назад | содержание | вперед 

Глава 3. Мир вокруг меня. Вологда. Чехословакия.

[…]

Известие о том, что мои документы не взяли на исторический факультет Ленинградского университета, меня просто убило, тем более что на принятие решения, куда пойти учиться, оставалось чуть больше недели. Очень не хотелось учиться в Вологде, казавшейся стоячим болотом по сравнению с теми городами, куда ехали поступать в институты мои лучшие подруги. Меня притягивало все новое, неизведанное, любые перемены казались лучше, чем жизнь в провинциальном городе. Мама предлагала мне поступать на исторический факультет Вологодского педагогического института, но там не было археологии. И тогда я решила поступать на факультет иностранных языков, уже тогда престижный и известный в Вологде. Вспомнились уроки любимой учительницы английского языка, Лиллы Николаевны Лихачевой. Эти уроки стали последней гирькой на весах судьбы, склонившей меня к этому решению.

Все же полной уверенности в том, что я на правильном пути у меня еще не было, и экзамены я сдавала равнодушно, без страха, а потому все прошло легко и просто. В августе 1964 года вместе с несколькими своими бывшими одноклассницами я стала студенткой ВГПИ. Весь первый год учебы я колебалась и думала: учиться мне здесь, или бросить и идти приобретать практику для поступления в университет через два года. Эти колебания сказывались на учебе – первый семестр я училась кое-как. Мне не нравилось все: само здание факультета, старое с клетушками-аудиториями, в которых ютились группы по десять, одиннадцать человек; методы преподавания, основанные на зубрежке, почти школьная занятость по шесть-восемь часов в день плюс самостоятельные занятия в лингафонном кабинете и ежедневные домашние задания по языковым дисциплинам. Рушился миф о свободной студенческой жизни, к которой я так стремилась. Нужно было вкалывать постоянно, а результатов на первых порах не было видно. Кроме того, мне казалось странным, что преподаватели мотивировали нас к учебе, в основном, бесконечными нотациями и выговорами за плохие знания. Все это было унизительно и обидно, казалось несправедливым, и не вызывало желания учиться. Ненавидя любое насилие над личностью, я бы ушла из института, если бы не случай. Во втором семестре нам прочел лекцию на тему своей научной работы Владимир Александрович Хомяков, заведующий кафедрой английской филологии. Это был настоящий ученый, талантливый, умный и увлеченный своим делом. Встреча с ним поставила все на свои места. «Вот кем я хочу быть – ученым», решила я. Владимир Александрович пригласил всех желающих заниматься под его руководством студенческой научной работой, я была одной из первых в этом списке. Конечно, моя первая работа не представляла собой ничего интересного, но именно с этого момента я сделала очень важный шаг – поставила перед собой цель и стала стремиться к ней. Тогда же мне в руки попала первая неадаптированная книга английского автора, которую я прочитала от корки до корки со словарем, тетрадкой и ручкой, выписывая почти каждое слово и переводя его на родной язык, а затем заучивая наизусть. С каждой новой книгой слов приходилось выписывать все меньше, и, уже на втором курсе я запоем читала на английском языке почти без словаря. С этого началась моя настоящая учеба, порой однообразная и трудная, но, без сомнения, интересная и нужная.

Учеба, в основном, давалась легко, потому что она заключалась в чтении, написании конспектов, в выступлениях на семинарах и в ролевых играх. А чтение и лицедейство всегда были моими любимыми занятиями. Я не напрягалась излишне, зато все свое свободное время проводила в областной библиотеке. Еще в одиннадцатом классе, когда библиотека располагалась в помещении бывшего Дворянского собрания (теперь – это областная филармония), я познакомилась с Марией Геннадьевной Ильюшиной, заведовавшей отделом иностранной литературы. Ее высказывания о книгах, авторах, людях казались мне необычайно глубокими и остроумными, а сама она недосягаемой. К ней в отдел ходили представлявшиеся мне необыкновенными, люди, не только для того, чтобы почитать книги на иностранных языках или посмотреть новые иностранные журналы, но и пообщаться с Марией Геннадьевной, со временем ставшей для меня просто Машей. Имея московское высшее библиотечное образование, она постоянно изучала иностранные языки и знает их несколько. Маша всю свою жизнь посвятила благородному библиотечному делу, сохранила и не просто приумножила фонд отдела иностранной литературы, а создала его заново на современной основе. Уже в девяностых годах через ее отдел можно было связаться с любой крупной библиотекой мира, и ознакомиться с ее фондами. Хотя не каждая столичная библиотека могла тогда похвастаться такими возможностями. И это только то, что доподлинно известно мне. С течением лет Маша выросла в настоящего ученого, редкого профессионала своего дела.

