|
– А ваш главный редактор – он хороший человек?
Добрый? Так вы его привозите сюда. А вдруг? Ведь для того чтобы решить даже
рубль дать, надо все это увидеть. А может быть, прикинет, может, не сразу,
может, понемножку, в течение пяти лет, чего-нибудь... Может, у него есть
знакомые, которые могли бы...
Нет, он не обращался в редакцию за помощью. Это
я его нашел, не он меня. А про деньги – это он так, на всякий случай.
Мы стояли перед старинной деревянной усадьбой,
и он рассказывал мне историю. Даты, имена , цитаты... Удивительная память. Ну и
дед!
– Не записывайте ничего, уберите свой диктофон.
Слушайте и смотрите. Это все есть в местных газетах, ничего нового я вам не
скажу. Главное: вы должны это увидеть.
Он не историк и не краевед. И уж, конечно, не
экскурсовод. Он даже не отсюда родом.
Ему 80 лет. Фронтовик.
В руках у него толстая кожаная папка – «с
документами». Папка старая. На ней надпись: «Минск».
Ровно тридцать лет назад он, полковник Морошкин
Владимир Николаевич, закончил службу в армии. Это было в Минске. Сослуживцы
проводили фронтовика на пенсию и подарили кожаную папку.
И пенсионер Морошкин вместе с женой переехал
жить к теще в вологодский промышленный центр Череповец, во флигель старинной
деревянной усадьбы на окраине города. Место тихое, красивое. И занятие он себе
вроде быстро нашел: стал вести в соседней школе кружок по шахматам. Что еще
нужно на старости лет? Но нет же, придумал он себе Великое Дело. И занимается им
вот уже 25 лет. Откуда в нем это появилось?
«Война войной, а красоту-то невозможно было не
замечать. Не все же здания были разрушены. Я очень много увидел». Но самое
сильное, если можно так выразиться, эстетическое впечатление оставил не Белград
и не Будапешт. Город Череповец. «Война, а я пока лежал в здешнем госпитале,
вдоволь находился по городу, который тогда, в победном 45-м, был удивительно
чистым, ухоженным, с сияющими маковками церквей, – не в пример нынешнему виду
индустриального города – грязному и замызганному. Здесь во время лечения и со
своей будущей женой познакомился. И вот мы приехали сюда, в Заречье. А тут по
соседству старинная церковь, такая красота – и в таком запустении. В мирное
время».
Но дело было не только в войне.
Каждый день его теща сидела у окна. «Я ее тещей
и не называл никогда. Мама. Очень хорошая женщина была, добрая, врач. И очень
грамотная, много литературы прочитала». В общем, каждый день она сидела у окна и
смотрела на церковь. В ней тогда был пункт приема стеклопосуды. «Она в эту
церковь еще девочкой ходила. А тут бутылки принимают, пьяницы ходят. И она
каждый день сидит и смотрит».
И он создал комиссию «Пробуждение».
Середина восьмидесятых. До горбачевского указа,
возвращающего так называемые культовые здания, то есть храмы, – Церкви, еще
несколько лет. До всероссийского «пробуждения» тоже. А тут в Череповце, в
микрорайоне Заречье комиссия, созданная пенсионером-фронтовиком Морошкиным,
распространяет среди населения воззвание: «Посмотрите на окружающий нас мир...
То, что было создано руками наших предков... приходит в запустение, рушится и
гибнет... Это наш Позор! Наш Стыд! Наша Боль! Каждый, кому дорога судьба нашего
города...». В общем, народ попросили помочь. И народ помог.
Сначала были школьники – с ними у Владимира
Николаевича были связи еще со времен шахматного кружка. Убирали мусор, отмывали,
оттирали. Потом присоединились верующие бабушки. Сразу-то они побоялись: а вдруг
клуб делают или баскетбольный зал, о котором все время говорил директор школы.
Городской совет узаконил комиссию «Пробуждение » – то есть утвердил. «А в
Вологде узнали и испугались. Церкви тогда были закрыты. Приехал председатель
Череповецкого городского совета. Но оказался хороший человек, очень хороший.
Распорядился лес выписать».
Местный фанеро-мебельный комбинат распилил и
вывез эти бревна из леса. Правда, взял некоторую часть – за работу. Местный
предприниматель Николай Соколов на своей пилораме напилил половой доски – просто
«за спасибо». Да и остальные помогали бескорыстно. «Люди приходили, пилили,
строгали, красили. Все добровольно. Вот бывший главный инженер фанеро-мебельного
комбината тоже пилил, хороший человек».
Потом Морошкин нашел в Москве группу «Лад».
