Воинские части, военно-санитарные поезда и эвакогоспитали

Валентина Симанова – вторая слева в верхнем ряду

Я родилась 31 декабря 1923 года. До войны с 13 лет работала в детском саду няней и училась в вечерней школе. Весной 1941 года училась три месяца на курсах воспитателей детсада. В последний день учебы по радио объявили, что началась война.

На второй день вызвали в горком комсомола. Собрали девочек 16-17 лет и приказали срочно освободить школы от парт, шкафов и оборудовать госпиталь. 21 августа мы поехали на лошадях на вокзал: пришел первый санитарный поезд.

На фронт меня не взяли

Стали выгружать раненых. Кто был нетяжело ранен, шел пешком, а тяжелых выносили сами. Девчонки – все маленькие, им носилки с поезда не достать. А я высокая была, вот меня все и просили, чтобы помогла носилки из тамбура снимать. Плакали, когда таскали носилки через пути: очень тяжело было, да и раненых жалко. Они стонали, просили побыстрее и поаккуратнее. Некоторые девочки очень боялись крови, а особенно раненых, у которых нет ног или рук. Некоторых раненых снимали на руках или тащили на закорках.

Началась тяжелая работа. Надо было всех помыть, постричь, побрить, а условий нет. Таскаем носилки с ранеными в ванную, в перевязочную, в операционную. Кругом стон стоит, а мы – бегом... Кормить надо. За питанием идти далеко. Носили в термосах за плечами – тяжесть неимоверная! Особенно когда обед несешь. Несем и плачем: тяжело, нет сил. Лишь в 1942 году дали нам лошадь.

Через год набрали нас 30 девчонок для подготовки на фронт санинструкторами. Два месяца учили оказывать первую помощь, ползать и таскать на палатке раненых, стрелять из винтовки. У меня получалось хорошо. Стали отправлять на фронт. Построили. Приняли присягу. Выдали обмундирование, винтовку, санитарную сумку, вещмешок с довольствием. Вышел военком проводить нас. Показал на меня нашему руководителю и говорит: «Эта девочка не годится, очень высокая: ее окоп не скроет. Она – мишень, а там и без нее убитых хватает. Где работаешь?» – спрашивает меня. Я ответила. «Здесь ты нужнее, чем на фронте, – не поедешь!» Еще три раза ходила, просилась на фронт – не взяли.

В госпитале мое место уже заняли. Пошла работать санитаркой в санчасть 61-го стрелкового полка. Тут еще тяжелее было. Надо было ежедневно вымыть двухэтажное здание, истопить восемь печек, напилить и наколоть дров, а они сырые, из лесу только, да воды из колодца наносить (ведер 20). Еще находила время учиться на медсестру. Закончила курсы и через год вернулась в госпиталь.

Когда поступали раненые, мы стояли у операционного стола по пять суток без сна. Настолько уставали, что домой не могли идти, спали в дежурной комнате прямо на полу. Мне часто приходилось давать наркоз. А тогда эфир просто капали на марлю. Так за день надышусь, что не раз падала и сама. Очень тяжело было смотреть, когда делали ампутацию ног и рук. Слезы сами собой текли: такие молодые парни становятся инвалидами! Иногда стоишь на операции, и вдруг – осложнение, большая потеря крови. Не всегда ее было, сколько требовалось. Приходилось отдавать свою. Оперировали только в светлое время, так как электричества давали помалу.

Очень тяжелых, без ног и без рук, подлечим и опять в дорогу отправляем: в Сибирь. А Вологда была близко к фронту.

Блокадники

Когда была снята блокада Ленинграда, в феврале 1944 года к нам в госпиталь привезли блокадников – бойцов с ранениями и уже зажившими ранами. Люди были настолько истощенными, что мы с трудом определяли, живой этот человек или мертвый. Даже врач фонендоскопом не слышал сердцебиения.

Привезли их в одном нижнем белье, головы обмотаны пеленками, а сами завернуты в байковые одеяла. Выносили из вагонов и заворачивали уже в ватные одеяла. Мы пытались их согреть, топили пожарче печи (уж очень они мерзли), обкладывали их грелками, собирали, где могли, бутылки, наполняли теплой водой и грели им руки и ноги. Кормили с ложечки: делали гоголь-моголь, давали маленькие кусочки масла. Хлеб не проходил, застревал у них в горле. Мужчин мы легко поднимали на руки, когда перестилали кровать или носили мыть в ванную. Они почти не говорили и редко открывали глаза и умирали один за другим. Умерли все, ни один не перенес такого мора, хотя мы изо всех сил старались.

К весне у нашего и других отделений скопилось очень много трупов.

Копали вручную огромную братскую могилу на 150 человек. К ноге и рyке каждого умершего была привязана клеенка с фамилией, именем, отчеством и датой рождения и откуда был призван в армию.

Штрафники и отпускники

Были еще и солдаты из штрафной роты, те все играли в карты, не выполняли режим дня. Один раз я нечаянно наступила на здоровую ногу одному штрафнику, так он меня костылем по голове так стукнул, что я долго не могла прийти в себя, Работать было трудно, особенно молодым медсестрам и санитаркам. A когда в Вологду на отдых приехала дивизия Рокоссовского и в госпиталь положили и больных с различными заболеваниями, то оставаться на ночь дежурить в одиночку было совсем нельзя. Да и по улицам ходить страшно было: кругом – стрельба, насилуют и молодых, и старых. Поэтому к нам приходили дежурить офицеры из военкомата. С ними мы и ходили по палатам ночью, а по одной – никуда.

Победа!

День Победы! Это не описать и не рассказать никакими словами. Такое было ликование! Все смеялись, плакали, кричали «ура», танцевали, откуда-то появилась гармошка. Целые сутки пели песни, танцевали, обнимались все со всеми, целовались – это что-то неописуемое! Это мой самый светлый, любимый, печальный и тревожный праздник. В этот день вспоминаю все, что было. Переписывалась с очень многими раненым, которые вновь ушли на фронт. По десять писем писала в день, а вот закончилась война – и стали меньше писать, а потом и вовсе переписка прекратилась. Да и годы пошли опять трудные, голодные, и одежды не было. Я шинель носила до 1950 года. Можно бы писать бесконечно, но сердце опять заболело, как все вспомнишь.

А теперь мы не нужны никому, все забыто...