Вологжане на фронтах Великой Отечественной войны

Так писал в своем последнем письме с фронта в Вологду военный журналист Андрей Иванов. Его дневники и письма случайно найдены недавно в старом доме: они возвращают нас в 1937-1943 годы.

Полвека спустя

Трудно передать то волнение, с каким раскрывал я впервые две ветхие папки, перетянутые истлевшей тесьмой. Тогда, месяца два назад, невозможно было представить все то, что хранили они в себе многие годы. Но мне уже было известно об их содержимом – дневниках и письмах домой вологодского журналиста Андрея Иванова, погибшего на фронте в годы Великой Отечественной войны. О них рассказал при случайной встрече нынешний их хранитель, большой любитель истории Г.П. Белинский – герой одного из моих давнишних очерков.

Увлечение стариной часто приводит Геннадия Петровича в кварталы города, где идут под снос отжившие свой век деревянные дома. В надежде найти что-нибудь интересное, он обследует чердаки, выброшенные за ненадобностью вещи, кучи хлама и мусора. И ведь находит. Сколько любопытных документов, предметов старины обрели вторую жизнь благодаря его дотошным поискам.

Вот и те две папки «выудил» он из завалов старья, выброшенного с чердака одного из сносимых домов в заречной части Вологды. А когда просмотрел их содержимое, понял важность находки и решил передать ее кому-нибудь из сотрудников нашей редакции. Так и оказались на моем рабочем столе тетрадки, блокноты, письма человека, давно ушедшего из жизни.

Понадобилось немало времени, чтобы разобраться в записях, разложить дневники и письма по хронологии, прочитать их. Тысячи страниц с убористым почерком вобрали в себя лишь небольшую частичку жизни Андрея Иванова, его чувства и мысли, переживания и рассуждения. Очевидец и участник событий, он оставил свою правду о том, как жила наша страна, наш край с 1936 по 1943 год. Особенно ценными предстали свидетельства автора о Вологде той поры, о людях знакомых и незнакомых ему, размышления о суровой военной године. Но главное в дневниках и письмах – повествование о большой и светлой Любви к славной девушке Аде, ставшей затем женой Андрея, матерью его сына.

Захотелось узнать побольше об Иванове, достать его фотографию, встретить людей, знавших его и, конечно, написать об Андрее. К сожалению, начавшиеся поиски не дали пока положительных результатов. Никто из журналистов-вологжан старшего поколения не знал своего коллегу. Не вспомнили его и те из немногих оставшихся в живых людей, о которых упоминал в своих дневниках их автор и которых нам удалось найти.

Вот то немногое, что известно сейчас о военном журналисте Андрее Борисовиче Иванове из его же дневников и писем.

Родился он в 1919 году. Отец – инженер, мать преподавала в техникуме. Жили на улице Заболотной в Вологде. Любил музыку, играл на рояле и сам немного сочинял. В 1937 году закончил среднюю школу. Поступить в Московский университет не смог и пошел работать. Стал сотрудником редакции газеты льностроя «Стахановец на стройке». В 1940 году поступил на филологический факультет Воронежского университета. Весной сорок первого женился на вологжанке Аделаиде Сафиулиной. В декабре того же года у них родился сын, назвали Дмитрием. С последними воинскими частями пробился из занимаемого фашистами Воронежа. В 1942 году призвали в армию. Был военным корреспондентом армейской газеты «Красный сапер» 2-й саперной армии. Затем проходил службу в запасном полку, который располагался в Ярославле. Поздней осенью 1943 года Андрей Иванов погиб на фронте.

До обидного мало сведений о павшем за Родину земляке-журналисте. Может, строки из его дневников и писем, которые мы предлагаем читателям нашей газеты, всколыхнут воспоминания старожилов.

Может, прочитают их школьные друзья Андрея Иванова, его сын Дмитрий. Может, откликнутся, расскажут о нем. Ведь память о прошлом нашем невозможна без памяти и об одном только человеке, тем более о таком, который донес до нас свой «голос» из этого прошлого.

И еще. Не знаю, жива ли сейчас жена Андрея Иванова А.Г. Сафиулина. Но, думается, именно ей обязаны мы сегодня возможностью заглянуть в давно прошедшие годы. Это она хранила, как святыню, записи и письма мужа. Публикуя крохотную часть дневников и всего лишь несколько выдержек из писем, хотелось меньше всего затронуть то, что было посвящено там только одной ей, любимой и желанной подруге, жене, матери. Пусть это будет достоянием только их – Двух любящих людей.

