторонних посетителях, и о них заблаговременно извещается в газетах: эта прекрасная мера, может способствовать возбуждению в публике интереса к занятиям Общества, и заслуживает подражания со стороны тех обществ, которые незнакомы с этой мерой, могущей вызвать благодетельные последствия) между прочим, говорит, "что большая часть древностей в нашем юго-западном крае скрывается от внимания науки евреями, переливающими драгоценные металлы в слитки, недостатком внимания к памятникам древности местных чиновников и недостатком знатоков и ценителей древностей".

Указывая на это обстоятельство, что евреями через речку Сбручь перевезено за границу множество древних оружий, монет, идолов, найденных в Каменецком уезде, приводит он следующий случай.

В 1830 годах когда наше правительство вынуждено было отобрать оружие у католиков, то местные полиции, не разбирая назначения оружия - было ли оно предметом редкой древности или сохранялось с злым намерением - брали все, имеющее вид оружия, причем обращалось внимание на видимую ценность вещей. По этому самому обстоятельству западные полиции завалены были собранием древнего оружия, тщательно собираемого польскими магнатами. Куда девались эти древности: польские мечи, старинные ружья, пистолеты, знаменитые своею отделкою и ценными украшениями, панцири, кольчуги? ведь всего этого были горы, а у нас в наличности и на часть маленькой комнаты не хватит. Они в Париже, Лондоне, Вене, Лемберге и других городах Европы. Да кто же перенес это все туда? Тот, кто носил и передавал тайком за границу наш хлеб, наше золото и серебро в те же места - жидки. Не верите? Загляните в следственные дела западных губерний".

Невольным образом приходится спросить, уцелели ли собранные из всего северо-западного края подобные же археологические предметы, хранившееся в Виленском Музеуме древностей. Предметы эти были выделены и не признаны соответственными для местного Музеума; но все равно, в каком бы месте России они не оставались, лишь бы только были сохранены для научных целей.

Великая заслуга И. Археологического Общества, что оно своими стараниями в 1864 году исходатайствовало у бывшего Генерал-губернатора этого края графа М. Н. Муравьева средства на командирование члена кор. Общества И. И. Горностаева и художника московской оружейной палаты Струкова для исследования русских и вообще православных памятников западного края. Оба они по возвращении из поездки, представили отчеты о своих действиях, которые напечатаны в Известиях И. Арх. Общ. за 1866 год Т. VI. выпуск 1-2.

Заботливость Петербургского и Московского Обществ, столь деятельно устремленная на сбережение археологических памятников нашей старины, рождает невольно вопрос, когда же и какое общество позаботится командировать в западные губернии специалистов для осмотра и выбора нужных для наших столичных и университетских библиотек книг, сделавшихся собственностью казны, после упразднения Р. К. монастырей и конфискования частных библиотек. Ведь если они будут долгое время оставаться в сараях и подвалах, где они временно хранятся, то с ними могут произойти разные случайности. Петербургское общество для своих археологических экспедиций примерно требовало от 10 до 15 т. рублей серебром; библиографические поиски не потребуют и десятой доли этой суммы, а принесут не меньшую пользу для науки. Местных сил для подобного труда недостаточно, нужно употребить для того не чиновников-библиотекарей, а действительно опытных и с любовью работающих по этой части, мало кого интересующей; по всей справедливости труженики-библиографы могут быть названы рудокопами, ибо библиографические их труды поглощают много времени и часто непроизводительно.

Наследовав имение на Тосне и близь Ижорского Яма, (Новгородской губернии), - канцлер поручил управляющему наведаться о камнях. Оставшись недовольным его ответом, он обратился с просьбою к преосв. Евгению о доставлении и точных известий о надгробной плите, о которой упоминалось в депеше управляющего.

В своем ответе Преосвященный Евгений сообщает любопытные данные, из которых мы можем судить, в какой мере занимали его археологические поиски в Новгороде *) [Выписка из донесения управляющего к государственному канцлеру.

