Прибытие в Соловки. Гавань Благополучия. Размещение публики и гостиница. Чайки. Купанье. Святые ворота. Главный храм. Икона раненая. Колокольня Царская. Живопись. Церковь Троицкая. Сень пр. Зосимы и Савватия. Схимник. Пение. Библиотека. Церковь пр. Германа. Ризница. Пекарня. Святое озеро. Док. Гостиница «Архангельская». Ограда. Оружейная палата. Крепость. Тюрьма. Мастерские. Имущество и хозяйство. Трапеза. Поездка по окрестностям. Звериные промыслы. Анзерский скит. Голгофо-Распятский скит. Животные и люди. Вологжанки и педагоги. Голуби, вОроны и ворОны. Секирная гора. Савватиева пустынь. Грешник. Вознесенский скит. Биологическая станция. Муксалма. Сувениры. Кое-какие подробности. Малый. Живоносный источник. Митрополит Филипп. Пароход «Михаил». Перед отъездом из Соловков. Опять на пароходе «Соловецком». Возвращение в Архангельск.
Утро было туманное и холодное. На палубу я вышел только в 6 часов. За туманом нельзя было заметить первого, появляющегося перед глазами едущих от Архангельска острова, именно, Анзерского. Можно было только различить Заяцкие острова, мимо которых идет пароход, уже окончательно подъезжая к главному Соловецкому острову. Заяцкими зовутся они по имени одной породы тюленей, которых промышленники называют морским зайцем.
Но вот показался из тумана и самый большой остров Соловецкий (25 верст длины и 16 - ширины). На нем у самого берега виднеются купола и храмы, обнесенные крепостною стеною. Солнце, всходя из-за монастырских стен, освещало мутную утреннюю картину и быстро разгоняло ночной туман. И картина эта вырисовывалась все отчетливее перед нашими глазами. Виднелся перед нами все яснее и яснее знаменитый остров, о котором слышишь столько рассказов в народе, и куда нередко обращается мысль и фантазия вообще русского человека.
Вот стали явственно видны контуры всей обители с ее белыми колокольнями под зелеными куполами и с ее серою крепостною стеною вокруг.
Вот видны у берега и разные другие постройки.
Это гостиницы, сараи, погреба и зоологическая станция. Вот наконец раскрылась перед нами и сама тихая пристань, облицованная камнем, или гавань Благополучия, как она здесь называется.
Пароход останавливается у самой главной монастырской гостиницы, Спасо-Преображенской, каменный белый корпус которой находится на левой стороне гавани, при входе с моря. Это здесь лучшая гостиница, предназначенная для самой чистой публики. Так как в нее толпилась и не самая чистая публика, то приезжих у входа сортировали монахи по наружному виду, задерживая для этого их без стеснения у запертых дверей.
Бедная, серая публика большею частию еще от пристани была уведена в две другие, второстепенные гостиницы, из которых одна виднелась на противоположном берегу гавани.
Вот, наконец, и нас, т. е. лучше одетых, стали осматривать и рассортировывать монахи. Из этой толпы, стоявшей в нетерпеливом ожидании у дверей запертой Спасо-Преображенской гостиницы, отобрали опять овец от козлищ, из которых последних повели еще в другую, более скромную обитель, по сорту 2-й номер. После этого нас наконец впустили в прекрасное, светлое, просторное здание сорта 1-го.
Мне с двумя педагогами дали хороший номер окнами на гавань и на монастырь. Хотели было к нам втиснуть еще четвертого жильца, но нам удалось от него отделаться. «A la guerre – comme a la guerre».
В нашем номере было четыре кровати или, скорее, дивана, с грубыми холщовыми простынями и наволоками на подушках. Все это выглядело довольно грязно и неизящно. Но что же было делать? зато монастырь содержит и кормит каждого прибывшего богомольца в продолжение трех суток, ожидая лишь за это добровольное с его стороны приношение в кружку.
Все, конечно, принялись тотчас же за самовары. Мы, разумеется, также. У всех приезжих была припасена с собою всякая, преимущественно рыбная, закуска. У нас тоже. По большей части даже за чаем все здесь едят семгу, стараясь ее налакомиться на будущее время. Впрочем, у меня с собою был и сыр, еще из Вологды. И тут я убедился, что это самая прочная и выгодная закуска в дальней дороге.
Объедки мы кидали в окна чайкам, тысячи которых уже встречали нас еще задолго до нашего въезда в пристань. Здесь же, в монастыре, они ходили под окнами гостиницы, еле уступая дорогу прохожим. Жадно хватали они объедки, даже кожу и кости от соленой рыбы, и уносили все это детенышам, которые лежали поодиночке или партиями на траве, тут и там. Соловецкие чайки – это самый обыкновенный сорт морских крупных чаек, белых с серо-пепельной спиной. Их здесь такая масса, что крик и помет их достаточно надоедают. Птицы эти не только не боятся людей, но еще вступают с ними в драку из-за детенышей.
Еще перед чаем я отыскал места для купания и потащил в воду с собою обоих педагогов.
Не знаю, купались ли остальные пассажиры в Святом озере за монастырем, как это тут принято. Мы с педагогами выкупались в прекрасной, чистой, соленой и холодной морской воде в одном близлежащем тихом заливчике. Температура в воде была 9 градусов Реомюра, а в воздухе 21 градус Реомюра в 8 часов утра.
После чая мы поспешили вон из гостиницы, для того чтобы начать поскорее осмотр выдающихся пунктов Соловецких островов.
Не буду пространно описывать столько раз описанного подробно знаменитого Соловецкого монастыря и его островов. Скажу лишь вкратце о главном, что здесь мне наиболее бросилось в глаза.