Наверное, оттого, что я смотрела на нее тогда, открыв рот, и в моих глазах читался щенячий восторг, она как-то незаметно, с присущей ей деликатностью, включила меня в круг своего общения. Сначала в общий, а когда я стала студенткой, то и в ближний круг. Мое школьное библиотечное образование было мало и отрывочно, но позволяло ориентироваться в книгах, заказывать их из центральных библиотек, быть здесь просто своей. Вместе с библиотекой я переехала в новое здание на улице Марии Ульяновой, где у Маши появился небольшой читальный зал. Иногда я думаю, что библиотека дала мне даже больше, чем институт. Я забегала туда после института и вместо института, просиживала в читальных залах все субботы и воскресенья. Тут было все, в чем я нуждалась – книги, журналы, интересные люди, свобода. Здесь у меня появились друзья, связанные с наукой, культурой, театром и кино. Здесь я ближе познакомилась с Нелей и Викой Пелевиными. Вика была старше, поэтому с ней я подружилась позже, а Нелечка, моя ровесница, очаровала меня сразу и навсегда. В молодости все девушки прекрасны, но от нее веяло такой нежностью, женской «манкостью», умом, знаниями и очарованьем, что она действовала на мужчин и на женщин одинаково неотразимо. Многие пытались подражать ей в манере одеваться, говорить, общаться, но бесполезно. Нелечка такая одна! И что замечательно, ни годы, ни трудности ее не берут, она и сейчас такая же. И я радуюсь, когда замечаю, как загораются глаза мужчин, когда они начинают с ней разговаривать. При всем этом, она никогда не гордилась собой и своей властью над людьми. Напротив, своим негромким голосом, манерами прекрасно воспитанного и глубоко образованного человека, она притягивает к себе, делает общение простым и легким. Так щедро одаренная природой и родителями, она не могла не стать известным и значительным человеком в жизни вологодского общества. И теперь это уже Нелли Николаевна Белова, директор областной научной библиотеки, человек, который знает о книгах все, женщина, чьими трудами отремонтировано и приведено в достойный вид здание, переданное библиотеке администрацией области. Нелю и ее мужа, реставратора, историка и общественника (такие люди сейчас крайне редки), Сергея Белова, знает весь город, вся область и специалисты их профиля в Москве и в Санкт-Петербурге. И сейчас, когда в России культурный слой настоящей интеллигенции истончился невероятно, Маша, Неля и Сергей, как стойкие оловянные солдатики, вместе с такими же немногими людьми стоят на страже вологодской культуры, не давая ей совсем исчезнуть. Спасибо им огромное за это.

Театр. Им бредят почти все молоденькие девушки, мечтая стать знаменитыми актрисами, как та, и вон та и вот эта.… Как хорошо, что я переболела театром в школе и в институте. Наверное, всем кто хочет посвятить себя театру, нужно начинать с художественной самодеятельности. Если у человека есть голова на плечах, он, пройдя школу народного театра, поймет, стоит ли ему заниматься этим делом профессионально, есть ли в нем искра Божья, глубина характера и чувств, знание жизни и людей, способность пропускать через себя и передавать зрителям чужие мысли и чувства. И что еще очень важно, открыв в себе талант, посвятив себя служению искусству, отказаться от многого, может быть даже от семьи. Примеров такого беззаветного служения достаточно. Великие актеры и актрисы редко счастливы в быту. Весь пыл своей души, накал страстей они переживают и проживают на сцене, и на обычную жизнь их просто не хватает, ни эмоционально, ни физически.

В первый год моей учебы в институте появился студенческий театр. Могла ли я пройти мимо этого события? Нет, конечно. Занятия по сценическому искусству и по гриму, репетиции спектаклей проводила актриса областного драматического театра. Мы ставили пьесу Арбузова «Город на заре». Ни мои товарищи по театру, ни я не знали настоящей истории создания этой пьесы, не знали, как на самом деле строился город Комсомольск-на-Амуре, о котором в ней шла речь, и с восторгом изображали комсомольский энтузиазм молодых строителей, любовь и борьбу с врагами социализма.

Через несколько лет после этого, учась в Ленинграде, в аспирантуре, я узнала, что на самом деле, город строили, главным образом, заключенные ГУЛАГа. Сосланные туда же уголовники, обворовывали и убивали и без того, гибнущих тысячами голодных и больных «политических» и романтиков, поверивших призывам «партии и правительства» ехать на стройки Сибири, осваивать новые территории. Пьеса была и об этом, по сюжету там сталкивались комсомольцы и уголовники, и некоторые герои погибали. Но все это было приправлено патриотическим флером, и каждый понимал текст в меру своих знаний о происшедшем. Трудно сказать, знала ли сама наша руководительница обо всем этом. Тем не менее, наш спектакль шел в институте и на сценах военных городков, а также ближайших районных центров «на ура». Например, мы ездили зимой на стареньком автобусе в село Новленское по старой дороге, тянувшейся десятки километров по самому краю Кубенского озера. Я играла героиню и была счастлива. По ходу действия моя героиня слепла и, когда я, слепая, в мамином платье и туфлях пятидесятых годов, выходила к освещенной рампе, и, глядя поверх публики, произносила лирический монолог, зал взрывался аплодисментами. Хорошо, что мне это просто нравилось, а не «сносило крышу», как принято говорить сейчас.

Еще мы ставили комедию «Беда от нежного сердца», старинный русский водевиль. Эту комедию до сих пор используют в качестве выпускного спектакля в столичных театральных училищах. Здесь у меня была роль старой и сварливой маменьки, портящей жизнь молодым влюбленным. У меня был возрастной грим и платье из областного театра! Часть костюмов мы шили сами, а для этого ходили с нашей руководительницей в магазины и выбирали ткани. Она учила нас, как из простого ситца можно сделать эффектный костюм, который будет смотреться со сцены броско и дорого. Она открывала нам секреты грима и ухода за лицом. Это было тем более ценно, что в те времена косметики в магазинах почти не было.