"Веление Вашего Сиятельства получил, на которое сим доношу: по реке Тосне по одну сторону оной в дачах Александра Дмитриевича Балашева, а по другую Графа Несельрода действительно камень находится, которой и называют жители Большой камень, но только оной не на берегу, как Ваше Сиятельство изволите предписывать, а в самой средине реки, и виден выше воды по примеру аршина два; надписи же на нем никакой нет. - Сей камень находится расстоянием от Саблина верстах в шести. - Во время разведывания моего о сем камне от жителей узнал я, что имеется в дачах Якова Федоровича Дубенского, расстоянием от дачи Александра Дмитриевича Балашева верстах в пяти между лесов на возвышенной горе плита, длиною аршина два с половиною, а шириною с небольшим аршин на которой есть и надпись писанная не по Русски, и чуть видна, так что и разобрать едва ли можно. - Жители сих мест сказывают: что де тут похоронена какая-то Новгородская Княжна и что якобы в древние времена была на этом месте каменная церковь и разорена во время нашествия Шведов. - От Саблина же до сего места расстояния будет 44 версты. - Кроме же сих достопамятностей сколько ни старался, но узнать не мог, да и жители утверждают, что по всему берегу реки Тосны, и в соседних дачах оных нет, в дачах же деревни вашей Саблина ни каких достопамятностей не имеется"].

"Живши в Новегороде 4 года, я всячески старался сыскать хотя какую-нибудь древнюю надпись по церквям и кладбищам. Но не успел. В 1807 году при починке Соборной Церкви Юрьева монастыря, основанного в начале XII века, я велел окопать кругом всю церковь для канала и открыл при самых стенах в два и три ряда сплошь множество каменных гробов, составленных из больших плит и все полны земли с голыми костьми, а больше ничего. Через сие получил я только понятие о древних гробах почетнейших граждан, судя по огромности и гладкости плит. Даже и на раках святых Новгородских нет нигде древних надписей".

Переписка эта достаточно обнаруживает сильную страсть е археологическим исследованиям, какою оба эти мужа были преисполнены. Нельзя отрицать, что попытки их на поприще этих исследований пробудили и в других ученых молодого поколения подобное же желание объяснить историю нашего прошлого, по уцелевшим археологическим памятникам старины.

Преосвященный Евгений находился в самых близких отношениях к бывшему ректору Новгородской Семинарии преосвященному Амвросию Орнатскому.

В попавших мне в куле скомканных бумагах, принадлежавших В. Г. Анастасевичу, оказались адресованные к нему письма *) [Автографы преосвященного Амвросия принесены мною в дар библиотеке Новгородско-Софийского Собора, где покойный святитель трудился, на пользу отечественной истории и археологии] преосвященных Амвросия, епископа старорусского и Епифания, епископа Воронежского и Донского и как в них оказалось много любопытного материала, характеризующего этих современников преосв. Евгения, то мы считали себе позволительным не только включить из них извлечения в настоящие заметки **) [О преосвященном Епифани будет сказано ниже].

Преосвященный Амвросий, 17 декабря 1816 года, дает Анастасевичу на его письмо ответ следующего содержания:

"Весьма лестно для меня быть в собеседовании с Вами, при участии толико знаменитых и почтенных мужей, каковы владыки: Псковский, Воронежский и Полтавский. Здесь многому я могу поучиться, если Вы будете ко мне снисходительны.

В других письмах преосвященный Амвросий обещал свое содействие Анастасевичу к распространению предлагаемого журнала (Человеколюбивого Общества?), который признавал полезным для чтения каждому христианину; изъявлял сожаление о том, что рукописи Софийской библиотеки не были в порядке и не описаны, как должно; извещал о своих занятиях над пересмотром и исправлением описания Новгородско-Софийского Собора и дополнением 1-й части своего собственная сочинения Российской Иерархии.

В письме от 2 генваря 1819 г. значится:

"Хвала и бессмертная слава Канцлеру, что воскрешает памятники древности, бывшие погребенными в забвении. Я, переселясь из Хутыня, занялся описанием библиотеки Софийской и уже три месяца в свободные часы от епаршеских дел занимаюсь".

В 1819 году Амвросий был назначен епархиальным епископом в Пензу, и на этой кафедре оставался по 1825 год, и в этом же году уволен на покой.

