Вологжане на фронтах Великой Отечественной войны

Мы – зенитчики. Наше оружие – 25-миллиметровые пушки. Прицельная дальность стрельбы у них небольшая, но зато какая скорострельность! 250 выстрелов в минуту! Притом, зажигательными снарядами.

За плечами у нас уже два месяца фронта и довольно-таки длинная дорога победного контрнаступления под Москвой, в результате которого гитлеровские дивизии были наголову разбиты и откатились аж до Ржева и Невеля.

И вот – февраль 1942 года. Получаем приказ прикрыть с воздуха стрелковую дивизию, которая ведет тяжелые бои на плацдарме за Волгой в 20 километрах северо-западнее Ржева.

Огневую позицию заняли ночью. Кирками и ломами выдолбили землянки. Пушки, смонтированные на платформах машин «ГАЗ-АА», обнесли снежными брустверами – большего сделать не успели. Борта машин, стволы и платформы пушек еще раньше замазали чем-то белым.

Первый день на плацдарме выдался хмурым. Крупными хлопьями падал снег. Погода для зенитчиков «нерабочая». Мы, конечно, радовались: ночь была бессонная, к тому же столько земли переворочали... Устали. Но что это? Гул мотора! По звуку определяем: «Юнкерс-88».

Тревога! Расчеты заняли свои места.

– Наводить по звуку!

Самолет, изредка постреливая из пулеметов (по обозникам, наверное), кружил где-то рядом. «Разведчик!» – догадались мы.

Батарея наша расположена у подножия склона в сторону фронта. Слышим, самолет уже за гребнем склона. Идет на нас. Ближе, ближе... Наводчики прильнули к прицелам. И вот из снежной завесы выныривает огромный – совсем рядом! – двухмоторный самолет противника.

– Огонь!

Право же, не попасть в такую мишень было бы стыдно даже нам, «начинающим» зенитчикам! И мы попали! Попали, правда, одним только снарядом. Но и этого хватило. Маленький снарядик не подвел. Самолет густо задымил, рванулся, было, вверх, но не тут-то было – неведомая сила потянула к земле, и он, в двух километрах от нас, в расположении нашей пехоты шлепнулся на окруженное лесом поле, взметнув вихрь снега, потом перекувырнулся через себя и замер, продолжая дымить.

Нашему ликованию не было предела. Одни принялись обнимать наводчика Хмырова, другие бросились, было, к упавшему самолету, но, провалившись по пояс в снег, вернулись, встали на лыжи и во главе с комбатом Мелеховым помчались все же туда, к своему первому боевому трофею.

Из членов экипажа жив был только один – командир, обер-лейтенант с двумя железными крестами. Его пехотинцы увели в штаб. А наши ребята вернулись с какими-то трубами, снятыми с моторов самолета: лучших вытяжных труб для наших печек нельзя было и желать.

Радист сбитого самолета едва ли успел сообщить о встрече с нашей батареей: все произошло мгновенно. И тем не менее, о появлении на плацдарме зенитной батареи немцы могли догадываться – ведь мы стреляли и раньше. И естественно предположить, что в тот же день был отдан приказ уничтожить батарею.

Обо всем этом я догадываюсь только теперь, тогда... Окрыленные успехом, на следующий день мы открывали огонь по каждому стервятнику, оказавшемуся в зоне досягаемости. А день был ярким, без единого облачка. Около 13 часов, на высоте трех тысяч метров, в небе появился «Юнкерс-88». Стрелять было бессмысленно: не достать...

Мы спокойно проводили самолет глазами: мало ли их летает! Не придали особого значения и тому, что он неподалеку развернулся и лег на обратный курс. Летел он размеренно, деловито... А над передовой снова сделал разворот. «Что ему надо?» – размышляли мы, выглядывая из приоткрытых «люков» землянок. А «Юнкерс» снова – в который раз! – развернулся и опять пошел на нас. И тут мы догадались: высматривает! Значит, привез «гостинцы».

Так оно и вышло. Снова развернувшись у нас в тылу, самолет взял точный курс на батарею. Мы, не в силах что-либо предпринять, все так же выглядываем из «люков» землянок и ждем неизбежного. И оно наступило. Бомбардировщик пошел в пике. Мы увидели, как от него отделились и с раздирающим воем пошли точно на нас (мы уже умели определять это на глаз) длинною вереницею бомбы. Лейтенант Витя Гаврилюк, дружок мой и одногодок (тогда нам было по девятнадцать), бросился ко мне, обнял и крикнул: «Прощай, Серега!» Я не успел ему ответить, как многократно охнула земля, подпрыгнули доски перекрытия, посыпалась на головы земля...

Живы! Пулей выскакиваем из землянки: что с батареей! Черные воронки – их много, – как будто сама смерть только что протопала, дымятся рядом, но все-таки в стороне...

– Не попал, гад, не попал! – орем мы, потрясая кулаками вслед удаляющемуся «Юнкерсу».

Везет же нам! Всего лишь несколько осколков в бортах крайней машины да две небольшие вмятины на пушке.

А пилот «Юнкерса», наверное, доложил: «Батарея уничтожена!» И командир похвалил его, похлопав по плечу: «Я не сомневался в этом!» Ведь посылал он, можно думать, не первого попавшегося – аса!

