Вологодский гость Г.М.Фетиев*: 
(Из быта торговых людей XVII в.) : Оттиск из «Записок Государственного Русского музея». – т.1.. - 
Б.м. : Б.и., Б.г. - С. 195 - 212.

* При составлении статьи мною использованы след. материалы из Московского Древлехранилища: Дела разряда – Приказн. ст. стлб. №№ 734, 749, 531, 1316 (первые два № были любезно указаны мне Л. В. Черепниным) и белгород. ст. стлб. № 1360; Приказные дела старых лет: 1676 г. № 192, 1675 г. № 118, 164, 173, 1673 г. – № 265, 268, 1679 г. № 175, 1684 г. № 7; Дела Новой разборки: 1667 г. № 1277, 1681 г. № 1179; Устюжские тамож. книги 1660, 1661, 1664, 1666, 1668 и 1673 годов; Переписная книга по г. Вологде 186 г. № 14741 Некоторые сведения о Фетиеве имеются в литературе, см. Отечественные записки 1819 г., апр., май; Вологод. губ. ведомости 1853 г. № 53 и 1819 г. № 10; Суворова «Вологда в начале XVIII в.» в «Вологодской старине».

Фамилию Фетиева нельзя назвать выдающейся, широко известной среди торгово-промышленных людей XVII в. Нося звание гостя, он своей деятельностью и своими житейскими отношениями по преимуществу связан был с родной ему Вологдой и с этой стороны может быть рассматриваем, как представитель провинциального торгового населения. Но Вологда по своим бытовым условиям представляла в ряду русских городов не совсем обычное явление. Известна тесная связь этого города – экономическая и культурная – с западным торговым миром. Вологжанин постоянно встречался с иноземцами и в самом городе, где жили многие из них, и за его пределами, в своих торговых предприятиях. Из года в год, с конца апреля и до октября, по одиночке и партиями, на больших и малых судах – дощаниках, баржах, лодках, лодейках, каждый «по своей силе», отправляются торговые люди Вологды: к Архангельскому порту, везя туда свои товары и возвращаясь с иноземными. В постоянстве и оживленности этого торгового движения с вологжанами могут поспорить разве только жители Великого Устюга. Было естественно, что, сталкиваясь близко с иноземцами и пропуская через свои руки сотни иноземных вещей, вологжанин-купец соблазнялся удобствами и красотой последних и постепенно вводил их в свой обиход. По этой причине быт вологодского торгового человека представляет такие особенности, которые знакомы далеко не всякой провинциальной среде.

I

Среди вологодских «проплавных людей», отмечавшихся, по пути в Архангельск, в устюжских таможенных книгах, встречается и имя Гаврилы Мартыновича Фетиева. Правда, по сравнению с другими вологодскими торговыми людьми – Рожиными, Оконишниковыми, Сычуговыми, Панкратьевыми, фамилия Фетиева появляется там довольно редко. С 1659 по 1684 г., за 26 лет, его суда, судя по этим книгам, проплыли всего 7 раз, в разные годы, с большими перерывами (в 1660 году, 61, 64, 73, 84). Между тем, несмотря на редкость поездок, в отметках о них чувствуется крупный купец: его прикащики, ни разу не проехал он сам, ездят всегда на больших судах, дощаниках или барках, от и до 25 саж. мерою, со значительным количеством работных людей, от 11 до 50 человек на судне. Иногда зараз проплывает несколько его судов: так, 2 мая 1668 года проплыли 3 дощаника Гаврилы Мартыновича с 30 работными людьми; 21 июня того же года – 2 дощаника, с 50 ч.; 12 мая 1660 г. плыло 4 барки Г. М. Фетиева, и на них 160 человек. Иногда Фетиев отправляет свои суда вместе с другими вологжанами, в составе небольшого торгового каравана. Что касается товаров провозившихся гостем, в книгах они чаще обозначаются просто термином «товар» или «товарные клади» и лишь изредка, когда, невидимому, товар в большом количестве бывал однороден, его отмечали с большей точностью: в 1668 г. везутся хлебные запасы, а обратно к Вологде два судна идут с солью, в 1673 г. провезено было сверху прутовое железо, более точные сведения о товарах, шедших «снизу», дает духовная Фетиева. На Архангельской ярмарке закупались на значительные суммы разнообразные иноземные товары; некоторые виды их очень любопытны «Да жемчугу и запан, и перстней, и судов серебреных, и иных заморских товаров и питей на нынешней ярмонке в покупке по цене на 3000 рублев». А среди его имущества оказалось значительное количество оловянной и стеклянной посуды и кипы сукон разных цветов за немецкими клеймами. Бывал еще один, более редкий вид товара, причинявший, вероятно, немало беспокойства, забот и тревог, – это заморский скот и птицы. «А что сверх моей духовной и росписи», пишет Фетиев в своем завещании, «за раздачею в доме моем и в пустыне немецких и русских лошадей... нынешнего году привозу из за моря, телят и попугаев, и кенареек, и гусей и уток индейских и немецких и куриц, немецких, и домашних больших свиней» – все это продать и деныи раздать нищим без остатка. Привозные товары – заморские диковинки и предметы роскоши – направлялись в столицу, где для хранения их был амбар в гостином ряду, и в другие торговые центры. Торговлю «в отъезд» вели люди Фетиева, являвшиеся на деле его прикащиками; в момент смерти хозяина их было 4 человека. «А что они от меня торговали в отъезд на городе на ярманках и в те торги даваны им были товары и деныи, и в том писаны: на них росписки для веры, и в тех торгах в приходе и в росходе они Дмитрей и Алмаз и Константин и Фомин сочтены начисто». Такие посылки продолжались до самой смерти Фетиева: в последний раз он отправил из Холмогор Березина в Москву незадолго до смерти «для торгового своего промыслишку и для разделки с иноземцами и с русскими торговыми людьми». Да и сам Гаврила Мартынович нередко для разных дел бывал в Москве и не раз заключал денежные и товарные сделки в Кремле на Ивановской площади. Часть товаров продавалась и в Вологде, в собственных лавках, в суконном, сырейном и соляном рядах.