Он выехал из Пензы в нагольном тулупе, и в Кирилловом монастыре заключился в тесной келье; здесь питался он только просфорою, которую приносили к окну его. 27 декабря 1827 г., просфора, оставшаяся на окне кельи, дала знать, что святитель-подвижник окончил земной путь свой *) [Историк Спб. духовной академии утверждает, что Амвросий скончался Вологодским епископом, Ак. Срезневский (см. воспоминание о научной деятельности Евгения Спб. 1868 года), соглашается с вышеозначенным мнением Филарета]. По отзыву покойного архиепископа Филарета, История Российской Иерархии **) [Евгений во 2-й части "Истории Российской Иерархии" в Введении поместил составленную им историю монастырей греко-российской церкви. В последствии времени, по смерти Амвросия и Евгения, Св. Синод дал поручение Архимандриту Новоспасского монастыря Аполдосу исправить и дополнить эту историю Иерархии, но, к сожалению, труд этот не был им приведен к окончанию] и в настоящее время, когда уже издано столько памятников древности, хотя оказывается во многом недостаточною, но все-таки она не теряет еще своей классической важности. В свое время это был труд высокой важности, дорогой для св. Церкви.

Письма Государственного Канцлера к Новгородскому Протоиерею Скородумову, изданные Г. Прудниковым, заключают в себе также драгоценный биографический материал, из которого мы видим, каким богатым источником для изданий Гр. Румянцева служила Новгородско-Софийская библиотека ***) [Пок. академик М. Коркунов в отрывках из путевых записок, напечатанных в Архиве исторических и практических сведений о России (изд. Калачевым), описал древности и библиотеки Новгородского Собора и монастырей в Новгороде. Достопочтенный академик, как сам о том сообщил, при пересмотре рукописей Софийской библиотеки, нашел опись рукописных сборников, составленную митрополитом Евгением: по крайней мере, на многих рукописях, показанных в сей описи, находятся разные заглавия статей, писанные рукою преосвященного и согласные с описью. Жаль, что никем из Новгородских ученых по сие время не заявлено еще о трудах и заслугах б. Викария Новгородской митрополии; для чего без сомнения имеются на месте богатые и драгоценные материалы.

И. К. Куприянов в Известиях Академии Наук Т. V, выпуск 7 (1856 г.) поместил исторический очерк Новгородско-Софийской библиотеки.

У этого известного археолога И. П. Библиотекою приобретено собрание рукописей и печатных книг. В отчете своем за 1863 год начальство Библиотеки признало нужным заявить, что в этом собрании, заключающем в себе 40 рукописей, 4 юридических акта и 70 печатных книг и брошюр, особенно замечательны:

а) Отрывок евангелия, расположенные по неделям (Матф. XXIV, 25-37; Map. X, 45 и Иоанна XI, 1-16), состоящий из двух пергаментных листов большого формата (длиною без малого 8 вершков, а шириною 6 1/2), писанных в два столбца, по 20 строк в каждом, красивым уставным письмом XI века. Заглавия евангельских чтений наведены золотом, а заглавные буквы, подходящие по своей форме к таковым же Святославова Сборника 1073 года, писаны золотом и красками. Эти листы, увеличивающее собою ограниченное число памятников церковно-славянской письменности, сохранившихся от XI столетия, составляют чрезвычайно важное приобретение и замечательны не только по особенностям языка, но еще более по нотным знакам, писанным в них, как и в греческих евангелиях, апостолах и паремейниках, киноварью. Настоящие листы представляют едва ли не единственную церковно-славянскую рукопись евангелия с нотными знаками и возводят в ряд положительных фактов чтение его в древней нашей церкви на распев по этим знакам (F. п. 1. 58).

б) Сборник житий избранных святых и поучений, ряд которых начинается поучением в неделю Мытаря и Фарисея; писан скорописью ХVI века, в 4 д. л., на 427 листах. Эта рукопись содержит в себе много любопытных проповедей, в числе коих находится немало и русских сочинений. Здесь, между прочим, помещены: слова Кирилла Туровского, житие Варлаама Хутынского и повесть о приходе в Москву чудотворной Владимирской Иконы Божией Матери и о избавлении столицы от Темир-Аксака (Q. 1. 495.)