Сейчас трудно в это поверить, но в 1965 году на прилавках парфюмерного магазина на Каменном Мосту можно было увидеть три, четыре отечественных крема, таких как «Детский крем», «Росинка», «Идеал», «Ленинградский», а также рассыпчатую пудру белого, розового цвета и цвета загара. Помадой я не пользовалась, будучи уверенной, что от долгого ее использования губы бледнеют. Но рассматривать помады мне никто не запрещал, и я знала, что и здесь выбор был не богат: в застекленной витрине лежали пластмассовые патрончики с розовой, красной и красно-фиолетовой помадой – и все! Рядом стояли отечественные духи. Самые популярные из них были – «Красная Москва», «Белая сирень», «Серебристый ландыш» и «Лель». Из одеколонов я помню только «Шипр» и «Золотую осень», потому что первым всегда пользовался папа. Причем поливался он им нещадно, поэтому в памяти остался резкий и немного тошнотворный запах этого одеколона. Импортной косметики просто не было. Правда в 1966 году появились польские духи «Быть может» и «Пани Валевска» в синей бутылочке, но это был такой «писк моды», что достать их можно было только по большому блату, или «из-под полы», как тогда выражались. Но ведь всем женщинам – и молодым и не очень – хотелось иметь хорошую косметику и духи, а еще модную одежду и обувь. В столичных городах спрос удовлетворяли спекулянты, которых еще называли «фарцовщиками». Они-то и продали мне первый флакончик духов «Быть может». Были и еще невозможно заманчивые и недоступные вещи – это вошедшие в моду женские сапожки и японские зонтики. Основными поставщиками современной одежды и обуви из Европы были предприятия стран «социалистического лагеря». Но этих товаров было немного, поэтому они быстро расходились по «своим людям» и скупались спекулянтами. Кроме того, поставки товаров осуществлялись крупными партиями и те, кому повезло, сезонно ходили то в одинаковых плащах и пальто, то в одинаковых туфлях и босоножках, как родные сестры.

Наш театр состоял из нескольких девушек и молодых людей со старших курсов факультета иностранных языков. Заниматься было очень интересно, мы чувствовали себя настоящими артистами. Я к тому времени познакомилась в областной библиотеке с двумя студентами филиала московской студии МХАТ при Вологодском драматическом театре. Один из них, Борис Рябцев, приехал из Москвы и был сводным братом Виталия Соломина, иногда посещавшего Вологду. Второй, Владимир Ткачев, приехал из Ленинграда. Оба были по сравнению с моими вологодскими друзьями очень начитанными, развитыми и интересными. Я с восторгом дружила с ними, тем более что они считали меня своим человеком, близким к театральному миру. Теперь забавно об этом вспоминать, но тогда, ребята приходили на наш студенческий спектакль, а после просмотра говорили мне: «Ты, Татьяна, – обаятельная!» Слово «обаятельный» в качестве похвалы актерских способностей вошло тогда в моду в театральных кругах Москвы, и звучало для меня из уст профессионалов тем более лестно.

Мы много времени проводили вместе, разговаривали, ходили гулять, в кино, на спектакли, в которых участвовали ребята, собирались у них на квартире, слушали музыку и пили дешевое вино. Благодаря Маше и моим театральным друзьям я познакомилась с российским и зарубежным кинематографом. От них я впервые услышала о неореализме в кино, узнала, чем отличается итальянское кино от польского, а польское от отечественного. В Вологде в то время был клуб любителей кино, располагавшийся в малом зале кинотеатра «Искра», (теперь это кинотеатр «Салют»). Там я увидела фильмы Антониони, Феллини, Дзефирелли, Ежи Кавалеровича и Анджея Вайды, а также первые фильмы Андрея Тарковского. Надо сказать, что в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века кинематограф, да и искусство в целом, бурно развивались во всем мире и в СССР тоже. И мы, ощущая себя частью молодой интеллигенции, интересовались современным искусством, включавшим литературу, живопись, кино и театр. Кроме кино в нашей стране стала очень популярна поэзия. Появилась целая плеяда молодых поэтов – Булат Окуджава, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадуллина, которых воспринимали, как вестников новой, свободной жизни. В Москве, в Технологическом институте и Политехническом музее, собирались огромные аудитории студентов, молодых ученых, инженеров, врачей и учителей. Молодежь с восторгом слушала стихи этих и других новых поэтов, жила и горела тем, что находила в них. Ни в одной другой стране мира не было, и не могло быть ничего подобного. Только у нас так беспощадно сдерживалось все новое, что стремилось заменить старое, отжившее. И, когда вдруг «открывались шлюзы», любое современное течение, направление жизни, превращалось в бурный поток, летящий вперед в тесных берегах ограничений. Первые стихи этих поэтов печатали в модных толстых журналах, таких как «Юность», «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Октябрь» и «Нева». Я открывала для себя новых писателей, чьими книгами зачитывалась вся страна. Они были для нас, как глоток свежего воздуха. Ярчайшими и популярнейшими среди них стали Василий Шукшин, Виктор Астафьев, Андрей Битов, Владимир Дудинцев, Юрий Казаков, Василий Аксенов, Василий Белов, Юрий Трифонов и другие.