Но торговлей не исчерпывалась деятельность Вологодского гостя. Одновременно с ней Фетиев интересовался и другого рода предприятиями, участвуя в них вместе с Московскими тузами торгово-промышленного мира того времени. По документам, правда, очень отрывочным и скудным, он рисуется крупным подрядчиком и откупщиком. Тысячами пудов Фетиев скупал пеньку у русских и иностранцев в Вологде, Москве, Калуге и в свою очередь подряжался поставлять ее иностранцам в таких же количествах. В 70-х годах он участвует в небольшой, но видной компании по перевозке и продаже казенного поташа с Сергацких будных станов. Его компаньоны – большие дельцы: гость Владимир Васильевич Воронин и Сидор Михайлович Скворцов – из русских, Томас Андреевич Келдерман – из иноземцев. Дело велось в крупных размерах: за поташ, проданный в 183 и 184 гг., на Воронине и Фетиеве следовало взять в казну 8769 ефимков, на Кельдермане – 14000. В 1673 году Фетиев один подрядился провезти от Вологды до Архангельска «государева связного железа 10000 пуд. в своих судах и своими наемными людьми» за 200 руб., что и выполнил, сдав железо «в целости». Позднее, в 1678 г. он в той же компании Кельдермана и Воронина вел другое большое дело. В этом году они трое взяли в откуп на 8 лет «смоляной промысел на Севере, по Ваге и Двине на монопольных началах. Все дело с начала до конца гости должны были вести на свой капитал, за свой страх и риск: «своими мастерами и завод заводить всякой, что к тому смоль-ному делу надобно, и печи делать своими деныами, также и готовую смолу и бочки покупать и подряжать повольною ценою и отпущать тое смолу для продажи к Архангельскому городу, а у городу тое смолу гостю и таможенном головам продавать и за море отпускать и пошлины... платить, что доведетца». Откуп оценивался по 400 руб. в год. Какое участие принимал Фетиев в этом деле, из документов не видно; но, думается, местный житель, хорошо знавший Север и его леса, реки и речки, давно знакомый с торгом в Архангельске, он был полезен и ценен, как деловой компаньон. Существенно иной была его роль в другом большом и хлопотливом деле, в подряде 1682 г. по перевозу дворцовой рыбы из Астрахани в Москву. В противоположность двум гостям – компаньонам Воронину и Шиловцеву, которые вели и субсидировали это дело, участие Фетиева, судя по документам, было только номинальным. Привлеченный, вероятно, к этому делу Ворониным, он, вместе с своим другом вологжанином-гостем «суконной сотни» белавинским, давал компании для усиления ее удельного веса свое имя, оставаясь пассивным в подряде, стоящим далеко от его собственных предприятий, связанных, как мы видели выше, с определенным районом.

Мы можем и не знать в подробностях, как фактически было велико и в чем состояло участие Фетиева в каждом из этих случаев; но важно для нас то, что крупнейшие московские гости, принимая его в свою компанию, очевидно, оценивали его достаточно высоко и как дельца, и как капиталиста.

Вкладывая капитал в торговые и промышленные предприятия, Гаврила Мартынович в то же время имеет в своем распоряжении и свободнее деныи, ссужает ими по кабалам, и мелкими суммами в 10 – 30 руб., и большими – в несколько сотен и даже тысяч рублей, разных людей – крестьян, посадских, мелких помещиков; в числе его должников видим и знатного человека, как стольник Ив. Фед. Голенищев-Кутузов. Но главным образом кредитом у него пользуется своя братья – крупные торговые люди. Стоит назвать города, упоминаемые в долговых записях Фетиева; это – Москва, Ярославль, Нижний, Каргополь, Вятка. Так широки были его связи в тогдашнем торговом мире. По духовной, ему, между прочим, должны Егуп Григорьев 3400 руб., Томас Келдерман 7155 руб., гостинной сотни Спиридон Лянгусов 525 руб. Многие мелкие долги к моменту смерти, может быть, и позабылись, да и «дело поустарело», но на них хранились записи: «а сколько на ком взять, и тому свидетельствуют кабалы и книги». В общем только в крупных долгах, упомянутых в духовной, не считая устарелых и бескабальных, оказывается 5886 р. 50 коп. Но случалось и Гавриле Мартыновичу производить займы в этом отношении особенно тяжелы для него были годы 1675 – 77. Как видно из документов, Фетиев не мог уплатить казне причитающейся с него суммы за купленный им поташ; очевидно, в связи с этим в 1675 г. он занял у Андрея Виниуса 800 руб. А в 1677 г. долг казне возрос до 1043 руб. II а. 2 д. Эта сумма в данный момент оказалась для него непосильной. Впереди было разорение, и тут его выручил Воронин, поручившись за него в Хлебном приказе и внеся потом всю сумму в 2 срока. Но в собственных займах, невидимому, Гаврила Мартынович был человеком осторожным, с долгами спешил разделаться: так, 800 руб. Виниусу он выплатил в тот же год, успел рассчитаться и с Ворониным, так что в своей духовной он мог написать: «а долгов в казну Великих Государей и разных чинов русским людям и иноземнам на мне, Гавриле, ничево нет и ни в каких делах не ручался и в крепостях порукою ни по ком не писался».

Как видный делец, в своей области, Фетиев нес соответствующую его положению и знаниям государеву службу: «по указу В. Г. на Вологде и в Вологодцком уезде в селех и в деревнях и где бывают торжки и ярмонки марта с 1-го числа 188 г. по 1-е мар. 190 г. конских пошлинных денег збор велено ведать гостю Г. Фетиеву... и платить ему по 169 р. 33 а. на год». Через 2 года, в 1683 г., Гаврила Мартынович на другой, более ответственной, но и более знакомой и близкой ему службе: «у городу Архангельска, у таможенного збору». Осенью же этого года в Архангельске он «заскорбел», в ноябре составил духовную, а в декабре больного его повезли в родной город. Приехав в Холмогоры, Гаврила Мартынович, очевидно, так был плох, что продолжать трудный в зимнее время путь не мог; не меньше двух недель он лежал в доме Холмогорского архиепископа, где и умер 6 янв. 1684 года.

II.

В результате деятельности Фетиева составилось значительное богатство, заключавшееся как в движимом, так и недвижимом имуществе. Все владения его находились в Вологде и в Вологодском уезде. По переписной книге 186 г. за ним числилось в разных улицах 11 дворов. Некоторое из них были куплены, другие, может быть, перешли за долги: «двор пуст, а прежде был двор посацкого человека Горбунова», «в Ехаловых кузнецах двор пуст пос. чел. Ульянова, а владеет им гость Гаврило Мартынов сын Фетиев». В большинстве из них живут на дворничестве бобыли, или посадские люди. По описи имущества 1677 г., главным двором, где, можно думать, жил сам владелец, был тот, что находился в Коровине улице близ приходской церкви Владимирской божией матери. Но и другие дворы также были жилье: «а жить ей, Ульяне (жене), во дворе моем, в котором она похочет», наказывает в духовной Гаврила Мартынович. По упомянутой же описи, «в Кузнецах 2 двора, во дворе живет дворник Гаврилы Мартыновича Афонька Осипов з женою, а на том дворе хором – изба черная с сенями, баня, погребишко с напогребицей. Да скота – кобыла серая, пятеро жеребят, да рогатой животины – корова пестрая, пятеро теленков, пятеро козлов»; на другом дворе – «изба черная, клеть на подклете, меж ими сени и баня». Вот, конкретно, что представляли те дворы Фетиева, о которых так глухо говорит переписная книга: они мало чем отличаются от рядовых дворов посадских людей г. Вологды. Кроме дворов, за гостем было 6 1/2 лавок и одно лавочное место. Опись не указывает их размеров, но по переписной книге 1711 г. средний размер Вологодской лавки был 2 – 2 1/2 саж. в длину и от 1 – 2 с. в ширину. Три лавки находились в рядах (суконном, сырейном и соляном); две были за городом. Кроме того у Фетиева были мелкие промысловые заведения: в Кузнецах (часть города) – 2 кузницы, за Золотухой рекой – квасницы, в том же районе солодовня, а при ней овин и амбарец мельничный. На одном из дворов, «на огороде», была «поварня сальная», на другом – 2 кожевни, старая да новая, «со всяким кожевным строением». Все эти небольшие, но разнообразные предприятия давали свой небольшой, но постоянный доход. Под городом Фетиеву принадлежала «пустынь Дюдиково»; по данным 1711 г., в ней было 46 дворов. При Фетиеве здесь был скотный двор, обнесенный забором, с двумя воротами, у одних ворот хоромного строения: «изба большая двойня, против нее два анбара, под ними погреб; клеть о дву житьях, баня с предбанником; три сенницы с навесы, сарай», у других – «изба, против ее клеть». На дворе было 18 лошадей разных мастей и 4 жеребенка, да «рогатой животины» – коров и телиц; – всего 24 штуки. Тут же 2 житницы с хлебом. Двор обслуживался 9 семьями деловых людей – крепостных Фетиева, во главе со старостою Алешкой Ивановым. Небольшой скотный двор был в деревне Ескине, вероятно, под городом, и в селе Погорелом. По описи 1677 г. всего у Фетиева было 32 лошади, 35 коров, 20 овец, 9 жеребят, 5 телят, 5 козлов.