Из дневника за 1937 год 14 сентября

Работаю я сейчас сотрудником редакции газеты льностроя «Стахановец на стройке». Выбрал наконец свое дело. Весь день приходится проводить на ногах, бегать по стройке за новостями, за хорошими и плохими. Все время среди рабочих. Это очень интересно, так много людей и все различные характеры, взгляды, чувства, заботы. Каждый делится своим. У одного в общежитии плохо, холодно, у другого – наряды не выдают, расценки неправильны и вот бегаешь, проверяешь по участкам стройки одно, другое, третье. Собираешь материал, пишешь в газету. Интересно. Живая работа, только плохо, что домой приезжаю в седьмом часу вечера, бывает, и позже, но ничего это.

20 сентября

Получил первые свои собственные заработанные деньги. Так. Первые деньги, значит, от пера… Редактор уехал на сбор в войска и остался его заместитель. Ну, в результате ни одной моей целой полной статьи. Он предпочитает сам их писать. Мои же сокращает до невозможности, так что даже строчки целой не остается, а ведь он совсем безграмотен. Иногда такую галиматью развезет, что просто ужас.

Без даты

Завтра из всех этих выступлений, из всего слышанного и увиденного нужно будет дать материал для газеты. Материал довольно богатый. Это первое выборное собрание по Вологде и Вологодской области (в Верховный Совет СССР). Сашка Белов уехал в «Красный Север» обрабатывать материал. Как же у меня там со статьей? Наверное, не напечатают.

5 ноября

...Сегодня было открытие нового клуба «Льностроя» и торжественное заседание, посвященное 20-летию Октябрьской революции.

16 ноября

У нас в Вологде раскрыли три банды разной сволочи. Сейчас везде идут аресты, возят и возят; этот «черный ворон» так и шныряет взад и вперед. Перед октябрьскими торжествами здесь орудовали три шайки: одну организовал крупный немецкий шпион-диверсант, другая – монархисты и третья еще какая-то чертовщина...

Один на допросе сознался, что в день годовщины Октябрьской революции хотел впрыснуть в водную артерию города две коробочки сильного яду... Вот сволочи какие есть еще. Хорошо, что НКВД раскрыло эту рожу, а то бы многим был бы капут. Удивительно, как его поймали?.. А аресты идут и идут, все больше и больше с каждым днем.

23 ноября

Был на общегородском собрании актива. С докладом выступил секретарь оргбюро ЦК ВЛКСМ по Вологодской области Иванов. В своем докладе он особенно упирал на слабую, все еще неудовлетворительную бдительность комсомольцев. Каждый день раскрывает все новые и новые козни врагов народа... Сейчас пленум обкома постановил снять секретаря горкома ВЛКСМ Киселева за политическую слепоту, беспечность и бытовое разложение.

9 декабря

Вспоминаю школу, учебу, товарищей. Все разъехались по институтам и военным школам, все учатся.

Ловелас Колька К. будет через несколько лет инженером промышленного транспорта, он учится в Ленинградском индустриальном институте. Гарольд Вовка А. последует по стопам своего отца, будет электриком. Задирало Темка К. учится в химико-технологическом институте в Ленинграде. Фигляр Вова С. вместе с Сашкой Зуевым учатся в институте инженеров коммунального строительства. Обидчивый и зловредный Кустов Ю. – на биофаке Ленинградского университета.

Мой «святой» муж Федор сейчас в военном авиационно-техническом училище. Его давнишняя мечта исполняется. Не зря парень мечтал, скоро будет летать.

И многие, многие другие товарищи по школе учатся. Валя Леонтьев будет кораблестроителем, Панова Катя, Валя Маякова, Тамара Соколова (почти все девчата наши) поступили на литературный факультет пединститута.

13 декабря

Вчера был необычайный день, который можно сравнить только с крупнейшими праздниками. В Вологде редко можно видеть такой дружный подъем, такое море радости, счастья и веселья. Туманное зимнее утро, еще не было шести часов, а у избирательных участков стояли сотни избирателей... Это же первые выборы! Всюду лозунги, огромные кумачевые полотнища... На многих зданиях большие яркие надписи «Избирательный участок».

Идут выступления самодеятельных кружков, артистов гортеатра, ТЮЗа. Музыка. Смех. Танцы. Пляски. Всюду радостные возбужденные лица...

19 декабря

Ходил в горком. Секретарь Чирков хороший, кажется, парень. Поговорили насчет перевода меня с льностроя. Есть работа, но не для меня. Плохой из меня хозяйственник выйдет. Хоть и хорошо на льнострое работать, но нужно кончать. Ведь я еще совершенно не готовился к университету!!! Что думает эта глупая башка!

