|
ИЗ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ:
«15 марта 2011 года около 7.40 утра водитель Ногина М. В. совершила наезд управляемым ею троллейбусом на пешехода Суворову А. И., причинив ей травмы <...>, не принимая мер к оказанию доврачебной помощи пострадавшей, не вызвав «скорую» и не сообщив о случившемся в милицию, с места ДТП скрылась».
Алиса Суворова скончалась через несколько часов в Вологодской городской больнице, не приходя в сознание. Это была маленькая, худенькая девочка тринадцати лет с голубыми глазами и русыми волосами.
...Всякие бывают в жизни злодеи, диапазон их безмерен – от Чикатило до краснодарских Цапков, – поэтому попробуем поверить, что сорокатрехлетняя женщина, мать двоих детей, сбив огромным троллейбусом, в котором сидят и стоят пассажиры, маленькую девочку, и, согласно обвинению, видя это, преспокойно оставалась на маршруте до двенадцати дня, проехав через место ДТП по меньшей мере несколько раз. Не надо вспоминать артистку Аросеву и фильм «Берегись автомобиля» – у нас тут совсем другое кино...
С самого начала это дело окружено слухами, домыслами и догадками о том, кто же сбил Алису и кого за это посадят. О полиции в городе говорят крайне неохотно, с опаской, связываться с полицейскими не хотят ни при каких обстоятельствах, даже в свидетели идут с трудом. И откуда-то все точно знают, что Алису Суворову наверняка сбила какая-нибудь шишка или ставший бизнесменом бандит, а отдуваться будет водитель троллейбуса.
Сначала расклад такой: неизвестное транспортное средство, предположительно автомобиль, совершило наезд на девочку и скрылось. План «Перехват» ничего не дает, как и многочисленные походы полицейских по домам и дворам. Одни полицейские ищут машины с повреждениями лобового стекла, другие – с повреждениями сзади. Нет ни тех, ни других. Общественный транспорт тоже попадает в поле зрения. Отдел безопасности троллейбусного парка сообщает, что примерно в это время на перекрестке, где погибла Алиса, мог находиться троллейбус первого маршрута с бортовым номером 408, водитель которого – Марина Ногина. На полицейский вопрос, могла ли она сбить ребенка и уехать, начальник службы безопасности парка Жданова не говорит им: разбирайтесь, ведите следствие и определяйте, КТО и КАК мог это сделать, а говорит – могла, но только задними колесами (так, во всяком случае, объяснила она мне в разговоре по телефону). И следствие хватается за заднее колесо в буквальном смысле слова.
В троллейбусный парк для осмотра приезжает аж сам заместитель начальника областного УВД в папахе и с ним еще несколько папах. Мужики в депо, куда, сняв с линии, поставили 408, отродясь такого количества бараньих шкурок на территории парка ни при каких авариях не видели и малость даже поприсели. Папахи велели демонтировать заднее колесо, взяли с него и с задней арки колеса какие-то пробы, констатировали, что «на днище троллейбуса пятен крови не обнаружено» и «видимых механических повреждений, характерных для наезда на пешехода, на корпусе троллейбуса нет», и отбыли. (Сразу скажу, что единственный результат – два волоса, идентифицированные как волосы девочки только с помощью морфологической экспертизы, без ДНК.)
Из-за прихода в парк большого полицейского начальства слухи о том, что в деле замешаны не простые люди, а сидеть будет простой человек, только усиливаются. Тут-то бы и вести следствие с наибольшим тщанием и абсолютно по закону, но происходит вот что.
Марину Ногину и ее кондуктора допрашивают в качестве свидетелей в ГИБДД, а потом предлагают проехать еще в одно место для беседы. Никому в парке даже в голову не приходит отправить вместе с Ногиной, понимая ее полную правовую безграмотность, юриста. Парк вроде и пытается как-то водителю помочь, но делает это очень робко, чтобы только полицию не раздосадовать.
Один из его руководителей сказал мне так:
– Мы вот попробуем полиции возразить, а нам потом скажут, что мы к власти нелояльны.
Ногину привозят в УВД Вологды и там несколько часов молодые парни, чуть постарше Марининых дочерей, представившись следователями и майорами, но не назвав своих имен, прессуют ее, очень сожалея, что она не мужик, а то бы еще и нос сломали. Бабам здесь достается безраздельное унижение («ты – дебилка и дети твои – дебилы, ты в зеркало-то на себя смотрела, ты ж такая жирная страшила, что тебя и трахать противно, а то мы бы тебя давно вые...»). Марине открытым текстом говорят, что она сбила ребенка, что кишки девочки намотаны на колеса троллейбуса, что у них есть все доказательства и что будет лучше, если она сознается, тогда все оформят как несчастный случай, а если будет упорствовать, то закатают по полной.
