Участие вологжан в партизанском движении и движении Сопротивления

На одной из окраинных улиц Сокола – Махреньге, в доме № 24 живет Николай Николаевич Тощаков. Работает он возчиком на макаронной фабрике. И мало кто в городе знает о том, какая богатая событиями, интересная судьба у этого уже пожилого, скромного человека.

В сентябре-октябре прошлого года в нашей газете публиковались материалы «Побег из Двинской крепости» и «Тылами врага» – о бывшем партизане Николае Александровиче Выжлове. Потом стало известно о Тощакове. Оказалось, что он вернулся в родную Вологодскую область. И вот мы сидим в его доме. Николай Николаевич берет одну за другой папиросы. Он давно уже бросил курить. Но сейчас, вспоминая пережитое, волнуется. Часто и нервно пыхает папиросой и, не докурив, бросает в пепельницу...

Осенним днем сорок первого года в маленький домик на Кооперативной улице в Чебсаре, в котором жила семья Тощаковых, зашла соседская девочка. Обычно резвая и озорноватая, она молча сидела на стуле и лишь изредка о чем-то вздыхала. Варвара Павловна обеспокоенно присматривалась к ней: «Уж не случилось ли у них что, отец-то ее вместе с мужем ушел на фронт». А потом девочка сказала сама:

– Тетя Варя, вам мама ничего не говорила?

– Ничего...

– А мы получили от папы письмо. Ваш дядя Коля убит...

Три года Николай Николаевич Тощаков считался погибшим. А потом вдруг письмо. Жив!

РАСПРАВА НА БОЛОТЕ

Старший разведчик артиллерийского дивизиона Николай Тощаков встретился с врагом возле города Остров. Словно на стену, натолкнулись фашисты на позиции артиллеристов. Длительный неравный бой. А когда под вечер напряжение схлынуло, оказалось, что бои идут уже далеко за спинами оборонявшихся.

Пришлось отходить под непрерывным огнем, в постоянных стычках с наседавшим противником миновали Остров, Псков, Лугу, Старую Руссу. В одной из схваток фашисты перебили всю прислугу последних трех орудий.

Их осталось восемь человек. Девятый – тяжело раненный лейтенант. Из жердей и еловых веток соорудили носилки, взвалили на плечи. Шли несколько дней. И вот перед ними – дорога Москва-Ленинград. Неподалеку станция Чудово. А тут по шоссе, как по оживленной магистрали, беспрерывно проносятся немецкие автомашины, идут танки. От местных жителей узнали, что сразу за дорогой начинаются огромные Чудовские болота, а где-то за болотами – наши.

Когда стемнело, перебрались через дорогу. Почти до рассвета брели по болоту. В конце концов потеряли тропу, решили передохнуть. Выбрав местечко посуше, развели четыре небольших костра. Сняли сапоги, развесили по пояс мокрую, в болотной жиже одежду.

Один раз Тощакову словно почудилось – вроде кто-то ходит поблизости. Он сказал об этом. А примкнувший к группе уже здесь на болоте офицер-интендант рассмеялся:

– Какие там немцы! Десять километров от дороги, болото непроходимое...

Николаю Николаевичу даже неудобно стало. Подумают еще, что струсил. Да и в самом деле, кого сюда может занести? Разве только вот таких же, кто, как и они, пробиваются к линии фронта.

Постепенно успокоились. Тишина казалась абсолютной. Небо чуть-чуть начинало светлеть, Тощаков повертел перед огнем портянки, принялся натягивать сапоги. И вдруг, словно с неба свалились, выскочили к костру несколько автоматчиков.

– Хальт! – И тут же очереди по соседним кострам. Многие свалились на мокрую землю, не успев схватиться за оружие.

От неожиданности Тощаков даже не сообразил, что ему приказывают встать. По-прежнему он продолжал наматывать портянку. Но остановившийся рядом с ним немец пнул его сапогом, потом взял прислоненную к стоявшей рядом елочке винтовку, ударил прикладом о пенек. Приклад разлетелся. Концом ствола немец еще раз ткнул Тощакова в спину: «Шнель, шнель!..».