Через Святые Ворота крепостной стены богомольцы входят в монастырский двор. Здесь, у ворот находятся лавки с продажею образов и других предметов воспоминаний. Тут же продаются и изображения Соловков, но довольно плохие и дорогие. В святых воротах подвешены модели тех двух кораблей, на которых сюда приезжал Петр I.
В монастырском дворе чаек еще больше, нежели за оградой. Тут они со своими, уже крупными, но еще не летающими птенцами, похожими цветом и видом на стрепетов, положительно кишат под ногами.
Главный храм или собор называется Преображенский. Над западным входом его находится образ Знамения Божией Матери. Его зовут «Раненою», так как она пробита англискою гранатою.
Тут у дорожки сложена целая пирамида из неприятельских гранат. Над этою пирамидою выстроена маленькая колокольня «царская», с небольшим колоколом, подаренным обители императором Александром II. Надпись над ядрами гласит о чудесном избавлении обители от «агарян», с прибавлением, что бомбардировкою не были ранены ни люди, ни животные, ни даже птицы и т. п. О бомбардировке этой можно узнать кое-что и от уцелевших здесь еще очевидцев.
В верхнюю, главную часть собора ведут лестницы и коридоры, сплошь расписанные примитивной живописью самого мистического и грубого характера. Тут ад, огонь, цепи, черти, черти и черти без числа и во всех видах. Помню – один даже изображен в виде неуклюжей барышни в розовом платье и в соломенной шляпке, стреляющим из лука в сердце какого-то мужчины. Вообще живопись тут донельзя наивна и неуклюжа. Перед подобными изображениями даже на лицах крестьян я подметил улыбку.
Главный храм, или собор, велик, с иконостасом в несколько ярусов (какие вообще бывают в старинных русских храмах). Смежная церковь – Троицкая, пристроена вплотную к собору. Она содержит в себе роскошную сень, или нишу с богатыми серебряными, вызолоченными раками пр. Зосимы и Савватия. Тут горит масса разноцветных лампад. Над раками находится тройной образ Иисуса, Иоанна Богослова и Божией Матери, называемый Деисусом. На наши коварные просьбы пояснить нам смысл подобного именования, монахи нам ничего сказать не сумели.
Около рак, на особом отгороженном местечке слушает службу изможденный и, по-видимому, уже притупившийся ко всему окружающему схимник. Одежда его вся испещрена крестами и другими священными изображениями.
Сюда ясно доносится из соборного храма, отделенного от церкви с раками лишь одною дверью, некрасивое, грубое и даже довольно фальшивое пение монастырского хора.
Это ужасное пение поражает и даже оскорбляет слух непривычного. Никак не рассчитываешь его встретить здесь таким несовершенным, в то время как наше русское церковное пение столь прекрасно, стол своеобразно и имеет такой богатейший выбор чудесных произведений. Оказывается, что подобное плохое пение даже умышленно поддерживается в Соловецком, самом нашем простонародном, по преимуществу даже крестьянском, монастыре. Монаху, де, неприлично стремиться к искусному и красивому пению. Это, де, не согласно с суровостью и простотою требований монашеского отречения.
Библиотека здешняя бедна и почти роздана вся. Она передана главным образом в Казанскую духовную академию. Осталось здесь лишь около 4000 рукописных и старопечатных книг.
И эти драгоценности здесь оказались ненужными: не к лицу они малограмотным здешним монахам, от которых тут требуется только грубый физический труд да беспрекословное послушание.
Под Троицкою церковью помещается церковь пр. Германа. Там находятся и мощи, под спудом, этого святого, который был сотрудником Зосимы и Савватия. Коридорами, размалеванными повсюду все тою же примитивною живописью во вкусе Апокалипсиса, проходят в ризницу и в библиотеку, о которой я только что говорил.
В ризнице немало драгоценностей и исторических предметов. Между прочим, тут находятся и вериги, которыми себя истязали разные местные праведники. Эти вериги охотно на себя надевают, хотя бы только на один миг, богомольцы из народа, пока они осматривают ризницу.
Отсюда недалеко коридорами и до огромной общей трапезной, где будем обедать по окончании обедни.
Внизу, под главными корпусами, находится хлебопекарня. В ней показывают камень, служивший некогда изголовьем св. Филиппу, который здесь когда-то и сам трудился за хлебами. Тут находится образ «Запечной Божией Матери», явившийся ему во время его послушания в этой пекарне.
Наружи, у стены собора, находятся под особыми плитами две скромные и незаметные могилы. Одна из них содержит останки деятеля междуцарствия Авраама Палицына. Он был иноком Троицко-Сергиевой лавры и сподвижником Минина и Пожарского. Другая плита лежит над последним запорожским атаманом Кольнишевским, сосланным сюда в 1776 году за непокорность.
За оградою монастыря находится уже упомянутое Святое Озеро, упирающееся в лес, покрывающий вообще почти весь этот и другие острова. Вода в озере темна (говорят, железистая) и не привлекательна вообще. Последнее станет весьма понятным, если вспомнить, что в находящихся тут купальнях омываются телеса миллионов богомольцев; кроме того, тут же моют и провизию и белье. Представьте себе, что вода из этого-то озера проведена и в кухню, и в пекарню, и повсюду в жилье.
На берегу этого же Святого озера находится и монастырский лесопильный завод.
Переходя а другой берег залива, или гавани Благополучия, минуешь сухой док, единственный тогда не только на всем Беломорском, но и Мурманском побережье. Тогда было так, да и теперь, кажется, то же. На той стороне гавани находится старая деревянная гостиница «Архангельская», простреленная английскими ядрами. Там же находится и биологическая станция.
Что касается монастырской ограды, то это настоящая крепостная стена, окружающая монастырь, - длиною в версту и шириною в несколько сажен. Тут, говорят, проходили монахи крестным ходом во время английской бомбардировки. Воспоминанием этого события служит образ, находящийся около стенной пробоины, и само ядро, пробившее ее, т. е. стену. Тут, на широкой монастырской стене, устроена и местная Оружейная палата, - это целая храмина с разным старинным оружием, собранным в ней.
