Вологжане на фронтах Великой Отечественной войны

Николай Дмитриевич Прошутинский родился в 1911 году в Котласе. Окончил Архангельский лесотехнический институт, работал преподавателем. Участник Великой Отечественной войны. Живет в городе Октябрьске Куйбышевской области. Печатался в газетах Ленинградского, Приволжского военных округов. В «Севере» публикуется впервые.

Это было летом 1942 года в Чижовке. Чижовка – юго-восточная окраина Воронежа – являлась одной из ключевых позиций. Немцы ее превратили в мощный опорный пункт. На Чижовских кручах враг разбросал мины, построил множество дзотов, блиндажей, проволочных заграждений. Весь восточный скат высот был изрезан траншеями, окопами, ходами сообщения.

По другую сторону реки Воронеж, в левобережной части города, сосредоточивались части 100-й стрелковой дивизии, входившей в состав ударной группировки 40-й армии. Готовилась наступательная операция по расширению плацдарма на западном берегу реки, в поселке Чижовка. Перед дивизией ставилась задача: в ночь на 12 августа форсировать реку, прорвать оборону противника и овладеть Чижовкой. 100-я стрелковая дивизия была сформирована в 1942 году, в основном из жителей Архангельской, Вологодской областей и Коми АССР. В боях под Воронежем ей предстояло принять боевое крещение, пройти сквозь первые испытания.

К исходу дня 11 августа наш батальон, находившийся в исходном районе переправы, был в полной боевой готовности. Два остальных батальона 472-го полка должны были наступать во втором эшелоне сотой дивизии. Пулеметная рота, которой я командовал, занимала позиции в полутора километрах от вражеской обороны, как раз напротив Чижовки. Оттуда, с высот, хорошо просматривалась пойма реки и весь левобережный район, который находился под постоянным воздействием вражеской артиллерии и минбатарей.

Солнце уже уходило за горизонт, надвигались сумерки. Над рекой поднимался туман. Близился час наступления. Ох, как же тяжелы минуты ожидания боя! Солдаты разговаривают тихо, редко кто не волнуется. Политрук Паршин то и дело беседует с пулеметчиками. Надо помочь им преодолеть страх, обрести уверенность перед боем.

В полночь батальон выдвигается к реке. Спустившись с косогора у электростанции, мы шагаем по заболоченной пойме реки к переправе. До нее метров четыреста. Не слышно ни команд, ни разговоров, ни звяканья оружия. Наша пулеметная рота идет колонной, дорогу показывают саперы. Идем осторожно, не теряя из виду друг друга.

Вот и река Воронеж. «Разве это река? Вот у нас над Северной Двиной, бывало, встанешь над обрывом, посмотришь вниз – голова кружится, глянешь вдаль – нет другого берега: море!» – невольно подумал я, глядя на небольшую, но капризную реку Воронеж. Мягкий лунный свет ровно ложится на воду, она кажется серебристой. У берега две лодки и плот. Нам же приказано переправляться по узкому штурмовому мостику из бревен. Нелегко идти нашим пулеметчикам с двухпудовыми станками «максимов» на плечах по скользкому и зыбкому настилу, наполовину затопленному водой. Нередко кто-нибудь спотыкался и падал в реку, к нему сразу же тянулись руки товарищей и вытаскивали на мостик. К счастью, противник не обстреливал переправу. Вскоре пулеметчики уже были на западной стороне реки, в шестистах метрах от вражеского переднего края. Сюда же подходили и другие роты. Противник продолжал молчать, очевидно, не замечал нашего продвижения.

И вот прогремел первый залп батареи «катюш», открыла огонь дивизионная артиллерия. 12 августа 1942 года в 4 часа 15 минут началось наступление. Наш батальон дружно поднялся и стал выдвигаться на рубеж атаки, в двухстах метрах от противника.

В 4 часа 30 минут загудели штурмовики. Развернутым строем они идут с востока и один за другим пикируют на Чижовку. Там грохочут разрывы, вспыхивают пожары. И снова грохочут «катюши». Батальон поднимается в атаку...