ЛУЧШЕ ПАСТЬ ОТ ПУЛИ...

В двенадцати километрах от Риги, на территории бывшей усадьбы какого-то барина разместился лагерь военнопленных. С этим лагерем связаны самые страшные воспоминания. Огромный участок барского парка обнесен колючей проволокой. По углам четыре вышки. На них часовые. От вышки к вышке вдоль колючей проволоки прогуливаются патрули.

Был конец сентября. А пленные лежали под открытым небом, прямо на промерзшей земле. Кое-кто, раздобыв палку или щепку, ковырял какое-то подобие норы, чтобы хоть в ней укрыться от холода и ветра. Некоторые пытались залезать на деревья, чтобы раздобыть сучок-другой для костра. Полезет один – автоматная очередь, и человек валится с дерева. Но потом на то же дерево упрямо забирался другой.

Некоторым военнопленным удалось сохранить при себе перочинные ножи. Обыкновенные перочинные ножи. Но обладатели их считались счастливцами. Они собирали вокруг себя небольшие группы. Обессилевшие от голода люди, сменяя друг друга, день и ночь пилили и пилили перочинными ножами огромные, толстенные деревья, пока они не падали наземь.

Было совершенно ясно: фашисты специально создают невыносимые условия, чтобы пленные гибли от холода и голода. Тощаков понял это в первые же дни пребывания в лагере. И сразу принял решение – бежать.

Они сговорились четверо. Бежать – смерть, так смерть. Лучше погибнуть от пули, чем умирать медленной, мучительной смертью во вражеском плену. А, может быть, удастся добраться до линии фронта или попасть к партизанам?... Ох, как хотелось тогда, только бы в руки оружие, и громить, громить этих проклятых убийц, человеконенавистников! За все мучения, за поруганную честь!

Осмотрев границы лагеря, обнаружили небольшую, чуть заметную канавку, занесенную опавшей листвой. Как раз по середине между вышками. Патрули здесь сходятся и опять расходятся к вышкам. По канаве можно проползти под проволокой. А дальше редкие, но все же деревья.

С вечера устроились возле этой канавы, вроде бы спать. Стемнело. Выждали еще немного. Молча наблюдали за патрулями. Все идет нормально: сходятся, расходятся. Можно подползать! И все же страшно. Никто не решается. Тогда первым подползает к канаве Тощаков. Осторожно. Вытягивает вперед руку, подтягивает одну ногу, вторую. Еще вперед, еще. Но эта проклятая листва. Шелестит. Может быть, и тихо, а кажется, шелест такой, что его слышно далеко, на весь лагерь.

 

Когда проволока была уже позади, оглянулся. Можно подползать второму. И вдруг выстрел! Так и есть, услышали. Вскочил, будь что будет, со всех ног бросился к деревьям. Вспыхнула осветительная ракета, другая. Пули просвистели совсем рядом.

Может быть, так и не удалось бы уйти от них, если бы не деревья...

ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ

С моря дул сырой, пронизывающий ветер. Снег то переставал, то снова густо валил крупными мокрыми хлопьями, прочеркивая в воздухе косые белые штрихи. В другое время Николай Николаевич назвал бы такую погоду теплой.

Разве это зима для северянина? А тут даже такой, сравнительно мягкой погоды не выдерживал измотанный скитаниями, побоями и полуголодным сидением в лагере организм.

Недолго удалось тогда Тощакову побыть на свободе. Шел почти все время ночами, принимал, кажется, все меры предосторожности. Но на шестой день только вышел из-за кустов на тропинку, навстречу два полицая. И спрашивать ничего не надо. Страшно исхудавшее лицо, его никуда не спрячешь. И вот больше двадцати дней держали в Рижской жандармерии, почти ежедневно вызывая на допросы, потом так называемая штрафная рота, усиленный конвой.