На ряду с простыми «работными» лошадьми, в 10 и меньше рублей, имелись дорогие привозные – «большие немецкие», ценою в 100 – 150 руб., турецкие, ногайские, один иноходец. Значительное число рабочих лошадей необходимо было в большом торгово-промышленном хозяйстве Фетиева, дорогой же заморский скот являлся предметом выгодной торговли. Ради последней цели не было ли у него небольшого питомника? По крайней мере, в духовной находим молодое поколение, выросшее уже в Вологде: в архиерейский дом отдается турецкий жеребец, «сын от темносерые кобылы на третьем году, да кобылка молодая гнедая немецких жеребят», «в Холмогоры в Новоприлуцкий монастырь отдать селеточков от немецких лошадей, жеребчика дa кобылку» и т. д. Были немецкие крупные коровы и телята, заморские птицы – попугаи, канарейки, павы, лебеди и, наконец, олени. Все это редкое и интересное, может быть, лишь временно населяло вологодский двор, по дороге в Москву, где находило хороший сбыт.

Кроме дворов и лавок, у Фетиева на Вологде было большое количество огородов и сенных покосов, первых – до 27, из которых 19 купленных у разных посадских людей. Вряд ли они обслуживали только собственные нужды, хотя 6ы и большого хозяйства; по всей вероятности, овощи шли и в продажу. Из таможенных книг выясняется, что огородничество в Вологде в то время было вообще развито и что именно этот город поставлял овощи в другие северные города. Осенью вологжане, и только они, выносят десятки тысяч кочней капусты и плетеного луку, и особенно много чесноку. Овощами торгуют крупные торговые фамилии Вологды: – Кощиевы, Рожины, Огородниковы, провозя целыми барками, и мелкие посадские люди, едущие в лодках и лодейках. Зимою они же везут зимний продукт – соленую капусту и огурцы десятками бочек, а весной перед посевом – семена репы, капусты, огурцов, свеклы. Возил ли сам Фетиев овощи со своих огородов, или он был оптовым огородником на Вологде, сказать нельзя. Значительны были и сенные покосы, большей частью купленные, необходимые для скота, но учесть их размеры невозможно.

Все городские владения Фетиева после его смерти были переданы приходской церкви Владимирской божией матери. По сведениям Суворова, любителя местной старины, по духовной Гаврилы Мартыновича этой церкви досталось 14 дворов и дворовых мест и 17 торговых помещений, а по преданию вологжан, Владимирская церковь, благодаря такому вкладчику, в былое время владела чуть ли не половиной территории города (Вологодская Старина).

В Вологодском у. у Фетиева было несколько вотчин; по духовной, они передавались в семью единственной его дочери: «да им же (дочери с зятем) благословляю в Вологодском у. села свои – с. Косково, с. Погорелое, с. Пятино, с. Гущино, с. Романово и со всеми деревнями и с пустошами... с крестьяны и с их крестьянскими женами и животами и со скотом и с пахотными землями и с сенными покосы и со всеми угодьи и с хлебом стоячим и с молоченным». В двух случаях переписные книги дают указания на то, как составились эти владения: с. Косково в 6 дворов с 18 чел. и дер. Исправино в 4 двора с 33 чел. и с 50 четями пашни в поле – куплены, последняя у гостя Ст. Горбова за 400 руб.

Кроме населявших села и деревни Фетиева крестьян, у него 6ыли крепостные дворовые люди. Среди них на первом месте – 4 прикащика по торговым делам, из которых один, Дм. Фом. Берези, пользовался особым доверием гостя, отданный за кабальный долг, Березин прожил у Фетиева 12 лет. Другой – Алмаз Михайлов, «литовского полону из-за Вилни», пробыл во дворе Гаврилы Мартыновича около 25 лет, до смерти хозяина. Отдельно от них, но занимая не менее видное положение среди людей Фетиева, стоит Ив. Степ. сын Казимир «из Литовского города Почаева», человек грамотный: «писаны де у него были записки приходу и росходу», прожил он у Фетиева тоже 25 лет и за это время был, невидимому, у неграмотного гостя – дельца доверенным писцом – секретарем. Кроме них в духовной упоминаются вотчинные прикащики, 2 швеца, работные или деловые люди. В декабре 1677 г. – всего людей у гостя 53 человека. Кроме двух семей иноземцев-литовцев были среди дворовых и другие инородцы – Ивашка, Митька, да Обрашка – калмыки, Мишка, Марчка, и Еремка – татары, 3 татарки – Аксюшка, Федотка и Маврушка, Васька и Никитка – самоедины и Маринка – самоедка, наконец, – польская семья Ивана Степ. сына Казимира. (Самоедка и 2 татарки вместе с Окулькой Карлой, Маринкой и Матрешкой Малых держались в доме для потехи и по завещанию отданы внучатам. Некоторые семьи, невидимому, занимали особое положение среди крепостных: их имена пишутся полностью, они отпускаются по духовной на волю и при отпуске получают по 20 – 25 руб., а за семью Казимира дается вклад в Рыбангский монастырь: «жеребец бурый колесовский». Не попали ли они в крепостное состояние из свободных сословий? Из документов знаем несколько случаев, когда за невыплаченные долги Фетиеву отдавались в работу на долгие годы целые семьи посадских людей.

III.