Издавался популярный журнал переводной литературы – «Иностранная литература», в котором мы находили все новинки европейской и американской литературы. В нем я впервые прочитала перевод романа Джеймса Джойса «Уллис», а потом уже нашла его на английском языке, и он вошел в мою жизнь, учебу в институте и в аспирантуре.

Толстые журналы были явлением, свойственным только нашей стране, они отчасти покрывали книжный дефицит, открывали новых писателей и поэтов, и остались в нашей памяти одним из знаков, характерных для российской культуры двадцатого века.

Как все молодые люди, мои друзья жили очень скромно. По сравнению с ними я была богачкой, потому что еще не отделилась от родителей, и уж голодать-то мне не приходилось. Моя хлебосольная мама приглашала в гости всех моих друзей и с удовольствием устраивала для них настоящие пиршества. Мама всегда замечательно готовила, а в 1965 году в вологодских магазинах были еще почти все продукты, можно было купить мясо, колбасу, рыбу, молоко, масло. Рынок служил источником овощей, зелени и ягод. Мама была редкой кулинаркой, она делала вкуснейшие заготовки – салаты, маринады, овощную икру и варенья всех сортов. Будучи страстным грибником, мама заготавливала также маринованные и соленые грибы. Все это выставлялось на стол в большом количестве, и мои гости млели от удовольствия.

В нашу компанию, душой которой была Маша Ильюшина, влилась Тамара Рачева, умная, красивая, образованная девушка, быстро завоевавшая симпатии молодых актеров. Мне, по незначительности возраста, отводилась скромная роль благодарного, очарованного зрителя и, если хотите, ученика. И эта роль меня вполне устраивала. Общение со старшими, такими неординарными людьми, в какой-то мере, заменило мне столичное общение, которое имели мои подруги, уехавшие из Вологды. Я уже тогда понимала, насколько мне повезло с друзьями, и внимала всему, что они говорили. Мое сердце и душа были открыты для них. Наверное, мои друзья это сознавали и потому так снисходительно и по-доброму обращались со мной.

Мне было всего восемнадцать и уже восемнадцать лет, возраст, когда кроме родителей нужны еще и люди, как бы со стороны. Люди способные помочь сориентироваться в современной жизни, дать простое общение на равных правах, объяснить то, что родительское поколение привыкло скрывать, не касаясь, даже в разговорах друг с другом. Это общение, открывая ранее не известный мне мир, расширяло сознание, учило примериваться к разным обстоятельствам и находить свое место в них, постигать других людей и справляться с трудностями общения. Выражаясь научным языком, можно сказать, что, это общение помогало мне подсознательно моделировать свое будущее поведение, взаимоотношения с людьми, отношение к своей будущей работе и жизни. Принимая во внимание безупречную порядочность моих друзей, их высокую культуру и большие знания литературы, живописи, театра и кино, я получила тогда бесценный опыт, отразившийся на всей моей последующей жизни.

В институте я стала учиться отлично. Маша хоть и посмеивалась над тем, что у меня круглые пятерки по общественным предметам, но сама же способствовала моей хорошей учебе, принимая меня каждый день в библиотеке, где я проводила все свое свободное время. Как замечательно было целыми днями просиживать в библиотеке, рассматривать прекрасные альбомы живописи в зале иностранной литературы, читать книги и новые журналы в читальных залах, думать, общаться с друзьями, наблюдать за людьми!

В 1965 году, после окончания первого курса института ко мне в гости приехала моя чехословацкая подружка Мила Малотова, о которой я упоминала раньше. Сейчас, когда я пишу об этом, мне вдруг подумалось – как мало я ценила то, что имела в детстве и в юности, как мало ценила родителей столько давших мне в жизни. Ведь мама и папа не только кормили и одевали меня и моих младших брата и сестру, но и шли навстречу всем нашим желаниям, практически ни в чем не отказывая. Хочешь учиться в институте – учись. Хочешь привести в дом всех своих друзей – приводи хоть каждый день! Хочешь пригласить на месяц в гости иностранную девочку – пожалуйста! Но для этого надо иметь широкую русскую душу, обладать щедростью и добротой, которые были присущи моим родителям.

Мы с мамой привезли Милу из Москвы, и она поселилась в одной комнате со мной, брат Шура уехал поступать в архангельский медицинский институт. Мила была высокой здоровой и веселой девушкой со светлыми вьющимися волосами. Она очень располагала к себе простотой и добрым нравом. Мама приняла ее в дом, как приятную неизбежность. Папе Мила очень понравилась, он быстро стал называть ее дочкой и баловать так же, как нас, своих детей. Очень понравилась Мила и моим друзьям, которых с моим поступлением в институт значительно прибавилось. Да, как могла она не нравиться, такая необыкновенная девушка из-за границы! Конечно, все смотрели на нее как на диковину, потому что в Вологде она, наверное, была первой неофициальной иностранной гостьей. В ней все казалось прелестным. Уже то, что она была одета в джинсы и футболку, а обута в босоножки без задников (ничего подобного в Вологде тогда не было и быть не могло!), вызывало восторг и некоторую зависть. А как мило выговаривала она русские слова, чуть искажая их на свой лад! И мы слушали и слушали ее, смотрели и не могли насмотреться на это чудо, приехавшее к нам из-за тридевяти земель!