В этот день Тощакова в числе других бежавших из лагерей и просто военнопленных пригнали на железнодорожную станцию. На путях стоял грузовой состав – обыкновенные без крыши полувагоны из-под угля. Заключенных натолкали в эти вагоны. Так туго, словно спички в спичечной коробке. Наверно, у гитлеровцев была своя какая-то дьявольская норма, расчет на максимальную вместимость. И люди день и ночь стояли, тесно прижавшись друг к другу, не имея возможности пошевельнуться.

Поезд шел медленно, подолгу останавливался на станциях. Первый день совершенно не кормили, не давали ни капли воды. На второй день прямо через верх бросили в вагон несколько буханок хлеба. Изморенные длительным голодом люди набрасывались на эти буханки. Поднялась давка.

Тощаков с болью вглядывался в изможденные, заросшие щетиной лица товарищей. Кто они, откуда? Наверно, работали трактористами, слесарями, бухгалтерами. Совершенно разные, но, наверняка, все – очень хорошие люди. И вот с жадностью хватают куски хлеба... Да, с жадностью. Но не это страшно. Как уложить в человеческие рамки поступки тех, кто довел их до такого состояния?

 

Невольно с бессильной яростью стискивались зубы, из последних сил сжимались слабые кулаки. Неужели не вырваться, неужели не отомстить за все издевательства?

Бежать, во что бы то ни стало бежать! Еще раньше в пути Тощаков слышал, как в сумерках или ночью с тормозных площадок, где находилась охрана, вдруг открывалась бешеная пальба. Это стреляли по тем, кто пытался соскочить с поезда. Ну что ж, может быть, не удалось одним, но удастся ему?

Поезд набирал скорость, отходя от станции. Товарищи помогли ему вкарабкаться на стенку вагона. С трудом он перебрался через нее, встал на буфера и, немного отдышавшись, бросился наугад в густую, полную неизвестности тьму.

Взметнулся серым пламенем снег. Закружило, завертело куда-то под откос. Раскатистым эхом оголтело загремели выстрелы.

Когда прогрохотали последние вагоны, Тощаков поднял голову. Жив! Что спасло его? Может быть, темнота, а может быть, то, что скатился в глубокий кювет и был почти доверху засыпан снегом.

ДРУЗЬЯ СРЕДИ ВРАГОВ

Утро выдалось пасмурное, хмурое. Долго не рассеивался туман. Выйдя на большую дорогу, Тощаков увидел грузовую машину и столпившихся возле нее женщин с корзинами, детей. Похоже, собирались ехать на базар.

После удавшегося побега он несколько месяцев жил на хуторе крестьянина – литовца Антона Виндаса в сорока километрах от города Таврогин. Хозяин, сражавшийся в рядах Красной Армии во время гражданской войны, держал его под видом батрака, предупреждал об облавах и даже брал с собой на соседний хутор – слушать по радио сводки Совинформбюро. У него же Тощаков выучил несколько литовских слов. А когда Николай Николаевич поокреп, хозяин снарядил его в дорогу к партизанам, дал небольшой запас продуктов, необходимую одежонку: брюки из домотканой шерсти, поношенный, залатанный на локтях, но аккуратный пиджачок, старые ботинки. В такой одежде Тощаков вполне мог сойти за местного крестьянина.

После некоторых колебаний Николай Николаевич подошел к машине, по-литовски спросил шофера:

– Может, подвезешь?

– А документы есть? – ответил тот вопросом.

– Нету. – Николай Николаевич сунул ему данные Антоном Виндасом деньги, – и шофер кивнул головой: «Садись».

Машина остановилась на базаре в городе Ковно. Отойдя в сторону, Тощаков с опаской поглядывал на темно-синие куртки полицаев, на немецких солдат в мундирах самых разнообразных родов войск.

Кругом враги, рядом. Надо как можно скорей выходить из города. Неподалеку остановились две женщины и о чем-то разговаривали между собой по-русски. Дождавшись, когда они распрощаются, Николай Николаевич подошел к одной из них.

– Как отсюда на восток выбраться?

Женщина не удивилась.