Богатство и положение Фетиева, тесно связанные с иностранной торговлей не могли не отразиться на внешней обстановке его жизни. Двор, где жил он, находился, как сказано, на краю города, в Коровине улице. Обнесенные забором, с воротами, он делился на две части – «передний» и «задний». На переднем дворе расположены были жилые помещения, незначительные по числу покоев и обычные для построек того времени: 2 горницы на подклетах, одна на глухом, другая на жилом, соединены сенями, в сенях два чулана, а над сенями верхняя летняя горница, у ворот во дворе находилась изба людская, а рядом нежилые постройки – 2 погреба, над ними амбар, баня с передбаньем. На заднем дворе из жилых помещений одна только светлица новая, все остальные носят хозяйственное назначение. Некоторое, вероятно, обычны для каждого зажиточного двора, другие характерны для таких дельцов, как Фетиев. К первым относятся: поварня и пивоварня с большими пивными тчанами и котлами, погреб, перерубленный на двое, два амбара кладовых, сарай, где стоят рыдваны и коляски и избушка, 2 чулана скотных и клеть о двух житьях; ко вторым – 2 кожевни, старая и новая, да амбар с корою дубовою для дубления кож. При доме имелся «яблонный» сад, в длину 26 саж., пеперек З2 саж. Яблоновые сады являются редкостью, по словам Суворова, в Вологде до настоящего времени, так как яблоки родятся очень плохо (Вологод. стар.). По переписной же 1711 г., садов было всего 6. Один из них был при Архиерейском доме, 2 принадлежали гостям – Фетиеву и Панкратьеву, остальные посадским людям и подъячему Парфеньеву. «Думаем, говорит Суворов, что они были редкостью, забавой людей богатых».

Войдем в горницы. В описи сохранилась обстановка их. В одной горнице 17 икон окладных и 5 неокладных; в ней же посуды, вероятно, на поставце, 14 кувшинов виницейских, стакан конфаренный, кунган медный, 4 сулейки, 2 стопы, 2 кружки, 4 четвертины, 8 оловянников и 8 достаканников малых оловянных, да стеклянной посуды – кувшинов, стоп, сулей и достаканов – 97. Может быть, в некоторой части эта многочисленная стеклянная посуда, в то время еще довольно редкая, только временно находилась в горнице, принадлежа к числу товаров Фетиева. Стол, лавка, рукомойник и шандан жестяные, да коробья с холстами составляли скромную обстановку комнаты, а два ковра, один на столе, узенькие ковры – полозы по лавкам, 2 стенных зеркала, ножи немецкие в ставах и виницейские кувшины украшали ее, являясь культурными новинками даже для многих богатых москвичей. Стремление, хоть к незначительному уюту и комфорту, с которым Гаврила Мартынович успел хорошо познакомиться и по житью вологодских иноземцев и столичных тузов, чувствуется в убранстве двух других помещений. В сенях перед горницею по стенам 4 ковра, бердыш, на полу 5 пушечек маленьких на станках медных, – черта не купеческого, а скорее дворянского быта, по крайней мере для 18 в; вместо лавок в сенях три стула. Еще затейливее обставлена верхняя горница. В ней 6 окончив волоченых; обычное русское украшение комнаты – иконы в богатых окладах, их здесь 12. Большая же часть обстановки, вещи, занесенные издалека с разных сторон: на стенах ковер, пара пистолей с медною оправой, олстры суконные красные с галуном серебряным; пара пистолей простых и восточное оружие, 3 лука и саадачик, лубье со стрелами; погребен со склянницами. Русские лавки сменились нарядными немецкими стульями, их всего 8, но они разного вида: 3 стула обить кожами золотными, 2 – трипом, 2 – черною кожею и 1 немецкий плетеныш. И тут же рядом обычная постель – перина с зголовьем и одеялом, – одеяло холодное пестрядинное. В верхних сенях шандан немецкий пристенныш оленишко и войлок, должно быть, на полу. По временам эти горницы оживлялись соловьями и скворцами, а иногда и заморскими птицами – попугаями. Такая обстановка уносит нашу мысль в Москву, в дома бояр 2-й половины XVII века, но, может быть, и для Вологды она была в то время не менее доступной и характерной. Иностранные предметы проникали и в другие области быта. На заднем дворе стояли немецкие лошади, коровы. В сарае имелись комфортабельные экипажи – «коляска немецкая с кровлею, покрыта кожею красною до половины, 2 рыдвана обить кожею красною, да избушка ездовая обита кожею красною, а в ней обито сукном красным».

Об общем уровне жизни говорят также съестные запасы, упоминающиеся в описи: одна из трех горниц переднего двора, по описи – «задняя», в зимнее время служила местом хранения разных продуктов; в ней «на истопке» лежало 13 гусей битых, 12 утят битых, 8 кур русских, 25 потрохов гусиных, 4 полтя ветчины, 120 мест окороков и лопаток и середок ветчинных, 2 коровая сала свиного, сыр немецкий, 17 прутков вялой рыбы, 1/2 кринки масла коровья, 30 языков, сковорода медная с деревянном маслом, коробья луку, коробья сухарей пшеничных. Отдельно стояло полбочки цицрину-лимонов и полбочки изюму. разные лакомства хранились также в одном из сундуков: большие и малые коврижки, пастила, нарядный сахар, смоквы или винные ягоды отдельно от них небольшая коробья с миндальными ядрами и 15 голов сахару. В погребе на заднем дворе вместе с церковным вином, солью, коровьим маслом, медом, яблоновой и малиновой наливкой – 2 бочки с ренским, одна неполная, в другой немного, бочка с уксусом, да 10 сулеек с разными питьями запечатаны. Насколько глубоко проникала в быт вологодского гостя своими произведениями материальная культура Запада, об этом всего лучше дают понять оказавшиеся в тех же горницах многочисленные предметы моды и роскоши. Опись перечисляет сундуки, обитье железом, кожею и нерпою, вологодские коробьи, подголовки, шкатулки и коробки немецкие – всего 19 штук. Все они полны разных вещей, сложенных без разбора, как будто на спех при производстве самой описи. Возможно, что некоторые хранились тут в качестве товара. Особым обилием и разнообразием отличаются ткани простые и роскошные, остатками и кипами, немецкие сукна разных цветов, немецкое полотно, белое и пестрядь, камка амстердамская; на ряду с западными – восточные богатые ткани: объяри, киндяки, отласы, бархат, изуфри и значительное количество китайских материй: камки разных цветов – песочная, белая, узорчатая, черная, красная, мелкотравная; отласы китайские – травчатый, белый или травы серебряные по червчатой земле, китайки – черная, желтая, зеленая, песочная, завесь отласные. Проникновение китайских вещей и оседание их в Вологде понятно именно для этого города, лежавшего на двух торговых дорогах: Москва – Архангельск с одной стороны, Москва – Сибирь с другой. На ряду с традиционными кокошниками и ожерельями низаными нашли себе место привозные предметы туалета: немецкие кружева, нашивки, галуны, платки, сетки немецкие черные, гребни черепаховые в черепаховых и бархатных чехлах. Драгоценных украшений – жемчуга, камней, перстней – в описи нет; но в духовной упоминается женино приданое – «женские всякие жемчужные и серебряные кузни», внуку отдается «ожерелье жемчужное с каменыем лазоревым яхонтом», да «сундук зелен окован белым железом, а в нем золото, да охабни, да ферязи». Приятелям и племянницам раздаются перстни. Подобное же наблюдение приходится сделать относительно посуды. По описи, ее много и она разнообразна. Есть оловянная посуда, очевидно, бывшая в постоянном употреблении; некоторые из относящихся сюда вещей – кувшины, блюда, – отмечены эпитетом – немецкое; из медной посуды – котлы, сковороды, яндовы, горшки, тазы, лохани, шанданы, подсвечник «нощной» и одна сковородка немецкая на тагане; и, наконец, стеклянная посуда: происхождение ее обычно не указывается, кроме двух-трех случаев, когда упоминаются шкатулы с склянницами немецкими. Из серебряной посуды в описи названы всего 6 вещей: 2 кубка золоченых, рассольник, солонка, да чарка винная; однако по духовной только в раздачу друзьям назначалось 23 предмета: 12 чарок медвяных золоченых, 2 кружки, 5 солонок, 2 братины, 1 стакан, 1 ларчик, кроме тех серебряных судов, которые отданы были жене и внуку. Иностранное происхождение некоторых предметов, относящихся к убранству стола, точно указано: 14 ножей немецких и 5 вилок, 4 щипцы немецкие, да перешня маленькая немецкая. Всем этим, конечно, не исчерпывается имущество Фетиева.