...Не знаю, с чего началось, но последние ночи я проглатываю книгу за книгой... Читаю Беллингера «Заключенный № 880». Очень заинтересовала меня «Семья Оппенгейм» Леона Фейхтвангера. В общем, читать и читать, и читать на всю жизнь хватит и до смерти останешься невежей.

Из дневника за 1940 год 13 марта

Сегодня ночью, в третьем часу, я проснулся довольно неожиданно для самого себя и долго лежал, думал. Проснулся не зря. По радио передали сообщение Наркоминдела о заключении мирного договора с Финляндией. Неожиданно. Военные действия таким образом прекращаются, война кончена...

Народ, конечно, рад, но почему-то нет особенных разговоров, и об этой радости не кричат между собой... «Наконец-то кончилась эта игра, шутка дорогостоящая. Попугали и хватит», – сказал наш дедушка. Вероятно, результаты этих трех месяцев стоили около 100 тысяч загубленных жизней, нескольких миллиардов рублей потерь.

15 марта

Весь день был угроблен на поиски хлеба по магазинам. Дедушка простоял шесть очередей и хлеба не достал. Вечером мне посчастливилось в магазине – пролез без очереди, т.е. кого-то оставил без законной порции: двух килограмм. Впрочем, и мы сегодня не получили этой крошечной на семью нормы. Отец пришел, разругался, что я лодырь двадцатилетний, даже хлеба не могу достать. Оделся и ушел в читальный зал.

16 марта

Напрасно стоял сегодня за хлебом. Не досталось. Купил пять булок, больше не дают.

20 марта

С полдвенадцатого до полчетвертого простоял в очереди за повидлом, но ушел, ничего не достав.

Вернее, случилось нечто не совсем, может быть, здоровое, но я знаю, что поступил хорошо.

У ларька стояли четыре высланные полячки. Одна из них попросила у очереди разрешить ей получить 200 г повидлы или печенья. Но разве наших толстокожих баб чем-нибудь тронешь: «Ничего. Привыкайте к нашим порядкам. Постойте в очередях».

Среди этих несчастных была девушка лет восемнадцати, в потертом летнем платье, в стоптанных ботиночках, но гордая и красивая. Она не просила, а стояла и слушала. До моей очереди было человек двадцать. Я решил уступить ее этой девушке, хотя смутился и покраснел... Она удивленно посмотрела на меня, а я старался не встретиться с ее взглядом, лишь кивком указал свою очередь. Так было стыдно, тем более, что я услышал сзади себя смешок: «Ишь, понравилась краля-то». Но я был счастлив и доволен собой.

8 – 9 апреля, (вечером)

Проконспектировал первую главу «Кр. курса ист. ВКП(б)». Ничего особенного пока не могу разобрать. За что книгу так превозносят до небес. Написана она плохо, с пошибом на простоту и широкую доступность, но плохо. Даже связи логической иногда нет между двумя абзацами…

11 апреля.

С утра занимался «Кр. курсом». Вторая главе уже труднее и пострашнее первой. Прочел ее. Начал читать «Что делать?». Вот яркий пример сочетания публицистики с серьезным научным трудом. Сколько мыслей, глубочайших и в то же время ясных, как июньское небо! Не отрываясь, проглотил две главы…

15 апреля

В шестом часу решил сходить в читальный зал. Кончил «Летопись». Хотел посидеть еще, посмотреть журналы, да сегодня там хотели устроить лекцию о Маяковском. Приготовился послушать. Начало было назначено на семь, но и в девятом часу в зале было человек 25, не больше. В конце концов решил, что незачем больше ждать, тем более знал заранее, что Вологда ничего интересного дать не может, даже приличного лектора. В крайнем случае, выйдет бубнить кто-нибудь вроде Черникова, что читал доклад 13-го в театре.

17 апреля

Весна-то... Снег быстро стаивает, обнажая черную землю. Река уже на последнем месяце беременности, вспучило ее всю. Ручьи бегут. В полдень совсем тепло. Облака легкие-легкие, совсем по-летнему, и сегодня услышал впервые жаворонка. Весна... Сегодня мама пришла с рынка расстроенная. Купить ничего невозможно. Спекуляция ужасная, и наши градоправители на нее не обращают внимания. Мясо – плохонькая свинина – 36 рублей килограмм. Картошка, которую на базар привозят из окрестных деревень – 6 рублей мерка – килограмма два, не больше. Молоко 5 р. 50 коп. – 6 р. тарка, сметана – 6 руб. стакан, яйца сегодня до 19 руб. десяток. Одна свекла – 1 рубль, 1 луковица – 1 рубль, масло льняное – 30 рублей литр и т. д., и все эти цены жутко скачут. Как только покупателей побольше, торговки без стеснения накидывают на продукты рубль – два... Народ ворчит, ругает торговок и все-таки покупает. Жизнь, даже по сравнению с прошлым годом, стала дороже раза в два, а по некоторым продуктам – яйца, молоко, мясо – в два с половиной-три раза.