Соловецкий монастырь прежде был, до известной степени, и крепостью. В нем когда-то была и артиллерия, и даже стрельцы. Сами же настоятели обители считались прежде и комендантами крепости Соловецкой.
При монастыре, в его ограде, есть и неотъемлемая принадлежность всех крепостей – тюрьма. Это та страшная и знаменитая Соловецкая тюрьма, о которой ходит столько фантастических сказаний, и где томилось столько важных узников.
В тюрьмы пускают по особому от настоятеля разрешению. Мы удовольствовались лишь тем, что поглядели сквозь решетки в нижний этаж и его казематы. Вид этих страшных сводов, камер и темных коридоров был достаточно ужасен и при таком осмотре.
За последнее время тюрьмы Соловецкого монастыря служили заточением преступникам против веры, как-то: сектантам, раскольникам, святотатам и т. п. Теперь они считаются упраздненными.
Но каково было наше удивление, когда мы узнали, что теперь в этих тюрьмах содержат каких-то двух несчастных сумасшедших монахов за то только, что они мнят себя высшими духовными лицами и всех благословляют.
Каковы порядки? Заточать в тюрьму незлобивых сумасшедших!
Остается добавить, что у монастыря есть разные мастерские, необходимые для его хозяйства: портная, сапожная, швальня, столярная, купорная, сетивязальная и рухлядная – род кладовой с платьем и обувью для монахов и с предметами костюма и путешествия для приезжих. Тут можно купить и чемоданы, и сапоги, и портсигары, и бумажники. Последнее все делается из тюленьей кожи.
Продаваемое здесь, однако, не дешево. Впрочем, мне починили чемодан и выстирали белье, назначив за то и другое, «что я благословлю дать», как мне смиренно сказали принесшие эти мои вещи монахи.
В Соловецком монастыре монахов человек 200. кроме того, разных послушников и добровольных работников, по обещанию, из религиозных убеждений, человек с 1000. за лето перебывает там тысяч до пятнадцати богомольцев.
Ценность монастырского имущества исчисляется несколькими миллионами. Ежегодный доход монастыря составляет тысяч двести рублей.
При монастыре есть школа грамотности, школа живописи, иконная и позолотная школы, или мастерские. Есть мукомольный завод, лесопильня, как говорено, и т. д.
После обедни, когда окончание ее возвестил трезвон, мы поспешили в трапезную, куда уже направлялись монахи и молящиеся. Мы порядком проголодались. Да и любопытство было возбуждено рассказами и описаниями монастырской еды. Особенно интересовались ею мои спутники, педагоги, которые откуда-то наслышались о ней много хорошего.
Вообще оба эти молодые человека, выкупавшись, хотя и почти насильно, со мною в холодном море, почувствовали какое-то радостное настроение. Они всему теперь радовались и собирались даже пожить при монастыре, как на даче, и ради морского купания, недели две. Подобное пребывание здесь приезжих допускается иногда, с особого разрешения настоятеля.
Для моих обоих вышеупомянутых спутников оставался только неразрешимым один вопрос – это именно вопрос о доброкачественности монастырской еды.
Наконец, мы вошли в довольно уже многолюдную трапезную. Монахи и богомольцы стояли тут толпами у своих столов. Все ожидали прихода настоятеля.
Огромная трапезная со сводами вся разрисована духовною живописью евангельского, апокалиптического и церковно-исторического содержания. Посредине трапезной находится громадной толщины колонна, которая поддерживает своды этого помещения. У этой-то колонны мы трое и заняли места за одним из нескольких длинных столов. Столов было еще много там и, как мы заметили, с разной сервировкой. Она была кое-где получше и почище, а кой-где и похуже, и погрязнее.
Пришел настоятель. Облекли его в особое одеяние. Помолились. Сели за столы. Настоятель поместился со старшими монахами за особый, остальные монахи сели за отдельные от богомольцев столы. Один монах взошел на возвышенный аналой и принялся читать Житие Святых.
Столы, как уже говорено, были накрыты различно, в смысле чистоты и парадности. Сообразно наружному виду, богомольцев сортировали несколько монахов и рассаживали по лицезрению за разную сервировку.
Мы трое выбрали себе стол средней парадности. Убранство нашего стола состояло из грубой скатерти и из длинных и довольно нечистых полотнищ холста, служивших для утирания губ, и разложенных пока прямо поверх приборов. Под этими холстами находились оловянные тарелки, простые ножи, вилки и алюминиевые ложки.
На каждые четыре прибора была поставлена ендова с довольно невкусным квасом. Оказывается, что и квас, сообразно разряду столов, подают здесь разного достоинства, как и самую еду. Даже пшеничный хлеб подается не на все столы, вдобавку к ржаному хлебу.
Особенно ужаснуло меня то, что еду подают здесь в общих чашах, в которые все залезают своими ложками, т. е. едят из них сообща, как это делается у наших крестьян. По этому случаю я всякий раз торопился захватить себе на тарелку порцию кушанья, еще непочатого. А так как тарелка была у каждого из нас всего только одна для всей трапезы, то под конец на ней получилась такая melee parfaite, что только химическим анализом можно было бы угадать после обеда, что на этих тарелках перебывало. Квас тоже все хлебали из общей ендовы, каждый своей ложкой.
Такие неприглядные условия еды в монастырской трапезной тяжелы для мало-мальски культурного человека. Впрочем, избранным, как я уже говорил, подают и чище, и лучше. Я видел, как одному генералу лесного ведомства подали и чистую салфетку, и стеклянный стакан и т. п. Сама еда, несмотря на постное время, была весьма недурна. Меню обеда того дня было следующее: 1) соленые сельди, 2) ботвинья с рыбой, которую каждый сам приготовляет тут из общей ендовы и из поданных к столу ее составных частей, 3) похлебка из свежей сельди, 4) пшенная каша с постным маслом.