В сундуках лежали меха: песцовые, лисьи, бобровые, собольи, белки, рысьи, рассомахи, волчьи, но они не поражают количеством; возможно, что и в этой части опись неполна, не упомянуть:, напр., песцовые одеяла, а между тем по завещанию они передаются зятю. Вообще ценные вещи, как и товары, были по всей вероятности, скрыть в момент описи. Незначительно количество и одежды мужской и женской; последняя обычна для того времени – те же цветные, камчатые, тафтяные, киндяшные, изуфряные ферези и телогреи; о мужской скажем ниже – в другой связи. Довольно много всякой упряжи; тут любопытны только два фонаря смоляных, япанчи немецкие и попоны волоские. Из остальной рухляди представляют интерес несколько предметов: зеркала стенные немецкие в золотых рамах, дубовые писанью доски, вероятно, столовые, немецкие одеяла, ножницы, очки.

Среди горниц, наполненных вещами чужого обихода, но хорошо знакомыми Вологодскому гостю, приглядевшемуся к ним и оценившему практичные взглядом их достоинства – красоту и удобства, вырисовывается, правда, довольно смутно внешний облик самого хозяина. Он тоже не лишен интереса. Ни в росписи, ни в завещании нет полного описания платья и вещей самого Фетиева, есть только небольшой перечень того, что с его плеча отдано зятю. Здесь первое место по численности занимают кафтаны – их 37: летние, холодные, зимние стеганые на бумаге и меховые – на песцах, соболях, на лисьих черных лапах и черевах, на белках, недопесках. Некоторые из них по богатству не уступили бы платью большого московского боярина: «кафтан под камкою рудожелтой китайской на соболях с аламами изумрудными и яхонтовыми, а около запан жемчуг», кафтан бархатной коричневой на черных песцах, нашивка золотая, «кафтан под объярые осиновой на лисьих черных лапах, опушен собольи хвосты, с запаны червчатые и алмазные» и др. Камка, бархат, байберек, объярь – нарядных цветов – вишневые, красные, зеленые, желтые, серебряные и золотые, с богатыми нашивками и пуговицами обычны для высшего служилого сословия XVII в., они роднят денежную и служилую аристократию в области быта. Но наряду с ними есть вещи и необычные для русского общества того времени, уводящие нас из дома знатного московского человека в дом иноземца. Фетиев любит черные цвет. Треть его кафтанов покрыта разными материями – камкой, стамедом, сукном – черной окраски. Все они очень скромны, без обычных украшений: «кафтан стамедные черные холодные», «кафтан долгой киндяшной черной», «кафтан камчатой черной, стеган на бумаге», «двои штаны камчатые и китаешные черные». В других местах этот цвет не обычен и для торгового люда; по крайней мере в 6 знакомых нам описях зажиточных торговых людей Поволжья не встретилось ни одной черной вещи. Заимствованы были и другие принадлежности западного костюма: замшевые, шелковые и гарусные чулки, рукавицы перщатые. При том свое мирно уживается с чужим: башмаки и рядом с ними русские сапоги; собольи шапки с бархатными вершками, жемчужные или бобровым ожерелья, золотой перстень с лазоревым яхонтом и – немецкая шпага, которую Фетиев предназначал в завещании своему зятю. Носил ли он ее или берег, как понравившуюся ему вещь, или как подарок гостя-иноземца?

В такой обстановке жил гость у себя в Вологде. Но он, по возможности, сохранял ее, и отправляясь в отъезд по своим делам. В ноябре 1677 г. Гаврила Мартынович поехал в Москву, окружив себя нужными людьми; с ним едут: 2 прикащика, писец Казимир и трое слуг – Иван Калмык, невидимому, нечто вроде камердинера при госте и двое подростков. Он захватил с собой и приятеля мелкопоместного дворянина Мишевского, который по собственному выражению «волокся... за своим малолюдством з гостем з Гаврилом Фетиевым». Кроме товаров, везли не мало всяких вещей, которые могли понадобиться в дороге и в столице – посуды, белья, платья, а также разные запасы, для которых на подворье, где гость останавливался, отведен был особый погреб. Это был как бы небольшой караван, медленно двигавшийся по только что установившемуся зимнему пути к Москве. По приезде в столицу гость, имевший здесь разные знакомства, остановился на дворе кн. Мышецкого в его палатах «из найму». Привыкший дома к богатству и к некоторому комфорту, Фетиев частично переносит свои привычки и сюда, во временные покои: на ряду с необходимыми вещами – периной, зголовьем, подушками, песцовым одеялом, «приезжими» одеждами, мы видим и богатый гардероб – нарядные кафтаны, охабни, бархатные и атласные штаны, шелковые чулки разных цветов, бобровье рукавицы и стоячие ожерелья, шитые волоченые золотом, все то, что, очевидно, было нужно видному гостю при общении и свиданиях с большими людьми в Москве. А с многими из них Фетиев был действительно в добрых отношениях.

IV.