«Это такие любители старины, они ездили в основном на север - Архангельск,
Петрозаводск и там ремонтировали заброшенные старые деревянные церкви». В общем,
председатель комиссии «Пробуждение» их убедил: зачем ездить так далеко? «Мы им
помещение выделили – в сторожке, картошку им варили, а они работали. Хорошие
люди. Семьями приезжали. Одна вот, без мужа, с детьми ездила, лазила тут по
крыше, бревна таскала... А потом к ней родственница из Америки приехала. Ну,
деньгами особо помочь не могла, но вот лобзиковую пилу подарила, которую я
быстро освоил».
Пункт приема стеклопосуды превращался в
церковь. И тут народ захотел молиться. Морошкин поехал в Москву – «священника
заполучить». В то время дело было трудное. Удалось не сразу. Но когда появился
отец Михаил – «очень хороший человек, добрый», комиссия «Пробуждение» прекратила
свое существование. Дело было передано в надежные руки.
Теща Владимира Николаевича умерла в 90-м году.
Наверное, в последние годы ей нравилось сидеть у окна.
«Я тогда еще членом партии был». – «Хорошее
сочетание». – «Неважно, главное – получилось».
Получилось пока не все. Осенью и весной –
«тазиков не напасешься». Железо, конечно, на крыше хорошее, с уральских заводов,
но ведь ему уже 200 лет. Течет.
Последний раз усадьбу ремонтировали лет 20
назад, когда снимали здесь какой-то фильм. Да и то весьма поверхностно
отремонтировали. Денег у киношников было немного. Потому и снимали кое-как. Да
еще и мебель с картинами у Морошкина выпросили для съемок.
Если честно, большие надежды Владимир
Николаевич возлагал на армян. Это покойная теща его надоумила. И усадьба, и
небольшая фабрика по производству пиломатериалов принадлежали знаменитому роду
армянских купцов Лазаревых. А Иван Лазарев построил не только церковь Иоанна
Предтечи в Череповце, но еще и Крестовоздвиженскую церковь в Москве и церковь
святой Екатерины в Петербурге.
В общем, Морошкин отправился в Москву в
армянское посольство. Надеялся, может, и помогут чем, ну, в крайнем случае, хотя
бы расскажут об усадьбе.
Вышло иначе. Не армяне Морошкину – Морошкин
армянам рассказывал, а потом и показывал. Сам армянский посол приехать тогда не
смог («Время, видимо, было такое, у них еще землетрясение тогда случилось, не до
того»), но прислал письмо. Мол, мы слышали, что есть где-то на Вологодчине
усадьба Лазаревых, но толком не знали, где именно. Спасибо, Владимир Николаевич,
открыли нам ее. Это письмо у Морошкина с собой было – в папке с «Минском».
После этого из Москвы в Череповец стали
приезжать армяне. Ходили, смотрели, даже несколько книг об усадьбе написали. «Но
денег, к сожалению, у них не оказалось». Потом в усадьбе провели Лазаревские
чтения. «Вот здесь, здесь и здесь – везде сидели одни армяне, – показывает
Морошкин. – Новый посол тоже приехал, с женой и двумя детьми. Он потом подошел
ко мне и сказал: Вы, Владимир Николаевич, больше армянин, чем все мы».
Приезжали армяне и из Подмосковного Щелкова,
Петербурга, Вологды и Архангельска. Много богатых. Смотрели, ставили в церкви
свечки и уезжали. Один, щелковский, правда, выделил партию обуви для
череповецкого детдома – он директор обувной фабрики. А еще один, директор
небольшого мебельного комбината в Вологде, обещал машину кирпича и сотню
кубометров пиломатериалов.
Пока же Владимир Николаевич мучается с тазиками
и мечтает о том, что когда-нибудь усадьбу отреставрируют и сделают в ней музей.
«Тот наш Лазарев богат был несметно, но он на тот свет ничего не взял. Сколько
он всего построил! И на музеи деньги тоже давал...»
Музеи нужны, чтобы люди знали свою историю. Вот
в школе Владимир Николаевич советовал юным шахматистам завести тетрадочки и
записывать туда все, что известно об их семье: кто дедушка, бабушка... «Если
люди не знают историю, они начинают воровать, пить и ломать все. Когда мы
ремонтировали церковь, у нас кто-то украл топор. А когда в церкви был пункт
приема стеклопосуды, они вообще в одно окно бутылки сдавали, через другое
воровали и опять сдавали. А те дети, которые со мной работали, они этого делать
не будут, это точно. Вот в прошлом году на 23 февраля приходили ко мне некоторые
из тех детей, уже взрослые, с цветами, конфетами. Очень хорошие, добрые ребята».
Вообще Морошкин думает, что если кто и поможет,
то только тот, кто сначала все это увидит. Поэтому всем, кто приезжает,
непременно все показывает и рассказывает. Приезжают часто: то школьники, то
туристы, то армяне те же. И всех Морошкин пытает: нет ли у кого-нибудь кого-то,
кто бы мог помочь. Меня вот тоже пытал. «А вдруг?» – говорит. |