Противник открыл сильный минометный огонь по всей пойме реки. Густо вспыхивают разрывы в районе переправы. Чижовские укрепления встречают нас ливнем свинца. Преодолев дорогу у подножия высот, пулеметчики стали карабкаться по крутым, почти отвесным склонам. Бойцы срывались, катились вниз вместе с «максимами» и тут же опять лезли вверх, цеплялись за ветки кустиков, траву, корни деревьев.

Когда мы достигли первой высоты, немцы всполошились, начали стрелять. В ответ в огневые точки летят наши гранаты, клокочут «максимы». Прямо с ходу красноармейцы бросаются к вражеским окопам и траншеям, в них завязывается жаркая схватка. Боевое охранение было сбито, и нам удалось захватить участок первой траншеи. Фашисты, засевшие в домах, на огородах, продолжали яростно сопротивляться. Напряжение боя быстро нарастало.

Но порыв наших бойцов был неудержим, все стремительно рвались вперед, ожесточенная борьба шла за каждый клочок земли, за каждый окоп. «Не задерживаться! Наступать во что бы то ни стало!» – требовал комбат Васютин. Он знал, что если продвижение прекратится, то возобновить его будет труднее. И потери возрастут. Захлебываясь, дробно стучат «максимы». К их стуку добавляется грохот гранат, треск ручных пулеметов, автоматов и винтовок...

На какое-то время фашисты притихли. Эго сразу насторожило наших воинов.

Вскоре немцы резко усилили сопротивление. Каждый встречный домик, кустик, сарай, бугорок огрызался огнем. Стреляют впереди, стреляют сбоку, стреляют где-то в стороне, почти сзади. Резко пересеченная местность с многочисленными высотами, оврагами, холмами использовалась противником максимально.

Комбат вдумчиво руководил боем, все время находился среди бойцов, словом и личным примером вдохновлял нас. Продолжаем продвигаться вглубь. Нас поддерживают штурмовики «Ил-2». Дивизионная артиллерия непрерывно обстреливает вражеские позиции в глубине поселка.

Перед нами то и дело мелькали силуэты бегущих людей. Одного из них удалось задержать сержанту Трифанову, командиру пулеметного взвода. Когда вооруженный фашист впопыхах выскочил из окна в палисадник перед домом, Трифанов выхватил из рук немца автомат, размахнулся и раскроил ему череп. Вроде бы тихий, неторопливый, по гражданской профессии – учитель математики, отец четверых детей, Федор Антонович Трифанов до войны работал в Андреевской средней школе Вологодской области.

В одной из траншей в трудном положении очутился пулеметчик Прокопий Шарыпов. На него набросились двое фашистов. Один из них замахнулся прикладом, чтобы свалить советского воина ударом по голове, а другой пнул ногой в живот. Но крепкий девятнадцатилетний колхозный парень из Вологодской области молниеносно среагировал на действия врагов. Резким рывком он сбил первого гитлеровца с ног и кинулся на второго. Жаркая схватка завязалась в траншее. Прыгает, рвется, вертится юлой фашист, свободной рукой пытается развернуться, ухватиться за автомат, но Шарыпов улучает момент и вдруг берет его тело в замок. Враг выворачивается, бьет ногами, головой, пытаясь вырваться из мертвого захвата... Но уже поднялся на ноги первый фриц, бросился помогать своему напарнику. Подоспел Рафаил Журавлев. Увесистые, огромные кулаки Журавлева работали, словно молоты. Вдвоем они быстро управились с врагами. Журавлев и Шарыпов – одногодки, земляки, хорошо знали друг друга.

И опять непредвиденное. Ливень трассирующих пуль обрушился на 6-ю стрелковую роту. Вспыхнули вражеские ракеты. Чудовищный треск, грохот, свист пуль. Стрелки наткнулись на дот, из которого враг вел сильный огонь. Отделение сержанта Косенкова взялось разгромить эту опасную огневую точку. Стрелки залегли, а сержант пополз к доту. С расстояния в пять метров он забрасывает в окно одну за другой две «лимонки». Огневая точка заглохла.