Русский гость, исконные житель Вологды, вступая с иноземцами в торговые и финансовое сделки, не только не боялся заимствовать у них предметы обихода, но и завязывать с ними более близкие дружеские отношения. Так, в числе его «приятелей» – собственное выражение Фетиева в его духовной – рядом с Ворониным стоит Т. А. Кельдерман; ему завещается «стакан серебряной с покрышкой большой, золочен кругом». Иноземцы, жители Вологды, были вхожи в дом Фетиева и имели там, по-видимому, вес и влияние: уже после смерти Гаврилы Мартыновича, когда наследник – зять разгневался на главного прикащика – Березина и заковал его в железа, «приезжали иноземцы Вл. Иевлев с товарищи и з женами своими», рассказывает в своей челобитной Березин, «в дом Гаврилы Мартыновича, и те иноземцы о мне, сироте твоем, ево Львове жене Акилине о свободе меня из желез били челом, и она по их челобитью приказала меня росковать и ключи от замков отдать иноземцу Вл. Иевлеву». Впрочем, Келлерман был единственным из иноземцев, который попал в духовную. Но духовная дает целый список «приятелей» Фетиева, всего :8 человек, кроме Келлермана – все русские люди. Это – тот ближайший круг современников, в котором вращался Гаврила Мартынович. Среди них есть очень известные имена. Правда, документ не указывает, чем и насколько тесно и интимно он был связан с этими людьми; но нельзя сомневаться, что .знакомством с ними он наиболее дорожил. Естественно, что 2/3 списка занимают постоянные соратники на общем торговом поприще, во главе с двумя компаньонами Фетиева: Московским гостем Ворониным, избавителем его в трудные моменты, и Сидор. Мих. Скворцовым – вoлoгoдcким дьяком. Первому в духовной назначается солоница серебряная, попугай и кенарейка, второму – солоница же и 2 хрустальных кувшинца. Дальше идут большие торговые люди Вологды – гостиной сотни М. Т. Белавинский, Мишевский, Чадов, Воробьев и Вятчанин гостиной сотни – Спиридон Лянгусов; с первыми Фетиев крепко связан был и экономически, и дружески, а с последним встречался в Архангельске. Им завещаются золотые перстни, хрустальные кувшинцы, солонки, подскорьи лисьи шапочные. Эти раздачи неодинаковы; вероятно, они соразмерялись с положением и степенью близости кaждoгo к завещателю. Но не Ворониным начинается перечень «приятелей»; дo него на первых местах поставлено 6 лиц, связями с которыми Фетиев должен был дopoжить не менее, чем с предыдущими людьми. С этими людьми отношения не могли быть при жизни товарищескими и основывались на взаимных услугах другого порядка. На первом месте среди них – В. В. Голицына, расположение которого, особенно в последние годы жизни Фетиева, было чрезвычайно важно для гостя; ему назначается исключительно много: 12 чарок медвяные взолоченных, 4 шандана стенных под серебром и 2 живых оленя. В отношении ко всем остальные, хотя и высоким друзьям, чувствуется большая разница: боярину Ив. Мих. Милославскому – кружка серебряная гладкая, а в ней вызолочено; боярину Ив. Тимоф. Кондыреву – попугай да кенарейки; кравчему кн. Бор. Ал. Голицыну – «его старой карей мерин», да кружка серебряная чеканная; окольничему Ал. Ив. Ржевскому – 2 братины серебряные, да жене его – ларчик серебряные. большее внимание оказано думному дворянину Иеву Демидовичу Голохвастову: ему завещается солоница серебряная, кувшинец крустальный и гнездо лебедей, жене его, сыну и снохе – по кувшинцу хрустальному. Причина – воеводство Голохвастова на Вологде, за время которого не могли не завязаться у гостя нужные отношения. Несколько раньше – это мы узнаем уже не из духовной Гаврилы Мартыновича – Фетиев был близок с другими видными лицами, близко стоявшими к царю в последние годы Алексея Михайловича – Арт. Серг. Матвеевьм и Аф. Ив. Матюшкиным. До ссылки Матвеева Гаврила Мартынович «был вхож в его дом», и Артамон Сергеевич «был добр к нему», а Афанасий Иванович, проезжая на воеводство в Архангельск, в Вологде виделся с ее виднейшим представителем и дал ему свое лекарство – траву от грыжи и зубной болезни. По родственным связям Фетиев был близок к Московскому приказному миру, изощренному в практических советах и воздействиях. Его единственная дочь была замужем за видные дьяком Львом Борисовичем Протопоповым. Если к этому присоединить высшее духовенство Вологды: и Холмогор, то перед нами будут все лица, пользовавшиеся особым вниманием Фетиева. Связи с таким широким и разнообразным кругом людей были результатом положения его, как богатого и деятельного гостя, а с другой стороны они же закрепляли это положение, делая его сильнее и значительнее в торговом мире. Крупная деятельность, исключительное, по провинциальному масштабу, богатство, влиятельные и аристократические связи в Москве – ставили Фетиева в обособленное положение в отношении к остальному населению города. Недаром среди вологжан ходили недоброжелательные толки о том, что «он, Ганка, всем городом Вологдою завладел», а его братья – «мелкие посадские люди» – говорили, что «отбегают от него, потому что он, Гаврила, человек гордой». Выделяя Фетиева, как человека иного круга и положения, вологжане пытались по своему объяснить его успехи. Психология человека XVII в. направляла их мысль к обычному в подобных случаях объяснению – волшебству, а связь Гаврилы Мартыновича с иноземцами и такими сторонниками Запада, как Голицын и в особенности Матвеев, могли только укрепить подозрение, что Фетиев – чернокнижник. Вероятно, эти слухи давно ходили в Вологде, но они вдруг всплыли и в Москве в декабре 1677 г.

В сыскное дело по обвинению людей Ф. П. Зыкова в хранении богоотметных писем, естественно, вплелось сначала имя Ар. Сер. Матвеева, процесс которого был еще так свеж у всех в памяти, а вслед за ним вспомнили и о Фетиеве. дружеская связь которого с Матвеевым была многим известна. По объяснению Фетиева, его знакомство с опальные боярином имело официальные характер, как с начальником Новгородского приказа, которому Фетиев был подсуден. Но люди искали причины глубже и говорили, что оба они «не просты», что Фетиев черные книги знает, «а чаят де, что Артемона он тем черные книгам учил и черную книгу ему, Артемону, он, Ганка, дал». Так истолковали их дружбу, прибавляя, будто бы Фетиев Матвееву – «названой брат». Фетиев, бывший в это время в Москве по своим делам, был привлечен к ответу; но на допросе, производившемся «с великим пристрастием», твердо повторял, что «он, Гаврила, черные книгам не учивался и черных книг у себя не держит и не держивал, и не бывало», указывал на свою неграмотность и отрицал близкие отношения с Матвеевым. Несмотря на эти показания, он был посажен в тюрьму у Тайницких ворот, его владения в Вологде, товары и вещи в Москве опечатаны (результатом чего и явилась сохранившаяся опись 1677 г.), а книги и письма в 3 коробьях и мешке были привезены в сыскной приказ. При осмотре, в них нашлось два подозрительных документа: заговор «о привороте к жонкам» и сон богородицын, да травы в узелках. Это возбудило новые подозрения. На новом допросе Фетиев дал объяснение травам – одним, как лекарственные, а другим, как средству для хранения платья, чтобы «корь не ел», о заговоре же сказал: «письмо де воровское, которое вынято в его, Гавриловых, письмах, кто писал не знает, потому что он грамоте не умеет и воровским никаким письмам ни у кого не учивался, по какому случаю то воровское письмо в его, Гавриловых, письмах объявилось, того он не ведает». При дальнейшем разборе дела никаких доказательств причастности Фетиева к чернокнижию не оказалось, а его главные обвинители – 4 вологжанина – «с огня» и других пыток «сговоривали» друг с друга, говорили, что если и сказали такие слова, то спьяна, «а за Гаврилой такого дурново дела не знают». В результате через два месяца, Фетиев, невидимому, был оправдан, так как его имущество было сполна ему возвращено, и он мог по прежнему занять свое почетное место. В благодарность за избавление, гость сделал вклад в свою приходскую церковь – новые серебряные сосуды.