Безобразие. И что интересно, правительство вместо того, чтобы повести решительную борьбу со столь явной и наглой спекуляцией, само начинает пользоваться ею. Сахарный песок, сахар, печенье и многие другие продукты питания, цены на которые в прошлом году были снижены, вздорожали. Так кг сах. песку стоил 4 р. 60 к., а сейчас 5 р. 50 к., сахар вместо 4 р. 30 к. стоит теперь 6 с чем-то. (Не знаю, точно, потому что ни разу не удалось получить. Очереди колоссальные: по тысяче, и в центре тысячи по две человек, когда дают). Поднимаются цены и на товары ширпотреба. Все это наводит на грустные размышления, и никак не удается зарядиться оптимизмом...

20 апреля

К утреннему кофе за молоком пришла соседка Евстолия Викторовна. Сегодня первый день пасхи. Она только что из церкви. Говорит, что там народу, молящихся было столько, что в церковь все не вместились, слушали богослужение через окна и открытые двери, стоя на улице. Говорит, что много молодежи, особенно девушек... После чая пришлось идти в очередь, чтобы что-нибудь достать к празднику. Простоял часа два, и, разумеется, кроме килограмма перловки, двух банок томата и банки сливового джема не достал... Зашел в «Север» выпить бутылку пива. Не оказалось. В ресторане кричат, орут песни, бьют кулаками по столу. Как дико. До сих пор не пойму, почему люди ходят сюда и нажираются... А ресторан всегда полон и все пьют, пьют, пьют бесконечно.

9 июля

Ни черта не могу писать. Зверское настроение. Сидим совсем голодом. Хлеба нет и ничего не дают. Народ, как бешеный, бегает по городу в поисках хлеба. Город наполнен войсковыми частями, и выпечка хлеба для населения резко сократилась. И так было паршиво, а сейчас совсем невыносимо. У мамы в техникуме 200 студентов получили на день по 200 грамм и больше ничего. Сидят голодом. А войска перебрасывают и перебрасывают. Движение на улице небывалое. Опять заваривается какая-то каша. Говорят, с Румынией и с Литвой, и с Латвией... Может быть, до войны с прибалтийскими странами дело и не дойдет.

29 июля

Круг интересов моих очень узок, и поэтому так неинтересен мой дневник. Все тетради можно озаглавить «Мои увлечения», и из года в год все повторяется, немного только видоизменяется. В этом я убедился сегодня, бегло просмотрев свои записи с 35 года. Сколько глупости. Сколько ерунды и ничего толкового... С каким наслаждением рвал я сегодня страницы дневника «Эпохи Кисы». Боже мой, стыдно, досадно и крепко больно за всю эту чепуху...

...Около четырех часов. Что было в одно и то же время неожиданно и особенно поразило меня: у пивного ларька на порожней бочке, совсем как голый казак войска запорожского, сидел зам. ответственного редактора «Кр. Севера» Як. Мих. Лынов. Рабочий день в разгаре, а он здесь за пивом стоит. Оригинально. Носители сознательности, передовые люди общества, призванные воспитывать эту сознательность в народе! Ведь тот же уважаемый Яков Михайлович писал не одну передовую на тему: «Крепить трудовую дисциплину» и «Жестоко карать лодырей и прогульщиков».

Экое расхождение между словами, высокосознательными и патетичными, и между собственным поведением, ярко противоречащим этим высокопарным выступлениям. Это особенно можно ярко видеть в редакции, среди редакционного коллектива. Неужели не чувствуют они этой лжи или уже «почитают всех нулями, а единицами себя» и, бросая в толпу идеи, сами не осуществляют их практически, сейчас же смешавшись с этой толпой и считают это в порядке вещей. В общем, «что позволено Юпитеру, то не позволяется быку».

22 августа

Некогда было писать, потому за прошедшие двадцать дней в дневнике ни строчки. Писать было бы интересно, было много всякого, и досадно, что здесь ничего нет... Основное – поступил в университет, в Воронеже.