От времени до времени по звонку врывается в трапезную толпа мальчишек, которые, громко стуча сапогами, разносят кушанья по столам. Серенькая публика большею частью сама ходит в кухню за едою.
Василий Немирович-Данченко говорит в своем описании Соловков, что будто бы мальчики в локонах, хорошенькие, как девочки, разносят кушанья по трапезной. Мы же видели только грязных, нечесаных, некрасивых, тупых на вид и убого одетых мальчишек в трапезной и вообще повсюду в монастыре, где эстетика и чистота, по-видимому, находится вообще в загоне. Особенно неприятно было видеть, когда по окончании нашей еды эти мальчишки бросились убирать со стола и начали класть тайком в необъятные свои карманы куски и крошки недоеденного и вообще уцелевшего хлеба. По-видимому, предмет особого вожделения представлял для них белый хлеб. Между тем шла торжественная послеобеденная молитва.
Глядя на такую красноречивую процедуру, невольно приходит на ум, что жизнь в Соловецкой обители не должна быть очень сытной для ее обитателей.
После обеда, который привел моих молодых путников в недоумение, хотя они преблагополучно кушали даже из общих чаш, мы пошли к запряженным линейкам, которые развозят путешественников по скитам, пустыням и другим здешним достойным видения местам.
Мы решили начать осмотр с самых дальних окрестностей. Поэтому избрали на этот раз линейку, отправлявшуюся к Анзерскому острову.
Дороги по островам везде чудесные. Проложены они по каменистым холмам, поросшим лесами. В котловинах и долинах множество озер, тундр и вообще болот. Немало здесь прекрасных покосов по луговинам.
По дорогам кой-где попадаются каменные церкви-часовни, обыкновенно знаменующие собою какие-нибудь события из местного прошлого. Линейка проезжает 15 верст до противоположного берега главного острова, где находится поселение, или становище Реболда. Тут живут монахи и рабочие, ради ловли тюленей, белух и т. п. Они же перевозят на баркасах через пятиверстный пролив, или Салму, на Анзерский остров.
День был жаркий, и мне стало очень тепло даже в моей чечунчовой паре.
В проливе, однако, дул сильный и свежий ветер.
Из голубоватой, чистой и холодной воды высовывались кроткие, миловидные тюлени с головами мокрой собаки. Вдали показывались белые дельфины, или белухи.
Перевозчики Реболды рассказывали нам кое-что о ловле морских зверей, т. е. белух, тюленей и пр. Все это зверье здесь ловится рыболовными сетями. «Тюлень, говорили они, - прост и попадается в невода легко. Попадется и затомится в сетях (это значит - захлебнется от невозможности вздохнуть воздухом). А который еще жив, того стукнешь по голове палкой. Он и готов. Слабы они на это».
Я не позавидовал такой охоте на миловидного, кроткого и смирного зверька.
Белухи здесь реже встречаются и еще реже попадаются. Перевозчики-промышленники при переезде и указали нам в проливе этих животных. Их сначала трудно было не смешать с морской пеной. Они лениво и медленно выныривали спинами, вероятно, прихватывая воздуха для дыхания и греясь на солнце. По временам какая-нибудь из белух выставляла из воды весь свой китообразный, горизонтально расположенный хвост. Тогда наши перевозчики уверяли, что она пошла вглубь и уже не покажется. Они говорили, что такая же повадка и у китов.
На той стороне, т. е. уже приставши к Анзерскому острову, мы прошли 2 версты пешком, оставшиеся нам, до самого Анзерского скита. Известен этот скит тем, что здесь принял монашество московский священник Никита, будущий патриарх Никон. Находятся тут и мощи под спудом преподобного Елеазара, основателя этого скита. Скит собою ничего особенного не представляет. Это церковь, вокруг которой находятся жилища монахов и хозяйственные постройки. Словом, это целый маленький монастырь. Таковы приблизительно здесь и остальные скиты, иногда называемые пустынями.
Отсюда мы поехали дальше на других линейках, которые заспанные монахи долго и нехотя нам запрягали. Теперь мы направились в Голгофо-Распятский скит, до которого оставалось всего 4 версты. Скит этот помещается на горе, куда восходят по деревянной лестнице. С колокольни храма открывается великолепный вид на окрестность, на острова и на море. Лесистые холмы Анзерского острова, с его долинами и озерами представляют прелестную панораму. Бледная синева моря окаймляет живописную картину до горизонта.
В Голгофо-Распятском скиту ведется самый строгий образ жизни в сравнении с остальными здешними скитами. Здесь идет чтение псалтыри день и ночь без перерыва. Мы застали такое чтение в здешнем храме. За аналоем стоял нестарый и даже неизможденный монах. Он с любопытством обернулся на нас, оторвавшись от своего угрюмого занятия.
На возвратном пути мы, несколько мужчин, решились выкупаться на берегу Анзерского острова, пока к лодкам подходили и подъезжали дамы и остальная публика. Температура воды была такова, что мы выбегали из нее, как ужаленные, лишь только пробовали в нее погрузиться. Такой нестерпимой и низкой температуры воды во время купанья я даже в Ледовитом океане после не испытывал.
Проезжая по лесам, между прочим, мы увидели близ дороги белую куропатку, которую никак не удавалось прогнать или даже спугнуть. На возвратном пути мы увидели лисиц, не убегавших от экипажа далее 10-15 шагов.
Как известно, на Соловецких островах строго запрещена ружейная охота. Зато ловля сетями, капканами и другими способами, практикуется свободно там как промысел. Например, ловят тенетами и бьют на мясо (для вольнонаемных рабочих, которых тут очень много) даже и кротких и почти ручных северных оленей. Когда узнаешь все это, то всякая идиллия исчезает, и прославленная доверчивость диких обитателей священных островов легко объясняется лишь коварными и тайными способами их уничтожения. Бедные бессловесные не догадываются, что их тут губит все тот же страшнейший и безжалостный враг всего живого на земле – человек.