Так благополучно закончился этот неприятные, может быть, даже жуткий эпизод. Неожиданный для Фетиева, он совершенной неожиданностью является и для нас, потому что совсем не вяжется с общим впечатлением от личности Гаврилы Мартыновича: на самом деле, он по психике своей представляется человеком слишком трезвым и простым, чтобы его можно было заподозрить в увлечениях мистического свойства.

Встречи с иноземцами, так отразившиеся на внешней обстановке жизни Фетиева, но не успевшие глубже закрепиться в его личных отношениях, совершенно не затронули его внутреннего облика. При чтении завещания бросается в глаза религиозность Фетиева, проявляющаяся в типичных для его времени и круга богатых людей формах внешнего выражения – строгой приверженности к обряду и широкой религиозной благотворительности.

В своей духовной он прежде всего с необычайной подробностью распорядился всем, что касается его похорон и поминовения души: «А буде господь бог пошлет по душу мою, тело мое погрести на Вологде на посаде у церкви пресв. богородицы Владимирской близь гробов родственников моих. А на погребении бити челом Вологодскому архиепископу со всем освященным собором и всем священником и дьяконом города Вологды: и Спасово Каменного и Прилуцкого и иных монастырей архимандритом и игуменом во освященных ризах». Он сам со свойственной деловому человеку практичностью назначил каждому по достоинству за участие в похоронном служении: архиепископам по 10 р., архимандритам по 1 руб., игуменам – по полтине, протопопу с братьями по 2 р., приходским священникам по 10 ден., дъяконам по 6 ден., певчим по полтине на станину, соборные пономарям 8 ал. 2 ден., сторожам тоже, приходским пономарям по 2 ден. Да всем с высшего до нисшего по колачу копеечному. «С погребения того дня и на третины, и на девятины, и на полусорочины, и на сорочины учинить для духовенства столы полные, да в тюрьмы, богадельни и нищим разделить колачами на 100 р.». Со спокойной предусмотрительностью он говорит о таких вещах, о которых тягостно было 6ы думать человеку с другой психологией: «да нанять на 2 псалтыри по душе моей говорити во весь год безпрестанно, одной быть в доме, а другая говорити над телом моим, и к тем псалтырям свечи восковые давать, сколько доведетца». С такой же ясностью и точностью говорится о поминовении после похорон, даются подробные указания о числе, порядке сорокоустов, их оплате деньгами и раздаче для них воска, ладана и церковного вина. Сорокоуст должен быть роздан по всем церквам трех городов – Вологды, Холмогор, Архангельска, при чем в первом они распределяются на весь год, во все северные монастыри, очень известные и малье, близкие Вологодские и далекие, заброшенные на крайний север: в Кириллов на Каменное, Ферапонтов на Прилуке, в Корнильев, в Павлов, на Глушицу к Николаю, на озеро к Спасу, на Рыбангу, на Печеньгу, в Соловецкий, в Сийский, на Норму, на Кушту – всего в 20 монастырей – в каждый дать пo 1/2 руб., ½ пуда воску, 10 ф. ладану, с некоторыми изменениями. Накопленные за деловую жизнь сбережения, остававшиеся теперь без прямого наследника и продолжателя дела, позволяли сделать значительный вклад. Особенно щедр был Гаврила Мартынович к своей приходской церкви: кроме всех своих городских владений, он ей завещал крупную сумму на постройку каменной церкви: «да у Владимирской же богородицы построить церковь каменная теплая о двух шатрах, а в ней учинить два придела»; для новой колокольни дается образец, хорошо знакомых и, очевидно, нравившийся Фетиеву: «да у той же церкви зделать колокольня особая, против образца соборной колокольни, а денег на то церковное и колокольное строение дать 2000 руб., да в новый колокол в 200 пуд., ценою за пуд почему будет». Кроме того, небольшие суммы назначались причту церкви. По сравнению с таким пожертвованием вклады в монастыри кажутся незначительными. Большинству из них даются лотади – в большие и известные по 2 дорогих немецких, в маленькие – простые, дешевые. В два наиболее чтимые Фетиевым монастыря – Прилуцкий и к Спасу на Каменное – кроме того по 100 руб., а в Сийский два дощаника по 15 с. Эти 200 руб. вкладываются с практическим рассчетом получить их, хотя частично, в другом, виде: «а за те деньги давать из монастыря жене моей Ульяне и сестре Офимье отсыпным хлебом против иных прочих вкладчиков». Все же вклады должны обеспечить одно важное для Фетиева обстоятельство: «А за те мои вышеописанные вклады в тех во всех монастырях поминать душу мою вечно, имя мое написать в постенные и литейные синодики».

Предусмотрительно он оговаривает и еще одно условие: «А буде волею божией случится смерть жене и сестре моей и их поминать и в синодики написать имена их». Все, что останется «за раздачею» «домашней всякой рухляди, и то все продать и по душе моей все нищим отдать без, остатку», этими словами почти заканчивает свое завещание Гаврила Мартынович.

По сравнению с пожертованиями на церковь то, что назначается ближайшим родственникам, кажется очень мальм. Жене оставляется до ее смерти любой, по ее выбору, двор, со всяким домашним заводом, ее приданое, посуда разная, да на пропитание 300 руб. Хлебом ее должны снабжать готовым 2 монастыря и зять, последний, выделяя из дохода с вотчин, перешедших к нему «по вся годы по 100 четв. ржи, 10 четв. ячменя, 5 четв. пшеницы, 30 четв. овса и на pacxoды пo 20 руб.». Жена совершенно не является деятельной наследницей большого хозяйства, оно все распадается, и она доживает свои дни на покое. Единственной дочери и зятю, кроме вотчин, отдается часть платья, сбруя и оружие; сестре – 100 руб., да мех песцовый добрый и 10 арш. камки из имущества жены, брату – 100 р., кафтан и шапка, мех лисий и 10 арш. камки, жене его – по 10 арш. атласу и камки; племяннику с братьями 50 руб., а 8 племянницам в приданое по 100 руб., «да как их станут замуж выдавать, смотря по человеку, сверх того, что им написано в духовной, давать им человеку моему Дм. Березину, что доведетца».