Когда мы достигли огромной лощины, комбат приказал занять оборону. Солдаты роют окопы в полный профиль, траншеи, ходы сообщения. Спешат, чтоб до полного рассвета закончить работу. В наступившей тишине отчетливо слышалось пение птиц. Ни единого выстрела, ни гула моторов. Впечатление такое, что война кончилась. Но мы уже знали, что на фронте тишина бывает обманчивой. Пулеметчики работали в поте лица, не разгибаясь. Они старались использовать передышку для лучшего оборудования позиций.

Подошел мой связной Ефимовский с пленным фашистом. Ординарец обнаружил его на чердаке небольшой избушки вблизи наших позиций.

– Сопротивлялся гад! – возбужденно докладывает он. – Хотел пальнуть в меня из парабеллума, да я вовремя трахнул его по руке автоматом. Пришлось накостылять за непослушание.

Опустив низко голову, немецкий солдат понуро плелся рядом с Ефимовским в штаб батальона. От пленного разит перегаром, глаза у него сонные, тупые, без проблеска мысли. А Павел Михайлович вышагивал гордо, выпятив вперед грудь, словно именинник. Да он и был именинником. Несколько дней назад ему исполнилось девятнадцать лет. Смелый, решительный, находчивый, он всегда оказывается в самом горячем месте.

Наша оборона располагалась перед огромной лощиной, заросшей редким кустарником и высокой пожелтевшей травой. На противоположной стороне лощины, где снова начинается возвышенность, виднелись домики с огородами и садами, обнесенные дощатой и плетневой изгородью. В четырехстах метрах от нас на возвышенности виднелось серое пятиэтажное здание училища связи. Там находился главный опорный пункт врага.

В 7 часов утра фашисты начали обработку переднего края нашего батальона. Вначале появились «мессершмитты». Они на малой высоте пронеслись над нами, строча из пулеметов. Атака с воздуха была неожиданной и дерзкой. Затем по нашим окопам и траншеям ударили шквальным огнем артиллерия и минометы. Снаряды и мины рвались на брустверах и в окопах. Все окуталось черным едким дымом. Какое-то время нельзя было высунуть головы из окопа. Вокруг стоял такой неистовый грохот, что казалось, всех нас смешают с землей, все разнесут в пух и прах... Фашисты не жалели ни мин, ни снарядов. Наши минометчики и артиллеристы открыли ответный огонь.

Солдаты, укрывшись в окопах и траншеях, намертво сжав зубы и припав мокрыми от пота, жаркими телами плотно к земле, молча, каждый по-своему переносили эти испытания. В небе послышался нарастающий гул самолетов, и мы увидели краснозвездные «Илы», идущие на боевую штурмовку вражеских позиций.

– Наши летят! Наши! Счастливого пути!

Настроение сразу поднялось, но внутренняя напряженность осталась. Сердце вот-вот вырвется из груди. В висках стучит. Нервы напряглись как струны, соленый пот ест глаза. Было восемь часов утра, когда противник двинулся на нас. Гитлеровцы шли тремя густыми цепями – по центру лощины и по ее окраинам.

Расстояние быстро сокращается. Вот уже гитлеровцы делают короткие перебежки, маскируются за складками местности, кое-где ползут. С тревогой наблюдают пулеметчики за приближением врага. Осталось около 150 метров, когда фашисты открыли бешеный огонь из автоматов и бросились в атаку, дико крича.

Первым ударил по вражеской цепи командир пулеметного взвода сержант Беляев. В такой ответственный момент он решил действовать за наводчика. Стрелял Виталий с рассеиванием на всю ширину вражеского строя, то короткими, то длинными очередями. Открыли огонь и стрелковые роты. Противник вынужден был вызвать подкрепление – рота почти вся погибла в бесплодных попытках атаковать пулеметчиков.

– Ага! Заметались, черти! К земле стали прижиматься! – выкрикивал взводный. – Пока живы, не пустим! Ну, гады, подходи! Подходи!

Сержант был охвачен азартом и не видел ничего, кроме фашистов. По его открытому лицу текли струйки грязного пота. Зло искрились черные быстрые глаза. Ему было девятнадцать лет, уроженцу города Великий Устюг Вологодской области.

