|
В Ферапонтов монастырь ныне приезжают, как в школу. Директор Музея фресок Дионисия Марина Серебрякова рассказала мне, что от желающих приобщиться к очарованию фресок и прелести неотрывных от них окрестных пейзажей отбоя нет. В спартанские условия Ферапонтова стремятся воспитанники престижных столичных гимназий, не говоря уже о студентах художественных училищ. Созданную ею "Школу Дионисия" Серебрякова надеется вскоре сделать постоянной, не знающей перерывов. А классы мечтает оборудовать в здании наподобие деревянного терема.
Любой юбилей - это всплеск туризма. Интерес к фрескам всегда был велик, а с приближением звонкой даты о Дионисии вспоминают и те, кто к искусству в обыденной жизни отнюдь не близок.
Владелец гостиничных коттеджей неподалеку от села взвинтил цену за ночлег до 60 долларов и не собирается уступать. Туристы с пустоватыми кошельками предпочитают на такой европейский замах не оглядываться и охотно разбредаются по ферапонтовским избам, где почти всюду готовы приютить и накормить по-деревенски с парным молоком и картошкой без нитратов.
Не чуждо Ферапонтово и модернистам. От них и самый что ни на есть прибыток. Лет 15 назад здесь напрочь прохудился мост над речкой Паской. Прогулка между селом и монастырем тут же обратилась в подобие преодоления полосы препятствий: любая могла запросто обернуться буквальным низвержением в каменистое русло. Сельсоветовская казна, понятное дело, пустовала. Тогдашние районные власти, как и полагалось, кивали на область. Первым и единственным, кто утомился от хождении между дырами в истлевшем настиле, оказался преуспевавший в пору моды на русский авангард московский живописец имярек. Его благородный альтруизм был замешен и на собственных интересах. Художник надумал проводить в Ферапонтове ежелетние занятия своей студии, которую почему-то назвал в традициях Пролеткульта "Молотом". Рискованность путешествий "молотовцев" от гостиницы к монастырским вратам и подсказала основателю нового рассадника модернизма идею пожертвовать некоторую часть гонораров на общее благо. Выходит, что без Дионисия ферапонтовцам приличного моста еще долго увидать бы не пришлось. Фрески и пейзажи для всех едины, а на отклик в душе или на синтез увиденного в словах или на картоне вкус у каждого свой.
Попытка приобщиться к гениям, вообще-то, дело опасное. Один из постоянных гостей Ферапонтова годами собирал цветные камни, толок их, обжигал, стремясь получить краски, наподобие тех, которые некогда готовил для себя и сыновей Дионисий. Я не раз слышал от экспериментатора не слишком скромное признание, что пишет он свои полотна фасками великого иконописца. Гордость была, но истинного приобщения, увы, ни на грош. Да и краски, как выяснилось после анализов, все-таки не здешние. Да иначе и быть не могло. Расписывать собор из Москвы ехал не самоучка-богомаз, а профессионал высочайшего уровня. Тратить время на эксперименты, на поиски нужных тонов он себе позволить не мог.
Гипотеза о местном происхождении красок была еще уместна четверть века назад, когда считалось, будто Дионисий работал в соборе больше года. Об этом вроде бы извещала надпись, оставленная мастером: "В лето 7010 месяца августа в шестой день на Преображение Господа нашего Исуса Христа начата бысть подписывати церковь а кончана на второе лето месяца сентаврея в 8 (день) на Рождество пресвятыя владычица наша Богородица Мария..." При переводе принятой тогда на Руси системы летосчисления на современную получалось, что после первого взмаха кисти Дионисия и до завершающих мазков минуло почти 13 месяцев. Но январь стал для России началом года только при Петре Великом, во времена Ивана III счет месяцев вели с сентября. А если так, то Дионисий при помощи сыновей смог расписать почти семьсот квадратных метров немногим более чем за месяц! А кроме фресок, им создано в Ферапонтове немало икон, украшающих ныне коллекции Русского музея и Третьяковки. При таком гениальном ритме отвлекаться на поиск цветной гальки было бы просто абсурдно.
Большое видится на расстоянии, и увидеть в Дионисиевых фантазиях Ферапонтова всплеск не столько религиозной, сколько космической энергии удалось впервые только благосклонному к России историку из-за океана. Директор Библиотеки конгресса США Джеймс Биллингтон создал теорию, согласно которой русское искусство отнюдь не плавное восхождение от простого к сложному, но скорее цепочка "непредсказуемых взрывов - всполохов пламени над безграничной снежной пустыней, поразительных всплесков творческого гения".