Между тем к посторонним людям, особенно как-нибудь зависевшим от Фетиева, в завещании проявлены внимание и даже доброта. Говоря о своих должниках, Гаврила Мартынович замечает, что «многие люди заимщики пооскудали и тем должником чинить разсмотрение», вгядавать кабальх безденежно скудные людям, с совета душеприкащиков. Большинство дворовых людей по духовной отпускается на волю, некоторое даже с домами: «а что на нем дому моего есть, и то все на нем не спрашивать», или: «буде объявятся на них (прикащиках) в книгах и на столбцах в деньгах и в товаре какие росписки, и те росписки выдавать им безденежно и никому до них никакова дела нет». Жене наказывает, в случае смерти или переезда в Москву к зятю, людям «дать воля и никому ими не поступаться». Об одной калмычке он говорит: «а буде мать его у нее быть не похочет и ее не неволить». Отдавая Никишку Самоедина Березину, добавляет: «а буде похочет в монастыри, и его Никишку, построить в которой ни есть».

Заботливость, может быть запоздалая, сказывалась и в том, что, как бы не определялось дальнейшее положение дворового, каждому назначается небольшая сумма денег, от 20 до 2 руб. мужчинам; не забываются также жены, дети, внучата – каждый должен был получить свою долю: «Митьку Балашова с женою отпустить и дать ему 3 руб., да жене 2 р.»; «Митьку Хлебникова с женою и з детьми отпустить и дать ему 2 р., жене 1 p., детям по 8 ал., 2 де.»; «Митьку Балашова с тестем и шурином и с женами и с детьми их отпустить и дать ему Митьке 10 руб., тестю его – 5 руб.»- Сестре Фетиева отдается жонка Манька с распоряжением – «дать ей 5 руб.»; племянницам – жонка Агрипина и быть у них, девок, для работы и для береженья жонке Агрипинке, покаместа они выданы будут и дать ей 20 р., а как девок, выдадут, и ее отпустить на волю, да с нею же Агрипинкой быть у них девок для работы Пелагейке Гладковой и дать ей 3 руб.». Эти дачи, составившие в общем итоге значительную сумму, тем более интересны, что по завещанию Гаврила Мартынович рисуется человеком вовсе не расточительные, напротив, практично-расчетливым, хорошо знавшим цену деньгам, до конца жизни помнившим, что «копейка рубль бережет».

Все его раздачи не случайны и безличны, они варьируются иногда в мелочах, ели заметных. Составляя духовную «целым своим умом и совершенным разумом», Гаврила Мартынович мысленно ставил перед собой каждую церковь, монастырь, человека, оценивая их одному ему понятной и ясной меркой и ценой и назначая то, что по его мнению следовало назначить. Соборная церковь, получая 2 руб. за сорокоуст, отличается от приходской; приходские различаются в свою очередь по числу причта. Соборный пономарь не то, что приходский. Каждый монастырь индивидуализируется. В некоторых местах есть желание предостеречь наследников от излишней щедрости – калачи раздать «без наддачи», «зятю Якову Манойлову отдать 6 работных лошадей, кои поплоше».

До конца жизни Гаврила Мартынович оставался человеком деловым, каким он был всю жизнь. Лежа в Холмогорах тяжело больные, он думает не только о смерти и душе, но все еще и о своих делах, о том, что будет после него со всем, что нажито и устроено. Его последним распоряжением была посылка из Холмогор Березина в Москву «для торговово промыслишку и для разделки с гостями», последним актом – челобитье на зятя, задержавшего Березина на Вологде. Там же в Холмогорах 22 декабря, не довольствуясь духовной, написанной в Архангельске, он сделал еще изустное распоряжение, полное подробных и точных раздачи указаний. Оно заканчивается обращением к жене, и эти последние слова к ней так характерны для крупного хозяина, всю жизнь имевшего дело с товарами и денежными расчетами: «A mbi, Улияна Иевлевна, отнюдь большого быка, да корову немецких продай при себе не мешкав, а деньги отдай нищим, а у меня они даны 17 р., а сама живешь и с маленькими».

И во всех этих длинных и подробных наставлениях поражает ясность мысли, твердость памяти человека, привыкшего все помнить, все держать в голове. Свою духовную Гаврила Мартынович диктовал на память, он не мог даже заранее составить и прочесть ее, потому что «грамоте не умел». большой делен., заключавший тысячные сделки в Москве, не мог сам приложить своей руки, прося сделать это своих компаньонов. Вдали от дома, в Архангельске, его Вологодский двор, хозяйство, имущество стоит у него перед глазами: он помнит каждый кафтан – цвет, тканы, украшение; точно обозначает положение своих огородов, чей был, на какой улице; он не собьется в распределении лошадей, укажет масть, происхождение, лета. В одном только случае память изменила Гавриле Мартыновичу: «да кобылка Пушниковских кобылы дочь, в годах не упомню», признается он.

Но это завещание, составленное с такой предусмотрительностью, оказалось не достаточно практичные для людей, оставшихся жить. распределением имущества были недовольны ближайшие родственники – дочь с мужем, и это недовольство подняло вражду и повело к нарушению воли Гаврилы Мартыновича тотчас после его смерти.

Духовная была не приемлема для них даже в той части, где речь шла о похоронах. «А как тело Гаврилы Мартыновича», пишет в своей челобитной Березин, «привезли к Вологде, и он, Лев Протопопов, з женою своею вымысля, хотел тело мертвое и все животы и тещу увезти к Москве». Хотел ли зять избежать больших расходов и вкладов и все поскорее увезти в Москву, где он чувствовал бы себя хозяином положения, но в дело вмешались духовник и друзья Фетиева. 15 января они били челом Государю, «и против того челобитья, как писал потом Березин в новой челобитной, благоволил, Государь, и послал Cпaco-Каменного монастыря архимандритов и игуменов и Софийского собора весь освященный собор и подъяков тело Гаврилы Мартыновича велел из дому его в церковь проводить с честию». Протопопов был чрезвычайно недоволен таким оборотом дела и видел виновника в Березине. «А он Лев Протопопов с женою своею рьяся по тому челобитью мне сироте в то время, как тело Гаврилы Мартыновича в церковь несли, всячески угрожали и людем своим приказали, чтоб меня на двор свесть и бить, и опять сковать в чепь и железа... и я убояся того... от церкви итти в дом к ним не пошел». Березин в челобитьи указывает и причину гнева наследника: зять де хотел «тестя своего Гаврилы Мартыновича сверх заветного письма... всеми тестя своего пожитками и всем товаром завладеть».

Разгоравшаяся у гроба вражда и спор не прекращались почти 2 года: дочь Фетиева била челом патриарху «на его отца своего духовную... и его духовную спорила и порочила», пока, наконец, 26 дек. 1686 г. патриарх не указал, что «сие писание истинно писано по ево Гаврилову приказу в целом ево уме и в разуме». С таким запозданием должны были осуществиться распоряжения Гаврилы Мартыновича, казавшиеся ему самому естественными и необходимыми.