– А если они себя так вели, чего она не орала? Ее что, к батарее наручниками пристегнули? – невинно спросил меня начальник отдела криминальной полиции Вологды. Почему-то ему в голову приходит, что пришедшего на беседу человека вообще можно пристегивать наручниками...
– А чего ты, Марина, не орала? – спросил я Ногину.
– Дак я только что-то попробую, а они сразу: сиди, сука. Щас мы родителей тобой убитой девочки пригласим, они тебя на части разорвут...
Веселые майоры даже не потрудились узнать, что у бедной Алисы родители еще семь лет назад погибли в автомобильной аварии, и живет она с бабушкой и дедушкой, которые с юности до самой пенсии проработали на некогда знаменитой на всю страну Вологодской мебельной фабрике «Прогресс». Там, кстати, трудится сегодня и муж несчастного водителя троллейбуса, который и написал в нашу редакцию...
На следующий день дама из отдела безопасности звонит Ногиной домой и предлагает съездить еще на одну беседу, то есть спокойно сдает эту самую Ногину дальше, не давая никакой защиты. Ногину увозят в оперативно-розыскную часть городского ОВД, где уже новые мускулистые ребята, сообщив, что они из убойного отдела и не таких раскалывали, и даже главного местного бандюка Колобова посадили, подсунув ему что-то, продолжают ее запугивать и издеваться, ну, например, так: «Выхватили у меня сумку, вывалили все, оттуда выкатился рулон туалетной бумаги, они стали смеяться, обзывать меня засранкой; можешь, говорят, писать и какать тут, хоть вся обделайся, мы привыкли. Руки все время велели держать на коленях, спину прямо».
Напомню: Марина Ногина все это время – свидетель, а не обвиняемая. Издевательства продолжаются три с половиной часа. Один из майоров скажет мне: «Да че, мы с ней всего минут пятнадцать-то и побеседовали, и мне перед ней ни за что не стыдно».
Все Маринины последующие жалобы ничего не дали, а служебные проверки, естественно, ничего не подтвердили.
Мучители отводят Ногину в другую комнату на проверку на полиграфе, и полиграф показывает волнение Марины Ногиной при ответе на такой, допустим, вопрос: «Знаете ли вы день рождения человека, который убил Алису?» О том, что информация, полученная в ходе опроса с использованием полиграфа, не может применяться в качестве доказательств и имеет вероятностный характер и что запрещается проводить опрос в случаях физического или психического истощения опрашиваемого, Ногиной не сказали.
...В Петербурге я приду с результатами сделанных в Вологде экспертиз в Центр независимых экспертиз к старейшему и опытнейшему автотехнику Ирине Борисовне Синицыной, мы просидим с ней почти три часа, вчитываясь в хитрые строки разных анализов, всматриваясь в графики спектров, узнавая об адгезии со следующим слоем и о его толщине в микронах. И я просто поражусь глубине и дотошности исследования, прочитав, например, такое: «Представленная на исследование одежда простукивалась над листом бумаги стержнем, изготовленным из неэлектризуемого полимерного материала. Опавшие частицы собирались и переносились на лист кальки».
Синицына вернет меня на землю простыми вопросами: с какой именно части одежды собрана осыпь, где подробное описание самой одежды бедной Алисы с указанием грязи и разрывов и где подробная трассологическая экспертиза, которая может показать соответствие повреждений обстоятельствам конкретной аварии?
– При таких травмах (я не буду перечислять бесконечные страшные увечья, от которых скончалась Алиса), – говорит автотехник уверенно, – не может быть, чтобы на транспортном средстве не осталось характерных вмятин или следов одежды. Днища как такового у троллейбуса нет, но есть всякие реостаты, краники, пневмоподвески, еще какие-то выступающие части. Где эти исследования?
Я перерываю двухтомное дело в шестьсот страниц – нет ничего похожего, только какой-то бездельный полицейский перпетуум-мобиле, не дающий особых результатов. И ведь что печально – время упущено, и доказать криминалистически что-то сейчас ни в ту, ни в другую сторону уже не представляется возможным. Да еще и из показаний судебно-медицинской экспертизы следует, что наезд на ребенка произошел не слева направо, как это должен был бы сделать троллейбус, а наоборот, и все совсем запутывается. Определить вид транспорта эксперт не смогла...
И остается у следствия любимейший и беспроигрышный вариант – свидетель.
Если Ногина в этой истории – монстр номер один, хладнокровно и трусливо убивающая ребенка, то монстром номер два получается любимый свидетель обвинения Александр Алексеевич Владыкин, водитель лесовоза с гидроманипулятором. Настолько любимый, что следователь встречается с ним несколько раз, хотя в деле есть только два протокола его допроса, и настолько ценный, что с него берут подписку о неразглашении...