– Подожди, я картошки куплю, пойдем вместе…

И опять шевельнулось сомнение: не продаст ли? Но женщина вернулась быстро. Поставила мешок на маленькую тележку с четырьмя роликами вместо колес, с длинно рукояткой впереди.

Николай Николаевич взялся за эту рукоятку с одной стороны, женщина – с другой. Пошли.

А через некоторое время в маленьком доме на одной из окраинных улиц муж этой женщины говорил Тощакову:

– Партизаны здесь, в городе. Хочешь с одним из них сейчас познакомлю?

Он ушел и вскоре вернулся вместе с франтовато одетым молодым человеком в шляпе. Тот пообещал достать одежду, документы, сделать прописку. Оказывается, в городе из бывших военнослужащих, из местных жителей создавалась подпольная группа.

Документы и прописка? Заманчиво. Понравился и сам молодой человек. Элегантная внешность, свободная манера обращения – это как раз то, что необходимо людям, которые каждый час, каждую минуту находятся среди врагов, и за всем этим чувствовался смелый, отчаянный характер. Такие способны на дерзкие подвиги. И не выдадут, не подведут. Но Тощакову не терпелось взять в руки винтовку, не терпелось увидеть первого, скорчившегося от пули фашиста. Нет, его путь один – к народным мстителям!

КОНЕЦ «СПЕКУЛЯНТОК»

К настоящим партизанам Тощаков попал только после четырнадцати дней пути. Сначала его неприятно удивило, что сразу же после первого допроса его почему-то заперли в бане, которую охранял часовой. В бане, кроме него, находились две смазливые женщины лет 25-30, в нарядных кофточках, с подкрашенными губами. Они стояли возле окошка, болтали с охранявшим баню партизаном, хихикали.

Потом Тощакова снова вызвали на допрос. За столом сидели двое партизан. Один из них с мужественным, волевым лицом начал расспрашивать все сначала:

– Откуда родом?

– Вологодская область, Кубено-Озерский район...

– Какая деревня?

– Матвеевская.

– Сколько километров от Кубенского?

– Три.

– Какие деревни на противоположном берегу озера?

Тощаков назвал. Потом перечислил своих родственников, сказал, где они живут. Оказывается, один из допрашивавших – начальник особого отдела третьего партизанского отряда бригады «Спартак» Николай Выжлов – земляк Тощакова и даже лично знал некоторых его родственников,

Доверие установилось полное. Хлопнув Тощакова по плечу, Выжлов сказал ему:

– Ты не обижайся, если я тебе по загривку дам, когда толкну в баню...

И он рассказал все откровенно. Женщины, запертые в бане, уже с месяц находились в партизанском отряде. Пришли под видом спекулянток. Продавали самое дефицитное: камешки для зажигалок, карандаши, курево, бумагу, мыло. При случае делали подарки. Особенно старались установить близкие отношения кое с кем из командного состава. По сведениям, полученным от агентурной разведки, они были засланы в отряд со специальным заданием. Надо «расколоть» их.

Подведя Тощакова к бане, Выжлов с силой толкнул его в распахнутую дверь. Николай Николаевич растянулся на полу, ткнувшись носом в солому. Женщины подскочили к нему.

– Ну как?

– Пропал я...

– А что?

– Документы нашли.

– Какие?

– Немецкие.

– Где?

– В ботинке были...

Тощаков, не шевелясь, лежал на полу. Краем глаза он видел, как женщины переглянулись, как одна из них полезла в укромное местечко своей одежды, достала какую-то бумажку, мелко изорвала ее и сунула в угол, под солому. Потом женщины вернулись к окну, крикнули часовому:

– Слушай, ты этого охраняй. Получше. Это шпион...

Через некоторое время Тощакова снова вызвали на «допрос». Он ушел, сгорбившись, низко нахлобучив шапку. А еще через несколько минут в руках партизан оказались порванные женщинами бумажки. Это были немецкие шифровки. «Спекулянтки» получили заслуженную кару.

