Вологжане – узники фашистских концлагерей

Что мы помним из детства, из той далекой беззаботной поры, которую большинство из нас вспоминает с теплой улыбкой! Конечно, они у всех разные, первые детские воспоминания, но почти у всех – светлые, добрые. В них нет еще места злу, горю, тоске по безвозвратно ушедшему. Все это приходит к нам позднее, а детство – на то и детство, чтобы ничего этого не знать. Но не вызывают улыбки воспоминания, которые вынес из своего раннего детства Василий Васильевич Сидоренков. Они такие, что и сейчас, полвека спустя, он не может спокойно рассказывать о пережитом: перехватывает в горле, на глаза набегают слезы...

– Пожалуй, самое первое впечатление, которое вынес из детства таково: при раздаче хлеба надо просить горбушку. Ее жевать можно долго-долго. А чем дольше жуешь хлеб, тем он кажется вкуснее. И все. Более или менее приятные воспоминания на этом обрываются. Остальные связаны со страхом. Очень боялся уколов. Когда в барак приходил врач, старался спрятаться, забиться куда-нибудь в угол, чтобы не нашли, забыли. Очень боялся собак, которые набрасывались на нас при выходе на улицу, загоняя обратно в барак. Боялся черной крытой машины, которую старшие прозвали «душегубкой». В ней увозили куда-то ослабевших, больных детей.

Семья Сидоренковых жила до войны в городе Духовщина Смоленской области. Семья как семья, родители да четверо детей. Старшая дочь, Людмила, с 1935 года рождения, младший, Василий, с 1939-го. В 41-м отец ушел на фронт, мать осталась с детьми одна. Немцы взяли Смоленск, попал в оккупацию и их небольшой городок. Вскоре стали отправлять в Германию женщин с маленькими детьми. Пришла очередь и Сидоренковых. У Василия Васильевича не сохранились в памяти воспоминания о том, как их семью вывозили из России, как они приехали в немецкий город Бломберг. Первые воспоминания связаны уже с жизнью в лагере.

– Помню длинные бараки, где мы жили. Их было много, стояли они рядами, неподалеку один от другого. Вся территория лагеря была обнесена колючей проволокой. В углу вышка, а на ней охранник. По утрам женщины, в том числе и моя мать, уходили на работу, рядом был военный завод. Мы оставались в бараке. Каждый день приходили врачи, брали у нас кровь, осматривали. Заболевших увозили куда-то на той страшной машине. Обратно никто из них не возвращался. Помню, что днем нам давали хлеб и молоко, но, видимо, понемногу, так как постоянно хотелось есть.

На военном заводе работали вольнонаемные, – чехи, французы. Они жили не в лагере, но каждый день шли на работу и с работы мимо лагеря. Они давали иногда нам еду. Если собаки выпускали из барака, мы подползали под колючую проволоку и просили у них хлеба. Помню, однажды пришла с работы мать и положила на подоконник ломоть хлеба и кусок сахару. Нам же велела пока не трогать: это, говорит, Люсе. Мы тогда не сразу и поняли, что это были поминки по старшей сестре. Оказалось, что она днем перелезла через проволоку и с ведерком побежала к заводу. Хотела попросить у рабочих супу. Немец с вышки заметил ее и застрелил.

Более связные воспоминания остались у Василия Васильевича о последних днях лагерной жизни, о весне 1945 года.

– Нас тогда часто бомбили. И мать учила, уходя на работу, не прятаться от бомбежки в специальные бункера, а ложиться прямо на улице в какую-нибудь ямку. И как она оказалась права. Запомнилось, как разбирали такой бункер после попадания в него снаряда. Как сейчас вижу груды изуродованных детских трупов.

Потом, видимо, наши войска подошли совсем близко. Помню, как ночью бомбили бараки, как мы убегали из лагеря. У сестры болела нога, она так впоследствии и осталась инвалидом, брат тоже совсем ослаб. Мать тащила нас всех. Ей помогала одна женщина, украинка. Зоя. После войны мы долго искали ее, но безуспешно. Помню, бежали по какому-то мосту, кругом стояла стрельба. Мне осколком задело ногу, но сильно не повредило. Забежали, видимо, во двор фермера. Помню двухэтажный дом, рядом какие-то низкие строения и много техники. У этого дома затаились. Бой шел вокруг нас, мы даже видели немцев. Но, видимо, несмотря на все это, я на какое-то время уснул. Проснулся – мать трясет меня, говорит, что пришли наши. И верно, подошли к нам трое русских военных, один из них майор. Помню, что он налил мне в кружку граммов десять спирту и я выпил.

Обратно до дома добирались долго. Ехали и в поездах, и на лошади, и пешком шли от станции к станции. Видели «работу» наших «катюш» – обгоревшие трупы, черные деревья. Приехали домой уже осенью 1945 года.

Дальнейшая судьба В.В. Сидоренкова складывалась так же как и у его сверстников. Голодные послевоенные годы.

Весной искали в поле перезимовавшую картошку, тут же ели ее, летом воровали колоски, за что гоняли сторожа. В 12 лет нанялся работать пастухом. Когда же подошла пора идти в школу, мать спросила: «Может, хватит, поучился? Будешь работать?» А что оставалось делать? Отец хоть и вернулся с войны живым, пожил мало, сказались последствия контузии. Вначале Василий Васильевич работал на временных работах, где придется, а в 14 лет получил уже трудовую книжку, где было записано: принят грузчиком в заготконтору райсоюза.

Потом была служба в армии, в Североморске, в морской авиации, после окончания которой и остался он надолго на Севере. Работал, заочно закончил среднюю школу, техникум, жил в Никеле, потом в Мурманске. Там встретил уроженку нашего района Риду Ниловну Контиевскую, которая стала его женой. Недавно семья Сидоренковых перебралась на жительство в Кич-Городок.

Германия в этом году по требованию России согласилась выплатить денежную компенсацию своим малолетним узникам. Это, конечно, справедливо. Но осталась навечно в чужой земле девятилетняя Люся Сидоренкова, остались многие другие. Им уже деньги не нужны...