в) Книга записная присылаемым в новгородской митрополичий разряд из разных канцелярий Великого Государя указам, 1720-го года апреля с последних чисел по ноябрь 1722 года. Рукопись писана современною скорописью разных почерков, в л., на 265 листах, и содержит в себе копии с весьма многих любопытных документов того времени (F. П. 100).

г) Сборник, писанный в 4 д. л., на 164 листах, полууставом, в 1794 году, как видно из следующего, имеющегося при рукописи послесловии: "Списана сия книга в царствующем граде Москве, в доме великого господина преосвященного Илариона, митрополита псковского и изборского, по благословению его архиерейскому, в лето 7202-го году августа с первого числа того же месяца до пятагонадесять числа писана и совершись". В этой рукописи содержатся: 1) л. 1. Книга, глаголемая учение о тайне святей покаяния. Список с напечатанной в Киеве, в 1671 году; 2) л. 85. Образцы для разного рода приветствий, увещаний, речей и поучений на разные дни. Без начала и конца. Находящееся здесь образцы поучений замечательны и любопытны в том отношении, что составлены на дни тезоименитств всего царского семейства; самым младшим его членом, для которого имеется в рукописи поучение, является царевич Петр Алексеевич (Q. 1. 492).

д) Книга глаголемая гранограф, рекше начало писменом царьских родов от многих летописцев; писана скорописью XVII века, в лист, на 443 листах. Рукопись делится на 170 глав; русские происшествия в ней доведены до 7163 (1655) года и оканчиваются известием о взятии Смоленска, и 32 городов и о разбитии "гетмана Родивила, иже бысть сатанин полководец, имея хоругви дьявола" (F. IV 300).

е) Пролог, мартовская половина, писанный полууставом XVI века, в л., на 505 листах. Полный и хороший список, со многими русскими статьями и житиями русских святых (F. 1. 381).

ж) Сборник поучений и житий разных святых, писанный в XVII веке скорописью нескольких почерков, в 4 д., на 484 листах. Первых и последних листов недостает. Между житиями святых помещены в этом сборники следующие: 1) житие св. Александра Свирского, составленное игуменом Иродионом, в 1545 г., д. 206-314; 2) житие Евфросинии Полоцкой, об. л. 329-344, 3) житие блаженного Михаила Клопского, л. 344-361- 4) житие преподобного игумена Александра Ошевенского, л. 362-^447; 5) житие препод. Антония Римлянина, составленное иноком Андреем, об. л. 457-484 (Q. 1. 497).

з) Исторический сборник, писанный в XVIII веке, скорописью, в 4 д. л., на 96 листах, и содержащей в себе: 1) л. 1. Летопись от Ноева потопа и о зачале России и Великого Новаграда и Старой Русы из разряда новгородских; начинается баснословным сказанием о Славене, Волховце и Русе, и оканчивается 1702 годом, известием о том, что "царь Петр Алексеевич помирился с турецким царем на 75 лет" 2) л. 81. Летопись о епискупах, и архиепискупех и митрополитах новгороцких, доведенная до 1801 года, до назначения митрополитом новгородским Амвросия Подобедова (Q. IV. 175) (Так как некоторые из Куприяновских рукописей относятся к истории Новгорода, а отчеты И. П. Библиотеки, печатаемые в весьма ограниченном количестве, мало известны любителям, то, при недостатке печатных каталогов отечественной старины, выписка эта из отчета, смею думать, не будет здесь неуместною, вероятно и самые рукописи найдены в Новгороде, где жил и работал для науки Преосв. Евгений)].

К своему усердному корреспонденту, высокопреподобному отцу Захарию, с 1816 по 1825 год, Канцлер постоянно обращался за разными справками, выписками, обменивался с ним мыслями, в разных предприятиях, доставлял ему свои издания, одним словом, употреблял на пользу науки все, что только мог извлечь чрез посредство достопочтенного протоиерея Скородумова.