Жаль, что хоть здесь, в этих местах отречения и подвижничества, не процветает настоящее человечное покровительство и охранение животных! Это было бы так уместно, так прекрасно здесь. Между тем, теперь взаимное доверие диких животных и человека только обманное, показное, какое-то театральное. Оно основано лишь на лжи и поддерживается на Соловках, конечно, ради воздействия на невежественную массу богомольцев.
Полной охраной и неприкосновенностью здесь всюду пользуются лишь глупые, докучливые крикуньи и пачкуньи – чайки. Они заселяют здесь и дворы, и задворки монастыря, и скитов, летают, кричат и пакостят даже на людей. От них стоит изрядная вонь вокруг жилищ.
В поездку на Анзер мне пришлось познакомиться с темя дамами из Вологды, знакомыми моих тамошних родных. Благодаря этому наши дальнейшие поездки по островам стали оживленнее.
Я говорю «наши», хотя мои педагоги тотчас же отстали от нашей компании, как только вологжанки в нее вступили. Очевидно, они предпочитали другой сорт дам. Впрочем, место педагогов в нашей маленькой компании заменил один господин из Казани. И дальнейшие обозревания окрестностей мы уже производили впятером.
Вообще настроение двух педагогов быстро понизилось после первой трапезы в монастыре, которая оказалась далеко не таковою, как они ожидали. И проекты их пожить на Соловецких островах ради дачного отдыха и купанья разлетелись, как дым. Они окончательно и совсем приуныли, когда и монастырские пироги, заказываемые из рыбы (семги и палтуса) в монашеской пекарне оказались далеко не паштетами и даже не кулебяками.
22-го июня
Сегодня ездили в Савватиеву пустынь на тех же линейках. Дорога опять прекрасная. Опять всюду леса. К лошадям и к людям пристают крупные комары и овода. Последние чрезвычайно цветисты и красивы здесь. Над озерами и болотами иногда пролетают гаги, галары и утки. Голубей здесь почти нет. Несколько сизарей видно в главной Соловецкой обители. По скитам их совсем не заметно. Вероятно, среди лесов им не дают развестись сокола и ястреба, которых немало, конечно, там по горным ущельям.
Есть вороны, но довольно редки. Говорят, этих птиц отгоняют чайки, зная их как опасных врагов чужих яиц и птенцов. Вороны есть тоже около монастыря. Этих чайкам прогнать не под силу, хотя те и другие одного роста. Ворон слишком зол и силен.
Савватиева пустынь находится в 12 верстах от монастыря. Туда едут мимо знаменитой Секирной горы, с длинной, многоярусной на ней деревянной лестницей, которая ведет вверх, к Вознесенскому скиту. Храм его стоит на самой вершины горы. Вид этой горы и скита, кажется, самый характерный среди соловецких видов. Однако, пока мы здесь не остановились, решив осмотреть прежде Савватиеву пустынь, которая находится немного далее.
Савватиева пустынь основана когда-то пр. Савватием и Германом. Здесь есть хорошая, большая церковь и двухэтажный корпус для монахов.
В корпусах и кельях всюду тишина. Кой-где бродят сонные, старые монахи, доживающие свой век. Молодые и сильные из них здесь повсюду работают и вообще при деле. Праздности и тунеядства на Соловецких островах, по-видимому, нет, как это существует в некоторых других монастырях.
Мы попросили напиться у одного дряхлого старца в темном коридоре келейного корпуса. Он уныло и еле внятно указал на жбан с квасом в углу, который находился там на табуретке для всеобщего употребления. На жбане висел ковшик. Немногие из нас, конечно, решились полакомиться этою подозрительною жижею.
Нашим дама принесли по приказанию их знакомого, здешнего священника, квасу получше. Но в этом теплом и пресном напитке плавала моль. Я осмелился лишь прикоснуться губами к такому угощению, чтобы только не огорчить любезного батюшку.
На возвратном пути до Секирной горы (которая находится в 2-х верстах от Савватиевой пустыни) наши вологодские спутницы сообщили нам, что вышеупомянутый батюшка сослан сюда на покаяние за какую-то невыясненную светскую романтическую историю. Однако, он уверял их сейчас, что будто бы обрел здесь душевный мир и успокоение.
«А если это успокоение было только лишь самообманом?» – приходило невольно в голову. Какой ужас быть погребенным заживо в этих лесных пустынях да еще с израненною в мире душою!
Да пошлет судьба, действительно, скорейшего успокоения и забвения этому злополучному, несчастному грешнику, если только это возможно!
С колокольни Вознесенского скита, который ютится, как уже говорено, на самой вершине Секирной горы, открывается и развертывается обширнейшая и, положительно, красивейшая здешняя панорама во все стороны, т. е. на главный остров и на остальные второстепенные острова. Отсюда видны бесчисленные озера главного острова, светящиеся в котловинах между гор, покрытых хвойными и лиственными лесами, из кущ каковых виднеются колокольни монастыря и других скитов. На колокольне Вознесенского скита, как самого высокого по положению своему из всех Соловецких скитов, находится маячный ламповый фонарь, который виден в темные ночи далеко в море.
Надо сознаться, что все эти скиты и пустыни довольно однообразны. Интересны, главным образом, самые дороги и поездки до них, что, впрочем, тоже скоро начинает казаться монотонным. По крайней мере, мне все это представлялось таковым в виду предстоявшего мне пути по более заманчивым и любопытным странам, каковы, например, Норвегия, Швеция и Дания.
Чтобы сменить иногда унылые паломнические впечатления, я ходил отдохнуть на зоологическую станцию.