Показания, которые дает Владыкин на допросе, вообще леденят душу: «Девочка попала троллейбусу примерно под середину средней части – между передними колесами и скрылась под троллейбусом. На мой взгляд, троллейбус ее колесами не переезжал. Я видел, как девочка выкатилась из-за задней части троллейбуса. Троллейбус протащил девочку с места наезда под своим днищем метров пять. Для моего направления движения включился зеленый сигнал светофора. Я посчитал, что кто-нибудь все равно видел момент наезда и вызовет «скорую помощь»...» Взрослый мужчина, отец троих детей, видит, как на его глазах убивают ребенка, и едет со своим бесценным грузом – оцилиндрованными бревнами – дальше. Мне ужасно не хочется в это верить, и, как учат во всех следовательских фильмах и романах, я думаю: а кому, интересно, выгодно делать из Владыкина монстра? Мы разговаривали у Владыкина дома, в уютной, хоть и малосемейной квартире на улице Казакова, где на стене висят фотографии детей Владыкина – двух дочек и сына – бравого матросика, проходящего сейчас службу в Североморске.
– А почему вы поехали, Александр Алексеевич, а не стали кричать, не распахнули дверь, не начали сигналить, чтобы троллейбус-то остановить? – спрашиваю я его.
– Да ведь если бы я аварийку, допустим бы, включил, меня бы водители, которые сзади, со свету бы сжили... – отвечает он незатейливо.
– А как же так получилось, что, кроме вас, никто этого не видел?
– Да видели наверняка, просто никто не хочет с полицией связываться. И я больше свидетелем никогда не пойду. Затаскали они меня – то тут подпиши, то это скажи.
Интересно, что информацию о гибели Алисы разместили на шести местных теле- и радиоканалах, но ключевой свидетель все равно остался один. Именно в его показаниях много нестыковок, в отличие от логически выстроенных и понятных показаний свидетелей, которые подошли уже к лежащей девочке и самого момента наезда не видели.
Сначала Владыкин очень подробно и долго расписывает, как троллейбус поворачивает на перекресток, а ровно через день сообщает, что он заблуждался и троллейбус шел прямо. Кроме того, девочка у него то идет, то бежит, «как обычно торопятся ребенки, то есть достаточно быстро». То Владыкин видит подъехавший к девочке уже после аварии автомобиль, то он только думает, что кто-то окажет ей помощь, а троллейбус у него и вовсе едет то на красный, то на зеленый (чтобы определиться со светофором, появляется еще один свидетель, и худо-бедно следствие выруливает на красный свет).
Александр Алексеевич, я не знаю, почему в ваших показаниях такие противоречия, которые адвокат потерпевших связал с «индивидуальными особенностями свидетеля, его психологической устойчивостью и способностью воспроизводить увиденное». Мне лично вы показались совершенно адекватным и вполне способным выражать свои мысли человеком. И речь здесь, наверное, не о вас, а о следователе, майоре Бушкове, который просто обязан подобные противоречия как-то объяснять. Но он этого не делает. Чтобы уже к этому не возвращаться, перечислю и кое-что еще, что майор Бушков не считает нужным сделать, – я собирался задать ему несколько вопросов в частной беседе, но Дмитрий Васильевич отказался от встречи.
Следователь Бушков не разрешает Ногиной присутствовать при следственном эксперименте с Владыкиным и отказывает в ходатайстве провести еще один эксперимент с манекеном, чтобы посмотреть, а что, собственно говоря, может произойти, если под троллейбус положить человека, учитывая, что расстояние от земли до нижней бачки троллейбуса 18 см. Мотивация отказа – что-то вроде «в огороде бузина, а в Киеве дядька» (см. т. 2, л. д. 309). Он не пытается установить имена двух сотрудников милиции в серой форме, которые были около девочки, а потом исчезли; он не проверяет некоторые другие сообщения свидетелей – а одно из них вывело меня, например, на местных бандюков не самого низкого уровня. Может, это все неправда, но ведь надо проверять, а майор в эту сторону даже не двинулся... Результат такой работы – полное отсутствие неопровержимых улик, показывающих, как именно был совершен наезд.
... А потом был суд по делу о наезде на Алису Суворову. И поначалу на нем все шло именно так, как обещали полицейские: прокурор попросил четыре года колонии-поселения. И знаете, за что? А ни за что, потому что в прениях он снял обвинение о проезде на красный свет, и получается тогда, что ехала Ногина на зеленый и судить ее вообще не за что.
Но кончилось все, к счастью, иначе: суд полностью оправдал Ногину за отсутствием состава преступления и вернул дело на доследование...
Понятно, что если настоящего виновника найдут, то мы, естественно, вернемся к этой истории. Но вот найдут ли? Пока полицейские браво напирали на беззащитную, по сути, женщину, настоящий виновник гибели девочки уже, наверное, успел выстроить железобетонную систему обороны в виде алиби, подкрепленного верными свидетелями...
Такая вот полицейская история. Грустная и пугающая одновременно.
|