Забавно, что, показывая Миле Вологду, я впервые сама увидела свой город. Увидела, как он прекрасен, сколько в нем удивительных мест и построек, какой он необыкновенный! И мне хочется по возможности передать свои впечатления о Вологде того времени, может быть небольшой ее части, но особенно дорогой моему сердцу. Я не берусь утверждать, что мое описание любимых улиц и домов будет исторически достоверно, но так уж сохранилось это в моей памяти, а ведь каждый человек видит и помнит по-своему!

В 1965 году Вологда была абсолютно провинциальным городом. Она мало, чем отличалась от старинной Вологды 19 века, будучи по большей части деревянной. Исключение составляли старинные каменные особняки богатых купцов, до сих пор стоящие по берегам и в излучинах реки Вологды, рядом с удивительно легкими, точеными церквями, увенчанными изящными куполами и крестами. Глядя на эту красоту, удвоенную отражением в реке, думаешь, как почувствовали люди, выбравшие именно эти места для своих домов и церквей, что небо, как будто соприкасается здесь с водой и землей и приближает человека к Господу?!

В Вологде было всего несколько старых, исторических улиц с кирпичными зданиями. Это – центральная часть улицы Мира, Каменный Мост, ул. Ленина и ул. Марии Ульяновой, Советский Проспект и улица Лермонтова, застроенные двух-, трехэтажными особняками 19 века. До революции в них располагались торговые ряды и гостиницы. Каменный мост, перекинутый через речку Золотуху, старинными домами выходил на большую площадь, когда-то называвшуюся Сенной, поскольку здесь собирались приезжие крестьяне со всей Вологодской Губернии с лошадьми и подводами, торговать хлебом и сеном. По правую руку от моста стояло нарядное трехэтажное здание в стиле Ампир, (в нем уже тогда располагались административные структуры), плавно переходящее в Дом офицеров. В Доме офицеров была прекрасная библиотека, в которую я также была записана еще в школе, и брала там книги, которые мне запрещала читать учительница литературы. Через дорогу от Дома офицеров стояла, только что возведенная, новая областная библиотека им. Бабушкина. Своим современным видом она несколько выбивалась по стилю из окружающих площадь домов, зато радовала посетителей просторными и светлыми читальными залами, большими подсобными помещениями для хранения книг и каталогов, а также комнатами для библиотекарей и методистов. Сразу за библиотекой стояло, увенчанное башенками и шпилями, нарядное двухэтажное здание управления народного образования города. В конце площади находилось четырехэтажное здание, самой лучшей в то время городской гостиницы «Золотой якорь». До сих пор это одно из самых красивых зданий в городе. Оно всегда яркое, двуцветное, обязательно с белым колером, оттеняющим основную краску и, декорировано лепниной – над окнами второго и третьего этажа на вас смотрят гипсовые львиные головы. На крыше по периметру и в угловой части стоят «античные» вазоны.

Окна гостиницы выходили на бывшую церковь, в которой располагался кинотеатр им. Горького. Кинотеатр снесли в начале семидесятых годов двадцатого века, причем разобрать толстые церковные стены, построенные на века, не смогли, поэтому по ночам здание пытались разрушить, толкая его танками. За кинотеатром, так же, как и теперь, был небольшой парк с неизменной маленькой бронзовой фигурой В.И. Ленина вдалеке, почему-то развернутой лицом к гостинице, на фоне церкви Иоанна Предтечи в Рощенье, которая к счастью уцелела. Это удивительное соседство и смешение культурных и политических традиций трех последних столетий уживается до сих пор и не вызывает желания что-либо изменить. Может быть потому, что фигурка Ленина так мала, что теряется среди разросшегося парка, а гуляющие здесь дети понятия не имеют, кто это такой, в то время как церковь Иоанна Предтечи начала возвращаться к жизни, ее реставрируют и открыли для проведения служб.

Слева от моста стояло старое двухэтажное здание, также украшенное башенкой и шпилем, уже тогда принадлежавшее первой городской поликлинике. Вся наша семья была к ней приписана. От поликлиники через дорогу, немного под горку, спускалась старинная улица Ленина. Это одна из моих самых любимых улиц, по ней я много лет ходила потом на работу в политехнический институт. Как на всех старых улицах, дома здесь тесно прижаты друг к другу, и крыши лесенкой ведут вниз. Дома всегда покрашены светлыми красками, и поэтому здесь сохраняется какой-то особый дух, особое настроение, отмеченное оптимистическим покоем, умиротворением, коренным врастанием в городскую старину и историю. Счастье, что эти дома не снесли в угоду «новострою», хотя сердце разрывается, когда смотришь на чудовищно выбивающееся по стилю, частично покрытое светоотражающими стеклами, здание в конце улицы. Этот модный урод портит впечатление от живущей здесь старины, нарушает покой и гармонию, созданные более столетия назад.

Если встать в самом начале улицы Ленина около Аптеки №1 и посмотреть на противоположную сторону, глазам открывается трехэтажный, старинный дом, построенный так, что его стены расходятся от угла, точно борта корабля, идущего на всех парусах, с башенками наверху, полуколоннами и анфиладами окон по бокам. Здесь располагалась администрация города. Направо от улицы Ленина шла узкая, тихая, зеленая улица Лермонтова, на которой находилось старинное двухэтажное здание бывшего Дворянского собрания, в двадцатом веке служившее сначала библиотекой, а затем, вплоть до настоящего времени, областной филармонией. Это здание тоже построено углом, охватывающим начало двух улиц и, своей формой поддерживающим архитектурную стройность и завершенность квартала. От этих улиц до сих пор исходит какое-то вековое достоинство. Они составляют лицо города и их просто нельзя трогать, разве что с целью реставрации!