Подтянув свежие силы, немцы опять пошли в атаку. На этот раз она была еще яростнее. Пришлось ввести в бой второй станковый пулемет. Злобно заклокотал «максим» сержанта Трифанова.

– Что, жарковато под перекрестным-то огнем? – подал голос Федор Трифанов. Он стрелял ровными очередями, спокойно и расчетливо. Быстро находил цели и удивительно метко бил по врагу. Фашисты, словно споткнувшись все разом, валятся на землю. Одни прошиты пулями, но другие ползут и ползут вперед. Некоторые из них уже выбрались из лощины, перебрались к дороге. Этих уже можно достать гранатой.

– Гранаты к бою! – кричу я и первым бросаю «лимонку». Двадцать с лишним гранат, как залп целой батареи орудий, разнесли первую цепь атакующих. Еще один залп – и вторая цепь врагов покатилась назад. Фашисты мечутся по поляне, прячутся за кочки и кусты, расползаются в разные стороны в поисках спасения.

Разъяренные неудачей гитлеровцы снова обрушивают ураганный огонь на наши позиции. И вновь все вокруг воет, свистит, кипит... По разрывам видно, что немцы нащупали некоторые наши расчеты. Беляев и Трифанов меняют позиции.

В нашей роте появился комбат Васютин – двадцатишестилетний лейтенант, среднего роста, заботливый и беспокойный человек. Лицо энергичное, волевое, умное. Выправка безукоризненная. Сейчас мы стоим с ним в окопе и наблюдаем за противником. Чувствуется, что фашисты вот-вот бросятся в очередную атаку. Так и есть, они уже встали в полный рост, уперли автоматы в животы и размашисто зашагали, потом перешли на бег, стреляя из автоматов.

– Ударь как следует! – приказал комбат.

Три станковых пулемета резанули по вражеской цепи перекрестным огнем. Это сержанты Беляев и Трифанов, красноармеец Рафаил Журавлев. У каждого из них свой огневой «почерк», который легко отличить даже в этой сумятице боя. Рафаил Журавлев горяч в бою, с первых же минут его охватывает безудержный азарт. Но это не мешает ему бить с поразительной точностью. Это ас пулеметного огня. На какое-то недолгое время фашисты угомонились, атака их захлебнулась.

На помощь защитникам плацдарма летят штурмовики. Они наносят мощный удар по району пятиэтажной школы. Там грохочут взрывы, клубится черный дым. Хотя батальон и отбил все атаки, некоторые подразделения намного отступили. Наши фланги загнулись вовнутрь, полоса обороны сузилась. По сути дела батальон находился в полуокружении. Но это не так уж страшно. Главное, мы выдержали мощный натиск превосходящих сил противника и удержали плацдарм.

Наступило затишье. Полдень. Немцы в такой час не воюют. Стояла нестерпимая жара. Страшно хотелось пить, а воды ни у кого не было. Пыльный воздух, наполненный пороховой гарью, сдавливал и сушил горло.

– Что будем делать, товарищ младший лейтенант? – спрашивает меня сержант Беляев. – Может, послать за водой к озерку?

– Бесполезно. Дорога сильно обстреливается пулеметами, а подступы к озерку под контролем снайперов. Туда можно пробраться только ночью.

В разговор вмешался Ефимовский:

– Разрешите мне пойти за водой, товарищ младший лейтенант.

Его кустистые черные брови сдвинуты к переносице, слегка прищуренные глаза прямо смотрят на меня, веснушчатое лицо выражает решительность.

– Не к озерку ли хочешь идти? – спросил сержант.

– Нет! Днем оттуда с водой не вернешься. Пойду к немецкой кухне, там наверняка вода есть.

– Шутить изволишь!

– Я не шучу. Дайте мне в помощь Кешу Иванова, и мы принесем воду. – Ефимовский изложил план действий, который действительно сулил удачу. Получив согласие, он дозарядил автомат, положил в карманы две гранаты и отправился за Ивановым.

Вскоре ко мне в окоп заскочил лейтенант Правдин, начальник штаба батальона.

– Ну и денек! Здорово жмет! – произнес он, доставая портсигар. Закурив, глубоко вздохнул: – Плохо без воды, надо что-то придумать.