По поводу письма Евгения о том, что под кровлею Софийского Собора находятся старые бумаги, граф обращается к нему с просьбою: договорить двух из лучших семинаристов, с помощью которых бумаги эти могли бы быть приведены в известность.

По истечении нескольких недель делает уже запрос: составляются ли списки этих бумаг, и не нашлись ли в частных руках какие-либо рукописи, особливо летописцы, разнствующие с теми, которые нам известны, "сделайте мне крайнее одолжение, наведывайтесь о том тщательно не только у помещиков, но у купцов, у богатых крестьян, старообрядцев, а особливо по нашим благочестивым монастырям, рассеянных по Новгородской губернии".

Получив от Евгения, уже Киевского Митрополита, известие, что в Новгородской Софийской библиотеке находятся 14 писем, писанных патриархом Никоном к Царю Алексею Михайловичу из Соловецкого похода, когда он сим Царем посылан был с грамотою к мощам Филиппа Митрополита - умоляет отца Захария приказать снять для него список со всех 14 писем, и при этом не преминул опять спросить его: "не дошли ли до сведения вашего, что где-либо по монастырям, церквам или в частных руках не отыскались ли неизвестные древни бумаги, и не было ли также чего вырытого вновь из земли старинного; кой час же случится, дайте мне точно знать".

По доставлении протоиереем списка с целой книги, содержащей переписку Царя Алексея Михайловича с Никоном, прежде его Патриаршества, Канцлер делает новое поручение, о приобретении для него древней монеты, с изображением на ней "Новгорода", величиною и формою совершенно согласной с Новгородскою гривною, за которую просили 300 р. а между тем как продавцы в Новгороде менее 1000 р. древнюю гривну не уступали - просит по этому случаю объяснить его недоразумение.

Высокопатриотические Преосвященного Евгения и Государственного Канцлера графа Румянцева стремления к распространению просвещения в России, хотя и не все, и не вполне осуществились при их жизни, но в настоящее время могут быть по крайней мере надлежащим образом оценены. Этой оценке весьма много может содействовать появление в печати материалов, скрывавшихся по сие время в неизвестности и вызванных теперь столетним юбилеем рождения высокопреосвященного Евгения.

Воронежский Статистический Комитет приступил к изданию полной переписки митрополита Евгения с Государственным канцлером графом Николаем Петровичем Румянцевым и с некоторыми другими современниками, с 1813 по 1825 год и изданный уже 1-й выпуск этой замечательной переписки опередил ученые общества, которые, уже по самому названию ученых, вероятно, достойно почтут память Святителя изданием обещанных этюдов о Митрополите Евгении.

Переписка эта действительно представляет богатейший источник, в котором, как в зеркале, отражается вся ученая и патриотическая деятельность этих двух достойных представителей своего времени.

Но ежели собираемые и издаваемые материалы об Евгении, дадут хотя отчасти некоторое понятие о заслугах этого духовного деятеля, то неужели граф Н. П. Румянцев, которого столетний юбилей рождения миновал еще в 1854 году, останется долго без достойной оценки заслуг его на поприще отечественной истории?

Справедливо замечает г. Прудников, что граф Румянцев не был только любителем старины, каковыми многие бывают, украшая свой кабинет редкостями, а был строгим археологом, он не знал умеренности в страсти своей к древним рукописям, как это очевидно обнаруживается во всей переписке его, не только с протоиереем Скородумовым, но и другими лицами, которых канцлер оценивал способности для подобных разысканий.

Об этом меценате литературы издатель переписки его с прот. Скородумовым сделал следующий справедливый отзыв:

"Время сокрушает памятники, над которыми может быть целыми столетиями трудились, даже изглаживает следы их существования, едва оставляя воспоминание, которое рано или поздно уничтожится - но слава и деяния великих людей несокрушимы.

Сколько было воздвигнуто памятников в воспоминание великих событий, сколько было воздвигнуто памятников великим людям? но время их сокрушило, и все обратилось в прах. - Если же и остались какие-либо из них, то и они заросли травою, и только ветер обдувает их, никто к ним не идет.