"Взрывную" теорию видного историка и слависта мне посчастливилось впервые услышать в Ферапонтове из уст самого автора. Биллингтона завело на Русский Север стремление перевести свои взгляды на телеэкран в многосерийной ленте "Лики России". Приезд его счастливо совпал с полным снятием лесов, на которых работали реставраторы в соборе Рождества Богородицы. Прежде взорам редких счастливцев. ступавших за порог храма, доступны были только отдельные фрагменты стенописи.
...Ради съемок в монастырь пригласили вологодскую хоровую капеллу, и под сводами впервые со времен изгнания монахинь зазвучали древние распевы. Когда же прожектора погасли и группа споро вынесла свои камеры и кабели, Биллингтон подсказал мне приглядеться к... ногам Дионисиевых персонажей. Они либо вообще лишены ступней, либо ступни их совсем малы. "Им уже нет более нужды ходить по земле..." - сказал Биллингтон.
Милая здешняя тишина залогом душевного спокойствия была не всегда. Директора Музея фресок Марину Серебрякову в свое время немало подонимали суровые милицейские инстанции. Окончив в Москве химико-технологический институт, она отдала должные годы работе
в академических структурах, а потом нечаянно заехала в Ферапонтове и жить без него больше не смогла. Институтская ее профессия оказалась здесь ни к чему, потому пришлось идти в школу и преподавать что придется, а прежде всего домоводство. С ее легкой руки появились на подоконниках горшки с цветами, девочки-школьницы, давно ставшие почтенными матерями семейств, не знают забот, вывязывая шапочки или носки для детей, а теперь уже и внуков.
Годы эти стали уже без помарок в определении легендарными. Едва не каждым летом приезжал в Ферапонтово академик Дмитрий Лихачев. Писатель Юрий Коваль месяцами обходил деревни, вслушиваясь в говор словоохотливых аборигенов и записывая северные словечки да присказки. Подолгу жила в крестьянской избе Белла Ахмадулина. В охотничьем домике на окраине села, но с видом на монастырь и сейчас вспоминают Юрия Нагибина и Юрия Казакова, любивших ходить отсюда на медведя.
Жизнь, однако же, состоит не только из лирики и красот. Недолгим гостям в глубинке рады всегда, а решившимся обосноваться надолго и почти безвыездно порой приходится непросто. Серебряковой же в Ферапонтове посчастливилось стать своей для земляков-москвичей и новых земляков-односельчан. И те и другие по-своему, но без сомнений оказались на ее стороне в долгой тяжбе с паспортным столом. Районный начальник настырно, грозя карами, требовал от нее или выписываться навсегда из Белокаменной, или убираться из Ферапонтова на все четыре стороны. В обязательном вроде бы к исполнению КЗоТе запрета работать не по месту прописки не оказалось, но законы у нас нередко принято понимать синонимом известного дышла. Дмитрий Лихачев и Андрей Тарковский подписали тогда обращение в "Литературную газету" с требованием оставить директора Музея фресок в покое.
Сами ферапонтовцы обращений не сочиняли, но поддерживали дружелюбием и сочувствием. Без простых, но теплых чувств было бы тяжело и многие годы спустя, когда ее старший сын надел с возрастом военную форму и оказался в Чечне. Святой ли Мартиниан, чьи мощи покоятся в монастыре под одной из фресок Дионисия, хранил юного солдата, а может, и сам художник, в честь которого Марина Сергеевна назвала первенца, мистически оградил тезку, но сын вернулся домой живым и невредимым. А в пору московской жизни врачи заверяли Серебрякову, что она никогда не сможет иметь детей. Поправка к диагнозу счастливо и неожиданно явилась через пять лет после приезда в Ферапонтово.
...Таков уж этот край. Одних просветлит, других вгонит в печаль от мыслей о недостижимости идеала, а третьих беззатейно примет под сень белых ночей. Какая и впрямь забота рыболовам от того, что каменистая гряда на Бородавском озере, куда они высаживаются с удочками и наживкой, таит ледниковые обломки, которые своими руками бросал в эти воды опальный творец раскола патриарх Никон. Проводя в Ферапонтове годы ссылки, неистовый церковный реформатор подолгу уединялся на рукотворном островке в виде креста за размышлениями и молитвами. Перед ним колыхались отражения куполов, над головой лазорилось небо. Это прошлое давно растворилось в чистом воздухе и в прозрачной воде. Остались только Дионисиевы фрески. Да разве ж этого мало?!
|