В центре города есть несколько «сталинских» домов, в которых раньше жили партийные и профсоюзные руководители. «Сталинскими» их называли за то, что они строились во времена сталинского правления, и за особую архитектуру, отличавшуюся устойчивыми крупными формами, квартирами с высокими потолками, большими комнатами и подсобными помещениями.

Наш дом на улице Батюшкова, 9 тоже считался престижным, он был построен для руководителей строительного треста. Пару квартир отдали бывшим военнослужащим, участникам Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, в том числе и нашему отцу. Сейчас трудно представить, но на месте центрального универмага было несколько деревянных домов, в которых целыми поколениями жили потомственные горожане, например, старинная вологодская семья Корф. Дочка Елены Алексеевны Корф, учительницы английского языка, дружила с моей сестрой, и они часто бывали друг у друга дома. Там, где сейчас находится кафе «Арбат», несколько туристических фирм и офисов банков, напротив нашего дома стояла круглая кирпичная башня, остаток церковной постройки. В этой башне и в ее дворе располагался авиа-клуб, и по вечерам оттуда доносилось завывание миниатюрных макетов самолетов с дистанционным управлением, летавших по кругу и контролируемых авиастроителями-любителями. Многим, в том числе и моему соседу и другу, Саше Низовцеву, этот клуб дал путевку в жизнь. Детское и юношеское увлечение помогло ему поступить в московский авиационный институт и стать ученым и авиаконструктором.

Мила восхищалась всем, что видела. Ее приводили в восторг деревянные дома на ул. Клары Цеткин, ныне Благовещенской, украшенные резными наличниками на окнах и резными «виноградами» на дверях. Весь город, тогда был необыкновенно зеленым, он просто утопал в деревьях, кустах и цветах. Мы ходили купаться и загорать на пляж около городского Дворца культуры, на детский пляж через реку напротив, да и просто на Соборную Горку. Вода была чистой, а река довольно глубокой. На мелководье резвились мальки речных рыб, за которыми охотились мальчишки. По вечерам на середину реки выплывали настоящие рыбаки в лодках с четырехугольными сетками-сачками, привязанными к шесту. Две, три лодки всегда стояли вдоль реки по фарватеру, и рыбаки медленно с хлюпающим звуком опускали эти сачки в воду, а затем быстро их доставали, как правило, с уловом. Весь вечер они тихо двигались вдоль реки, а мы издали с берега, или с моста, наблюдали за их успехами.

Осматривая с Милой Вологодский Кремль, гуляя по залам картинной галереи и этнографического музея, отправляясь на прогулки в Прилуцкий монастырь, я впервые задумалась о том, в каком древнем городе я живу. Мне по-настоящему открылась его красота и историческая ценность. Надо сказать, что с того времени я уже никогда не расставалась с этими памятными местами. Много лет, живя рядом с Кремлем и Соборной Горкой, я приняла за правило проводить какое-то время в кремлевском дворе. Летом, зимой ли, там всегда так тихо и умиротворенно, так радостно душе и приятно глазу. И, хотя, кажется, что я знаю там уже каждый сантиметр кремлевской стены, каждый кирпич в Софийском Соборе и на Колокольне, каждую щербинку в асфальте и травинку вокруг Архиерейского Дома и в Консисторском дворике, для меня это всегда центр притяжения.

Тогда же, с Милой я впервые съездила в городок Кириллов, Вологодской области, после чего стала ездить туда каждое лето, что с успехом и делаю до сих пор. В Кириллове я испытываю необыкновенное чувство приподнятости, радости от одного только пребывания в этих местах и счастья созерцания красоты древнего Кирилло-Белозерского монастыря, который стоит в центре города, на берегу Сиверского озера. Одно название этого озера уносит меня во времена сражений русских воинов с польско-литовскими разбойниками и варяжскими «гостями», покушавшимися на землю русскую. Кириллов положил начало моего открытия всей Вологодской области – древней, неизъяснимо прекрасной, притягательной и достойной самого тщательного изучения и посещения. Области, вмещающей в себя такие старинные малые города, как Тотьма, Великий Устюг, Тарнога, Никольск, Белозерск, Устюжна, Вытегра и другие. Жалею лишь о том, что добралась я до этих городов с большим опозданием, сорокапятилетней женщиной и старше, лишив себя многих духовных прозрений и радостей в молодые годы, когда это особенно важно. Хотя, эти ценности одинаково важны всегда.