А «уничтоженная» батарея на следующий же день снова больно дала знать о себе кичливому врагу. Справа от нас, в каких-нибудь пятистах метрах на опушке леса, вовсю «работал» дивизион полевой артиллерии. И, видимо, крепко досаждал немцам, потому что в тот день они выслали специально для подавления его четыре двухмоторных штурмовика «Мессершмидт-110».

Выстроившись друг за другом, они с небольшой высоты начали пикировать на опушку леса, подставляя нам свои правые борта. Причем, делали они это так хладнокровно, а на наш взгляд, нагло, словно нас, зенитчиков, и впрямь не существовало! А мы были тут! И огонь наш, внезапный и массированный, снова достиг цели. Один из «мессеров» на выходе из пике вдруг выбросил огромный язык красного огня. И это сразу отрезвило гитлеровских молодчиков. Самолеты смешались, пошли наутек. Подбитый, тяжело развернувшись, тоже потянул к линии фронта. Сбить пламя он не мог: слишком мала была высота. Пехотинцы потом рассказывали нам, что над окопами он летел уже весь охваченный пламенем и рухнул, едва перевалив на свою сторону.

Мы торжествовали еще одну победу!

А ночью на нашу огневую позицию обрушился внезапный артиллерийский налет. Разбуженные грохотом взрывов, мы сидели в землянках и лихорадочно думали об одном: только бы не прямое попадание. Даже среднекалиберный снаряд мог разнести в прах перекрытия наших землянок, сооруженных из досок, дверей, половиц разбомбленной неподалеку деревни.

Немецкие артиллеристы «обрабатывали» нашу огневую, конечно, по просьбе авиационного командования. На сей раз мы это отлично понимали. Спасало нас, может быть, только то, что точных координат нашей батареи они не знали.

Внезапно обстрел прекратился. Капитан Мелехов связался по телефону с командующим артиллерией дивизии, доложил обстановку и получил разрешение сменить ОП. Но едва люди вышли из землянок, как снова кругом начали рваться снаряды. Снова, стиснув зубы, сидим в землянках. Лишь иногда кто-нибудь скажет: «Перелет»... «Недолет»... А наводчик Хмыров, пытаясь шутить, произносит:

– А бомбежка все же лучше, чем обстрел...

Но вот опять все стихло. Капитан Мелехов отдает приказ: немедленно сниматься! Налет может повториться в любую минуту, но ждать нам больше нельзя.

К рассвету батарея находилась на новой огневой позиции. Нашими соседями теперь были минометчики.

...Прошло два, а может три дня. Противник снова имел возможность не раз убедиться, что «насолившая» ему батарея жива. Хотя мы и не сбили за это время ни одного самолета, но спокойной жизни летчиков, как говорится, лишили. Они стали летать заметно выше и вели себя не так самоуверенно, как это было вначале. Понятно, что такое положение их не устраивало.

Со стороны фронта в небе появились шесть «Мессершмидтов-109». По истребителям мы стреляли редко: цель маленькая, а скорость большая. Да и летали они на приличной высоте. Однако на прицел мы их все же брали: на всякий случай. Так было и в этот раз.

Невдалеке от нас истребители перестроились в кильватерную колонну и сделали над плацдармом круг. «Значит, будут кого-то штурмовать», – догадались мы. И не ошиблись. На втором круге ведущий неожиданно пошел в пике... на нашу батарею! Хорошо, что мы были наготове! «Огонь!» – прозвучала команда. – И грохот наших пушек слился с дробными очередями пушек и пулеметов пикирующего «мессера»...

Так началась дуэль нашей батареи с шестью штурмовиками врага.

И было это так. Ведущий еще проносится над нашими головами, а следующий самолет уже пикирует, нажав гашетки всех пушек и пулеметов. С земли, навстречу ему, мчатся посылаемые нами светящиеся стрелы трассирующих снарядов. Они идут совсем рядом с самолетом, но не попадают в него. Да и нелегко попасть. Пикирующий самолет кажется точкой с отброшенными в стороны крыльями. Летчикам, конечно, значительно проще расстреливать нас: цель неподвижна. И они бы расстреляли, конечно, если б... если б не трусили! А трусили они потому, что не дрогнули мы! И хотя, подчиняясь приказу ведущего, летчики один за другим пикировали, но страх делал свое дело! Сколько-то, видимо, не «добирали» в пикировании, и свинец, предназначенный для нас, пролетал над нами.

Конечно, нелегко было и батарейцам, особенно наводчикам – другим номерам расчетов некогда было смотреть в небо. Третий заход... четвертый... Девятнадцатое, двадцатое пике...

Батарея живет! Больше того, огонь ее теперь значительно точнее. И вот, наконец, желанное попадание! Оно пришлось в левое крыло, рядом с фюзеляжем – это мы все отчетливо видели, потому что из крыла сразу вырвалось пламя.

Вывалившись из круга, самолет пытается набрать высоту, сорвать пламя, но это ему не удается. Остальные самолеты беспорядочно пристраиваются к нему и все вместе тянут к линии фронта. А в это время, откуда ни возьмись, подоспели два наших ястребка. Они имели значительное преимущество в высоте и, заметив «мессеров», легко настигли их, пристроились незамеченными в хвост и длинными очередями в упор прошили двух, шедших последними, фашистских стервятников. Горели три самолета противника!

Дуэль кончилась нашей победой. Батарея продолжала жить!