|
В деревню Конец мы приехали уже под вечер. Дорога здесь заканчивалась и далее начинался сплошной лес да болота на десятки километров. Вот в таких заброшенных и необитаемых местах и должна была густо селиться, по моему разумению, всевозможная дичь и осторожный зверь. Охотники тут же отправились на разведку - обследовать зарастающие кромки полей на предмет медвежьих следов, а я уже на подходе к деревне встретил своего давнего знакомого. Потряхивая густой, черной с проседью бородой, посверкивая глазами из-под кочковатых бровей, похожий на лесное диво, одетое в фуфайку, огромные валенки с калошами и спортивные брюки с яркой надписью "Евроспорт", он стоял перед мольбертом и старательно растирал краски. Перед ним на пожухлом лугу торчали два кособоких, потемневших от дождей стожка, очертания которых знакомый мой трепетно переносил на холст. Человека звали Николаем Прокопьевичем Сажиным.
Николай Прокопьевич - художник на Вологодчине известный. Член Союза художников России, хотя профессионального образования и не имеет -самоучка. Несмотря на грозный облик свой, тих, мягок и застенчив.
Увидев меня, Сажин заторопился, собрал мольберт, и мы в сопровождении огромного козла, голову которого венчали острые витые рога, двинулись к дому А из калитки, вытирая передником руки, уже спешила навстречу жена художника.
- Анфея Ивановна, - радостно представилась она. - Или Анфимия. А кто дак и Амфибией назовет. Давайте-ка сразу к столу. Самовар готов.
Теплый, ласковый вечер опустился на Сондугу. Все живое: и куры, копошившиеся в траве, и голуби, ворковавшие на крыше, и козы во главе с рогатым предводителем своим, и перелетные птицы, устало севшие на поля, - все радовалось последнему солнцу, наполнившему щедро золотым сиянием своим окрестности и крохотную деревеньку Конец, в которой две трети домов стояли с порушенными крышами, зарастая пышными султанами иван-чая. И казалось, что в сиянии света и тепла ничто не предвещает тоскливой непогоды, что скорые метели переметут дороги и тропинки и отрежут Сондугу от всего мира.
Но Сажины так и не соберутся в город, в теплую квартиру, а, словно медведи лесные, до весны замкнутся в своей избушке и будут жить летними да осенними припасами, печи станут топить да баню, хозяйство нехитрое вести да окрестную красоту на холст переносить. Грешным делом, и сама хозяйка Анфея Ивановна к кистям да краскам пристрастилась. И не только к краскам, но и к стихам.
Хорошо в дому у Сажиных. Тепло и покойно. На стенах картины. Круторогий знакомый козел, полный достоинства, снегири на ветках, словно живые, окрестности деревни и весной талой, и зимой студеной, клюква на холсте и в сенях, травы под притолокой, веники, ружья на гвоздях и стреляные тетерева - сын Прошка егерем служит, с родителями живет.
За певучим самоваром разговор о Сондуге любимой. Анфея Ивановна даже на высокий стиль перешла, поэтический.
Сельсоветом Сондугским
Как мне не гордиться?
Мне ведь здесь, товарищи,
Довелось родиться...
Хлебу нас на Сондуге
Хорошо родился,
Озеро поблизости,
Окунь там водился...
А теперь на Сондуге
Нету населенья,
Пенсионеры старые,
И нету здесь рожденья.
- Все! - Анфея Ивановна тяжело вздохнула.
- Вон Прохор женится и сразу население пойдет! - поспешил я утешить хозяйку.
Она оживилась.
- А вот как мы с Колюшкой моим сошлись, рассказать?
Она обхватила руками косматую голову мужа и ласково поцеловала в седеющую бороду.
- Тридцать девять лет уж вместе живем, я его все люблю. Он у меня хороший, добрый.
Я библиотекарем работала на Красном Бору в леспромхозе. Ехали как-то с Тотьмы на машине в кузове. А зима, холодно на ветру И гляжу, одиноко сидит паренек чернявенький. Без рукавиц, в воротник фуфайчонки голову втянул. Я его подозвала к себе да пригрела. Потом он ко мне в библиотеку пришел. Из лесу, грязный, сырой. Мне, говорит, книжку про любовь дайте! Дала. А он провожать намерился меня.
"Хорошо, - отвечаю, - только ты по мосткам иди, а я по земле, чтобы нам с тобой поровнее быть". Потом пришел три рубля занимать. До сих пор не отдал. Не успел. Поженились. Ночью пожитки перевозили на санках, чтобы не стыдно было. Вот, говорят, костер разгораться не хочет, а у нас разгорелся костер-то. Да еще как. Трое детей.
Николай Прокопьевич молчал, лишь ласково поблескивал из темных бровей глазами небесной голубизны. А хозяйка уже взялась за гармонь, и в избе рассыпалась частушечная скороговорка:
Все пришли, все пришли,
Все пришли, притопали.
А моего милого нет,
А видно, волки слопали... |