Я объяснил ему ситуацию, сказал, что надо ждать Ефимовского и Иванова. С момента их ухода прошел томительный час.

– Ефим с водой идет! Ура-а-а! – раздались наконец голоса.

Красноармейцы кинулись к товарищам навстречу. Павлик и Кеша идут осторожно. У каждого в руках по два ведра. А следом за ними неторопливо идет мальчик лет десяти, обвешанный различным оружием. С неописуемой радостью я наблюдал за их приближением. Вернулись!

– Задание выполнено, товарищ младший лейтенант! – доложил Ефимовский. Его голос немного дрожал, губы тоже вздрагивали. «Видать, вода досталась нелегко», – подумал я.

– Молодцы! Спасибо, товарищи! – громко, чтоб слышали все, произнес лейтенант Правдин, пожимая каждому из них руку. На глазах Кеши Иванова показались слезы, что-то новое, взрослое появилось и в его взгляде. Он воспитанник детского дома. Самый молодой по возрасту в роте, не так давно ему исполнилось восемнадцать лет. Ни отца, ни матери не помнит.

Виталий Беляев занялся распределением воды. Красноармейцы утоляли жажду, наполняли фляги, кожухи пулеметов. Одно ведро с водой отнесли во взвод сержанта Трифанова.

Наши трое смельчаков оказались в плотном кольце пулеметчиков. Павел Ефимовский рассказывал им о вылазке за водой в тыл противника. Мы с Правдиным тоже слушали его. Только сейчас я заметил, что у моего ординарца все лицо в царапинах, под глазами синяки. Разукрашено и лицо Кеши Иванова. Рядом с Ефимом, как часто Ефимовского называли друзья, стоял с опущенной головой малыш – в старенькой фуфайке, больших стоптанных кирзовых сапогах, без головного убора – и тоже внимательно слушал его. Внезапно над головой Ефимовского взвизгнула пуля, раздался негромкий хлопок на бруствере окопа.

– Разрывная! – крикнул Ефим, падая на землю. – Ложись!

Бойцы бросились следом. Только мальчик намного замешкался – и тут же был сражен разрывной пулей в голову. Первым к нему подполз Ефимовский. Он взял убитого на руки и быстро перенес в наш окоп.

– Эх, Миша, Миша! Если бы не он, ни воды, ни нас с Кешей здесь бы не было.... Это он нам помог. Рассказ этот длинный, теперь уж как-нибудь в другой раз. Биографии Миши не знаю, некогда было знакомиться. Одно скажу: малыш на вид тихий, а в деле – герой.

Оказывается, стрелял вражеский снайпер, которого вскоре снял с дерева выстрелом из винтовки Рафаил Журавлев. Все мы переживали гибель юного воронежца, а Ефимовский и Кеша Иванов – особенно.

Тягостную обстановку немного рассеял пришедший комиссар батальона старший политрук Гриншпун. Небольшого роста, средних лет, с продолговатым смуглым лицом, кустистыми черными бровями, с небольшой горбинкой на носу, словом, человек с запоминающейся внешностью. Он был знающим политработником. Пожалуй, не хватало в нем только простоты, душевности – этого важнейшего качества комиссара.

От Гриншпуна я узнал, что наш батальон вырвался далеко вперед и сейчас находится в полукольце, без локтевой связи с соседями. Нет связи и со штабом полка. Положение незавидное. Помощи ожидать неоткуда, надо рассчитывать на свои силы. Противник, несомненно, постарается выбить нас из Чижовки и отбросить под косогор к реке. Наша задача – продержаться до ночи.

Вскоре комиссар ушел в другие роты, ко мне заскочил младший сержант Синицын. Лицо бледное, глаза усталые, дыхание прерывистое. Таким я его никогда не видел. Еще недавно Николай был наводчиком, а теперь помкомвзвода у сержанта Трифанова. Ему почти тридцать лет, роддом он из деревни Зеленцово Вологодской области. Был ранен, лежал в госпитале в Архангельске. После излечения попал в наш полк. Синицын пришел за боеприпасами. Но я ничем не мог помочь: патроны и гранаты были на исходе во всем батальоне.

– Выходит, придется святым духом отбиваться от фашистов?