Там жили во время лета некий молодой профессор и человек шесть студентов из Петербурга. Вставали они не рано, т. е. почивали себе и здесь по-столичному. Нас они встречали дружелюбно. Показывали нам аквариумы, драги и другие принадлежности своих занятий. Мы видели там несколько интересных чучел местных птиц, моллюсков и рыб.
Особенно любопытны и новы были для нас два моллюска. Один – морская ворона, которую впрочем мы уже видели в воде пролива между Соловецким и Анзерским островами. Этот маленький черноватый моллюск имеет плавательные лопасти, которыми он машет в воде, напоминая несколько крылья вороны. Другой замечательный моллюск был морской ангел – розовое куклообразное существо, тоже с подобием крылышек. Оно величиною с ? семечка ясеня в своей оболочке, или вдвое больше самого большого ячменного зерна, т. е. раз в десять больше морской вороны, которая приблизительно с чечевичный листок, т. е. линии в две длины. Вышеописанный морской ангел чрезвычайно хищен и жадно пожирает бедную морскую ворону даже здесь, в аквариумах. Обоих же этих моллюсков пожирают миллиардами величайшие гиганты земного шара – киты. Оба вышеупомянутые моллюска составляют даже главную пищу именно самых больших, т. е. незубастых китов.
Я получил на память со станции раковину.
Из моллюсков, водящихся еще в Белом море, довольно известна – Littorina, мидия – известная съедобная ракушка, рачки с мягким телом, сидящие в витых раковинах, раковины петушки – с раком отшельником внутри, морские ежи, звезды и пр. и пр.
Из птиц мы обратили особое внимание на чучела гаги, фомки-разбойника – черной хищной небольшой чайки, обыкновенной чайки Соловков, кайры, или чистика и некоторых других.
Из небольшой библиотеки, находящейся на станции, я получил для просмотра описание Соловецких островов некоего Федорова, который служил когда-то здесь монастырским доктором.
Это сочинение написано в весьма неблагоприятном для монастыря тоне. В Архангельске я не мог найти этой книги. Видно, ее туда не допускают.
Вообще, вышеупомянутая биологическая или зоологическая станция хотя и не роскошна, хотя она и не добывает особенно богатых материалов, но тем не менее это все же единственный культурный пункт среди соловецкой суровой и нерадостной жизни.
Ее основали здешний покойный настоятель Милетий и петербургский профессор Вагнер.
В то время, о котором здесь идет речь, станция испытывала на себе различные доказательства несочувствия. Например, ей не позволяли вывешивать флаг, как это практиковалось раньше и т. п. Новый настоятель, вышедший и сам из подпасков, как рассказывали, считался хорошим хозяином, начальником-практиком, но не поклонником науки. И недоброжелательство к ней и к биологической станции так и сквозило там во всех остальных людях* [* Как известно, биологическая станция уже более не существует на Соловецких островах. Она перенесена на Мурманский берег, именно в Александровский порт].
Вечером того же дня удалось съездить на остров Муксалму, где находится монастырский скотный двор.
Интересна каменная гать, или плотина из сваленных вместе морских булыжников (валунов). Она имеет в длину около версты с лишком и сообщает остров Муксалму с главным островом Соловецкого архипелага.
На огромном скотном дворе острова Муксалма мы застали немало спящих монахов. Некоторые из них валялись прямо среди кринок и ведер молока. В стойлах было довольно сыро. На наши замечания о недостатке подстилки нам отвечали, что соломы нет, так как хлеба на островах не сеют. Мы указывали возражавшим на лесную и тундровую подстилку, которая находится вокруг в изобилии.
В эту минуту монастырское стадо подходило с пастбища домой. Все это были экземпляры холмогорского типа, т.е. потомки голландской крови, введенной здесь, на севере, еще Петром I.
Некоторые из нас попытались спросить себе молока. Оказалось однако, что во время постов здесь, на островах, запрещено отпускать его даже приезжим. Мы подивились, но тем не менее остались ни с чем.
23-го июня
Ежедневно по утрам купаюсь вместе со своими педагогами в ближайшем тихом и уютном заливчике. Температура воды 9,5, 10, 11 и только один раз 15 градусов Реомюра.
Ходили в монастырские лавки покупать разные сувениры. Образков и крестиков здесь много на разную цену, есть даже на 1 копейку. Альбомы же и отдельные виды Соловков здесь и дороги, и непривлекательны, как уже было говорено мною раньше.
На местных тундрах я набрал несколько веток карликовой березы, которая немного напоминает издали небольшие кусты крыжовника. Нашел цветы лилового и желтого ятрышника, корни которого выглядят как две сросшиеся вместе человеческие ручные кисти.
В монастырском доке чинится какое-то судно. В будущем году, говорят, будет сооружаться здесь третий пассажирский пароход.
Сегодня в тени 17 градусов Реомюра. Ночью был густой туман.
Чайки орут, клохчут, лают по-собачьи все дни и ночи напролет, летая без устали взад и вперед. Не спят и остальные птицы. Ночи, ведь, светлы, как наши сумерки.
Я и мои два педагога порешили еще с самого начала не осматривать всех второстепенных здешних окрестностей. Все они были довольно похожи друг на друга. Мы оглядели лишь еще кое-какие подробности в главной обители. Видели стену с отмеченными на ней местами, куда ударяли некогда английские ядра. Осмотрели и старую гостиницу, пробитую ими насквозь и т. п.
Сегодня вечером видели мы рыбную ловлю неводом. При этом нас поразило заигрыванье монастырских рыбаков с одним женоподобным шестнадцатилетним малым, в которого они швыряли живым рявцом, - рыба, которую здесь не едят. А малый бегал от них, взвизгивая и жеманясь, как крестьянская девушка.