Из письма домой 25.06.42

Моя милая родная Ласа. Выдалась свободная минута, больше того, целые три часа спокойного времени, и я решил поговорить с тобой, мысленно перенестись к тебе.

Стою на посту, дневальным по роте. Вернее будет сказать, сижу, ибо на дворе ночь, в казарме покой и тишина. Все спят. Второй час. Сколько мыслей приходит в это время, благоприятное для воспоминаний далеких, милых и ровных. Что только не передумаешь, что только не вспомнишь в эти ночные часы...

Жизнь течет своим чередом, втиснутая в узкие рамки распорядка дня. Пока я продолжаю учиться здесь, осваиваю боевую технику и правила несения службы. Осталось еще раз сходить в баньку, два раза в поход, да в июле на ученья и потом – служба. Где, еще не знаю. Поговаривают, что оставят временно в резерве, до особого приказа. Во всяком случае, как выяснится обстановка, я сразу сообщу тебе.

Из письма домой 01.07.42

...Я еще не могу свыкнуться со своим положением, хотя свыкаться нужно. Изнывать бестолково глупо. Лучше заразиться как следует терпением и готовиться к встрече. Мы будем жить с тобой, Ласа, мы должны с тобой жить. Ведь мы еще с тобой не жили, не видели жизни, не чувствовали и не вдыхали ее всей душой, прошли мимо многого интересного, значительного, не оценивали как следует каждый день, каждый час нашего существования. Мало у нас было хорошего, да и его мы растранжирили, измельчили, не попользовали его вполне.

Ты удивляешься, наверное, этой уверенности, с которой я высказываю эти мысли. Но я передумал многое и решил, мы будем с тобой еще жить и, думаю, по-иному жить будем, полнее, интереснее, дружнее. Кончится война, и я обязательно кончу учебу в университете. Обязательно. Мы будем вместе и работать, и учиться. Димушка наш будет тогда уже большой. В нем, в маленьком Димке нашем, жизнь наша, Ласа родная, твоя и моя жизнь. Это я сейчас особенно чувствую...

Кончится скоро война и тогда мы скоро увидимся с тобой. Заживем мы. Будет время, будет хорошее время мирной и спокойной жизни, время мирного труда и строительства, новой жизни. Мы боремся за это. На этих жертвах вырастет богатая жатва. Мы еще и не представляем, но только чувствуем, какой красочной, богатой, интересной будет жизнь, как хорошо будут жить наши дети, наш Димка. Ради этой жизни можно перенести все лишения и невзгоды. Будем терпеливее, Ласочек.

Придет счастливая пора и все воздастся нам с лихвою. Я верю Сталину, верю в то, что Сталин сказал – 42-й год будет решающим в разгроме врага. Это будет так.

Из дневника 1942 года 7 июля, Ярославль

Судьба опять кинула далеко в сторону. Уже две недели, как я в части мобилизованный. Попал в 7-й взвод. Готовят минометчика. Тоскливо... Хандра.

Вологда захудалая и родная опять далеко. Пытаюсь «утешить» себя мыслью, что многие тысячи людей оторваны сейчас от привычной, милой и родной обстановки и окружения... Сейчас, когда кругом люди проявляют героизм, я... занимаюсь вот этим нытьем, не могу найти выхода. Стыдно за себя перед людьми, перед родными и знакомыми. Нелепо – 23 года прожил, 12 лет учился, работал журналистом и до сих пор не могу определиться и найти свое место, свой путь, свою жизненную стезю.

17 июля

Сегодня поднялись в три часа утра по команде «в ружье». Минут 40 длились сборы, распутывалась путаница и потом выступили в поход. Мелкий и холодный капал дождик. Было влажно. Шли по тихому шоссе на север. Приятная тишина нарушалась только словами команд да разнобойным звуком множества идущих ног...

Почти год война!.. Конца еще не видно. Это лето еще ничего не решит. Думаю так. Зима, возможно, станет поворотным моментом в нашу пользу. Договор с Англией и соглашение в США о втором фронте – великое дело, но история показывала, что никогда Англия не помогала России своевременно. Ее цель определенна: истрепать, истощить нас.

5 сентября, суббота

Положение на фронтах по-прежнему остается весьма тяжелым. События развертываются не в нашу пользу. Немцы повсеместно на юге продвигаются. Бои уже под Сталинградом. О нашем наступлении на Западном и Калинин. фронтах в сообщениях ни строчки. Замерли... Мысли о фронте настойчивы и упорны. От жены Ласы – ни строчки... Уверен, рано или поздно, так или иначе я должен быть на фронте.