– Не святым, а советским! – поправил Синицына лейтенант Правдин. – В моральном отношении мы сильнее врага. Это и поможет нам не только выстоять, но победить. А боеприпасы будут. Командование знает, в каком положении мы находимся. Так и объясни своим бойцам.

Закинув руки назад, Синицын злобно смотрел в сторону пятиэтажной школы, тяжело вздыхая. Осунувшееся лицо его по-прежнему оставалось бледным. Глаза были сухи, губы чуть вздрагивали, по лицу текли струйки пота. Крепко сколоченный, с широкими бугристыми плечами, он напоминал мне северного богатыря.

– Загинем мы все тут, – тихо произнес Синицын. – Сила, сила нужна – без силы победы не одержишь.

– Ты, Николай Егорович, это брось! Не следует раньше времени хоронить себя. Это не к лицу тебе, – перебил его лейтенант Правдин. – Ты что захандрил? Нервы сдают? Не робей, братец!

– Нет, не хандра, товарищ лейтенант, это правда. Самая что ни на есть солдатская. Чутье солдата – это вроде как барометр.

Тут вмешался в разговор и я:

– Мы на плацдарме, солдаты переднего края. А на плацдармах всегда бои напряженнее, кровопролитнее. Здесь каждый воюет за троих-четверых. Знаю, что нелегко. Человек не камень, нервы-то не стальные! Но разве легче было под селом Шилово? Там мы расширяли плацдарм. А здесь, в Чижовке, мы свой создали. Сколько атак отбили! И эту, послеобеденную, тоже отобьем! Главное, никогда не надо терять веру в успех. Будем держаться до подхода главных сил полка. Иного решения у нас нет.

– Как только начнется бой, все это у меня пройдет, – повернувшись ко мне, тихо произнес Синицын. – Это я так, в горячке брякнул.

– «Рама»! – раздались голоса.

Немецкий корректировщик – неуклюжий двухфюзеляжный самолет, сделав несколько кругов над нами, словно ястреб, высматривающий добычу, улетел в западном направлении.

– Перед школой на скате забегали немцы! – выкрикнул Ефимовский, находившийся на дереве.

Смотрю в бинокль. В западном конце лощины вижу перегруппировку противника. Значит, готовятся к атаке.

– Зашевелились, будь они прокляты! – взволнованно произнес Синицын и ушел в свой взвод. По цепочке пронеслась команда:

– Подготовиться к бою!

Пришел комбат Васютин. В руке автомат, лицо потное. Навалился грудью на бруствер, поднес к глазам бинокль.

– Один пулемет поставь у моего КП, – сказал он мне. Туда был направлен расчет Кеши Иванова.

Наблюдая за приближением вражеских цепей, Сергей Александрович произнес отрывисто:

– Драться изо всех сил. Мы должны выстоять! Любой ценой! Ни шагу назад! Стоять насмерть! Открывайте огонь по своему усмотрению. Пока живы, не пустим!

Пожелав успеха, лейтенант Васютин ушел в другие роты. Его размашистая быстрая походка, стремительные жесты, твердый взгляд строгих глаз – все это выдавало в нем кадрового командира. Пулеметчики внимательно наблюдают за приближением фашистов. Наводчики крепко держат рукоятки, большие пальцы уже легли на гашетки. До противника осталось не более двухсот метров. Фашисты идут в полный рост, ускоренным шагом.

– Не пора ли начинать? – спрашивает Правдин, слегка волнуясь.

На душе тяжело. Тревожит одна мысль: «Скорее принять решение. Иначе проиграем бой. Еще чуть-чуть... Пора!» – И команда:

– Журавлев, огонь! Трифанов, огонь! Гранаты к бою!

Злобно зарокотали два станковых пулемета, они били с разных флангов и с короткой дистанции.

Фашисты мечутся по поляне, прячутся за кочки, бугорки, падают, кричат. Потом залегли, открыли бешеный огонь из автоматов. Из района пятиэтажной школы к ним подходит подкрепление – не менее стрелковой роты. По свежим силам открыл пулеметный огонь Прокопий Шарыпов. Сквозь треск пальбы доносятся пьяные голоса немцев:

– Рус, иди в плен! Штыки в землю!