Кому неизвестны великие дела Графа Николая Петровича Румянцева, которые он совершил для России, кто из нас не был в том Музеуме, для составления которого Граф Румянцев трудился десятки лет, не щадя ни здоровья, ни собственного состояния.

С юных лет Граф Румянцев выказал стремление к наукам, ему было двадцать один год, и он путешествовал за границей не для того только, чтобы разлечься или пользоваться удовольствиями, не для того, чтобы приобресть славу, рассыпая русские червонцы для обогащения Западных отелей, нет, он путешествовал как друг своего отечества, для матери своей России, с целью образовать себя, чтобы впоследствии принести пользу своему отечеству.

Возвратившись в Россию, Граф Румянцев нашел себе высокое покровительство в Императрице Екатерине II-й. Она, видя в нем способности, избрала его чрезвычайным Посланником и Полномочным Министром в Франкфурте на Майне. Итак, 26-ти лет, Граф Румянцев вступил на дипломатическое поприще, будучи обязан своему гениальному уму и высокому покровительству Ее Величества. Но по злобе завистников, Граф Румянцев должен был оставить посольское место и возвратиться в Россию.

С восшествием на престол Императора Павла, Румянцев вновь является действующим лицом в Государственных делах, в это время он оказал великие услуги отечеству *) [См. обозрение Русских. Сановников стр. 251. Изд. Г. Терещенко].

В царствование Александра I-го, в делах Графа Румянцева выказался весь ум, он оправдал себя в глазах Августейшего Монарха, с доблестью исполняя возложенные на него поручения.

Будучи великим Государственным человеком, Граф Румянцев был страстным обожателем наук.

Многим казалось странным, что Государственный Канцлер дорожил клочками бумаг едва удоборазбираемыми, собирал листки, на которых едва понятными словами были начерчены какие-нибудь исторические факты, но эти самые клочки и листки увековечили имя Румянцева, которое никогда не изгладится из страниц Русской Истории. Кто бы мог подумать, что из клочков древних рукописей, составится великолепное издание, которое просветит Отечественную Историю.

Граф Румянцев издал собрание грамот и договоров и напечатал много рукописей, хранившихся в Новгородской Софийской библиотеке.

Облеченный в высокие Государственные звания, украшенный первостепенными Российскими и Иностранными орденами, Граф Румянцев не гнушался подать руку каждому, кто только мог быть ему полезным сотрудником, в его ученых трудах, он был чужд тщеславия и надменности, (качество всех умных людей) - доказательством тому могут служить упоминаемые здесь письма, к Протоиерею Новгородского Знаменского Собора Отцу Захарию Скородумову *) [Подлинные письма Графа Румянцева найдены у родной дочери отца Захария Скородумова, находящейся в Кашине, Тверской губернии, в замужестве за Протоиереем Кашинского Воскресенского Собора Отцом Александром Петрошениным. (Примечание издателя писем)]".

Ко времени пребывания преосвященного Евгения в Новгороде относится также и замечательная переписка его с Г. Р. Державиным, жившим в Званке, в неда-леком расстоянии (в 60 верстах) от Новгорода; по близкому соседству Евгений и Державин скоро сблизились, и первый сделался учителем Истории второго.

Профессор московского университета Н. С. Тихонравов в биографическом очерке Митрополита Евгения, прочитанном в публичном заседании Общества любителей Российской словесности, бывшем накануне дня юбилея, вот, что по поводу их сношений говорит:

"Замечательна беседа этих двух людей об Одиссее, Евгений говорит Державину, что в Одиссее какой-то дикий оборот мысли, и что это крайне затруднительно для перевода; буквально перевести на другие языки нельзя, разве только на русский, да и этот подчас щетинится. Державин и Евгений расходились еще относительно понимания народных песен. Державин не находил ничего в народных песнях, кроме какого-то богатырского хвастовства, да неуважения к женскому полу и признавал все эти песни за сочинения одного лица. Иначе мыслил о них Евгений: он считал их драгоценным материалом; он даже советовал писать стихи в размере народных песен".

Но как переписка Евгения с Державиным составляет в настоящее время предмет ученых исследований Я. Е. Грота, то остается только покорнейше просить достопочтенного академика - ускорить издание Евгениевских писем к Державину, не относя их к последним томам полного собрания его сочинений.