Вечером вологжанки просили нас пройтись до одной, недалеко отстоящей от монастыря церкви, именно до Живоносного источника, или Иисуса Сидящего. Мои педагоги окончательно задичились дам и отказались от совместной прогулки. Мы отправились впятером: я, казанец да три вышеозначенные вологжанки. В это время в монастыре шла предпраздничная, почти пятичасовая всенощная. По дороге мы развлекались красивыми видами и интересными растениями, болтали и шутили. Под конец мы даже начали петь и перекликаться, разбредясь по пути. То тут, то там пролетали утки, гагары, либо они проплывали по озеркам, оставляя на воде за собою крутящиеся серебряные струйки.
Подвигаясь таким образом, мы как-то забыли, к какому месту тоски и печали мы приближались. Храм Живоносного Источника связан с воспоминаниями о многострадальной, светлой личности митрополита Филиппа. Мы перестали петь и перекликаться a la tirolienne, лишь подойдя к ограде, когда вдруг в кельях отворилось окно, другое окно и быстро опять захлопнулось. Это мы разбудили спящих монахов. Тогда нам вдруг стало стыдно своего слишком веселого настроения.
В эту минуту окончилась в монастыре всенощная. Наступал 12-й час ночи. И вдруг загудели могучие колокола собора и церквей, катя, как в Светлую заутреню, по горам и долам свои громовые волны, которые замирали далеко-далеко в море.
Тогда мы внезапно притихли и сделались грустными и задумчивыми. Невольно нам хотелось говорить шепотом.
Мы посмотрели в запертый храм. Там виднелась одетая статуя Спасителя в сидячем положении. И нам казалось, как будто он плакал. Около храма мы увидели деревянную часовенку (кажется, из лиственницы), в которую любил уединяться для молитвы св. Филипп.
Существует предание, что в последнюю ночь, т. е. перед отъездом на московскую митрополию, св. Филипп здесь молился в виду своих любимых окрестностей, с развернувшимся вдали морем, которое отсюда виднеется своею светлою гладью на горизонте. Не хотелось этому чудному, чистому человеку ехать в Москву, в этот ад пыток, казней, всякой неправды, разврата и оргий. Страшился он увидеть все это воочию. Чуял, что не перенесет всех московских ужасов и погибнет. Между тем, свирепый Иоанн IV, друг его детства, звал настойчиво его туда. Зачем? Конечно, до его темной души доходили вести о непорочном праведнике, когда-то боярине Колычеве и друге свирепого царя. Хотел ли он вблизи него и сам очиститься или же, скорее, жаждал только осквернить, омрачить и это ясное, светлое существование, казавшееся ему, конечно, укором.
Св. Филипп молился здесь в этот последний раз, как некогда молился Иисус на горе Гефсиманской. И он так же здесь рыдал и скорбел о своей страшной судьбе. И рассказывают, что ему явился тут в видении сам великий страдалец и утешал его. Он ободрял и благословлял его принять так же мученический венец за страждущее человечество, как и он сам его когда-то принял.
Невольно вспоминалась нам и страшная, мучительная смерть св. Филиппа, которого в тюрьме за молитвою задушил своими проклятыми, окровавленными руками не человек и даже не зверь, а Малюта Скуратов – этот позор царя Иоанна, это пятно на человеческом роде.
А ночь вокруг нас была светла и спокойна. Заря не потухала. Колокола замолкли. На душе у всех стало грустно, - грустно до бесконечности. Страшно и темно стало в сердце. Но среди всей этой мглы и отчаяния, казалось, все-таки светилась вдали недосягаемая, благословенная фигура лучезарного страдальца.
Мы шли тихо и молчаливо домой. Стало клонить ко сну.
Время шло к восходу солнца.
24-го июня
Сегодня утром второй монастырский пароход «Михаил» привез еще целую партию богомольцев. Это также по преимуществу толпа крестьян. Говорят, с приближением страдной поры число богомольцев сильно сокращается и доходит к осени до своего минимума.
Среди богомольцев почти не видно ни веселых, ни красивых людей. Те, конечно, и без того счастливы. Им сюда незачем ездить, разве что из любопытства. Сюда стекаются, как и вообще к святыне, несчастные, калеки и уроды.
Все это, взятое вместе с монастырским режимом, под конец угнетает нашего брата, мирянина-туриста, и страстно хочется отсюда бежать, бежать поскорее и подальше.
На третьи сутки чувство это стало у нас у всех почти нестерпимым. И мы несказанно обрадовались, когда наш пароход «Соловецкий» с приходом парохода «Михаила» задымился. Значит, затопили котлы. Значит – уедем.
Перед отъездом мы спешим досмотреть, чего не успели еще видеть. Закупаем еще сувениров, хлеба и т. п.
Сегодня праздник – Рождение Иоанна Предтечи, кроме того, здесь огромное скопление богомольцев. Движение в соборе и повсюду большое. Трапеза, говорят, будет для такого дня получше. Пошли туда. Там к обеду собралось множество богомольцев. Распределение приезжих по разрядам, в виду их множества, идет еще настойчивее, еще бесцеремоннее сегодня.
Некоторые из нас, т. е. из прежнего транспорта, попали теперь за еще менее почетные столы, нежели за какими сидели раньше. Никакие возражения не помогли. Ответ был, что «сегодня очень много понаехало, и кто знает, сколько и каких мест понадобится».
Еда для праздника была лучше, но сервировка оказалась немногим чище. Только суровые скатерти да холсты, заменявшие салфетки, были не так темны на вид.
Судя по цвету столового и постельного белья, судя по той стирке, которую претерпело и мое белье, я думаю, что мытье его здесь не отличается от крестьянского полосканья и, вероятно, производится тоже без мыла, т. е. всего лишь только одними вальками.
Низшие разряды публики, вследствие сутолоки, оказались сегодня еще более обделенными за трапезою, нежели обыкновенно. Они должны были сами ходить в кухню за кушаньем и получать там, что оставалось от главных столов.
