Вологжане – узники фашистских концлагерей

За чернеющими избами Глебкова томились в раннем наливе колосья ржи. Задумчиво оглядывал Павел желтые поля. Председатель сказал ему накануне:

– Ноне Павлуша, надежда вся на тебя. Тебе быть главным уборщиком хлебов.

Сказал бы председатель в иное время, и Павел, пожалуй, засмущался бы от волнения. Но теперь по дорогам России шла война, и для Павла был важен выбор другой...

В военкомате спросили:

– Комсомолец?

– Да.

– Сколько лет?

– Восемнадцать...

Ему поверили.

Добровольцы, с которыми уезжал Павел из Леденгска, были такими же обыкновенными парнями, как и он, – не в меру наивными, не в меру пылкими, мечтающими поскорей включиться в боевое дело.

И вот дело настало. Под Сталинградом. Павел лежал в траве, прижатый частым огнем минометов. Когда огонь поутих, он приподнялся, чтоб сделать перебежку к бойцам своего взвода. Падая, Павел почувствовал острую боль в ладонях и пояснице. Открыл глаза. И еще не веря в случившееся, шевельнул руками. На них не было пальцев.

Павел тяжело дышал. Рядом лежали изувеченные тела тех, с кем еще утром он ел из одного котелка. Выхлестнувший из далекого лесу рокоток напомнил ему о глебковских полях. «Никак тракторы?» – подумал он и тут же похолодел. Он понял, что это идут чужие танки.

Быть раздавленным или взятым в плен? «Нет, нет, – заработала мысль, – упрятаться, уползти, но только не плен». Павел поднялся на ноги. В левом сапоге чавкнула кровь. Простреленная спина казалась какой-то ватной. Он сделал несколько шагов. Остановился, прижал рапдробленные кисти к гимнастерке.

Лязг гусениц был рядом. Не танки – танкетки шли по полю. Они давили тех, у кого в руках был автомат или граната. У Павла ничего не было в руках. Танкетка остановилась шагах в пяти. С нее спрыгнули солдаты в черных рубахах. Павел ждал короткого щелчка автомата, но его толкнули прикладом, крикнули что-то резкое, повели.

Шел Павел, точно в изнуряющем сне. Едва гнущимися ногами он делал шаги, которые могли стать последними. Падали рядом такие же ребята, как он. Чернорубашечники пристреливали их одиночными выстрелами. Когда вошли в город Калач, Павел понял, что его сейчас обязательно пристрелят. Он споткнулся. «Потерпи, – боец с забинтованной головой подхватил Павла под плечо, – назло им потерпи».

Пленных поместили в школе. Их набилось так много, что негде было не только прилечь, но даже сесть. Раненых не перевязывали. Стоны, зловоние. Санитары-власовцы, чтоб очистить помещение, выбрасывали военнопленных за руки и за ноги. Павел хотел выйти сам. Но власовцы не хотели ждать. Голова Павла, стукнувшись о косяк, гудела так, словно по ней ударили обушком.

Десять дней прожил Павел в школе. Высохший, с мертвенно-бледным лицом, он уже потерял всякую надежду на выздоровление. Он ждал своего конца спокойно, как человек, отживший назначенный срок.

Но судьба преподносила другое. Большую группу советских военнопленных вскоре перегнали в лагерь при городе Смелая. Фашистские хирурги сразу же провели сортировку раненых. Осмотрели они и Павла Пятовского, у которого к тому времени началась гангрена кистей. Предписание врачей было жестоким – на ампутацию рук.

«Все теперь, моя песенка спета», – горько усмехнулся Павел. Оперировать его взялся хирург Кубасов, седой, с добрыми глазами старик, тоже из военнопленных. Русский врач не выполнил предписания немецких докторов. Он не отрезал Павлу руки. Он стал лечить их.

Жизнь Павла висела на волоске. Кубасов знал, чем ее укрепить. Рискуя быть разоблаченным, он доставал для больного лекарства, бинты, дополнительные порции пищи. Когда Павлу стало полегче, поинтересовался:

– Из каких мест, солдат?

– Из вологодских.

– О! Приводилось быть в тех краях! – обрадовался хирург. – Славные там люди живут...

Кончились для Павла перевязки, а вместе с ними кончились и добавочные пайки. Мысль о еде не оставляла круглые сутки. Лагерь патрулировали власовцы. Они били за каждый пустяк. Заранее ожидая палочные удары, бросался Павел к бричке с мороженой картошкой. Вместе с ним бросались к проезжавшей тележке и другие пленные. Черпали картошку котелками. Павлу всегда доставалось меньше. Что мог он схватить беспалыми руками? Тем более, что надо успеть убежать, не остаться у брички последним, потому что последнего забивали насмерть.

Судьба не жаловала Павла и в третьем по счету концлагере, находившемся по соседству с городом Смелая. В девять вечера полицаи спускали собак. Иногда это они делали пораньше, чтоб поглумиться над последними минутами жизни человека. Дважды уходил Павел от лап овчарок. Дважды от иx когтей трещала на спине рубаха.