Недавно я ездила в Кириллов по делам. В двенадцать часов дня автобус пришел на автостанцию, которая находится теперь рядом с хлебозаводом. Стояла теплая, солнечная погода, какая бывает в конце августа на пороге подступающей осени. Я вышла из автобуса и окунулась в теплый чистый воздух, пахнущий последними летними цветами и водой. Солнце стояло в зените, но оно уже не обжигало, а лишь ласково грело и звало прогуляться к озеру. Я быстро закончила свои дела, купила обратный билет в Вологду, и, оказалось, что у меня еще целых три часа свободного времени. Чтобы от души насладиться этим последним теплом, вечной красотой монастыря, я тихонько побрела сначала к монастырской стене, а потом вдоль нее к озеру. Было так тихо и пусто вокруг, как может быть только в середине недели, в четыре часа по полудни. Монастырская стена издали кажется ровной и не такой уж высокой. Однако вблизи видны изъеденные временем кирпичи, трещины, многовековая пыль, грязными разводами осевшая вдоль этих трещин и у основания стены. Несмотря на старость, стена подавляет своей высотой и ощутимой толщей кирпичной кладки, уложенной на каменное основание из, когда-то привезенных сюда, огромных камней-валунов. Эти валуны намертво скреплены каким-то старинным раствором, они держат мощные и тяжелые стены, а также не дают озерной воде подмыть монастырь и разрушить его твердыню. Весь монастырь огромен и заключен в эту толстую крепостную стену с четырьмя большими и четырьмя малыми сторожевыми башнями. Но, если смотреть на него со стороны, то он кажется небольшим, уютным и легким, по всей вероятности потому, что поставлен гениальным его архитектором на верхушки нескольких небольших холмов. Он как бы приподнят над землей и, отражаясь в водах Сиверского озера, соединяется с небесами, поднимается еще выше.

Вот, показался угол стены, здесь стоит большая сторожевая башня в шесть этажей, которые различимы по оружейным и пушечным бойницам в ее стенах. У подножия башни – мостки, уходящие в воду заливчика, от которого разворачивается панорама всего озера. На мостках и в далеко видных на воде, редких лодках, сидят неподвижные рыбаки. Вокруг так тихо, что слышно, как шуршат о мелкие прибрежные камешки тихие волны, как плещется поодаль выводок диких уток, как чуть дальше из глубины вдруг поднимется и плеснет хвостом о воду рыба покрупнее, и разойдутся от этого всплеска затухающие по мере удаления круги. Выводок уток молодой, поэтому в нем всего одна уточка и четыре селезня, которые держатся вместе и не подпускают к себе пятого, видно отбившегося от другого выводка, селезня. Они шумно гоняют чужака и в воде и в воздухе, когда тот пытается присоединиться к ним с налету. Увидев меня на берегу, птицы спешат ко мне в надежде получить хлеба, видимо, их тут часто подкармливают туристы. Жалею, что не догадалась купить для них и для подплывших к берегу рыбешек, булочку. Вижу, как невдалеке девочка, сидящая на крупном валуне кормит хлебом тех и других. Мои утята устремляются к ней. А я замираю под двумя большими, раскидистыми тополями, которые растут много лет у самой воды, давая тень, желающим отдохнуть. Передо мной разлилось озеро, гладкое, блестящее, прекрасное. Оно манит меня, зовет искупаться, но время купанья ушло, и я могу лишь любоваться темной толщей воды, и переливающимися слюдяными бликами отмелями посередине озера, похожими на рыбью чешую. На другом берегу озера белеют далекие деревни, да с краю, по дороге на гору Мауру, стоит недавно построенный, вычурный, и не вписывающийся в этот мирный пейзаж, туристический комплекс.

Я смотрю на воду, она убаюкивает меня, уносит мои мысли и тревоги в дальнюю даль. Так бы и осталась сидеть на этом тихом берегу, с обретенным здесь необыкновенным душевным покоем и внутренним ладом! Но, нужно идти, да и хочется вновь взглянуть на монастырские храмы, хотя бы снаружи. Пройдя далее вдоль стены, нахожу маленькую арочную дверь, через которую попадаю внутрь монастыря. Оглянулась, чтобы в последний раз бросить взгляд на озеро и чуть не заплакала с досады, оттого, что не взяла с собой фотоаппарат, такой вид открылся передо мной! Хоть поезжай в Вологду и возвращайся снова в Кириллов, чтобы успеть снять всю эту красоту! Да, только невозможно увидеть снова, виденное однажды, все равно все будет по-другому!

Войдя в монастырь, я поняла, как мне повезло сегодня – кругом было пусто, за исключением редких служащих музея, которые уже собирались идти домой, да молодой художницы, сидевшей на траве под самой стеной церкви Владимира, Успенского Собора, с воткнутым в землю мольбертом.

Я стояла в полной тишине, посредине монастыря, освещаемого с запада ласковым солнцем. Его лучи отражались в куполах церквей, пробивались сквозь узкие окошки колоколен, подсвечивали, разбитые повсюду, яркие цветники, проникали сквозь прозрачные листья молодых дубов и кленов, растущих вдоль дорожек. И мне казалось, что вся благодать, намоленная здесь веками, обняла, вошла в меня, и достигла самого сердца. Я была счастлива, желая, как Фауст, чтобы мгновение остановилось, так оно было прекрасно! Тихо, тихо, чтобы не расплескать эти, обретенные здесь, чувства, я двинулась к выходу. Пройдя по боковой дорожке вдоль центральной, мощеной старинным булыжником, дороги, я миновала древние фрески в арке ворот, и очутилась на скамье у входа, где провела последние полчаса до отхода автобуса, любуясь трубящим ангелом на центральной башне. Все было почти так же, как в день моего первого приезда в Кириллов тридцать четыре года тому назад.