По цепочке передается приказ комбата:

– Подготовиться к контратаке!

Услышав такую команду, пулеметчики засуетились. Я вижу, как побледнели их лица. Люди волновались, в душе каждого красноармейца напряжение.

По всему переднему краю гремит стрельба. Кинжальными очередями косят врагов расчеты Рафаила Журавлева, Федора Трифанова и Николая Хлопина. Вся огневая мощь пулеметной роты используется перед контратакой нашего батальона. Пространство между школой и нами простреливалось прямо, вкось, крест-на-крест. Работают и минометчики. Кажется, нет клочка земли, куда бы не падали пули и осколки. А немцы все ползут и ползут, не считаясь с потерями. Некоторые из них находились от нас метрах в шестидесяти.

Батальон поднимается в контратаку. Заглушая стрельбу, перекатами гремит многоголосое «ура». Оставив в расчетах по два человека, ринулись на врага и пулеметчики. Нас было намного меньше, чем немецких солдат, но решимость отбросить их, повернуть вспять, уничтожить придавала силы. Теперь все решит ближний бой.

Почти не пригибаясь, Ефимовский бросился навстречу бегущим фрицам, против пуль, наперекор смерти. Вот он уже сблизился с врагами, расстреливает их в упор из автомата, бьет по голове прикладом. И опять бежит вперед. Лицо белое, как полотно, глаза налились кровью.

Вместе со всеми бежали и мы с Правдиным. Вскоре мы потеряли из виду друг друга. Я видел около себя то пулеметчиков, то стрелков. Один орудовал прикладом, другой штыком, третий палил зло и отчаянно, забыв обо всем на свете. Вокруг все плывет, прыгает, смещается. Перед каждым был враг, и его нужно было уничтожить. Все решалось мгновенно, без рассуждений. Я тоже бегу туда, где схлестнулись штыки и приклады. Не слышу ни стрельбы, ни свиста пуль, но отчетливо ощущаю тяжелое дыхание бегущего рядом бойца.

Когда чаша весов склонилась в нашу сторону, я немного перевел дух и осмотрелся. Прежде всего заметил, что пулеметчики Журавлев, Шарыпов и Иванов стреляли через наши головы, главным образом по задним рядам противника. Молодцы, правильно сориентировались в обстановке! Враг заметно сдавал. А вскоре гитлеровцы начали пятиться назад. С каждой кинутой росло боевое мастерство наших солдат, умение вести ближний бой, находить новые тактические приемы борьбы в населенном пункте.

Наша контратака достигла цели. Противник понес большие потери и отступил, скрылся в низине. Гитлеровцы, по-видимому, не ожидали такой дерзкой и стремительной контратаки. Они считали, что советские воины подавлены морально и физически. А мы были полны непреклонной решимости погибнуть, но не отступить. Нас не страшила смерть, ощущение опасности как-то выветрилось.

Мы возвращались на свои позиции, на ходу восстанавливали в памяти скоротечные события, отдельные эпизоды. Оказывается, фашистам удалось на левом фланге ворваться в окопы 6-й стрелковой роты. Но это досталось дорогой ценой: никто обратно не ушел. Дорого стоила гитлеровцами попытка прорваться к командному пункту батальона. Там Кеша Иванов вместе со стрелками 4-й роты, говорят, навалил целые горы вражеских трупов.

Медленно, тяжело дыша, возвращаются красноармейцы с поля боя. Несут убитых и раненых. Идут, хромая, опираясь на винтовки, нагруженные трофейным оружием. Повстречал Правдина. Он ранен в голову и руку. Лицо в крови. Без каски, ворот его гимнастерки распахнут, пуговицы сорваны. Я легко ранен в правое плечо и немного контужен. Шагаем рядом, иногда поддерживая друг друга. Разговаривать не хочется. В горле пересохло.

Вот и командный пункт пульроты. Здесь уже были Ефимовский, сержанты Беляев, Трифанов и Погожев. Ординарец занялся перевязкой Правдина, а я – организацией обороны, уточнением потерь. Через несколько минут я уже знал, что во время контратаки рота потеряла восемь человек убитыми и десять ранеными. В строю осталось тридцать пять красноармейцев и три сержанта. Остались в живых и находятся в строю все командиры расчетов, кроме Кеши Иванова. Его, тяжело раненного, только что принесли на носилках.