10 сентября

Сегодня сыну исполнилось 9 месяцев. Уже большой карапуз, растет и растет. Очень хочется посмотреть сейчас на него и вот, как нарочно, от жены уже месяц и десять дней как нет писем. Бедная, ей, видно, так тяжело, что впала в апатию и писать даже не хочет о своей горькой, горькой жизни. Я иногда злюсь на ее молчание. Злюсь, но злюсь несправедливо. Ее молчание говорит мне больше, чем письма... Одного боюсь – не заболела ли она, не болен ли Димуська. Может быть, поэтому она и молчит. Эх...

13 сентября уже, а от Ласы ничего и ничего нет. Что за молчание???

Из письма домой 20.10.42

Чудная осенняя погода еще более расстраивает, так хочется быть с тобой. Все осточертело, злой хожу и ненавижу все и вся. Не высижу я здесь, Ласочек, выберусь как-нибудь на фронт правдами или неправдами. Все равно, чем позорно сидеть здесь и мучиться за вас, лучше уж сорвать свою злобу на враге. Стыдно сейчас быть в тылу, просиживать штаны в канцелярии, хотя это и не от меня зависит. Я думаю, ты только поддержишь в этом меня...

Важно то, что сейчас только тот уважаем, кто непосредственно приложил свои силы для достижения победы, для разгрома ненавистного врага, для освобождения своего родного народа от тех бедствий, которые принесли немцы. А что я могу здесь сделать для этого. Поневоле приходится с тоской провожать каждый прошедший день посторонним свидетелем великой трагедии. Это незаживающая рана во мне, к ней больно притрагиваться, а я все чаще и чаще тревожу. Ты думаешь, лучше, если я переживу это время здесь, в тылу. Это не лучше, родная моя. Правда, еще есть люди, которые здоровее меня физически, более боеспособны, ведь как-никак, а я полуслепой, и воин из меня не совсем полноценный. И эти люди не на фронте, не на передовой и даже не в армии, но не по ним равняться в наше время нужно. Они будут жить после войны на иждивении у ее героев, они будут лишь прихлебателями и иждивенцами.

Из письма домой 5-6 декабря 1942 года. Ярославль

...Иногда в разговорах мы пытаемся предугадать исход войны, и когда не мысль, что она может закончиться миром, а суд над виновниками этой человеческой трагедии может вылиться только в одну видимость жестокого и справедливого возмездия, меня охватывает холодная злоба. Я, как и многие, не вижу другого более справедливого конца для Гитлера и его прихвостней, как полное их физическое уничтожение. Даже хочется, чтобы самого слова «Германия» больше не существовало, поскольку тесно теперь спаяно человеческой кровью с Гитлером.

Как мы воспрянули духом в связи с наступлением нашим под Сталинградом и на Центр. фронте! С какой жадностью мы сейчас ловим каждое новое слово оттуда, с полей сражений! Некоторые из нас встают раньше подъема и бегут слушать радио, «последние известия». Это, конечно, тебе хорошо понятно должно быть.

16 декабря. (Продолжение дневника)

Не писал, ибо не мог урвать времени, чтобы наедине открыть эту тетрадь. После того, как Попов собрал кусочки моих писем, он может с таким же успехом заглянуть и в эту тетрадь. Стоит только узнать, что я веду дневник...

Вечером гар. комис. Прохоров читал лекцию о международном положении. В порядке дисциплины явился весь комсостав до нач. штаба включительно. «Лекция» ничего не дала нового. Я сидел и удивлялся, какой большой самонадеянностью нужно обладать для того, чтобы оторвать людей от работы и полтора часа болтать им о всех хорошо известных вещах.

21 декабря, понедельник

Вчера газеты принесли радостную весть: наши пошли в наступление на Воронежском и Ю.З. фронтах и за 4 дня добились больших успехов. Хо-ро-шо!!!

Все газеты полны сообщениями об истреблении евреев гитлеровцами. Вокруг этого поднято столько шуму, что удивляешься. Словно евреи одни гибнут. А между тем страдают не меньше другие народы, борющиеся, мужественные, смелые, отважные, свободолюбивые. Жуткие цифры приводят газеты…

22 декабря

...Война обнаружила и разные недочеты в нашем руководстве. Фронтом командует генерал с большим апломбом, с большим самомнением и... профан в области стратегии и тактики, губящий людей, армию, технику в дань своей глупости. Правда, возникают тут же невеселые мысли, как же «верхи» смогли допустить, смогли доверить судьбу нашей Родины таким болванам. Но человеку свойственно ошибаться. Жаль, что и в действительности так бывает сплошь и рядом, когда неспособность руководящим руководить, полководцам командовать выявляется после обильно пролитой крови наших людей, после ряда поражений.