НЕРАВНЫЙ БОЙ

Осенью 1943 года фашисты предприняли крупную карательную экспедицию. Против партизан были брошены многотысячные войска, большое количество танков. Самолеты противника низко кружили над Плятаровскими лесами, поливали партизан пулеметными очередями, сбрасывали бомбы. Фашистской авиацией были разбомблены и сожжены партизанские деревни Дубровка, Ставрово, Озерава и многие другие.

В эти дни Тощаков придумал применить против вражеских самолетов... противотанковое ружье. Он вбивал в землю кол, насаживал на него обыкновенное колесо от деревенской телеги, на колесе укреплял ножки противотанкового ружья. С такого сооружения было довольно удобно вести стрельбу по самолетам. После первых же выстрелов фашистские летчики уже не рисковали пролетать над лесами так низко.

Совершая неожиданные нападения на небольшие вражеские отряды, партизаны с боями отступали в глубь лесов. Возле двух расположенных совсем рядом хуторов, которые среди партизан называли деревней Букетово, для прикрытия отхода основных частей был оставлен взвод под командованием бывшего офицера Советской Армии Легалина. Взвод расположился возле дороги в небольшом карьере. Впереди выставили два секрета: справа, за сушилами, – партизан Зейферт, слева, в выемке дороги, – Тощаков.

На рассвете показались цепи фашистов. Зейферт, заметивший их первым, открыл огонь. Но почти сразу же был тяжело ранен. Он бросился к деревне, но смог сделать всего несколько шагов. Используя для прикрытия выемку, в которой проходила дорога, Тощаков побежал наперерез немцам, ведя непрерывный огонь.

Вот и карьер. Но в нем уже никого не было. Испугавшись слишком большого превосходства противника, Легалин со взводом бежал. Путь для удара в спину отступающим партизанским частям был открыт. К счастью, в деревне вместе с пятерыми своими бойцами задержался командир отделения Барсов. Всемером они рассредоточились за кустами ольшанника, росшими вдоль дороги. Из двух пулеметов и винтовок открыли бешеный огонь. Вражеские цепи, находившиеся на пустом, только что убранном поле, вынуждены были залечь.

Целый день семеро партизан сдерживали натиск во много раз превосходящего противника. Десятки раз фашисты переходили в атаку, пытаясь сломить сопротивление. Только в сумерки прибыл связной с приказом командования отходить. Под прикрытием темноты партизаны благополучно покинули место неравного боя.

УРОК КАРАТЕЛЯМ

Карательная экспедиция не принесла фашистам желаемого результата. Партизаны лишь временно отошли на другие базы. Но фашисты уже поспешили объявить об их «полном разгроме». Они даже возили повсюду виселицу, на которой были повешены два каких-то человека. На груди у них висели дощечки. На одной значилось – командир партизанской бригады Пономарев, на другой – комиссар бригады Игнатьев.

Партизаны-то знали, что это грубая фальшивка, потому что и Пономарева, и Игнатьева они видели каждый день. Но нужно было показать населению, что они не только не разбиты, но и сильны, как прежде. Было решено разгромить один из самых крупных гарнизонов – в городе Видзы.

Удар наносили одновременно по нескольким объектам. Третьему отряду, в котором находился Тощаков, выпала задача разгромить здание полицейского управления. В нем, по данным разведки, размещалось около двухсот полицаев. А партизан в отряде было не более семидесяти. Но рассчитывали, как всегда, на внезапность.

Подобрались к Видзам глухой ночью. Незадолго до рассвета вышли на опушку леса, километрах в двух от города. К собравшимся партизанам подошел командир бригады Пономарев – тот самый, о «повешении» которого фашисты только что объявили. Он разъяснил задачи каждого подразделения, а потом спросил желающих идти первыми.

Вызвались четверо: здоровенные, один к одному, братья Михаил и Петр Михайловы – бесстрашные, опытные разведчики, Николай Тощаков и еще один партизан Виктор (фамилию его Тощаков не помнит) – тоже вологжанин, бывший десантник, широкоплечий и крепкий парень. Задание рискованное – бесшумно снять часовых, дать возможность подойти остальной части отряда.