Кеша лежал на раскинутой шинели с распоротым животом. Когда увидел меня и Правдина, хрипло произнес:

– Ну, вот и все, конец мне. Крышка. Только бы скорей!

В больших глазах, которые он поднял на меня, я прочел невыразимый ужас, боль, мольбу. По лицу его большими каплями тек холодный пот. Ему нужна была срочная помощь. А в батальоне, говорят, осталось всего два санитара и медсестра. У них сейчас работы по горло. Да и попробуй их найти! Нет, не спасти нам отважного пулеметчика Кешу Иванова... Он уже бредит, глаза его помутились, нос заострился. Вскоре на наших глазах он скончался. Теперь лицо Кеши было спокойным и каким-то по-дамашнему тихим и застенчивым. Ушла боль, унялись муки... Гибель этого бесстрашного и отчаянно смелого юноши, воспитанника детского дома, потрясла всех нас.

Прибежал связной из штаба батальона, принес еще одну горькую весть: убит комбат Васютин. По приказу старшего политрука Гриншпуна батальон сокращает позиции, занимает круговую оборону. Нам предстоит немедленно переместиться в район командного пункта.

Здесь обескровленный батальон, обосновавшись на небольшом клочке земли, занимал круговую оборону. Средних командиров и политработников в подразделениях почти не было. Руководил батальоном М.И. Гриншпун.

Теперь у нас было две главных заботы – удержать позиции до прихода подкрепления и эвакуировать раненых. Решая первую задачу, мы укрепляли позиции, укомплектовывали расчеты и отделения. В моей роте оставалось в строю всего 26 человек. Тем не менее у всех уцелевших пулеметов имелась прислуга. Расчеты заняли позиции.

Сложнее было со второй задачей. Противник отрезал путь к реке, эвакуация раненых приостановилась. А их скопилось очень много. Медпункт был переполнен. Некоторые раненые лежали прямо на земле под открытым небом.

– Будем пробивать коридор к реке, – решил Гриншпун. Он выделил для этого группу стрелков, а мне приказал снять с позиции два станковых пулемета и возглавить эту операцию.

Объясняю задачу сержанту Виталию Беляеву. Он с двумя «максимами» уходит в сторону реки. Совсем рядом слышатся голоса немцев. Стучит пулемет Журавлева. Стрельба кругом, над головой скрещиваются целые пучки трассирующих пуль. И, кажется, все тут перемешалось в этом фейерверке огней. Сквозь ливень свинца ползкам пробирались наши бойцы к берегу. То тут, то там вскрикивали раненые, вздрогнув в мгновенной судороге, затихали убитые. Бой был скоротечным, прорыв неудержимым. Наконец, перепрыгнув через заваленную телами погибших вражескую траншею, наши воины вышли к берегу. Путь для эвакуации раненых был открыт. Я тут же направился в медпункт.

Пробитый коридор позволил не только эвакуировать раненых, но обеспечил и подход подкрепления. В наш батальон прибыло не менее двухсот человек. А в четвертом часу 13 августа в Чижовку ворвался 3-й стрелковый батальон нашего полка. Теперь он находится по соседству с нами.

«Вот и закончился первый день боя на Чижовском плацдарме. Сколько их еще впереди и что принесет каждый из них?» – думал я.

Их было потом много, нелегких и суровых дней войны. Каждому ветерану они помнятся своим, особенным. Для меня самым памятным событием фронтовой жизни стал бой за Чижовку, где 100-я стрелковая дивизия выдержала первые испытания и от стен Воронежа начала свой славный боевой путь. Ее именем сегодня названа одна из улиц Архангельска, ее 40-летний юбилей ветераны дивизии отмечали в июне 1982 года в Вологде...

Эти воспоминания продиктованы не только зовом живой памяти. Это еще и долг – рассказать о тех и от имени тех, кто сам уже ничего не расскажет, но кто и сегодня не забыт нами.