Вскоре после трапезы в Троицкой церкви, смежной с собором, в которой находятся именно раки пр. Зосимы и Савватия, был совершен напутственный молебен. Такие богослужения как-то особенно трогают даже неверующего. Какового же должно быть их влияние на людей религиозных перед отходом парохода да еще в бурную погоду? На этот раз однако погода была ясная и тихая. И грусть на душе была ясная и тихая.
Некоторые богомольцы спешили еще раз совершить приношения около рак преподобных. Тут выкладывались деньги, холсты и другие предметы православной жертвы. Собирал все это монах, дежуривший около сиявших золотом и разноцветными лампадами рак. В этом ему помогал равнодушный и безответный ко всему окружающему схимник, о котором я уже говорил.
Все такие картины возбуждают сначала любопытство, но под конец все более и более гнетут. И, положительно, не дождешься отъезда. Тянет, тянет отсюда туда, в культурные, светлые лютеранские страны, с разумною жизнью, с добрым трудом и с человеческими радостями. И жаль всех этих несчастных, которые обречены здесь оставаться навсегда и испустить даже здесь свой последний вздох, не изведав, быть может, иной, лучшей жизни. Особенно жаль молодых людей, которые как будто бы с затаенной завистью и грустью поглядывают на готовый к отплытию пароход и на спешащих на него пассажиров.
Наконец, вся наша прежняя компания собралась на пароходе. И тот же угрюмый капитан грубо и уныло отдал приказание к отплытию. «Соловецкий» отвязали, и он свободно зазыбился на воде. Многие из публики крестились в последний раз на собор. Судно наше потихоньку заработало винтом, и скоро вышло в открытое море, которое было ясно и спокойно и светилось своим бледно-голубым цветом под синеватым ясным небом.
Пассажиры делились своими впечатлениями, вынесенными из монастыря. И далеко не все от них были в восторге.
Казанский священник, как мы теперь узнали, лично участвовал во всех службах. Это здесь в обычае для приезжих духовных. Поэтому он вообще мало видел остальное.
Наш старый знакомец, отец Николай, эконом парохода, пронизывавший пассажиров своим подозрительным взглядом, жаловался теперь, уже весьма откровенно на свое положение и оброшенность у начальства. Казалось, он хотел, наконец, хоть как-нибудь нас тронуть и вызвать на подаяние, потеряв всякое терпение перед нашей нещедростью.
К ночи сей хитрец, ухаживавший особенно за каким-то дворцовым поваром, украшенным позументами, который ехал в III классе, вздумал его втиснуть к нам во II. Но более твердые пассажиры из нас энергично воспротивились такому самоуправству. И дело отца Николая его протеже расстроилось.
Вечер был хорош. Море расстилалось, как зеркало, отражаясь цветом слюды. На плывущих деревьях, гладких, как отесанные бревна, которые здесь, по Белому морю, часто тянутся бесконечными вереницами, иногда сидели тюлени, греясь на солнце.
Множество плавучего в море леса объясняют растерею его при кораблекрушениях и другими ущербами. Но, главным образом, это смытые половодьем с берегов лесные деревья и уже обделанные морскими волнами. Иногда их плавает очень много и по Белому морю, а также и по Ледовитому океану. Из этого плавучего материала возводят даже постройки на нашем безлесном Мурманском берегу. Кроме того, вся эта масса плавучего леса дает прибрежным жителям прекрасное топливо.
Подобное явление, т. е. плавучий лес, замечено и вдоль всего нашего сибирского берега. Да, конечно, плавучий лес есть более или менее везде в океанах.
25-го июня
Утром благополучно возвратились в Архангельск. опять перед нами этот докучный город. Опять надоевшее Соловецкое подворье на Соломбале. Прибытия нашего парохода ждут уже новые богомольцы. И их опять целая толпа на берегу.
Снова перед глазами панургово стадо.
Я ни минуты не забывал, что на завтра, т. е. на 26 июня, назначено отплытие Мурманского парохода «Ломоносов». Поэтому несказанно был рад своевременному возвращению в Архангельск. впрочем, это обусловилось лишь скоплением пассажиров в Соловках. Иначе «Соловецкий» мог опоздать к отходу океанского парохода, и мне грозила беда прожить еще дня четыре в надоевшем мне донельзя городе.
Мои милейшие спутники, педагоги, настолько охладели ко мне после моего вступления в компанию дам из Вологды, что остановились даже на этот раз в особом от меня номере подворья. Затем они уехали через несколько часов на железную дорогу, даже не простившись со мною. Помнится, они спешили доехать поскорее до первого большого города, т. е. до Ярославля, и там поесть хорошенько и еще побывать кой-где в своей любимой обстановке. По крайней мере за последние дни они только и мечтали, что о еде да о проститутках.
Признаюсь, это были единственные спутники за все мое путешествие, о которых я нимало не пожалел, расставшись с ними.
Невыносимо скучен казался мне последний день в Архангельске.
Жара была до 22 градусов Реомюра в тени еще около 4 часов вечера. В комнате она достигала до 20 градусов даже около 10,5 часов вечера.
Выходить из подворья никуда не хочется. Все уже осмотрено и порядком надоело. Пойти повидать милого, прелестного ребенка, красотку Уленьку… Но как, но зачем, но почему? Fi donc! Почтенный, солидный человек – и такие сентиментальности! Даже странно и стыдно будет после признаться кому-нибудь в подобной наивности.
А между тем нет живой души в городе знакомой и расположенной к тебе. И не к кому пойти, чтобы хоть разогнать уныние последнего дня.
В подворье довольно пусто на этот раз. Вернувшиеся из Соловков уже поразъехались. Новых прибывает мало. Тишина и простор.
Я засел за свои путевые заметки.