Короткими переулками, осторожно ступая по хрусткому снегу, прячась за домами и заборами, вышли на центральную улицу, пробрались вдоль длинной кирпичной стены. Никого. Притаившись, выждали, пока подтянутся остальные силы отряда. Часовые не появлялись. Время! Михаил Михайлов с автоматом в руке тихонько открыл входную дверь. Несколько осторожных шагов. И вдруг резко распахнул дверь в дежурную комнату.

Ничего не подозревавшие полицейские никак не ожидали увидеть в эту минуту партизан. Четверо полицаев сидели за столом, спокойно играли в карты. Не успели они и рта раскрыть от удивления, как автоматная очередь сразила всех четверых.

Следующая комната – угловая. Посреди нее установлен стол, на нем – пулемет. Видимо, для того, чтобы стрелять сразу из нескольких окон.

Пулеметчик растерялся, не разобравшись в чем дело, открыл огонь по окнам. Но пули сразу из четырех стволов сразили и его.

А партизаны, уже окружившие здание со всех сторон, открыли по окнам ураганный огонь.

Среди полицаев, находившихся в комнатах на втором этаже, поднялась паника. Некоторые из них бросились вниз по лестнице. Но и тут их встретили пули четверых добровольцев. А вскоре подоспела и часть отряда во главе с его командиром Ушковым.

Не выпуская полицаев, партизаны забрали многочисленное оружие, свалили внизу мебель и подожгли. Уходя от дома, они видели, как уцелевшие во время перестрелки полицаи прыгали со второго этажа. Фашистские прихвостни получили внушительный урок.

ФЛАГ НАД ВИДЗАМИ

С приближением фронта весной сорок четвертого года во всех партизанских отрядах была объявлена так называемая рельсовая война. Глазной задачей стало – подрывать железнодорожные пути, не давать фашистам перебрасывать к фронту воинские эшелоны. 7 июля 1944 года небольшая группа партизан, в которой был и Тощаков, возвращаясь с такого задания, узнала, что в Видзы вступили первые советские гости – гвардейцы.

Невольно зашагали быстрее. Не терпелось скорее увидеть своих. Шли уже отрыто, по дороге. Немцы могли быть только в гарнизонах, а полицаи уже давно или попрятались или разбежались.

И вот Видзы. Центральная площадь битком набита огромной многотысячной толпой. Тут и партизаны, и горожане, и жители окрестных хуторов. А на трибуне рядом с комиссаром бригады Михаилом Купреевичем Игнатьевым высокий военный с непривычными еще погонами на плечах.

На площади творилось что-то невообразимое. Гвардейцев обнимали, целовали, подкидывали на руках высоко в воздух. Уже давно закончился короткий митинг, а с площади никто не уходил. И вдруг в разгар всеобщего ликования на башне расположенного по соседству с площадью костела разорвался снаряд. Полетели осколки битого кирпича, над костелом взвился столб пыли. И вот еще снаряд, еще. Затем над городом появились самолеты.

Почему немцы предприняли наступление? Может быть, опомнились, что по сути дела прорвался к ним в тыл лишь небольшой отряд гвардейцев?

Фашисты наседали яростно. Бой длился всю ночь, с рассветом по дороге к городу двинулись танки. Бой разгорелся с новой силой. Гвардейцы, окопавшиеся на невысоком холме возле самой дороги, бывшем городском кладбище, развернув орудия, меткими выстрелами расстреливали вражеские танки, косили приближающуюся пехоту. С флангов им помогали партизаны. Даже раненые не покидали поле боя. Ни один танк, ни один гитлеровский солдат не прошел в город. И все же с наступлением сумерек во избежание лишнего кровопролития решено было временно отступить.

Партизаны не уходили далеко от города. Они разместились в каких-нибудь двух километрах, на опушке леса. Отсюда, с опушки, был хорошо виден город и начавшие снова хозяйничать в нем немцы. Но настоящими хозяевами были уже не они. Здесь, в лесу, уже были созданы новые советские органы власти – райком партии и райисполком.

Через три дня подошли основные части Советской Армии. Над Видзами снова взвился красный флаг.