Из Новгорода, адресованные к неизвестному архимандриту, два письма Евгения, любопытные по своему содержанию, как материал для биографии, перепечатываются без сокращения *) [Письма эти напечатаны в Москвитянине за 1848 год № 8].

1-e. От 8 апреля 1806 года. Новгород.

"Сердечное спасибо любезному другу, почтеннейшему отцу... за поздравление и желание. Взаимно поздравляя вас с наступившим уже праздником, желаю да воскресший Спаситель наш укрепляет ваши силы и здравие и утешает во всех скорбех и наветех вражиих.

Мужайтесь и не ослабевайте в переводе Бержиера, несмотря на все доброхотные заклинания; добрым делам всегда бывают препятствия от тех, кои сами не хотят, или не способны делать их. Лучший способ побеждать и даже пристыдить таких недоброхотов, есть успевать в начатом. Пусть хотя и не помогают вам, но если вы тома два, три переведете, то и сим одним пользу и славу сделаете и Церкви и себе. Ободряйтеся словами св. Апостола Павла Галат. VI, 9. О нововышедшей нашей Церковной Истории скажу вам, 1) что это отнюдь не историяl, а летопись, в коей на лыко летосчисления без порядка нанизаны бытия, как будто вместе и калачи, и сайки, и бублики. История должна быть в системе, то есть в разделении на периоды, эпохи, и в подборе единообразных материй по статьям или главам: а тут хотя видишь главы, но не найдешь причины, почему та или другая глава начинается на этой, а не на другой странице. И так разделение ее отнюдь не есть разделение истории. 2) Много находится парадоксов, которых и доказать нельзя, а например, что будто бы у языческих Славян не было жрецов. Ergo argumenta, a silentio historicorum deducta, nihil probant. Если был при идоле сторож, то и это уже sacriniculft. 3) Много также тут с одной стороны хвастливого ханжества, а с другой натужного беспристрастия. По всем сим причинам, а особливо по первой, летопись сия, яко сбивчивая, для преподавания в классах не годится; да не тем самым, что в ней нет ссылок на источники, она немало не облегчит всякого того, кто после сего приступит к сочинению подлинной Церковной нашей истории; ибо ему надобно будет опять читать старинные летописи и все поверять. И так вообще можно сказать, что сие может быть последнее творение, не делает чести автору **) [Евгений судит слишком строго: История, о коей идет речь, была первым опытом, и вот прошло уже 40 лет с ее появления, как появились у нас новые руководства - Макария и Филарета! Значит дело не легкое. В 1800 годах большинство удовлетворялось прежнею (примечание издателя "Москвитянина")].

Впрочем, это мнение мое пусть останется у вас под завесою скромности. Ибо совестно и грешно явно отнимать славу у почтенного старца. Будем думать про себя, а не для других, которые, может быть, еще лучше нас оценят сие произведение.

Желаю вам здравия и благополучия есмь с любовию моею преданный вам.

2-е. От 7 июля 1806 года. Хутынь ***) [Летняя резиденция Новгородских архиереев близ Новгорода. Позволю себе сказать здесь несколько слов о соблюдаемом с незапамятных времен в хутыньском монастыре обряде христианской благотворительности. (Сведения эти почерпнуты мною из частного письма Новгородского жителя, от 15 ноября, 1820 года). 6-го ноября, в день Преподобного Игумена Варлаама, Новгородского Чудотворца и основателя Хутынской обители (сконч. 1243 г.), по окончании литургии, когда богомольцы выходят из храма, раздается на дворе монастырском каждому по куску ржаного хлеба, со вложением на нем денежки. Непременное существование сего обряда установлено самим основателем, наложившим даже проклятие на тех, которые пожелали бы отменить сие. В прежние времена, когда монастыри имели несравненно более вкладов и пожертвований, - весьма очевидно, что сей проницательный настоятель, радевший о пользе своей обители, усматривал большую выгоду от сего учреждения. Ибо во-первых, обряд сей мог означать признательность монастыря к своим благодетелям, во-вторых - усиливать к нему уважение и любовь народа, подкрепляемая духом тех времен. Даже и теперь обряд сей имеет влияние на умы простолюдинов. Замечательно, что сначала (как рассказывают) каждому приходилось на долю по одной полушке и по четвертой части большой ковриги хлеба. - Но damnosa quid non imminuit dies? говорить Гораций. И теперь четверть ковриги заменилась полуфунтовым ломтем, а медная полушка - за неимением оных - денежкой.