Полицаи не знали границ в садизме. Однажды за попытку к бегству они повесили беловолосого юношу. Семь дней раскачивался труп над раздаточным котлом. Стоял Павел в очереди за супом, смотрел на худые ноги парня и, темнея лицом, спрашивал себя: «Когда же все это кончится? Когда?».

В Днепропетровской тюрьме Павел спал на цементном полу. Ночью жестоко мерз, а днем выслушивал агитацию румянолицего власовца. Агитируя за вступление в особый батальон, власовец сулил немецкий паек, обмундирование и обеспеченную жизнь. Павел не выдержал однажды, произнес вполголоса: «...Салом мозги-то небось заплыли. Иначе б не тратился, гад».

Власовец подбежал к Павлу:

– Что сказал? Что?

Павел протянул обмотанные бинтами руки:

– Как быть, говорю, если пальцев нет?

– Ты не в счет, – отмахнулся успокоившийся власовец.

Концлагеря менялись один за другим. Каждый запоминался по-своему. Днепродзержинск, Новомихайловское...

В Кривом Роге немецкий доктор отбирал военнопленных для отправки в Германию. Для этого нужны были всего лишь навсего здоровые ноги. Задумался Пятовский не на шутку. Он знал, что наступающие советские войска были в нескольких десятках километров. Приход их в Кривой Рог ожидался со дня на день. И Павел решил рискнуть. Нашел палку, замотал тряпкой здоровую ногу и, хромая, приблизился к доктору. Немец не стал развязывать бинты. Махнул рукой в сторону безногих пленных.

В Николаеве пленных выстроили во дворе лагеря. Переводчик, подражая коменданту, сказал отрывисто и бодро:

– Кто до станции дойдет, того хорошо покормят и отправят в Польшу.

До станции 96 верст. Серая измученная толпа заполнила всю дорогу. Шорох шагов заглушали ежеминутные выстрелы.

До станции добралась тысяча военнопленных. Вторая тысяча осталась лежать на обочинах и в канавах.

Надежда на возвращение домой вернулась к Павлу, как только в Дортмундский международный концлагерь пришло известие об открытии второго фронта. Немецкий городок бомбили самолеты. Рушились дома, магазины. Эсэсовцы ежедневно отбирали партию пленных для уборки улиц.

Однажды в такую партию попал и Павел. Предприимчивый эсэсовец привез военнопленных к собственному дому, пострадавшему от бомбы. Началось перетаскивание вещей. Среди девятерых узников Павел выделил одного – белоруса Михаила, парня лихого и надежного. Улучив момент, шепнул ему:

– Старайся сберечь силы для вечера.

Вечером, когда в каменных развалинах стала сгущаться темнота, Павел сделал знак Михаилу. Тот быстро последовал за ним. Они обогнули стену дома, пересекли улицу и задворками пробрались к одноэтажному особняку без крыши. Здесь они провели ночь, а под утро проникли на вокзал.

Чтобы пробраться к своим, решили предварительно запастись хлебом. На путях стояло множество вагонов. Сорвав на ближайшем пломбу, отворили дверь. И тут же прямо на них загрохотал желтый поток рассыпного луку.

– Убегай! – крикнул Павел.

Деревянные колодки громко цокали по камням. Над головой свистнули пули. Павел хотел свернуть в боковой проулок, но оттуда навстречу два автоматчика.

В этот же день по спине Павла прошлись 25 ударов шлангом. А потом двое суток в сыром подвале. Обычно после такого умирали. Но Павел снес и это. Снес, и потому очутился в пятнадцатом по счету концлагере.

В апреле 1945 года Павел возвратился в родное Глебково. В деревне его никто не узнал. Редко кому удавалось видеть, чтоб в 21 год человек напоминал старца. Ходил Павел по знакомым тропинкам и пожням, вслушивался в лесное эхо хохотуна и бесконечно размышлял о своей дальнейшей судьбе. В полях, на овинах, фермах, маялись женщины и подростки. Обезлюдевший колхоз требовал здоровых рук. А у него?! Однако жить и чувствовать себя инвалидом Павел не собирался. Это был бы удар по его самолюбию, по его гордости.

До войны он был трактористом. А теперь? Сомневались все. Даже сам председатель. Павел завел трактор, уселся в кабину и, чувствуя, как проступает холодный пот, рванул за рычаг. Трактор медленно пополз по комковатому полю. К концу смены руки стали подобны двум бесчувственным плахам. «Придется видно конюшить, – тяжело вздохнул Павел, – или на конях ездить». Но как только спрыгнул на жирные комья, понял, что этого никогда не сделает. «Буду тренировать руки, – сказал он сам себе, – выдюжу».

И он, действительно, выдюжил. Двадцать лет объезжал на тракторе поля и проселки. Гордостью и доброй душой был для колхозных механизаторов. И, может, сейчас бы не расстался со своей машиной, если бы не потребовался колхозу мастер машинной дойки.

– Эдакие печи (так называют в Глебкове породистых коров), да чтоб беспалому с ними совладать?! – с таким предубеждением встретили Павла Платоновича Пятовского доярки. Он не обиделся. Он знал, что если захотеть, то и невыполнимое можно сделать выполнимым. Опять начались тренировки...

Слесарь, механик, дояр – все три профессии на механизированном дворе невозможны одна без другой. Павел Платонович владеет ими безупречно.