Я ехала домой, наполненная светом и радостью свидания с местами, где жив Господь, где царят русский дух, непреходящая красота и любовь.

Очень нравилось Миле, как вологодская молодежь проводила свободное время. Ей доставляло большое удовольствие встречаться с моими многочисленными друзьями, гулять по вечерам по городу до полуночи, разговаривая и веселясь, ходить в наши парки на танцы. В ее городе и стране все было по-другому, поэтому здесь она погружалась в совершенно новую для себя жизнь и атмосферу. Ей нравилось, что мы гуляли летом все вечера до поздней ночи, тогда как дома молодежь отдыхала и веселилась только в субботний вечер и в ночь на воскресенье. Такое отличие объяснялось очень просто. Мы, при своем коротком лете и долгой зиме, радуемся каждому теплому дню, используя возможность быть на свежем воздухе как можно дольше. Кроме того, наш рабочий день начинается, как правило, в восемь часов утра и заканчивается в семнадцать часов. В Чехословакии в то время рабочий день начинался в шесть часов утра, а заканчивался в четырнадцать часов. Вставая в четыре, пять утра, даже молодые люди к вечеру уставали и ложились спать рано. К двадцати часам жизнь в ее городке замирала до следующего утра.

Мила восхищалась дружелюбием и открытостью русских людей, их желанием угодить ей. Она удивлялась тому, насколько жизнь тогда была дешевле у нас, чем в европейских странах. В Вологде тогда все продукты питания были натуральными и вкусными. Любимой пищей у Милы стала сметана, она называла ее «смотанка». Впоследствии я поняла почему. В Чехословакии сметана оказалась жидкой, как кефир и нежирной. В общем, девочка ела все с аппетитом, так, что даже поправилась. Мила этому очень огорчалась, а мама гордилась, так как ее хлебосольству и кулинарным способностям отдавалась истинная честь. Полюбились ей и наши пироги, а вот торты и пирожные не понравились, потому что делали их в то время на маргарине и клали в тесто много муки и сахара. В результате, они получались тяжелыми, жирными и чересчур сладкими. На Милиной родине кондитерские изделия были вкусны необыкновенно, их делали на легких растительных жирах и сливках, вологжане отведают такие пирожные лишь после перестройки! Прожив у нас около месяца Мила, нагруженная подарками и счастливая, отбыла домой, в родной словацкий город Свит. Между нами было решено, что на следующее лето я поеду в гости к ней.

1966 год ознаменовался для меня двумя яркими событиями: летней поездкой в Чехословакию в гости к Миле Малотовой и поездкой после зимней сессии в Ленинград к школьной подруге Рите.

Начнем с того, что именно в гости за границу из Вологды до меня никто не ездил. Я была первой, а потому готовилась к этой поездке заранее. Мне предстояло получить письменное приглашение от Милиных родителей, отнести его в управление внутренних дел города Вологды, находившееся за монастырской стеной недалеко от центра города, там, где впоследствии построили жилые дома, в одном из которых до сих пор располагается магазин «Океан». Я ходила туда, чтобы оформить кучу документов, необходимых для выезда за границу. В милиции существовал отдел по международным связям, но милая женщина, работавшая в нем, никогда прежде не оформляла таких документов, так что мы с ней вместе проходили эту науку. Я ей очень благодарна за то, что мне не пришлось ехать в Москву за визой, все хлопоты по получению этого документа и по оформлению заграничного паспорта она взяла на себя. Я же собирала многочисленные справки из института (об учебе и характеристику), медицинские (о состоянии здоровья и о прививках), из жилищной конторы (о метраже нашей квартиры), с места работы родителей (об их доходах), письменное согласие родителей отпустить меня одну за рубеж и тому подобное. Могу сказать, что уже в процессе подготовки к поездке характер мой значительно закалился. Но даже, если бы все было иначе, ехать в неизвестные края и к незнакомым людям я бы не побоялась, потому что была молода и наивна, а также, потому что верила, что примут меня, во всяком случае, не хуже, чем мои родители приняли Милу.

Однако до отъезда мне предстояло еще о многом подумать, хотя бы о своем гардеробе и о подарках Миле и ее родным. Судя по тому, в чем к нам приезжала Мила, мне было нечего надеть. Выручила, как всегда, мама. Она сшила мне не очень длинную юбку цвета морской волны, репсовое платье-халат для поезда, модные узкие брюки и пару летних коротеньких и безрукавых платьев. Мы с мамой купили мне новые чехословацкие босоножки, и я была готова отправляться хоть на край света! Правда, по приезде оказалось, что юбка слишком длинная и их вообще никто не носит, а покрой брюк отстал от моды года на четыре. Однако это нас не смутило. Юбку и платья мы с Милой в первый же день укоротили, а вместо брюк купили мне дешевые детские джинсы и подогнали их по моей фигуре. Кроме того, Милины подруги одного со мной роста с удовольствием давали мне поносить свои сверхмодные джинсы и футболки. Подарки, мне кажется, тоже удались. Я приготовила маме Милы – духи «Лель», отцу – галстук из Вологодского кружева, такого, уж точно, он никогда не видел, младшей сестре Ярке – матрешку, а самой Миле – отрез натуральной шерстяной ткани на платье, памятуя, что еще в ее приезд к нам, она восторгалась советскими тканями.

[…] 

назад | содержание | вперед