Много ли из генералов не запятнали своей боевой славы с первых дней войны. Сколько их сгинуло в неизвестность, прогремев предварительно мнимыми талантами... А на арену выходят все молодые, все новые: Родимцев, Толбухин, Батов – все новые люди. Вот только давно известный Лелюшенко снова известил о себе Воронежским прорывом. А Тимошенко, Буденный, Ворошилов – старая славная плеяда полководцев прошлого времени – о них ни слуху, ни духу. Они стушевались, они не дали того, что от них ждал народ.

Из дневника за 1943 год

3 января

По радио передали сообщение о том, что НКО вошел с ходатайством в Верховный Совет СССР об установлении новой формы в Красной Армии. Стало быть, мы скоро оденем погоны.

Вечером сообщили о взятии Моздока. Котельниково, Элиста, Великие Луки, Моздок – хороший новогодний подарок. Восхищаюсь толковой разработкой планов грандиозного наступления. И сразу на стольких участках... Сколько нужно предусмотреть и объять, взвесить и учесть, чтобы провести хоть бы одну небольшую успешную операцию, а тут движутся фронты, сотни тысяч людей, уйма техники.

Теперь весь вопрос в том, сколь регулярно удастся обеспечить наступление резервами, без которого всякое наступление немедленно захлебнется со временем. Насколько хватит нашего порыва. Только бы не так, как в Синявино получилось.

7 января

Эти ночи плохо спится. Обрывистые и нелепые сны, по нескольку в ночь. Просыпаюсь утром, ничего не помню, только смутная тяжесть пережитого во сне чувствуется всем телом...

Сегодня ночью думалось: если попаду домой, съезжу в Вожегу к жене Котомина Михаила Васильевича. Были в одном взводе с ним. Из приказа узнал, что Котомин умер в госпитале г. Рыбинска от язвы желудка. Щепиков уехал умирать домой, а из оставшихся земляков Котомин уже пятый, кто умирает в нашей части, и все от желудка... Угличский р-н так и зовут в части «островом слез». Оттуда приезжают, как с того света: изнуренные, полуживые. Вчера прибыли в полк 12 красноармейцев оттуда – калеки. Один другого поддерживает и сам чуть не падает от слабости...

Что же это такое? Кошмар какой-то. Как можно допускать людей до такого состояния? Неужели наше командование так закостенело, что в своем благополучии на базе солдатского питания «не ведает, что творит»? Два гарнизона, рядом стоящие, и в них резко различные условия жизни. А нормы одни и те же. Не армейская организация, а лавочка какая-то.

13 января

Замечаю, что кто-то ползал в стол и брал дневник. Это мне совсем не нравится: иезуитское подсматривание и подслушивание. Начальник или Попов? Все равно – кто бы ни был, надо уберечь эти записки от посторонних: как, не знаю. На дурака и карьериста попадут – будет дело неприятное. И письма так же. И так их цензура хапает, а тут еще если установится внутренняя «цензура» – долой такое дело...

15 января

...Многие из нас не доживут до того времени, может быть, и мне будет раньше конец, чем придет победа, но хочется страстно, чтобы оставшиеся в живых были награждены достаточно за тяжелые годы страданий и лишений, за кровь и жизнь своих соотечественников, погибших и обреченных на гибель, за народ свой, за свободу и счастье его. Мое поколение не видело еще настоящей жизни, только еще начинало в нее входить, и немногие из моих сверстников останутся в живых, но наши дети и наши подруги должны увидеть эту настоящую жизнь без повторения длительного и тяжелого периода становления, ибо база для этой новой жизни создана...

19 января, вторник

С утра сегодня замечательные известия. Еще один удар по врагу. Ленинградский и Волховский фронты пошли в наступление и соединились. Взят Шлиссельбург, Синявино, Нева форсирована. Блокада Ленинграда прорвана. Свыше 13 тыс. убитых немцев, более 6 тыс. пленных. Командует Ленинградским фронтом генерал-полковник Говоров, Волховским – генерал армии Мерецков. Координировали действия маршалы Жуков (вчера присвоили ему это звание) и Ворошилов.

Жуков, видимо, талантливый стратег, ибо он непосредственно разработал план нынешнего наступления. О нем сейчас много говорит народ, но молчит пресса. Это очень с хорошей стороны характеризует его. Шумиха и преждевременное венчание лаврами у всех теперь вызывает ожидание скандального провала. Слишком много мы уже видели минутных героев.

