Вологжане на фронтах Великой Отечественной войны

Время от времени я достаю изрядно потрепанные блокноты военных лет и перелистываю мелко исписанные карандашом странички. Передо мной встают события той поры и знакомые лица боевых друзей. Многим из них не довелось дожить до победы...

Однажды я наткнулся на полуистлевшую запись: «Лешка Велико-Устюжский-на-Сухоне... мамка...» И все. Я перевернул листок – там ничего не было, никаких пояснений, только в углу блокнота, неизвестно зачем, был записан номер автомата: 512612.

Память постепенно восстановила эту трагическую историю.

Старшина первой статьи Лешка-устюжанин умирал на «ничейной» земле. Настоящая его фамилия была Сизов, но в подразделении его звали «устюжанин», потому что он был из Великого Устюга, что на вологодской земле.

Первое наше знакомство с ним состоялось в солдатской теплушке по пути на фронт. Снятая с кораблей ехала на Кандалакшское направление морская бригада.

В вагон-теплушку, на котором мелом была лихо выведена цифра 5 (пятая команда), нас прибыло шесть человек. На стук отодвинулась дверь, и в проеме выросла массивная фигура. Ворот гимнастерки был распахнут, и на открытой груди синели полосы тельняшки. Мне сразу запомнились брови этого человека: крутые и черные, словно нарисованные рукой умелого парикмахера. Казалось невероятным, что такие брови существуют на свете, тем более на лице северянина (я уже знал, что Лешка из Великого Устюга). Но они были и принадлежали этому самому Лешке Сизову, который сейчас лежал в двадцати пяти метрах от нас на этой проклятой «ничейной» земле...

Страшное это слово – «ничейная» земля! В дни мира, когда молчат пушки, а старые окопы заросли травой, слово это тускнеет, стирается из памяти, уходит в небытие, но в дни войны оно приобретало зловещий, а порой и роковой смысл.

Не больше ста метров отделяли нас от немецких траншей. Сто метров «ничейной» земли. Полярная ночь расцветила над Лешкой небо, а немецкие карбидные фонари, повисшие в воздухе, сделали его похожим на саван.

Мы видели Лешку всякий раз, когда вспыхивал этот неестественно яркий, белый свет фонарей. Он лежал как-то съежившись, в грязном маскхалате, и нам казалось, что он все еще продолжает ползти к немецким окопам и только на несколько секунд останавливается, чтобы перевести дух.

Я, как сейчас, вижу это мертвое поле... Но в воспоминание вплетается и другое: еще при первом знакомстве там, у солдатской теплушки, Лешка, оглядывая нас, деловито спросил:

– С какого корабля?

Старшина нашей шестерки, долговязый парень в очках со сломанной дужкой, зачем-то снял очки и, близоруко прищурившись на Лешку, вдруг невпопад ответил:

– Мы не с корабля, мы из бани.

Крутые Лешкины брови поползли еще выше. Он повернул голову и крикнул в глубину вагона:

– Братва! Банщики пришли!

Вагон дрогнул от хохота. За Лешкиной спиной сразу появилось несколько человек, на груди распахнутых гимнастерок тоже виднелись синие полосы тельняшек.

– Ну, чего ржете?! – обозлился вдруг долговязый, протягивая Лешке воинское предписание. – Ты старший, что ли? Давай, грузи пополнение! Тоже мне, комики нашлись...

Лешка оборвал смех и, прочтя бумагу, крикнул:

– Полундра! Матушку-пехоту прислали!

Так состоялось наше знакомство с этим лихим моряком. В Великом Устюге жила у него одинокая мать, которую он смущенно называл «мамкой» и при этом густо краснел, словно стеснялся своей нежности. Я, как-то проснувшись ночью, услышал, как Лешка, сидя у печурки и еле перебирая струны гитары, вполголоса напевал песню. И самым удивительным было то, что лихой моряк плакал... Слова песни были бесхитростны, и я понял, что он ее сочинил сам.

И еще один эпизод врезался в память. Это уже было недалеко от фронта. Эшелон стоял на маленькой станции. Под вечер стало известно, что после ужина нас поведут в станционный клуб на кинофильм «Волга-Волга». Днем, когда мы загружали эшелон продуктами, обмундированием, холод не замечался, а вот сейчас, выстроившись у вагонов, мы поняли, что мороз был лют, перехватывало дыхание. Вся морская бригада давно уже была переобмундирована в сухопутную солдатскую форму.

Строй двинулся к станционному клубу. И тут произошло неожиданное: в морозном воздухе звонко заскрипел снег под чьими-то ботинками. Оглянувшись, мы увидели Лешку. Бескозырка лихо сдвинута набок, морской «клеш» двумя острыми ножами падал на ярко начищенные ботинки. Где и как он сумел спрятать форму морскую, осталось тайной. Строй только изумленно выдохнул: «Лешка!». А Лешка, как ни в чем не бывало, пристроился к первой шеренге. У клуба нас встретило командование бригады. Строй, в последний раз скрипнув на снегу, замер на месте. И тут командир бригады увидел Лешку. Что почувствовал старый моряк Краминов, мы не узнали, но мне показалось, что глаза его потеплели в ту секунду, когда он увидел Лешку в полной морской форме, комбриг молча шагнул вперед, и также молча ему навстречу шагнул Лешка. И вдруг тихо, как-то совсем по-домашнему, Краминов спросил:

– Замерз, Сизов?

– Никак нет, товарищ капитан второго ранга, – отчеканил Сизов.

Краминов еще секунду смотрел на него, а затем, чуть повысив голос, скомандовал:

– За нарушение установленной формы одежды, двое суток ареста! Кругом! Шагом марш!

– Есть двое суток ареста, товарищ капитан второго ранга!

Лешка четко повернулся и, лукаво подмигнув нам, зашагал обратно...

Все это промелькнуло в памяти, словно вспышка молнии, и в тот момент, когда мы увидели, как накрытый прицельным огнем минометов остался на «ничейной» земле Лешка Сизов. Командир группы прорыва старший лейтенант Моркаев был убит сразу. Потерявшая командира и ошеломленная внезапным огневым заслоном немцев группа, подобрав убитых и раненых, стала отходить. И здесь случилось непоправимое: Лешку Сизова не заметили и оставили на поле боя...

Немецкие карбиды непрерывно висели над снежным полем. В этом мертвенном свете мы ясно видели Лешку. Он делал слабые попытки ползти к своим, но, видимо, не мог. Видели это и немцы. Они даже попытались вытащить его к себе, но наша оборона ощетинилась вспышками огней, и гитлеровцы откатились. И вдруг над снежным полем в какое-то мгновение затишья прокатился протяжный крик:

– Вытащить немедленно Сизова! Салазки с бронеспинкой! – приказал командир роты и вместе с другими бойцами выскочил из траншеи навстречу вражеским пулям.

Через час Сизов, окруженный товарищами, лежал в землянке. Рот его был приоткрыт. На побелевшем, уже покрытом тенью смерти красивом лице выделялись крутые черные брови.

Трудными были фронтовые дороги, которыми довелось нам шагать в годы войны. Немало боевых друзей пришлось схоронить, прежде чем дошли до победы. И среди тех, кого уже нет в живых, я с особенной любовью и болью вспоминаю веселого вологодского парня из Великого Устюга – отважного моряка Алексея Ильича Сизова.