В Петербурге у недавно умершего поч. гражданина Н. В. Тарасова ежегодно 14 июня производилась также раздача хлебов и денег. В этот день с самого раннего утра на Тарасовском дворе у Измайловского моста собиралось до 7000 нищих. Они в ожидании часа подачи оставались с возможным благочинием и с примерным терпением переносили зной палящего солнца. В награду за свое девятичасовое ожидание каждый из них получал одну булку и 20 к. с. Разумеется, не обходилось без приключений, которые могли бы быть устранены, если бы раздача производилась на кладбище, где похоронена усопшая, в память которой соблюдался этот благотворительный обычай и впоследствии эта раздача действительно имела уже место на кладбище].

"Сердечное спасибо любезному другу, отцу, за присылку статьи об Эйлере старике; но ведь попросливые люди от исполнения просьб тем повадливее бывают просить, таков-то и я, а вот и просьба: около 1735 года, был, не знаю где, в Геттингене или в другом каком немецком университете, славный профессор греческого языка именем Гейнсиус, поищите его в своем словаре и статью сию мне переведите, да еще статью о славном Бишинге (Busching), бывшем Петербургском пасторе. Вот вам сколько хлопот, прошу не скучать.

Теперь скажем слова два и о Сионском Вестнике. Я его получаю и читаю часто до чувствительного умиления и даже до благодарности Богу, вложившему мысли Г. Л. (Лабзину) *) [А. Ф. Лабзин. Литературно-биографический очерк Бессонова. Воспоминания о Лабзине (из записок М. А. Дмитриева), см. Русский Архив, 1866 год стр. 817-859] издавать сей журнал. Он многих отвратил, если не от развращения жизни, то по крайней мере от развращения мыслей, бунтующих против религии; а и это уже велико благодеяние человечеству! Большая часть сего журнала переводная с немецкого из Шиллинговых сочинений, а нечто и из Мартинистских, и это жаль, что в чистую воду примешивается и отрава секты. Вы потребуете доказательств - вот они: 1) Синкретизм или мнение, что будто во всех религиях под разными только символами (см. статью о философии стр. 13 и 14) была истинная религия, ведет к индифферентизму в религиях и противно духу истинного христианства. Ефес. IV, 19, 15; Апокал. III, 15, 16. Признаки индифферентизма в самом издателе заметите вы из слов его стр. 328, 332, 362. 2) Мифологизм, Платонизм, и Математицизм, употребляемый всеми мистико-масонами и нашим издателем к изъяснению Троицы и других таинств откровения, может быть казистым для незнающих духа христианской религии, а не для богослова. Посмотрите, как Бержье в своем Лексиконе против этого пишет; а что эта метода умствований мистико-масонская, в том уверитесь, если прочтете Еккартзгаузенову книгу: Иероглифы для сердца человеческого. Там вы найдете и все фразы их, как напр., книга натуры, списки с невидимых, Божественная математика, универсальная тинктура или духовно-телесность Христова и проч. и проч. 3) Издатель, может быть из желания представить читателям яснее духовность, смело принимает грубые мнения напр. стр. 263 сравнивает Евхаристию с какою-то воплощенною "солнечною эссенциею", везде присущие Божие с воздухом, а неделимость с пламенем см. стр. 364 - допускает беспредельность тела Христова, стр. 385, а что грубее всего, в Мае месяце стр. 195 приписует шаровидную фигуру духу, можно ли так рассуждать о духе? - Но за многое хорошее, высокое и трогательное в его журнале я охотно извиняю его. Укажите вы мне, какие в сем журнале ваши анекдоты?" - а сего мнения моего о Сионском Вестнике прошу не делать публичным".

Преданный Вам Е.