16 февраля

Репетировали художественный монтаж к 25 годовщине Красной Армии, когда на сцену взошел взволнованный ст. лейтенант Томилин: «Внимание! Взят Харьков!!!» Весть потрясла до глубины души всех. Дружно прокричали «Ура!» под мой туш, а потом, горячо воспламененные тем же порывом, нестройно, но горячо пели Гимн. Хорошие минуты.

19-20 февраля

Я – дома – Боже мой!

Вижу мою любимую Ласу, обнимаю ее, целую. Дышу, не надышусь. Сын Димка, уже не боится и смело идет на руки. Веселый, милый мальчик. Ласе глубоко благодарен за сына, за ее материнство.

21 февраля

Опять дорога. Тяжелая разлука. Последние тягостные и молчаливые минуты вдвоем около вагона. Мы еще вместе, но уже оторвались друг от друга с болью. Боль бередит душу. Сравниваю: как на кладбище, похоронили – и легче стало. Так и тут: тронулся поезд и словно зуб больной вырвали. Еще не знаю, что будет. Поговаривают: полк свернется в отдельный батальон и будет подчинен оперативной бригаде. Значит, немного насидим еще на месте.

Записка с оказией в Вологду 15.03.43

Ада! Пользуясь случаем, посылаю эту записочку. За время ожидания этой оказии нарушил свою экономию и теперь посылать нечего. Мне хотелось отправить тебе буханку хлеба, чтобы ты могла реализовать его на деньги, но плотоядно пожрал ее за несколько дней перед этим, а сейчас выкроить снова ничего не мог. Податель сей записки передаст тебе четыре кусочка сахарку, которые у меня остались еще от двух паек. И вот и все...

Меня по-прежнему беспокоит твое финансовое положение. Надеюсь, что продашь мои рубашки, что можно продать моего, продавай все. Брюки тоже. Мне мое барахло не нужно.

Андрей.

Письмо без даты (1943 г.)

Родная моя и любимая Ласочка!

Сегодня получил твое большое письмо, очень обрадовался, но по прочтении его немало был огорчен тем, что ты, забравшись в мои дневники, наткнулась на некоторые сумбурные размышления о тебе и расстроилась. Не стоило этого делать. Дальше несколько меня в свою очередь обидела твоя фраза: «Я уже устала ждать». Если любишь, жди!

«Жди меня, и я вернусь,

Только очень жди».

Надеюсь скоро выбраться и свидеться с тобой. Крепко целую тебя, родная, и Димочку.

Твой Андрей.

Из письма домой 18 июня 1943 года

...Я еще все не могу забыть твоей печальной фразы «устала ждать». Горько это было слышать. Я знаю, как и ты, как тяжела разлука и как хочется быть вместе, всегда вместе. Но что же из этого. Миллионы людей терпеливо ждут того же, что и мы, ждут и надеются, а разве наша дружба и наше желание совместной жизни слабее, чем у других, разве мы менее сильно жаждем этой жизни... Может быть, зимой, может быть, весной, может быть, летом, но придет время, и мы по-настоящему отпразднуем нашу встречу».

Из письма домой 4-5 ноября 1943года.

...Я не совсем понял причины твоего расстройства. Если это связано с фронтом?.. И неужели только с этим. Ведь ты должна была бы быть готова к этому...

Вот сейчас мысленно переношусь к тебе, обнимаю тебя, крепко целую и поздравляю с праздником.

Эти строки ты будешь читать, вероятно, как раз в знаменательный день. Да. Помнишь ли ты или нет, – ведь этот праздник имеет для нас еще и свое значение. Наши первые встречи... Эх, времечко! Как оно быстро летит. Если будешь отмечать – прошу: без всех, наедине с Димуськой сядь за стол, вспомни обо мне, без всех, как будто в комнате только ты, я да Дима. И вспомни все хорошее. И я буду тебя вспоминать. С вечера в ночь на 7-е я заступаю на дежурство по штабу, вот как и сегодня, всю ночь буду думать, конечно, о вас. Может быть, вот так же сяду за стол и буду писать тебе письмо. Сейчас я дежурю. Тишина кругом. Растопил печурку-железянку, и от нее в комнате приятно тепло. Четвертый час утра. Вы сейчас, наверно, крепко спите. Но я как будто разговариваю с тобой, пытаюсь загадать – когда получу от тебя письмо, Ласочка, и ничего не выходит...

Это было последнее письмо Андрея Иванова, присланное в Вологду жене Аделаиде Сафиулиной. Через несколько дней он погиб на фронте.